"Учитель и Ученик: суперагенты Альфред Редль и Адольф Гитлер" - читать интересную книгу автора (Брюханов Владимир Андреевич)

2.3. Футлярчик от ножичка и разорванные записки

Редль на Почтамте проявил максимум осторожности и сообразительности.

Очевидно, что контакты с доверенным лицом, от которого он узнал о возможном нахождении писем на почте, чем-то возбудили его подозрения: то ли сообщник недостаточно убедительно разъяснил задержку при сообщении информации о получении им предшествующего письма — в это время он, напоминаем, подвергся тайному аресту, то ли сообщение о содержании полученного письма чем-то насторожило полковника. Вероятнее же всего, как это мы уже отмечали, было то, что этот арестованный сообщник сумел в своем сообщении предупредить Редля о грозящей опасности — хотя, возможно, в далеко не исчерпывающей и недостаточно тревожной форме.

Так или иначе, но что-то происходило не так или не совсем так, как надо, — и Редль должен был удвоить обычную осторожность!

Здесь нам нужно обдумать, что было приоритетнее для Редля в планируемой им операции: собственная безопасность или получение исчерпывающих знаний о пришедшей корреспонденции?

С этим легко разобраться.

Если бы Редль действительно был иностранным (по отношению к Австрии) агентом, то безопасность была бы на первом месте: разоблачение грозило полным крахом!

Обеспечить такую безопасность можно было без труда: для этого самому не нужно было появляться на Почтамте, а нужно было послать туда заведомо постороннего человека, наняв его на улице за незначительную сумму и пообещав несколько большую при завершении операции. Затем нужно было проследить, арестуют ли этого подставленного фигуранта или организуют наблюдение за ним — все это было в пределах возможностей и умения Редля, да и надежными помощниками он также располагал в тот момент, как это мы узнаем позднее.

Надежность такого метода, естественно, снижается, если в ожидаемой корреспонденции возможна значительная сумма наличных денег — обнаружив таковую, случайно подобранный на улице исполнитель может попытаться скрыться от нанимателя, присвоив ее.

Имелся и другой недостаток такого решения: безопасность обеспечивалась, но Редлю так и осталось бы неизвестным, что же было в письмах на почте, если бы посланец был арестован или обнаружилась бы слежка за ним! А вот содержание писем и должно было волновать Редля более всего!

Желающие придерживаться классической версии могут по-прежнему считать, что Редль руководствовался корыстолюбием и алчностью — его якобы неудержимо влекло к присланным деньгам!

Так или иначе, но Редль остановился на другом варианте: сам явился на Почтамт!

Такое решение, на наш взгляд, свидетельствует также и о том, что риск задержания не представлял для него смертельной угрозы, и, следовательно, он едва ли считал себя иностранным агентом!

Редль, однако, обставил операцию с максимальной предусмотрительностью. Выбор момента (перед закрытием Почтамта и началом предвоскресного отдыха), организация маршрута (включающего такси, ожидающее с заведенным мотором), быстрое и решительное поведение в момент получения корреспонденции — все это обеспечило полный успех!

Отметим, однако, что еще до обращения в почтовое окошко Редль не мог позволить себе пялиться по сторонам, дабы обнаружить засаду — тем самым он мог заранее спровоцировать настороженность и готовность предполагаемого противника к действиям. Получив же письма, он должен был стремительно уходить, тем более не оглядываясь и не демонстрируя своего лица, а главное — не терять времени по пути к такси.

Все это удалось, но в итоге сам Редль не мог быть уверен в том, была ли засада на Почтамте или ее там не было.

Далее уже в машине произошло его знакомство с полученной корреспонденцией. Оно его взволновало настолько, что он и обронил в такси чехольчик от ножичка — это было, конечно, непростительной небрежностью и неосторожностью, но ниже нам предстоит объяснить, удар какой силы нанес Редлю его бывший подчиненный Ронге своим глупейшим сфабрикованным посланием! — такое невозможно было невозмутимо вынести!..

Теперь же Редлю предстояло вычислять, кто же оказался виновником такого удара: истинный ли отправитель, от которого он ожидал послания по этому каналу, или же в дело вмешались какие-то непрошенные посторонние?

Вот тут-то он и начал получать ответы!

Если бы Редль был схвачен с поличным, то теперь уже его очередь была бы оправдываться под тяжестью предъявленных улик, а последние вовсе не ограничивались письмами, сфабрикованными Ронге, как об этом можно было, конечно, догадываться — и как пытались догадаться все писавшие о «Деле Редля», но, не догадавшись ни о чем путном, сами принимались сочинять улики!

А вот что же было делать Ронге и иже с ним тогда, вечером 24 мая 1913 года?

Сыщики, во всяком случае, получили указание следовать в отель «Кломзер» — и продолжить наблюдение.

Теперь попробуем поставить себя на место этих сыщиков.

Обескураженные головомойкой, полученной от начальства, они решили не ограничиться пассивным наблюдением, а радикально исправить свое упущение. И тут сыщики снова сплоховали!

Предъявление Редлю футляра от ножичка и должно было, по их мнению, все исправить, но вместо этого почти окончательно загробило всю операцию по поимке Редля!

Дорогие читатели, ведь вы (в большинстве своем) не являетесь признанными экспертами по разведке и контрразведке, а поэтому способны сами подумать, к чему же должно было привести предъявление Редлю пресловутого футлярчика.

Попробуем сначала сообразить, что же в данный момент могло быть вменено Редлю в качестве обоснования обвинения.

Оказывается, что практически ничего. Строго юридически Редль был виновен лишь в получении какой-то корреспонденции на Почтамте — притом формально никому не известного содержания.

Само по себе такое получение юридически можно было подтвердить свидетельским опознанием. Реальными свидетелями были: девица, выдавшая Редлю письма, шофер такси и сами сыщики — все они могли опознать Редля по внешнему виду, хотя насколько точно и надежно — это еще было вопросом!

Опознавался Редль и по расписке, оставленной на формуляре для получения писем. Хотя там он, в соответствии со здравым смыслом, должен был бы оставить лишь какую-то закорючку, едва ли доступную для идентификации — что бы об этом ни утверждал Ронге!

Пусть, однако, получение писем подтвердилось бы с полной определенностью. Что могло добавить к этому опознание Редлем собственного футлярчика от ножичка?

Ровным счетом ничего: оно не опровергало всех перечисленных возможных опознаний, но, в общем-то, ничем их и не усиливало. Разве что добавляло гостиничного портье к предшествующей цепочке свидетелей!

Но все это ничем не выручало Ронге и его сообщников, остававшихся со всеми своими исходными аргументами, добытыми еще до 24 мая, но более ни с чем иным сверх того.

Редль, благополучно скрывшийся с Почтамта, теперь уже ни в чем противозаконном не уличался. Компрометирующих писем при нем уже не было: лишь идиот стал бы их сохранять, а не уничтожил бы немедленно. Ронге и другие поэтому и не утверждают, что эти письма были обнаружены у Редля при его жизни или после смерти.

Не могли служить уликой и деньги (семь тысяч крон!), вложенные в конверт, хотя предусмотрительность контрразведчиков требовала бы, чтобы номера купюр были переписаны перед упаковкой письма. Возможно, что так и было сделано, но ничего об этом не сообщается.

Последнее, в свою очередь, свидетельствует в пользу того, что и эти деньги затем не обнаружились у Редля. Уничтожать он их, конечно, не стал, а нашел им другое применение. Позднее мы объясним, кому и зачем он должен был передать их по пути от кафе «Кайзерхоф» к отелю «Кломзер».

Предъявлять же в качестве улики текст писем, которые Редль получил и уничтожил, не имело теперь никакого смысла.

Для начала пришлось бы признаваться в том, что эти письма до попадания Редлю в руки вскрывались в «черном кабинете», а это в то время было занятием противозаконным. Позднее, во время Первой Мировой войны, борьба со шпионажем и утечкой секретной информации резко усилилась, и деятельность «черных кабинетов» в разных странах временно получила правовое обоснование и проводилась практически открыто. А вот в 1913 году признаваться в подобном было бы себе дороже.

Теперь же обвинение располагало лишь предварительно сделанными копиями посланий — в том числе и опубликованной Урбанским в 1931 году. Эта последняя является историческим документом, но никогда не могла иметь силу юридической улики.

Редль, уничтоживший письма, был теперь совершенно свободен от обвинений, вытекавших из их содержания. Он мог утверждать, что уничтожил письма, не прочитав их — и как этому можно было возразить?

Редль мог заявить даже о совершенно ином содержании писем, например — изобрести все ту же историю о карточном долге, и как это теперь можно было опровергнуть?

Суд, если бы он завершал расследование, должен был бы в последнем случае выбирать: кому верить — заведомым правонарушителям с Ронге во главе или пока ни в чем противозаконном не уличенному Редлю?

А ведь при умелой и грамотной защите Редля можно было бы добраться и до факта фабрикации писем Максимилианом Ронге! И неизвестно еще, как повели бы себя при этом немецкие участники дела с Вальтером Николаи во главе!

Словом, этот тур игры Ронге безоговорочно проиграл, и никакое опознание футлярчика ничем ему помочь не могло.

Зато оно здорово помогло Редлю.

После получения писем совершенно неожиданного содержания Редль должен был теряться в догадках: кому же он всем этим обязан?

Предъявление футлярчика и отвечало на этот вопрос: ведь сыщики вообще не должны были бы проследить Редля до отеля, если бы не идентифицировали его на Почтамте и не получили бы, кроме того, информацию о том, где его нужно было теперь искать, — притом информацию, совершенно независимую от событий на том же Почтамте.

Так Редль установил, что охота ведется именно на него. И ведут ее, несомненно, его прежние коллеги в Вене!

Вот он, результат предъявления футлярчика!

Теперь, однако, у Редля еще могли оставаться определенные сомнения: ведь сыщики могли его узнать в лицо, а вот он их — едва ли. Рядовых венских сыщиков он мог лишь случайно запомнить по прошлым совместным операциям; на Почтамте же он ни к кому, как специально отмечалось, не должен был приглядываться.

Не мог он и вспомнить в точности, где же именно обронил футлярчик: потерял — значит не заметил того, а раз не заметил — то и произошло это неизвестно где! Ведь в собственные карманы он мог залезать и при приходе в отель, и при входе в свой номер: как-то приходилось управляться с ключом от номера — нетрудно было при этом и выронить что-нибудь! Хотя, конечно, вскрытие конвертов в такси должно было прийти на память к Редлю в первую очередь!

Заметим, кстати, что лишь на вере в безусловную честность сыщиков основывается всеобщее убеждение в том, что чехольчик действительно нашелся в такси. А не могли ли сыщики подобрать его где-нибудь еще — и лишь потом выдумать трюк с опознанием, дабы, как они полагали, реабилитировать себя перед начальством? Не мог ли лежать этот чехольчик на стойке у портье, как сказано у Мильштейна, или просто снаружи на полу у двери номера Редля — после того, как Редль уже вошел туда, но еще не вышел оттуда?

За такую принципиальную возможность и ухватился бы, кстати сказать, любой мальчишка-хулиган — им и не от таких обвинений и опознаний случается увиливать! А что мешало Редлю поступить так же? Ведь до этого позднее просто не дошло дело!

Сомнения, во всяком случае, могли еще оставатьсялись у Редля, когда он вышел из отеля и, как сформулировал Мильштейн, медленно, сгорбившись, не глядя по сторонам, зашагал в неизвестном направлении.

Для генерала Мильштейна направление движения Редля так и осталось неизвестным, но мы-то с вами сумеем сообразить, куда это Редль собирался двинуться из отеля: ведь его решение отправиться куда-то было принято еще до того, как ему предъявили футлярчик от ножичка!

А вот затем изначальные намерения, совершенно очевидно, изменились — и заменились на решение вернуться назад в отель!

Далее события развивались якобы следующим образом — снова цитируем Роуэна:

«Капитан[270] Ронге поспешил на почтамт, чтобы произвести расследование. /…/

Ему удалось найти формуляр, который был заполнен получателем писем «Опернбал 13» (шифр вместо фамилии). Из потайного сейфа в своем кабинете он извлек сброшюрованный манускрипт на сорока страницах, подготовленный в свое время Редлем /…/. В нем содержались его советы своему преемнику по службе, написанные непосредственно перед переводом в Прагу. /…/

Сомнений никаких не было: это — почерк Редля. Получение им денег, правда, еще не говорило о его предательстве, ведь он мог выполнять какую-то работу частного порядка»[271] — последнее, заметим, также является вполне здравым допущением, не имеющим, однако, ни малейшего значения для нас — посвященных в то, что эти письма были сфабрикованы самим же Ронге.

Роуэн продолжает:

«Размышления капитана были прерваны появлением одного из детективов, который вел наблюдение за Редлем.

— Что-нибудь новенькое?

— Новое-то новое, только разорванное в клочья.

И детектив достал из записной книжки клочья какой-то, видимо, записки. Вместе с Ронге они попытались сложить их вместе.

Через полчаса загадка была решена — Ронге сумел разобраться в написанном. Сомнений теперь уже не оставалось: Редль — шпион и предатель.

Клочки этой записки были получены весьма своеобразно. Оба детектива последовали за Редлем, когда он вышел из гостиницы. Обернувшись, Редль узнал в человеке, шедшем следом за ним, мужчину, который читал в вестибюле газету. Тогда он заторопился /…/.

Детективы тоже прибавили шагу. /…/ Редль, /…/ видя, что расстояние между ним и преследователями не сокращается, решил пойти на хитрость. Он достал из кармана какие-то бумажки и, даже не посмотрев на них, разорвал на мелкие клочья и бросил на землю. /…/

Редль надеялся, что мужчины остановятся и станут собирать клочки бумаги, но они и не подумали этим заняться, а последовали за ним дальше. /…/ Один из преследователей вдруг прыгнул в такси и моментально исчез. Редль обреченно шагал по улицам Вены, пройдя по километровому кольцу Шоттенринг, затем свернул в переулок Шоттенгассе к своей гостинице.

Куда же отправился второй детектив? Он попросил привезти его к тому месту, где Редль разбросал разорванную на клочки бумагу, и собрал все, что мог найти. С этим он и поспешил к капитану Ронге. Разорванными оказались квитанция на денежный перевод уланскому офицеру, лейтенанту Ховора, и запись об отправленных заказных письмах в Брюссель, Варшаву и Лозанну. Ронге мрачно усмехнулся, прочтя адреса получателей. Сам Редль в свое время составил «черный список» иностранных разведок, в которых числились и эти адреса».[272]

Примерно так же рассказывал об этом и сам Ронге:

«Нужно было установить за ним [т. е. Редлем] наблюдение, чтобы помешать ему сбежать. Сыщикам удалось подобрать клочки расписок, разорванных Редлем. Одного взгляда на них было для меня достаточно, чтобы убедиться, что речь шла об известных адресах, прикрывавших шпионаж, устанавливающих связь Редля не только с Россией и с Францией, но и с Италией».[273]

Последнее обвинение, заметим, не подтвердилось позднее ни единым намеком, так и зависнув в воздухе!

Впрочем, и шпионаж в пользу России и Франции также ничем не подтвердился!

Нам, однако, еще предстоит обсудить вопрос, были ли все обвинения Ронге в шпионаже Редля совершенно голословными или они могли отражать некоторые факты, которые Ронге так и не решился разгласить.

Квитанция о денежном переводе, упомянутая Роуэном, поминается и другими авторами. Имя адресата здесь, однако, изменено до неузнаваемости: лейтенанта, получавшего деньги от Редля, звали не Ховорой, а Штефаном Хоринкой. В данном случае наглядно проявились минусы многоступенчатого перевода: сначала — с немецкого на английский, затем — с английского на русский.

К шпионским адресам мы вернемся чуть ниже.

Нелепое, на первый взгляд, поведение Редля на улице имело сугубо рациональный смысл. Ему тогда же необходимо было проверить, действительно ли предъявление футлярчика свидетельствовало о слежке!

Для этого-то Редль и стал разбрасывать бумажки на улице. Ненужных бумаг при нем быть не могло: когда он, повторяем, выходил из номера, собираясь покинуть отель, то еще не ожидал слежки, хотя и никакой радости в тот момент испытывать не должен был. Теперь же ему пришлось разорвать и разбросать что-то из нужного и полезного ему из находившегося в его карманах.

Сыщики в данный момент не имели полномочий, чтобы в чем-либо мешать свободе поведения Редля — если, конечно, он не попытается скрыться! Поэтому они никак не могли вмешиваться в избираемое Редлем направление движения. Как же поступил Редль — легко догадаться: шел, вынул из кармана бумажки, разорвал, разбросал по сторонам и продолжал идти в прежнем направлении; потом внезапно развернулся, двинулся назад — и затем самым наглым образом наблюдал, как сыщики (или один из них), ползая на коленях, собирают эти бумажки!

Можете быть уверены, что об этой немой сцене сыщики своему начальству не доложили!

Странноватый рассказ о детективе, уехавшем на такси к месту, где якобы были разбросаны бумажки, совершенно не оправдывается общим развитием ситуации и оказался, скорее всего, придуман сыщиками для того, чтобы скрыть от Гайера и Ронге очередной конфуз, случившийся с ними. Вполне разумно, что один из них действительно выехал на такси, но уже позднее — исключительно для того, чтобы засвидетельствовать начальству их общую расторопность, явиться с разорванными бумажками и сообщить, что Редль возвращается в отель, в то время как на самом-то деле Редль уже, конечно, возвратился туда безо всяких вариантов.

Вот теперь-то Редлю уже окончательно стало ясно, кто его противники!

С чего начался провал в его собственной операции — этого Редль знать еще не мог.

Но он вполне мог вычислить, что проложить логический мост между письмами почти невинного содержания (например — такими, какие он сам в этот день получил на Почтамте) и им лично, полковником Редлем, можно было бы лишь с помощью предательства его помощника — того самого, который и сообщил (или намекнул) Редлю о письмах, дожидающихся его на Почтамте.

Согласитесь, что это единственно возможный вывод в ситуации, в которой оказался Редль.

Нечто подобное Редль сообразил еще до приезда в Вену или сразу после того. Отсюда и принятые им меры предосторожности.

Одна из них, нами еще не упомянутая, и состояла в том, что после приезда Редль не зашел навестить этого своего помощника (сказавшегося, как мы предполагаем, больным), а двинулся прямо за письмами на Почтамт, что тоже, почти наверняка, оказалось неожиданностью для Ронге и его сообщников.

Вполне вероятно, что еще при несостоявшемся днем визите к «больному» Редля ожидал арест: сделать это было бы гораздо легче и надежнее, чем при засаде на Почтамте, а вот выпускать Редля после завершения свидания, где слишком многое могло ему открыться, было бы едва ли целесообразным.

Теперь же вечером, оказавшись в отеле в крайне неопределенном положении после получения непонятных писем, но успешно избежав каких-либо осложнений на Почтамте, Редль, естественно, должен был постараться внести в дело ясность. Следовало, прежде всего, разобраться с этим «заболевшим» помощником.

К нему-то Редль и должен был, наконец, отправиться!

А тут — футлярчик от ножичка, а вслед за этим — подбирание бумажек, разбросанных Редлем!

Ему было о чем подумать, прежде чем он принял решение вернуться в отель.

Редль, шагающий по вечерним венским улицам, должен был придти к однозначному выводу, что в конечном пункте маршрута его поджидают засада и арест!

Действительно, срыв задержания Редля на Почтамте хотя и не был желателен для Ронге, но и не полностью перечеркивал его первоначальные планы: в распоряжении Ронге еще оставался подконтрольный помощник Редля, при очной встрече с которым Редль и мог быть арестован — вместе с письмом или письмами, которые помощник-предатель и вручал бы в тот момент Редлю!

Вот такие-то письма (или одно письмо), но заведомо без глупого адреса Ларгье, должны были быть дополнительно сфабрикованы именно для этой ситуации. Это-то письмо мы и обозначили в разделе 1.2. под номером шестым в нашей классификации.

Но и оно не сработало 24 мая 1913 года — Редль благополучно ускользнул от его получения.

Вернемся теперь к шпионским адресам на бумажках, якобы разорванных и разбросанных Редлем.

Мы не будем утверждать, что таковых вовсе не существовало.

Не будем даже утверждать, что таких адресов не могло быть на бумажке, разорванной Редлем в столь критической ситуации: ведь это разбрасывание совсем не предполагало уничтожение компрометирующих материалов — сделать подобное ничто не мешало Редлю и до, и после этой прогулки; уничтожил же он с очевидной несомненностью письма, полученные им в этот же день!

Мы постараемся обосновать более сильное утверждение: никакие бумаги со шпионскими адресами, оказавшиеся в любой момент в карманах у Редля или где-либо еще среди его служебных бумаг или среди бумаг Максимилиана Ронге, бывшего его многолетним соратником, нисколько не могли компрометировать Редля как иностранного агента.

Этому обоснованию посвящен наш нижеследующий раздел.

Что же касается Ронге, подделавшего уже кучу писем, фигурировавших в этом деле, то что ему могло помешать извлечь из собственного служебного сейфа не сброшюрованную рукопись Редля, а какие-либо другие бумаги того же автора, но со шпионскими адресами — например тот самый «черный список» иностранных разведок, разорвать их и приобщить к делу, как якобы разорванные и выброшенные Редлем на улице?

Сыщики, что ли, следившие за Редлем, стали бы уличать Ронге во лжи?

И заметьте к тому же, что эти бумажки, якобы разорванные Редлем, так никогда и не были позднее представлены публике!

Вот это-то и подчеркивает их полнейшую ничтожность или даже вовсе отсутствие!

Последнее не означает, что Редль ничего не разбрасывал на улице — только вот никаких адресов там могло совсем не оказаться!

А что было бы, если бы адреса все-таки оказались — об этом непосредственно ниже.