"Учитель и Ученик: суперагенты Альфред Редль и Адольф Гитлер" - читать интересную книгу автора (Брюханов Владимир Андреевич)

2.4. Большая торговля

Двусмысленные или даже трехсмысленные воспоминания Максимилиана Ронге содержат множество интереснейших историй. Они дают возможность разобраться в совершенно неожиданных для читателя сторонах деятельности разведок. Мы позволим себе поэтому подробнее на этом задержаться.

Вот одна из побасенок Ронге:

«15 апреля 1910 г. на квартиру полк[овника] Гордличка (тогда уже командира бригады) явился один человек с предложением добыть за хорошее вознаграждение у некоего Гуго Поллака план крепости Перемышль».[274]

Пикантность ситуации заключается в том, что Перемышль был австрийской крепостью, предполагаемый владелец плана Гуго Поллак (наверняка вымышленное имя) — каким-то лицом, имеющим отношение к Перемышлю, логично предположить — австрийским военным, а план и информация о нем предлагались на продажу австрийцам же.

Абсурд, не правда ли?

Но ниже проясняется кое-какой здравый смысл происходившего.

Ронге продолжает: «На меня выпала задача вступить в переговоры с каким-то Гуго Бартом. Сначала я дал возможность ему говорить и вскоре заметил его намерения — выведать у меня некоторые сведения путем постановки разных наводящих вопросов. Он рассказал, что свое предложение он уже делал нашему атташе в Париже, но там имеются лишь некоторые «сегменты» плана, другие же припрятаны в Австрии. По его мнению, надлежало бы этот план выманить у Поллака и предложить русским, чтобы узнать, имеют ли они уже этот план в своем распоряжении. Старый план, который они имеют, якобы уже устарел, так как крепость была перестроена после его кражи. Само собой разумеется, что это был вздор. /…/ Наконец, я узнал, что его большая осведомленность объясняется связями с французским и русскими генеральными штабами. Эта личность становилась для меня все яснее и яснее и, наконец, я предложил ему продолжить переговоры на следующий день в свободном от подозрений нейтральном месте[275], а именно — в кафе «Европа». Этим я хотел дать возможность филерам полиции поглядеть на него и, может быть, признать, если он встретится[276] им на их пути».[277]

Заметим, что последняя деталь подтверждает, что в описываемое время использование полицейских филеров было вполне обычным приемом венской контрразведки.

Ронге продолжает: «Едва только Барт ушел, как было получено сообщение нашего парижского военного атташе о том, что некий Барт, который, однако, называл себя Германом, предлагал за 1 500 франков достать от Поллака план крепости. Со мной он рассчитывал сделать гораздо более выгодное дело, благодаря своей блестящей идее обмануть русский генеральный штаб. Те 100 000 рублей, которые он желал при этом заработать, должны были быть честно поделены между разведывательным бюро и им.

/…/ я приказал арестовать его. В тот же день германский генштаб запрашивал о нем, так как там он утверждал, что состоит на русской службе.

В полицейском управлении было установлено, что это был высланный из Вены и несколько раз судившийся вор Иозеф Иечес. Он признался, что состоял на службе у русских военных атташе в Вене и в Берне — полковников Марченко и Ромейко-Гурко.[278]

Во время рассмотрения этого дела в суде Иечес рассказал, как он был послан к полковнику Дюпон (Париж, Университетская ул., 75), как он немедленно после этого передал русскому посольству в Париже полученные от Дюпона задания, как он опутал шпионской сетью всю Европу».[279]

Могло ли быть такое (мы о Дюпоне, известном деятеле французской разведки, и русском посольстве), если Россия и Франция состояли в союзниках и обменивались разведданными, как и немцы с австрийцами? А может быть, все-таки могло?..

Ронге продолжает цитировать разглагольствования Иечеса-Барта и завершает рассказ о нем: «Только против Австрии он не желал вести шпионаж «из любви к императору». Этот веселый процесс закончился осуждением вора и шпиона к 4 годам тюремного заключения. В апреле 1914 г. он был выпущен на свободу, но сразу же был опять отдан под суд по обвинению в покушении на шпионаж в Вене».[280]

Очевидно, что Иечес был мелким и не очень удачливым авантюристом, имевшим, возможно, нарушения психики. Похоже, что и Поллак, якобы обладавший планом Перемышля, был всего лишь его выдумкой — так утверждал и Ронге: «сказочный план крепости Поллака в действительности был только фантазией нашего многогранного друга Иечеса».[281]

Некоторыми странностями отдает поведение самого Ронге, который арестовал Барта, лишь убедившись в том, что тот хорошо знаком и всем разведслужбам Европы, и венской полиции.

О чем же раздумывал майор Ронге? Не о том ли, чтобы самому сыграть явно навязываемую ему роль «Поллака» и заработать вместе с Иечесом-Бартом сто тысяч рублей (это, напоминаем, 270 тысяч австрийских крон)?

И полковник Гордличка, не менее высококлассный профессионал, не прогнал сразу почти явного прохвоста (вероятно, они и раньше были знакомы!), а направил его в разведотдел!

Дополним информацию об этих темных сторонах деятельности разведок.


Начнем с того, что у некоторых такая торговля несекретными или сфальсифицированными документами получалась лучше, чем у Иечеса. Вот очередной рассказ Ронге:

«Наказанный в 1900 г. шпион Сария тоже пошел по пути мошенничества. В 1908 г. он обманул Россию, продав ей за 20 000 руб. не имеющие значения железнодорожные графики. В целях дальнейшей эксплоатации русского атташе, полковника Ромейко-Гурко в Берне, он вошел в компанию с Эрзам-Стахелем и летом 1911 г., когда я находился в отпуску, попытал счастья у нас. Наша разведывательная служба купила у некоего Цулиани план Венеции. Мне это дело показалось подозрительным. Сравнение с прежними почерками Сарии выявило замечательное сходство. Я обнаружил, что в 1894 г. Сария служил в магазине деликатесов Цулиани. Он озадачил меня тем, что его последние письма приходили не только из Швейцарии, но и из Италии и даже из Австрии, в то время, как Сария, как было установлено, за последние годы не выезжал из Цюриха. Он пользовался услугами одного или нескольких третьих лиц. Повторная попытка надуть нас в 1912 г. успеха не имела, так как я тотчас узнал старую «фирму». Она была нами ликвидирована в сентябре 1914 г., и виновные предстали перед высшим судом в Цюрихе по обвинению в обмане Италии, Франции, России, Англии, Австро-Венгрии, Голландии и Бельгии»[282] — забавно, что этот суд в Швейцарии рассматривал дело об обмане мошенниками совершенно разных стран, в том числе уже воевавших в то время друг против друга!

А вот и еще: «Тайный полицейский агент России Исаак Персиц /…/ также быстро скатился к мошенническому шпионажу, решившись в 1906 г. предложить разведывательному бюро [Австро-Венгерского] генштаба документы одного офицера русского генштаба. Когда зимой 1909–1910 гг. он появился в Галиции, мы могли его выслать только в Италию, так как все остальные страны отказывались его принять».[283]

В последнем случае в роли мошенника выступает уже вроде бы агент-профессионал. Такие случаи неоднократно встречались — и на довольно-таки высоких уровнях иерархий секретных служб.


В связи с «Делом Редля» не принято упоминать знаменитого российского интригана и авантюриста Ивана Федоровича Манасевича-Мануйлова, трудившегося в то же время. Ну а почему бы и не упомянуть — в качестве определенной аналогии?

Манасевич-Мануйлов был сыном некоего еврея Манасевича, сосланного в Сибирь за мошенничество, и ребенком был усыновлен сибирским купцом Мануйловым — заполучившего, как полагают, мальчика в развратных целях. Позднее Манасевич-Мануйлов унаследовал имущество приемного отца, получил образование в Петербурге и приобрел там покровительство князя В.П. Мещерского — известного гомосексуалиста, не допускавшегося по этой причине к формальной государственной службе, но все равно влиятельного политика, издателя газеты «Гражданин», постоянным читателем которой был Николай II.

Манасевич-Мануйлов поступил на службу в Министерство внутренних дел в 1890 году, а затем, действуя под видом журналиста, был резидентом российского Департамента полиции в Париже с 1895 по 1905 год — с перерывами.[284]

Прославился он интригами более поздних времен — был кроме прочего, предположительно, автором или соавтором пресловутых «Протоколов сионских мудрецов», впервые опубликованных в конце 1905 года.[285] Еврей-антисемит — это, согласитесь, кое-что особое, хотя и не сверхъестественная редкость!

В это же время, осенью-зимой 1905 года, Манасевич-Мануйлов служил в канцелярии председателя Совета Министров, каковым ненадолго оказался граф С.Ю. Витте, и посредничал между последним и знаменитым авантюристом Г.А. Гапоном.


Гапон, напомним, возглавлял с 1903 года по январь 1905 годах рабочие профсоюзы в Петербурге, разрешенные правительством и поддерживаемые полицией. В последние дни 1904 года разгорелся очередной конфликт между рабочими и капиталистами, вызвавший сильный подъем настроений в столице и массовую забастовку.

Забастовщики пытались апеллировать к верховной власти, и 9 января[286]1905 года собралось многотысячное шествие — для вручения царю составленной петиции. Николай II не проявил интереса к происходившему в столице и оставался в Царском Селе.

Шествие было провокационным образом расстреляно, что и положило начало общероссийской революции, а Гапон бежал за границу и нежданно-негаданно обратился в революционного вождя.[287]

Осенью 1905 Гапон, одумавшись, заново восстанавливал связи с правительством и с полицией.[288]

Гапон немедленно получил от Витте через Манасевича-Мануйлова 500 рублей, затем — новые суммы, а всего намеревался получить от правительства 30 тысяч рублей на возобновление своей легальной деятельности среди рабочих, прерванной в январе 1905 года.[289]

Серьезного развития новая затея не получила, поскольку Гапон был убит весной 1906 года по инициативе Азефа, к секретам которого Гапон слишком близко подобрался.[290]


Вернемся, однако, чуть назад. В Париже и по всей Западной Европе Манасевич-Мануйлов блестяще организовал разведывательную деятельность против японцев во время войны 1904–1905 годов: он подкупал европейцев — служащих отелей, в которых японцы располагали свои миссии (это были первые шаги японцев в общемировой дипломатии!), и снимал фотокопии с секретных японских документов.

Именно Манасевич-Мануйлов еще в феврале 1904 года вскрыл упомянутый план подкупа российских революционеров,[291] осветил поездку все того же Пилсудского в Японию и получение им денег от японцев,[292] разоблачил планы доставки оружия в Россию и вооруженных восстаний в 1905 году,[293] добыл шифры японской дипломатической переписки, использованные затем для перехвата японских дипломатических сообщений по всему миру.[294]

За свою деятельность против японцев Манасевич-Мануйлов был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени[295] — это высший российский орден, хотя и низшая, начальная его степень.

Однако летом 1905 года выяснилось, что колоссальный поток разведданных, организованный им, содержит массу пустой информации. Манасевич-Мануйлов, в частности, представил фотокопию многотомного китайского словаря как важнейшую добычу, потребовавшую экстраординарных расходов!..[296]

Стало ясно, что значительную часть выделяемых ему средств (до 50 тысяч рублей в год[297]) он попросту кладет в карман. Его с треском сняли с должности в Париже и отозвали в Петербург.[298]

Неплохая история?

Упомянутые события осени 1905 — весны 1906 оказались ее естественным продолжением, а о завершении будет рассказано ниже.


Не нужно думать при этом, что разведывательные чины, опускавшиеся до торговли бесполезной или ложной информацией, всегда действовали исключительно в собственных корыстных целях: все дело тут было в том, кто именно платил деньги!

Манасевич-Мануйлов обкрадывал казну собственного государства, а вот Иечес-Барт предлагал австрийцам (неважно, насколько реальным был его план!) запустить руку в карман враждебной державы!

И Гордличка с Ронге (возможно, в этом участвовал и Редль!) не обязательно обдумывали в связи с этим вопрос лишь о том, как обогатиться при этом самим.

Дело в том, что в начале ХХ века разведслужбам уделялось значительно меньше внимания, чем это стало позднее. Им выделялось недостаточно финансовых средств — притом во всех государствах. Деньги, правда, обладают тем свойством, что либо их мало, либо совсем нет! Но спецслужбы очень тогда от этого страдали.

Иногда эти страдания принимали странный, противоречивый характер — на это, в частности, обратила внимание редакция московского издания книги Ронге 1937 года: Ронге «жалуется, что разведывательная служба в Австро-Венгрии была до мировой войны в загоне и что ей не давали достаточного количества денежных средств. Но в то же время он говорит, что о противниках и союзниках австро-венгерская разведывательная служба знала все или почти все.

/…/ Ронге не раз противоречит сам себе и впадает в противоречие с бывшим начальником австрийского генерального штаба фон Конрадом. /…/ Конрад утверждает, что разведка и контрразведка всегда находили сильную поддержку со стороны Франца Иосифа. Ронге отрицает это. Конрад приводит свой разговор в 1909 г. с австрийским военным атташе в Петербурге, майором графом Спанокки, /…/ [который] высказал мысль, что «за 50–60 тысяч рублей можно было найти человека, могущего сообщить данные о новом плане русского развертывания».

На это Конрад, по его же словам, ответил, что он готов дать на это дело и 100 000 рублей [т. е. 270 тысяч крон], но что эта сумма является крайним пределом того, что может быть дано из разведывательного фонда генерального штаба. В случае же, если бы понадобилась большая сумма, пришлось бы просить ее у министра иностранных дел.

Спрашивается, откуда генеральный штаб мог иметь такую сумму, если, по словам Ронге, он лишь с 1911 г. начал получать на разведку только 185 000 крон, т. е. 68 450 рублей в год?»[299]

Данный эпизод имеет огромное значение, поскольку поднимает проблемы торговли планами непосредственных военных действий, игравшими, естественно, чрезвычайную роль при начале войны. Вокруг такого сюжета, как выяснится впоследствии, и развернулось «Дело Редля» — об этом имеется упоминание и в процитированном в самом начале тексте Стефана Цвейга.

Обратим теперь внимание на наивный или лицемерный вопрос, завершающий текст московской редакции. Ответ на него дает Н.С. Батюшин, возглавлявший, как упоминалось, перед Первой Мировой войной разведку Варшавского военного округа. Батюшин прекрасно показал, как он и его коллеги справлялись с такой вынужденной жизнью не по средствам:

«Контрразведкой приходилось заниматься лишь в тех счастливых случаях, когда сама удача шла в руки. Штабы округов испытывали постоянный дефицит в средствах на эти цели. На отпускаемые деньги (сначала 3–5 тысяч рублей в год, а позже — 8-10 тысяч рублей) трудно было заполучить ценную агентуру и долговременно сотрудничать с ней, приобретать как водится за большие деньги предлагаемые зарубежными инициативниками секретные документы и шифры, регулярно бывать в командировках, в том числе и за границей. /…/

Я неоднократно предлагал моему начальству такой план введения в заблуждение наших противников, дабы сбить их окончательно с толку. Произвести военную игру в нашем большом Генеральном штабе, взяв за основание ложные стратегические исходные данные, а затем широко торговать этими документами, выдавая их за материалы нашего действительного развертывания армий в случае войны. Если торговля этими фиктивными документами будет вестись всеми заинтересованными военными округами, то в большом Генеральном штабе противника почти что невозможно будет отличить в массе приобретаемых документов подлинные от фиктивных.

Этот остроумный способ применялся до Великой войны[300] начальником разведывательного отделения штаба Виленского военного округа полковником Ефимовым, который продажей немцам фиктивных документов увеличивал почти в два раза отпускавшиеся ему на год суммы на ведение тайной разведки. /…/

Я сравнительно редко прибегал в мирное время к работе с фиктивными документами, но считаю, что в военное время, когда работа более чем на половину ведется двойными шпионами, торговля фиктивными документами является единственным почти средством заслужить доверие противника и постараться вместе с тем ввести его в заблуждение»[301] — тут, естественно, вспоминается эпопея Леопольда Треппера, столкнувшегося с разведданными, подсовываемыми немцами!

Теперь становится ясно, что торговля военными секретами вовсе не обязательно оказывалась предательством, а была, с одной стороны, средством введения противника в заблуждение, а с другой — способом пополнения скудного, безо всяких кавычек, собственного бюджета, отпускаемого на деятельность разведки и контрразведки тогдашними правительствами, еще недостаточно оценившими роль этих спецслужб в сложном мире ХХ века.

Батюшиным, заметим, изложена и идея, блестяще осуществленная немцами накануне 22 июня 1941 года. Дело тогда было не в том, что многие советские разведчики правильно указывали сроки немецкого нападения, чем любят теперь прихвастнуть российские историки и журналисты (всяческие «секреты Гитлера на столе у Сталина»!), а в том, что эти истинные сведения тонули в море противоречащих им и притом весьма разнообразных и пестрых сообщений, щедро инициированных немецкой разведкой! Разобраться в этом оказалось чрезвычайно трудно — вот и не разобрались!..

Батюшин и его коллеги вовсе не ограничивались благими пожеланиями; Батюшин, впрочем, и сам признает это, приводя в пример не только полковника Ефимова, но и себя самого — не излагая, однако, никаких конкретных фактов.

Очевидно, что именно таким способом русские «облагодетельствовали» австрийцев, притом по дешевке — за сумму в 5–6 раз меньшую, чем названа генералом Конрадом: «В 1908 году[302] за 10 тысяч рублей ими [австрийцами]был куплен последний план развертывания российской армии — полный аналог измены Редля. Но план оказался не таким простым и даже коварным. Под влиянием революционных беспорядков 1905 года после проигранной войны с японцами в России были сформированы дополнительные корпуса, но не для войны с внешним противником, а для подавления внутренних волнений. Но в плане, попавшем в Вену, они обозначены не были — петербуржский, финский, московский гренадерский, несколько кавказских и сибирских корпусов. Но к началу мировой войны в России уже наступила стабильность и эти войска все-таки появились на театре военных действий. В купленном австрийцами плане не указывались также многие резервные дивизии, сформированные за счет «французских кредитов». После маневров о них просачивалась некоторая информация, но их точное количество и численность не были известны. Но «данные из считавшего аутентичным плана развертывания» надолго оказывали «внушающее влияние» на военных империи Габсбургов, «хотя многие признаки говорили о том, что они не в полной мере соответствуют действительности», как позднее подытожили сами австрийские офицеры».[303]

Урбанский, также упоминавший эту историю (фразы из его воспоминаний и цитирует Петё), прямо предполагал, хотя делал это лишь после Первой Мировой войны, что весь этот план 1908 года был просто русской дезинформацией.[304]

Отметим, что такой план развертывания был дезинформацией чрезвычайно качественной — для его изготовления не применялось практически никакой лжи и обмана: никаких военных игр, предлагавшихся Батюшиным, никакого отвлечения от дел дополнительных специалистов, необходимых для изготовления правдоподобной фальшивки, а в результате — и никакой подделки, какую удалось бы выявить экспертам противоположной стороны. План был самым настоящим — обладающим всеми чертами, логикой и деталями настоящих планов. Он был только немного устаревшим — его уже не собирались применять практически, заменив другим, к разработке которого подтолкнули новые обстоятельства!

Заметьте, что генерал Конрад, после получения от русских этого плана 1908 года, имел затем порядка трех лет на то, чтобы продумать сложившуюся ситуацию и выступить в конце 1912 года с тайной инициативой, о которой нам предстоит рассказать.


Торговля военными секретами, как видим, велась вовсю — и Редль, разумеется, не должен был уступать в этом остальным участникам таких профессиональных игр.

Притом колоссальные деньги, циркулирующие в обмен на военные секреты — действительные и ложные — создавали сильнейший соблазн: ну кто, например, сможет разоблачить какого-нибудь австрийца, продавшего с санкции своего начальства ложный или мнимый секрет русским, в том, что он получил за это от русских денег больше, чем позднее сдал собственному начальству? Да и русский, передававший ему эти деньги от своего начальства, также мог положить часть их себе в карман.

Ведь каналы, по которым сначала оговаривались подобные сделки, потом поставлялся товар, а затем выплачивались деньги (последние две операции могли происходить и одновременно, и рокироваться во времени), должны были функционировать сугубо конспиративно без каких-либо информационных утечек — иначе все теряло всякий смысл, надежность и правдоподобие!

Вот и Манасевич-Мануйлов в 1905 году не сумел избежать такого соблазна — у него лично вообще моральные барьеры оказались далеко не на высоте!


Батюшин таким образом формулировал требования к руководителю разведки собственного уровня: «это должен быть всеобъемлющий ум, чтобы быть «с веком наравне». Кроме того он должен обладать особым аналитическим умом, дабы в мелочах улавливать общую картину, то есть обладать некоторым даром прозрения. Он должен быть вполне застрахован от разного рода увлечений, свойственных его возрасту, быть своего рода аскетом, находя выход своей энергии в азарте работы по тайной разведке».

Это напоминает «Большую кошачью сказку» Карела Чапека, главный герой которой, знаменитый сыщик Сидней Холл, так декларировал заповеди детектива:

«Детектив (он же сыщик) должен быть семи пядей во лбу, должен быть себе на уме и не должен быть (повторяю: не должен быть!) ослом[305]

Далее, однако, Батюшин излагает вполне дельные соображения: «Но самое главное — он при огромном хладнокровии должен быть абсолютно честным человеком, так как он является бесконтрольным расходчиком отпускаемых на тайную разведку средств. В самом деле, ни один серьезный тайный агент никогда не даст расписки в получении денег, являющейся самой сильной против него уликой в руках руководителя тайной разведкой.

Со мной был такой случай. Агент, доставивший нам огромное количество ценнейших документов, требовал за них около 17 000 рублей, которыми я должен был быть снабжен, идучи на свидание с ним за границей. Так как эта сумма составляла около одной трети годового бюджета на тайную разведку, то я спросил свое начальство, одобрит ли оно мне этот кредит. На самом же деле, если бы агент потребовал в десять раз большую сумму, то и она была бы далеко не чрезмерной. Хотя я просил себе полномочий распоряжаться этой суммой, все же надеялся кое-что выторговать, но никоим образом не в ущерб добрым отношениям с агентом, что я ставил превыше всего. На самом деле мне удалось сговориться с агентом на сумме в 12 000 рублей, то есть сэкономить 5000 рублей. Конечно мое начальство было этим довольно и назначило мне в награду 300 рублей, чем я также очень был доволен.

Этот случай я привожу также и для того, чтобы рассеять легенды, повторяемые даже иностранными специалистами по тайной разведке, о том, что мы[306] якобы платили своим агентам гроши, держа их в руках уплатой первой суммы денег и угрозой их выдать.

Суммы, расходовавшиеся на тайную разведку, назывались у нас «суммами на известное Его Императорскому Величеству употребление». Расход их контролировался генерал-квартирмейстером[307] как непосредственным начальником руководителя тайной разведки, то есть начальника разведывательного отделения, высшей же для них обоих инстанцией был начальник штаба округа.

Это абсолютное доверие начальников по отношению к руководителю тайной разведки я нередко характеризовал своему генерал-квартирмейстеру такими фразами: «Если Вам, Ваше Превосходительство, даже во сне приснится, что Ваш начальник разведывательного отделения нечистоплотен в денежном отношении, то Вы, проснувшись, его смените, так как контролировать его нет возможности».

В таком живом деле как тайная разведка и отношения наверху к своему начальству и внизу со своими агентами должны быть проникнуты доверием к слову, а не покоиться на бюрократической основе».[308]

Можно эти заверения Батюшина (включая получение им 300 рублей вместо возможного присвоения пяти тысяч!) принимать за чистую монету, а можно почитать красивыми словами: сам Батюшин, будучи в 1915–1916 годах председателем Комиссии по расследованию злоупотреблений тыла, держал при себе в качестве ценнейшего сотрудника все того же Манасевича-Мануйлова.

Последний шантажировал подозреваемых, вымогал у них взятки, и сколотил за короткий срок состояние в 300 тысяч рублей![309]

За это Манасевич-Мануйлов был арестован, подвергся царскому суду прямо накануне Февральской революции, приговорен к полутора годам заключения за мошенничество, выпущен при Временном правительстве, а в 1918 году пытался бежать из Петрограда через финскую границу, но попался — и был расстрелян ВЧК.[310]


Вот этой последней организации вообще никаких доказательств вины не требовалось: «Мы уже не боремся против отдельных личностей, мы уничтожаем буржуазию как класс. /…/

Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против Совета оружием или словом. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова его профессия. Вот эти вопросы должны разрешить судьбу обвиняемого»[311] — это было знаменитым предписанием председателя Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией на Чехословацком (Восточном) фронте М.И. Лациса.

Спустя годы самому Лацису отвели вроде бы вполне подходящую для него профессию — директора Института народного хозяйства имени Г.В. Плеханова в Москве,[312] а уж происхождение и образование у него были просто идеальными: он родился в батрацкой семье и закончил приходское училище. Но и тут что-то не сложилось: его арестовали в ноябре 1937 и расстреляли в феврале 1938 года как «врага народа»[313] — все-таки, наверное, профессия подвела!

Свои аналоги Чрезвычайных Комиссий были, заметим, и в Венгрии, и в Баварии в 1919 году, когда там временно побеждали революционеры.

Случайна ли такая всеобщая эволюция морали и правосознания спустя всего пять лет после «Дела Редля»?


Вернемся еще к одной теме, затронутой Батюшиным: тому обстоятельству, что разведывательные службы, возможно, держали собственных агентов в руках уплатой первой суммы денег и угрозой их выдать.

Хотя сам Батюшин возражает против практической возможности и моральной оправданности такого шантажа, но, тем не менее, необходимо отметить и принципиальную возможность такой угрозы, и ее целесообразность, а иногда даже и необходимость.

Вербовка агента — одномоментный акт. Позднее агент может превратиться из штучника (предателя, однократно продавшего за плату имеющиеся у него секреты) в долговременного сотрудника — и тогда взаимодействие с ним будет развиваться на постоянной основе, подогреваемой иногда не слабыми взаимными позитивными эмоциями, связывающими агента и его руководство, — о подобном написана масса воспоминаний разведчиков, иногда без указания конкретных имен, но и без психологических искажений в толковании ситуаций.

Однако может происходить и по-иному. Жизнь идет, обстоятельства меняются, секретные агенты продолжают свои карьеры в тех сферах, где протекает их основная деятельность, не зависящая от их нанимателей в секретные агенты — и такого секретного агента перестает устраивать секретное сотрудничество, становящееся ему в тягость! Вот тут-то и возникает соблазн (а иногда — и острейшая политическая необходимость!) поставить такого агента на место и призвать его к подчинению!

Разумеется, для этого не годятся прежние расписки в получении денег: разумные люди, которых вербуют в секретные агенты, отказываются, как и утверждал Батюшин, выдавать такие расписки! Иное дело в том, всегда ли обстоятельства позволяют им отказаться от этого — но тут уже идет речь об изначальном шантаже, сопровождающем вербовку!

Но какие-то бумажки и какие-то расписки — это все для дешевых шпионских фильмов! Их и подделать ничего не стоит!

Безо всякой расписки постоянный агент всей своей деятельностью порождает информацию, позволяющую его затем шантажировать разоблачением самого факта его предательства и воспроизведением подробностей того, когда, как, кого, кому и что он выдал — и оправдаться от такого аргументированного обвинения становится чрезвычайно трудно!

В истории спецслужб ХХ века происходило довольно мало случаев того, чтобы серьезная тайная организация публично предала бы своего агента. Но и такие случаи бывали: упомянутая мельком история разоблачения провокатора Малиновского — одна из подобных. Значительно же чаще получалось так, что угроза разоблачения в действие не приводилась, но заставляла достичь необходимого изменения в поведении агента.[314]

Агенты, вынужденно действующие под угрозой их разоблачения — это по существу основной сюжет всей круговерти чудовищных политических преступлений ХХ века, началу раскручивания которых посвящена данная книга.

Вернемся, однако, ближе к ходу рассматриваемых событий.


Вся описанная торговля фиктивными сведениями ничем по форме и по существу не отличалась от прочей разведывательной деятельности (кроме содержания самих разведданных), то есть требовала вербовки агентов, налаживания с ними связи — почтовой и через курьеров (радио для этих целей стали применять существенно позднее, зато тогда еще не без успеха использовали почтовых голубей), планирования и руководства работой подопечных, согласования с ними условий оплаты — и обеспечения такой оплаты.

Тот же Батюшин рассказал, как предлагал своему агенту (вскоре, к сожалению Батюшина, засыпавшегося по собственной глупости) в целях конспирации не вкладывать полученные крупные суммы в собственной стране, а держать их в иностранном банке[315] — это очень важный и поучительный пример того, к каким ухищрениям приходилось прибегать при практическом использовании колоссальных денежных сумм, циркулирующих между разведками!


Окончательно же возвращаясь к «Делу Редля», нужно сделать такое заключение: профессионалам уровня Урбанского и Ронге все эти особенности тогдашней разведывательной деятельности должны были быть хорошо известны — иначе их невозможно было бы считать профессионалами.

И все это действительно было им известно — ниже мы приведем примеры того, как они сами принимали участие в торговле секретами.

Поэтому им-то прекрасно было понятно, что такие письма, какими они пытались уличать Редля, на самом-то деле ни в чем его не уличали: при проведении самых рутинных операций Редль (тем более — спрятанный под псевдонимом!) вполне мог и отдавать деньги, и получать их — удивляться этому в то время могли лишь дилетанты в разведке. Перехватив подобную его переписку (на честном уровне это удалось лишь в первый момент — при перехвате первого таинственного письма, с рублями, да и то это сделали не австрийцы, а немцы!), они обязаны были выяснить либо напрямую у самого Редля, либо путем каких-либо хитроумных оперативных действий, какую же конкретно игру проворачивает в данный момент их уважаемый коллега.

А вот именно о содержании этой игры во всех вариантах изложения «Дела Редля», предложенных непосредственными участниками, нет ни единого слова — кроме одной совершенно невозможной по смыслу фразы в воспоминаниях Ронге — мы ее специально отметим ниже!

Это уже позднее разнообразные писаки упражнялись в придумывании всяческих невероятных похождений Редля. Вроде такого: «Например, как-то раз некий российский полковник продал австрийскому военному атташе в Варшаве план наступления русских войск на Австро-Венгрию и Германию в случае войны. Документ попал прежде всего к Редлю. Он отослал настоящий план в Россию, а взамен подложил в дело фальшивый. Кроме того, «Никон Ницетас» сообщил нашей контрразведке о предателе. Когда иуда понял, что раскрыт, то немедленно застрелился».[316]

Автор процитированного текста, подцепивший где-то эту выдумку, спутал разработку и кражу военных планов с чем-то вроде написания и отправки почтовой открытки, содержащей ложное сообщение вместо истинного — типа: приду в понедельник вечером — вместо в субботу утром! Притом тут явно имеется в виду уже описанное нами приобретение австрийцами российских планов развертывания, оказавшихся, как упоминалось, фальшивыми, точнее — устаревшими.

О невозможности постоянного использования имени Никона Ницетаса в качестве псевдонима Редля мы уже писали.

Жаль, что такая галиматья оказалась в книге, написанной в целом достаточно квалифицированно и толково.

Но один случай выдачи русским потенциального изменника, который мог быть приписан Редлю, действительно имел место быть — это чрезвычайно значимый эпизод, к которому нам придется возвращаться!..


Тем более ни в чем не уличали Редля ни пресловутый футлярчик, ни разорванные на улице бумажки.

Еще можно было бы признать правоту Батюшина, заявившего, что опознание Редлем футлярчика от ножичка положило начало следствию по обвинению его в государственной измене, но ведь практически этот эпизод оказался не началом следствия, а его завершением!

Редля затем прямо обвинили в шпионаже — несмотря даже на то, что все провокации, предназначенные для его компрометации, целиком и полностью провалились 24 мая!

Разумеется, все описанное поведение Альфреда Редля отдавало какой-то подозрительностью. Но не меньшие ли подозрения должно было вызывать поведение Максимилиана Ронге?

И достаточно ли было такого подозрительного поведения Редля для того, чтобы вечером того же дня, 24 мая 1913 года, состоялся суд — неправедный и заочный! — полностью признавший вину Редля и приговоривший его к лишению жизни?

С одной стороны, чего еще можно было ожидать от Максимилиана Ронге, твердо вставшего в этом деле на путь подлога и провокации?

Но, с другой-то стороны, куда при этом смотрели и о чем думали другие обвинители Редля?