"Учитель и Ученик: суперагенты Альфред Редль и Адольф Гитлер" - читать интересную книгу автора (Брюханов Владимир Андреевич)

1.3. Альфред Редль и его тень

Альфред Редль родился 14 марта 1864 года во Львове, который с 1772 по 1918 год носил название Лемберг, а теперь прозывается Львiв — при жизни и после смерти Редля последовательно австрийский, австро-венгерский, польский, советский и украинский город; все это — не считая нескольких периодов временной оккупации во время обеих Мировых войн.

Родители Редля, несмотря на немецкую фамилию, были русинами — славянское племя, населявшее Карпаты и Прикарпатье.[120] Отец Редля служил в армии младшим офицером, но ввиду малого жалования был вынужден перед женитьбой выйти в отставку и поступить служащим на частную железную дорогу. Там он дослужился в итоге до немалого уровня старшего инспектора.

Альфред Редль был вторым по старшинству из семерых детей — пяти мальчиков и двух девочек.

С юных лет Редль и его братья и сестры владели всеми местными диалектами: немецким, польским, галицийским наречием украинского, возможно — идиш; позднее это облегчило Редлю знакомство с другими языками и работу в разведке.

Отметим, что основной костяк зарубежных резидентов советских разведывательных служб эпохи Дзержинского, Менжинского, Ягоды и Берзина составляли выходцы из этого же интернационального региона Восточной Европы, преимущественно евреи — им легче было выдавать себя за коренных европейцев, нежели иным функционерам из коммунистической России, почти начисто лишившейся своей прежней космополитической аристократии, от рождения не имевшей проблем ни с иностранными языками, ни с цивилизованными манерами.

Начальное образование (до 15 лет) Редль получил в реальном училище там же в Лемберге, а затем был принят в кадетский корпус — близ Брюнна (ныне — Брно). С этого времени Альфред оторвался от нормальной семейной жизни, которую ему заменила казарма.

Предполагают, что с того же момента начался отсчет лет и его нестандартной сексуальной ориентации, но никаких конкретных сведений об этом не обнаружено и, скорее всего, никогда уже не обнаружится.

Таинственная сексуальная жизнь Альфреда Редля, остававшаяся секретом почти для всех окружающих, оказывала безусловное влияние на все его поведение.

Это, однако, страннейшим образом не мешало его служебной карьере.


В 1883 году девятнадцатилетний Альфред Редль закончил кадетский корпус с блестящими оценками. Ему было присвоено звание кандидата в офицеры — и он начал тянуть служебную лямку.

Первоначальные этапы его карьеры протекали неспешно: лишь после четырех лет службы в пехотном полку в родном Лемберге Редлю было присвоено звание лейтенанта.

Затем в 1892 году уже двадцативосьмилетний Редль выдерживает сложнейший конкурс на поступление в Академию Генерального штаба. В 1894 году Редль в числе 25 лучших слушателей Академии зачислен на ее дополнительный курс, который также блестяще окончил в 1895 году.

Некоторое время Редль служит в транспортном отделе Генерального штаба — и с этого времени фактически специализируется на разведывательной деятельности, конкретно — по России.

Из Генштаба Редля переводят на службу в Будапешт, а затем, уже в звании капитана — снова в Лемберг.


Непосредственно к работе в центральном аппарате разведки Редля привлек барон Артур Гизль фон Гизлинген[121] (1857–1935).

В 1892–1898 годах Гизль служил в штабе кавалерийской дивизии в Лемберге, где и состоялось его знакомство с Редлем. С июня 1898 по апрель 1903 года Гизль возглавлял Эвиденцбюро — отдел разведки и контрразведки Генерального штаба, куда и перетащил Редля в 1899 году.

Артур Гизль не только имел аристократическое происхождение, но и успешно обзоводился личными связями. С 1887 года Гизль состоял адъютантом наследника престола, эрцгерцога Рудольфа — сына императора Франца-Иосифа. Гизль стал ближайшим другом и доверенным лицом своего патрона, прочно втесавшись в замкнутый круг императорской фамилии.

После трагического самоубийства эрцгерцога Рудольфа в 1889 году Гизль сохранил дружеские отношения с Францем-Фердинандом (1863–1914) — племянником императора Франца-Иосифа. С 1891 года Гизль стал флигель-адъютантом самого императора.

В 1896 году, когда умер Карл-Людвиг, младший брат императора и отец Франца-Фердинанда, последний был объявлен наследником престола. Затем эрцгерцог Франц-Фердинанд был назначен в 1898 году заместителем главнокомандующего Австро-Венгерской армией. Номинально главнокомандующим продолжал оставаться сам престарелый император Франц-Иосиф I (1830–1916).

Должности Франца-Фердинанда не были синекурой — он был энергичным и деятельным политиком и военным.

Младший брат Артура, Владимир Гизль (1860–1936), тоже генерал, еще более определенно ориентировался по военно-дипломатическому (а следовательно — и разведывательному) профилю: с 1893 года он был военным атташе в Константинополе, с 1898 года — в Софии, с 1906 года — военным атташе при военном уполномоченном в Турции и Греции; с 1909 года — послом Австро-Венгрии в Черногории, а с 1913 — в Сербии.

Летом 1914 года, после убийства Франца-Фердинанда, Владимир Гизль вручил сербам знаменитый ультиматум, а после получения ответа объявил о том, что Австро-Венгрия находится в состоянии войны с Сербией, поразив этим всех, не исключая германского кайзера Вильгельма II: такое объявление войны соответствовало предварительным инструкциям, направленным Гизлю из Вены, но нисколько не согласовывалось с примирительным ответом сербов на австрийский ультиматум!..

Близость Редля с семейством Гизлей весьма способствовала его карьере. Утверждение Цвейга о том, что Редль был доверенным лицом наследника престола, имеет веские основания.

Зато позднее близость Гизлей с Редлем — разоблаченным русским шпионом! — привела к закату карьеры их обоих при первых же неудачах в Мировой войне.


Эвиденцбюро представляло собой центральный аппарат всей разведывательно-контрразведывательной службы Австро-Венгерской армии. В начале ХХ века оно имело в составе лишь около двадцати офицеров (не считая младшего персонала) — это было много меньше, чем в тогдашних аналогичных органах других держав — Германии и России, хотя тогда и там организация военной разведки и контрразведки переживала младенческий период. Формально задачей Эвиденцбюро была подача ежедневных разведсводок об иностранных государствах начальнику Генерального штаба и еженедельных — императору Францу-Иосифу I.

В 1900 году Редль был вполне официально отправлен в Россию на курсы русского языка — при пехотном училище в Казани.

Это — из сферы взаимных услуг, оказываемых тогда разведывательными службами русских и австрийцев: все более дружественные отношения между Россией и Австро-Венгрией снижали практический интерес генштабов этих держав к шпионажу друг за другом, поскольку в те годы основные политические интересы России почти целиком обратились на Дальний Восток.

Капитан Редль провел в Казани несколько месяцев, наверняка привлекая при этом интерес к себе со стороны российских разведчиков и контрразведчиков, но это, вроде бы, не привело тогда ни к каким отмеченным последствиям: никогда всерьез не поднимался вопрос о его вербовке русской разведкой в данный период, хотя именно эти годы, напоминаем, и указаны в справках, предваряющих повествование Роуэна, — и не только в них. Никаких данных и даже намеков на возможность такой вербовки не высказывалось тогдашними российскими и австрийскими разведчиками и контрразведчиками, ничего подобного не обнаружено и позднее в архивах обеих держав.

Хотя, согласитесь, осуществить вербовку человека с сексуальными отклонениями было бы, вероятно, совсем несложно в Казани — на российской территории, если предполагать якобы проявившуюся позднее склонность Редля к измене!


«Дружба» российской и австрийской разведок продолжалась до тяжелейшего поражения России в Русско-Японской войне и до еще более позднего времени, когда в России стали оправляться от революции, вызванной этим поражением — и никаким иным обострением классовой борьбы!

Однако именно этот период «дружбы» ознаменовался грандиозным шпионским скандалом, серьезно отравившим отношения между русскими и австрийцами. Речь идет об истории подполковника русской службы А.Н. Гримма — старшего адъютанта штаба Варшавского военного округа.

В январе 1902 года Гримм был разоблачен как немецкий и австрийский шпион:

«Он был перспективный офицер, по долгу службы имел дело с особо секретными центральными и окружными военными документами, числился на отличном счету у командования и сослуживцев. Этот потомственный дворянин и глава семейства не по принуждению, а по собственной воле, из-за корысти сам предложил свои услуги германской и австрийской разведкам. Те плотно работали с ним, начиная с 1895 года. /…/

После суда над Гриммом, который состоялся в конце мая 1902 года, приговор был конфирмирован высшей властью. Изменник лишался воинского звания, дворянского достоинства, чинов, орденов и медалей и всех прав состояния, исключался из военной службы и ссылался в каторжные работы на 12 лет «с законными последствиями сего наказания».

/…/ изменник Гримм некоторое время находился на связи у австро-венгерского военного агента[122] Эрвина Мюллера, выдворенного после случившегося из страны».[123]

Сейчас трудно понять, кому и зачем конкретно так уж понадобился этот шпион. Тем не менее, «Дело Гримма» произвело немалое впечатление и на публику, и на коллег Гримма во всех европейских странах. Нетрудно усмотреть, что оно послужило как бы образцом для последующего «Дела Редля», которое, вопреки многочисленным позднейшим отзывам, оказалось все-таки не совсем неожиданной, а в каком-то смысле трафаретной шпионской историей.

Главное различие этих «дел» оказалось в том, что о Гримме довольно редко вспоминали после окончания Первой Мировой войны.


Карьера Редля после возвращения из России развивалась блестяще.[124]

Редль возглавил при Гизле агентурный отдел Эвиденцбюро, так называемое Кундшафтштелле, отвечавшее как за агентурную разведку, так и главным образом за контрразведку.

Здесь Редль проявил себя как отличный организатор, полностью реорганизов контрразведку и превратив ее в одну из сильнейших спецслужб австро-венгерской армии. Прежде всего это было связано с введением новой техники и новых приемов работы, позднее хорошо описанных Урбанским.[125]

Так, по указанию Редля, комнаты для приемов посетителей оборудовали только что изобретенным фонографом, что позволяло записывать на граммофонной пластинке, находящейся в соседней комнате, каждое слово приглашенного для беседы человека. Помимо этого устанавливались скрытые фотокамеры, с помощью которых посетителей тайно фотографировали.

О съемках скрытой камерой, широко распространенных в позднейшие времена, мало кто знал накануне Первой Мировой войны, а потому даже профессионалы-разведчики не опасались подобной угрозы и не заботились о необходимой осторожности — это был сильнейший козырь Редля! Однако этот важнейший фактор сыграл весьма неоднозначную роль в жизни и смерти самого Редля, да и не только в этом!

Редлю приписывается и решающая роль в организации контроля почтовой корреспонденции, что также сыграло роковую роль в его судьбе — об этом у нас уже приводились упоминания, хотя, строго говоря, едва ли обоснованные: Редля ведь погубил не Венский, а Берлинский «черный кабинет»!


В апреле 1903 года Артур Гизль покинул должность руководителя Эвиденцбюро и переместился на командование одной из пехотных бригад — это считалось повышением, а позднее он уже формально не возвращался на чисто разведывательную работу. Мы постараемся показать, что фактически это было не совсем так.

Преемником Гизля в Эвиденцбюро стал майор Евгений Гордличка, служивший до того военным атташе в Белграде.

Думается, что Гордличке сильно повезло с моментом его отбытия из Сербии — вскоре там произошел государственный переворот: «В ночь на 29 мая 1903 года группа заговорщиков ворвалась в королевский дворец в Белграде; король Александр Обренович и его жена Драга были зверски убиты. Лидер нападавших поручик Драгутин Дмитриевич («Апис») был ранен тремя пулями в грудь — это был дебют одного из будущих главных организаторов Первой Мировой войны.

Временное правительство, созданное заговорщиками, немедленно созвало Скупщину[126], которая вместо династии Обреновичей, ориентировавшихся на Австро-Венгрию, избрала на трон Петра Карагеоргиевича, женатого на Зорке — старшей дочери [черногорского князя] Николая Негоша — старшей сестре двух знаменитых «черногорок», жен русских великих князей Николая Николаевича-Младшего и его брата Петра Николаевича».[127]

Ясно, что сохранить высокую служебную репутацию было бы трудно австрийскому военному атташе, прозевавшему и проигравшему столь важную схватку в неутихающей тайной войне — несмотря на упомянутую внешне трогательную «дружбу» Австро-Венгрии с Россией. Но Гордлички в Белграде уже не было, а его преемник оказался там новичком — и это как-то оправдывало беспомощность австрийских разведчиков и дипломатов.

Существенно, что капитан Редль сохранил в тот момент свое служебное положение — на возглавление Эвиденцбюро он тогда, при всех его возможных заслугах, еще не тянул. Позже мы покажем, что именно в весенние месяцы 1903 года Редлем была начата грандиозная долгоиграющая разведывательная операция, через много лет поспособствовавшая его гибели.

Отслеживанию карьеры Редля внутри Эвиденцбюро мешают его переодические перемещения на службу в армейские части и соединения — эти, так называемые цензовые, замещения должностей были необходимы для бесперебойного получения очередного воинского звания: согласно формальным правилам, действовавшим тогда и в Австро-Венгрии, и в Германии, и в России, невозможно было повысить чин без обязательного прохождения вполне определенных ступеней армейской службы.

Так, Редль, получивший звание майора в 1905 году, служил в ноябре того года начальником штаба бригады, дислоцированной в Вене.[128]

В 1907 году Редль стал уже подполковником и заместителем начальника Эвиденцбюро.[129]

В это-то время (если поверить Ронге — другими сведениями, уточняющими этот момент, мы не располагаем) Альфред Редль и уступил свой пост во главе Кундшафтштелле капитану Максимилиану Ронге, ставшему с тех пор его подчиненным и учеником — как это подчеркнет и Роуэн.


Максимилиан Ронге (1874–1953) был моложе Редля немногим более чем на десять лет. Современное его жизнеописание составлено под руководством его собственного внука (сына его дочери), профессора Герхарда Ягшнитца (1940 года рождения), который совместно со своими аспирантами Вереной Моритц и Ханнесом Ляйдингером выпустил книгу о своем деде.[130]

Макс Ронге родился 9 ноября 1874 года и вырос в пригороде Вены. Он происходил из семьи, чуть более респектабельной, чем у Альфреда Редля: отцом Ронге был бухгалтер, служивший в Военном министерстве в Вене. Макс Ронге был третьим из четверых детей (имел двух братьев и сестру), отлично учился и сразу после завершения среднего образования поступил в 1893 году в военное училище, закончил его в 1896 году, служил лейтенантом, а в 1899–1901 годах обучался в Академии Генерального штаба,[131] успев значительно нагнать по темпам карьры своего будущего начальника Альфреда Редля.

Вот как сам Ронге рассказывал о своем переводе в Эвиденцбюро: «За мной числилось 6 лет службы в армии, три года работы в генштабе и 11 лет на итальянской и русской границах, а также внутри монархии. /…/

Осенью 1907 г. я был вызван в Вену. Начальник разведывательного бюро полковник[132] Евгений Гордличка спросил меня, какими языками я владею. Хотя во время учебы, а также в течение службы в качестве офицера в разных государствах, я изучил или начал изучать 8 языков, я отважился сослаться на мое знание лишь французского, английского и итальянского языков. «Этого достаточно» — заявил полк[овник] Гордличка. Так поступил я на службу в разведывательное бюро. /…/

12 ноября 1907 г. я приступил к исполнению своих служебных обязанностей /…/.

Первые получки от агентов полых тростей, щеток, зеркал и т. п. предметов, служивших для сокрытия письменных сообщений, возбуждали мою фантазию. После этого я занялся изучением организации разведывательного бюро и тактики разведки.

Кроме моей группы было еще шесть, работавших по разведыванию иностранных армий: русская, итальянская, германская, французская, английская и балканская группы. Личный состав всех перечисленных групп состоял из 9 офицеров генштаба и 5 прочих офицеров.

Непосредственная разведка была возложена на главные разведывательные пункты /…/ [в том числе] во Львове, Кракове и Перемышле — против России. В общем там работало 15 офицеров. Работа заключалась в вербовке, обучении и отсылке агентов, в приеме их донесений, в использовании доверенных лиц, находящихся постоянно за границей, в установлении связи с этими лицами (почта, посредники, шифр, криптография, секретные чернила и т. д.). Число агентов, которые в то время находились в подчинении разведывательного бюро, было весьма незначительно /…/.

Самым больным был денежный вопрос. /…/

Скоро я вынужден был признать, что шпионажу, направленному против нас Россией, Италией, Сербией и Францией мы противопоставили весьма незначительные контрразведывательные силы».[133]

Последняя фраза содержит как бы неявную критику по адресу предшественников. Не случайно в воспоминаниях Ронге нет и ни малейшего упоминания о непосредственном начальнике — Редле, пока не заходит речь о разоблачении его предательства.

Такое отношение, впрочем, к «проштрафившимся» деятелям типично везде и всюду: сразу перечеркиваются все их прежние заслуги!

После смерти и разоблачения Редля обнаружилось, например, что он часто ездил в Варшаву. Это широко и публично обсуждалось лишь ввиду высказанного предположения, что именно так осуществлялись связи Редля с его русскими хозяевами. Урбанский, как профессионал, глубоко возмутился такой инсинуацией, заявив в 1931 году, что опытный шпион в последнюю очередь отправится в страну своих нанимателей. Частые личные контакты для такой связи совершенно не нужны, а все вопросы можно разрешить хорошо организованной перепиской.[134]

Последнее утверждение, совершенно справедливое по существу, противоречит, однако, широко распространенной версии провала Редля. Это, на наш взгляд, дополнительным образом подтверждает шаткость всей этой версии.

Так и остаются невыясненными, заметим, и мотивы поездок Редля в Варшаву. Этого и мы не сможем прояснить.


Характерно, что хорошим тоном и у современных авторов считается замалчивание заслуг Редля, а если и упоминание его, то сугубо в негативном контексте.

Ронге, например, сообщает: «Пренебрежение разведкой против России казалось не опасным, так как в 1906 г. открылись первые перспективы снова быстро возродить агентуру в случае конфликта. Д[окто]р Витольд Иодко и Иосиф Пилсудский от имени польской социалистической партии предложили штабу военного командования в Перемышле в качестве эквивалента за поддержку их стремлений использовать свою разведку. Если в Вене не были склонны даже временно согласиться на такой эксперимент, то все-таки в случае нужды у нас было бы «железо в огне».

Все это облегчило принятие решения, к которому было вынуждено разведывательное бюро, так как в тот момент на первый план выступили соседи на других границах»[135] — тут нет ничего о Редле.

Зато вот как рассказывает о тех же контактах польских националистов с австрийской разведкой современный российский биограф Пилсудского Г.Ф. Матвеев: «Первым свидетельством политической эволюции Пилсудского стало создание в 1908 году тайной военизированной организации — Союз активной борьбы (САБ). /…/

Решение Пилсудского возглавить САБ совпало по времени с важным для его планов событием. В октябре 1907 года начальником разведывательной группы Учетного отдела[136] Генерального штаба австро-венгерской армии вместо Альфреда Редля, который, как стало известно позже, был еще в 1901 году завербован русской разведкой, был назначен Максимилиан Ронге. В условиях разразившегося осенью 1908 года боснийского кризиса австрийский Генштаб резко активизировал свою деятельность по подготовке возможной войны с Россией. /…/ В связи с этим в Вене вспомнили о предложениях Пилсудского о сотрудничестве на антироссийской основе, сделанных в 1906 и 1907 годах.

Установление контакта с Пилсудским было поручено капитану Густаву Ишковскому, блестящему офицеру польского происхождения, выходцу из австрийской Силезии, немного знавшему польский язык. С июля 1908 года он возглавлял разведывательный центр во Львове, деятельность которого была сориентирована против России. /…/

[Пилсудский] дал согласие на сотрудничество в разведывательной области, но пока что только во время войны.

19 октября 1908 года Ишковский направил Ронге рапорт, рекомендовавший привлечь ППС[137] к разведывательной работе. Реакция руководства была положительной, и примерно в конце ноября — начале декабря 1908 года Пилсудский лично встретился в Вене с майором Ронге для обсуждения различных аспектов взаимодействия. В распоряжении исследователей нет записи этой беседы /…/».[138]

Обратим внимание на то, что желание лягнуть Редля привело Матвеева к заметному искажению логики событий. Получается, что австрийцы игнорировали предложения Пилсудского в 1906 и 1907 годах потому, что Редль был русским агентом, а пошли на контакты с поляками тогда, когда Редля заменил Ронге.

Но Редль никуда не делся и после 1907 года, а Ронге уже в 1907 году появился в Эвиденцбюро в качестве его подчиненного.

Изменение же позиции австрийцев произошло осенью 1908 года — в связи с Боснийским кризисом, как пишет и Матвеев, а не в связи с личными установками конкретных австрийских разведчиков.


Боснийский кризис разразился в связи с официальным объявлением Австро-Венгрии об аннексии Боснии и Герцеговины 6 октября 1908 года.

После Берлинского конгресса 1878 года, завершившего очередную Русско-Турецкую войну, проигранную турками, сложилось абсурдное положение: Босния и Герцеговина продолжали юридически числиться за Турцией, но административное управление там осуществляли австро-венгры, оккупировавшие эти территории. Местное население тяжело переживало замену турецкой оккупации на австрийскую: в 1878, 1879 и 1882 годах вспыхивали восстания против австрийцев.

Летом 1908 года в Турции произошел военный переворот — и власть перешла к энергичным и решительным «младотуркам». «В июле 1908 года во время речи на площади Свободы в Салониках Энвер-паша[139], которого всенародно считали молодым лидером мятежа против вековой тирании, красноречиво заявил: «Деспотия исчезла. Мы все братья. В Турции больше нет болгар, греков, сербов, румын, мусульман, евреев. Мы все находимся под одним и тем же голубым небом и гордимся тем, что являемся турками».»[140]

Новая политическая реальность грозила новыми осложнениями вокруг Боснии, и австрийцы решились объявить своим то, что и так фактически принадлежало им уже тридцать лет. Такой шаг вызвал бурю возмущений и в Турции, и в Сербии — с совершенно различной, но одинаково антиавстрийской направленностью.

В Сербии с кануна упомянутого переворота 1903 года культивировалась идея объединения всех югославянских земель, лопнувшая кровавым нарывом много позднее — к концу ХХ столетия.

Все европейские державы разделились осенью 1908 года на противников и сторонников Австро-Венгрии; последние состояли по существу из одной лишь Германии. Опасность общеевропейской войны нависала до конца марта 1909 года.

Это оказалось первым конфликтом с начала ХХ века, разведшим Россию и Австро-Венгрию по разные стороны баррикады.


Боснийский кризис встряхнул деятельность разведок.

Ронге пишет об этом — естественно под собственным, чисто австрийским углом зрения: «Если Балканы являлись с давних пор политическим барометром Европы, то Сербия все более и более превращалась в тот капсюль, который угрожал взорвать минную систему политических разногласий. /…/

[Ясно], чего надо было ожидать со стороны сербов в случае аннексии оккупированных нами районов. Поэтому вполне понятно, что с середины 1908 г. разведывательной службе пришлось заняться подготовкой этого выступления Австро-Венгрии. Накануне сообщения [об аннексии], в 5 часов 5 октября, был введен в действие давно подготовленный план «усиленной разведывательной службы» против Сербии и Черногории. С этого момента для разведывательного бюро генштаба наступило «военное время». /…/ В деле контрразведки сербы оказались необычно подвижными: арестовывали наших агентов, передатчиков почтовых голубей и предпринимали ряд других мер. /…/

Решение сербского правительства, само собой разумеется, зависело от позиции России. Однако внезапное появление многочисленных русских «точильщиков» в Галиции, северной Венгрии и Буковине, а также их систематическое распределение по этим районам и наличие у них карт, указывало, что Россия считалась с возможной необходимостью поспешить на помощь своему маленькому опекаемому».[141]

Редакция московского издания книги Ронге 1937 года поясняет относительно упомянутых точильщиков ножей и ножниц: «В 1907 г. Одесский военный округ послал в Галицию группу своих агентов под видом точильщиков. Австрийская контрразведка не обратила на них внимания, поэтому в следующем году почти все органы русской разведки отправили почти всех своих агентов под видом точильщиков. Ясно, что такой небывалый до того наплыв точильщиков поставил на ноги австрийскую контрразведку»[142] — комментарии излишни!

Ронге продолжает: «Сербский кризис продолжался всю зиму. К нему присоединилась еще возможность конфликта с Турцией.

/…/ когда казалось, что война вспыхнет немедленно и когда разведывательная работа стала вестись особенно усиленно, Сербия уступила (31 марта 1909 г.). /…/

Однако разведывательная служба не могла почить на лаврах /…/.

Число подозреваемых в шпионаже в Австро-Венгрии возросло с 60 (в 1908 г.) до 150 в следующем году, причем мы были убеждены, что еще большее количество шпионов осталось невыясненным».[143]


Добавим несколько слов о поляках.

Долгое время затем ничего полезного для Пилсудского изо всех его контактов с австрийской разведкой не получалось, кроме некоторой финансовой подпитки, поскольку австрийцы были рады иметь разведывательную информацию о России, но совершенно не собирались выдавать политические авансы польским патриотам.

Это разъясняет и сам Матвеев: «Выбор в качестве покровителя Австро-Венгрии /…/ качественно ситуации не менял /…/. /…/ даже она заведомо не пошла бы на добровольный отказ от польских провинций в пользу независимого государства, будь оно образовано на территории русской Польши, поскольку тем самым создавался бы прецедент для других национальных областей империи. /…/. В оправдание Пилсудского можно сказать только то, что в 1908 году это был единственно возможный выбор, если он желал иметь покровителя в лице некоего субъекта международных отношений. Но этот выбор был до такой степени непопулярным в польском обществе, что Пилсудский предпочитал не особенно его демонстрировать».[144]

Пилсудский и другие борцы за свободу Польши, с конца XVIII столетия разделенной на российскую, германскую и австрийскую части, пытались хвататься за любую возможность внешнеполитической помощи и финансовой поддержки.

Еще в феврале 1904 года поляки откликнулись на японский план подкупа российских революционеров,[145] а в июле того года Юзеф Пилсудский самолично ездил в Японию и получил там деньги на борьбу с царизмом (20 тысяч фунтов стерлингов, равных тогда 200 тысячам рублей).[146] После победного для японцев завершении Русско-Японской войны в сентябре 1905 года, в Японии, понятно, утратили всякий интерес к свержению царя.

Такие эпизоды никак не выручали поляков, шансы у которых возникли лишь при развале покоривших их империй к концу Первой Мировой войны.

И личные позиции Редля или Ронге не могли, повторяем, играть тут решающей роли.


Неднократные намеки, однако, сделанные Ронге, не исключают того, что сам он, оказавшийся фактически тенью Редля на несколько последующих лет, почти с самого начала занял позицию конкурента старшему коллеге и затеял подкопы под него. Первоначально это не могло иметь заметных успехов.

Ронге, продолжавший работать под руководством Редля, ничего, повторяем, не пишет о деятельности своего начальника. Тем не менее, она заведомо не ограничивалась пустяками — по крайней мере с точки зрения высшего австрийского военного руководства.

Генерал Конрад фон Хётцендорф (1852–1925), занявший пост начальника Генерального штаба Австро-Венгрии в ноябре 1906 года,[147] высочайшим образом расценил достоинства и заслуги Редля, производя очередную переаттестацию офицеров в 1908 году.[148]

В 1909 году Редль был награжден орденом Железной короны III степени.[149]


В октябре 1909 года полковник Гордличка пошел на повышение — на должность командира бригады (как ранее и Артур Гизль), но его преемником в Эвиденцбюро стал не Редль, а многократно упоминавшийся полковник Август Урбански фон Остромиц.[150]

Через год уже Урбанский подписал такую характеристику на Редля: «Редль хорошо знает своих сотрудников, да и вообще разбирается в людях. Ему также прекрасно знакомы условия службы и взаимоотношения в Генеральном штабе. Все это в сочетании с благородным образом мыслей, тактом и умелым обхождением с людьми делает его достойным не только должности начальника разведбюро или штаба корпуса, но даже поста начальника оперативного управления [Генерального штаба]».[151]

Такая забота Урбанского о продвижении Редля могла свидетельствовать и о неуютных ощущениях нового начальника при столь влиятельном заместителе — и о желании отделаться от него, вытолкнув Редля на повышение. Мы, к сожалению, не знаем нюансов личных отношений Урбанского с Редлем, но высказанное нами предположение вполне обычно для таких ситуаций.

Так или иначе, но последующее повышение Редля задержалось еще на два года.


29 сентября 1911 года Италия объявила войну Турции — из-за колоний в Северной Африке, ныне — Ливии. Война затем продолжалась больше года — ввиду упорного нежелания младотурецкого правительства признать поражение и пойти на мирные переговоры.

К тому времени мало что осталось от лозунгов младотурецкой революции: «это был идеал, не имеющий способов воплощения в жизнь. Народы, с которыми турки в течение долгих веков плохо обращались и представители которых часто становились жертвами кровавой резни, не могли за ночь превратиться в братьев. Ненависть, ревность и религиозные предрассудки прошлого[152] все еще делали Турцию смесью воинствующих кланов. Кроме того, разрушительные войны и потери больших территорий Турецкой империи разрушили престиж новой демократии».[153]

Тяжелое положение Турции повлияло на консолидацию союза балканских государств — с целью окончательного изгнания турок с европейских территорий.

Тайные переговоры при деятельном участии российских послов и, главным образом, военных атташе завершились к весне 1912 года.[154]

Они велись с ведома и при участии Франции, которая взялась финансировать будущую войну: одно из решающих свиданий болгарских и сербских дипломатов произошло в Париже в присутствии французского министра иностранных дел де Сильва.[155]


В ноябре 1911 года ушел с руководства Австро-Венгерским Генеральным штабом генерал Конрад фон Хётцендорф, переведенный на пост инспектора армии — это была почетная полуотставка.

Общеизвестно, что это случилось из-за разногласий с австро-венгерским министром иностранных дел графом Алоизом фон Эренталем, но только не совсем ясно, по какому конкретно поводу: Конрад выступал и за превентивную войну против Сербии и Черногории, а также не доверял союзу с Италией, связанной теперь войной с Турцией.[156]

Ронге пишет об обеих возможностях:

«Усиленная агентурная деятельность против Италии была начата генштабом еще 24 сентября 1911 г. Она вскоре установила, что, доверяя честности [Австро-Венгерской] монархии, Италия не приняла никаких мер против несомненно заманчивого с нашей стороны удара ей в тыл».[157]

В то же время: «Настроения в Сербии угрожали катастрофой. Сессия скупщины 1911 г. только что закончилась общей ориентацией на Россию /…/. Надлежало сохранять бдительность».[158]

В связи со всем этим австрийские разведчики получили долгожданное увеличение финансирования и возможность расширения штатов. Ронге сообщает: «Разведывательное бюро было сильно расширено, важность его службы была признана, и, согласно с желанием бюро, было проведено увеличение его личного состава. Моя агентурная группа значительно выросла и получила некоторую самостоятельность, выразившуюся между прочим в том, что я докладывал непосредственно заместителю начальника генштаба».[159]

Вот, значит, когда Ронге добился определенной автономии и от Редля, и от Урбанского — в ноябре 1911 года!


1 мая 1912 года Альфред Редль был произведен в полковники, затем летом стажировался в качестве командира полка непосредственно в Вене, не прерывая прежних служебных контактов, а 18 октября 1912 года уже окончательно покинул Эвиденцбюро, оставив свой пост Максимилиану Ронге.[160]

Это был крайне напряженный момент — именно в те дни разразилась Балканская война.


Очередной военный переворот в Турции в июле 1912 отстранил от власти младотурков.[161] Новое турецкое правительство вступило в мирные переговоры с Италией. Явное падение турецкого престижа укрепляло создававшийся союз Балканских государств.[162]

Осень 1912 года начиналась тревожно. Ронге пишет: «то из Сербии, то из Черногории стали поступать сведения о военных приготовлениях».[163]

На рубеже сентября-октября 1912 года на турецких (теперь — албанских) землях, прилегающих к Черногории, вспыхнула очередная резня между мусульманами и христианами. 9 октября 1912 года Черногория объявила войну Турции.

Еще через несколько дней Болгария предъявила общие требования балканских государств к Турции, требующие местной автономии христиан и уравнения их в правах с мусульманами на турецкой территории.

Это заставило турок энергично ликвидировать прежний фронт: 15 октября турецкое правительство подписало мир с Италией; были признаны права итальянцев на все завоеванные ими территории.

17 октября (накануне нового назначения Редля) Турция объявила войну Болгарии и Сербии. В тот же день войну Турции объявила Греция: «мобилизация проходила при общем ликовании как в Софии, так и в Белграде, и в Афинах».[164]

23 октября российский военный атташе в Вене полковник М.И. Занкевич докладывал в ГУГШ[165] о приготовлениях Австрии к войне с Сербией.[166]

Ронге сообщает: «В октябре 1912 г. разведывательное бюро генштаба получило еще и артиллерийскую группу, которая, кроме того, должна была ведать автомобильным делом и воздухоплаванием».[167]


Далее Ронге писал: «В связи с победоносным продвижением [балканских] союзников в Париже была быстро найдена новая формула, определяющая руководящую линию политики великих держав: «незаинтересованность в балканских событиях», что должно было означать уже давно согласованное разделение европейской Турции под эгидой России. Это, однако, ни в какой степени не могло быть безразличным непосредственным соседям — Австро-Венгрии, Италии, а также Румынии, и преемник графа Эренталя[168] граф Бертхольд[169] расстроил тонко обдуманный план, использовав для пропаганды самостоятельного албанского государства лозунг «Балканы — для балканских народностей». Это непосредственно задевало как Сербию, для которой предназначалась Албания, так и косвенным образом всех союзников.

Начиная с середины ноября 1912 г., разведывательное бюро генштаба занималось вопросом поддержки Албании[170], путем подготовки транспорта, оружия и офицеров-разведчиков».[171]

Ронге продолжает: «С начала декабря ежедневно стали поступать сообщения об обратной переброске сербских войсковых частей с театра военных действий в северную Сербию, а также о формировании отрядов против Австро-Венгрии. 5 декабря [1912 года] был отдан приказ о развертывании второй очереди «усиленной разведывательной службы» против Черногории и Сербии.

Было очевидно, что война или мир зависели от поведения России».[172]

26 декабря 1912 года Конрад фон Хётцендорф вернулся на пост начальника Австрийского Генштаба[173] — в связи с обострением международной обстановки, а главное — вследствие отсутствия теперь его главного недоброжелателя, Эренталя.

Лишь чудом балканское ликование не вылилось в общеевропейскую войну, угроза которой, периодически то усиливаясь, то ослабевая, продержалась до начала осени 1913 года — уже после завершения Балканской войны.


Еще 1 октября 1912 года Артур Гизль вступил в командование 8-м армейским корпусом со штабом в Праге.[174] Вслед за этим он пригласил к себе Редля в качестве начальника штаба.

18 октября 1912 года Редль прибыл на новое место службы — в Прагу.[175]

Отбывая из Вены, Альфред Редль оставил Максимилиану Ронге написанный от руки в единственном экземпляре документ под названием «Советы по раскрытию шпионажа». Он представлял собой небольшую 40-страничную переплетенную книжечку, где Редль подводил итоги своей работы и давал некоторые практические советы.[176]

Именно этот документ упомянет Роуэн, рассказывая о том, как Ронге сличал почерк на формуляре, заполненном на Почтамте получателем писем, с подлинным почерком Редля.

На посту начальника штаба корпуса в Праге Редль пребывал все эти напряженные месяцы — вплоть до мая 1913 года, когда с ним и произошла фатальная катастрофа.


Прежние коллеги Редля, оставшиеся в Вене, прямо накануне майских событий 1913 года, потрясших не только австрийские разведывательные службы, пережили маленький триумф: обзавелись новым служебным зданием и получили лучшие условия для деятельности. Ронге об этом написал так:

«21 апреля 1913 г. разведывательное бюро переехало из старого серого дома во дворе в только что выстроенное здание военного министерства в Штубенринге[177]. С важнейшими документами в руках мы, офицеры, переехали в тщательно оборудованный новый дом, снабженный фотографическим ателье и приемной комнатой, устроенной с соблюдением всех правил предосторожности. Бюро было совершенно изолировано и имело один официальный и один неофициальный выход.

Новое помещение дало, наконец, возможность предоставить приличные условия для работы нашему сильно увеличившемуся количественно личному составу. Чрезвычайно выросли не только моя агентурная группа, но и секторы, занимавшиеся изучением иностранных армий».[178]

Резко расширился, однако, и фронт работ. Ронге писал, что «группе контрразведки разведывательного бюро пришлось в 1913 г. работать над 8 000 случаев против 300 случаев в 1905 г., причем имелось 560 арестов против 52. Из произведенных арестов почти 7-я часть привела к осуждению.

Для широкого распространения сведений по шпионажу с тем, чтобы приучать к осторожности солдат, мы выпустили на всех языках монархии воззвание «Остерегайтесь шпионов», которое было распространено в 50 000 экземплярах во всех казармах, в жандармерии и в пограничной охране».[179]

Вот на таком-то фоне и развернулась история с разоблачением Редля.


Теперь понятно, почему Редль был вынужден первоначально послать за письмом на Венский почтамт какого-то своего подручного: его самого, Редля, вообще в то время не было в Вене.

Теперь мы можем разобраться и в том, почему Максимилиану Ронге понадобилось заменить сфабрикованное им второе письмо, провокационно подложенное на Венский почтамт, на рассмотренную нами выше комбинацию третьего и четвертого.


Самое существенное в этой замене — исчезновение двух адресов, предложенных для связи во втором письме.

Парижский был вообще каким-то подозрительным — едва ли, повторяем, не адресом французской контрразведки, а с Ларгье австрийские разведчики и контрразведчики сталкивались еще в 1904–1905 годах, как свидетельствовал сам Ронге.

Чисто случайно, как мы полагаем, появление в Вене первого письма совпало с тем, что Ронге именно в эти месяцы 1913 года основательно разбирался с деятельностью Ларгье. Это и подтолкнуло его, Ронге, на опрометчивое использование имени и адреса Ларгье во втором письме-ловушке. Это же служит аргументом в пользу того, что в тот момент Ронге даже не подозревал, что его противником может оказаться Редль.

Если бы при получении такого письма-ловушки был арестован Редль, то он не только сразу бы понял, что оказался жертвой провокации, рассчитанной на профана, но и сумел бы в этом убедить кого угодно: он сам, Редль, заведомо больше знал о Ларгье в 1904–1905 годах, чем Ронге, поскольку Редль занимал уже тогда одну из ведущих должностей в Эвиденцбюро, а Ронге там еще и не возник на службе. Поэтому предложение к Редлю (именно к Редлю!) выходить на связь к хорошо ему известному шпиону, скомпрометированному сотрудничеством с разными разведками, было абсолютно абсурдным!

А вот перед фабрикацией третьего и четвертого писем Ронге уже понял, что истинным их получателем должен стать не какой-то анонимный Никон Ницетас, а непосредственно полковник Редль — или, по меньшей мере, какой-то иной профессионал, которого не имело смысла вводить в заблуждение использованием имени Ларгье.

А как и откуда Ронге мог уточнить сведения об истинном конечном получателе?

Разумеется, лишь от арестованного получателя второго письма, который не мог не быть сообщником Редля (или пока что, в строгом соответствии с фактами, какого-то другого возможного фигуранта), а попавшись с полученным письмом в лапы к Ронге, не мог не предать свего шефа!


Теперь, забравшись на высоту объективных знаний, не доступную никому из участников событий 1913 года (зато они обладали иной важнейшей информацией, пока еще не известной нам!), мы можем сделать вывод, что против полковника Редля свидетельствовало лишь первое письмо, в котором не было никаких шпионских текстов, а были лишь русские рубли! Все остальное было только поделками Максимилиана Ронге.

Могло ли даже это первое письмо, так и не дошедшее до Редля, послужить основанием для обвинений в шпионаже? Конечно нет — и сочиненная нами история о карточном долге вполне отметала такие даже и не обвинения, а всего лишь подозрения!

Заметим, кроме того, что Редль, скорее всего, так и не сумел получить информацию о том, что же это первое письмо из себя представляло.

Разобрался ли сам Ронге в смысле этого таинственного письма, а если разобрался — то когда именно, нам также выяснить не удастся: эту тайну Ронге унес с собой в могилу, оказаться в которой ему случилось очень нескоро — в 1953 году. К тому времени престарелый генерал Ронге помогал американцам налаживать деятельность австрийской жандармерии и будущей австрийской военной разведки, право иметь которую Австрия восстановила в 1955 году.[180]

Поэтому нам самим предстоит разбираться в смысле совершенно непонятной присылки рублей (притом — безо всяких сопровождающих разъяснений!), выглядящей нелепо и опрометчиво с профессиональной разведывательной точки зрения.

Зато провокационные письма, сфабрикованные Максимилианом Ронге в апреле-мае 1913 года, могли, казалось бы, кого угодно пригвоздить обвинением в шпионаже. С фигурантом, захваченным при получении второго письма (его имя нам еще предстоит назвать!), это удалось, как показывают факты, распрекраснейшим образом!

Однако оказывается, что даже и такой текст, какой имело опубликованное четвертое письмо, нисколько не мог послужить подозрению об измене, если адресатом его оказывался полковник Редль. Это парадоксальное утверждение нам еще предстоит серьезно обосновать.

Пока что (поскольку нам и в дальнейшем предстоит разбираться со смыслом и величиной значительных денежных сумм того времени) целесообразно разобраться в том, что же собою представляли деньги, вложенные в конверты, присланные на имя Никона Ницетаса.