"Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести" - читать интересную книгу автора (Снегин Дмитрий Федорович)

3

Было еще темно, когда их повели на батарею из штаба дивизии. Дорога вилась по полянам, внезапно ныряла меж могучих сосновых стволов в лес, и тогда тьма сгущалась и словно приобретала весомость материи. Они молчали. Молчал конвой. Молчала в пушистых папахах ровная, непокорная сосна. И только снег сторожко поскрипывал под нажимом валеных сапог.

Неожиданно Мосин дико закричал, звериным прыжком настиг впереди идущего конвоира и сшиб его с ног. Потом черной, призрачной тенью метнулся в целину снега, в кусты, в лесную нехоженую тьму. Беспорядочные, неприцельные выстрелы погнались за ним, но ни одна пуля не настигла беглеца, потому что в паузах между выстрелами еще долго и отчетливо были слышны шум разрываемого снега, и шелест подмятых кустов, и треск сушняка, когда он попадал под ноги беглецу...

Об этом Береговой узнает позже, а теперь еле приметной тропой он пробирается с ординарцем на батарею. Светает. И так отчетливо начинают проступать деревья, кусты и лесные сторожки, что кажется, будто тьма ночи тает и уступает место невесомой холодной прозрачности.

В голове — одна неотвязная мысль. Ночью, пересматривая немудреное содержимое вещевого мешка Сударика, Береговой обнаружил в треугольном самодельном конверте письмо его жены. Жена писала: «Милый, Петя, ты о нас не беспокойся, живем мы хорошо, спокойно. Только все болеем за Москву... Отгоните вы поскорее от нее проклятого немца... А сынка наш вот как гордится тобой. Мой папа, говорит, Москву защищает. Все ребята в классе завидуют нашему Вовику».

Вот, может быть, и сейчас проснулась эта простая и ласковая женщина, любовно прикрыла разметавшегося во сне сына, присела к краешку стола и пишет своему Пете торопливое письмо, пока ранний гудок не позвал ее к станку. И не предполагает она, что ее Петю через час боевые друзья расстреляют за измену... И потом в один из дней придет к этой женщине человек, придет и скажет: твой муж предатель... И отшатнутся от хорошего славного Вовки его одноклассники, и всю жизнь будут жечь ему сердце страшные темные слова: мой отец был изменником Родины. Виновато и робко будет смотреть он в скорбное, постаревшее лицо матери и молчаливо проклянет самым тяжелым проклятием своего родного отца и навсегда отрешится от него... Так как же ты, Сударик, стал клятвопреступником? Да, да... Курганов прав: и он и Мосин струсили и стали изменниками. Но как же, как же можно изменить Родине?

— Правее держите! — предупреждает командира дивизиона ординарец, и тут Береговой замечает, что чуть не наехал на орудие. Подбежал комиссар дивизиона и, ухватившись за стремя, торопливо рассказал о побеге Мосина.

Береговой спешивается и молча проходит мимо часового, который привычно и четко приветствует его по-ефрейторски. Дивизион выстроен на задах батареи, за неглубоким овражком, где сразу стеной возвышается сосновый лес. Береговому никто не докладывает: здесь уже находится старший начальник — комиссар полка. Он кивает комдиву, что-то вполголоса говорит военюристу и потом, обращаясь к дежурному по батарее, негромко приказывает:

— Привести в исполнение приговор...

На совсем уже посветлевшей поляне комиссар собрал вокруг себя бойцов и командиров, внимательно оглядел всех пытливыми карими глазами.

— Товарищи! Я хочу вам сейчас прочесть одно стихотворение...

«Да уж не шутит ли он, совсем не к месту?» — почти враждебно думает Береговой, глядя, как комиссар вынимает из полевой сумки книгу в лиловом переплете.

А Ляховский уже читает ровно, выразительно, проникновенно. Выражение напряженного ожидания постепенно исчезает с лиц, глаза бойцов то загораются, то легкая тень грусти увлажняет их, то вдруг чувство враждебности и непримиримости вспыхивает в них с новой силой.

Бежит... бежит к родному аулу Гарун. Вот и первая знакомая сакля. В ней светится огонек, под ее кровлей он обретет покой, поддержку, оправдание своему тяжкому проступку. Клятвой труса клянется Гарун старому Селиму, он оправдывается перед ним в своем бегстве с поля брани, он молит, он униженно просит принять его. Но умирающий Селим гневно отвергает беглеца:

Голос комиссара крепнет, и в нем звенят властные нотки. Не Селим, а он говорит сейчас то, что ему диктует его сердце, совесть, партийный долг... И кто-то из бойцов не выдерживает, убежденно и деловито басит:

— Сильный старик...

На бойца шикают. А над лесом плывет бесхитростная девичья песня, от которой Гарун становится бледней луны, а сердца солдат холодеют, как перед стремительным рывком в атаку:

Но мать... мать — она простит, она примет своего сына. Страх и смятение на лицах бойцов. Они с мучительным напряжением смотрят на комиссара. Мать — она теперь для них судья, одна она может теперь сказать большую правду им. Она еще с верой и надеждой спрашивает: отомстил ли ты, мой сын, за погибших в бою?

Нет, он — ее сын — не отомстил.

— Молчи, молчи! — гневно говорит она сыну:

— Правильная мать! — снова не выдерживает прежний бас.

— Вернее сказать, праведная, — поправляет Ляховский, отрываясь от книги и устремляя на слушателей влажные и ставшие совсем черными глаза. Минуту-другую он смотрит на притихших бойцов и вдруг как бы про себя повторяет!

— Ты раб и трус — и мне не сын...^*

Лицо комиссара скорбно, из-под шапки-ушанки не первым серебром поблескивают виски.