"Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести" - читать интересную книгу автора (Снегин Дмитрий Федорович)Когда принадлежишь самому себеУ Кунерсдорфа рота Сьянова залегла. Залег батальон. Приостановилось движение полка, всей дивизии. Хорошо шли, сметая врага. И вдруг — стенка. Так бывает: каким-то сверхчутьем и солдаты, и офицеры сразу распознают — наступление накатилось на преграду, которую с маху не взять. Невидимая ни в бинокли, ни в сорокакратные стереотрубы стена. Тут лбом не прошибешь. Идти в атаку, значит, погубить людей, проиграть бой. Надо разведать, надо найти самое уязвимое место, пробить брешь. И тогда, словно сжатая пружина, наступление снова стремительно развернется. А пока — заройся в землю, лежи. Где-то в штабах — от батальонного до армейского — началась напряженная работа. Она еще не вовлекла в свою орбиту командира роты, и у него есть время отдохнуть. И Сьянов отдыхает: поел холодной тушенки и теперь курит. А глаза сами собой скользят по кунерсдорфским высотам. Там недавно бушевал артиллерийский ураган и кое-где еще теплятся дымки. И больше ничего. Но там, где дымки, — немцев, как ос в сотах. У автоматических пушек, у крупнокалиберных пулеметов, у десятиствольных минометов и фаустпатронов. Только сунься — и тысячи железных смертей вонзятся в твою грудь. Стенка. Не простая — шестислойная. Илья это заметил, когда высоты жили. Теперь там тихо, безлюдно. Одни дымки. Из-за изгиба траншеи выходит старший лейтенант Берест. Он совсем еще молод. Но он много знает. И любит людей. Быть может, потому и смог стать политработником. Он — заместитель командира батальона по политической части. Его редко можно застать в штабе батальона: живет в ротах, среди солдат. Не растворяется, а сливается с ними. Уважают солдаты Береста!.. Он улыбается хорошей юной улыбкой, и бойцы улыбаются ему ответно, предупредительно уступая дорогу. Сьянову он говорит: — А я к тебе. Провел беседу? Сьянов хмурится. — Послушай, Алексей, в конце концов — это твой хлеб. И могу я, наконец, хотя бы с полчаса принадлежать самому себе. — Я просил тебя, — Берест продолжает улыбаться, но его лицо розовеет. — В конце концов, ты не только командир, а парторг роты. «Просил, верно. Так позволь уж мне самому выбирать для беседы время», — сердится про себя Илья. Сердится он потому, что нелегко быть парторгом. Взять случай со Столыпиным. Капитан Неустроев как-то позвонил: — Отправил тебе бойца Столыпина. На исправление. Все командиры рот ничего не могли с ним поделать. О тебе я сказал — строг. Ни перед чем не остановится. Имей это в виду. Выйдя из землянки, Илья увидел нового бойца. Громадный детина сидел на земле, высоко торчали его колени. Он что-то лениво жевал, и ворот его гимнастерки был расстегнут. При появлении командира роты не встал. «Столыпин», — понял Илья. — Встать! Столыпин перестал жевать и, не удостоив Нашего Сержанта взглядом, поднялся. И — сквозь притворную зевоту: — Начинается. Сьянову стало жарко, а кончики пальцев похолодели. Он вплотную подошел к Столыпину и застегнул ему ворот. Низко увидел голубоватые, полные отчужденности глаза. — В нашей роте только в бою разрешается расстегивать гимнастерку, — и ушел в землянку. Столыпин сказал, чтоб было слышно: — Старые песни. Взорвался Дос Ищанов: — Зачем так говоришь?.. Совсем еще не знаешь — какой Наш Сержант, а говоришь! Столыпин лениво: — Пожрать бы чего, а? Вася Якимович оскорбился, брезгливо отошел. — Такого типа надо знаешь куда? — Дальше передовой не пошлют. Илья тогда подумал: «Задаст хлопот этот Столыпин». Перед боем к нему влетел запыхавшийся Якимович. — Столыпин решил отравиться! — Как отравиться? — Мы наловили к обеду рыбы, он сырую глотает. Только чешую сплевывает. Илья рассмеялся. — Надо посмотреть. Столыпина он застал, когда тот мыл руки. Строго спросил: — Ты ел живую рыбу? — Ну, ел. — Говорят, это от цинги помогает? У меня с деснами плохо. Десны были в порядке. Сьянов взял из котла рыбину с твердым намерением съесть ее. Столыпин остановил: — Надо вон ту. Да вы не жуйте, глотайте целиком. — Поможет? — Еще бы! Так началось их сближение. Теперь Столыпин — правая рука командира отделения Ищанова, хотя мира и согласия между ними не бывает. Внешне Столыпин бирюковат, а в душе — неудержимый фантазер. Это и угнетает Доса... Илья велит старшине собрать роту. Начинает беседу, про Кунерсдорфское сражение 1759 года. Слушают его без интереса. «Все не так», — сердится на себя Илья и комкает беседу. Разрешив курить, спрашивает: — Вопросы есть? Митька Столыпин поднимает руку. — Есть. — И после паузы: — К ефрейтору Ищанову вопрос. Можно? — Пожалуйста. У Митьки озабоченное лицо, из-под приспущенных век голубыми льдинками бесхитростно светятся глаза. — Как вы думаете, товарищ ефрейтор, почему у генерал-аншефа Салтыкова была такая толковая разведка? Шутейное дело: самого Фридриха обхитрила! Дос Ищанов честно, напряженно думает — почему? Митька терпеливо ждет ответа. Вздыхает сокрушенно. — Не знаете? Тогда разрешите разъяснить? Как мне рассказывал прадед (а он слыхал от верных людей), генерал-аншеф Салтыков допускал в свою разведку одних поморов. Люди, говорит, смелые, ловкие, зоркие, ну и живой рыбой не брезгуют. Ищанов сердится. — Хвастун ты, Митька, врешь, как наш казахский Алдар-Косе. — Ишь ты, — притворно изумляется Митька, — значит, и среди казахов серьезные люди встречаются. Прежний командир каленым железом выжигал эти Митькины вольности. Замкнулся Столыпин. Едва не угодил в штрафную роту. Недавно он об этом рассказал Сьянову. Мог бы и не рассказывать... Все это время Якимович влюбленными глазами смотрел на Митьку Столыпина, но мысли его, кажется, далеко. Илья решает проверить. — Василек, как ты думаешь, сколько у них здесь оборонительных рубежей? — спрашивает он ординарца. У Якимовича округляются глаза. — Я заметил пять. — И со вздохом: — Вы все о войне думаете. — А ты о чем? — Я про любовь. — И про женитьбу, — роняет в сторону Митька. Илья улыбается. — От Поли письмо получил? — Да. И от Оли. С этими девушками Вася Якимович кончил десятилетку. Девушки пишут ему не только о жизни родного колхоза. Обе ждут, обе мечтают увидеть его героем. У парня двоится сердце — не знает, какой отдать предпочтение... Сьянову все давно известно. Любви тут пока нет никакой. А впрочем... Илья молчит. Якимович решает, что командир не настроен слушать его и обращается к Столыпину, который по обыкновению что-то жует. — А ты о чем думаешь? Столыпин перестает жевать, в глазах, цвета северного неба, роятся едва видимые искорки. — Не могу сказать: Дос обидится. Голос у Столыпина низкий и очень звучный. Дос Ищанов настораживается. — Опять врать будешь, Митька? — Зачем врать — голая правда. — Какая? Столыпин сострадательно смотрит на Васю, на Доса Ищанова. — Дос мечтает и наяву и во сне: как война кончится, поеду, говорит, к Якимовичу в Сибирь, в его колхоз, и заберу в жены Полю и Олю. Нам, мусульманам, говорит, по нескольку жен положено. — Кто говорит?.. Зачем говорит?! — взрывается Ищанов. Вася моргает глазами. — А говорил — не обидишься, — сокрушенно качает головой Столыпин и принимается за еду. Сьянов слушает перебранку солдат. Отдыхает. Они для него и друзья, и дети, которых любишь и наказываешь. Взрослые дети — на перекуре. В бою — солдаты. Впрочем, Василек — он и в бою ребенок: не воюет, а как бы играет в войну. Однажды сказал: — Мне кажется, убитые потом оживут. Так и сказал — ребенок. Нет, убитые не воскресают, они требуют отмщения. А Якимович, как птица, как облако. Смерть и отмщение как бы не касаются его. Сказать об этом Васильку — возмутится, начнет доказывать: «Я солдат Родины и выполняю свой долг, как положено солдату!» Так оно и есть. Но возмутишься ты по-детски. Якимович неожиданно смеется. Сьянов хмурится, ему неприятен этот смех. — Ты что, белены объелся? — Я, товарищ старший сержант, представил ясно-ясно: у меня — две жены, от каждой дети... все перемешалось, как в стаде... Противоестественно! — А у самого — Оля, Поля, Троля, — гудит своим густым голосом Митька Столыпин. — Все ты врешь! — возмущается Ищанов. — Вася выбирает сердцем... понимаешь? «Не совсем врет», — думает Илья. Василек последнее время влюбленными глазами смотрит на Аню Фефелкину. Не знает, что Ане сам командир батальона прострелил сердце. У них любовь: на милом Анином лице каждая веснушка цветет и искрится, как новогодняя звездочка. Лицо капитана Неустроева — все в шрамах, рубцах, ожогах. Степан Андреевич невесело шутит: «Госпожа Война ко мне неравнодушна — посылает воздушные поцелуи и на осколках снарядов, и на острие пуль, и на взрывных волнах. Ну, а на свидание чаще всего спешит в танках марки «королевский тигр». О Неустроеве идет молва — удачливый командир. Удачливость, как талант, дается не всякому. Какой внутренней самодисциплиной, какой волей и верой, какой работой мозга добывается эта удачливость — знает не каждый. Илья Сьянов знает. Он сам из породы удачливых. У них с командиром батальона сродство душ. Так сказал Столыпин. Так оно и есть. Он чем-то напоминает дядю Кузьму — капитан Неустроев. Не внешней схожестью, другим. Того красивого моряка, которого в детстве Илья обливал холодной колодезной водой. Мысленным взором видит Илья своего дядю Кузьму. Не того — у колодца, фыркающего под струями ледяной воды. Здорового. Молодого. Красивого. Видит другого. |
||
|