"Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести" - читать интересную книгу автора (Снегин Дмитрий Федорович)Дядя КузьмаБыла у деда кобыла. В полтора раза больше нормальной лошади. Костистая, широкозадая, сильная. Стервой звали. Кусалась, лягалась. Ноги, как дуги, кривые, мосластые, не мослаки — камни. Жеребцов не признавала, собак зашибала насмерть. А детей любила. Что хочешь с ней делай, только хвостом помахивает да теплыми влажными губами в щеку тычет. И в обиду не даст, оградит от зверя, от дурного человека. Велит однажды дед: — Илюха, седлай Стерву. Да попроворней. Волков травить поедешь. Карл Иванович новую потеху выдумал — облаву на волков. Карл Иванович Этингент — пристав. С ним шутки плохи. Да и волков развелось видимо-невидимо — мужики на войне — некому истреблять, вот и расплодились. Овец, коров резать начали. Человека, если выследят в степи одного, съедят — косточек не соберешь... Илюхе не страшно: волков травить — забава. Мигом оседлал Стерву и гайда к озеру. Возле озера — мальчишки со всей деревни. Галдят в конном строю. Подъехал на трашпанке учитель Тит Емельянович. Встал на подножку, поднял руку. Оборвался шум. Тит Емельянович сказал: — Дети, перед вами лес. Там — волчьи логова. Вам нужно проехать по нему цепью, прочесать. Шумите громче, чтоб волки испугались и побежали из лесу. На противоположной поляне их подстерегут охотники и всех убьют. Сообщу по секрету: господин пристав приготовил для вас подарки, постарайтесь выгнать побольше волков. С воинственным гиком мальчишки пустили коней вскачь, углубились в лес. Сомкнулись над головами угрюмые кроны. Деревья сторожко молчали. Враждебно темнели завалы. Неуютно в лесу, боязно одному. Голоса постепенно смолкли, ребята сбились в стайки. Вместо густой гребенки получились грабли с поломанными зубьями. Когда выбрались из леса, оглядели друг друга воровато: кто волка затравил? Оказалось, никто. А на поляне столы с подарками, люди, пристав. Забыл про волков Илья, глазеет. Первой к ним подрысила на сером в яблоках жеребце жена пристава Марья Васильевна. За ней — сын прасола. Осадила Марья Васильевна своего скакуна рядом со Стервой, и не успел Илюха поводья натянуть, как кобыла больно укусила жеребца. Взвился он свечкой и уронил всадницу на жесткую землю. В мгновение ока с ней рядом оказался сын прасола, галантно помог подняться и проводил к столам, за которыми сидела вся знать Семиозерного во главе с Карлом Ивановичем. «Пронесло», — обрадовался Илюха и собрался было догонять ребят, направивших коней к селу, как к нему подбежал сын прасола, сдернул с седла, будто шапку с гвоздя. — Пойдем, тебя сам господин пристав желают попотчевать. Этингент был пьян, а глаза трезво стеклянились. — Значится так: голодный волчонок кусаться вздумал... — вежливо сказал он и поднял кулак, густо поросший рыжей щетиной. Илья смотрел на кулак и, считая себя кругом виноватым, ждал справедливой трепки. Выручила Стерва. Она вытянула жилистую шею, положила на стол уродливую, в шишках голову и раскрыла старческий рот. Марья Васильевна вскрикнула и в бесчувствии опрокинулась со стула. — Убрать! — брызнул слюной Карл Иванович. Несколько плеток ожгло бока Стервы. Она мотнула головой и лениво побежала к селу. Илюха вздохнул и, не моргая, стал смотреть в трезвые глаза Этингента. Тот затряс головой. — Трави волчонка! Ату его! Илюха втянул в плечи голову. Но прежде чем кто-либо посмел опустить на него плетку, учитель Тит Емельянович раздельно сказал: — Сьянов, иди домой. Илья отвернулся от пристава и побрел к малонаезженному проселку. Впереди, на взгорке, клубилась пыль — там только что проскакали парнишки. А он шел один. Не по колее — по обочине. Промчалась первая тройка — с приставом и его женой. Прогарцевал сын прасола. Прокатилась вторая трашпанка, третья. С последней его окликнули: — Илюша, садись. Он сел рядом с Титом Емельяновичем. Обида перехватила горло: «Трави волчонка!» Возница поглядел на него, вздохнул. — А про сегодняшнее происшествие дедушке, пожалуй, говорить не надо. Вспыльчив стал. Петр Иванович сам до всего дознался. Рассердился на внука: — Скрытничать кто учил? Пойдем к приставу, при тебе отходную ему отслужу. Карл Иванович сидел в канцелярии с батюшкой Данилевским. Стукнул дед кулаком по столу: — Германец проклятый! Внука хотел травить, как волка. А моих сыновей тем временем твои родичи огнем и мечом пытают. — Не богохульствуй, Петр Иванович! За веру и царя они сражаются, — попытался его успокоить батюшка, но только подлил масла в огонь. — Все вы грабители! — Повешу! — пришел в себя Этингент. — На первом суку повешу, каналья! — Руки коротки! — отрезал дед. — Сам скорее там окажешься. Пристав сжался, глаза сомкнулись. Данилевский зачастил: — Иди, Петр Иванович, иди с миром, ничего не будет, ничего не бойся. — Нашли боязливого, — усмехнулся дед в бороду. — Еще раз поизгаляетесь над внуком — пожалеете! — он крепко взял за руку Илью и покинул канцелярию. По улице шагал широко, воинственно, внук едва поспевал. Им навстречу бросились мальчишки. — Дядя Кузьма с войны вернулся! Илюху словно ветром подхватило. — Где дядя Кузьма? — влетел он в дом, запыхавшись. — Вот он я. В красном углу сидел согбенный угрюмый человек с остановившимися, свинцово налитыми подозрением глазами. Илье показалось, что дядя вовсе не рад встрече с племяшом, который когда-то обдавал его колодезной водой. Он смотрел так, как будто завидовал его здоровью, веселости и подстерегал, чтобы сделать пакость. Дед коротко спросил: — Отвоевался? — После восемнадцатой раны непригоден стал! — зло отозвался дядя, будто за все свои раны собирался мстить отцу, жене, детям и племянникам. Непригодным оказался дядя Кузьма и к работе: силы не хватало, пропала сообразительность. За что ни возьмется, все шиворот-навыворот сделает: болтушку выльет в коровьи ясли, а сено раздаст свиньям. Дед все больше горбился под бременем забот, однажды сказал: — Лучше бы он не вернулся. — Что вы, деда! — испугался Илюха. — У Кузьмы ум за разум заходит, — доверительна открылся дед. — Вот какая беда разразилась. А вскоре дошла до Семиозерного ошеломившая всех новость: в Питере свергли царя. Дядя Кузьма приободрился, на работу лютый стал — откуда и силы взялись! — Люди теперь будут жить в свое удовольствие, — говорил он Илюхе, и глаза его неестественно блестели. ...В тот день они были в степи — сено сгребали. Парило. И дед поторапливал: мог нагрянуть непрошеный дождь. Больше всех старался Кузьма — пропиталась потом рубаха, мочалкой прилип ко лбу льняной чуб. Налетел ветер. Он подхватил валки сена, и сложные запахи июля заметались над лугом. Далеко-далеко по-мирному глухо громыхнул гром. Внезапно туча закрыла солнце, и длинная ветвистая молния расколола небо. Вторая, третья. Раскаты грома — сухие, резкие покатились по лугу, сшибаясь и обгоняя друг друга, оглушая косарей. Хлынул ливень, и вместе с ним, казалось, посыпались на землю рваные осколки неба. Лютая степная гроза справляла гульбище. Все побежали к шалашу, устроенному под одиноким деревом и не сразу заметили, что Кузьма остался посреди луга. Он запрокинул голову и подставил грудь ударам ливня, молний, грома. Он показался Илье таким же крепким, сильным и красивым моряком со сказочного многопушечного корабля, каким приезжал на побывку еще до революции. Илья побежал к дяде, чтоб быть с ним рядом. — Двадцать пятый — не берет... двадцать шестой — не берет... двадцать седьмой — не берет! — считал Кузьма, неподвижный, каменный. — Га, двадцать девятый, тридцатый снаряд — не берет! Не берет! — Какой снаряд? — крикнул Илюха, задрав к небу голову. Кузьма вздрогнул, скользнул косым лихорадочным взглядом по племяннику, грозно закричал: — Свистать всех наверх! — и побежал к стогу. Он карабкался наверх, скатывался, сено набилось ему в рот, Кузьма кричал, рычал, плевался. Илья оцепенел. Подбежал дед, навалился на сына, прижал к земле. Кузьма жалобно всхлипнул, притих. А потом рывком опрокинул деда и, пригнувшись, точно в него стреляли, шибко побежал к озеру... Дядю Кузьму увезли в город — в сумасшедший дом. С тех пор Илья никогда его не видел. Второй дядя — Алексей — попал в плен. Два раза бежал, и оба раза его ловили. Жестоко наказывали. Домой пришел уже при Советской власти. — Как Иисуса Христа распинали, — рассказывал он, осторожно кладя на стол покалеченные руки. — Не иначе на том свете в рай попаду. Дед сердился: — Как же, попадешь, держи карман шире. Меньше всех пострадал на войне отец. Он вернулся с беспокойными мыслями, со смелыми надеждами. — О том свете пускай заботятся попы, — с усмешкой говорил он дяде Алексею. — А мы должны на земле создать рай без нужды, без войны. Все эти годы война была далеко-далеко, а тут вдруг покатилась по степям Кустаная. И оказалось, что в степях есть баи и кедеи, кулаки и бедняки, белогвардейцы и красногвардейцы... Отец ушел с красногвардейцами. На прощанье погладил Илью шершавой ладонью по русой голове, сказал: — Счастливый ты вырастешь — никаких войн на земле не будет, разве что в книжках останутся. Илюхе стало скучно: как всякий мальчишка, он мечтал быть военным. Моряком, как дядя Кузьма. |
||
|