"Госпожа Мусасино" - читать интересную книгу автора (Сёхэй Оока)

Глава 5 ПОРХАЮЩИЕ БАБОЧКИ

Когда Митико поняла, что любит, ее первой реакцией на это открытие стало желание сдержать свою любовь. Она уже не любила мужа, но ей, замужней женщине, думалось, что нельзя питать чувства к другому мужчине. Особенно если этим другим был ее двоюродный брат Цутому. Для Митико вдруг стала ясной подоплека ее сердечного отношения к нему как к младшему брату, и то, что она назвала любовью, предстало разительным контрастом тому чувству, которое Митико испытывала к Акияме, отчего оно показалось еще более безобразным.

Митико до этого не знала любви. Любовь, о которой она читала романы в детстве, всегда заканчивалась ужасно. Она не чувствовала ни силы, ни желания отважиться на подобное чувство.

Ее увлеченность мужем, как оказалось в конце концов, любовью не была.

Митико с самого детства жила в тени отца. Для нее всем была атмосфера преуспевающего дома, в котором соблюдались принципы, дома, который был создан Миядзи — выходцем из самурайского клана. В границах «Хакэ» все было спокойным — и ее замужество, и влечение к Цутому. В этом смысле мало что изменилось и после смерти отца.

И вот сейчас эта «беспутная любовь» к Цутому, которую Митико вдруг осознала в себе, неожиданно вырвала ее из прежней тиши да глади.

То, что на обратном пути из Коигакубо она постоянно молчала, не осталось незамеченным Цутому… Однако он не догадывался о причинах этого молчания, он подумал, что молчит она то ли от усталости, то ли от его разглагольствований о географии. Слова, которые он, обеспокоенный состоянием Митико, изредка бросал ей, отдавались у нее в груди.

Настала пора «цую» — муссонных дождей. Они оказались отделенными от всего мира дождем. И дни, которые волей-неволей надо было проводить с Цутому, стали ужасными для Митико. Она опасалась, что ее чувство станет очевидным Цутому.

Среди всех этих терзаний только мысль о том, что она любит, ни разу не была подвергнута Митико сомнению, что указывало на суть ее переживаний. Она относилась к тем людям, которые больше всего верят самим себе.

И опять Митико даже и не помышляла о том, чтобы отпустить Цутому из «Хакэ». Конечно, она надеялась сдержать свои сердечные порывы, однако в этой ее самоуверенности скрывалось желание не потерять возможности видеть его каждый день. Работа, происходившая в ее душе с целью сдержать любовь, напротив, день ото дня лишь приближала ее к любви. Постоянный интерес к любимому является наилучшей пищей для любви.

За полмесяца, проведенные под одной крышей, Митико и Цутому воскресили старые прозвища детских времен — Миттян и Тому-тян. И когда однажды Митико обратилась к нему со словами «Цутому-сан», тот удивился. Он подумал, что нечто, должно быть, тяготит ее, что какая-то тяжесть легла на ее плечи за это время, но списал все на стеснение Митико, охватывавшее ее всякий раз в присутствии Акиямы, ненавидевшего их теплые отношения. И тогда он тоже перестал звать ее детским прозвищем, но для Митико это была новая мука. Несмотря на то, что обычно они обо всем говорили откровенно, в этот раз Цутому решил промолчать. Митико расстроилась. Она забыла, что и сама ничего не объяснила Цутому, когда перестала звать его Тому-тян.

Однако любовь не может не передаться человеку, которого любят. Митико старалась избегать свиданий с ним наедине, перестала выказывать готовность угодить его прихотям. Руки Митико трепетали, когда она подавала ему чай в его комнате. И двадцатичетырехлетний парень обратил на это внимание.

Но Цутому отрицал существование этого чувства со стороны Митико. Подобное нежелание открыться себе самому, как в свое время и у Митико, было результатом того нейтрального дружелюбия двоюродного брата, воспитанного в нем с детских лет. Цутому решил: то, что он был на попечении этого дома, и стало причиной серьезного разлада между Митико и ее мужем. Он вознамерился ради Митико тайно помогать ее семье, но для нее самой это могло стать тяжкой ношей, а не благодеянием. Однажды он неожиданно сел перед Митико.

— Ну, как ты считаешь? Не пора ли мне вернуться на прежнюю квартиру?

Ответа Митико не последовало. Она и раньше обращала внимание, что Цутому что-то скрывает. О подоплеке она догадывалась, но все-таки, когда он с ней заговорил, она испугалась.

— Почему? Тебе не нравится у нас? — наконец-то вымолвила она в ответ, и неожиданно у нее покатилась слеза.

Ей стало горько оттого, что это она, из собственной прихоти, не встав на его сторону, вызвала в нем такие настроения. В слезах Митико имела смелость посмотреть прямо в лицо Цутому.

— Цутому-сан, наверное, что-то случилось, что заставило тебя думать об этом? Это все из-за того, что Акияма не рад твоему приезду? Но раз уж ты находишься в нашем доме, я постараюсь сделать все возможное, лишь бы тебе было здесь хорошо. Пусть иногда он и ведет себя глупо, не обращай на него внимания! — Она улыбнулась. — Хорошо, а?! Не станешь?

Цутому тронули ее слова. Он и раньше не сомневался, что Митико была единственной, кто заботился о нем. Но он не думал, что увидит ее в слезах. К тому же у самого Цутому не было достоинств Митико, так сильно заботившейся о нем, и про себя он знал, что склонен к дурному. Поэтому и прослезился.

— Да нет… Тут неплохо…

— Вот и отлично! Ты будешь по-прежнему заниматься с Юкико, жить на полученные от уроков деньги, не тратя их, а после окончания университета Оно примет тебя в свою фирму, ведь так?

— Ну, для такого, как я, это уж слишком…

— Вот увидишь, так и будет!

И она пустилась в бесконечные подробности о будущем Цутому. С некоторых пор для того, чтобы избежать щекотливой темы в их разговорах, она все чаще поднимала этот вопрос.

Однако, ворочаясь этой ночью в постели, Цутому не мог отделаться от мысли о двусмысленности положения Митико. Он второй раз в жизни видел, как она плачет из-за него. Первый раз это случилось во время его отъезда в Бирму. Но, сравнивая оба эти раза, он обнаружил отличие. Слезы были одинаковые. Но выражение глаз Митико изменилось.

После своего возвращения в «Хакэ» он иногда видел в ее глазах подобное выражение. В тот день, когда он приехал в «Хакэ» после долгого отсутствия и увидел Митико, в нем взыграла простодушная радость от встречи с ней, а также от того, что эта легкость передалась и Митико. Сегодня, увидев ее в слезах, он мгновенно вспомнил тот миг.

До сих пор он обращал внимание на Митико лишь бессознательно. Если бы он связал свое душевное движение со значением слез Митико, то мог бы легко почувствовать такую же самоуверенность, которую он испытывал во время общения со студентками.

Однако в нем снова взыграло уважительное отношение к сестре. Ему претила сама идея сопоставления опустившихся студенток с Митико. Сейчас Цутому, впервые оказавшемуся перед действительно понравившейся женщиной, захотелось проверить себя, и это стало для него шагом вперед.

Среди его подружек были большие оригиналки. Например, смуглая девица, с заурядным лицом, ничем от других некрасивых подружек не отличавшаяся, разве что своим заявлением, что будет любить так, как любили только в прежние времена. Она говорила всем, что любит Цутому, подолгу глядела ему в лицо. Цутому захотелось проверить, тот ли это взгляд, что и у Митико.

Когда он зашел в кафе на Канде,[33] где собирались его друзья, то его стали упрекать за то, что он долго не появлялся. Вот и его бывшая подружка пришла в сопровождении другого мужчины. Она хвастливо показала большой свиток — диплом об окончании школы европейской моды, который был составлен целиком на английском языке, и улыбнулась Цутому.

— Увлекся в последнее время красавицей сестрицей, а меня совсем позабыл… — Говоря это, она свернула диплом, как бинокль, и посмотрела через эту трубку на него. Сверкнувший в глубине «бинокля» глаз совершенно ослепил Цутому.

«Да-а, если полагать, что даже у таких женщин может быть сердце, то можно совсем потерять ясность ума, — рассуждал он про себя, выходя из дому. — В глазах, которые я видел сейчас, никакого смысла не было. Но если разобраться, то и о глазах Митико я думаю слишком много».

Неожиданно Цутому остановился. Он вспомнил слова девицы: «Увлекся красавицей сестрицей». Слухи летят на крыльях ветра, конечно, еще совсем недавно он не осознавал своего настроения, не понимал смысла выражения глаз Митико. «А не потому ли я подумал сейчас об этом, что мне самому хочется, чтобы она так ко мне относилась? — пришло ему в голову. — Не потому ли, что я сам влюблен?»

Возвращаясь поездом в Коганэи, Цутому непрерывно изучал свои чувства. В переполненном душном вагоне найденный ответ был отрицательным, но когда поезд миновал станцию Митака, людей стало меньше, в окнах чаще показывались пашни и леса, и чем ближе к «Хакэ» подъезжал поезд, тем сильнее менялось настроение Цутому: только что открытое чувство стало согревать его.

«Войду в дом, посмотрю ей в лицо, вот тогда и придет окончательный ответ», — думал он. Митико не было дома. Пустота, которую он почувствовал в этот миг, при входе в дом, определила метания его души.

И в сердце Цутому любовь пришла впервые. Он не считал любовью свой прежний флирт со студентками, да и вообще пренебрегал любовью. В сердце и мыслях вернувшегося с войны Цутому не было для нее места.

«Вправду ли я влюбился?» — думал он, входя в комнату. Это открытие опьянило его, но у него все еще было время проверить свои чувства. Он постарался вспомнить все, что ощущал после возвращения в «Хакэ». И всегда, в самых разных воспоминаниях, вставала перед ним фигура Митико. Это лишний раз доказывало, что он с самого начала любил лишь ее, и его душу обволакивал сладкий любовный трепет.

К тому же он вспоминал детские годы, то время, когда он играл с ней, приходя в «Хакэ». Когда Митико вышла замуж, ему было тринадцать лет, но теперь ему думалось, что все его воспоминания о прежней дружбе с Митико только указывают на будущую любовь.

В отличие от Митико, для которой прежняя привязанность к двоюродному брату была препятствием для любви, Цутому нашел в их детской дружбе намек на прелюдию нынешней любви. Читатель, учитывая собственный опыт, возможно, усмотрит в этом разницу сердечных волнений мужчины и женщины. Женщина-читательница инстинктивно осознает, что надо отличать любовь от других чувств, а мужчина может придать самым разным чувствам оттенки любви. Если посмотреть с такой, мужской, точки зрения, то, каким бы ни было чувство между этими двумя, оно все-таки похоже на любовь.

Однако молодые люди, движимые желанием, не думали пока друг о друге как о возможных партнерах в любви. Митико содрогнулась бы при мысли, что Цутому мог поступить, как Акияма. Цутому же, не в пример своему отношению к подружкам, питал чрезмерное уважение к Митико. Их любовь возникла из осознания ими того факта, что они были влюблены. Подобный мыслительный процесс противоположен обычному любовному импульсу, но для любви, являющейся своего рода продуктом цивилизации, самоидентификация является крайне важным первым шагом.

Вопрос для Цутому теперь заключался в том, любит ли его Митико или это выдумка, которую он принял за знаки любви, словно подсмотренные им в некую замочную скважину. Поэтому с того момента, когда он поверил, что любит, он абсолютно потерял свою самоуверенность.

К сожалению, в этот день вернувшаяся с покупками Митико была в хорошем настроении. После вчерашнего сентиментального разговора с Цутому Митико временно расслабилась. Ее невинная улыбка ранила Цутому. В этом его отчаянии чувствовалось какое-то унижение.

Жизнь приобрела новый оттенок. Его день был разделен на два — на приятное для Цутому время, когда он выходил из дому или оставался в комнате, думая о Митико, и на мучительные часы, когда он мог видеть Митико и находить доказательства, что у него нет надежды. Митико была неизменно добра к нему, и более наблюдательный человек заметил бы, что в ее отношении к Цутому таилась мука любви, но ему, впервые полюбившему, это было неочевидно. Придерживаться того, что он с самого начала вбил себе в голову, было для Цутому привычнее, да к тому же он тоже более всего любил мучить себя.

Особенно ранила Цутому доброта Митико, ведь она была похожа на отношение к Акияме. Например, Цутому возненавидел время, когда он обувался по утрам, а она подавала ему рожок для обуви. Не вдумываясь в причины этого, он решил всегда брать рожок сам, но однажды он увидел точно такое же движение Митико, подававшей рожок Акияме. Он возненавидел ее за то, что Митико вела себя с ним так же, как с Акиямой. Он вспомнил такие же чувства, которые рождались в нем, когда Митико надевала европейское платье или накрывала на стол. Короче, любое проявление подчиненности Митико как жены выводило Цутому из себя.

Вот так, не имея никакой надежды на отношения с Митико, Цутому испытывал лишь мучения любовника замужней женщины.

Иногда он думал: «А правда, что я с ней буду делать?» Как уже говорилось, он не думал о Митико со страстью. «Вот так бы проводить с нею все дни напролет и не испытывать ни в чем нужды, — случалось ему и так думать. — Все же хочется найти дорогу к ее сердцу. Чего же она хочет, так заботясь обо мне?» Конечно, он не смог прийти ни к какому заключению.

Митико обратила внимание на беспокойство Цутому. Увидев, что в его глазах появилась мука, которой она раньше не замечала, Митико сама начала страдать, полагая, что Цутому мучит его собственная идея об уходе из «Хакэ». Для того чтобы не показывать ему своих терзаний, Митико вознамерилась в присутствии Цутому по возможности пребывать в веселом настроении. Однако подействовало это или нет, к мучениям ее сердца добавилось опасение потерять Цутому.

Такое состояние молодых людей не могло не броситься в глаза Акияме. Но он был удовлетворен тем, что его неприязнь повлияла на отношения Митико и Цутому, и он не увидел в их отношениях ничего, кроме прелюдии к отъезду Цутому.

В отличие от Акиямы, Томико прекрасно понимала, к чему могут привести отношения этих двоих. Она, в силу женской наблюдательности, в первую очередь обратила внимание на изменения в поведении Митико. Митико страдала, а в часы, когда Цутому не было дома, в ее жестах ощущалось ранее не заметное очарование. Она всегда слегка накладывала грим, но Томико не могла не заметить эту ее еще большую старательность.

Кроме того, Томико обратила внимание, как за ужином в ее доме Цутому то и дело замолкал, рассеянно глядя куда-то. Он, который всегда так быстро реагировал на шутки, теперь иногда забывал даже ответить на вопрос. А когда разговор касался Акиямы, выражение его лица менялось.

Томико относилась к женщинам, которые склонны считать любовью любые отношения, связывающие мужчину и женщину. Она и сама попала под обаяние Цутому, поэтому могла легко вообразить подобные отношения между ним и красавицей кузиной.

И ее суждение о том, что двое молодых людей не знают о своей любви, но любят взаимно, было верным. Для того чтобы удостовериться в своих предположениях, ей захотелось увидеть их вместе, и она решила неожиданно прийти на ужин в дом Митико. Атмосфера за столом была мрачной, болтала одна Томико, но она обратила внимание на то, что «влюбленные» старались не встречаться взглядами. При этом, когда они оба смотрели на что-то другое, они старались украдкой наблюдать друг за другом.

Томико ревновала лишь из-за остроты своего воображения, думая о любви, как о деле решенном для этой пары.

Однажды, когда Акияма в очередной раз развивал перед ней тезис о нормальности существования адюльтера, Томико, засмеявшись, указала ему на возможность проверки данного тезиса в его же собственном доме. Акияма неожиданно замолчал и тут же ушел. Томико, вспоминая его перекосившееся лицо, долго смеялась про себя. Однако, может быть, она ошибалась насчет Митико и Цутому?

Акияма был ужасно зол, когда он вышел от Томико. Приближаясь к своему дому, он не мог избавиться от ощущения, что там происходит нечто грязное.

Особенно его возмущал Цутому. Он так и думал, что согласие принять этого юнца у себя в доме ничем хорошим не кончится. Этот гнев был, вероятно, самым первым в жизни настоящим чувством, которое захлестнуло Акияму, этого псевдо-Стендаля.

В доме было тихо. Митико сидела в чайной, Цутому — в своей комнате. Акияма был почти уверен, что они только что расстались.

Митико удивилась суровому взгляду мужа. Это был взгляд, которого ей не приходилось видеть за всю свою жизнь с ним.

Сдержав желание ударить жену, Акияма вошел в кабинет. Усевшись среди гор писанины, которая была частью его работы, он наконец-то успокоился.

И все же, были ли на самом деле между Митико и Цутому отношения, о которых говорила Томико, — вот что предстояло решить Акияме. Сомнение грызло его. Тем не менее он не находил каких-то явных подтверждений предположению Томико. «Если между ними ничего не было, то выходит, что это моя неприязнь сделала из меня ревнивца?»

Однако главным теперь стало не подтверждение истинности происходившего между этими двумя, а то, что в нем заговорил «муж»: «Как бы их отношения не привлекли внимания посторонних!» Но ведь он сам не обращал на них внимания до того, как ему не намекнул на это именно человек со стороны. Акияме отчетливо представилось шаловливо улыбающееся лицо Томико.

И он тут же спохватился, что занятая им позиция становится невыгодной для его отношений с Томико. То, как быстро он ушел, определило его провал.

Он думал, что уже не любит Митико. Вопрос был в том, может ли он, пытавшийся склонить чужую жену к связи, позволить измену собственной жене. По меньшей мере перед Томико надо было делать вид, что может. К тому же, нет худа без добра, связь Цутому и Митико помогает убрать опасного для его с Томико отношений соперника — Цутому. Придя к этому заключению, Акияма смог вернуться к почти спокойному расположению духа.

«Действительно ли между ними существует связь?» — беспокоился Акияма, впервые засомневавшийся в верности жены.

И снова Митико удивилась, увидев мужа в чайной, но на этот раз удивилась его спокойствию. Он поразительно доброжелательно обратился к ней. Однако из ее головы никак не шло то выражение лица Акиямы, с каким он всего четверть часа назад вошел в дом. Она угадала смысл этого выражения. Потому-то и не решилась спросить мужа о причинах его злости.

Да, верно, она любит человека, не являющегося ей мужем. Однако тот человек, которого она любит, не любит ее такой же любовью, как она. А раз так, то неверностью это не является. «Люблю тайком только я, это мое дело, я никому не мешаю и не причиняю вреда», — подумала Митико.

Кончился сезон летних дождей. Однажды в воскресенье трое наших героев сидели на веранде. Акияма в это время часто появлялся перед Цутому и Митико. Но, как это ни удивительно, в его присутствии эти двое ощущали себя спокойнее, чем будучи наедине.

Июльское ослепительное солнце освещало сад, заставляло блистать воды запруды. Старик Миядзи получил когда-то от знакомого в Камакура и вырастил хорошо принявшиеся кустарники вибурнума (санго),[34] которые окаймляли пруд сзади. Старик любил цвет их листьев, блестевших матово, как кожа человека.

Все трое молчали. Акияма поднялся со своего места и вышел в сад, стал рассеянно шагать вдоль веранды, потом выбрал себе укрытие, где его не было видно Митико и Цутому, и потихоньку приблизился к стене дома. Он был намерен подслушать то, о чем разговаривают оставшиеся наедине «любовники».

Раздавалось лишь жужжание мух. Зазвучала громче вода, вытекавшая из пруда «Хакэ» и ниспадающая в ручей прямо перед густо высаженными и уже отцветшими нарциссами.

На веранде было тихо. Акияма чувствовал, что молодые люди не меняют того положения, в котором он их оставил.

С крон деревьев на санго спустилась птичка, отчего заросли кустарника зашевелились. Глубоко врезавшаяся в откос низина «Хакэ» была местом отдыха перелетных птиц. Верхушки деревьев, росших на откосе, оживлялись в согласии с временем года голосами птиц, которые по пути на юг пересекали равнину Мусасино и бассейн реки Тама.

По той же причине, что и для перелетных птиц, это место было названо «дорогой насекомых». Самые разные виды бабочек — траурницы, адмиралы, капустницы, складывая крылышки над цветами, распустившимися на берегах ручья в «Хакэ», пересекали сад, делая в нем остановки для отдыха. И в этот день две бабочки прилетели со стороны Ногавы и плясали в воздухе на локоть выше земли. У одной бабочки крылья были черные и большие, У другой — светло-коричневые и узенькие.

Черная бабочка плавно порхала. Светло-коричневая приближалась к ней снизу, повторяя ее торопливые движения вверх-вниз. В мгновение, когда головка светло-коричневой бабочки почти касалась брюшка верхней, нижняя неожиданно опускалась почти к самой земле. И потом снова взмывала вверх.

Черная бабочка все время медленно опускалась, было видно, что она наступала сверху, но так, чтобы не прервать порывов нижней бабочки подняться вверх. Вместе бабочки, словно поддерживаемые суетливым порханьем нижней, понемножку сдвигались в воздухе и перемещались к пруду.

На веранде все было так же тихо. Что-то подсказало Акияме, что двое на веранде следят за движением этих бабочек. И его одолела ревность.

Акияма был прав. Двое молодых людей не могли оторвать взгляда от бабочек. И деревья на заднем плане, и пруд покрылись дымкой, лишь только эти две бабочки сверкали, словно высветленные на картине.

Им казалось, что эти бабочки — самец и самка. Однако они мало что знали о бабочках и потому разошлись во мнении, где самец, а где самка.

Митико полагала, что нижняя бабочка — самка. Охваченная жестокой мукой безответной любви, как и сама Митико, она хотела избежать прагматичной верхней бабочки — самца и продолжала бессмысленное порхание. Цутому понимал женское сердце до самой глубины, и, куда бы Митико ни убегала, там обязательно ее ждал Цутому.

Цутому решил, что самец — нижняя бабочка. Его сердце, очарованное Митико, следило за тем, как в тот миг, когда, казалось, нижняя бабочка касалась верхней, отброшенная равнодушием первой, она должна была отдаляться. И надо было снова повторять эти бессмысленные движения.

Акияма появился в поле зрения Митико и Цутому неожиданно, он подбежал к пруду и прогнал бабочек. Только тогда двое на веранде очнулись от грез. Бабочки, разделившись, поднялись в воздух. Потом снова сблизились и парой полетели в сторону Ногавы. Как в этот момент Акияма был отвратителен Митико!

Взгляды Цутому и Митико встретились. Они уже не могли сомневаться, почему их глаза блестят.