"Кэти Малхолланд том 2" - читать интересную книгу автора (Куксон Кэтрин)

Глава 1

— Ты знаешь, моя дорогая, мы с Энди часто ходили в Королевский театр. Я очень любила ходить в театр с Энди. — Слова Кэти были нечеткими, и голос ее звучал устало. — А Дик Торнтон часто обедал у нас. Ты это знала, Бриджит? Дик Торнтон приходил к нам на обед. Он был скрипачом. Он очень хорошо играл на скрипке. Научился еще в детстве и играл для народа на площадях, а потом начал выступать в Императорском театре. Мы были на его концертах. А еще мы видели в Императорском театре Весту Тилли и Литтл Тича. И Чарли Чаплина. Ты можешь в это поверить, Бриджит? Мы видели самого Чарли Чаплина!

— Да, да, тетя Кэти.

— А еще мы ходили в Квинс. Квинс потом разбомбили… Еще не было сигнала тревоги, Бриджит?

— Не было, тетя Кэти, успокойся. — Бриджит встала со своего стула у изголовья кровати и, приподняв голову Кэти, поправила подушки. — Сегодня не будут бомбить, так что можешь не волноваться. Ну, а теперь спи.

— Так сегодня не будут бомбить?

— Думаю, что не будут. Спи.

— Если начнут бомбить, вы с Кэтрин идите в подвал.

— Да, тетя Кэти, мы обязательно пойдем в подвал. Не волнуйся.

Успокоив старуху, Бриджит снова опустилась на свой стул. Теперь кровать Кэти стояла возле камина в гостиной — с началом войны ее пришлось переместить вниз. Бриджит взяла ручку и занялась проверкой тетрадей. Через некоторое время она снова посмотрела на Кэти — та уже спала крепким сном. В последнее время тетя Кэти начинала впадать в маразм. Временами она еще мыслила ясно, но по большей части ее ум блуждал в бессвязных воспоминаниях прошлого. Сейчас был июнь 1944 года. Если Кэти доживет до октября, ей исполнится сто лет.

Бриджит медленно покачала головой, глядя на худое сморщенное лицо на подушке. Она надеялась, что сама она не доживет до ста. Ей было всего тридцать четыре года, но она чувствовала себя уставшей, вымотанной и старой. Годы прошли незаметно и не принесли ничего хорошего — она устала жить, потому что жизнь была лишена для нее всякого смысла. Отвернувшись от кровати, она посмотрела в окно. Долгие летние сумерки постепенно сгущались, скоро стемнеет и надо будет опустить светомаскировочные шторы. Она ненавидела светомаскировочные шторы.

Встав со стула, она подошла к окну и выглянула в сад. Там больше не было роз, не было цветочных клумб и декоративного кустарника. Некогда цветущий сад превратился в огород: теперь на месте кустарника росла капуста и картофель, а там, где раньше были розовые кусты, красовались грядки салата, моркови, редиса и пастернака. А в теплице возле задней стены двора, где раньше выращивались цветы, теперь зрели помидоры. Все это представляло собой грустное зрелище. Но Бриджит сейчас мало интересовал сад — она думала о Питере.

Питер уже в четвертый раз уходил в морской конвой. За это время было потоплено огромное количество судов, но Питер всегда возвращался целым и невредимым. Он говорил, что это Бог оберегает его. Бриджит подобное заключение казалось смешным: если Бог в самом деле способен уберечь кого-то во время войны, то почему же Он не уберег все те суда, что потонули под бомбежкой, едва выйдя в море, почему не уберег всех тех солдат, которые погибли, не успев даже выстрелить в противника? Или Всевышний сосредоточил все свое внимание на судне Питера и у Него не было времени для других?

Конечно, она не должна так думать, — она была рада, что Питер уцелел, неважно, с Божьей ли помощью или по чистой случайности. Сейчас он пробыл на море два дня. Она не знала его маршрута и не знала, когда он вернется. Но до его возвращения наверняка пройдут долгие недели, если не месяцы.

Мать сказала ей вчера: «Хорошо, что у вас с Питером нет детей. Ребенок был бы только лишним беспокойством в военное время. Ты уже я так достаточно тревожишься о детях в школе». Бриджит горько усмехнулась. Она бы никогда не подумала, что ее мать способна сказать такую глупость. Ребенок придал бы смысл ее существованию. Война когда-то закончится, тревоги пройдут, а ее жизнь будет все так же пуста. С годами она все острее и острее ощущала эту пустоту. Желание иметь ребенка жило в ней, как непрекращающаяся боль, как какая-то хроническая болезнь. Иногда боль становилась невыносимой и распирала ее изнутри, в такие минуты ей казалось, что все ее тело распухает, только живот оставался все таким же плоским и бесплодным. Бесплодным… Она знала, что бесплодие — не ее вина.

Когда она думала об этом, она ненавидела Питера, ненавидела их всех — отца, мать, тетю Кэти. В такие минуты ее боль прорывалась наружу и изливалась в слезах досады и злости. Быть замужем за мужчиной, которого не любишь и который к тому же неспособен даровать тебе радость материнства!.. Нет, нет, она не должна ненавидеть Питера. Питер был так заботлив с ней, он так любил ее. Если уж на то пошло, она должна ненавидеть только себя за то, что тогда, восемь лет назад, позволила им всем распорядиться собой, не нашла в себе сил воспротивиться их воле. Боже, как же горько она сожалела об этом! И как сильно она желала, чтобы ее мужем был не Питер, а… а тот единственный мужчина, которого она любила.

Она знала, что не должна так думать, что эти мысли греховны. Но с годами подобные мысли возникали у нее все чаще и чаще. Именно поэтому она уже давно перестала ходить на исповедь: она никогда не смогла бы признаться в этих мыслях священнику. У замужней женщины не должно быть таких мыслей… Странно, но она вовсе не ощущала себя замужней женщиной. За все эти восемь лет она так и не смогла осознать себя женой Питера. У нее было такое ощущение, будто Питер вовсе ей не муж, а абсолютно чужой человек, с которым она в силу каких-то глупых обстоятельств живет под одной крышей и спит в одной постели. А она все еще была незамужней девушкой, — нет, скорее не девушкой, а старой девой, она уже слишком стара для того, чтобы назвать себя девушкой. Бриджит чувствовала, что она намного старше своих тридцати четырех лет. За последние годы она успела так состариться, что теперь душа у нее была, наверное, как у древней старухи.

Бриджит отвернулась от окна и медленно прошла по комнате. Бедный Питер, как он там? Она искренне надеялась, что с ним ничего не случится, хоть и не испытывала настоящей тревоги за него. А вот за мать и за отца она тревожилась. Скорее бы они вернулись! Кэтрин должна вернуться с почты, где она теперь работала, часа через два, а Том пробудет на дежурстве до половины десятого.

Она остановилась возле маленького столика, заваленного ученическими тетрадями. Надо бы закончить их проверять, но сейчас у нее не было никакого желания этим заниматься. Поймав свое отражение в зеркале над камином, она заметила, что выглядит очень усталой. Она провела обеими руками по волосам, приглаживая короткие пряди. Волосы отросли, и стрижка потеряла форму, надо завтра сходить к парикмахеру… Впрочем, к чему? Ей было все равно, какая у нее прическа и вообще как она выглядит. Тем лучше, потому что сегодня она выглядела просто ужасно. Поморщившись, Бриджит отвернулась от зеркала.

Пока тетя Кэти спит, она пойдет на кухню и приготовит себе чашку какао, а потом опустит светомаскировочные шторы. Ей бы очень хотелось принять сейчас ванну, но придется дождаться матери. Тетю Кэти нельзя оставлять одну — если начнется бомбежка, кто-то должен быть рядом с ней. Ладно, она отложит ванну до вечера. А вдруг объявят тревогу, как раз когда она будет в ванне?.. Что ж, в таком случае ей очень сильно не повезет, если бомба попадет в их дом. Хотя какая разница, умрет она в ванне или где-то в другом месте?

Бриджит прошла через зал и вошла на кухню. Нелли больше не служила у них, — она вышла замуж за солдата и сейчас работала на производстве оружия. Отмерив в свое какао маленькую ложечку сахара, Бриджит взяла дымящуюся чашку и направилась с ней назад в комнату Кэти.

Она шла через зал, когда позвонили в дверь. Поставив чашку на столик возле стены, она пошла открывать. На пороге стоял, опираясь о трость, мужчина в форме летчика американских воздушных сил. У него было смуглое лицо и очень темные глаза. Сняв фуражку, он отбросил со лба прядь прямых черных волос.

— Здравствуй, Бриджит, — сказал он.

Она смотрела на него, не веря собственным глазам, одной рукой держась за дверь, а другую прижимая к груди над квадратным вырезом ситцевого платья.

— Я не призрак, Бриджит, — улыбнулся он. — Ведь ты Бриджит — или я ошибся?

Она еще несколько секунд стояла в оцепенении, потом ее лицо просветлилось, и она тоже улыбнулась.

— Дэниел, — сказала она, но почему-то не услышала собственного голоса. — Дэниел, — повторила она, на этот раз громче, и распахнула дверь.

Он перешагнул через порог и, продолжая опираться о трость, вошел в прихожую. Она заметила, что левая нога у него не сгибается.

— Как ты поживаешь, Бриджит?

— О, у меня все в порядке, Дэниел. — Она заглядывала ему в лицо, еще не совсем оправившись от удивления. — Я никак не могу поверить, что это в самом деле ты. Я ожидала увидеть кого угодно, только не тебя.

С минуту они молча смотрели друг на друга, потом вдруг оба рассмеялись, сами не зная чему. Он огляделся в поисках места, куда бы мог положить фуражку, и она взяла у него фуражку и положила на столик возле двери.

— Проходи, Дэниел… Нет, не сюда. Пойдем в столовую. Гостиная теперь стала спальней тети Кэти. Мы переместили ее вниз — внизу безопаснее.

— Так она еще жива? — Он остановился на полпути к столовой.

— Да, но она уже очень слабая и по большей части живет в прошлом.

Он кивнул, внезапно посерьезнев при упоминании о Кэти, и, прихрамывая, прошел в столовую. Там он медленно опустился на стул, вытянув впереди себя левую ногу.

Бриджит посмотрела на его ногу, потом пододвинула себе стул и села напротив него.

— Тебя ранили? — спросила она. Кивнув, добавила: — Я понимаю, это глупый вопрос. Я хотела спросить, где тебя ранили.

— О, это случилось где-то в районе Северного моря, — небрежным тоном отозвался он.

Она ожидала, что он расскажет, как это произошло, но он не стал продолжать. Опять наступило молчание. Бриджит сидела, сжимая перед собой руки, как это делают дети, когда они нервничают, и внимательно разглядывала Дэниела. Он выглядел старше, намного старше — казалось, с их последней встречи прошло не восемь лет, а больше. Его лицо очень сильно изменилось, утратив свое юношеское выражение и превратившись в лицо зрелого мужчины; уже даже начали обозначаться морщины вокруг рта. Он больше не был худощав, а заметно раздался в плечах и прибавил в весе. Единственное, что ничуть не изменилось в нем, — это его глаза. Они были такими же бархатисто-черными, какими она их помнила,

Дэниел, разглядывая Бриджит, тоже подумал: «А ведь она постарела!» Впрочем, это было вполне естественно — восемь лет все-таки немалый срок, и ведь он уже подготовил себя к тому, что увидит не прежнюю Бриджит, а Бриджит тридцатичетырехлетнюю. Но что-то резко изменилось в ее облике, и дело было не в годах. Он сразу же заметил, как только она открыла ему дверь, что в ее внешности произошло какое-то изменение, только никак не мог понять, какое именно. Сейчас, глядя на женщину, сидящую перед ним, он вдруг вспомнил, что у прежней Бриджит были длинные волосы, которые она укладывала в замысловатый узел на затылке. Эта деталь запомнилась ему больше всего из ее внешности.

— Твои волосы! — воскликнул он. — Ты обрезала волосы!

— Да. — Она провела рукой по волосам, дотронулась до коротких прядей на шее. — Длинные волосы требуют слишком много ухода, а у меня нет на это времени. Когда посреди ночи объявляют воздушную тревогу и надо вскакивать с постели и бежать в подвал, уже не до волос.

— Тебе идет короткая стрижка, — сказал Дэниел.

Это было ложью, но он, как и прежде, умел лгать убедительно, говоря людям приятные вещи.

Она снова дотронулась до своих волос.

— О, я знаю, у меня на голове ужасный беспорядок. Все как-то не доходят руки, чтобы заняться, как следует прической.

Это было сказано тоном юной кокетливой девушки, и Дэниел улыбнулся.

— Ты до сих пор преподаешь в школе? — спросил он.

— Да. Мне сначала пришлось оставить работу, но, когда началась война, я смогла вернуться в школу.

— А… как Питер? — спросил Дэниел, немного помедлив.

— Он получил работу в торговом флоте и сейчас служит на море. Он ушел в морской конвой два дня назад. — Говоря, она улыбалась и кивала в такт своим словам.

— Торговый флот, — повторил Дэниел. — Что ж, неплохая работа. А как твои отец и мать?

— Мама работает на почте три раза в неделю по вечерам. Сейчас она на работе и вернется в девять. А отец — уполномоченный гражданской обороны… Но скажи, — она нервно теребила свои пальцы, — ты-то как сюда попал? Твое подразделение разместили где-то поблизости?

— Нет, я лежу в госпитале неподалеку от Ньюкасла. Я пробыл там уже достаточно долго.

— Достаточно долго? — Она слегка подалась вперед на стуле. — Сколько же времени ты там пробыл?

— Около трех месяцев, — ответил он, глядя в сторону.

— И за все это время тебе не пришло в голову известить нас о том, что ты здесь?

Он молча посмотрел на нее. Неужели она не понимает? Некоторые женщины слишком наивны.

— Я как-то не подумал об этом, — сказал он, наконец.

Снова оба молчали, и обоим было неловко. Не выдержав, она встала на ноги.

— Хочешь чего-нибудь выпить? У нас здесь где-то есть виски.

— Нет, нет, спасибо.

— Может, выпьешь чего-нибудь горячего? Чашку чаю или какао? Кофе у нас, к сожалению, нет.

— Я с удовольствием выпью чаю.

— Хорошо, тогда подожди минутку. Я быстро.

Ее «минутка» затянулась до пяти минут, и все эти пять минут он просидел неподвижно, глядя прямо перед собой. Когда она вернулась, он понял, почему она отсутствовала так долго, — она причесалась и накрасила губы. И ему вовсе не показалось смешным, что она поспешила привести себя в порядок при его появлении.

— Тебе две ложечки сахара, как и раньше? — спросила она, протягивая ему чашку.

— Нет, одну, — ответил он, смеясь. — Война приучила меня к ограничениям.

Она присела на краешек стула и долго размешивала в чашке сахар, прежде чем заговорить.

— Расскажи мне, что ты делал все это время, — попросила она.

— Что я делал? — Он откинулся на спинку стула и на секунду задумался, потом скосил глаза на погоны своей формы. — Я поступил на службу в военно-воздушные силы, — сказал он.

— Это я уже и так вижу, — кивнула она.

Он наклонил голову и отпил из своей чашки.

— А еще я женился, — спокойно сказал он.

Она вздрогнула и попыталась заглянуть ему в лицо, но он смотрел в свою чашку.

— Ты… ты женился давно? — Ее вопрос прозвучал чисто формально.

— В самом начале тридцать седьмого года.

— В самом начале тридцать седьмого, — повторила она абсолютно бесцветным тоном.

Они внимательно посмотрели друг на друга.

— У тебя есть дети? — спросила она.

— А у тебя?

— Нет.

— Что ж, в этом смысле наши судьбы похожи. — Уголки его рта едва заметно дрогнули.

— Твоя… твоя жена… Она работает на каком-нибудь военном производстве?

Он приподнял брови и снова посмотрел в свою чашку.

— Я не могу знать, что она сейчас делает, Бриджит. Я развелся с ней в тридцать девятом году.

— Развелся! — вырвалось у нее.

Он улыбнулся.

— Тебя это шокирует?

— Нет, нет, меня это ничуть не шокирует, Дэниел. Я… просто мне очень жаль.

— О, здесь не о чем жалеть. Мы расстались по обоюдному согласию, и оба были очень рады этому.

Она не знала, что на это сказать, и ей опять стало неловко. Отчаянно ища тему для разговора, она вспомнила о Гринволл-Мэноре.

— А как поместье? — спросила она. — Ты там бываешь?

— Гринволл? Я был там как раз сегодня.

— Я думала, там разместили военных.

— Там действительно размещали военных, но сейчас одна партия солдат уехала, а другая еще не приехала, и я не знаю, когда они приедут. Но, даже когда они там, в моем распоряжении все равно остаются две комнаты. Я храню в этих комнатах мебель и могу пользоваться ими в любое время. Кстати, ты знала, что месяц назад возле самого дома разорвалась бомба?

— Нет! Нет, я не знала об этом.

— Почти все стекло в доме побилось, и все постройки во дворе разрушены. Насколько мне известно, двое или трое солдат погибли во время взрыва. Когда мне рассказали об этом, я был рад, что не организовал на территории усадьбы школу, а то во время взрыва могли бы погибнуть и дети. Правда, большинство детей сейчас эвакуировано из этих мест, но усадьба отдалена от населенных пунктов и поэтому считается достаточно безопасным местом, — там могли бы расселить детей, если бы я превратил ее в школу.

— Ты хотел превратить Гринволл в школу? — она склонила голову набок, вопрошающе глядя на него.

Он посмотрел на нее, слегка сощурив глаза.

— Ты, наверное, забыла, — сказал он после долгой паузы. — Я уже упоминал об этом.

— О том, что ты хочешь организовать в Гринволл-Мэноре школу? Нет, Дэниел, я никогда об этом не слышала. Если бы ты упомянул об этом, я бы запомнила, потому что я всегда думала, как было бы чудесно иметь свою собственную частную школу.

Он смотрел на нее ничего не выражающим взглядом. Возможно ли, что она не получала его писем? В последнее время он часто задавался этим вопросом. Восемь лет назад, когда она оставила без ответа все его письма и вышла замуж, даже не удосужившись известить его об этом, он был слишком зол и обижен, чтобы задуматься над тем, что эти письма могли вообще не дойти до нее. Но в течение последних лет он часто думал: могла ли она быть такой бессердечной? Могла ли не прийти на встречу, прочитав все то, что он ей написал? А что, если его письма были перехвачены ее семьей и вообще не попали ей в руки? Ведь в таком случае она была в обиде на него за то, что он не давал о себе знать, — вполне естественно, что она посчитала их историю завершенной и поспешила со свадьбой. И вот теперь выяснилось, что она ничего не знает о его планах насчет школы, о которых он писал ей в одном из писем… Неужели ее семья оказалась способна на такую низость?

Он вспомнил их последнюю встречу, боль, написанную на ее лице, и слезы в ее глазах, вспомнил, как она трепетала в его объятиях. Нет, она не смогла бы отказаться от него просто потому, что так хотела ее семья, на то должна быть какая-то другая причина. Теперь он, кажется, докопался до этой причины.

— Ты же знала о моих планах насчет школы, Бриджит, — сказал он. — Я точно помню, что написал тебе об этом в одном из писем.

При этих словах она вздрогнула и быстро поставила чашку на самый край стола, так, что та чуть не упала. Ее губы задрожали, и она посмотрела на него ошеломленным взглядом. Она ничего не сказала, но ее реакция подтвердила его подозрения.

Он подался вперед на стуле и, приблизив лицо к ее лицу, заглянул ей в глаза.

— Я послал тебе несколько писем восемь лет назад, — сказал он очень тихо. — Ты их получала?

Она была не в силах ответить. Она сидела не шевелясь и смотрела в его темные блестящие глаза, а ее сердце кричало: «О, Дэниел! Дэниел!»

— Сначала я послал открытку тете Кэти, — заговорил он. — Помнишь, я предупреждал тебя, что это будет условным сигналом? Я ждал тебя в субботу на дороге в Гринволл, но ты не пришла. В воскресенье я, как и обещал, пришел к вам. Тебя не было дома, и я прождал целый день. Твоя семья уже и не знала, как от меня избавиться, — он слегка улыбнулся. — Так они не сказали тебе, что я приходил?

Она молчала. Не дождавшись от нее ответа, он продолжал:

— А потом я писал тебе письма. Я послал тебе четыре письма, и ты не ответила ни на одно из них. Тогда я решил прийти и рассказать обо всем твоим родным, чтобы избавить тебя от этой неприятной необходимости. Я пришел одним субботним утром. Дом был пуст, были только служанка и тетя Кэти. Я поднялся к тете Кэти, — я помню этот день так, словно это было вчера, — и она сказала мне, что ты обвенчалась с Питером в одиннадцать утра и что вы скоро должны вернуться из церкви. Я видел тебя в тот день, Бриджит. Я стоял под деревьями на другой стороне дороги и смотрел на тебя…

Бриджит чувствовала, как горечь, досада и ненависть переполняют ее душу. Она сейчас ненавидела свою семью так сильно, что это даже напугало ее. Но еще сильнее ненависти было удивление: как они могли так поступить с ней? Они все, должно быть, были замешаны в этом — ее мать, отец, тетя Кэти, даже Нелли. А Питер? Был ли он тоже заодно с ними, знал ли он о том, что происходило? Наверное, знал — не зря ведь он так торопил со свадьбой и даже добился специальной лицензии на брак. А она согласилась выйти за него замуж лишь потому, что не хотела причинять ему боль! Сейчас она спрашивала себя, вышла ли бы она замуж за Питера, если бы знала, что Дэниел был у них в то воскресенье, и если бы получила письма? Ответ был уже ясен ей — нет. Ведь на самом деле она согласилась на этот брак не из жалости к Питеру, а от отчаяния. Во время их последней встречи она просила Дэниэля больше не появляться, но в душе надеялась, что он не послушается ее, ведь он сказал ей, что не собирается сдаваться. Долгие недели она ждала известий от него, но он так и не дал о себе знать, и тогда она решила, что он все-таки сдался. А раз он отказался от нее с такой легкостью, значит, он вовсе не любил ее так сильно, как она думала. Так сильно, как она любила его. Разочарование и горечь и толкнули ее на этот поспешный брак… А пока она тщетно ждала известий от Дэниела, ее семья перехватывала его письма. Кто из них это делал? Ее мать? Вероятнее всего, именно она. Хотя, быть может, это делала тетя Кэти, попросив Нелли доставлять ей все письма.

Когда он встал и, прихрамывая, приблизился к ней, она сидела, держась рукой за горло, и не сводила с него глаз. Сейчас она видела его лицо в точности таким, каким оно было в спальне Гринволл-Мэнора во время их последней встречи. С тех пор прошло восемь лет, но в его глазах была та же теплота и нежность, что и тогда.

— Бриджит! Значит, ты не получала моих писем?

Она едва заметно покачала головой, потом поднесла руку к губам и зажала ладонью рот.

Он взял ее другую руку, лежащую на коленях, и, осторожно разжав ее нервно стиснутые пальцы, прижал к своей щеке.

Прикоснувшись к его коже, она почувствовала, как в ней просыпается вся нежность и любовь, которую она испытывала к нему с их самой первой встречи. И та боль, которую она держала в себе все эти восемь лет, прорвалась наконец наружу. Когда слезы хлынули из ее глаз, он привлек ее к себе, и она, уткнувшись лицом в его грудь, разрыдалась. Она плакала так, как ей не случалось плакать уже долгие годы, и вместе со слезами изливалась вся горечь, накопившаяся в ней за это время. Боль постепенно смягчалась, и наступало облегчение.

Наконец ее рыдания стихли, и тогда он взял ее лицо в ладони и вытер кончиками пальцев слезы с ее щек.

— Как же это жестоко, как жестоко! — прошептала она.

— Да, Бриджит, это было очень жестоко с их стороны. Меня поражает, как далеко могут зайти люди в своей жестокости, когда они уверены, что их действия направлены на благие цели. Они считали, что делают это ради твоего блага, как будто тот факт, что они тебя любят, давал им право решать за тебя.

Она быстро высвободилась из его объятий, но, когда он пошатнулся, тут же схватила его за локоть.

— Сядь, — сказала она, и чуть не добавила «любимый».

Он оперся одной рукой о стол и потянулся за своей тростью.

— Я не могу сейчас сидеть спокойно, Бриджит. Я лучше пройдусь по дому. — Он протянул ей руку, и она после минутного колебания вложила свою руку в его. — Мне было бы очень неприятно встретиться с ними сейчас, — сказал он.

— Мне тоже будет это неприятно. Я никак не могу поверить, что, они способны на такое. Но ведь они… они это сделали, не так ли?

Он наклонил голову и посмотрел ей в глаза.

— Да, они это сделали, Бриджит. Но знаешь что? Для меня было в некотором смысле облегчением узнать, что ты не получала моих писем. Это по крайней мере лучше, чем думать, что ты получила их и предпочла не отвечать… Скажи, они ведь не говорили тебе о том, что я приходил сюда в то воскресенье?

— Нет, Дэниел, они мне этого не говорили.

— И ты не знала, что я был здесь в то утро, когда ты вышла замуж?

— Нет. Но я помню, что когда мы вернулись, тетя Кэти была сильно расстроена.

— Меня это не удивляет.

В эту минуту из глубины дома донесся звонок.

— Это она, — сказала Бриджит. — Она, должно быть, проснулась и хочет меня видеть. Я пойду к ней, Дэниел. Я быстро. Тебе, я думаю, лучше не встречаться с ней сейчас.

— У меня нет желания встречаться с ней ни сейчас, ни когда бы то ни было, Бриджит.

— Да, я понимаю, но… Знаешь, она ведь очень стара. Ей в этом году исполнится сто, и она быстро угасает.

— Она была очень стара и восемь лет назад, Бриджит, однако это не помешало ей спланировать всю эту историю.

— Да, ты прав, — Бриджит опустила глаза. — Ты пока присядь, а я скоро вернусь.

— Я лучше пройдусь по комнате, если ты не против.

— Послушай, Дэниел, — Бриджит остановилась в дверях. — Если у нее сейчас ясная голова… а у нее еще бывает ясная голова, когда она не бредит о прошлом… Так ты, может, все-таки заглянешь к ней, если она сейчас в себе?

— Мне все равно, Бриджит. Если ты посчитаешь, что мне стоит увидеться с ней, то можешь меня позвать. У меня нет к ней вообще никаких чувств — ни положительных, ни отрицательных.

Она с минуту молча смотрела на него, потом, не сказав ни слова, вышла из комнаты.

— Я хотела рассказать тебе свой сон, моя дорогая, — сказала Кэти, когда она вошла в гостиную. — Мне приснился очень странный сон. Мне снилось, что Бетти снова работает у нас, — а ведь Бетти уже давным-давно умерла, не так ли?

— Да, тетя Кэти, Бетти давно умерла.

Бриджит остановилась возле кровати и посмотрела в большие запавшие глаза Кэти. В первую минуту, узнав о письмах Дэниела, Бриджит почувствовала, что ненавидит ее, но сейчас уже не могла испытывать ненависть к этой дряхлой старухе. Она испытывала только грусть, а еще какое-то странное чувство брезгливости. Она вспомнила слова Дэниела насчет жестокости, на которую способны люди, когда они уверены в своей правоте.

— Что с тобой, дорогая? Ты выглядишь неважно.

— Я очень устала, тетя Кэти.

— Ты, наверное, не высыпаешься по ночам. Из-за этих воздушных тревог невозможно спать спокойно. Лучше бы бомбили днем, а ночью давали людям поспать.

— Да, тетя Кэти, — Бриджит наклонилась и поправила одеяло. — Было бы просто замечательно, если бы мы могли перенести воздушную тревогу на дневное время.

— Ты говоришь в точности так же, как твой отец.

— Тетя Кэти… ты помнишь Дэниела?

— Дэниела?

— Да, Дэниела. Дэниела, который приезжал из Америки, твоего правнука. Так ты его помнишь?

Прошло уже много лет с тех пор, как Кэти в последний раз слышала имя Дэниела, но это имя не выходило у нее из головы, и нередко она со страхом думала о том, что он еще может вернуться. И вот сейчас Бриджит произнесла это имя вслух.

— Да, да, конечно, я помню Дэниела, — сказала старуха, пожевав бескровными губами.

— Он сейчас в военно-воздушных силах, тетя Кэти. Он был ранен и попал в госпиталь недалеко от Ньюкасла. И он… — Она с секунду помедлила. — Он зашел сегодня вечером к нам, чтобы повидаться с тобой.

В комнате наступила мертвая тишина. Кэти внимательно смотрела в лицо Бриджит, словно надеялась прочесть там ответы на мучившие ее вопросы. — Так ты хочешь повидаться с ним? — спросила Бриджит. — Если не хочешь, можешь с ним не встречаться, он поймет.

— Его ранили?

— Да, он был ранен в ногу. Ну так что ты решила? Провести его к тебе?

— Он… он очень изменился с тех пор?

— Он выглядит старше, чем тогда. Но прошло уже восемь лет, и все мы постарели за это время.

— Он в самом деле пришел сюда, чтобы повидаться со мной?

— Да, — ответила Бриджит после продолжительной паузы. — Он пришел повидаться с тобой.

— Я очень устала, Бриджит.

— Ну что ж, тогда он зайдет в другой раз.

— Да. Может, завтра или послезавтра я смогу с ним встретиться… А Кэтрин еще не вернулась?

— Еще нет, тетя Кэти.

— А скоро она вернется?

— Я думаю, не раньше девяти.

— Скорее бы она пришла!

— Успокойся и отдыхай. Тебе принести что-нибудь выпить?

— Нет, моя дорогая, спасибо.

Кэти закрыла глаза, и Бриджит отошла от кровати и, подойдя к окну, опустила тяжелые светомаскировочные шторы. Потом она вернулась в столовую, где ее ждал Дэниел. Он стоял возле пустого камина, опершись локтями о каминную полку, и смотрел на дверь.

— Тетя Кэти сегодня неважно себя чувствует, — сказала Бриджит, подходя к нему. — Может, тебе лучше встретиться с ней в другой раз… А сейчас подожди еще минутку, я должна опустить шторы.

Он никак не прокомментировал ее слова насчет Кэти.

— Тебе помочь? — спросил он, отходя от камина.

— Нет, спасибо, я управлюсь сама. У меня уйдет на это не больше трех минут. Я обычно опускаю их пораньше на тот случай, если вдруг по рассеянности включу свет.

— Бриджит! — окликнул ее он, когда она уже собиралась выйти из комнаты. — Мне скоро надо уходить. Около девяти за мной заедет сюда друг. — Он посмотрел на свои наручные часы. — Сейчас уже почти половина девятого, у нас осталось совсем мало времени. Мой друг поехал на джипе навестить знакомых, а к половине десятого мы оба должны быть в госпитале. Ну, ты понимаешь — таковы правила.

— Что ж, в таком случае шторы подождут, — согласилась она, возвращаясь к нему.

Теперь они снова стояли друг подле друга.

— Скажи мне, Бриджит — ты была счастлива все эти годы? — вдруг спросил он, внимательно глядя ей в глаза.

Она знала, что ей следовало бы ответить «да», и на этом вопрос был бы исчерпан, и жизнь продолжала бы идти своим чередом, но вместо этого она сказала:

— Нет, Дэниел.

— О, Бриджит, — прошептал он.

И тогда она начала рассказывать ему все то, что было у нее на душе, облекая в слова свои тайные мысли, которые обычно появлялись у нее ночью, когда Питер уже крепко спал, а она оставалась наедине с темнотой и со своей болью.

— Он очень хороший и добрый, — говорила она. — Он очень внимателен и заботлив, и все же… Оказалось, что этого недостаточно. Мне никогда не было хорошо с ним. — Она глубоко вздохнула и заключила: — Я знаю, что не должна тебе этого говорить. Мне очень жаль, что я не могу быть счастлива с Питером.

— Тебе очень жаль! — воскликнул он. — Кого тебе жаль, Бриджит? Их? Это они должны раскаиваться в том, что сделали. Они — все эти старые люди. Потому что они старые, Бриджит, и не способны понять любви молодых людей. Они все старики — ваша тетя Кэти, твой отец, твоя мать. Питер тоже старик. Он старше тебя на десять лет, но по сравнению с тобой он древний старик. Он мог бы быть тебе отцом. Я помню, восемь лет назад, когда я слушал его разговоры, я все время удивлялся, как ты можешь это выдерживать. Конечно, он порядочный и честный человек, он просто замечательный человек — такой хороший, что становится тошно. Все эти добропорядочные люди способны свести с ума именно потому, что они такие правильные и серьезные и у них есть свое мнение на любой счет. Но тебя он получил обманным путем, Бриджит. Почему-то его порядочность не помешала ему участвовать в этом заговоре против меня.

Закончив говорить, он обнял ее и привлек к себе. Он почувствовал, что ее тело напряглось в его объятиях. Когда она попыталась высвободиться, он не стал ее удерживать.

— Подожди, Дэниел. Подожди. Я… у меня в голове такая неразбериха…

Она сейчас думала о Питере, жизнь которого, быть может, была в опасности в эту самую минуту. Бедный Питер ушел в море и ничего не знал о том, что происходит тем временем дома. Если бы она была уверена, что все в самом деле так, как говорит Дэниел, и Питер действительно был заодно с ее семьей в этом обмане, ей было бы намного легче. В таком случае ей бы уже не было жаль Питера, потому что то, что сделал он, было низко и подло.

— Ты еще вернешься, Дэниел? — спросила она, поднимая к нему глаза.

— Вернусь ли я еще, Бриджит? Что за вопрос? Конечно, я снова буду здесь завтра.

— Как… на чем ты сюда доберешься? Ты можешь сесть на автобус, но тогда тебе придется идти пешком от остановки, а твоя нога…

— Не волнуйся, Бриджит, я уж как-нибудь сюда доберусь. В котором часу ты возвращаешься с занятий?

— Занятия заканчиваются в четыре, но я доберусь до дому не раньше половины пятого.

— Значит, я буду здесь около пяти. — Он снова посмотрел на часы, потом шагнул к ней и взял ее за руку. — Нам с тобой надо о многом поговорить, Бриджит, многое обсудить. Я думаю, кое-какие ошибки прошлого должны быть исправлены, и как можно скорее.

Она ничего не ответила на его слова, даже не решилась на него посмотреть. Молча она прошла вместе с ним в прихожую и взяла со столика его фуражку. Когда она уже собиралась открыть дверь, он взял ее за плечи и повернул к себе. Склонившись над ней, он ждал, когда она закроет глаза, и, когда она их закрыла, его губы слились с ее губами в долгом поцелуе. Стоя возле двери, они раскачивались, как пьяные, и он, потеряв равновесие, прислонился к двери, чтобы не упасть, и еще крепче сжал ее в объятиях, и опять они целовались, утоляя наконец тоску, мучившую их все эти долгие годы.

Когда оба выдохлись, она спрятала лицо на его груди, и они долго стояли неподвижно, прильнув друг к другу. Потом она наклонилась и, подняв с пола фуражку, которая выпала у нее из рук, подала ему. Он надел фуражку, слегка сдвинув ее набок, и дотронулся до ее щеки.

— Завтра, Бриджит, — сказал он. — Завтра и всегда.

Они посмотрели друг на друга долгим взглядом, потом она открыла дверь, и он вышел. Она смотрела ему вслед, пока он шел по дорожке к воротам. У ворот он обернулся и улыбнулся ей, и она улыбнулась в ответ на его улыбку. Когда он скрылся за воротами, она закрыла дверь и, прижавшись к ней спиной, поднесла ко рту руку и впилась в нее зубами, чтобы не закричать.

Кэтрин должна была прийти с минуты на минуту. Бриджит ждала ее в столовой, стоя возле камина. Услышав шаги в прихожей, она повернулась лицом к двери и крепко сжала перед собой руки. Она слышала, как Кэтрин прошла в гостиную к Кэти и почти сразу же вышла оттуда, что означало, что Кэти еще спала или притворялась спящей — тетя Кэти была очень умелой притворщицей. Потом шаги матери направились к кухне, но через минуту она уже пересекала зал по направлению к столовой.

Войдя в комнату и увидев Бриджит, неподвижно стоящую спиной к камину с напряженным выражением на лице, Кэтрин поняла, что что-то случилось, пока ее не было дома.

— В чем дело, моя милая? — обеспокоилась она. — Я только что заходила к тете Кэти — кажется, с ней все в порядке. Она сейчас спит.

Бриджит молчала. Приглаживая на ходу свои седеющие волосы, Кэтрин подошла к дивану и оттуда посмотрела на дочь.

— Так в чем же дело? — повторила она.

Бриджит тряхнула головой и еще с секунду помолчала, потом сказала очень спокойным тоном:

— Дэниел только что был здесь.

— Дэн… Дэниел Розье?

— Да, Дэниел Розье. Ты должна его помнить, мама.

Кэтрин молча смотрела на Бриджит. В течение всех этих лет она не переставала спрашивать себя, что произойдет, если Дэниел и Бриджит снова встретятся, однако утешала себя тем, что их встреча маловероятна. Даже когда Америка вступила в войну, что означало, что Дэниел мог приехать в Англию, она считала практически невозможным его появление в их доме: вряд ли он станет ворошить прошлое по прошествии стольких лет, ведь если бы у него возникло желание объясниться с Бриджит после ее свадьбы, он бы сделал это намного раньше. И все же Дэниел не выходил у нее из головы, и нервы Кэтрин за последние годы значительно сдали. Ее психическое состояние было таково, что ей пришлось обратиться к врачу — уже долгое время она лечилась от нервного расстройства, но доктор, к сожалению, не мог прописать ей лекарства от угрызений совести, а раскаяние в содеянном с годами становилось все сильнее и сильнее. Она не могла облегчить душу, сознавшись в своем грехе священнику. Кэтрин регулярно ходила на исповедь, но грех она утаивала перед Господом. Но всякий раз, когда она собиралась это сделать, что-то останавливало ее: иногда этот грех казался ей слишком мелким и незначительным, чтобы просить за него прощение у Господа, а бывало, что он, напротив, представлялся ей столь чудовищным и постыдным, что она не решалась упомянуть о нем даже в исповедальне. Поэтому, не находя спасения в религии, она старалась утешить себя мыслью, что этот грех был совершен ею в благих целях, но и эта мысль не приносила ей утешения. Она видела, что ее дочь несчастлива — и не только ее дочь. Пятеро людей, если не считать Дэниела, стали несчастными по ее вине: Бриджит жила с нелюбимым мужем, а Том, тетя Кэти, Питер и она сама навсегда лишились душевного покоя, зная, что сделали несчастной Бриджит. Нет, она никогда не сможет простить себе того, что сделала.

— Почему ты это сделала, мама? — холодным тоном осведомилась Бриджит, словно в ответ на ее мысли.

— Что… что я сделала, моя милая?

— Не притворяйся, что ты не поняла. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Я говорю о письмах Дэниела.

Кэтрин подумала, что могла бы умереть прямо сейчас, на этом самом месте. И она скорее предпочла бы умереть, чем сознаться дочери в том, что она совершила такую подлость по отношению к ней.

— Четыре письма, мама. Ты украла у меня четыре письма. Скажи-ка, ты прочитала их все?

Кэтрин медленно качала головой из стороны в сторону. Этим жестом она молила дочь о прощении, просила у нее пощады.

— Должно быть, тебе понадобилось много хитрости и предприимчивости, чтобы организовать весь этот заговор, — спокойно продолжала Бриджит. — И ты прекрасно умеешь притворяться, иначе я бы заметила что-то странное в твоем поведении. Я помню, как ты настаивала на том, чтобы я непременно поехала с Питером в Хэксхэм в то воскресенье. Это потому, что вы получили открытку от Дэниела и обо всем догадались, не так ли?

— О, Бриджит! Бриджит!

— Он был здесь в то воскресенье, и он был здесь в день моей свадьбы. Он приходил сюда в то самое утро, когда я обвенчалась с Питером. Он опоздал всего лишь на час — если бы он пришел до того, как мы уехали в церковь, свадьба бы не состоялась. По крайней мере не состоялась бы моя свадьба с Питером. Потому что тогда я уже точно знала, что не люблю Питера, — знала об этом долгие недели, пока ждала вестей от Дэниела. Я никогда не любила Питера, мама, — я испытывала к нему нежность, жалость, все, что угодно, но только не любовь. И я согласилась выйти за него замуж лишь потому, что боялась причинить боль вам всем. Я заботилась о вас, о вашем спокойствии — я знала, что вы так хотите этого брака. Но больше всего я боялась травмировать тетю Кэти. А как же, тетя Кэти стара, ей ни в коем случае нельзя волноваться, а то еще бедняжка чего доброго умрет! Однако вы все не побоялись причинить боль мне, сделали все возможное, чтобы я поскорее вышла замуж за Питера, хоть и прекрасно знали о моих чувствах. А о чувствах Дэниела вы знали лучше меня и скрыли от меня все… Скажи, мама, Питер участвовал в этом обмане?

Кэтрин отошла от дивана, о спинку которого она опиралась, и тут же, пошатнувшись, поспешила сесть на стул.

Положив локти на маленький столик перед собой, она спрятала лицо в ладонях. Этот жест означал полнейшее отчаяние, но Бриджит не испытывала сейчас жалости к матери.

— Ответь мне, Питер был заодно с вами? — повторила она свой вопрос, не сводя глаз с опущенной головы Кэтрин. — Отвечай, мама, я должна знать. Он был с вами заодно, не так ли?

— Он… Это не совсем так, Бриджит. Он не был в курсе всего, — голос Кэтрин звучал глухо, и слова были едва различимы. — Твой отец поговорил с ним и объяснил, как… как обстоят дела между тобой и Дэниелом, — и посоветовал поторопиться со свадьбой.

— Мой отец! Отец говорил с Питером? — в голосе Бриджит слышалась горечь. — Нет, нет, только не он. Я бы никогда не подумала, что отец способен на такое.

Кэтрин отняла руки от лица и подняла голову. В ее глазах не было слез — только стыд и отчаяние.

— Том… Том был против этого, — проговорила она едва слышно. — И он не знал до последнего, что между тобой и Дэниелом что-то происходит. Это я ему сказала и попросила поговорить с Питером. Он не хотел этого делать. Поверь мне, Бриджит, он этого не хотел.

Обе услышали, как хлопнула входная дверь, и обернулись. Но Кэтрин сразу же снова спрятала лицо в ладонях. Когда Том вошел в комнату, она сидела не поднимая головы, опершись локтями о столик.

— Что-нибудь случилось? — спросил он еще с порога. — Тетя Кэти…

Кэтрин отрицательно покачала головой, не решаясь посмотреть на мужа. Том подошел к ней и недоуменно взглянул на ее склоненную голову, потом повернулся к Бриджит, стоящей возле камина с суровым выражением лица.

— Что случилось? Вы пос…

Он хотел спросить: «Вы поссорились?» — но не договорил, потому что ссора между Бриджит и Кэтрин представлялась ему немыслимой. Он не помнил, чтобы мать и дочь когда-либо ссорились или повышали друг на друга голос, и был не в силах даже предположить, что могло послужить причиной для их размолвки.

— Ну так что же? Может, вы все-таки объясните мне, что здесь происходит? — потребовал он.

— Приходил Дэниел, папа.

— Дэниел! — Том в замешательстве смотрел на дочь, в то время как чувство вины овладевало им. — Я… я знал, что рано или поздно это случится, — с запинкой проговорил он после долгой паузы. — Прости меня, если можешь, моя крошка. Я во многом виноват перед тобой. Теперь я понимаю, что не должен был слушать твою мать и скрывать от тебя, что он был здесь и прождал тебя целый день, пока ты ездила с Питером в Хэксхэм.

— О, это? Это все мелочи, Том. — Кэтрин вскочила на ноги и повернулась к мужу. Ее состояние было близко к истерике. — Если бы дело было только в этом! Но ты ведь не знаешь самого главного… Ты будешь презирать меня, когда узнаешь, — голос Кэтрин сорвался. С трудом сдерживая слезы, она продолжала: — Я давно хотела тебе в этом признаться, но мне было слишком стыдно. Что ж, теперь я должна рассказать тебе все, как есть. Я… я открывала письма, которые он посылал ей и… и утаивала их от нее. Теперь ты понимаешь, что я натворила? Понимаешь?

Кэтрин вздернула подбородок, глядя на мужа. Этот жест, сам по себе вызывающий, не произвел никакого впечатления, так как лицо ее было искажено болью.

— Что… что это значит. Кэтрин? — Том не верил собственным ушам. — Ты говоришь, что открывала его письма к Бриджит?

— Да, да, я же тебе сказала. После того воскресенья он послал ей четыре письма, и я прочитала все эти письма и сожгла.

— О нет! Нет, моя дорогая, я не могу в это поверить, — в словах Тома были и разочарование, и боль.

— Это так, Том. Я боялась этого человека — мне передался страх тети Кэти. И я сделала все, чтобы наша дочь не досталась ему. — Говоря, Кэтрин зажимала ладонями уши так, словно звук собственного голоса был ей противен. — А еще я боялась, что он увезет ее в Америку и мы… мы потеряем ее навсегда и все время будем жить в тревоге за нее. Ведь он потомок старого Розье, а тетя Кэти говорила, что наследственность… Я знаю, все это глупо. И это мне не оправдание. Я не имела никакого права обманывать Бриджит. Теперь я понимаю, что причинила ей зло… О Боже, Боже! Я никогда не смогу себе этого простить. И я не могу винить в этом тетю Кэти. Она старая, и она находилась под впечатлением своего прошлого. Но ее предубеждения против Дэниела передались и мне, и я начала его бояться… — Кэтрин глубоко вздохнула. — Ну что ж, теперь ты все знаешь, — с отчаянием заключила она и, опёршись руками о столик, снова склонила голову.

Ее беспомощная поза вызвала у Тома жалость. Подойдя к жене, он обнял ее за плечи и сказал:

— Что бы ты ни сделала, моя дорогая, это не имеет значения, потому что ты хотела добра. Ты ведь думала, что так будет лучше для всех. Поэтому успокойся, перестань себя казнить. Того, что случилось, уже не изменишь, и жизнь должна идти своим чередом. А я всегда с тобой, моя дорогая.

Он говорил так, словно Бриджит и не было в комнате. Бриджит, слушая, как отец успокаивает мать, поняла, что покой Кэтрин он ставит превыше всего, остальное для него второстепенно. Внезапное появление Дэниела со всеми вытекающими из него последствиями взволновало его лишь потому, что оно взволновало Кэтрин. Что же касалось ее, Бриджит, того, что она могла почувствовать, узнав об этом чудовищном обмане, того, что она чувствовала все эти годы, — это не имело значения для Тома. Быть может, потому, что она не была ему родной дочерью, ее боль не затрагивала его, а если и затрагивала, то отступала на второй план перед страданиями жены. Бриджит знала, что Том в душе уже оправдал поступок Кэтрин и готов помочь ей оправдаться перед самой собой. Он защитит ее от ее собственных угрызений совести, облегчит, насколько это возможно, ее чувство вины, внушив, что она поступила так только из любви к дочери. И ведь в самом деле мать любила ее, любила, быть может, более всего на свете… При этой мысли Бриджит почувствовала, как ее сердце смягчается, а гнев и обида постепенно уступают место жалости. Она вспомнила, сколько нежности и любви она получила от матери в течение своей жизни: она не могла себе представить более любящей и заботливой матери, чем Кэтрин. А ведь рождение Бриджит вовсе не было для матери радостью. Кэтрин ненавидела отца ребенка, настоящего отца Бриджит. Однако ничто не помешало матери любить свою дочь всей душой и окружить ее нежностью и заботой. И отец тоже любил ее… Отец? Нет, она не может думать о нем, как об отце. Для нее он — всего лишь Том Малхолланд, человек, который сумел отнестись к ней, как к родной дочери, но на самом деле никогда не забывал, что она ему не родная. Том наверняка страдал из-за того, что Кэтрин, его горячо любимая жена, родила своего единственного ребенка не от него, а от другого мужчины. Но, опять-таки во имя любви к Кэтрин, он скрывал, как мог, свою горечь и относился с поистине отеческой заботой к ее дочери. Можно ли требовать от него большего? Можно ли требовать большего от них обоих?

Бриджит вздохнула и, отойдя от камина, приблизилась к родителям. При ее приближении оба обернулись и посмотрели на нее, а мать начала плакать, словно моля о прощении. Когда Бриджит подошла к ним вплотную. Том обнял ее одной рукой за плечи, продолжая обнимать другой рукой Кэтрин, и они долго стояли молча, крепко обнявшись, — так, словно все трое до сих пор являлись частью единого и неразделимого целого, именуемого семьей… Но в глубине души каждый из них знал, что узы любви и безграничного доверия, связывавшие их долгие годы, оборвались навсегда.