"Всё не так" - читать интересную книгу автора (Шварц Миротвор, Мак Брелан Август)

Рассказ третий За рубежом

Главнокомандующий Краснознаменным Тихоокеанским Флотом адмирал Власов стоял на мостике своего флагмана, линкора «Советский Сахалин». Напевая себе под нос подходящую к случаю незамысловатую народную песенку, Андрей Андреевич изучал в бинокль окрестности. За последние десять минут ему не удалось обнаружить ничего интересного, кроме кораблей сопровождения, окружавших флагман со всех сторон. В море вышел весь флот. Линкоры, крейсера, авианосцы, эсминцы и даже транспортные корабли, под завязку набитые морскими пехотинцами. Всему личному составу было объявлено, что предстоят большие маневры, но эта маленькая военная хитрость не обманула даже корабельных котов. Маневры… Как бы не так!

Полученная из Москвы радиограмма немало удивила товарища адмирала… да и огорчила тоже. Ох, как не хотелось ему воевать… Особенно сейчас. Особенно с японцами.

Никто не сомневался, что флот, сутки назад покинувший базу на Камчатке, идет на юг, дабы наказать проклятых самураев. Вне всякого сомнения, одновременно с ударом по японским портам сухопутную дальневосточную гораницу пересекут сотни танков и сотни тысяч солдат Дальневосточного Военного Округа — и понесут свободу многострадальному китайскому народу, стонущему под игом японских милитаристов…

Никто не сомневался. Но проблема была в том, что никто, включая самого адмирала Власова, не знал этого наверняка. Андрей Андреевич осторожно дотронулся до висевшей под адмиральским плащом обычной офицерской полевой сумки. С этой сумкой он не расставался круглые сутки. Первая радиограмма из Москвы предписывала выйти в море. Теперь нужно дождаться второго сигнала… И тогда он вскроет один из лежавших в сумке четырех пакетов и будет действовать в соответствии с заложенными в нем инструкциями.

Адмирал Власов опустил бинокль, вернул на место очки и вздохнул. Не хотелось ему воевать… Конечно, теперь поздно жалеть. Он сам сделал этот выбор двадцать лет назад. Тогда Владимир Ильич объявил о строительстве нового Флота Советской Республики, и молодой курсант Андрей Власов вместе с тысячами других комсомольцев, по зову сердца и по приказу партии, принялся этот флот возрождать. Теперь, спустя двадцать лет, было чем гордиться! Один «Советский Сахалин» чего стоит, а ведь это только один линкор из шести! А новые авианосцы класса «Петроград»? Каждый из них нес на своем борту полсотни боевых самолетов.

Сухопутные крысы были недовольны таким разбазариванием народных средств, но ничего поделать не могли. Флот — Оружие Мировой Революции! На суше у нас серьезных противников не осталось. Главные враги — на море. Япония, Англия…

— Товарищ адмирал! — прервал размышления Власова подошедший офицер связи. — Мы получили радиограмму.

— Я вас слушаю, товарищ капитан-лейтенант, — повернулся к нему Власов. — Что в ней говорится?

— «Западный ветер — ясная погода», — ответил связист. — И подпись. Та же самая.

— «Западный ветер…» — задумчиво повторил адмирал и полез в свою сумку. Так, содержащийся в полученной телеграмме код соответствует пакету под номером три… хрустнули сургучные печати… «По прочтению сего вам предписывается немедленно….» Что?! — Власов машинально поправил очки. — Это какая-то ошибка…

Но никакой ошибки не было, и адмирал Власов прекрасно это знал. Он сам принимал участие в составлении этого плана несколько лет назад. «На всякий случай в сейфе каждого приличного Генштаба должны лежать планы на случай войны с марсианами» (знаменитые романы Алексея Толстого и Герберта Уэллса были очень популярны в Советской России. Особенно роман Уэллса, который считался прогрессивным западным деятелем и чуть ли не личным другом самого Владимира Ильича…).

— Вот тебе и марсиане… — пробормотал Власов. Но делать нечего, приказ есть приказ. — Штурман! Приготовьтесь к вычислению нового курса. Наша цель расположена на юго-востоке…

Впереди показался железнодорожный переезд. Не сразу заметив опускающийся шлагбаум, Зинаида Мироновна Барсина резко нажала на тормоза, которые сработали четко, но все же возмущенно заскрипели, да еще и со свистом.

Ничего не поделаешь — «Хюндай» не «Хонда», Корея не Хонсю, курица не птица. С другой стороны, пять тысяч — тоже не десять. А в два раза дешевле.

В любом случае ехать из Хабаровска на машине куда удобней, чем на поезде вроде того, который как раз сейчас проносился перед ее, Зинаиды Мироновны, глазами. Он чем-то напомнил ей тот, другой поезд, на котором она, юная хабаровская выпускница-отличница, поехала полвека назад в Москву — поступать в университет на химфак.

Увы, конкурс в МГУ оказался сумасшедшим — даже для отличников. Поступить Зине не удалось. Зато удалось другое — на вечеринке в общежитии она познакомилась с гарным черниговским хлопцем по имени Остап Захарченко. Этот украинский красавец тоже приехал поступать — правда, на исторический. И тоже неудачно.

Впрочем, к концу экзаменов Остапу и Зине было уже не до конкурса и не до химии с историей. Их чувства друг к другу оказались настолько сильными, что на предложение Остапа уехать с ним в Чернигов она согласилась не задумываясь. Тем более, что возвращаться в Хабаровск на щите ей совершенно не хотелось.

В Чернигове Остап и Зина поступили в местный педагогический и поженились. Через год родился Тарас, еще через год — Клава. Жизнь била ключом, будущее казалось ясным и безоблачным.

Когда супруги Захарченко закончили третий курс, Остапа призвали на военные сборы. А Зинаида решила навестить наконец родителей. Брать с собой малышей ей отсоветовала свекровь — все же дорога дальняя, мало ли… Так она поехала в Хабаровск одна, поручив Тараса и Клаву родителям мужа.

Приехав воскресным вечером в родной город, Зинаида увидела в глазах родителей не радость, а боль и слезы. Началась война с Германией.

Первым побуждением было вернуться назад к детям, но через несколько дней возвращаться было уже некуда — в Чернигов вошли немецкие коммунистические «братья». Теперь оставалось только ждать, когда же закончится весь этот кошмар…

…Проехав наконец через переезд, Зинаида Мироновна свернула с шоссе налево — и теперь уже повела машину по знакомым биробиджанским улицам. Слева промелькнуло здание синагоги «Бет Исраэль», справа показалась военная база с гордо реющим на крыше флагом. Разумеется, этот флаг резко отличался от того, который развевался над зданием городской думы. Скорее уж он был похож на советский. Тоже звезда — правда, не одна. Тоже красный цвет — но не только…

…Нельзя сказать, чтобы высадка американцев в Приморье была таким уж сюрпризом. В конце концов, о неожиданно разгоревшемся конфликте с США граждане СССР осведомлены были. Другое дело, что на фоне катастрофических новостей с германского фронта советским людям было не до таких второстепенных мелочей, как редкие воздушные налеты «звездно-полосатых» на Чукотку и Камчатку.

А в начале сентября немцы и вовсе подошли к Москве и Питеру, после чего в советской столице началась неразбериха, а страну и народ окончательно охватили паника и уныние. Потому-то две американские дивизии, высадившиеся 7 сентября во Владивостоке, практически не встретили никакого серьезного сопротивления. А тут еще и мнительный маршал Блюхер, явно ничего хорошего от Сталина не ожидавший, приказал войскам Дальневосточного Военного Округа сложить оружие и не препятствовать вооруженным силам США продвигаться дальше. Они и продвигались.

22 сентября американцы добрались до Хабаровска — Зинаиде посчастливилось лицезреть историческое рукопожатие Макартура с Блюхером, формально закрепившее капитуляцию окружного командования и ознаменовавшее окончание дальневосточной кампании. А 25 сентября было обьявлено о германо-советском мире, превзошедшем по позорности даже Брестский. Хотя потом говорили, что могло быть и хуже — Сталин еле убедил Тельмана не упразднять Союз и не делать советские республики независимыми.

Поскольку в германо-советском союзном договоре об американцах не было сказано ни слова, Тельман поблагодарил Рузвельта за помощь и предложил очистить Дальний Восток. Однако американский президент ответил на это предложение отказом — в конце концов, какие же приличные гости уходят через пять минут после прихода в дом?

Прикинув ту недюжинную работу, которую германским войскам еще предстояло совершить, дабы как следует оккупировать новоявленного советского союзника, Тельман пожал плечами и согласился на временное существование американской оккупационной зоны. Не возражало против такого варианта и руководство уже разоружившегося ДальВО во главе с маршалом Блюхером, явно предпочитавшее американскую оккупацию германской. Недоволен был разве что товарищ Сталин — но его мнения пока что никто и не спрашивал.

Равно как и мнения Зинаиды, оказавшейся не только за десять тысяч километров от мужа и детей, но и за демаркационной линией.

Дальше — больше. Летом сорок второго Тельман указал заокеанскому правительству на тот факт, что оккупация Дальнего Востока, что ни говори, нарушает все международные нормы, ибо Дальний Восток, как ни крути, является частью СССР.

Выход нашел все тот же маршал Блюхер. Размышляя как-то на досуге, Василий Константинович вспомнил о том, как двадцать лет назад служил министром обороны ДВР — Дальневосточной Республики. Это буферное государство, в конце 1922 года прекратившее свое существование, как раз располагалось примерно в границах нынешней американской зоны. Причем это государство было формально демократическим и многопартийным, хоть и тесно связанным с Советской Россией.

Так почему бы не восстановить ДВР — тоже демократическую и многопартийную, пусть и тесно связанную на этот раз с другим государством?

Другому государству эта идея очень понравилось. Как и самим дальневосточникам — ведь единственной альтернативой была жизнь в сталинском Советском Союзе, да еще и оккупированном немцами.

Созвать Учредительное Собрание, написать конституцию и выбрать Блюхера первым президентом удалось за три месяца. Тельман выразил свое неудовольствие, Сталин и вовсе пришел в бешенство (согласно популярным в ДВР анекдотам, это бешенство обычно сопровождалось разгрызанием ковров). Американо-германские отношения начали понемногу ухудшаться. Правда, Тельману хватало забот и в Европе. Война с Англией тянулась до сорок третьего, пока Черчилль наконец не подписал мир, согласившись уйти из Египта и некоторых колоний — в том числе тех, которые были в свое время отобраны у Германии согласно Версальскому миру. А в сорок четвертом вермахту пришлось прогуляться в Венгрию, Румынию и Болгарию, дабы помочь народным революциям, превратившим эти страны из добровольных союзников коммунистической Германии в принудительные. А когда в середине сороковых Берлин и Вашингтон окончательно стали врагами, воевать было уже поздно — у обеих сторон к тому времени появилось атомное оружие…

Так демаркационная линия, отделяющая ДВР от СССР, а Зинаиду — от оставленной на Украине семьи, превратилась не просто в границу, а в самый укрепленный, милитаризованный и тщательно охраняемый рубеж в мире…

…Подьехав наконец к квартирному комплексу на улице Семенова, Зинаида Мироновна увидела в одном из своих окон свет.

«Барсик мой, телевизор небось смотрит,» — подумала она ласково…

…Леонид Сергеевич Барсин был человеком с богатой биографией. В 1918 году, будучи еще совсем мальчишкой, юнкер Барсин участвовал в Ледяном Походе генерала Корнилова. Там же, в Добровольческой Армии, он провоевал до самой эвакуации из Крыма, оказавшись в итоге со своими товарищами в Турции. Оттуда Леонид, находясь уже в чине поручика, сумел, сменив несколько пароходов, добраться за полгода до Владивостока, где в 21-м возникло последнее белое правительство на территории России. Год спустя Владивосток пал, и капитан Барсин оказался в Шанхае. В этом китайском городе Шанхайский Барс провел двадцать лет, работая то таксистом, то швейцаром, то буфетчиком — и ни на один день не переставая мечтать о возвращении на Родину.

И вот эта мечта осуществилась — обретя независимость, Дальневосточная Республика тут же пригласила к себе белоэмигрантов со всего света. Естественно, Барс вернулся одним из первых — и снова стал офицером русской армии. Потом, в 47-м, он познакомился с Зинаидой, которая к тому времени уже закончила хабаровский пединститут и не первый год работала в школе. Они поженились, а через год переехали в Биробиджан, куда майора Барсина перевели по службе. Там у них родилась дочь Оля, впоследствии вышедшая замуж за американского лейтенанта Томпкинса и уехавшая с ним за океан. И снова жизнь Зинаиды Мироновны била ключом… если не вспоминать о той жизни, навсегда ушедшей в прошлое…

…Действительно, Барсик смотрел телевизор — по «НТВ-Спорт» передавали матч Кубка ДВХЛ между хабаровским «Амуром» и магаданской «Колымой».

— Ну что, Зинушка? — сказал он входящей в квартиру жене, не отрываясь от экрана. — Что там сказал твой кореец?

…С японским журналистом Кимомото, о котором говорил муж Зинаиды Мироновны, она познакомилась четыре месяца назад. Газета, в которой он работал, задумала большое аналитическое исследование по вопросу школьного образования в различных тихоокеанских странах. Поскольку Кимомото хорошо знал русский язык, в ДВР послали именно его. Будучи истинным профессионалом своего дела, японец побывал не только в Чите, Хабаровске и Владивостоке, но также и в менее значимых городах, в том числе и в Биробиджане. А тут как раз питомцы Зинаиды Мироновны отличились на международной химической олимпиаде…

И вот в процессе интервью Кимомото упомянул своего московского знакомого и коллегу — журналиста по имени Тарас Захарченко.

— Тарас Захарченко? — Зинаида Мироновна чуть было не лишилась чувств. — Вы уверены?

Оказалось, что оный Тарас к тому же родом из Чернигова. И выглядит на пятьдесят. И замялся, когда Кимомото спросил его о родителях — после чего вежливый японец перевел разговор на другое.

Такого шанса упускать было нельзя. Узнав, что через два месяца Кимомото летит в Москву, Зинаида Мироновна попросила его о небольшой, но жизненно важной услуге. Разумеется, японец согласился — и назавтра увез с собой длинное письмо, адресованное не только Тарасу, но и всем его советским родственникам.

И вот позавчера Кимомото вернулся — правда, не в Биробиджан, а в Хабаровск, куда прилетел из Москвы через Японию. Поскольку разговор предстоял не телефонный, Зинаида Мироновна поехала на встречу с японцем лично. И вот сейчас вернулась…

— Говорит, что все хорошо, — ответила она на вопрос Барсика. — Все живы-здоровы: и Тарас, и Клава, и… Остап.

Произнести в данной ситуации слово «муж», обращаясь к мужу, Зинаида Мироновна не могла. Хотя если подходить к делу формально, то мужем ее был именно Остап, а Барсик скорее любовником.

— Значит, письмо он передал? — кивнул головой Барсик, пристально следя за полетом шайбы в зону «Амура».

— Передал, передал. Они долго с Тарасом беседовали, часов пять-шесть. Все живы-здоровы, Остап давно снова женился…

— Это он молодец, — заметил Барсик, пытаясь скрыть вздох облегчения.

— А у Тараса своя семья в Москве, и у Клавы тоже, но в Минске. Внуков у меня, выходит, четверо… то есть пятеро, если считать олечкиного Яшу. Тарас сказал, что всем даст письмо почитать.

— Поосторожнее надо бы, — сказал Барсик, обращаясь то ли к жене, то ли к защитникам «Амура».

— Да это уж конечно, он ведь небось у меня не дурак, — усмехнулась Зинаида Мироновна. — Одно плохо, Барсик. Ну, есть у меня там дети-внуки. А увидеться?

— М-да, — задумчиво протянул ее муж. — Это сложнее. Сюда их Советы не выпустят…

— Советы никуда людей просто так не выпустят, — вздохнула Зинаида Мироновна.

— Вот если б они были евреями… — по-прежнему не отрываясь от хоккея, сделал Барсик гипотетическое замечание.

…Да, это бы помогло. Когда в 70-х годах Советский Союз начал понемногу отпускать своих евреев на историческую родину, многие из них, оказавшись в Израиле, поняли, что попали не туда. Свобода, демократия, капитализм — это все хорошо, но учить древний и ни на что не похожий язык с варварскими буквами? испытывать вечную неприязнь со стороны сабр и марокканцев? служить в армии и периодически перестреливаться с арабами? Поневоле воскликнешь: «Да нас надули!»

Так многие новые израильтяне стали искать другие варианты. Разумеется, возвращаться в СССР никто не собирался — да и не пускала назад родная партия. В Америку хотелось многим — но прорваться туда получалось только у самых удачливых. И тут израильтяне советского происхождения вспомнили о ДВР. Где те же свобода и демократия с капитализмом, но все вокруг говорят по-русски. И где дают гражданство всем выходцам из Российской Империи и Советского Союза.

Тем более, что в ДВР до сих пор каким-то чудом сохранилась Еврейская Автономная Область, основанная там в 30-х годах еще при Советской власти. Хотя вся эти годы она была еврейской только по названию, но именно туда стали понемногу сьезжаться «узники Сиона», сделав в конце концов данное название не просто географическим курьезом.

Однако в данном случае все это не имело никакого значения.

— Да ведь не евреи они, Барсик, — печально сказала Зинаида Мироновна. — И как же теперь быть?

— Может, подождать? — вслух подумал ее муж. — Я в свое время в Шанхае…

— Ты был молод и полон сил, — покачала она головой. — А мы столько ждать не можем…

— Так, может, столько ждать и не придется? — пожал плечами Барсик. — Перестройка ведь у них там. Глядишь, Горбачев и разрешит свободный выезд. Хотя бы в ту же Японию. А уж оттуда…

— Ой, Барсик, а что, если они не будут ждать? — неожиданно испугалась Зинаида Мироновна. — Помнишь ту семью музыкантов, которые самолет угнать хотели, а их всех постреляли? А вдруг и у моих такие же головы горячие? А вдруг и они пойдут на все, лишь бы оттуда ко мне выбраться? Самолет, может, и не угонят, а вот в отказники с плакатами, вроде тех же евреев, вполне податься могут…

— Ну ты же сказала, что Тарас у тебя не дурак, — попытался пошутить ее муж, после чего тут же завопил: — Го-о-о-ол!

— Ладно, — махнула рукой Зинаида Мироновна. — Смотри свой хоккей, потом договорим.

И ушла на кухню, чтобы чего-нибудь перекусить.

Но справиться с голодом оказалось легче, чем с тревогой.

Юкио Кимомото чувствовал себя виноватым, поскольку летел бесплатно — билет в оба конца ему оплатила госпожа Барсина. Конечно, ей этот полет был куда нужнее, чем ему. Вот и пришлось госпоже Барсиной раскошелиться.

С другой стороны, а что ей оставалось делать? Разве вести о детях и внуках не стоят каких угодно денег? Особенно если этих детей и внуков нельзя приласкать, обнять, даже просто увидеть…

Несчастная Россия, подумал японец. Разделенные семьи, разделенные судьбы, разделенная страна… Советский Союз есть Советский Союз, Дальний Восток есть Дальний Восток, и вместе им не сойтись.

А ведь СССР и ДВР не только различны, не только враги — они к тому же и не признают друг друга. На всех советских картах, во всех советских учебниках Дальневосточная Республика именуется «территорией, временно оккупированной США». Так же относятся к ДВР и все другие соцстраны Европы во главе с Германией. Естественно, дальневосточное правительство в долгу не остается, называя СССР «германским протекторатом». Также не признают Советский Союз страны Запада — Америка, Британия, Португалия и другие члены НАТО.

Более того, те советские граждане, которым «посчастливилось» иметь в ДВР родственников, преследовались в страшные сталинские сороковые наравне с «членами семей врагов народа». Конечно, потом эти преследования ослабли, но и по сей день никто подобное родство не афиширует, несмотря ни на какую перестройку. Лишь взяв с Кимомото честное слово, Тарас рассказал ему по секрету, понизив голос, о подделанном еще в 42-м году свидетельстве о смерти, в котором сообщалось, что Зинаида Мироновна Захарченко уехала летом сорок первого не в Хабаровск, а в Свердловск. И не до начала войны, а после. И не в гости к родителям, а в эвакуацию. И не доехала, а погибла под немецкими бомбами.

Ну, а в Германию, где перестройкой никогда и не пахло, людей с таким политически неблагонадежным родством не пускают и вовсе. Ни в гости, ни на работу, ни даже транзитом.

И всему этому безумию конца-краю не видно, как не видно конца-краю и холодной войне. Которая началась из-за раздела России, и в которой Россия же является главной жертвой.

А вот Япония в холодной войне не участвует, довольно и в то же время как бы виновато подумал Кимомото. Японии в свое время повезло. А могло и не повезти. Ведь в 41-м все шло к войне с США. Задыхаясь из-за американского эмбарго, Япония всерьез готовила нападение, которое для нее наверняка стало бы самоубийственным. Но и Рузвельт отступать не желал.

И тут произошло совершенно непостижимое событие. Утром 21 июня советский Тихоокеанский флот совершил неожиданное, бессмысленное и самоубийственное нападение на американские корабли в гавайском Перл-Харборе.

Разумеется, нежданная атака была отбита, а остатки советской эскадры — захвачены в плен. После чего Власов, отвечая на вопросы изумленных американских следователей, гордо продемонстрировал шифрованную радиограмму с секретным приказом, полученную командованием флота из Москвы. И подписанную, как это ни странно, самим товарищем… Да-да, подумал Кимомото, одним из нынешних обитателей Мавзолея.

Американский Конгресс отреагировал достаточно быстро — просьба Рузвельта об объявлении войны была удовлетворена уже через три дня. А что было дальше, известно всем — высадка Макартура в Приморье, капитуляция Блюхера (практически одновременно со Сталиным), раздел СССР на оккупационные зоны…

Узрев уже тогда в происшедшем возможность германо-американской конфронтации, Тодзио обратился к Тельману с призывом напасть на Америку совместно. Однако немецкому коммунистическому фюреру совсем не хотелось начинать новую войну, да к тому же где-то на другом конце света. Так что Тельман ответил на японское предложение отказом, попросив сначала очистить французский Индокитай, захваченный Японией еще в 40-м — сразу после падения Третьей Республики. Разумеется, в Токио эту просьбу проигнорировали.

Тем временем и Рузвельт наконец пошел на попятный. Ничего не зная о ходе германо-японских переговоров, возможного союза «Берлин — Токио» он все же опасался. Уж лучше остановиться на достигнутом, пожиная плоды легкой дальневосточной победы.

Так, наконец, по обе стороны Тихого океана восторжествовал здравый смысл, и всё закончилось ко всеобщему удовольствию — 7 декабря Япония и США подписали мирный договор, согласно которому Япония получала свободу действий в Китае, а взамен обязалась не покушаться на американские интересы — в том числе и на советском Дальнем Востоке. Естественно, также прекращалось действие американского эмбарго.

После этого японцам оставалось воевать уже недолго — года через два окончательно был захвачен Китай, наполовину присоединенный к Империи, наполовину превращенный в протекторат с послушным марионеточным правительством. Чуть больше повезло Индокитаю — Вьетнам, Лаос и Камбоджа получили формальную независимость и были включены в Сферу Сопроцветания.

Потом к Сфере Сопроцветания присоединились новые страны — на сей раз более добровольно. И филиппинцы, и бирманцы, и малайцы, не успев сбросить колониальное ярмо и получить независимость, тут же получали от Японии такие предложения о дружбе и сотрудничестве, от которых отказаться было просто невозможно. Вошли в Сферу и индонезийцы, свергнувшие в 60-х годах (не без японской поддержки) марионеточный коммунистический режим Сукарно и победившие (опять-таки не без помощи Токио) германских оккупантов в долгой кровопролитной войне. После чего японцы помогли новому президенту Сухарто подавить сепаратистские мятежи в Восточном Тиморе и провинции Ачех — и Индонезия осталась единой.

И это правильно, подумал Кимомото. Нельзя делить страну, народ, нацию. Ну разве можно представить себе разделенную Японию? Или, скажем, Германию, куда он поедет летом в отпуск? Или ту же Америку, которая пережила столь страшную войну в прошлом веке из-за сепаратизма конфедератов? Или его родную провинцию Корея, которая вот уже восьмой десяток лет процветает под мудрым управлением Императора?

А вот Россия — разделена надвое, разрезана на части, разрублена на куски. После разговоров с Тарасом и госпожой Барсиной журналист словно бы чувствовал эту страшную, мучительную, непрекращающуюся русскую боль, пусть сам он и был не русским, а японцем…

Неожиданно Кимомото вспомнил русскую же шутливую поговорку — «лучше быть богатым, но здоровым».

Да, подумал он, по-японски это будет по-другому — «лучше быть мирным, но процветающим». Лучше не замахиваться на мировое господство. Лучше не пытаться насадить всюду свою идеологию, будь то коммунизм или западная демократия. Лучше спокойно доминировать в Восточной Азии и мирно трудиться.

А война, пусть и холодная — не японское это дело.

В этом семестре рабочая неделя преподавательницы русского языка Ольги Томпкинс исчислялась всего четырьмя днями. Так уж удачно сложилось расписание курсов Вашингтонского Университета, что по понедельникам у Ольги не было ни одной лекции.

Впрочем, первый день недели (или же последний день трехдневного уикэнда) по-настоящему выходным назвать было трудно. Обычно по понедельникам Ольга проверяла домашние задания своих студентов. Тот факт, что она занималась этой малоприятной работой в приятной домашней обстановке, утешал Ольгу мало — ведь дома постоянно отвлекаешься на другие дела, в результате чего весь процесс непомерно растягивается. Хорошо еще, ей обычно никто не мешал — муж Майк дежурил на загородной военной базе, как и подобает уважающему себя армейскому майору, а сын Джейк (он же Яша) учился в университете, как и подобает студенту-первокурснику. Правда, университет этот был не престижный Вашингтонский и не католический Сент-Луисский, а задрипанный Миссурийский — увы, после прошлогодней покупки дома лишних денег у Томпкинсов не водилось, и частное учебное заведение оказалось Яше не по карману.

В этот день работа у Ольги ладилась на славу, и вот она наконец поставила последнюю точку — вернее, последнюю на сегодня оценку. Блаженно потянувшись, она уже потянулась к пульту управления телевизором, дабы насладиться честно заслуженной мыльной оперой. Но тут с улицы послушался шум подъезжающей машины. Даже на слух Ольга безошибочно определила тот самый жалобный скрип и легкое постанывание, которые были присущи принадлежавшей ее сыну старенькой «Шеви Сайтейшн».

Глядя в окно на подъезжающий к дому автомобиль, Ольга пыталась угадать, почему Яша пришел домой так рано. Нет, лекции-то у него уже должны были закончиться — но ведь обычно после лекций Яша направлялся в пиццерию, где подрабатывал на полставки. Или же шел развлекаться с друзьями. Домой он приходил (если приходил) только вечером.

Тем временем «Шеви» наконец остановилась, и Яша открыл водительскую дверцу. Впрочем, в машине Яша был не один. Вместе с ним из автомобиля вышли еще двое ребят его возраста — рыжий толстячок в очках и миловидная брюнетка с курчавыми волосами.

Вздохнув и вместе с тем обрадовавшись, Ольга пошла встречать нежданных гостей.

— Привет, мама! — громко сказал по-английски Яша, открывая своим ключом входную дверь.

Обычно они говорили дома по-русски — Майк не возражал, ибо за годы службы на Дальнем Востоке также научился понимать великий и могучий. Но только не в присутствии гостей, не понимающих по-русски — ведь это было бы просто невежливо.

— Привет, Джейк! — улыбнулась Ольга. — Здравствуйте, — немного более формально обратилась она к следующим за Яшей гостям.

— Мама, это мои новые товарищи, — сказал Яша. — Ребята, это моя мама.

— Ольга Томпкинс, — представилась Ольга, протягивая руку товарищам сына.

— Брайан Финнерти, — вежливо кивнул рыжий толстячок, пожимая протянутую руку.

— Сара Перлмуттер, — сделала то же миловидная брюнетка. — Рада с вами познакомиться.

— Взаимно. Не хотите ли перекусить?

На предложение перекусить гости ответили утвердительно, хотя и пожелали ограничиться десертом. К счастью, у Ольги в холодильнике как раз лежал почти нетронутый пирог с яблочным повидлом. Также гостям был предложен чай, но Брайан и Сара, будучи истинными американцами, предпочли кока-колу.

— Так вы, ребята, вместе с Джейком учитесь? — спросила Ольга, отрезая от пирога небольшой кусочек.

— Не только, миссис Томпкинс, — ответила Сара. — Мы товарищи Джейка по партии.

— По какой еще партии? — удивилась Ольга.

— Да я тут… — несколько смутился Яша, слизывая повидло с корочки пирога, — в общем… вступил в партию.

«Вечно он куда-нибудь вступит!» — подумала Ольга, сама не подозревая, что цитирует известный советский анекдот.

— Надеюсь, не в Демократическую? — сказала она вслух. Сама-то Ольга была центристкой — успела в свое время проголосовать и за Картера, и за Рейгана. Но вот Майку, республиканцу в нескольких поколениях, такой выбор сына пришелся бы совсем не по душе.

— Нет, не в Демократическую, — покачал головой Яша, обкусывая корочку.

— Ну, слава Богу, — облегченно вздохнула Ольга.

— Но и не в Республиканскую, — уточнил Брайан, выпив одним махом полстакана колы.

— А… в какую же? — удивленно спросила Ольга, мысленно перебирая все известные ей микроскопические «третьи партии». «В Конституционную? Зеленую? Ну не в Нацистскую же!» — впрочем, одного взгляда на Сару Перлмуттер хватило для того, чтобы эта версия отпала. — «Неужели в Либертарианскую?»

Вместо ответа Яша порылся в кармане, достал какую-то карточку и протянул ее Ольге. Смущение Яши куда-то пропало — более того, в его взгляде появилось нечто вроде гордости.

— «Международная Рабочая Партия»… — вслух прочитала Ольга. — Не слышала о такой партии ни разу, но судя по названию… Да уж не социалисты ли вы, ребята?

— Конечно, социалисты, — важно кивнул головой Брайан, стряхивая с подбородка налипшие крошки. — Самые настоящие социалисты.

Мозг Ольги пронзила ужасная догадка.

— Может быть, вы к тому же и коммунисты?

— Да, миссис Томпкинс, мы коммунисты, — ответила Сара, устремив на Ольгу пронзительный взгляд своих черных глаз. — Мы продолжатели дела Маркса и Ленина.

Ольга мысленно застонала, одновременно пытаясь подобрать слова так, чтобы ответить подипломатичней.

— Ребята, — наконец сказала она, — я понимаю, что вы еще очень молоды, и что вам пока что недостает жизненного опыта. Возможно, вы не очень хорошо знаете историю и разбираетесь в политике…

— Мы хорошо знаем историю, — перебил ее Брайан с самодовольным видом. — И прекрасно разбираемся в политике.

— В таком случае, — укоризненным тоном произнесла Ольга, — как же вы можете, живя в свободном мире, поддерживать Империю Зла? Как вы можете сочувствовать тоталитарному режиму, который давит любую оппозицию, который понастроил в Германии концлагерей, который оккупировал всю Европу?

«И разлучил мою маму с ее первым мужем,» — добавила она мысленно. Но не вслух, поскольку тогда Ольге пришлось бы признать, что без этой разлуки она не появилась бы на свет.

— Нет, нет, нет! — замотала головой Сара. — Мы совершенно не сочувствуем берлинским ревизионистам! Конечно, Хонеккер и его банда называют себя коммунистами, но к настоящему коммунизму они имеют не большее отношение, чем, скажем, правящие Италией фашисты во главе с Берлускони. Настоящие коммунисты не допускают у себя в стране эксплуатации человека человеком. Настоящие коммунисты не душат внутрипартийную оппозицию. Настоящие коммунисты не нападают на другие страны, тем более на братский Советский Союз!

— Вот как? — усмехнулась Ольга, зачерпывая ложечкой немного повидла. — Стало быть, немецкие коммунисты — не настоящие?

— Конечно же, не настоящие! — с жаром в голосе кивнула Сара.

— А какие тогда настоящие? Ведь все остальные коммунистические страны также контролируются Германией.

— Истинными коммунистами, — важно поднял запачканный повидлом указательный палец Брайан, — являются товарищи Ленин и Троцкий, создавшие в 1917 году первое в мире государство рабочих и крестьян.

— Ребята, — снова усмехнулась Ольга, на этот раз грустно, — а вы знаете, что я русская?

— Знаем, — ответила Сара. — Джейк нам сказал.

— Так вот, дети, — сказала Ольга, — я вынуждена вас огорчить. Я никогда в жизни не была в Советском Союзе, но я достаточно хорошо знаю советскую историю. Мне очень неприятно вам об этом говорить, но советские коммунисты ничуть не лучше своих германских собратьев. И в СССР были концлагеря и репрессии еще пострашней германских. И в СССР задушена оппозиция — еще в 40-х годах Сталин уничтожил всех конкурентов, даже потенциальных. Я уж не говорю о том, что СССР является таким же германским сателлитом, как и большинство других стран Европы.

— Мы прекрасно понимаем и даже разделяем вашу ненависть к сталинизму, — кивнул головой Брайан. — Но ведь товарищи Ленин и Троцкий не виноваты, что Сталин извратил их учение и уничтожил в 47-м году ленинскую гвардию, использовав как повод убийство товарища Кирова в 44-м, которое сам же Сталин и организовал.

— Не следует сваливать все прегрешения советских коммунистов на Сталина, — возразила Ольга. — В конце концов, Сталин пришел к власти только после смерти Ленина. А Ленин, как известно, умер только в 41-м.

— Однако не забывайте, миссис Томпкинс, — горячо возразила Сара, — что в 39-м году товарищ Ленин тяжело заболел, после чего Сталин упрятал его в Горки, и товарищ Ленин руководил партией и страной только номинально. У него даже не было доступа к информации. Он ничего не знал ни о войне с Финляндией, ни о захвате Прибалтики, ни о разделе Польши, ни о Перл-Харборе — все эти неправомерные действия совершались за его спиной.

— Что и дало возможность Тельману, — неожиданно вмешался в разговор Яша, — заявить в июне 41-го об «освободительном походе», который Германия якобы устроила для спасения Ленина от его тюремщиков.

Ольга удивленно посмотрела на сына — до сих пор, насколько ей было известно, Яша историей вроде не увлекался. Посмотрела на Яшу и Сара, после чего он покраснел.

— Пока товарищ Ленин был болен, — сказал Брайан, — Сталин за его спиной занимался всевозможными закулисными интригами, совершенно забросив свои прямые обязанности народного комиссара обороны. В результате этой халатности, если не вредительства, Красная Армия оказалась совершенно не готовой к грядущей войне, что и привело к катастрофическим неудачам.

Вообще-то свою роль сыграло и массовое дезертирство. Равно как и тот факт, что оккупанты вели себя с населением по-немецки корректно. Плюс надежды крестьян на то, что «освободители» распустят колхозы. Кто же знал, что Тельман ограничится после победы союзным договором, и вмешиваться во внутренние дела СССР не станет?

— И что же сделал Сталин? — гневным тоном подхватила Сара. — Он убил товарища Ленина, подмешав в лекарство яд!

— Это вообще-то не доказано, — покачала головой Ольга. — Официальная версия о том, что Ленин умер своей смертью, не опровергнута до сих пор.

— Обычно в таких случаях, — сказал Брайан, вытирая салфеткой с очков повидло, — римляне спрашивали, кому это выгодно. После смерти товарища Ленина Москву охватила паника, а Сталин ей коварно воспользовался и перестрелял половину Политбюро, включая самого товарища Троцкого.

Собственно, Троцкого Сталин убил ударом ледоруба — так, во всяком случае, гласила легенда.

— После чего, — возмущенным тоном добавила Сара, — Сталин захватил власть и заключил позорный для СССР союз с Тельманом!

— Два сапога — пара, — заметил по-русски Яша, но тут же перешел на английский, найдя похожую идиому: — Две горошины в стручке.

И снова Сара посмотрела на Яшу, и снова Яша покраснел — после чего у Ольги словно отлегло от сердца. Сын не рассказывал ей о своих сердечных делах так давно, что Ольга уже начала… сомневаться. Что ни говори, а на дворе 80-е годы — и то, что некогда считалось извращением, на которое способны лишь самые отъявленные отщепенцы, теперь зовется альтернативной ориентацией, в которой, оказывается, нет ничего постыдного или аморального. А посему лучше знать наверняка, что ориентация у сына правильн… то есть старомодная. Традиционная.

— Таким образом, — вернула Ольгу к действительности Сара, — нет никакого сомнения, что Сталин — это не более чем тельмановская марионетка, не имеющая ничего общего с ленинско-троцкистскими идеалами.

— А как же коллективизация? — нанесла контрудар Ольга. — А вызванный ей голод? А кулаки… а зажиточные крестьяне, депортированные из родных мест? Ведь все это произошло еще при Ленине.

— Коллективизация сама по себе, — ответил Брайан, проглотив еще один кусок пирога, — была жизненно необходима. А в ошибках и перегибах, которые были допущены в ее ходе, виноват как раз Сталин. Ведь именно он в то время заведовал сельским хозяйством.

— А нападение на Перл-Харбор? — Ольга решила сыграть на патриотических чувствах своих оппонентов. — Чья подпись стояла на той радиограмме, которой размахивал адмирал Власов на допросе? Кто приказал Тихоокеанскому флоту нанести этот бессмысленный удар?

— К тому времени, — замотала головой Сара, — товарищ Ленин уже давно был фактически отстранен от руководства. Вне всякого сомнения, его подпись была злодейски подделана Сталиным.

По правде говоря, имя истинного автора безумного приказа не было известно и поныне. Историки так и не пришли к единому мнению по поводу того, кто же именно — Троцкий? Сталин? Бухарин? или же все-таки сам Ленин? — решился на такую странную авантюру.

— Ну, допустим, — вздохнула Ольга. — Но ведь Ленин в любом случае был не вечен. Ну, сменил бы его не Сталин, а ваш любимый Троцкий…

— Товарищ Троцкий, — благоговейно произнесла это имя Сара, — поднял бы в 41-м народ на борьбу и повел Красную Армию к победе! Ведь Красная Армия победила в гражданской войне именно под его руководством!

Ольга вспомнила статью в одном из советских журналов, которую она прочитала месяц назад в университетской библиотеке. Автор статьи — фамилию Ольга не помнила, что-то длинное и украинское — тоже утверждал, что сдаваться Советскому Союзу не следовало. Что Красной Армии было вполне по силам и отбросить немцев от Москвы, и даже победить.

— Сомневаюсь, чтобы он в этом преуспел, — ни благоговейный тон Сары, ни статья неизвестного украинца Ольгу не убедили, — но даже и в таком случае он бы сделал то же самое, что и Тельман, то есть поработил бы всю Европу.

— Не могу с вами согласиться, — покачал головой Брайан. — Товарищ Троцкий никогда не предлагал захват других стран. Да, он призывал к мировой революции, но каждая страна должна была прийти к революции самостоятельно, а не в результате вооруженной интервенции. Даже в 30-х годах он настоял на том, чтобы послать в Испанию не регулярные войска, а исключительно добровольцев. Причем эти добровольцы не свергали законное испанское правительство — напротив, они помогли ему подавить реакционный мятеж.

— А как же Финляндия? — возразила Ольга. — Прибалтика? Раздел Польши?

— Все эти события, — ответил Брайан, — были инспирированы Сталиным. С чего началась в 39-м году советско-финская война? С провокации на границе, организованной советскими войсками. А кто руководил советскими войсками, если не народный комиссар обороны?

— А Троцкий, по-вашему, был совсем ни при чем? — не сдавалась Ольга. — А кто же подписывал в августе 39-го пакт Троцкого — Риббентропа?

— Но, миссис Томпкинс, — сказала Сара, — ведь этот пакт был всего лишь договором о дружбе между двумя социалистическими государствами. Который товарищ Троцкий, будучи народным комиссаром иностранных дел, подписал с чистой совестью. А вот секретный протокол, на который вы намекаете, был безусловно делом рук Сталина.

Ольга поняла, что спор перешел из области фактов в область веры. А такой спор выиграть невозможно, как невозможно доказать атеисту, что на небе есть Бог. Или доказать болельщику «Сент-Луис Кардиналс», что не все бейсболисты «Чикаго Кабс» — полные отстои.

— Хорошо, — вздохнула Ольга. — Допустим, Сталин — исчадие ада, а Ленин и Троцкий — невинные ангелочки. Но неужели вы, ребята, не понимаете, что в таком случае порочна сама коммунистическая система, которая позволяет мерзавцам типа Сталина захватывать власть и удерживать ее бесконечно?

— Не позволяет! — пылко воскликнула Сара. — Сталинизм не может быть вечен! Его отвергает сама природа советского общества. Уже не раз советские коммунистические лидеры собирались восстановить ленинско-троцкистские идеалы и сбросить тельмановское иго. Сперва в 56-м, когда товарищ Берия произнес ту знаменитую речь на ХХ съезде. Потом в 60-х, когда товарищ Хрущев…

— Ну и что? — пожала плечами Ольга. — Оба раза немцы положили этому конец.

— Тем не менее следует отметить, — сказал Брайан, — что в 56-м немцы сбросили товарища Берию без всякого труда. В 68-м, чтобы заменить товарища Хрущева Брежневым, им уже пришлось немного потрудиться. А когда перестройка, начатая три года назад товарищем Горбачевым, дойдет до своего логического завершения, то на этот раз немцы могут с ней и не справиться…

— Бог троицу любит, — снова употребил русскую поговорку Яша, и снова тут же нашел английский эквивалент: — Третий раз — очарование.

И снова Сара посмотрела на Яшу, Яша покраснел, а Ольга мысленно возблагодарила Господа.

Между тем пирог подошел к концу, а вместе с ним и разговор. Поблагодарив хозяйку за угощение, гости удалились вместе с Яшей в его комнату — то ли готовиться к финальным экзаменам, то ли изучать труды основоположников.

А Ольге оставалось лишь убирать со стола и сокрушенно качать головой. Мало того, что новое увлечение Яши ей было совсем не по вкусу (разумеется, речь шла не о Саре, а о Международной Рабочей Партии), так ведь еще вечером придет домой Майк. Узнает — скандал обеспечен. И как же этого избежать?

Дать, что ли, Яше почитать «Воркутинские рассказы» Шаламова?

Джейк Томпкинс сидел за столом у себя в комнате и старался не смотреть на телефон. Вновь и вновь в его голове «прокручивались» события последних часов.

Не прошло и часа после политического чаепития (вернее, колопития), как Брайан заявил, что ему надо домой. Пришлось ехать обратно в университет, где еще с утра были запаркованы машины Брайана и Сары.

После того, как Брайан попрощался с товарищами и уехал в свой Догтаун, Джейк и Сара разговорились, облокотившись на принадлежащий Саре симпатичный «фордик». Это блаженство продолжалось целых двадцать минут. Как Джейк и надеялся, Сара похвалила его за умело поданные за колопитием реплики.

Впрочем, говорили они не только о политике. Собственно, о чем именно они говорили, Джейк уже и не помнил. Да и какая разница?

Но все хорошее когда-нибудь кончается. Дала о себе знать выпитая Джейком кола.

Произнести слова «подожди, я сбегаю в туалет» Джейк просто не мог. Вместо этого он был вынужден произнести более нейтральную фразу:

— Ну, я пойду.

— Подожди, — ответила Сара, зачем-то открывая свою сумочку.

Ждать пришлось недолго — Сара достала из сумочки блокнот и ручку, оторвала от блокнота листок, что-то на нем написала — и протянула листок ему, Джейку.

На листке было написано семь цифр.

— Позвони мне, — сказала Сара.

После чего еще раз улыбнулась, села в машину и уехала. Наверное, домой в Ю-Сити.

И вот теперь Джейк испытывал как блаженство, так и смертельный страх.

Не звонить было нельзя. А звонить — боязно.

Джейк пытался отвлечься, но не помогало ничего. Ни видеоигры на «Атари», ни Майкл Джексон, ни даже биография товарища Ленина, взятая позавчера в университетской библиотеке. Конечно, рассказ о том, как летом 18-го террористка Каплан стреляла в вождя мирового пролетариата был сам по себе интересен… хорошо еще, что она промахнулась!… но как можно думать о Фанни Каплан, когда тебе дала свой номер телефона Сара Перлмуттер?

Нет, надо было преодолевать страх и ковать железо, пока горячо.

Но это было легче сказать, чем сделать.

И легче подумать, чем сказать.

— Добро пожаловать, товарищи!

Внезапно гид понял, что сморозил глупость — место, где они находились, к добрым пожеланиям располагало не очень. Однако он тут же поспешил сделать вид, что ничего не произошло:

— Это и есть печально знаменитый 105-й меридиан — или же Иркутская Стена.

Европейские гости с изумлением рассматривали сооружение, разделившее город и всю страну на две неравные части.

— Строительство началось в 1950 году, — продолжал гид. — Сразу после Байкальского конфликта. Американские империалисты и их компрадорские приспешники поняли, что до Москвы им все равно не дойти. Волнения среди дальневосточного рабочего класса достигли критической отметки. Ежедневно сотни людей пересекали демаркационную линию и устремлялись на Запад. В бессильном гневе кровавый диктатор Блюхер отдал приказ стрелять по безоружным людям!!! Но долго так продолжаться не могло. Поэтому владивостокские узурпаторы приняли решение построить эту жалкую и одновременно кровавую пародию на Великую Китайскую стену. Разумеется, решение принимали их заокеанские хозяева. Строительство продолжалось почти два года. Компрадоры торопились, строительство велось в большой спешке, поэтому не соблюдались даже элементарные правила техники безопасности. Эта стена в самом буквальном смысле построена на костях дальневосточных рабочих. Днем и ночью, в жару и холод, без еды, без воды, без элементарных человеческих условий строили они этот символ тирании и угнетения свободных народов. Место работ охраняли американские солдаты с овчарками. При малейшей попытке неповиновения они открывали огонь на поражение. Строительство было завершено в начале 1953 года. В своей наглости заокеанские агрессоры зашли так далеко, что даже собирались провести торжественную церемонию в честь окончания строительства! Лишь всеобщая забастовка рабочих Восточного Иркутска сорвала этот безумный план.

Туристы слушали гида, раскрыв рты от изумления.

— Интересно, почему они не устроили забастовку во время строительства стены? — задумчиво пробормотал Мишель Карбонно, но Иржи Елинек ткнул его локтем в бок — помалкивай.

— Здесь нельзя фотографировать, — поспешил сообщить гид, когда один из европейцев потянулся за фотоаппаратом. — Не положено. Военная зона.

И как бы в подтверждение своих слов посмотрел на восток.

Вообще-то все выглядело достаточно благопристойно и цивилизованно. Направо и налево за обе линии горизонта убегал бетонный забор высотой метров в десять, увенчанный несколькими рядами живописно закрученной колючей проволоки. Но иностранным гостям удалось увидеть место, где Иркутская Стена была разорвана пополам. Двойной шлагбаум. Две бетонные будки. С этой стороны на флагштоках повисли красный флаг СССР и полосатое знамя Германского Демократического Рейха, немного напоминающее собой рабочий стол чертежника, а с той — штандарты непризнанной Дальневосточной Республики и США. Стороны выставили всего по одному часовому — дабы показать свои добрые намерения. Хотя любому разумному человеку было ясно, что где-то неподалеку (например, вон в том бункере на вершине холма) скрывается подкрепление на случай очередного конфликта.

На советской стороне неподвижно замер пограничник в парадном зеленом мундире пограничных войск КГБ, крепко сжимающий новенький «Штурмгевер-47». Дальневосточный часовой не был настолько стеснен в своих действиях — он прогуливался вдоль шлагбаума взад-вперед. Одет он был скромнее, в темно-синюю парадную форму ДВА; на ремне покачивался видавший виды АК-16.

Строго говоря, часовых было по двое с каждой стороны. На советской стороне маячил немецкий обер-лейтенант в форме крипо. В настоящее время он делал вид, что рассматривает девушек из числа туристов. На дальневосточной время от времени появлялся и снова исчезал в бетонной будке капитан американской морской пехоты. Нетрудно было понять, что эта граница (она же «временная демаркационная линия») разделяет не только русский народ, но и два мира, столь друг на друга не похожих. Здесь, на этой стороне неприступного рубежа, был мир социализма и народной демократии — а там, за Железным Занавесом, находился мир чистогана и наживы.

Мир, обычно именуемый «Западом».

Пусть и расположенный отсюда к востоку.