"Сильнейшие" - читать интересную книгу автора (Дильдина Светлана)

Глава 16

Лес

Дожди лили теперь каждый день. Много воды скопилось в котловине, где жили рууна — дикари поначалу поднимались повыше, а потом приняли решение поискать другое место. Рыжебровый, старый вожак, часто спорил с Седым — в конце концов швырнул в него тяжелым камнем и, кажется, велел убираться. Огонек не понимал — Седой был хорошим охотником. Сам он не радовался откочевке, но жить в котловине действительно стало невозможно. Горстка рууна с Седым во главе ушла на север, тогда как остальные направились на восток. На север отправились по настоянию Огонька — тот чуть наизнанку не вывернулся, объясняя, что идти надо туда, туда… жадно думал про север, словно умирающий от жажды — про воду.

Похоже, Седой считал Огонька чем-то типа одержимого — но слушал, поскольку тот умел лечить. А над головой стояло созвездие Ухо Лисички… на него и равнялся подросток.

Умеющие лечить — урши. Их почитали всюду. Но этого трудно было почитать — он почти ничего не умел, кроме как исцелять. Седой смирился с этим — значит, такой, какой есть.

Седой не мог понять, куда все время рвется этот чужак — и зачем. Что он боится харруохану, было правильно.

Но тот обрадовался, когда Седому пришлось покинуть племя. Это было странно. Горстка рууна не могла хорошо защищаться, не имела убежища… а он рвался вперед и вперед.

Седой давно бросил бы его, но пока на пути не попадалось ничего, пригодного для стоянки.

Только раз они отыскали небольшое озеро — спутники вознамерились остаться там, но Седой прислушивался, принюхивался, и настороженность не покидала его.

А чужак с рыжими волосами что-то говорил на птичьем языке, заглядывая в глаза — он не хотел оставаться.

Седой понял, что оба были правы — случайно ли тот, рыжий хору, стремился отсюда быстрее?

Ночью на них напали местные охотники. Их было совсем мало, поэтому никто из спутников Седого не погиб — и Белка вовремя подняла тревогу.

Но пришлось уходить, и быстро.

Котловину, подобную той, где жили раньше, нашла Белка. Девчонка обладала сверхъестественным чутьем — Огонек, привыкший вроде к необъяснимым способностям рууна, все же диву давался. По дну котловины — меньшей раза в три, но уютной — бежал тонкий ручей. Камни, скатившиеся со склонов, легко было перекатить ближе к центру и укрепить свежесозданные шалаши, чтобы те не сносило ветром. Мужчины рууна довольно удачно охотились, и скоро новое стойбище украсили невыделанные еще шкуры.

Еще две луны прошли быстро — Огонек почти позабыл человечий язык, зато на удивление ловко выучился подражать голосам птиц и зверей. Порой сомневался — не умел ли и раньше?

Потом дожди хлынули, раньше, чем ждали дикари. Два дня — бешеный ливень, порой приостанавливался — и гром просыпался, молнии зубами сверкали. Лес готовился — скоро небо начнет плакать, и долго еще не осушит слезы.

После дождей уже не первый оползень случился — но раньше все на другой стороне. А тут вроде прочно камни лежали.

Дочь леса, Белка, легкая и проворная, все-таки оступилась как-то на мокром камне — и покатилась вниз. Огонек неподалеку сидел, качнулся вперед, не сообразив, что она-то куда привычней падать. И сам не удержался. Полетел следом за ней; быстрее катился — обогнал, в ее щиколотку вцепился, ухитрился удержаться, дыхание перевел… Подполз к ней, надеясь не растревожить камни — а они, поразмыслив, поползли по склону быстрее его.

Огонек прижал девчонку к себе и зажмурился.

Почему-то было уютно и совсем не чувствовалось ударов — на миг почудилось, что находится в середине голубоватого рыбьего пузыря. Стенки упругие, прозрачные, легкие. Тепло было и даже спать захотелось.

Сообразил, что сидит, сжатый камнями со всех сторон, лишь когда Белка зашевелилась. Двигаться было сложно, однако в щели между камнями виднелось небо. Тогда закричал — и услышал встревоженные звуки, которыми обменивались между собой дикари.

Соплеменники опасались приблизиться к завалу — вдруг снова полетят камни? Все равно те, что там, не дышат больше, говорили Седому. Но тот настаивал, свирепо рыча, и отвешивал оплеухи особо робким. Тогда рууна по одному стали подходить и растаскивать камни. Понемногу уверились, что новый обвал не грозит, и стали шевелиться уверенней. Скоро между камнями увидели торчащую рыжую прядь. А потом услышали голос чужака и резкий визг Белки.

Подросток почувствовал, что способен дышать, только когда смог покрутить головой и увериться, что небо и лес никуда не исчезнут, и что крошечная девчонка рядом — верещит громко и вполне по-живому. Только тогда — выдохнул полной грудью, чувствуя головокружение и блаженную слабость. Дикари показались родными — обнял бы всех, если б не боялся упасть.

— Урши, урши, — твердили они, глядя со страхом на Огонька. А тот, весь в синяках, цеплялся за Белку — девочка оправилась на удивление быстро.

Огонек смотреть не мог на камни — осторожно, боясь подвернуть ногу, стал спускаться по склону вниз, благо, идти было недалеко. Дикари следовали рядом — на расстоянии вытянутой руки, и отдергивались, стоило полукровке качнуться невольно в их сторону. На Белку поначалу тоже поглядывали с опаской, но мать девчонки скоро отважилась потрогать собственную дочь, а после уже не отпускала от себя. Потрогали ее и другие члены племени, не исключая Седого. Тот — единственный — протянул руку и к Огоньку, но передумал, и просто шел сзади.

Больше всего Огоньку хотелось спать и остаться одному. Он даже забрался внутрь своего шалаша, хоть воздуха не хватало — не сразу лег, еще посидел немного, прислушиваясь.

А потом обнаружил себя лежащим на охапке травы, замене постели — не заметил, как упал. Свернулся калачиком и заснул окончательно.

Проснулся, судя по ощущениям, после долгого сна… ему почудилось, что снаружи женский голос произнес понятные слова, только вот что именно, Огонек разобрать не успел.

Он потянулся, зевнул. Было хорошо — тело побаливало после камней, но могло быть и хуже — отметил, удивился. Почти не болит… и синяков, считай, не осталось. Тут только сообразил, что слышал-то человеческую речь! Осторожно выглянул из шалаша.

Дикарей словно смыло — на площадке не было никого. То есть рууна не было…

Огонек увидел высокую женщину со смуглым, но бледным лицом и собранными в узел волосами цвета блеклого золота. На серый дождь походила она — очень холодный, скучный. За женщиной стояли двое мужчин с такими же узкими холодными лицами. Разных оттенков серого была одежда людей, и богато украшена вышивкой на рукавах и подоле — узоры, непонятные, угловатые.

Эсса? Похожи были на того, далекого, встреченного на дороге… Огонек подошел ближе.

— Полукровка? — удивлено произнесла женщина, — Здесь есть еще люди, кроме тебя?

— Нет, элья, — с трудом вспомнил, как надо обращаться к ней. — Я… и они.

— Но какая сильная вспышка! Она заставила нас свернуть с пути и мчаться сюда, чтобы найти… полукровку? Что ты сделал?

— Я… — тихо сказал Огонек, — я только закрыл ребенка.

— От чего, постарайся отвечать внятно, — откликнулась женщина, и в несильном голосе ее почудилось легкое раздражение. — Я не намерена вытягивать из тебя слова, словно искать в песке золото.

— На него падал камень. Прости, элья… — Огонек оглянулся в поисках дикарей, но те рассыпались по укрытиям. — Я почти позабыл слова.

— Это совершенно неважно, — произнесла женщина. Голос ее, негромкий, был глубок и ровен, и выговор напоминал о говоре эльо из башни, из давнего прошлого: — Мейо Алей нечасто одаряет своей милостью тех, кто недостоин ее и не способен оценить всю ее полноту. Ты использовал Силу, хоть я никак не могу понять, откуда в тебе умение пользоваться ей… и больше того. Кто ты? Откуда?

— Я… — он чувствовал себя ужасно неловко: почти голый, грязный, поцарапанный, во что превратились волосы, страшно сказать. — Я ничего не могу ответить. Не знаю, что отвечать. Сейчас я живу с ними, — кивнул в сторону дикарей. — Много лун уже…

— Но ты же пришел откуда-то? — нетерпеливо спросила она.

— Оттуда, — указал на лес. — Мы с ними перебрались к северу, когда их котловину залил дождь.

Она нахмурилась.

— А до леса?

Огонек вздохнул… нечего скрывать. Рассмеялся неожиданно для себя. От него снова требуют что-то… ну, получите. Только свое останется при себе.

— Меня нашли в таком же лесу, ала… элья, — поправился. — Я жил в полуразрушенной башне у человека. Имени его не знаю. Он был родом с севера, кажется… и ненавидел всех, кроме собственных слуг. Он умер, и я остался один… Ушел, не зная, куда. Меня подобрали юва…Я ничего о себе не помнил кроме последних двух весен жизни в башне. Не знаю, кто я и откуда…

— Полукровка. А вот откуда… — она задумалась. — Впрочем, бывает, если кто-то из родителей твоих жил в Чема или Уми… Рассказывай дальше.

— Нашедшие меня принадлежали к одному из Сильнейших Родов…

— Вот как? — женщина оживилась. — Их имена?

— Кайе и Къятта Тайау. — Первое имя словно песком в горле застряло, а второе произнести было тяжелее, чем поднять огромный валун.

— Вот как! — произнесла женщина-эсса с другой интонацией. И повнимательней взглянула на мальчика.

— Да… Младший брат взял меня к себе. Его человек тоже не смог прочесть мою память…

— Не смог?

— Да, элья. Он назвал это — паутиной… не помню, как это звучало точно.

Женщина на миг потеряла свое величие, стала на девчонку похожей, очень удивленную и очень юную:

— Туи-ши!? И тебя не убили? Оставили там?

— Да, элья. В Астале.

— Отправили на работы?

— Не совсем так… то есть не так совсем. Я жил в их доме, элья.

Улыбнулся невольно: вот Киаль поводит руками, звенят браслеты… лепесток огня на ладони…

Перед глазами мелькнуло черное тело энихи. Поморщился. Потом снова, досадуя на себя.

— Чего еще ожидать от этих… — презрительно произнесла женщина, и легкая гримаска исказила ее черты. — Дайте ему хоть что… нельзя же в таком виде!

Один из людей удалился — и появился снова. Огоньку бросили что-то широкое, серое, с прорезями для рук и головы, неглубокими разрезами по бокам — шионте, вспомнил он. Тот, из башни, носил похожее. Грубоватая ткань, не шерсть.

Влез в шионте, вскользь подивившись нахлынувшему безразличию к собственному облику, да и вообще ко всему. Вот и снова забросили мячик в очередную лунку. Возьмут с собой? Сам хотел, рвался на север. Сам понимал — с дикарями не жизнь, а мучение, хоть и незлые сердца у них… Быть среди эсса? Да наплевать.

— Значит, ты знаком с этими тварями, — задумчиво протянула женщина. — Это может быть любопытно. Следуй за нами.

Огоньку ничего не оставалось, кроме как повиноваться немедленно. Он взглянул на дикарей, пытаясь взглядом отыскать Седого или Белку, и последовал за северянами. Может, и лучше, что Белки не было, сообразил немного погодя. Начала бы рваться за ним… привязчивое существо. Вздохнул — девочка-зверек, а приятно…

У них были такие же грис, как на юге — мохнатые, только все пегие. Северяне велели Огоньку идти рядом, а сами поехали шагом. Скоро выбрались на дорогу — вернее, когда-то это была звериная тропа, чуть расширенная многими всадниками. Через несколько часов женщина приостановила грис, подождала, пока Огонек поравняется с ней. Оглядывала полукровку одновременно презрительно и недоверчиво:

— Что же ты умеешь?

— Я иногда лечил их, — мотнул головой в сторону стойбища.

— И как давно у тебя проявляется Сила?

Врать ему не хотелось, и он сказал чистую правду:

— Так? В первый раз, элья. Я хотел ребенка закрыть, очень — ну, и себя, — он, разумеется, предпочел бы ехать, а не идти, но не считал нужным об этом сказать. В душе поднималось хмурое злое упрямство: я ни о чем не стану просить… никогда больше. И никого.

— Кто вел тебя?

— Никто, — угрюмо откликнулся.

— Природное — открытая Дверь? У полукровки? — она покачала головой. — Это похоже на плохо придуманную небылицу.

— Можешь не верить, элья, — еще более хмуро ответил он. — Только кому понадобится вести полукровку?

— Что ж, верно, — уголок узкогубого рта дернулся в усмешке. — Я видела, иначе не поверила бы… Такого не было никогда. Кто твои родители, ты не помнишь?

— Нет…

— Неважно… пока это не имеет значения, — она замолчала. Больше с Огоньком не разговаривали.

Путешествие заняло восемь дней.

Он тоже молчал. К концу уже второго дня пути ноги болели уже так, что шел с видимым трудом. Ступни были изранены камнями и колючками. Пожив с дикарями, привык бродить по лесу босым, привык к отсутствию одежды — но северяне двигались слишком быстро, и не было возможности смотреть, куда наступаешь. Уже к конце первого дня мышцы ныли все, и кости, кажется, тоже, но Огонек упрямо шагал за грис, порой переходя на бег, когда те бежали быстрее. В начале пути несколько раз мелькала мысль — отстать. Он и пробовал, только тот или иной северянин оборачивался мгновенно, словно чуяли. А потом попытки такие потеряли смысл. Племя Седого осталось далеко.

Почти не отдыхали, даже ночью — торопились, верно. На коротких привалах с грис обращались теплее, чем с Огоньком. Ему давали поесть, но в остальном предоставляли себе самому. Только следили, чтоб не ушел от стоянки.

Пару раз они охотились на маленьких оленей — и главная женщина, похоже, была среди всадников не худшей добытчицей дичи. Только разделывать туши она предоставляла другим, и на мертвых зверей смотрела презрительно.

Местность вокруг менялась — лес вытеснили открытые пространства с высокой жесткой травой, дорога становилась неровной — приближались к горам, и порой тропа заметно шла вверх. Эсса переговаривались между собой на вполне понятном Огоньку языке, но смысл фраз ускользал зачастую — больно уж длинно и вычурно. Начав с одного, они незаметно переходили совсем к другому. Впрочем, в собеседники Огонька никто не звал.

Страха он не испытывал, и как-то сам обратился к женщине-предводительнице:

— Элья, почему вы свернули с пути? Хотели кого-то найти вместо меня?

Северянка смерила его холодно-неприязненным взглядом, но отозвалась:

— Нет. Но это мог быть кто угодно. Только не… ты.

Относительно ровные места постепенно сменялись более отвесными; подъемы чередовались со спусками. Высокие деревья незаметно уступили место жесткому кустарнику, а скоро Огонек понял — горы, что все время виднелись дымкой на горизонте, ныне совсем рядом.

Теперь они шли через горные отроги, и время от времени на пути попадались небольшие деревни. Луна, не скрытая деревьями, висела низко — огромная, тусклая, плоская, как кругляшок из речного перламутра. По ночам в скалах раздавался грудной плач ветра — или ставшей ветром души; и никто не стремился утешить ее.

К вечеру предпоследнего дня перед глазами открылась пропасть, через которую вел подвесной мост — хлипкое на вид сооружение, состоящее из натянутых веревок, привязанных к столбам по разные стороны пропасти, и деревянного настила, который прогибался под собственной тяжестью. Ветер раскачивал мост — слегка, но довольно для того, чтобы у мальчишки екнуло сердце.

Огонек тихо охнул. А всадники спешились, и первый из них как ни в чем не бывало повел грис за собой. Животные слегка беспокоились, но, кажется, были привычны.

— Я туда не пойду! — вырвалось у мальчишки, и он ощутил ужас перед высотой, как и на башне. Но там, рядом с оборотнем… там было легче.

— Пойдешь.

Один из мужчин подтолкнул его в спину.

— Я не могу! — отчаянно глядя на невиданное сооружение, он попятился назад.

— Значит, ты упадешь. Не заставляй тащить тебя за шкирку — из-за этого могут выйти неприятности всем.

Огонек закусил губы. Сделал шаг. Потом еще. Двигался медленно, вцепившись в веревочные поручни, стараясь смотреть в небо. И ни в коем случае не вниз. Вспомнил Хранительницу — там было еще выше. Пытался представить, что его поддерживает горячая сильная рука… как на башне. Почти поверил в это, но услышал едва различимый хруст дощечки под ногой.

Огонек не сдержал крика, прыгнул вперед и упал на мост лицом, вцепился в доски руками.

— Ты так и будешь лежать? — донеслось с края обрыва.

Он поднял голову, с ненавистью взглянул вниз, в пропасть, где рос клубящийся кустарник, и пополз по мосту; полз, пока не ощутил твердую землю. С трудом встал. И, поднявшись, упал на траву.

Остальные преодолели мост быстро.

— Я не поверила бы, что у этого слизняка имеется хоть какая-то Сила! — бросила женщина.

— У всех свои страхи! — огрызнулся мальчишка. Он был зол на себя.

И до конца пути угрюмо молчал уже по собственной воле — не из-за того, что с ним говорить не хотели. Деревушки попадались все чаще, и он не слишком удивился, когда сообразил — перед ним не причудливое горное образование, творение ветра и времени, а высеченный в скалах город.

Он уже до того устал, что глаза сами закрывались — даже радоваться окончанию пути не мог.

Северный город ему не понравился — после Асталы. Камень… красивый, надо признать. Порой тусклый, порой искрящийся — светлый, темный, полосатый… уступы бесконечные, ни одной ровной улочки — или от усталости так казалось?

И — трава, растущая из щелей покрывающих дороги и лестницы плит, или просто между камнями. Высокая, низкая, порою на вид и наощупь колючая — или мягкая, словно шерстка новорожденного зверька…

В Астале пахло медом. Здесь — полынью и пылью. Я ведь в другое время в Асталу попал, равнодушно отметил он про себя, а глаза, несмотря на усталость, невольно обшаривали встречных — хоть одну знакомую фигуру искал. Полно… они все остались далеко.

Раздвигая телами и взглядами жаркое марево, полукровку провели через полгорода и, наконец, ввели в прохладную галерею, а после — в зал по широким ступеням. Тут были люди — много меньше, чем на улицах, все больше в сером, но у заметной части их алая кайма украшала туники. Все лица перед взором Огонька сливались в одно большое пятно. Но он все же заметил, что женщина, с которой он приехал, подошла к другой и заговорила, указывая на него.

— Любопытно. Иди сюда, — позвала та — высокая, с длинной толстой косой — такие косы на юге носили мужчины. Только украшали золотыми подвесками, а у этой — кожаный ремешок через лоб, алый, плетеный.

Огонек подошел. Это далось ему трудно, ноги от усталости дрожали и отказывались слушаться.

Женщина смерила его взглядом. Некрасивая, но примечательная острыми чертами и надменным взглядом своим. И голос ее оказался ниже, чем у той, с кем Огонек добрался сюда.

— Как необычно… Знаешь, а ты права, сестра моя. В нем и в самом деле есть нечто, вызывающее интерес. Мне достаточно одного взгляда, хотя попозже я проверю, что полукровка представляет из себя по самой сути своей… — Она дала знак окружающим расступиться, и Огонек оказался в центре широкого круга.

Оглядел их всех и сел на пол, холодный, серой и голубой плиткой выложенный. «Вот не встану… Не могу»…

Женщина лишь усмехнулась. Но стоящие рядом нахмурились. Едва уловимый жест рукой — и мужчина вскинул кисть, радужный осколок вспыхнул перед глазами. Огонек дернулся в сторону, машинально выставил руки, защищаясь.

…Нож-осколок ударился о голубую сферу, возникшую вокруг Огонька, и отскочил, со звоном ударился об пол. Погас. Сфера мерцала несколько мгновений, как показалось подростку — угрожающе. Потом исчезла. Так, как и тогда, при обвале…

Было очень-очень тихо.

— Ши-алли! — хрипло проговорила женщина. — Я поражена… Но как? Почему? — Замолчала, глядя на Огонька, словно на что-то не могущее существовать в природе. Немного справившись с изумлением, проговорила задумчиво: — Он пригодится… весьма пригодится. Уведите… В Ауста… да, пока пусть побудет там. Выделите комнату…

Огонька увели, наконец дали вымыться и переодеться. Он попросил, чтобы волосы ему оставили примерно длиной до середины спины, остальное отрезали — и заплел наспех косу по-южному. Накормили и оставили одного в маленькой комнатке. Вместо дверного полога тут была настоящая дверь — легкая, из сплетенных прутьев; ее заперли на засов. Наверное, даже Огонек мог бы выломать такую дверь — только зачем? Сам рвался на север.

Полукровка огляделся, первым делом заметил кровать. Как раз кровать ему и была нужна; впрочем, и пол сошел бы, лишь бы не холодный. Рухнул на постель и заснул мертвым сном.

Проснулся, ощутив чье-то присутствие.

Рядом стояла девчонка. Примерно на год помладше Огонька, смуглая — но кожа тонкая, почти видно, как кровь под ней бежит; голубоватая жилка на виске… с длинными косами, в узком сиреневом платье без рукавов. Эдакий цветок лесной, всю жизнь росший в тени.

Огонек сел на кровати, протер глаза.

— Здравствуй. Ты кто?

— Я Атали. Моя мать привезла тебя сюда. Я пришла, чтобы поговорить с тобой.

Она смотрела с немного свысока, отстраненно и с любопытством — и любопытство это просвечивало сквозь маску «взрослой». А в ушах ее были серьги — пушистые шарики из белых перьев, на бронзовой цепочке; они качались, но не звенели.

— Скажи, ты в самом деле прошел такой большой путь? Один — по лесам, с юга — через племена дикарей?

— Да.

— Тогда, полагаю, ты не откажешься рассказать о том, что видел… Ведь ты пробыл на юге достаточно долго?

— Да. Был, — меньше всего хотелось рассказывать северянам о юге. Если бы просто любопытными были, а то… словно сколопендру рассматривают, и противно, и страшновато, а тянет взглянуть.

— Расскажи, — девочка уселась на подоконник, обхватив колени руками, — Я много читала, но не видела ни одного — даже в Шема и Уми еще не брали меня. Те, кто наделен Силой Тииу… о них рассказывают одно и то же. Правда, они настоящие чудовища?

— Они… да, они страшные. Те, кто стоит высоко, — нехотя признал Огонек. — А других я толком не видел.

— Ты сумел удивить мою тетю. Она сказала — порой и на дороге можно подобрать полезное, и среди кучки камней отыскать золотое зерно. Правда, что за зерно, она не уточнила, — огорчение плеснуло в голосе.

— Да ну? — передразнил чуть насмешливо. — Тетя — это с косой? Что же, она тут самая главная?

— Лайа… моя тетя, и Лачи, он из Хрустальной ветви. Она говорит, что ты странный. Нечасто видим полукровку с Силой; собственно, и самих полукровок я не видела ни одного… — Девочка вскинула блеснувшие любопытством голубые глаза. — А ты совсем такой же, как мы. Ты в самом деле обладаешь такими способностями, чтобы удивилась даже Лайа?

Огонек с усмешкой подумал — видно, тетя не больно откровенна с племянницей. Но она… ничего вроде. Хотя говорит непривычно — напевно, и длинно.

— Я мало что могу. Но полукровка, у которого Сила, диковинка, так? Скажи лучше, что за гадость в меня полетела?

— А! Так ты сам не знаешь? Мы видели очень сильную защиту, лучшую из возможных… ее хватило, чтобы удержать «радужный» нож, брошенный одним из нашей Опоры. Знаешь о ножах этих? Они вспыхивают осколками радуги, когда срываются с ладони владельца…

— Нет. Ты по-человечески объясни, — вздохнул Огонек.

— Жизнь в теле — поток, который нетрудно остановить, как плотиной перегораживают реку. Можно остановить навсегда, а можно вскорости разрушить плотину, и жизнь потечет дальше, свободная. Нож радужный убивает, если захочет хозяин его — конечно, если тот, в кого полетит осколок, не ставит щит. Или ставит, но слишком слабый.

— Значит, если бы я не смог защититься, я бы умер? За что, интересно? — Поджал ноги, обхватил их руками, напрягся.

— Ты бы покинул тело… лишился сознания. Не думаю, что тебя убили бы, — поморщилась, смешно, словно белка повела носиком, — Ты вызвал гнев. Больно уж нагло ты себя вел, говорят. Потом бы тебя вернули к жизни.

— Ах вот как… Потрясающая доброта. И вы все умеете вот так… бросаться осколками?

— Не все. Это оружие воинов.

— А все это — Тейит? — с трудом вспомнил слово. Кайе говорил проще — Крысятник.

— Это наш город, — кивнула Атали. — И его окрестности — все это Тейит. Горы ближе всего к небу, так же, как Астала — к Бездне, так говорят. А ты постарайся вести себя вежливо — скоро тебя позовет моя тетя… может, и Лачи там будет. — При этом имени мордашка девочки снова сморщилась.

— А почему тебя ко мне пустили? — поинтересовался Огонек. Он не разобрался еще, пришлась ему по душе эта странная девчонка или же нет. Забавная… косу в пальцах вертит, кончик в рот тянет — как маленькая. А глаза вроде неглупые.

— Потому что я племянница Лайа. И мне интересно. Расскажи мне про юва…

— Да тебе-то они зачем? — вздохнул. Все тело ныло после восьми дней пути чуть не бегом за грис.

— Жаль тебе, что ли? — возмутилась девчонка, и медлительная напевность на миг покинула ее речь.

— А тебе не приходит в голову, что я не хочу о них говорить? — отозвался резко. Атали примолкла, покусывая косу.

— А этот… оборотень, какой он? — не сдержалась; любопытство так и слышалось в голосе девочки. — Говорят, последний такой родился больше ста весен назад… и умер еще ребенком.

— Он… Разный, — неохотно ответил Огонек. Вот уж о ком точно говорить не хотел… и молчать не мог. — А ты-то что знаешь о нем?

— Я знаю, что все, способные использовать Силу, идут к ней как мы — чисто, или как юва — с помощью страсти, неважно, какой. Мы — и они — используем ключ от двери, которую каждый раз приходится открывать. Кому-то это дается совсем легко, кому-то много тяжелее. А тот… для него дверь распахнута. Через него темное пламя выходит в мир. — Атали вздохнула. Как большая, с усмешкой подумал Огонек. Но слушать высокий голосок было приятно.

— А что еще?

— Еще? Ничего. Сила южан сводит их на уровень зверя, который повинуется только инстинктам. А пламя, само выходящее из дверей… Кем должен быть носитель его?! Неужто может существовать такая жестокая тварь, как о нем говорят?

— Мне трудно об этом, — признался не ей — самому себе.

— Почему?

— Пойми… я разное видел. Знаю — все, что о нем говорят, правда. Но со мной он был не таким. То есть… разным он был.

Рука невольно скользнула вниз, тронула зажившие шрамы — не видно под тканью. Вспомнились поездки на грис, звонкий смех его самого и мелодичный, грудной — того, оборотня. Как он со смехом обстреливал мальчика желтыми сливами, уворачиваясь от таких же, как Огонек пел ему на закате, и лицо айо было детским почти… Потом бок заныл — давно затянулись раны, а все еще больно…

— А каким? — требовательно спросила Атали.

— Разным… — Огонек закрыл глаза, и рядом нарисовалось лицо, губы отчаянно шепчущие «я и с ними пытался…» — Мелькнула мысль — и зачем это все? Она не поймет. И стараться не станет. Закончил безнадежно-неловко:

— Он даже врать не умеет.

— Уж это ему было не нужно, — рассмеялась Атали. — Подумай сам. Врут, когда больны на голову или когда боятся. А у тебя он вызывал страх?

Огонек улыбнулся невесело:

— Он способен вызвать страх и у камня. А у вас в городе есть полукровки? — предпочел сменить тему.

— Есть… Это большой позор. В дальних поселениях эсса могут порой встретить южан…

— Значит, позор… и как вы к ним относитесь? Чем они у вас занимаются?

— Их очень мало. У меня не было случая познакомиться с ними поближе. Наверное, выполняют всякую грязную работу… Кто их обучит иному? Но ты — другое, у тебя Сила.

— И вы примете меня, как равного! — съязвил, стараясь, чтобы тон был как можно обидней. Не хотел он цепляться к этой девчонке, она-то пришла с добром. Но так устал… И снова — чужие вокруг. Даже к Седому с Белкой успел привязаться, и их потерял, а ведь раньше не думал, что пожалеет. «Это несправедливо!» — едва не взвыл.

— Чем ты недоволен? — Атали не обиделась — удивилась. — Ты, может быть, станешь одним из целителей Обсидиана… или Серебряных. Или помощником их, если сам так и не раскроешься полностью.

— Зачем мне это? Я слабее. Держать при себе, как диковинку?

— Ты говоришь совершенно нелепые вещи. У тебя будет все…

— А что такое «всё»?

— Хороший дом, например…

— Дом! — Огонек вздохнул и уткнулся лицом в подушку, зажмурился. — Когда меня сюда вели, я шел пешком и так изранил ноги, что почти не могу ходить. А твои сородичи ехали верхом. Только никто даже не подумал взять меня в седло.

— Они ехали шагом. Ты же спокойно шел рядом.

— Спокойно шел… да я не знаю как сейчас смогу ходить! А когда я от усталости сел на пол, в меня полетел нож… непочтительность к Дому Светил… Амаута! — почти выкрикнул он любимое ругательство Кайе. Девочка вздрогнула.

— И ты говоришь «будет всё»! — выдохнул мальчишка голосом, полным яда.

— Ты мог и попросить помощи! — вскинула бровки Атали, оскорбленная и… красивая. Она выглянула за дверь и что-то сказала. Скоро принесли коробочку с темной густой мазью.

— Держи, мне вовсе не жаль! — ноздри девочки дрогнули — обиженная, но не желающая это показывать. — Пока достаточно здесь, если завтра не заживет, я позову целителей.

— Спасибо… — пробурчал Огонек и немного смущенно принялся за свои царапины и ушибы.

Атали стояла рядом, глядя в другую сторону.

— А ты злой — я удивлена… Нет бы чувствовать благодарность… Не то что бы мне, вообще… не за мазь.

— А за что?

— Тебе дикари и эти… на юге ближе, да? Тут получишь возможность наконец-то стать человеком!

— Потому что сумел удивить вашу Лайа? Мне вас благодарить не за что; подобрали игрушку на дороге. Как и южане. Да надоело мне так!

— Так и тебе может быть польза, если не станешь вести себя, словно не имеешь понятия о воспитании.

— То есть если буду вас слушаться? — ехидно уточнил Огонек.

— Ну да, — Атали смотрела совершенно невинно. — Старшие лучше все знают.

— Ну и за что тут благодарить?

Ему показалось, что девочка сейчас заплачет.

— Ты просто… оставался бы в пещере… или на юге! Там тебе самое место!

— И почему же это?

— Потому что ты неблагодарный, самонадеянный и злой! И еще испорченный!

— Ха. А вы добрые благородные и мудрые, да?

— Да!

— И скромные… — фыркнул Огонек.

— Да! — не думая, выпалила девочка.

Огонек упал на кровать и расхохотался. Атали обиженно выбежала из комнаты, и, казалось, пушистые шарики серег просто летели рядом с ее головой.

Огонек еще посмеялся. Потом просто валялся на кровати и ждал.

Скоро за ним пришли — одного из вошедших он помнил, этот человек был в отряде, доставившем полукровку в Тейит. А вообще-то многие северяне казались подростку похожими… он знал, что это пройдет. Поначалу и южан едва различал, привыкнув к эльо и слугам его. А уж теперь — тем паче, насмотрелся на дикарей, а от людей отвык…

Тем не менее, пока шел за провожатым, разглядывал все без особого интереса. Найдется место, сказала девчонка. Ну и пусть поскорее бы… а осмотреться можно и позже. Каменный город сотни лет простоял и никуда не сбежит.

Огонька отвели в полутемную комнатку с потолком в виде ночного неба. Светящейся краской нарисованы были звезды — не сразу понял, что видит рисунок, поначалу обмер, завороженный мерцающей красотой. Задрав голову к потолку, опознал созвездие, которое звал Хвостом Лисички, в отличие от ее Уха… и другие, родными ставшие давным-давно.

Женщина сидела в кресле, сложив руки на коленях; смотрела на него. Оторвавшись от созерцания потолка, он спохватился и слегка склонился в знак приветствия. Женщину узнал — та, которую вроде бы звали Лайа… и волосы убраны так же, только ремешок не алый, а белый, и прозрачными камнями украшен. Она взглянула в сторону, на большой мутно светящийся полукруг, вделанный в стену, перевела взгляд на Огонька.

Тот ждал.

— Подойди, мальчик, — велела она.

Подошел, стараясь ступать неслышно — все звуки казались тут грубыми.

— Сядь, — она указала на маленькую скамеечку у ног. — Как давно у тебя проявились способности?

Он сел на краешек.

— Я не следил за ними, элья. — Похолодело в груди. А ведь придется рассказывать…

— Как странно… Почему же южане тебя отпустили — с таким даром?

— Они не знали.

— Не знали? — изумленно произнесла женщина, — Да ты что? Это видно… как пожар на небе. Впрочем, ведь ты сам удивился, поставив защиту. Я видела.

— Да. Я не знал, что могу защищаться. Знал только что могу лечить. И то… недолго, и легкие раны.

— Не ври мне! — резко сказала она, и низкий голос грубее стал по звучанию. — При чем тут лечение? В то, что никто не вел тебя, я поверить могу — бывает, хотя и редко… и не с полукровками. Но Ши-алли не возникает сама по себе! Это сделал кто-то на юге? Кто и зачем?

— Мне нечего сказать, — повторил Огонек.

Она задумчиво посмотрела…

— Что ж… — и протянула руку. Почудилось — звезды посыпались с неба, огромные, колючие и тяжелые.

Огонек дернулся назад, пытаясь уклониться от них…

…и провалился куда-то, будто черная яма разверзлась в его голове. Очнулся на той же скамеечке, ощутил сильную сухость во рту, пошарил глазами по сторонам — воды не было. Опомнился, глянул на сидевшую перед ним. Лицо женщины было задумчивым и удовлетворенным.

— Что ты сделала, элья?

— Ничего… Хотя стоило бы — ты чересчур дерзок. Ты действительно малых способностей айо, и целительство ближе сути твоей; такого — по возможностям — среди полукровок еще не встречалось. И Сила эта раскрылась, словно бутон по весне, хоть ты и врал мне, что никто не помог на пути. Но защиту, Ши-алли, тебе дал другой.

— Мне не известно ничего об этом! — сквозь сжатые зубы сказал Огонек. — Я не вру! Так кто — и почему?

— Тот, кто вел тебя. Он слишком силен для человека… скорее чудовище. Я видела кровь и огонь, — сказала Лайа с легким презрением. — Не знаю, хотел ли он это дать именно это… но ты сам оказался подходящим материалом, чтобы так получилось. Интересное стечение обстоятельств…

— Я не понимаю, — обреченно прошептал Огонек. — Он не говорил…

…Страшным был «путь». Лучше не вспоминать. Конечно, тяжело возражать лавине или вулкану — но ведь он и не хотел возражать. Открыт оставался, даже когда вулкан грозил перелиться внутрь и выжечь душу подростка. А может, все-таки выжег какую-то часть?

Лайа наблюдала за ним:

— Думаешь о нем часто?

— Почему бы и нет? — спросил тихо, но с вызовом.

— В самом деле, почему бы и нет. Южане… — не понял, что означает презрение в голосе. После подумал — знал ли Кайе, что натворил? Нет, вернее всего.

— И что теперь будет?

— Ты понимаешь, что такое Ши-алли?

— Не очень, элья. Это то, что всегда со мной и защищает меня от плохого?

— Данная относительно слабым — пожалуй, в какой-то мере. Она не имеет особого значения, как и ее даритель. Но у тебя сейчас лучшая защита из всех возможных — и сама охраняет тебя, вне умения взывать к ней. Непробиваемая стена. И тот, кто тебе это дал, не пробьет эту стену. Ты единственный сейчас, мальчик, против кого он бессилен с помощью своего огня — если захочешь закрыться.

Огонек молчал, пытаясь осознать услышанное. Бессилен? Чтобы Кайе не мог ничего сделать Огоньку? Чушь какая-то. Он может заставить камни позеленеть от страха.

— Ты хоть что-нибудь помнишь о прошлом? — вопрос застал мальчишку врасплох. — Что-нибудь из событий, пережитых тобой до башни?

— Нет, элья. Только… однажды я вспомнил птичку, серебряную.

— Интересно, — женщина недоуменно нахмурилась, потом улыбнулась. — Детская игрушка? Ты помнишь ее хорошо?

— Не знаю, элья.

— Если я прикажу человеку изобразить твою птичку, хватит ли у тебя воспоминаний на то, чтобы объяснить вид ее? Это может пригодиться, и нам, и тебе.

— Да, элья, — Огонек на мгновение зажмурился. Птичку он никогда не забудет, как и обломок другой игрушки, оставленной под листьями комнатного деревца на юге… А потом в голову пришел еще один вопрос:

— Скажи, ты смогла… что-то увидеть во мне?

— То, что было в Астале — странно было бы этого не разглядеть. Это время не охвачено паутиной.

— Паутина на памяти — это что?

— То, что не дает другим восстановить ее. Ты наконец доволен?

— И она… навечно? — потерянно спросил Огонек. Следующая фраза прозвучала громом:

— Не думаю.

— Память… вы можете мне вернуть?

— Весьма не уверена в этом.

— Но тогда… там, на юге, сказали — память запечатана прочно… паутиной?

Лайа покусала губы, пытаясь сдержаться.

— Мальчик, паутина лишь накладывается сверху и со временем тает. Год назад и мы ничего не смогли бы. Но время прошло… и, кажется, пребывание у дикарей в этом смысле пошло тебе на пользу, не представляю себе, почему. Паутина же… ее накладывает уканэ, обладающий большой Силой, и рисунок у каждого свой. Распутать ее невероятно трудно — можно по ошибке не ослабить узел, а затянуть гораздо крепче. А если порвать… можно убить человека или сделать его идиотом.

— Значит, и память вернется?

— Нет! То есть, я не исключаю такую возможность… у тебя сохранились в голове образы, и они начинают всплывать все чаще. Пожалуй, я погорячилась — со временем паутина окончательно растворится и, вероятно, ты вспомнишь не так уж мало… Пока хватит, — женщина отвернулась. — Тебя поместят в другую комнату… если хочешь, принесут книги, или что скажешь — можешь заняться образованием. Вряд ли ты много знаешь…

— Мало… и книги мне мало скажут — я не умею читать. — Подумал и сказал, раз уж ему отвечают: — И я не хочу все время сидеть взаперти.

— Хорошо. Тебя будут выводить на прогулки. По улицам. Только не надейся сбежать… это и в самом деле не выйдет.

— Выводить на прогулки… я пленник?

— Скажем иначе. Ты слишком ценное приобретение, чтобы оставить тебя без присмотра.

— Ценное? И что же вы собираетесь… — сжал губы, плотно. — Я не хочу быть очередным «приобретением».

— Какой ты беспокойный ребенок… Никто не желает тебе зла.

— А если я не хочу оставаться у вас на виду?

— И что ты выиграешь? — спокойно спросила она. — Тебе предлагается хорошая жизнь, твои способности могут быть призваны во благо людей. Хорошие целители и у нас нечасто встречаются.

Огонек молча кивнул. Тут возразить было нечего. Хотя очень хотелось.

— Я одно прошу — позвольте мне ходить по городу без охранника и когда вздумается. Я дам вам слово, что не убегу.

— Можно подумать, тебе есть, куда бежать, глупый ребенок, — Женщина подумала, извлекла из подлокотника кресла прозрачный камень на серебряной цепочке: — Хочешь ходить один — носи, не снимая.

— Хорошо, элья, — тронул камень — похож на хрусталь, холодный. — Я не буду пытаться его снять, — накинул цепочку себе на шею.

Лайа кивком отпустила его. Хмуро, тяжело поглядела вслед.

Поежилась невольно, вспоминая бледные уже нити паутины. Нельзя ошибиться… Создавший эту паутину когда-то был спутником сестры Лачи… много прошло весен, и неприятно — будто холодом дохнуло из пещеры мертвых. Того человека дружно не любили и Обсидиан, и Хрусталь… похоже, он был не в себе — подозрительный, непонятный. Когда он исчез, сестра Лачи вздохнула свободно… думали, он погиб, не стали искать. А он — просто ушел, оказывается.

А через три весны сестра Лачи родила близнецов… поговаривали, что отцом их стал один из Медных. И он, и женщина отправились к предкам почти одновременно Лайа усмехнулась. Ветви позаботились друг о друге… естественно, не рассчитывая на ответную заботу!

Огонька тем временем проводили в другую, но похожую комнатку — эту как следует рассмотрел. Ничего лишнего — баловать полукровку, похоже, не собирались. Но кровать, стол, табуреты из хорошего дерева; как у южан, полог на двери — кожаный, крашеный в синий цвет, расшитый по низу двойной каймой узора: сверху птицы летящие, снизу утки, сидящие на волнах. А на окне занавесь легкая — от мошкары. Несколько горшков и кувшинов — трехногие, четырехногие и с простым плоским дном, расписанные разноцветным орнаментом. Повертел в руках один из кувшинов, пытаясь в причудливом сочетании линий найти контуры зверей или птиц — так ничего и не вышло.

Стоило Огоньку осмотреться, как появилась Атали.

— Я буду приходить к тебе в гости, не против?

— Нет, не против, — он улыбнулся, — Прости, я тебя обидел…

— Ничего… Ты же не наш, а с юга. Там принято вести себя так… — Она обвела глазами комнату. — Если что надо, скажи, принесут.

— У меня все есть.

— Что тебе сказала аньу? Лайа, — поправилась девочка, с явным обожанием произнеся имя тети.

— Пока ничего. Позволила мне ходить по городу. Неохотно так. Вроде как все…

— Это хорошо. Это правильно… — девочка уселась на подоконник, прикусив кончик косы.

— Я хочу помочь тебе освоиться.

— Так велела эта, с косой? Или твоя мать?

— Ой, снова ты! — поморщилась девочка. — Мама обязала позаботиться о тебе, но я бы и без того пришла, хоть ты и совсем невоспитанный. Я расскажу, что и как устроено в Тейит. Думаю, тебе полезно будет узнать, раз уж ты выспросил у тети разрешение ходить в одиночку.

Огонек уселся было на табурет, но передумал и плюхнулся на пол — привычней. Атали снова смешно и недовольно повела носиком, но очередного замечания не отпустила — просто приступила к рассказу.

Теперь Огонек знал — место, где его поселили, называется Ауста — длинный с тремя углами пристрой, каменный, как почти все дома в Тейит, отделенный от улицы уступом в человеческий рост. Узнал о городе и окрестностях много — язык у Атали подвешен был хорошо, хоть ее немного монотонная мелодичная речь усыпляла. Несколько раз ловил себя на том, что вскидывает голову, распахивая полузакрывшиеся глаза, и пытался вспомнить окончание прозвучавшей фразы.

Наконец Атали примолкла — причиной тому была пожилая служанка, принесшая миску бобов, лепешку и ломоть белого сыра. Глядя, как жадно Огонек уставился на еду, девчонка вздохнула.

— Полагаю, на сегодня с тебя достаточно… — похоже, она могла без передыху говорить еще сутки.

— Погоди, — остановил Огонек. — Если бы ты показала мне выход, и хоть немного дороги в город… После дикарей не сомневался — и в каменном переплетении улиц не заблудится. А люди… вряд ли страшней всего пережитого.

— Да, конечно, я покажу! — просияла Атали, а полукровка неуверенно потянулся к лепешке. Есть среди дикарей привык, а девчонки простой — застеснялся. Впрочем, она оказалась догадливой — отвернулась и смотрела на улицу.

— Пожалуй… идти можно, — неуверенно сказал Огонек некоторое время спустя, отодвигая пустую миску. — Так что у вас где?

Атали с готовностью спрыгнула с подоконника.

— Идем! — она встряхнула головой, косы разлетелись.

Вышли на улицу. Город, высеченный в скалах, изнутри еще больше казался одновременно строгим и причудливым — словно прихоть ветра. Камень… жил. Огонек слово бы дал, что он дышит, переливается, повинуясь внутренним своим импульсам. Лесенки и уступы перетекали друг в друга угловатыми водападиками. А вот деревьев было немного, все больше кустарник с узкими листьями и мелкими душистыми цветами.

Огонек озирался.

— Тут красиво…

— Конечно. Тейит возведена мастерами — некоторые уголки ее воистину неповторимы. Например, поющие камни на площади Кемишаль… А там, на юге… как живут?

— Там тоже очень красиво — правда, там, где знать. Но у вас, наверное, так же?

— Наверное… А что?

— Я хочу посмотреть. На все.

— Ну… — Атали засмущалась внезапно, решительно мотнула головой: — Я вниз не пойду. Один иди, если хочешь.

— Хорошо. Расскажи, что и как.

Она объяснила дорогу…

— Это невероятно! — Лайа переплела пальцы. Высокий мужчина, сидевший в кресле возле окна, не повернул головы, но Лайа чувствовала его усмешку.

— Везение, говоришь? Моя дорогая, ты забываешь, что юва тоже способны играть.

— Не так сложно! — торжество было в голосе Лайа. — Они опасны вблизи, когда могут ударить… Но не отделенные временем и расстоянием. Этот щенок инициирован Кайе Тайау и несет на себе Ши-алли!

— Интересно, почему же ему позволили покинуть Асталу? — задумчиво проговорил Лачи. — Къятта, кажется, способен в открытую напиться крови родной матери, но дураком я назвать его не могу. А уж их дед…

— Мог и не знать, чем развлекается его младшенький внучек…

— Но не Къятта. Ты думаешь, за ними не наблюдали послы? Он не выпускает из виду брата. Кессаль не следит пристальней за бегущей в траве добычей.

— Желание позабавиться, — надменно вскинула голову Лайа. — Он знал, что у мальчишки нет шансов спастись!

— Трудно поверить, что мальчик все-таки выжил. Или это просто изящный ход… Мальчишка шел в нашу сторону — случайно или намеренно? Его мысли для нас бесполезны — мальчик ничего не знает…

— Может быть, ты и прав. Но зачем отдавать нам такое сокровище?

— Сокровище? Чем же? — Лачи поднялся. Широкоплечий и статный, он напоминал изваяние — и кожа его была очень светлой, больше походила на золотой мрамор. — Мальчик довольно слабенький айо. Ши-алли — хорошая вещь, но она имеет смысл лишь вблизи. Вряд ли Кайе Тайау захочет Огнем уничтожить мальчишку… даже если и так, нам-то какое дело?

— Полукровка несет на себе щит от его Огня, и может… — она не договорила, прикусила губу, хмуро и пристально глядя на соправителя.

— Не смеши, дорогая. Силой — да. Но Кайе свернет шею этому щенку быстрее, чем тот успеет достать чекели.

— Не так-то просто поднять руку на того, кого вел. Обратное куда проще.

— Непросто. Но вполне можно. И мальчик… погляди на него. Разве он ненавидит южанина? Похоже, сам еще не понял, как относиться…

— Еще бы! — фыркнула Лайа.

— Дорогая моя, по-моему, ты ошибаешься, — уголок рта Лачи дрогнул. — Забавы наших соседей оригинальны зачастую, но не стоит видеть повсюду наиболее отталкивающие грани Юга. Этот мальчик еще дитя.

— Ты бы видел, как изменилось его лицо при упоминании южного имени!

— А чего ты хотела, сестра по ступени? Он жил там и наверняка насмотрелся.

— Я могу и взглянуть подробней на память полукровки, — издевательски произнесла женщина, — Хотя подобное не доставит мне особого удовольствия!

— Дорогая, я вовсе не требую от тебя подобной великой жертвы…

— Все это чепуха, — голос Лайа стал холоднее. — Раз уж полукровка у нас, надо найти ему достойное применение…

— Они кое-что должны нам за реку Иска… — задумчиво проговорил Лачи. — Стоит приручить мальчика.