"Сильнейшие" - читать интересную книгу автора (Дильдина Светлана)

Глава 17

Шестнадцать весен назад, Тейит

К светлой коже девушки шли бледно-голубые камни. Зачесанные высоко волосы подчеркивали надменную неправильность черт. Лайа совсем не была красива… но это лишь придавало ей своеобразия.

Целительница склонила голову перед девушкой, и хотела проследовать дальше, но Лайа остановила ее.

— Моя сестра будет здорова?

— Да, Белый Луч.

Тень колебания скользнула по лицу девушки.

— Она не станет уродливой? Лоши оставляет страшные пятна…

— Нет, элья. Болезнь вовремя распознали.

Лиа-целительница испытывала глубокую грусть. Бедняков, заболевших лоши, убивали, словно крыс, и выжигали болезнь из домов. А Элати окружена заботой, и не должны проникнуть в город вести о подлинной сути болезни.

Тем более не должны они достичь слуха посланников юга.

Лиа все понимала. Лайа пока не произносила слова избраннику, но целительница знала — та бесплодна. Лоши не только на лице оставляет следы — если сестра девушки тоже потеряет способность носить детей, придется принимать дитя из Серебряных — но самое страшное для Лайа то, что она никогда не займет места правительницы. Кесса все силы отдаст воспитанию принятой девочки, и добьется, что ее провозгласят преемницей Кессы.

Каково той, кого с детства готовили быть первой, сознавать, что судьба ее сейчас в руках случая и женщины-целительницы?

Лиа сделала было несколько шагов по коридору, но вновь ее остановил голос — прохладный и горьковатый, словно полынь:

— Если Элати не излечится полностью, я сочту, что ты не слишком старалась.

— Это нелепо, Сильнейшая, — спокойно сказала Лиа, — Ты знаешь — я делаю, что могу, для любого бедняка. Если до меня дойдет весть, что ему нужна помощь.

— В это я верю. А еще верю в то, что ты лечишь сильнее, когда сердце твое болит за попавших в беду. За Элати оно болеть не станет.

— Почему ты так считаешь, Белый Луч? — негромко спросила женщина, вновь подходя к высокой девушке с голубыми камнями в ожерелье. — Ни одному человеку в голову не придет упрекнуть меня в том, что я не все сделала для больного.

— Надеюсь, — девушка в упор взглянула на целительницу холодными прозрачными глазами, и прибавила: — Ты можешь идти.

И пристально смотрела в спину Лиа, пока та не скрылась за поворотом.

Высокая каменная галерея создавала иллюзию прохлады. Светло-серые колонны, украшенные старинными письменами-барельефами, казались хрупкими, с трудом держащими массивный потолок. Лайа шла, привычно разглядывая письмена, половину которых она не могла прочитать — что-то попортило время, но большая часть была ей попросту незнакома. Особенно письмена-рисунки, изображающие людей и зверей в странных позах. Рыбаки, ловящие морских тварей, огромные орлы, несущие на себе вождей в причудливых головных уборах, даже татхе и кейли, которых не видели уже много десятков лет.

Одна галерея сменялась другой — громадины Тейит строили многие поколения, пока бедняки ютились в лачугах. Наконец, откинув тяжелую занавесь, богато затканную и расшитую перьями, Лайа шагнула в полутемное помещение. Две курильницы по углам испускали слабый аромат хвои, сидящая в углу девчушка монотонно наигрывала на длинноствольной флейте, отгоняя болезнь. Лежащая на застеленной циновками и льняной простынею постели бледная девушка с трудом повернула голову, взглянула на вошедшую.

— Ты… анна.

— Я, — голос Лайа стал хриплым — в нем чувствовался испуг. Придти сюда было безумием. Но так хотелось удостовериться, что целительница не солгала.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — прошептала Элати, — Я, наверное, скоро встану. Если не умру.

— Ты будешь здорова, — старшая девушка держала руку у простыни младшей сестры, не решаясь коснуться, поправить. Ей очень хотелось выказать участие, но она не могла себя заставить дотронуться до кровати больной. Элати поняла эту неуверенность, губы с трудом шевельнулись:

— Тебе не надо тут быть. Заболеешь еще… сама…

— При мне листья лиоке, — поспешила ответить сестра, быстро притрагиваясь к скрытому на груди растению. Детски-растерянным стало лицо Элати:

— Я рада, что ты пришла, — прошептала она, и закрыла глаза. Лайа ощутила некоторое облегчение. Не надо больше слов утешения, ободрения. Все ясно и так — целители позаботятся о сестре, особенно Лиа… она обещала, что Элати не потеряет способности к деторождению. Если будет угодно судьбе, лицо сестры останется чистым. Вот и все.

Девушка встала, улыбнулась одними губами — младшая не видела этого — и покинула комнату.

Отвары, прогоняющие призрак болезни, распорядилась она принести, и быстро пошла в сторону маленького бассейна с бурлящей теплой водой. Серыми плитами были отделаны его края, две скамьи из кедра стояли подле них.

Скинула белое платье-тоне, спустилась в воду. Умылась тщательно. Женщина принесла две чаши с травяными настоями — темными, горькими. Одним Лайа еще раз очистила лицо и руки, другой, морщась, выпила. Теперь девушка была уверена, что не заболеет.

Не доставит такой радости Хрустальной ветви. И тем более Лачи. Он и так получил слишком много поводов для радости.

Лачи лишь в прошлое равноденствие стал соправителем тетки Лайа. За него, совсем молодого, сказали слово больше половины Хрусталя и Меди, и даже у двух других семей не нашлось, что возразить… Лайа не могла думать об этом без ревности. А самой девушке приходится ждать смерти тетки, или ее отказа от права власти. Но такого не будет никогда. А если ждать слишком долго, племяннице может найтись замена… Хорошо хоть, пока никто не оспаривает ее право считаться преемницей. Элати слаба.

Девушка усмехнулась: слаба, и никогда не справится с Лачи. Он — айо, а Лайа умеет смотреть и слушать. Вот, увидела вчера, как один из послов посмотрел на девчонку Соль. И как та на него глядела. Жаль, что у лучшей целительницы Тейит такая глупая дочь.

Брови девушки сдвинулись: ежели и впрямь юная дуреха потеряла разум, это печально. Мать всегда мать… Лиа не сможет лечить, если будет тревожиться о дочери. А сейчас единственное, что имеет значение — здоровье Элати.

Еще одна женщина-прислужница появилась в дверном проеме:

— Дочь Обсидиана, тебя зовет Кесса.

Маленькая женщина с лицом будто полустертым сидела в большом каменном кресле. Войлочный шионте накинут на плечи, синий, украшенный богатой каймой, с прорезями для головы и рук — холодно женщине даже в самые жаркие дни. Поговаривали, что кровь у нее — не кровь, а вода горного родника, такая же ледяная.

Настоящее имя этой женщины не вспоминали — его заменило прозвище. Кессаль, хищная птица с крапчатым оперением. То ли мальчик, то ли девочка из Серебряных, не встретивших еще третью весну, произнес — Кесса; так и осталось.

Поначалу она сердилась, и наказаны бывали оговорившиеся. Потом сама перестала вспоминать настоящее имя свое.

Рядом с Кессой стоял молодой человек, видевший двадцать с небольшим весен. Приятная внешность, неяркая. Причудливые золотые браслеты на руках, волосы держит такой же гребень в виде двух перьев. По-птичьи склонив голову набок, смотрел на женщину искоса. Внимал ее малейшему жесту покорно, к любому слову прислушивался, будто к обожаемой мудрейшей наставнице. Но губы Кессы оставались напряженно поджатыми.

— Не перестарайся, заверяя южан в нашей любви.

— Что ты, аньу, я всего лишь хочу мира.

— Ты хочешь золота. Стоит им понять, что мы нашли новое месторождение на свободных землях, тут же оскалят зубы.

— Нам назло, — одними губами проговорил молодой человек, и была в этой фразе такая уверенность в своих силах, что Кесса приподнялась с кресла.

— Ты еще слишком молод. А я больна. Не разрушь то, чего я добилась с таким трудом… я и твой отец.

— Не беспокойся, Сильнейшая, я умею получать то, что хочу, без драки, — в голосе Лачи на сей раз была откровенная насмешка. Кесса призналась, что силы ее на исходе. Она почти просит соправителя делать так, а не иначе, Кесса, перед которой отступал отец Лачи. А достойной замены правительнице из Обсидиановой ветви нет. По-настоящему сильны в этом поколении лишь мальчики.

Тень скользнула по лицу Лачи — если Кесса успеет подготовить девочку из «опоры», Серебряных…

— Как ты намерена говорить с посланцами Юга, аньу?

— Я видела и слышала их. У послов обсидиановые пластины на груди — мысли прочесть невозможно. — Кесса поморщилась. А ведь на юге некому не мешает камень… сильно разошлись пути бывших детей Тевееррики. Не соединить нити в одно полотно, как было когда-то. Или, быть может, получится… путем большой крови наверняка. Либо люди должны стать столь слабыми, чтобы объединиться добровольно.

Худые руки женщины спокойно лежали на коленях, и голос ровно звучал, напевно, словно она взывала в Мейо Алей, как делали предки.

Когда Лайа вошла, ни единая мышца не дрогнула на лице женщины.

— Как здоровье сестры?

— Хорошо. Целительница говорит, она скоро встанет. А как твое здоровье, аньу?

Кесса поморщилась. Девчонка совсем обнаглела. Хорошо, что она и Лачи ненавидят друг друга, иначе наверняка спелись бы в желании достичь власти. Слабо махнув рукой, она отпустила обоих, жалея, что позвала племянницу.

Молодой человек и девушка вышли вместе. Лайа ускорила шаги, стремясь поскорее избавиться от общества сына Хрустальной ветви, да и вблизи Кессы она чувствовала себя неуверенно. Но в спину девушке прилетел мягкий, глубокий голос — он был лишен индивидуальности, как облако. Не зацепиться, не составить впечатление об его обладателе.

— Куда так спешишь, дорогая? Среди камней Тейит скучно и холодно. Не такими должны быть камни.

— Чего ты хочешь? — Лайа обернулась. Неторопливо, надменно — и резче, нежели следовало.

— Будь спутницей моей — ненадолго. К озеру Туи и обратно. Всего сутки, дочь Обсидиана.

— Зачем?

— Всему свое время, узнаешь. Или боишься?

Озеро Туи. Светлое-светлое, совсем круглое, словно кто-то из нечеловеческих существ решил создать себе зеркало. Высоко в горах лежит озеро, и по ночам в нем купаются звезды. Многие это видели. А еще к озеру Туи любят слетаться «перья». Покружат над ровной гладью, словно любуясь собой или что-то высматривая в глубине, и плывут по воздуху прочь.

Рыба почти не живет в озере Туи. Только серебристые угри и длинные узкие щуки.

Эту рыбу есть нельзя — вкусная, станет она камнем в желудке, станет льдом.

Лачи терпеть не мог отпрысков Обсидиановой ветви, но приходилось мириться с ними, зная, что рано или поздно кто-то из Обсидиана займет место Кессы. Терпел. Скупо, но улыбался им. И вот пригласил Лайа на дальнюю прогулку.

Прямо к озеру Туи; еще бы к морю предложил съездить. Вдвоем.

Одетая по-мужски, с тугим узлом волос на затылке, девушка тряслась в седле на столь ненавистной ей грис. Честное слово, куда лучше лодки или собственные ноги. Но какая там лодка высоко в горах? И грис пришлось скоро оставить, подниматься пешком. А Лачи за все время толком не сказал ей ни слова. Девушка тащилась за ним, будто служанка. Припоминала все крепкие выражения, которые слышала когда-то. Эх, мало ругательств употребляли дети Обсидиана. Да и Серебряные не отличались умением крепко завернуть фразу, так, чтобы собеседник залился краской. Надо было с каменотесами, что ли, общаться. Или с рыбаками — у них, говорят, много слов про запас.

— Чего ради ты потащил меня в горы? — не выдержала девушка.

— Скоро узнаешь.

— Кесса тебя убьет за отсутствие. Южане…

— С ними она сама разберется. В конце концов, это всего лишь послы, говорящие о золоте, а не о войне. Твоя тетя так любит власть, что обрадуется, не обнаружив меня в городе. Хотя потом, конечно, напоказ нахмурит брови и сделает вид, что страшно рассержена.

— Золото, — лицо девушки напряглось. — Тейит завалена им — мертвым… Я ненавижу сам его блеск.

— Что делать, радость моя. Что делать.

Искоса глянул на золотой браслет, плотно обхвативший тонкую руку спутницы: это пока живое. Словно из чешуек ящерицы сделан, красив. Недолго ему жить осталось, скоро Лайа выпьет его. Останется — безделушка…

Складка прочертила гладкий лоб молодого человека. В тысячный раз подумал — у южан золото в крови. Или огонь, без разницы. Гибель Тевееррики развела север и юг… и юг отхватил себе лучшую половину. Да, юва не слышат камней, кроме Солнечного, не чувствуют золота — но их Сила всегда с ними. Кто потерял больше? Нет, не права Кесса, считая, что Лачи не любит южан. В чем-то молодой соправитель восхищался ими.

Клочковатый, лезущий из земли через камни кустарник не мешал смотреть по сторонам — он был всего-то по пояс.

— Волки! — девушка показывала вперед. Там среди жестких кустов скользили огромные серые тела. Стая… штук семь, не меньше. Рассчитывают пообедать, не иначе — в противном случае проследовали бы стороной. Засуха… стаи большей частью спустились за дичью вниз, к равнинам.

Бросив веселый взгляд на спутницу, Лачи шепнул:

— Нас двоих маловато для них, не считаешь?

Девушка молча развела руками. И прибавила:

— Думаю, ты им не по зубам. Но как же тебе везет — набрел прямо на стаю!

Страха в голосе не было, хоть и сознавала — почти беззащитна. По глазам нетрудно было читать вопрос: ты нарочно привел меня к ним?

— Я же не всевидящий! — весело откликнулся Лачи. — Но какие красивые твари!

— Тебя с неодолимой силой тянет ко всему такому… с когтями и клыками!

— Волки не многим страшнее твоих хищных птиц! — отшутился он, и устремился прямо к серым телам.

Перепрыгивал с камня на камень легко-легко, и сам был легким и светлым — и кожа светлее, чем у большинства северян. Ближе, прямо к зло оскалившей пасти стае. Мотылек, перепархивающий с места на место; хоть и высокого роста Лачи. Ломки движения. Не говоря ни слова, бросал ледяные ножи. Можно было и обычными обойтись, но трудно попасть наверняка: волки-итара быстрые звери.

А ледяные ножи — серые, маленькие — обманчиво безобидные. Найдя жертву, вспыхивают радужно — радуются. Скупые движения Лачи, и волки, не успев и вскрикнуть, заскулить перед смертью, падают кверху брюхом.

Девушка чуть не впервые в жизни позавидовала ему. Умение читать в душах, видеть прошлое и то, что происходит не здесь всегда ставила выше искусства айо. Но этот легкий танец — Лачи словно сам стал серым летящим осколком. Смертельным.

Последнего волка он прикончил ударом обычного ножа, прямо в желтый глаз, увернувшись от клацнувших челюстей. Ледяные закончились, и девушка последовала за спутником, надеясь, что больше не встретят опасных тварей.

До самого озера они так и не добрались. Остановились на краю невысокого обрыва; внизу, на поляне, копошились человеческие фигурки. Лачи помахал рукой, и от них отделилась одна, поспешно стала карабкаться вверх по склону. Лайа холодно смотрела, как сначала за край зацепились руки, потом и хозяин их подтянулся и оказался перед светлым взором соправителя Тейит. Весь в пыли и глине… девушка невольно подалась назад — она не терпела грязи. А Лачи хоть бы что — заговорил с оборванцем-рабочим как с лучшим другом, потом протянул руку. Рабочий достал из передника нечто, завернутое в относительно чистую тряпку. Лачи взял это, развернул осторожно. Лица Лайа видеть не могла, но и спина Лачи выражала удовлетворение. Сняв с пояса длинную связку раковинок-кой (целое состояние!), Лачи набросил ее на руку рабочего, повернулся и поманил девушку за собой. Не забыв попрощаться с оборванцем, нашел приятеля…

— Гляди, — отойдя на некоторое расстояние, Лачи присел на камень, положил на колени сверток и вновь осторожно принялся разматывать тряпку. Лайа подошла, но садиться рядом не стала.

— Что за дрянь он принес?

— Дрянь? — Лачи вскинул на нее лучистые глаза, наигранно удивился. — Счастье мое, ты взгляни!

Лайа подалась вперед, ахнув — первым порывом было вцепиться в камень, лежащий на коленях Лачи и не отпускать. Но молодой человек ловко набросил ткань на черный кристалл перед самыми пальцами девушки.

— Спокойнее, дочь Обсидиана! Ты же не хочешь раньше времени потерять рассудок?

— Ты… ты… — Она не находила слов. А Лачи живо замотал камень обратно в тряпку.

— Я знал, чего ожидать, и не собираюсь смотреть на это сокровище. А ты будь поосторожнее, счастье мое.

— Откуда?! — выдохнула девушка, и в голосе мешались восторг, боль и ненависть к посмевшему найти подобное и не отдавать.

Перед глазами так и стоял акайли, черный алмаз — черный и прозрачный одновременно, слеза и кусочек Бездны.

А голос Лачи был тягучим, размеренным.

— Я искал такой камень четыре весны. Я бы все свое имущество отдал за него — если бы тот, кто нашел, догадался просить больше, больше бы получил.

— Но как? — прошептала окончательно потерявшая себя Лайа, и села прямо на землю у ног молодого человека.

— Никому почему-то и в голову не пришло связать две вещи — «перья», когда их много, и акайли. В последнюю весну много их кружило над озером Туи. Очень много. И я послал людей сюда.

— Людей много погибло, наверное? — с ледяным сарказмом спросила девушка, начавшая приходить в себя.

— Много, — отозвался Лачи. — Я всего лишь предложил им щедрую плату. Выбрали сами, разве не так?

По венам Лайа разливался восхитительный холодок ненависти. Девушка встала, неторопливо отряхнулась. С презрением посмотрела на испачканные ладони. Голова была ясной, как никогда. Лачи должен ответить за то, что выставил дитя Обсидиана полной дурой, за то, что Лайа, как обезумевшая, тянула руки к сокровищу и сидела у ног Лачи в пыли.

— Ты надеешься стать сильнее с помощью этого камня, так? А меня взял, чтобы унизить?

— Нет, дорогая моя. То есть, конечно, да, раз ты настаиваешь, — его улыбка была как нож, брошенный в волка — стремительная, радужная в конце. — Подобное сокровище вряд ли найдешь скоро… но с этим я собираюсь расстаться. Видишь ли, оно не по силам мне.

— Жаль. Я хотела бы, чтоб ты ушел в Бездну вместе со своим ненаглядным кристаллом, — отозвалась девушка.

— Я и не гляжу на него. Право же, ты разочаровываешь меня, дочь Обсидиана! — голос звучал укоризненно. — Я всего лишь хочу сделать подарок нам обоим.

— От тебя? — презрительно поджалась нижняя губа.

— Разве ты не хочешь стать моей соправительницей? — мягко спросил молодой человек.

Лайа не поняла поначалу. Потом ледяной луч метнули глаза:

— Ты предлагаешь мне… чтобы я убрала Кессу с твоего пути?

— Полно, дочь Обсидиана. Разве ты не мечтала о том же? И никого убирать не надо. Я всего лишь добыл дорогой дар для нее.

— А меня, — Лайа понизила голос, и он стал бесплотным, — Меня-то зачем в это впутывать?

— Скажи «да» или «нет», — улыбка скупая, но ослепительная — и как получается, вскользь подумала девушка. Он не повернул головы, ни одного движения не сделал, но девушка поняла — откажись она, и камень навсегда улетит в какую-нибудь расщелину. И кто знает, удастся ли добыть подобный…

— Да, разумеется, — усталость… да нет, пустота скорее. Словно пустая шкурка осталась от Лайа из Обсидиановой ветви. Пауки свою добычу поначалу сетью оплетут, легкой, хрустальной… а потом выпивают. Ну и пусть шкурка. Это пока.

— Тебе не идет покорность, дорогая моя.

— Ты и сам знаешь прекрасно — я никогда тебе этого не прощу. Но все будет потом…

— Все будет, — Лачи поднялся, бережно пряча на поясе бесценное сокровище, акайли. — Поехали, анна. Южане заждались нас, и Кесса будет рассержена моим столь долгим отсутствием.

Лайа настолько поглощена была своей пустотой, что даже позволила себе принять его помощь при спуске, и в седло он ее подсадил. Проще запомнить и это, а сочтутся потом. Все будет.

Сегодня с утра Кесса по привычке кликнула Лиа, самую доверенную целительницу, хоть и не самую сильную — и узнала, что Лачи попросил ту поглядеть больных детей в одном из поселков у реки, внизу. Как ее удержишь? Отпустила. Теперь, получив подарок, поняла, кто и где заболел…

…Какой красивый кристалл… Кесса не могла оторвать взгляда. Солнечный камень вбирает в себя силу и потом отдает ее, акайли же позволяет разуму слиться с Мейо Алей. Какой прозрачный кристалл… Лачи знал, как трудно удержаться Сильнейшей и не взять его в руки, не попробовать подняться высоко-высоко. Только помнила Кесса — чем чище акайли, тем он разумней. Обладает собственной волей, питается тем, что составляет суть эсса. А здоровья немного осталось. Не справиться.

— Хороший подарок ты сделал, Лачи, — прошептала женщина. — Щедрый. Ты еще совсем молод, но как хорошо знаешь наши слабости. Спасибо тебе. Умирать, слившись с Мейо Алей, будет просто чудесно. Ты хочешь Лайа в соправительницы? Так получишь ее. Только не ошибись. Ты не любишь Тейит, но не хочешь войны. Чего ты хочешь, Лачи из Хрустальной ветви?

Прозрачный кристалл манил, переливаясь черными искрами. Словно паутинка невидимая поднималась над ним, тянулась к женщине.

— Красивый… какой ты красивый.

Кесса рассмеялась неожиданно молодо, звонко. Она думала, что стоит выше человеческих слабостей… но не может противостоять влечению своему. Впрочем, когда сердце и сама суть тянутся к камню, можно ли назвать их человеческими?

Заря вечером выдалась бешеная. Краски не просто сменяли друг друга, тем более не стоило говорить о мирном соседстве — они толкались, выгрызали друг у друга куски, взбираясь на плотные редкие облака.

Лайа глянула в окно, погладила упругие перья птицы. Белая кессаль — редкость. Почти совсем белая, только на кончиках крыльев бурые крапинки. Три птицы у Лайа — Дикая, Танцор — по привычке его поводить головой, переступать с ноги на ногу, и Жемчуг. Эта — самая любимая.

Лачи нарисовался в дверном проеме, когда девушка уже поняла, кто идет. Поняла и приготовилась изобразить на лице то, что покажется подходящим — от высокомерного равнодушия до открытой неприязни.

— Кесса умирает.

Лайа не двинулась с места, продолжая поглаживать птицу. Пусть этот выскочка постоит в дверях, словно слуга.

Жемчуг вскинул голову и пронзительно, клокочуще вскрикнул.

— Какая жалость, если она так и не успеет позвать за мной.

Лачи очутился рядом, словно переместился в пространстве — вроде он и шага не сделал, а уже поглаживает перья птицы. Жемчуг, ненавидящий чужие прикосновения, затих и сжался.

— Кесса не успела подготовить себе подходящую преемницу. Что ж, Обсидиан и Серебро назовут твое имя, и нам придется это принять. Будем править вместе, младшая сестричка, — он улыбался, и со стороны казалось бы, что слова его — сама доброжелательность. Но Лайа поняла оскорбление.

Еще раз выглянула в окно — облака все приняли густо-фиолетовый цвет и сбились к самому горизонту. Некрасивое небо, слишком уж пестрое, слишком зло пляшут на нем краски.

Но небо не подвластно Сильнейшим — в отличие от человеческих судеб.

Тейит, настоящее время

Сестры из Обсидиановой ветви разговаривали, расположившись в галерее, где никто не мог их подслушать.

— Вернее всего полукровка жил на наших землях, — проговорила Лайа. — Может быть, дитя поселений? Или Чема, к примеру, или же Уми? Меня не покидает смутное ощущение, что черты мальчика чем-то знакомы мне…

— А он и в самом деле безнадежен? — спросила Элати.

— Я сделала, что могла. Но полностью память не вернется к нему никогда — запечатавший ее был очень силен и немного безумен, если я все увидела правильно. Хотелось бы все же понять, откуда мальчишка взялся такой. Ему между тринадцатью и пятнадцатью веснами, значит, нужно направить гонцов во все места, где в эти годы могли быть южане. Судя по всему, северянкой была его мать — иначе он бы родился на юге. И, думаю, из простых — Сильных хватились бы.

— Шестнадцать весен назад в Тейит были послы, дорогая сестра, — сладким, как мед голосом произнесла Элати.

— И что же, анни? Не думаю, что ему уже сравнялось пятнадцать. Скорее всего, мать его на окраинах стала жертвой какого-нибудь южанина. Впрочем, мальчика и я хочу приручить; так редко у нас бывает полное единение с Лачи. Вот птичка, — она подвинула к сестре кусочек тростниковой бумаги. — Мне будет очень приятно, если этим рисунком займешься ты сама. Лачи же отправит своих людей…

— И я должна бегать по лачугам в надежде, что отыщется некий чудак, признавший сию безделушку?

— Не ты сама, разумеется. Не выйдет здесь, придется попробовать на поселениях. Но Лачи не должен знать ничего.

Какими они были еще недавно… Молодая женщина поправила плетеный кожаный ремешок на лбу, вздохнула и улыбнулась. За стеной спорили.

Голос мальчишеский — так и кажется, что обладатель его хмурым бычком-оленьком голову опустил и все, не сдвинешь его теперь. А сестричка — вот-вот расплачется.

Ила прислушалась внимательней — не пора ли вмешаться? Вряд ли. Куне уже десять, мнение недавней няньки ему в общем-то безразлично. Илику еще пока слушает, но и та — по привычке скорей; Ила всегда вытрет ей слезы, тогда как родная мать попросту прошелестит: ты большая уже! — и все.

Ила переставила с места на место пару кувшинов, придавая и без того отлично убранной комнате окончательно законченный вид. Грустно. Вот и выросли ее воспитанники, а своих детей нет — да и не будет, наверное. А в бронзовом зеркале уже давно отражается не молоденькая девушка…

Славно пошутило Небо. Трое близнецов было, чудо всей Тейит — и все бездетны. Ладно хоть живы.

Впрочем, вчера приснилось, что подруга Качи ждет ребенка — но от перевала, где они сейчас живут, долго будет идти известие… Не правящие ветви, не к спеху.

А Кави — тот, кажется, до сих пор Соль вспоминает.

Ила вновь потянулась за зеркалом, пытаясь увидеть одновременно себя, только юную — и подругу. Какая она была? Забыла почти за шестнадцать весен. Нежные, зыбкие черты ускользали, не желая складываться в яркий образ.

Подруга любила украшения из пушистых перьев, для забавы плела из травинок недолговечные ремешки… Ее кости наверняка уже разбросаны по лесам — а может, лежат в одном месте, если уцелел тот, кто мог позаботиться об умершей.

Размышления Илы нарушил повелительный голос — узнав Элати, нянька поспешно поднялась, еле скрывая изумление. И глава Обсидиановой ветви, и ее сестра с трудом терпят всех, кто имеет отношения с их соперникам, даже тех, кто всего лишь возится с детишками — разве не из детей вырастет смена тем, кто доставляет сестрам неприятности в настоящем?

— У меня есть к тебе поручение. Покажи эту птичку всем своим знакомым — я знаю, у тебя их множество. Если кто-нибудь вспомнит…

— Что это? — удивленно спросила нянька. — Эта работа не похожа на нашу… скорее напоминают изделия юга.

— Может, и так… если бы я могла точно сказать, кому принадлежит птичка и кем она изготовлена, мне не понадобилась бы твоя помощь.

— Но если птичка южная, то кто среди моих знакомых может что-либо вспомнить, элья?

— Ты задаешь совершенно не те вопросы, которые стоит. Меня же интересует только ответ. В юности ты жила среди простых рабочих, и у тебя наверняка сохранились старые связи. Не думай, что ты единственная — с таким же рисунком еще сотня человек отправится искать ответ, который я хочу получить.

Элати не стала дожидаться, не скажет ли нянька что-то еще — по ее мнению, распоряжение было достаточно подробным. Ила присела на табурет и принялась разглядывать рисунок, поворачивая его под разными углами. Хмурилась, отчего ее гладкий лоб прорезали морщинки.

«Я же видела где-то…»

— Мейо Алей, помоги мне вспомнить! Какой-то ускользающий образ не оставляет… может быть, я видела в детстве нечто подобное… может быть, я просто придумала это…

Дома бедняков располагались у самого склона. Каменные — сплошь из камня, не такие, как простые дома в Астале. А некоторые напоминали вырубленные в скалах ульи — красиво и жутковато. Как много людей тут живет, подумал подросток. Неужто не тесно им?

Мужчины, одетые в туники без рукавов и широкие штаны, смотрели на Огонька с удивлением. А он разглядывал их — не слишком уверенно. В Астале смотреть в лицо было не принято у простых… а здесь и с него самого не сводили глаз. Предпочитал рассматривать не лица, а вышивку на одежде — разноцветными нитями или яркими перьями украшены были туники и прямые свободные платья женщин.

Особенно вышивки перьями заинтересовали — но подойти не решался, хоть в Астале не видел подобного.

— Ты чего тут шляешься, а? — грубо окликнули его из-за невысокого — в половину человеческого роста — забора.

— Я просто… хожу, — он отступил на шаг, заметив в лице пожилого уже человека с повязанными красной тряпкой волосами явную угрозу.

— Что-нибудь слямзить примериваешься, паршивец?!

На голос из дома высунулась женщина — немногим моложе, с зачесанными в аккуратный пучок волосами и брезгливым изгибом рта.

— Да стражу позови, и все, — посоветовала она. — Живо отучат совать свой длинный нос в жилище честных людей!

— Полно вам, — раздалось над ухом Огонька.

Он оглянулся — и оторопел, видя парня с рыжими волосами — у остальных волосы были бледно-золотые, серебристые или белые, ну, пепельно-серые, на худой конец.

— Ты кто? — с трудом вернув на место челюсть, спросил Огонек.

— Шим. Каменотес, — тот дружелюбно кивнул. — Ты, никак, заблудился? Ходишь, головой вертишь.

— Я просто гулял, что ли, — откликнулся тот, нерешительно глядя на хозяина дома. Шим прищелкнул языком, видя, что тот и вправду готов позвать стражу, и поманил подростка за собой.

— Ты кто такой? Как звать, хотя бы скажи.

— Я… меня зовут Огоньком.

— Ты весьма неплохо выглядишь для полукровки, — удивленно проговорил он, оглядывая Огонька, — Смотрю, не бедно одет…

— Все это верно, только… — Огонек невольно стал подражать мягкому выговору человека — не такому, как у слышанных доселе северян, — Я тут чужой.

— Где живешь?

Задумавшись, подросток вспомнил:

— То место называли — Ауста.

— Опа! Неплохо поднялся! С чего тебя так одарили расположением Сильнейшие?

— Я лечить умею, — сказал Огонек первое пришедшее в голову из того, что не было ложью, и подумал — а может, кому то и впрямь нужна его помощь?

Тот обрадовался:

— Может, ты мою мать посмотришь? У нее что-то совсем неладно с рукой…

Огонек охотно кивнул.

— Да, конечно. Веди.

— Так ты не знаешь Тейит совсем?

— Не знаю.

— Что же тебя занесло к нашим домам? Тут камень режут.

— Я не знал ничего — а ты работаешь здесь?

— Что ты! У меня другой труд… Вверху, заготавливаем блоки и потом спускаем их вниз. А сейчас сижу с матерью — она беспомощная совсем сделалась…

— Прости, — Огонек наконец решился: — А ты… северянин? Эсса?

— А то не видно, — беззлобно ухмыльнулся тот. — Не более, чем ты… Хотя, впрочем, поболее.

Огонек ничего не понял — впрочем, гадать ему оставалось не так уж долго.

— Вот и пришли.

Крошечный дом с серыми влажными стенами — на отшибе от всех. На кровати сидела еще не старая женщина — при взгляде на нее Огонек понял — вот она и есть полукровка. Не спутать… неправильная, словно слеплена из разных частей, плохо сочетающихся друг с другом. Пока не видел эсса как следует — не понимал. А ее сын, видимо, рожден от северянина.

Женщина обернулась на звук. Кажется, она и видела неважно.

— Это ты, Шим?

Огонек смущенно застыл у порога, не решаясь войти в чужое жилище.

— Да, мама. Я привел к тебе целителя…

Говоря это, он косился на Огонька. Огонек мог догадаться — полукровка со способностями — по их мнению что-то вроде летающей грис… Но Шим все же поверил…

— Я постараюсь помочь, — тихо сказал Огонек. — Твой сын сказал, у тебя плохо с рукой? Давно?

— Года два, мальчик… Все хуже и хуже. Я, почитай, ничего не могу ей делать сейчас… И болит она сильно, особенно по ночам.

— А отчего, элья? Как это началось?

— Мало ли… каменная пыль, сырость… я ведь долго там, наверху, прожила — а там не больно-то сухо в пещерах.

— Я погляжу, можно? — Огонек подошел ближе.

— Конечно, мальчик. Делай, что считаешь нужным…

Тогда Огонек протянул к ней руки. Кончики его пальцев замерли возле локтя женщины, ладонь скользнула у кожи, не касаясь ее. Он сосредоточился, пытаясь понять, в чем же дело, проникнуть вовнутрь… внутри было очень пусто и холодно, и тогда он, как у дикарей, начал медленно разжигать огонь внутри, чтобы согреться и согреть эту женщину. Самые яркие мгновения жизни пытался почувствовать вновь. А Шим видел, что Огонек замер неподвижно, закрыв глаза и побледнев. Так он простоял около двух часов, и никто не смел шевельнуться — только Шим зажег светильник, когда вечер пришел в Тейит. Потом мальчишка устало опустил руки и открыл глаза. И отошел, прислонился к стене, еще не придя в себя толком.

…Много это заняло времени — по крайней мере, когда он очнулся по-настоящему, в хижине было темно — небольшая плошка с маслом освещала только один угол.

А камешек на шее горел и подрагивал.

Огонек перепугался, сжал его в руке — но, встретив взгляд женщины, неожиданно для себя широко и довольно улыбнулся, усталый и гордый. Женщина ощупывала руку, прищелкивая языком по-птичьи.

— У тебя получилось, мальчик… — она растерянно повернула голову. — Как же это? Она же не болит… и даже гнется!

А Шим стоял и смотрел на мать. Спросил, не отводя от нее взгляда, глухо и неуверенно:

— Чем мы можем отплатить тебе за это?

— Я ведь только боль снял, — виновато проговорил он. — Я ничего не умею толком. Вам настоящего надо… — его осенило: раз к нему добры там, в Аусте — может быть, он попросит? — Я попробую привести тебе настоящего целителя.

— Брось, малыш. Никто сюда не пойдет. Лечат тех, кто имеет ценность. И это правильно, в общем — они тоже люди, а способных исцелять — мало…

— И что, вас — никогда? — растерялся подросток.

— Бывает — если есть, чем платить, например. Ты видел — Тейит это большой улей. Выше в горах жить неудобно — слишком отвесные склоны. А внизу — поля, и там тоже много народу.

Подождав и поняв, что Огонек не ответит, сказала с улыбкой:

— Меня зовут Ива. А ты совсем побледнел, маленький. Устал сильно?

От непривычного обращения Огонек покраснел и поспешно сказал:

— А мне бы… дай воды попить, — оглянулся на Шима, — Можно, я посижу немного? А потом пойду. Только ты руку береги, элья… А я приду, один или с кем-то, но приду!

Шим скрылся в темном углу и появился снова — в руке была плошка с водой. Огонек жадно выпил — холодная, очень вкусная… или настолько устал, что казалось?

Ива задумчиво проговорила:

— Целителя, значит… приведешь? Только одна приходила к нам… ее звали Лиа. Хорошая была женщина. Не брала платы за лечение — правда, подарки ей делали от души. Небогатые — а принимала и улыбалась.

— Она умерла?

— Не знаю, мальчик. Тейит большая…

— А свои… неужто Силы нет ни у кого?

Ива погладила Огонька по голове.

— Да все, кто всерьез что-то может, ушли. Нечего им тут делать…

— И даже родне не помогают?

— Мало тех, у кого родня слабая, а в самих сила проснулась. Впрочем, я не припомню среди знакомых айо с целительским даром.

— А разве… — вновь начал Огонек, и смутился.

— Ну? — улыбкой поощрила Ива.

— Сила… Я слышал, что есть айо и уканэ, остальное неважно, — смутился он, надеясь, что не спросят — от кого слышал. Но Ива кивнула:

— Верно… Только для исцеления Сила не единственно важное. Это как… иметь громкий голос, но совсем не уметь петь, — Шим хмыкнул в углу. Похоже, он петь не умел.

— Мне идти надо, элья, — виновато сказал Огонек, словно заслужил взбучку и пытается улизнуть. — Ищут, наверное…

А ведь и правда — ищут? Или попросту все видели через камень? Неуютно стало от такой мысли…

— Приходи… Просто так приходи, если не неприятно тебе, — сказала она, — Всегда будем рады.

— Спасибо, — Огонек не сдержал улыбки, а в следующий миг уже и не помнил, зачем старался ее сдержать. Ему было хорошо рядом с этими людьми, спокойней чем где либо еще. — Я приду!

Он помчался обратно, безумно боясь заблудиться — какие-то мальчишки свистели вслед, он споткнулся о лежащую поперек дороги доску и чуть сам не сломал ногу, но камень вел — будто в спину подталкивали.

Высокий человек встретил его у подножия лестницы — там, наверху, был уступ, где поселили подростка.

— Набегался? Марш на место!

Несмотря на суровый тон, он этими словами и ограничился.

— Уффф… — выдохнул Огонек, влетая к себе и падая на кровать. Обошлось…

Лампа на окне горела — куда более яркая, чем в крохотном жилище Шима. На столе лежала пара свитков. У рууна выучился различать запахи — не сильно, и все же… горьковатый запах медовой полыни — Атали. Значит, она…

Подошел к столу, потрогал листы, перевернул. Атали принесла ему книги — хроники мира; читать он пока не мог толком, но ощутил горячую благодарность. А листы были испещрены рисунками — картами, фигурками животных — и картинки Огонек разглядывал с огромным интересом, позабыв про усталость и даже не присев. Впрочем, с интересом не большим, чем испытывал, пробуя сложить знаки в слова…

Принесенная кем-то еда — миска с жидкой кашей и сладкая лепешка — долго оставались нетронутыми.

Нагоняя он так и не получил. На другой день снова ушел в город — Тейит не пугала так, как некогда Астала. После Хранительницы и дикарей мирные улицы не могли напугать.

Избранницей Лачи была Саати — темноволосая, больше напоминавшая южанку лицом и любовью к звенящим металлическим украшениям. Ее своенравие порой заставляло Лачи терять терпение — он предпочел бы спутницу попокладистей. А Саати… многие опасаются плавать в озере, где есть омут. Лачи пристально разглядывал собственную подругу жизни, словно не насмотрелся за долгие годы. Да, на южанку она походит… и многие говорят, что женщины юга красивей. Вспомнил давнюю-давнюю реплику Лайа: «тебя тянет ко всему с когтями и клыками». Не потому ли так легко принял Саати, хоть и не сам выбирал? Позволил себе улыбнуться: нет, все-таки она северянка до мозга костей. Самой сутью своей — дитя севера.

Сравнение вернуло мысль, которую думал уже давно:

— Порой мне кажется, что мы вырождаемся…

— Это не так, — возразила Саати. Ее платье-тоне было щедро украшено вышивкой из зеленых и белых перышек, а на вороте и подоле пришиты были крохотные медные колокольчики. — Тогда южане скорее должны терять Силу — они слишком часто заключают союзы между своими же несколькими Родами. А у нас есть Опора, которая принимает в себя людей со стороны, и, как хвоинки на плетеном решете, удерживает лучших, передавая их нам…

— Я не хочу, чтобы мой сын оказался в подчинении у Атали. Нет сомнений — именно она станет преемницей Лайа.

— Еще не скоро… ты зря беспокоишься.

— Может, и зря. Наличие двух соправителей поддерживает равновесие, но безумно неудобно. Последний подметальщик улиц понимает — мы ладим примерно как пара кессаль на одном дереве.

— Так повелось…

— Я предпочел бы объединиться с югом. Байки о запечатлении — не более чем байки, солнце мое. Если бы Лайа допущена была на какую-то недоступную мне грань Мейо Алей, я уже давно понял бы это.

— Она женщина и уканэ — вы совсем разные.

— Она с тем же успехом могла бы родиться в Хрустальной ветви или среди Медных. Никакой разницы.

— Лачи, ты пробуешь опрокинуть то, на чем Тейит стоит уже не одну сотню весен…

— Не стоит, а качается. Мы называем себя принадлежащими к разным ветвям, но по сути мы все — дети одного ствола. И мы, и южане. Мы разъединили свою Силу и, как глупые дети, гордимся этим.

— Южане посмеялись бы над тобой.

— Я не верю, что среди нет способных думать, как подобает человеку. Если бы нам найти способ объединиться…

— Прекрасно! — новый, резкий голос. — Оставь свою подругу и возьми в Тейит южанку. Тогда твои дети точно окажутся лишенными Силы!

В комнате появилась Тиши, носившая прозвище Белая Цапля — из-за волос, поседевших много-много весен назад; саму женщину словно смастерили на скорую руку из сухих веток.

— Стоящая впереди, не думаешь ли ты, что твой сын потерял рассудок? — улыбнулся Лачи. — Наши пути разошлись давно. Только не думаю, что потеряна возможность свести их воедино…

— Воедино? — Белая цапля сжала сухие кулачки. — Южане спят и видят, как сравнять Тейит с землей. Лайа и та больше предана северу!

— Лайа — это валун, который не сдвинуть с места. Она способна думать только в одном направлении. А ведь считают женский ум более гибким, — он с улыбкой посмотрел на Саати.

— Лучше камень, чем тростник под ветром, — сказала непреклонная Белая цапля.

— Одного у южан не отнять, — задумчиво проговорил Лачи. — Они могут ненавидеть друг друга, но собственная семья для них — все.

— Как у животных! — фыркнула Белая Цапля. — Разумное существо обязано понимать, где и когда стоит принести жертву или отказаться от желаемого…

— Вот поэтому я и отдам своей дорогой соправительнице самое дорогое, — он улыбнулся едва заметно. — Дети моей умершей сестры… как ты смотришь на это, моя родительница?

— Близнецы… — покривилась Белая Цапля. — Я не слишком-то к ним привязана. Айтли больше похож на своего отца, которого я никогда не одобряла. Да и девчонка… Не беспокойся, сын, я не стану оспаривать твой выбор — внуков у меня довольно, — усмехнулась она — будто трещина пробежала по сухой древесине. — Что ты задумал?

— Солнечный камень… Земля истощается, не знаю, насколько еще хватит этого чуда. Это важнее золота, и, к сожалению, необходимо югу не меньше, чем нам. Мы нашли долину Сиван одновременно с южанами, но они настаивали на собственном первенстве. Однако же милостиво согласились поделить долину пополам… Только потребовали гарантий, что мы не станем пытаться перейти за отведенные договором границы.

— Мне надоело, что последние годы условия диктуют они нам, а не мы им! — сердито сказала Белая Цапля.

— Что делать… приходится изворачиваться. Но хищник, прижавший лапой змею, не должен чересчур гордиться собой. Мы дадим им гарантии — такие, что они останутся весьма довольны. Лайа считает, что стоит пожертвовать мелюзгой — но меня нельзя упрекнуть в жадности!

Переведя взгляд на Саати, Лачи увидел довольный румянец на ее щеках, и продолжил:

— Близнецы достаточно хороши, чтобы не возникло никаких подозрений. А мы возьмем в семью мальчика из Медных. Он, воспитанный должным образом, будет на три головы выше Атали. Уж точно умнее. И, может быть, тогда… придет время по-настоящему выяснить, чего стоит север и чего — юг. Без крови — или же малой кровью.

— Для этого тебе не помешает лишить их главного оружия…

Лачи кивнул:

— Это мы сделаем — даже вместе с Лайа. Он вырос… и ему нет указа. Или не будет вскорости.

— А что скажет твой брат? — вступила Саати. — Тойле любит близнецов… разумней было бы отдать кого-то одного, если так.

— Не разумней. Уцелевший… оставшийся, — поправился он, — будет весьма неприятной помехой. Юность — время непомерного гонора и неумения рассчитывать собственные ходы. К тому же вместе детям будет куда веселей…

— С южанами — обхохочешься! — сказала, как сплюнула, Белая Цапля.

Может, и еще что сказала бы, но появился мальчик-посыльный, передал Лачи — соправительница хочет видеть его.

Нечасто приходилось наблюдать свою надменную соперницу ошарашенной — пожалуй, так она выглядела разве что там, в горах, узрев акайли. Проговорила быстро, без церемоний:

— Ты не поверишь! Ила утверждает, что видела похожую птичку в доме своей подруги!

— Прекрасно, стоит проверить, куда может привести этот след…

— И проверять ничего не надо — подруга ее сбежала с южанином, а мать этой самой подруги — Лиа-целительница!

Лачи только хмыкнул негромко — и это было весьма ярким признаком удивления.

— Он может быть сыном той сумасшедшей девчонки, может не быть. Но Бездна поглотит нас, если не воспользуемся столь удачным совпадением.

И прибавил весело:

— Целительница, говоришь?

Даже Саати не знала толком, насколько плачевное положение у севера ныне. И можно было только молиться, чтоб не прознал юг. «Перья» повадились гулять в окрестностях деревень, и все чаше долетали почти до уступов Тейит. Чтобы отогнать их, золота и солнечного камня еле хватало. Сила эсса выпивала их до дна, оставляя оболочку, лишь с виду похожую на прежние камень и золото.

А когда проснулся вулкан, охранявший один из проходов к морю, совсем туго пришлось. Весело переливаясь оранжевым и алым, лава текла в долину. Как удалось остановить, Лачи вспоминать не любил — слишком велика оказалась цена.

Если южане узнают, насколько ослабели соседи…

И манила драгоценным светом камня Долина Сиван.

Опасную игру затеяли северяне. И Лачи надеялся хотя бы не упустить своего.

— Нет времени ждать, пока полукровка вырастет, — сказала однажды Лайа.

Тогда Соправитель не отозвался.