"Сильнейшие" - читать интересную книгу автора (Дильдина Светлана)

Глава 12

В Астале становилось все жарче. Нескоро снова пойдут дожди. Обычные люди заняты были повседневным трудом, а Сильнейшие лениво наблюдали за круговоротом дней и дел — жара отнимала желание вмешиваться. Даже суд неохота было вершить — на мелочи просто махали рукой. Нового не случалось — разве что Нъенна, так толком и не простивший оборотня, обзавелся избранной спутницей. Нельзя сказать, что по большой любви — скорее, их связывало признание друг за другом права на независимость. Молодая женщина стремилась видеть родню как можно чаще, и Нъенна снова стал постоянным гостем в доме Ахатты.

— А ты не хочешь найти себе подругу, которую примут в Род? — спросил он у Къятты. Тот по прежнему служил меркой во всем. Единственным недостатком был его младший братец, из-за которого век бы порог этот не переступал.

— Олиику, — широко улыбнулся собеседник. Последние пару дней он явно пристально наблюдал за чем-то неведомым Нъенне, скрывая внимание под личиной лени. — Тарра одобрит, а Ийа съест кусок болотной тины от злости. Только сама Олиика не согласится, а заставить Сильнейшую силой — нельзя. Ну… можно, конечно, но зачем нам враги из Рода Икуи?

— Я же серьезно.

— Женщин у меня предостаточно… а дети… хлопот хватает и с одним. — Мимолетный косой взгляд в сторону окна… широкие листья скрывают другое крыло, но известно, кто там живет.

Нъенна поморщился.

— Еще одного такого Астала не выдержит.

Ответом была едва заметная улыбка.

…Если бы не установленный Тииу закон, по которому Силы, отпущенной детям, есть определенный запас, пол-Асталы заполнили бы потомки Сильнейших, зачатые в надежде получить достойного преемника. А так — в союзе с низшими почти нет шансов на рождение хотя бы равного, да и разница Силы мешает…

Вся Сила юга держится на огне и крови — так и на севере говорят.

Нъенна знал, что у старшего родственника где-то в Астале или окрестностях двое сыновей от обыкновенных женщин, но впервые спросил, раз уж повод представился:

— Почему ты позволил им появиться на свет?

— Первый — по глупости, шестнадцать мне было. Я проверил его потом — так, ничего особенного. Обидно стало тогда. Я сейчас даже имени его не помню, имени его матери тоже… А вторая слишком стремилась поднять собственное семейство за счет нашего Рода. Хотела меня провести… получила пустышку. Ребенок не просто лишенный силы, но и калека, кажется.

— Ты постарался?

— А как же. По-моему, он глухонемой. Что ж, получила, что хотела. Нечего было хитрить, раз не умеет.

— Но разве можно…

— Сделать ребенка сильнее — нельзя, уж какой выйдет. А отразить чужую Силу просто.

Разговор о Силе направил мысли в новое русло. Нъенна от души сочувствовал родственнику своему — иметь в подопечных такое… В последнее время мальчишка вроде притих. Надолго ли? И что причиной тому, любопытно узнать?

— Он уверен, что через пару весен войдет в Совет. Только за счет кого, интересно? Он хочет занять место деда?

— Да нет. Пусть, — Къятта с ленивой улыбкой разглядывал потолок. — В юности полезно мечтать. А он, дурачок, и не скрывает того, что может…

— Зачем остальным такое сокровище? Его скорее убьют свои, если продолжит выпендриваться.

— Трудновато…

— Но можно, и ты знаешь это. Он не устоит против нескольких Сильных, особенно если сделать, как надо. Не боишься за брата? Не слишком-то он умен, — с легким презрением сказал Нъенна. Лицо Къятты стало жестче.

— Он очень неглупый мальчишка. Но сначала делает, а потом думает. И этого не изменить.

— А ты?

— Я? Я куда больше братишки подхожу, чтобы заменить деда. Впрочем, пока хорошо, что у власти он.

— А Кайе?

— Он — мое оружие, Нъенна, — рассмеялся молодой человек. — Оружие и ручной энихи.

— Я думал, ты любишь его.

— Одно не мешает другому.

— А не боишься? — после едва заметной паузы спросил младший родственник. — Если он ударит во всю мощь, в половину даже — тебе не устоять.

— В воспитании зверя главное… — не договорив, старший махнул рукой. Вся фигура его выражала уверенность, и не хотелось сомневаться — знает, что делает…

— Странно, как мы еще не перегрызлись все, — сумрачно сказал Нъенна. — Я бы с удовольствием убил нескольких…

— Так не сдерживайся, убивай! — рассмеялся Къятта. — Иначе потеряешь всю силу.

— Тевееррика многому научила нас… научила направлять огонь в другую сторону.

— Скоро влияние Тевееррики окончательно ослабеет, и тогда…

— Тогда тебе пригодится ручной энихи.

Къятта словно нехотя посмотрел на Нъенну из-под прямых ресниц. Сказал подчеркнуто ласково:

— Придерживай язык, когда говоришь о нем.

— Но ты сам…

— Я — это я.

— Я бы на вашем месте опасался за свою жизнь, — сказал Нъенна, раздосадованный неожиданной отповедью. — Что ему договор между Родами?

— Он может попробовать. Но еще не сейчас. Слишком молод — как человек он взрослеет куда медленней зверя.

— И ты спокойно говоришь об этом?

— Думаешь, я открываю тебе великие тайны? — голосом, похожим на густой сладкий сок, произнес Къятта. И закончил хлестко, словно ударил:

— Ты не так много стоишь, чтобы я хоть что-то скрывал от тебя!

Братишка сидел на крыльце, сцепив пальцы, опустив руки между колен.

— Ну что ты? — подошел сзади, тронул взъерошенную макушку.

— Уходи сейчас, ладно? — совершенно по-детски сказал младший. Растерянно, беспомощно даже.

— Как хочешь.

Теперь Огонек понял, что значит испытывать ненависть к самому себе. Он не хотел находиться под крышей этого дома, но… постель была мягкой, пахла лесными травами, а слабость измотала его. Люди, чьих голосов он рад бы не слышать, заботились о нем, и не было сил отвергнуть эту заботу. Словно раненого зверька, его старательно выхаживали… для чего? Чтобы кана-оборотень снова мог ударить, если захочет?

Огонек старался не вздрагивать, когда Кайе появлялся возле его постели. Но помнил слишком хорошо… там, у источника, мальчишка был не в себе. А сейчас — вспоминал каждый миг, как это гибкое тело стало телом огромной кошки. Думал — верно, рассудка лишился, увидев; вот и вышло, что вышло. Но тот, прежний, тягучий страх не возвращался — и то ладно.

— С огнем ты смирился, а с кана — не можешь? — напрямик спросил Кайе дня через три. — Противно тебе общаться с человеко-зверем?

— Нет. Да. Я не могу… это неправильно, — его начала бить дрожь. И не раны тому были виной — они-то почти затянулись.

— Да ну? — резко спросил Кайе, положив руки ему на плечи и вдавив в мягкое ложе. — Значит, я ошибка природы? Выродок?

— Не знаю, — пробормотал Огонек и закрыл глаза. Там, в лесу, с его языка срывалось такое… а сейчас, лежа в уютной постели, он не хотел говорить дерзости. Но и молчать уже не мог.

Айо не ушел почему-то. Напротив, присел на край постели. Взял Огонька за руку.

— Значит, напрасно все?

— Что? Твоя просьба? Ты сказал не то, что на самом деле. Ты злишься, когда в твоем присутствии испытывают страх, и приходишь в ярость, когда кто-то посмеет стать у тебя на пути. Я стал… но смешно сравнивать нас. Ты намного сильнее, поэтому можешь и пожалеть… и порадоваться, что тебе посмели перечить. Ведь это настолько нелепо…

Кайе взглянул на Огонька — глаза полыхнули и погасли.

— Я — чудовище, и привык это слышать. Но и ты — не меньшее.

Резко встал и вышел. И больше не приходил.

Сумерки, медовые, мягкие, спустились в Асталу, когда Огонек решился. Хватит… так невозможно. Долго сидел, опустив голову, перебирая в пальцах кисточки покрывала, потом встал, на цыпочках прокрался к выходу — никто не заметил. Напрямик через темный сад, прячась между кустов — к арке, прочь отсюда. Добраться до поселений он сможет… или затеряется среди ремесленников.

Когда оказался за оградой, почувствовал некоторое разочарование — никто его не остановил, не окликнул. Так просто — ушел, и все. Мог бы и раньше.

Кайе говорил тогда — "не отпущу". Вероятно, его будут искать… или нет? Вряд ли хоть кто-то в этом доме еще считает опасным лесного найденыша. Подумаешь, «паутина» прошлое опутала. Если едва не отправился в Бездну… о чем говорить? Безобидная мышь для котенка-подростка.

Надо подыскивать себе место в Астале, в тысячный раз повторил Огонек мысленно. Если позволят остаться в живых, конечно. Ведь умею же я хоть что-то! Ну, хоть учиться умею, наверное. Страшно было перед неизведанным будущим, и злился на себя за этот страх… лишь бы не испытывать стыда за другое. Амаута, как говорил Кайе. Ведь никого раньше… никто не заботился об Огоньке так, никто не хотел зваться его другом.

Лестно, что ни говори… Полукровка, замухрышка без Силы и памяти… Только не забывай, возносясь — падать больно будет.

Огонек брел мимо деревьев с широкой кроной, увенчанной ароматными цветами, невидимыми в ночи. Размышлял, поглядывая на свои руки. Неловкие… но ведь удавалось порой плести, лепить, шить… голова заболела от мучительных попыток вспомнить. Ведь было что-то до башни… кто-то учил! Может, примет кто — помощником? Грязной работы он не боится.

Порой одинокие фигуры мелькали — съеживался, заметив; но никто не подошел, не остановил Огонька.

Не забрести бы в чужое владение, размышлял мальчишка. Так и не успел запомнить, где чей квартал, где территория общая. Светало уже. Сероватое небо, потом бледно-сиреневое. Остановился у столба, увенчанного бронзовым знаком — оскаленная медвежья морда. Неуютно стало от пристального взгляда бронзового зверя.

Понемногу народ наводнял улочки. Любопытные взгляды скользили по Огоньку, пару раз мальчишку окликнули. В первый — сделал вид, что не слышит, во второй — пустился бежать, спрятался за углом. Отдышался насилу — страшно… так и не привык быть среди толпы. Десять человек — ведь это целая толпа.

А меня, верно, хватились уже, думал мальчишка. То есть… поняли, что меня нет. Улица живо напомнила реку… барахтайся, если сумеешь. Один. И кто тебе руку протянет? А если протянет — выбирать будешь, та ли рука?

Скрипнула калитка, и старушка, махонькая, сморщенная в упор взглянула на Огонька.

— Тебе чего, мальчик?

Подросток, не сразу ответил; стоял, покусывая нижнюю губу.

— Тебе кого надо-то? — снова спросила, вперевалку выкатываясь из калитки.

— Я и сам не знаю, — вздохнул.

Старушка по всему решила, что перед ней дурачок. Указала рукой вдоль по улице:

— Иди, иди…

— Бабушка! — послышался из дома веселый детский голос, и налетевший ветерок донес запах свежих лепешек. Старушка заторопилась обратно, в свой дом, к кому-то, кто звал.

А Огонек побрел дальше.

Сел возле какого-то амбара, спрятал лицо в коленях. В башне он был один, и не считал себя одиноким. А сейчас полно народу вокруг — высунься из-за угла, иди, заговаривай! Может, и не ударят… Взгляд зацепился за нечто, блеснувшее в пыли. Огонек поднялся, подошел. Нагнулся и подобрал обломок обожженной раскрашенной фигурки. Блестела, покрытая слоем лака. Огонек повертел находку так и эдак — рыбка… без хвоста и спинного плавника, глаз обсидиановый, черный. Как живой…

Огонек дернулся, будто кто укусил. Показалось — в руке не обломок нелепый, а птичка, серебряная. И так тепло на миг стало, словно кто-то большой и сильный подошел сзади, руку на плечо положил, назвал по имени. У меня был дом, сказал себе Огонек. У меня были родные…

Некстати вспомнился золотой знак на плече оборотня, и разговор — тогда, в первый день Огонька в Астале. "Род — это родные, да?"

И Киаль, такая веселая, добрая… и почти перестал бояться ночных кошмаров.

Привыкнуть… к нему можно привыкнуть, даже зная, что под человеческой кожей — зверь.

Прекрасно, сам себе возражал. Та служанка, давно, сказала — ты будешь забавой. Тогда это испугало, теперь нравится, да? Подумаешь, пара шрамов! Зато с оборотнем не соскучишься. Не тебя, так другого кого…

Уж лучше меня, вступал первый голос. Несколько шрамов… но живы дети. А он… ему тоже легко сделать больно. А надо ли?

Да он и боль иную принимает как радость, сам говорил… и что же теперь, быть, как они, как южане?

В Бездну такие мысли!

— Ты кто такой? — возник рядом суровый человек огромного роста — широкий нож на поясе, широкий браслет выше локтя.

— Покажи мне дорогу к дому Тайау… главы Рода, — проговорил Огонек, поднимаясь. Сжал в руке разбитую игрушку. Одиноко ей там, в пыли. Плохо, когда один.

Киаль перебирала заморские раковинки, низала ожерелье; просияла при виде мальчика.

— Ала, скажи… меня никто не звал? — осторожно осведомился он.

— Нет.

Вот, значит, как. И не хватились. К горлу подступила обида, готовая пролиться злыми слезами. Дурак…

— А братья твои ничего не говорили обо мне? — сорвалось.

— Нет, — удивленно вскинула брови. — Да их и нет сейчас… уехали вчера вечером.

Отложила раковинки, потребовала:

— Спой!

Улыбалась, радостная, как всегда. Хорошо, когда такая сестра… Пел для нее, весь день с ней провел, потом вернулся к себе. К себе, надо же! Еще бы сказал — домой. Бросил взгляд на бесхвостую рыбку, заботливо им же пристроенную под листьями комнатного папоротника.

Чуть не завыл с тоски — закат время самое подходящее, багровая полоса на темно-фиолетовом небе, как раз в душе такие цвета. Завыть не успел — Кайе в дверном проеме возник, злой, напряженный, на плечо шарф наброшен. Его Огоньку швырнул:

— Хватит сидеть, поехали! Затянулась твоя рана!

Привел его к стойлам грис. Вывел сначала Бурю, потом Пену — Огонек обрадовался ей, как родной. Она-то в чем провинилась на Атуили? В упрямстве разве что.

Снаружи было уже темно, и Бури не было видно — она прямо растворялась во тьме. Зато Пена светилась. Шерсть ее ловила слабый отблеск месяца и возвращала с утроенной силой.

— Ух ты… она светится! — восхищенно сказал Огонек.

— Да. Садись.

— Куда едешь? — спросил Огонек, заранее ощетиниваясь и боясь показать свою радость. Он ведь не понял… не знает.

— У меня есть дела.

— А я при чем?

— А тебе полезно воздухом подышать! — вскочил на Бурю, разбирая поводья.

Огонек покосился на спутника — в темноте в одиночку с ним… Разозлился сам на себя. В темноте. С энихи. Ну, прямо возьмет и съест! Какая разница, один он с Кайе или нет — все равно перечить никто не посмеет.

Целую ночь они кружили вдоль границ поселений Асталы, не останавливаясь нигде. Выезжали на вымощенную камнем дорогу, сворачивали на узкие тропинки. То делали привал, то ехали дальше. Огонек начал подозревать, что Кайе над ним издевается, и никакой цели у него нет и в помине. Перед рассветом, в очередной раз слезая с грис, вскрикнул:

— Взгляни!

След на влажной земле отпечатался, медвежий. Возле Пены, светящейся — разглядел. Кайе опустился на колено, потрогал пальцами след.

— Большой зверь. С ним не стоит сейчас встречаться…

— Почему — сейчас?

— Потому что ты рядом.

— А один бы ты в драку ввязался? — ехидно спросил Огонек. Он устал и был голоден.

— Не знаю, — хмуро ответил Кайе.

Проехали еще шагов пятьсот — Огонек окончательно потерял направление. Попросил передышки, более жалобно, чем хотел — рана заныла. Правда, в этом в жизни бы не признался.

Остановились; обмотав поводья грис вокруг ствола, оборотень исчез. В первый миг Огонек вздохнул с облегчением, во второй осознал, насколько рядом с кана было спокойнее. Злился себе, и даже по сторонам не смотрел. А сейчас ожил лес, сучья к мальчишке протянул, зашумел на непонятном языке. Холодом потянуло. И тени зашевелились, куда более черные, чем бывают в лесу…

Хрустнул сучок, и Огонек увидел сверкнувшие глаза. Пена взвизгнула испуганно, рванулась с привязи. Медведь, понял подросток, и сердце улетело куда-то.

— Пошел прочь! — заорал Огонек, хватая гибкую ветку и замахиваясь на зверя. Из-за спины мелькнула черная тень — энихи прыгнул вперед, проскользнув у локтя мальчишки. Крик боли раздался, и жалобный плач — не медвежий. Потом энихи вновь показался, прошел краем поляны, припал к земле. Пару мгновений спустя Огонек увидел вместо него человеческую фигурку. Вспомнил, что надо дышать.

— Кто это был? — спросил, не решаясь отойти от Пены.

— Ихи, мелкий… ты думал, медведь?

— Да, — колени ослабли, и мальчишка сел на траву.

— Не сиди возле копыт. Знаешь ведь — грис всего пугаются… — Над плечом оборотня закружился светлячок. Маленький, сине-зеленый. Мерцал лукаво, света почти не давая.

— Ты убил его?

— Да нет, порвал немного… пусть живет. А ты что же, новый способ охоты — на медведя с веткой? — фыркнул, отмахиваясь от светлячка.

— Ну да, — неуверенно улыбнувшись, сказал Огонек. — Ты ведь ушел, а грис не оставлять же ему! А они, наверное, вкусные…

Тот сдавленно хмыкнул, и расхохотался в голос. И Огонек понял, что тоже смеется. Протянул руку, и его кисть сжала горячая ладонь.

Вот зачем он возил меня по лесу, подумал мальчишка. Не мог найти случая заговорить нормально… ему тоже не хотелось быть одному. Только не упомяни вслух об этом, одернул себя, наблюдая за светлячком в волосах айо. Не поздоровится… и не в страхе дело, а просто — ну, вот такой он. Дитя Огня.

Потом на поляне сидели, ловя первые лучики рассвета. И без того было влажно, а еще роса выпала — крупная, и похолодало заметно. Огонек невольно придвинулся к южанину, тот положил горячую руку мальчишке на плечо, привлекая к себе. Словно пламя под кожей — не обжигает, конечно — человек ведь. Да… такой не замерзнет.

— Говорят, в нас — Сильнейших — течет кровь Огненного зверя, особенно в оборотнях. На юге он не водится, и кана там нет. А дед говорит, глупость все это.

— А что такое этот зверь?

— Такой… кто ж его знает, — Кайе задумчиво потер щеку. — Дед говорит, он вообще не живой.

— Мертвый? — поежился Огонек.

— Да нет. Ненастоящий, не зверь вовсе. Да не знаю. Пушистый. Я его гладил.

— О!? — подросток вскинулся, с невольным восхищением глядя на собеседника.

— Когда на реку Иска ехали. Он маленький, с хвостом не длиннее руки. Горячий. Только опасный — между двумя нашими пробежал, так одного парализовало почти на сутки, а у другого полтела в ожогах. А ткань его штанов только чуть потемнела. Вот такая зверушка.

— И ты гладить ее не боялся?

— Я-то? Нет.

— Знал, что тебя не тронет?

— Откуда мне знать? Захотел — и погладил, — уголок рта пополз вверх.

— Значит, огненные звери тебя не трогают… А меня ты назвал Огоньком, потому что привычно? Чтобы я был… из твоей стихии?

— Захотел, и назвал, — сумрачно буркнул Кайе.

Когда рассвело, снова тронулись в путь. Возвращаться Огоньку не хотелось, хоть и замерз, устал и бок побаливал. Никогда не было так спокойно. Подумал — а сколько человек оценили бы, скажи он, что с Кайе Тайау спокойно? Нет, кажется, с ума он все же сошел.

— Вы всегда убиваете воров? — спросил о том, что давно мучило.

— Да. Это учит других.

— А если человек просто ошибся?

— Ошибся? — округлые брови вскинулись, и такое недоумение отразилось на лице, что Огоньку стало неловко.

— Бывает… и от отчаяния.

— Отчаяние! Если наш — пусть придет к нам. Или к другому Роду, если под их рукой.

— А если у человека нет покровителей?

— Сам виноват, что никто не захотел его взять. Нужно стараться стать нужным, а не воровать. Слабые и никчемные не должны жить. И те, кто вносит раздор, причиняет больше вреда, чем пользы.

— Жестоко это, — опустил голову, разглядывая наборную узду.

— Напротив… разумно. А некоторых своих защищают чересчур рьяно! — сердито проговорил оборотень. — Вот, например, Эниль давно было бы убить пора… из-за ее «доброты» половина грис болеет! Та, с сахаром, помнишь?

— А объяснить ей, ну, не дурочка же?

— Объяснить! — с непередаваемым выражением откликнулся Кайе. — Так они попрошайки… смотрят жалобно, а у нее сердце тает!

— А она видела когда-нибудь больную грис?

— Хм… — юноша задумался. Потом просиял.

— Ты умница! Она у меня получит…

Огонек подумал, а стоило ли давать подобный совет? Похоже, энихи способен последовать ему на свой лад…

Лес казался огромным и диким, но звериные тропинки встречались часто. Время от времени попадались молчаливые длиннохвостые птицы с перьями ярких расцветок. Кайе тоже как-то притих.

Вскоре им попались заросли орешника, окружавшие небольшую поляну. Огонек сорвал орех и попробовал укусить — тот был весьма твердым. Разгрыз все-таки, хоть и с трудом — внутри обнаружилось очень ароматное и сладкое зерно. С наслаждением надкусил, выгрыз сердцевинку.

— Да ты сам сладкоежка, не лучше грис! — фыркнул Кайе. — Такие есть… червячки ореховые. Они как раз внутрь забираются…

— Червячки?! — Огонек выронил орех.

— Что, не по вкусу? — рассмеялся заливисто.

— Лучше найди чего-нибудь поесть, — вздохнул Огонек. — Орехи — хорошо, но еще бы…

Кайе косо взглянул из-под разлохмаченной челки:

— Устал? Хочешь вернуться?

— Есть я хочу!

Юноша спрыгнул с грис — так внезапно, что Огоньку поначалу показалось, свалился. А в следующий миг оказался уже подле него, положил руки на спину Пены, стоя к Огоньку вплотную.

— Чудесно. Хочешь? Ищи, лови!

— Я не умею!

— Это лес, он слова "не умею" не знает! Ты же сюда дошел!

— Дошел, — задумался Огонек. Спрыгнул наземь. Прислушался, втянул носом воздух. Сказал смущенно:

— Порой мне кажется, что я то растения узнаю, то еще что понимаю о лесе. Но ведь неоткуда.

— На этой поляне у двух растений съедобные корни. У двух ядовитые, — негромко проговорил айо. — Пробуй понять, к чему потянет тебя?

Огонек обошел всю поляну, мучаясь у каждого цветка, чуть не у каждой травинки. Потом со злостью на собственную беспомощность, чуть не со слезами сказал:

— Не знаю я ничего! Вот эту гадость точно есть не буду! — указал на низкий кустик с лиловыми цветочками-звездочками и большими ажурными листьями.

— А хорошо, — низким, задумчивым голосом откликнулся кана. — От этого растения у тебя судороги бы начались, как у грис от сахара. Запомни его.

— Ой, — тихонько сказал Огонек.

Кайе поймал крупного кролика. В виде энихи охотился, скрывшись с глаз полукровки. Из седла извлек нож в черных ножнах, быстро снял шкурку с добычи. Костер разжег просто — руку протянув над сухими сложенными былинками, а потом уже подбрасывал толстые ветки.

— Странно смотреть — ты и огонь по раздельности, — сказал мальчишка. — А если в костер руку положишь?

— Я пока в своем уме.

Поев, отдыхали, спорили, глядя на облака — кто проплывает по небу? Потом все же собрались возвращаться.

Сумерки становились все гуще — по лесу погуляли хорошо… Огонек озирался.

— Вечереет… А ты тут не заблудишься, Кайе?

— Я не могу заблудиться. Я — кошка, не забывай этого.

— Предпочитаю тебя человеком, — одними губами откликнулся Огонек.

— И слух у меня тоже хороший.

Кайе умчался вперед. Огонек подумал, что обидел его, но кана скоро примчался с веткой, усыпанной сиреневатыми почками.

— На. Обостряет все чувства, только больше одной почки за раз не жуй. Начнешь от любого шороха вздрагивать. Так и свихнуться недолго.

До самой Асталы добрались, когда темнело — массивным силуэтом над домиками вставала Башня-Хранительница.

— А что она значит? — спросил Огонек, не сводя глаз с ее огромного темного тела.

— Ее построили первые поселенцы долины… когда заложили Асталу. С нее далеко видно. Хочешь?

— Конечно! Я не думаю, что боюсь высоты, — засмеялся подросток, встречая полный сомнения взгляд. И сам себе поверил.

Еще не смерклось, однако небо было — черное почти, и на западе ярко-оранжевая полоса становилась все уже. Подростки неторопливо ехали по улицам, и Огонек чувствовал себя хорошо — никто толком не мог разглядеть ни его, ни спутника. Не страшно от взглядов ему самому… и не бледнеют при виде Кайе Тайау.

Наконец перед ними выросла башня — огромная, из невероятно гладкого камня.

— Ох, какая большая! — вскинул голову Огонек.

Издалека башня казалась не столь внушительной, но вблизи… Массивная, и неуловимо напоминающая барабан — словно может в любой миг заговорить, рокочуще-гулко. Понизу ее, примерно на высоту человеческого роста, шли черно-рыжие узоры из другого камня. Можно было различить зверей, людей и символы стихий в этих узорах.

Подъехали к решетке, за которой стояла стража — двое воинов в черном, казавшиеся ожившими узорами башни.

— Ну что? Ты, кажется, неплохо управляешься со стражниками? На Атуили ты их разогнал. Давай!

— Спасибо, ты уж лучше сам, — Огонек невольно передернул плечами.

— Не размениваешься на мелочи? — хмыкнул тот. — Ладно, не злись…

Их пропустили мгновенно. Вошли в темный коридор — кажется, факелы торчали в держателях, назажженные. Огонек шел за старшим — след в след. Южанин взял его за руку на всякий случай — появились ступеньки. А вот они светились едва-едва. Шли долго. Впрочем, лестница была удобной. Огоньку было неожиданно хорошо — и тревожно немного. Он не видел, куда его ведут, но рука, держащая его руку, была надежной, горячей и крепкой. Раньше он боялся темноты, но рядом с Кайе мысль о страхе перед темнотой казалась невероятно нелепой. Было бы чего бояться…

Внезапно в лицо ударил ветер — поднялись на вершину. Огонек огляделся.

Высоко. Так высоко, что трудно в это поверить — с одной стороны тьма, с другой — узкая полоска заката, уже малиновая. Астала — огни. Леса… Река. Вдалеке горы. Тошнота подкатила внезапно, голова закружилась. Огонек судорожно вцепился в руку юноши рядом. Оказывается, высота — это страшно. Очень страшно. Она заманивает, затягивает, чтобы ты упал… и мокрым пятном застыл на камнях.

Пришел в себя, когда его отвели от края. В центре площадки ужас отпустил; правда, мальчишка старался не думать о том, сколь высоко они сейчас находятся.

— Ты боишься высоты? — спросил Кайе.

— Да… похоже на то, — несколько хрипло откликнулся Огонек. — Там, у эльо, башня тоже была, но куда ниже, и на самый верх я никогда не поднимался. А эта… она как будто дрожит. Вот-вот скинет.

— Она просто дышит, глупый, — рассмеялся южанин. — Она живая. Раньше она оберегала нас… тех, кто пришел сюда из Тевееррики. Пела, когда опасность, да и сейчас порой поет, если беда близко. И просто так часто, особенно на закате. И плачет, если погибли многие. Правда, этого я не слышал.

— Красиво поет? — спросил Огонек, невольно напрягая слух.

— Да. Низко так… словно ветер гудит и бронза.

— Красиво… — мальчишка опустился на колено, коснулся холодных камней. Почудилось — запульсировали под рукой. — А ты хорошо говоришь, — вздохнул. — Похоже, любишь ее. Таким я тебя не видел.

— Каким же видел? — ровные белые зубы сверкнули на темном лице.

— Ты… разный. Кана и есть. Бывает, лицо у тебя, а бывает — звериная морда…

Огонек напрягся, ожидая резкого слова или удара, но Кайе расхохотался.

— А с другой стороны — хвост…

Небо, казалось, совсем рядом. Подросток вскинул голову, рассматривая звезды. Голова вновь закружилась, и он охнул невольно.

— Звезды так близко. Страшно… Словно падаешь в небо.

Стемнело почти, на башне стало неуютно — ветер пронизывал до костей. Горячая рука обняла Огонька за плечи. Он замер, сердце застучало очень быстро.

— Не упадешь.

— Она хочет этого, — пробормотал Огонек, вздрагивая. — Она… — опомнился, оглянулся — белки глаз оборотня поблескивали в свете звезд, а камни под ногами казались очень ненадежной опорой.

— Так, по привычке. Она не голодная, — улыбнулся южанин. Огонек судорожно сглотнул. Почувствовал боль — его пальцы сжала горячая сухая ладонь.

— Все еще считаешь меня выродком?

— Я не… — перевел дыхание, — Я не сказал бы так.

— Почему?

— Я могу понять тебя… иногда.

Перед глазами мальчишки начали покачиваться маленькие огоньки, и тело стало покалывать. Слишком близко стоял Кайе Тайау, Дитя Огня. Слишком был взволнован.

— Отпусти, — шепнул подросток одними губами.

— Как скажешь, — разжал пальцы, отстранился.

Огоньку почудилась тяжкая обида в голосе, и он поспешно проговорил:

— Всегда ли ты управляешь Пламенем? Ты сам говорил, что нет…

— Я все помню, — со вздохом направился к лестнице.

— Зачем я тебе? — спросил Огонек вдогон. — Вообще — зачем?

— Я не знаю. Ты — это ты. Значит, нужен. — Не повернувшись, упрямо опустив голову.

— Почему? Я же… ничто.

— "Ничто" не загораживает дорогу Сильнейшим, когда они намерены ударить. И не говорит в лицо гадости невообразимые.

— Только поэтому?

— Нет. Просто ты — это ты.

— И те, кому ты пытался предложить дружбу, сгорали, как мотыльки?

— Думаешь, это только огонь? А если остановится сердце того, кому ты смотришь в лицо?

— Странно, что ты рожден человеком, — прошептал Огонек, шагнул вперед и тронул пальцами татуировку — так он коснулся бы красивой ручной змеи… ядовитой. — Ты… тебе одиноко.

— Жалеешь? — словно слизняка выплюнул.

— Нет. Вас нельзя жалеть.

А тот повернулся наконец, крепко перехватил запястье Огонька, вгляделся в глаза. Покосился на небо. Летучие мыши носились, неслышно пища. А оборотень, наверное, слышит, подумалось Огоньку.

— Я хотел бы кое-что сделать… попробовать, — впервые голос Кайе Тайау звучал неуверенно — Для тебя. Доверишься мне?

Огонек уже открыл рот, спросить "А что именно?" — но закрыл. Подумал немного и сказал:

— Да.

— Ты полукровка, и я не знаю, правильно ли это будет с тобой… у северян иначе… — Кайе сжал его руку почти до боли. — В тебе есть Сила. Но нераскрытая. Ты бы мог… Что, если я попробую…

— Что?

— Провести тебя через Пламя…

В первый миг Огонек обрадовался. Во второй — испугался так, что хоть с башни прыгай.

— А ты вел кого-нибудь хоть раз? — голос стал высоким и сиплым.

— Нет.

"Думаешь, кто-то еще возьмется?" — послышалось Огоньку.

Огоньку представилась белая молния, слетающая со смуглой руки. Его начала бить дрожь, и подросток отошел к самому краю, чтобы себя не выдать. Как там говорил Кайе? Умирает тот, кому ты смотришь в глаза? Но… Стать пусть не равным ему, но все же… А он не приемлет слабости.

— На что это похоже? — тем же непослушным голосом спросил Огонек.

— Боишься?

— Да, — Огонек не видел смысла в притворстве.

— Я не хочу причинить тебе вред. Напротив…

— Ты не умеешь быть осторожным, — сказал Огонек. — Даже если сам хочешь…

Тот неожиданно резко обхватил его за плечо, притянул к себе. Заговорил бессвязно — о Силе, огне и крови. Порыв, пламя, ветер — увлеченность новой идеей. Новой игрой…

Огонек в очередной раз поразился — как может тело человека быть столь горячим? А через пару мгновений попросту позабыл, что не один — и кто с ним. Вырастал на глазах, становясь ростом с Башню… и звезды в ладонь сыпались.

"У меня будет все… я больше никогда не окажусь маленьким и беззащитным… я смогу все, что захочу, и никто не назовет меня рыжей букашкой, презрительно — полукровкой! Пусть только посмеет!" — и сам устыдился подобных мыслей.

— Ты… — Кайе хотел спросить что-то. Огонек опомнился — словно грохнулся с небес на землю. Чуть ли не с неприязнью глянул на того, кто рядом. Так и не понял оборотень, что Огонек не слышал его, не слушал.

Сейчас осознал полностью, на что дал согласие. Но отступить назад не хотел. И, кроме того… нечто вроде гордости вновь поднималось в душе: полукровки со способностями редки, а уж вести их Сильнейшие вряд ли часто берутся!

Спустились. Огонек вскарабкался на грис… после долгой прогулки и подъема на Башню именно «вскарабкался», другое слово тут не подходило.

Кайе молчал, к счастью для Огонька. Тот словно натянутая тетива себя чувствовал — не удержался бы, в ответ на смех или иное что ответил бы колкостью. Ехали медленно. Повсюду вспыхивали разноцветные светляки и горели маленькие золотые фонарики.

Огонек озирался невольно — нечасто видел ночную Асталу. Вдыхал не только аромат ночных цветов — еще и почти видимое, разлитое в воздухе пламя. Вернее, так казалось ему — горькое пламя, и некуда было деться из этого воздуха.

…Благодарность и неприязнь — одновременно. Слишком много дано одному. Слишком много… он убивает и дарит. Щедрый дар лесному найденышу, дар, который ничего не стоит самому оборотню-айо. А умрет полукровка — невелика потеря.

Огонек зло стиснул зубы.

Иная кровь… Возможность пройти над Бездной… А страшно ведь, если не врать самому себе. Как будто спрыгнуть с той самой Башни…

Подъехали к каменной арке, потом к стойлам грис. Подбежал человек, увести скакунов. Кайе спрыгнул на землю, ища взгляда Огонька — но тот отворачивался.

Сполз с седла и пошел следом за южанином. Думал — вот сейчас встретит, к примеру, Киаль, она позовет брата за чем-то, и тот вернется под утро, и позабудет о намерении бросить в огонь новую нить… или как там вернее сказать. Хорошо или плохо оно будет? Кто бы заранее знал.

Никакая Киаль не появилась, и слуги, кажется, попрятались по углам.

— Чучело, ты весь в земле и сухой траве, — не больно-то приветливо глянул, увидев полукровку при свете. А ведь сам был таким недавно, но успел отряхнуться. Кошка… о шерстке своей заботится, незаметно — а успевает, мысленно усмехнулся Огонек. Хотя вообще ему было не до веселья. И южанин тоже как-то взъерошился, посмотрел угрюмо, шагнул к дверному проему.

Исчез.

Огонек посмотрел ему вслед и с трудом заставил себя шевелиться. Хотя в этот миг предпочел бы обернуться птичкой и улететь… дурак, обругал сам себя. Не знаешь, что тебе надо. Вспомнил, как завидовал эльо… тому, из башни, как порой в самых смелых мечтах представлял, что наделен частицей подобной Силы — и одергивал себя сразу. А тут — протянули его мечту на золотом подносе, так дрожит, боится взять. И верно, сильные и слабые; первые возьмут, не задумываясь, еще и отберут чужое, а вторые… Тьфу.

Вода пахла лимонником. Огонек водил по ней пальцами — и впрямь мокрая. Поймав себя на этом открытии в четвертый раз, мысленно дал себе же по шее, вылез, оделся и направился к старшему.

Кайе сидел на низкой скамейке перед столиком. А на столике кувшинчик стоял, золотой, с чеканными цаплями. И небольшой флакончик, из обсидиана — масляная лампа хорошо его освещала. Сам — в темно-синем, широком; и очень мрачным вид его показался, вкупе с цветом одежды. Айо тоже успел привести себя в порядок — благо, воды тут было достаточно. И времени… сколько там Огонек провел в размышлениях?

Мокрые черные волосы падали на лоб. На смуглой руке алела царапина — видимо, поранился в лесу. Неудивительно — для оборотня если куст растет на дороге и лень обходить, тот немедленно должен подвинуться. А впрочем, перед ним и так кусты разбегаются.

Кайе поднял глаза, сказал глухо:

— Пей.

Огонек облизнул вмиг ставшие сухими губы…

В кувшинчике оказалось нечто пряное, но легкое, похожее на солнечный ветер. Выпил с удовольствием… и голова закружилась, показалось, что стены подмигивают и улыбаются. Потом сел у ног Кайе и поднял голову. Тот наблюдал молча. Лицо айо испугало мальчишку: сосредоточенно-сумрачное… недоброе.

— Такой вид, будто прощаешься! — вырвалось у Огонька. И дрожь предательская во всем теле — что выпил миг назад?

— А если и так? — хмурым грудным голосом отозвался, — А ты… трясешься от страха. Что, передумал, попробовав пару глотков? Страшно кровь отдавать зверю?! И правильно, как ему доверять! — взорвался неожиданно, сметя со столика звонкий кувшин.

Эта вспышка прогнала опасения — вот как бывает, с удивлением подумалось Огоньку. Нет бы наоборот. Но ведь ему самому плохо и страшно сейчас, вот и бесится. Пристально взглянул на южанина и улыбнулся для себя неожиданно.

— Что ты так смотришь? Что видишь? — настороженно спросил старший, отводя за ухо влажные волосы.

— Не кричи. Дом перебудишь. — Огонек поднял кувшин и поставил на место. Сел на пол. — Что ты делаешь, то и вижу. Сейчас вижу, что ты не в себе. Предложил, так вперед. Сейчас, или когда сочтешь нужным. И не швыряйся кувшинами… я тоже могу. Амаута.

Кайе округлившимися глазами посмотрел на него — и расхохотался. Отсмеявшись, коснулся лба Огонька — пальцы горячие, словно угли.

Голова уплывала куда-то, а тело оставалось на полу. Из спины начал расти тростник. Подросток хотел было сказать об этом оборотню, но побоялся показаться дурачком.

— Найкели, — пробормотал юноша, поглядев на него. — Ступень к огню… — Огонек было встал, качнувшись, но голос айо изменился. — Замри! Дай руку.

Огонек послушно протянул правую. Кайе взял тонкий острый нож и сделал надрез на предплечье подростка. Тот невольно попытался отдернуть руку.

— Тихо! — продолжил свое занятие: делал неглубокие надрезы, создавая непонятный узор. То ли цветок, то ли костер. Поднял собственную ладонь — в крови — к губам, лизнул — настороженно, словно кошка пробует подозрительное питье. Затем плеснул в ладонь немного темной жидкости из флакона, начал с силой втирать в линии узора. Огонек зашипел от едкой боли.

— Не шипи, не змея! — достал откуда-то браслет из светлой бронзы, надел на руку Огонька так, что металл скрыл порезы полностью. Сжал края, чтоб не свалился.

— Не снимай. Пока не разрешу.

Голос был взрослым и необычно серьезным. Огонек понял, что противиться не посмеет. Да и снять браслет не сможет, потому что голова уже улетела, а ноги и руки распускаются цветами. Услышал непередаваемый возглас старшего, слова:

— Ну и быстро! — и больше ничего не слышал до самого утра.

Очнулся Огонек на чем-то жестком. И в позвоночник нечто упиралось. Со слабым стоном, еще плохо соображая, сунул руку под спину и вытащил толстый обломанный сучок.

— Зараза, — пробормотал, — Ты хоть смотри, куда бросаешь. — И пришел в себя окончательно. Так и есть, они вне дома, вот он, оборотень, сидит на бревне и смеется.

— Все созвездия пересчитал? Ты такую околесицу нес… Я уже думал, все, последнего ума лишился.

— Как ты меня сюда притащил? — вопрос «зачем» задавать не имело смысла. Обычно ответ один — захотелось.

— Просто. Совсем рано утром, никто не видел. Так рано только Къятта встает, но он там, где медь добывают. Хорошо, что не здесь.

Вчерашнее вспомнилось. Башня, и дальше… Так и нет ничего? Не получилось? Или Огонек уже обладает какой-то Силой? Браслет плотно обхватывал руку, холодный.

Протянул ладонь, пытаясь не трогая пошевелить лист на ближайшем кусте. Кайе давился хохотом, наблюдая за его стараниями.

— Смотри, сейчас ураган вызовешь!

— Эх! — в сердцах сказал подросток и встал. Ничего не вышло, так и думал. Или айо переменил решение… или попросту забавлялся с ним, обещая попробовать. Усмехнулся криво. Точно дурак. Поверил…

Оборотень поднялся тоже:

— Вот глупый. Настоящее чучело…

Шагнул вперед, повалил Огонька на траву со смехом, прижал зажившую рану на боку, и вдруг отдернул руки, испуганно глянув — вспомнил.

— Да все зажило давно! А то сам не видел! — Огонек вдохнул полной грудью пахнущий хвоей воздух. Что ж, нет так нет. — Надо было убить меня тогда… теперь мучайся, кошка дикая!

— Ах ты… — кинулся на Огонька, но подросток был начеку.

Мальчишки покатились по траве…

Горячие, сильные и легкие руки, лесной мусор в волосах, измазанная землей щека. Глазищи синие, сияющие радостью. Это — смерть? Это — чудовище? Айо был красив сейчас, красотой юного зверя. И смеялся он — от души, самозабвенно. Так же, как убивал.

На краю ступенчатого обрыва замерли, едва не свалившись. Расцепили руки, приподнявшись.

— Смотри!

Лава текла внизу, вдалеке, черно-красная струйка.

— Красиво…

— Это наша кровь.

— А вулкан тот — не опасен?

— Нет.

Огонек не мог оторвать глаз от живой раскаленной струи.

Руки подхватили его и бросили с обрыва… он вскрикнул, упал на прикрытую мхом землю — и закричал вновь, пытаясь увернуться от огромного черного хищника. Клыки лязгнули у самого горла: мальчишка вскинул руки, пытаясь защититься, отсрочить смерть, но энихи резким движением вынудил Огонька раскрыться — и тот ощутил острые, готовые сомкнуться зубы на собственной шее. Один миг промедлил зверь, и отчаянное желание жить подсказало мальчишке движение — он вцепился в челюсти хищника. А потом ударила волна огня — изнутри, заставляя кричать до срыва голоса. Кровь откликнулась, спеша на помощь, рванулась наружу; а та, что осталась, загорелась и взорвалась в мальчишке. Сердце его жалобно вскрикнуло и остановилось.

Вспыхнули волосы и одежда, перестали видеть глаза, и последнее, что он чувствовал — боль, переходящая в сумасшедшую радость.

А потом по сожженным глазам ударил свет.

— Лежи, — Кайе листом лопуха вытер лицо Огонька. В поросшем мхом гроте было полутемно… а поначалу показалось — невероятно светло.

— Где мы? — прошептал Огонек. Тело казалось легким-легким и тяжелым одновременно. Перед глазами плавали разноцветные пятна. Но он все видел. И был явно живым.

— Недалеко от Асталы…

Кайе казался совершенно измученным.

— Энихи… это был ты?

— Я, конечно. Кто ж еще?

— Что ты сделал со мной?

— Я?! Это ты сам чуть не отправился в Бездну! Тииу, больше никогда не возьмусь вести полукровку, — сказал почти весело, но голос дрогнул.

— Я думал, что умираю.

— Да ты и умер почти.

— А тебя кто вел? Родные?

— Со мной совсем иначе. Мой огонь никогда не спал…

— А то, что я выпил? — еле слышно, но мальчишку поняли.

— Найкели. Проводник. Объясняет крови, где Путь… иначе заблудится.

Кайе вздохнул глубоко.

— Мы с тобой еще не закончили. Северяне долго готовятся, а детей Тииу бросают в его пасть, как щенят в воду. Те, кто может — плывут. Ты испугался?

— Да. Я не понял, что происходит.

Кайе вытянулся рядом и застыл. Огонек не решался пошевелиться, а потом понял, что Кайе спит. Голова на сгибе локтя, по другой руке ползет яркий зеленый жучок.

Кайе проснулся ночью, в тот самый момент, когда кама-лемур заглянул в грот. Зверек испуганно вытаращился на человека, а тот свистнул ему, сладко потянулся и лишь тогда обернулся к мальчишке.

— Живой? Отдохнул?

— Как будто камни таскал, — сказал Огонек. Юноша усмехнулся, услышав облегчение в голосе.

— Ну-ну. Рано обрадовался — не дошел еще до конца.

— Хватит! — взвыл Огонек. — Мейо Алей!

— Трусишка! — рассмеялся Кайе. — Теперь будет попроще. Не отступать же! Сделаем из тебя… ну, хоть факел! И забудь северное… не для тебя теперь.

Огонек подумал немного.

— Факел… А ты, Кайе-дани, ты — кто?

— Видел лаву внизу? — он поднял глаза, непривычно серьезные. — Так вот… Там, в сердце земли, она и рождается. Я — часть этого сердца.

— Вулкан?

— Вулкан — то, что видно. Меньшее, чем я есть.

— Ты мог сжечь меня совсем?

— Мог.

— И ты… не нуждаешься в хворосте, чтобы гореть?

— Скорее мне станет плохо, если я попробую погасить это пламя.

— А Къятта? — он снова споткнулся на имени.

— Къятта… та лава, что течет по долине. Лучше не стоять у нее на пути.

Огонек представил, как падает в кратер вулкана, и мальчику стало плохо. Если бы знал заранее, не согласился бы никогда!

Хотел что-то сказать, но не нашел слов.

А потом про слова позабыл — и словно крылья Огоньку дали. Пробуждающаяся Сила опьяняла, хоть еще и не позволяла пользоваться собой, а страх ушел, похоже, совсем; и даже того, кто вполне мог этот страх вернуть — Къятты — не было в Астале сейчас. Восторженность Огонька и оборотню передалась — впрочем, он и без того наслаждался жизнью, словно хмельным питьем. И готов был подарить полукровке Асталу — всю, и попробовал бы кто на пути стать.

Рассказывать Кайе не умел, однако на вопросы отвечал охотно. Показать было проще всего — так Огонек увидел письмена и рисунки. Знаки-письмена вызывали ужас, казались смутно знакомыми. Но и другие были, неизвестные — эти рассматривал с удовольствием. С некоторой опаской, но жадно брал то, что Кайе в беспечности своей швырял под ноги Огоньку, не задумываясь о смысле и ценности.

Южанин не знал, что порой Огонек его ненавидит — когда пелена спадала с глаз, и хотелось кричать от обиды — у тебя есть все… ты можешь убить, можешь подарить Силу, а я…

Мальчишки сидели на самом верху неглубокой каменной чаши. Всего три ряда сидений: приподняты над землей, посредине — круг, засыпанный мелким золотистым песком. Удобно устроено — ежели в круг выпустить зверя и он захочет наброситься на зрителей, не допрыгнет. Да и стража помешает…

— А можно ли выйти за другой Род?

— Зачем?

— Например, помочь… если ты сильнее.

— Запрещено. Слабый проигрывает.

— Но они не убьют друг друга?

— Нет… не должны, разве несчастный случай… — в голосе прозвучало сожаление. — Хотя свести счеты в круге удобно…

От Рода Тиахиу ушел мастер-чеканщик с семейством. Считал, ценят его невысоко… Арайа не отказали в просьбе принять под свою руку, но, как полагали все, это было лишь способом свести счеты за досадные мелочи в недавнем прошлом.

Человек из Рода Тиахиу был очень высок, противник показался чуть не мальчишкой — тонкий, с более смуглой кожей, с волосами, убранными в косу сложного плетения. У Тиахиу простая коса была. Одеты оба — в светло-красное, штаны и околи, босые.

— Кто это? — шепнул Огонек, показывая на младшего. Грациозный, и, похоже, красивый — с такого расстояния разобрать было сложно. И кажется уязвимым… Огонек искренне пожелал ему победы.

— Ийа… сволочь, — Кайе выругался почти беззвучно и очень грубо.

Огонек поерзал на сидении — неприятно стало.

— А чем он тебе так насолил?

— Тем, что живет! — отрезал оборотень, и, скосив глаза на подростка, фыркнул:

— Он ровесник Къятты, это отсюда птенчиком кажется.

— У них равная Сила?

— Ийа немного сильнее… но это сейчас неважно, первый круг использовать что-то кроме собственного тела запрещено. Второй — оружие, и если только до третьего дойдет…

— Понятно, — вздохнул Огонек, впиваясь взглядом в противников — они начали расходиться на некоторое расстояние. Человек из Тиахиу… крупнее, и кажется таким уверенным…

Кайе угадал мысли подростка. Помотал головой:

— Он хорош, плохого бойца не выставили бы. Но змея быстрее, чем волк. Къятта лучший боец Асталы, но с Ийа и брату трудно справляться.

— А ты? Просто, без огня вашего?

— С Ийа мы не сходились, — мрачно ответил юноша. И честно прибавил несколько мгновений спустя, совсем угрюмо:

— Къятта лучше меня. Не знаю…

Отсюда, сверху, круг казался не таким уж большим; но Огонек представил себя там, в центре, под взглядами сотни глаз… и захотелось немедленно спрятаться, хоть сейчас никто на него не смотрел. Разве когда пришли, смерили оценивающими взглядами — полукровка, держится вблизи оборотня, словно смолой прилепленный (Огонек пожалел, что нет шарфа — закрыться), но к нему уже потеряли интерес. У каждого Рода свои развлечения, на чужое без причины не зарятся. А к зверенышу из Рода Тайау точно никто просто так не полезет.

И сейчас Огонек, впервые выведенный в столь людное место, ерзал на краешке сидения, невольно стараясь держаться поближе к старшему — и не сводил глаз с искрящегося золотого песка и фигур на нем.

Ийа не подпускал к себе «волка», как обозначил его противника Огонек. У «волка» были более длинные «лапы», достать его казалось сложновато — не подойти. Но он был обозлен, и нападал сам. Ийа только уклонялся, порой уходил легким перекатом по песку, в самом деле напоминая змею.

— Он что, ждет, пока этот выдохнется? — спросил Огонек.

— Долго ждать будет… Тиахиу все трехжильные.

Ийа прогнулся, вновь перекатом ушел от удара, за спину противника; прыгнул — тот успел обернуться, но не успел отбить атаку. Тонкая рука ухватила «волка» за горло. Тот не хотел сдаться, ударил в ответ, благо противник оказался совсем близко — коленом снизу и пальцами в глаза, но не успел — с хрипом повалился на спину. Огонек с трудом сглотнул, — ему казалось, он слышит, как хрустнул горловой хрящ.

— Чисто, — обронил Кайе. — Но не пойму — играл или и впрямь ошибся, позволив Тиахиу ударить? Мог и сам получить неслабо… Жаль, второго круга ты не увидишь.

— Он умер? — неровным голосом спросил Огонек.

— Сомневаюсь… На кой лад Ийа будет убивать сейчас? Арайа и Тиахиу не враги. Ну, сцепились из-за семьи, подумаешь!

Пятый день обучения подходил к концу. Поначалу Огонек, полный увиденным в круге, не разговаривал, боясь спугнуть подвижные картины перед глазами. Потом осознал себя сидящим в саду, и оборотня рядом. Тот подогнул под себя одну ногу, подбородком оперся о колено другой. Рыжеватый закатный свет подчеркнул черты его, заострил. Или не закат? Лицо оборотня было так явно осунувшимся, усталым, словно он поднялся после тяжкой болезни или вовсе от нее не оправился.

Огонек, желая, чтобы с лица южанина сошла эта пугающая маска, спросил первое пришедшее на ум:

— Почему полукровок считают безнадежными? Ведь ты сам говорил, среди них есть отмеченные Силой…

— Есть. Но редко, малой Силой — и она крепко спит. Разбудить может айо или уканэ с немалыми способностями. Но им-то зачем? — голос прозвучал тускло.

— Даже если полукровки — их дети или иные родственники?

— Ну, ты загнул! — Кайе встряхнул волосами, становясь похожим на себя прежнего. Огонек подумал — почему айо срезает их? Носил бы хвост или косу, как многие в Астале…

— Почему ты не хочешь длинные волосы? Тебе бы пошло…

— Перекидываться трудней — мешают. Шиталь такая же, глянь! А насчет полукровок… Ты сам посуди. Даже если ребенок родится не пустым, он все равно будет слабым. Зачем роду Сильнейших рубить собственные корни?

— Значит, то, что ты сделал для меня… больше никто никогда бы не сделал для полукровки?

Кайе поморщился.

— Я — это я, ты — это ты. Не приплетай сюда остальных!

— Ты… тебе было интересно, что получится, или же…

— Разумеется! Ты же моя игрушка! — айо вскочил, отбросил сломанный стебель и скрылся в доме. Поднявшись, Огонек пошел следом за Кайе. Нашел его сидящим на ступеньках бассейна. Ноги были в воде, и штаны до колен намокли.

— Прости.

— Иди в Бездну!

Огонек пристроился рядом.

— Там мне нечего делать. А ты обещал сделать из меня факел.

— С большим удовольствием бросил бы тебя в костер!

— Продолжим ругаться, или ты поведешь меня дальше, айари? — со смехом спросил Огонек.

— Вечером. В такую жару хочется думать о чем угодно, только не об Огне.

В жару? — удивился про себя Огонек: прохладно было сегодня вечером, на удивление. Кайе смерил его оценивающим взглядом. — Если сегодня все пойдет хорошо… закончим путь. Дальше останется только учиться… самостоятельно, я уже помочь не смогу. Мы разные.

— Это трудно?

— Тебе — не думаю. Ты никому не можешь причинить вреда… Может, и память к тебе вернется.

Мысль кольнула Огонька:

— А кроме тебя… знают, что ты делаешь? Что ты — мой наставник?

Кайе пожал плечами:

— Я делаю, что хочу. Других это не касается. В первый день я увел тебя в горы, чтобы не помешали… а сейчас ты ведешь себя тихо. Во всяком случае, ты не орешь, как там, когда увидел энихи.

— А браслет?

— Вот поэтому я и не хочу, чтобы тебя видели.

— Что тебе будет, если узнают?

Высокие брови округлились:

— Будет? За то, что я делаю с полукровкой? Или ты думаешь, станешь по-настоящему сильным?

Огонек вскочил, лицо запылало. Кайе ухватил его за штанину, потянул вниз:

— Мир. Я тоже говорю искренне.

— Мир, — прошептал Огонек, задетый за живое.

Ночь не принесла прохлады. Этот Путь дался оборотню труднее всего — не мог сосредоточиться, дико хотелось пить. Но не стоило прерываться — и без того напарник его, ведомый, слишком слаб. Начни прыгать туда и сюда, точно толку не выйдет. А цель маячила почти перед самым носом… как же трудно с этими полукровками. Словно деревянные — ладно тело, оно и не важно сейчас, сидит себе на полу, а суть внутренняя Силу как следует обрести не торопится…

Когда показалась последняя «стена», с неслышным стуком обрушилась, открывая пламя, вздохнул с облегчением. Все. Пусть идет и… и в Бездну всех!

Кайе проснулся, потянулся, чувствуя себя хорошо-хорошо впервые за последние дни, раскинул руки с сонной улыбкой. Легко… привычное, приятное чувство — словно горячий ветерок под кожей. Позвал:

— Огонек?

Когда никто не откликнулся, спрыгнул на пол, побежал по каменным плитам. Заглянул в одну комнату, в другую. Ни Огонька, ни одежды его. Оббежал все. Пусто. Кликнул слуг, свесившись с веранды. На вопрос они отвечали недоумением.

— Нет, али. Не знаем.

— Огонек… — растерянно проговорил он. Отправился осматривать сад и окрестности — ведь тот мог заблудиться. Так много всего…и почти нет людей. Добрался до помещения грис. Пара слуг, стоявших возле, обернулись, испуганно вздрогнули.

— Что случилось? — спросил недовольно.

— Али, прости — исчезла Пена!

— Пена? Как?

— Ночью… вчера. Кто-то увел ее, а ты спал долго, сутки… не решились будить.

Воры — здесь? Кража одной грис? И помыслить смешно. Он и смеялся бы…

— Вот как.

Развернулся — людям лица опалило, словно взвился к небу огромный костер. Кайе быстро зашагал прочь, и зелень по обе стороны дорожки скручивалась и чернела… Опомнился. Вбежав к себе, упал ничком на кровать.

— Будь ты проклят…чтоб тебе сломать шею на первом же повороте!