"Сильнейшие" - читать интересную книгу автора (Дильдина Светлана)

Глава 13

Астала

Жесткие глянцевые листья дерева льнули к стене, на их поверхности играли блики, создавая впечатление танца медлительных светляков.

— Ты не спишь? — молодая женщина приподнялась на цыпочки (от ветра плеснула широкая юбка) — и потянулась к окну. — Эй!

— Нет, — прозвенел смех, послышался торопливый шепот внутри, и в окне показалась фигура — лунные блики заиграли на темно-бронзовой коже, слегка волнистые волосы перелились через плечо охапкой плетей вьюнка. Но гостья занята была только собой.

— Я нашла след… ты понимаешь? Такая интересная Сила… — она откинулась назад, прислушиваясь, и вновь потянулась к человеку в окне, положила пальцы на подоконник.

— Имма, утром.

— Но след возле Хранительницы! И теряется возле входа! Я же не знаю, что будет утром! Я могу не узнать никогда!

— Охх… погоди, — человек скрылся на миг в недрах комнаты, снова послышались голоса — явственно прозвучал недовольный девичий, потом гибкий силуэт перемахнул через подоконник. Внутрь Башни-Хранительницы помимо установленных дней пускают только избранных… членов Совета.

Ну, и еще одного, которого попросту не решаются задержать…

Лес неподалеку от реки Читери

Камень оказался весь в углах и выступах — Огонек вертелся, пытаясь устроиться. На земле сидеть не хотелось — снуют всяческие жуки, многоножки; хоть отдохнуть спокойно… спокойно не удавалось.

В конце концов сполз-таки с камня, улегся рядом. В тени раскидистого дерева акашу было уютно. Высоко — на два человеческих роста — с ветви свисали плоды, красные, вполне съедобные. А если сжевать терпкую мякоть, доберешься до похожей на орех сердцевинки… Проглотил слюну. Прикрыл глаза, но не до конца — сквозь ресницы разглядывал тонкие стебли травы, гусеницу, неторопливо ползущую по делам…

Возле ноги что-то шевельнулось. Мальчишка сел, глядя на пристроившегося рядом зверька. Тот, заметив человеческое внимание, шмыгнул за камень, потом высунулся, подергивая короткими усами. Большеухий, похож на лисицу, только шерстка бурая. И словно рыжеватый свет изнутри.

Огонек протянул было руку — погладить. Потом вспомнил — Огненный зверь… и жар чувствовался от него, нога мальчишки согрелась.

"Нельзя его трогать", — говорил Кайе.

Зверек удобно расположился рядом. Особого внимания на мальчишку уже не обращал.

"Неужто пришел ко мне? Погреть… чтоб не было так одиноко?"

Испуг мешался с восторгом. Огонек помнил рассказ про ожоги… но сейчас зверек лежит почти рядом, на расстоянии чуть больше локтя. И ничего…

"Неужто он чувствует…его?" — подумал подросток. Это походило на правду. Чимали, айари… они ведь связаны как-то. Это Кайе упоминал.

— Это ты к нему пришел? — прошептал Огонек. Зверек насторожил уши, но головы не повернул.

Мальчишка подумал и, внутренне досадуя на себя за глупость, попросил:

— Если его увидишь… передай, что я жив… если ему интересно, конечно.

Прогнал неприятную мысль — к тому моменту, как эти двое сумеют встретиться, от Огонька останется кучка костей. По крайней мере, это очень похоже на правду. Но, прожив совсем еще мало весен, невозможно поверить, что путь в самом деле грозит оборваться скоро. Пока ведь везло, и причем сильно везло.

Со вздохом перевернулся, оперся локтями о землю, подбородок опустил на сплетенные пальцы.

Все вокруг было таким настоящим… не позволяло думать о смерти. А ведь она рядом. Хотя полукровка уже не тот перепуганный мальчишка, мчавшийся наугад через чащу. Кое-что понимает. Не станет ломиться в ядовитые заросли, может, сумеет понять, где гиблое место. Но все-таки близко смерть.

А была еще ближе.

Астала, немного раньше

Къятта скучал по младшему брату. Пять дней — словно пять лун. Своевольный он, невыносимый, несдержанный сверх всякой меры… без него жизнь пресна и вязка, словно непропеченная лепешка. Тронуть горячую кожу, чувствуя, как тот ощетинится — и все же позволит застегнуть невидимый ошейник. Потому что тоже скучает на свой лад.

…Уже на подходе к его комнатам Къятта услышал тихий взволнованный голос, разъясняющий известные любому младенцу истины; усмехнулся не-по доброму. Слишком братишка увлекся новой забавой… Учитель нашелся. Пусть — скоро конец, жаль, мальчишка расстроится. Странно, что до сих пор не сжег свою игрушку. Но один раз уже чуть не убил, второго раза недолго ждать. Слишком нагло ведет себя полукровка. А нет — так нетрудно помочь.

Подумав немного, ушел. Вновь появился часа через два. Было тихо внутри, и занавеска не шевелилась — даже ветерок спал. Къята зашел внутрь, откинув занавеску.

…Сидели рядом у стены — и, кажется, не дышали. Почти испугался, прежде чем сообразил — жив, просто далеко улетела душа.

У них были похожие лица. Только у Кайе — очень усталое, будто истончившееся. Серое. И второй… брошенный мельком взгляд подтвердил — этот гораздо ближе, и чуть улыбается во сне-обмороке.

Маленький огонек дрожит на плотном листе деревца в углу.

А руки обоих сплелись.

Къятта выругался беззвучно. Бездна… Такое с собой творить… ради кого?! Всего на пять дней покинуть Асталу, и вернуться к безумию полному… Сорвал с руки полукровки браслет, увидел знак. Вот оно что. Вулкан, который учит гореть соломинку.

Поднял Кайе, словно тот был совсем малышом, осторожно опустил на постель в соседней комнате, поправил волосы его. Склонился над братом, протянул ладонь, прижал пару точек на шее. Дыхание того стало глубже. Спи, радость моя… спи долго. Тебе это нужно.

На Огонька и того не потребовалось — он и сам не проснулся, измученный неуверенными толчками собственной Силы — Къятта подхватил мальчишку и вышел из комнаты.

Во сне Огонек летел через Бездну. Не в первый раз уже видел подобное — поначалу такие сны пугали, понемногу привык. Даже удовольствие стал находить в безумном полете — еще чуть-чуть, и научится им управлять…

Проснулся на чем-то холодном и твердом. Не открывая глаз, попробовал устроиться поудобнее — и стукнулся лбом о стену. Огонек испуганно распахнул глаза, осмотрелся.

Он лежал на каменной плите, выступающей из стены. Каменные темные стены, не украшенные ничем — просто неровно обтесанный камень. Голубоватый светильник, неприятным, мертвенным светом озарявший лицо человека напротив. Тяжелая коса, серьги — простые кольца, резкие, немного птичьи черты.

Къятта.

Огонек мгновенно сел, прижался к стене, не обращая внимания на холод ее и неровные выступы.

— Къятта-дани, в чем я… за что?

— Что — за что? — откликнулся тот, — Ты пока цел.

Чуть успокоенный, мальчишка повел взглядом по сторонам, и по коже вновь пробежали мурашки. Больно уж неприветливо место… и тихо, слишком тихо.

— Но я здесь… почему??

— Муравей, возомнивший себя горой… — откликнулся тот негромко, задумчиво. Смотрел прямо перед собой, не на мальчишку.

— Я? Но что я такого сделал?

— Тот, кто берет не принадлежащее ему — вор. Это ты способен понять?

— Я ничего не брал! — вскинулся подросток, и сник, успев уловить мелькнувшую презрительную усмешку.

— Я погашу. Хочешь попробовать зажечь? — молодой человек указал на светильник.

Откуда Къятта знает? — подумалось Огоньку. Покосился на руку — браслета нет, и следы глубоких порезов видны. Прикусил губу — так вот что…

— Но он сам этого хотел… он был рад, как все вышло! И Сила… моя, не его!

— Ты знаешь, почему ты здесь? Как я принес тебя сюда?

— Нет, али…

— Он направлял все свое пламя внутрь, пытаясь тебя уберечь. Все эти дни. Ведущий… Был, как пустая шкурка насекомого, когда я вошел. И мне не составило труда усыпить его… забрать тебя. Меня он даже не заметил. Хотя по сути он, конечно, сильнее меня.

— Но почему… ведь он только направляет меня. Чем я могу быть опасен?

— Да ты просто недоумок какой-то, — сказал равнодушно, и все же с подлинным, едва уловимым любопытством, — Мальчишка не соображает, что делает, и убьет себя, пытаясь не причинить тебе вред. Но ты ничего не стоишь. Пыль… даже со всей своей невеликой Силой. А он — единственный.

— Это я знаю, — проговорил Огонек, понемногу справляясь со страхом. — Но все равно знаю мало. Позволь мне хотя бы понять.

— Хорошо. — Къятта легко согласился. — Поднеси руку к костру — почувствуешь жар, вовсе не касаясь пламени. А Кайе пытается позволить тебе коснуться огня… и не сгореть. Он не знает, что такое контроль над Силой. Да и не сможет постоянно… это его плата за то, что — единственный. И вот нашел выход, дурак. Я же не смог запретить ему, он слишком своеволен. Не думал, что он сделает так.

— Но он сказал… что больше ему нечего мне дать. Он может теперь быть собой прежним…

— Нет. Айари — ведущий и чимали — ведомый связаны очень долго. Пока не ослабеет нить — он должен будет сдерживать свое пламя, выжигая себя изнутри. Даже просто стоя рядом с тобой — иначе его Сила спалит тебя. Это он понимает…

Огонек глубоко вздохнул.

— Если это так, то… Что со мной будет теперь, Къятта-дани? — Поперхнулся, а с языка слетело: — Ты убьешь меня?

— Я? Мне это… незачем. — Взглянул на светильник, и язычок света моргнул.

— А… что? — задохнулся, испугавшись еще больше. Уж лучше Къятта…

— Какая тебе разница, как умирать? — голос изменился, стал ниже тоном, темнее. Безразличие словно порывом ветра смахнуло.

— Он — не наставник полукровок, запомни! У него есть свое назначение!

Мальчишка облизнул губы — сухость во рту и горле…

— Я… я дам слово, что не вернусь. Астала большая…

— Слишком много неприятностей от тебя, чтобы еще оказывать милости.

Тем не менее он не торопился что-либо делать. Задумчивое — снова — лицо, едва освещенное слабым дрожащим язычком пламени. Лучше бы ненависть, ярость… Мысленно смех услышал — может ли энихи ненавидеть оленя? Или крысу?

— Он найдет, где я был… как зверь, или, раз он связан со мной — иначе…

— А ты не такой уж дурак, — удивление в голосе, и любопытство снова, сильней, чем прежде. — О звере я позабочусь, а Сила… Башня — единственное место, где он тебя не почувствует. Хранительница говорит очень громко. А он слишком занят собой, чтобы в грохоте различать тихий звук.

— Где он сейчас? Что ты скажешь ему? — отчаянно уцепился за последнюю надежду.

— Он спит. А проснется… что за беда? Найду, чем его успокоить!

Огонек вспомнил, каким было лицо оборотня, когда у крыльца он снимал с седла раненого им подростка.

— Он хотел быть моим другом… — о сказанном пожалел, видя, как закаменело лицо, поспешно поправился: — Он хотел… больно терять, все равно, что. Ты хочешь ему такого?

— Боли? Она тоже может давать силу и радость. И научить может многому — а ему полезно учиться.

— А ты жесток… я не знал, что бывают такие. Он в обличье энихи куда больше похож на человека, — Огонек полностью овладел собой, и смотрел в глаза Къятты — янтарные на свету, сейчас просто темные.

— Ты думал так же, когда получил это? — усмехнулся тот, указав на шрамы, пересекавшие бок Огонька.

Лицо мальчика вспыхнуло от прилившей крови.

— Нет. Я ненавидел его. Но ты…

— А мне он дорог.

— Это слова. Для тебя он — орудие, оружие. А что у него на душе, наплевать, лишь бы лезвие было заточено.

Невидимый аркан стянул Огонька, не давая вдохнуть. Къятта, понял тот, заледенев, холодным потом покрывшись; его Сила…

— А это уже наше дело. Что, пожалел? Жалость — удел слабых… Жалость и страх.

— Да, мне его жаль. Сейчас — особенно, — хрипло, упрямо откликнулся Огонек. — У него не было выбора.

— И у тебя уже нет… Хватит. — Огонек почувствовал, что тело вновь слушается его. Шевельнулся, собрался в комочек.

— Что со мной будет? — повторил, оглядывая место, в котором находился.

— Иди со мной. — Къятта шагнул к отверстию в стене.

Огонек повиновался. Голос Къятты не обещал ничего хорошего. Сердце то колотилось, то замирало. Запахло сыростью — скоро оказались возле воды. Канал? Или подземное озеро? — мальчишка прищурился, но ничего не понял.

— Иди сюда, — Къятта говорил спокойно и не сомневался, что полукровка следует за ним.

Тот и шел. А куда деться? И еще одно понимал — этому человеку он не покажет страха. Кайе говорил — не показывай… ни людям, ни зверям.

— Дай руку.

Послушно протянул — запястье охватила серебристая петля. Она и в темноте светилась едва заметно. Другой конец ее уходил в стену.

— Ты сможешь дотянуться до воды. Пей… проживешь долго. Пока мне не нужна твоя смерть. Может, я вернусь еще…

Помедлил чуть, и добавил:

— На твой крик никто не придет. Майт услышала бы, но она глухая.

— Кто она, али? — прошептал Огонек. Так легко было противостоять оборотню… вспышка, и все. А этому — невозможно. Невозможно даже сказать ему колкость. Вот подлинное чудовище, думал он. Не оборотень. Его старший брат.

— Змея. Большая змея. Ей оставляют жертвы порой, как дочери Башни. Но она ела недавно. Здесь не появится.

Словно столбняк напал — и тело вновь стало холодным, влажным. Чуть не закричал, не упал перед ним наземь — выведи меня отсюда!! Но просить Къятту о милости… нет, бессмысленно.

Он тихонько сел, подтянул колени и стал вглядываться в воду.

Пальцы Къятты вздернули его подбородок. Глаза горели — сейчас и вправду янтарные. Понимал — отражается пламя светильника в них, но как жутко…

— Петля удержит тебя, если вздумаешь утопиться. А он… — почудилась в голосе грусть, но тут же исчезла, — Пожалуй, так будет лучше… Ты очень помог мне, найденыш. Даже не знаешь, как.

Огонек промолчал. Хотелось вонзить зубы в эту гладкую смуглую руку. Хотелось орать во весь голос от ужаса и тоски. Но все нелепо… нелепым быть не хотел. Довольно уже… Уткнулся лицом в колени.

Остался один.

Когда дверь отделила его от света — будто чем дурманящим опоили; голова закружилась, пропали все чувства и желания. Прислонился к стене и сидел так, не двигаясь.

"Ну почему я, а не ты?" — вяло шевельнулась мысль после долгой глухой неподвижности. "Если уж умирать… Почему?"

Шевельнулся, подобрался к воде, зачерпнул горстью. Сделал глоток. Холодная, немного пахнет тиной, но свежая. Влажной рукой вытер лицо. В голове имя вспыхнуло — Майт.

Огонек вскочил, рванулся, вцепился зубами в петлю.

Перегрызть или разорвать не удавалось. Он изранил себе все запястье — с виду мягкая, при рывке петля резала кожу. Серебристая, прочная на диво; бледное свечение напомнило Пену.

Скоро обе руки были в крови, и губы тоже.

— Чтоб тебе сдохнуть! — заорал Огонек, отчаянно дергая веревку; он мечтал уже об одном — оторвать себе руку. — Чтоб тебе было сдохнуть там, на дороге… подавись ты своей Силой, тварь!

Скоро охрип. Обессилев, свернулся клубком, стараясь стать меньше.

По щекам катились слезы — кажется, временами он рыдал в голос, но никто не отзывался, и он вновь и вновь пытался хоть что-то сделать с петлей. На воду старался не смотреть — стоило бросить взгляд, и все сворачивалось внутри. И в то же время вода звала оглянуться.

Запах воды, сводящий с ума — наверное, так пахнет смерть. Дотянуться до воды, пить — может. Но темная, еле слышно журчащая, она пугала.

Майт, сказал Къятта. Не голодная, значит… Вряд ли он выйдет живым отсюда — скорее, умрет до того, как змея успеет проголодаться. Ты можешь кричать, сказали ему…

Скольких запирали здесь?

Огонек чувствовал шепот стен, уверен был — их покрывает мох. Вкрадчиво-влажный, мягкий… Только бы не коснуться ненароком…

Времени тут не было. Да и понимал Огонек, что здесь каждый миг покажется часом. Но все же уверен был — в этих стенах находится уже долго. Хотя — что такое долго? Над огнем и пару мгновений руку не подержать, а приговоренному и сутки — единый миг.

Мальчишка задремал — слишком вымотали попытки освободиться, страх — и полет через пламя до этого. В полудреме вздрагивал от любого почудившегося шороха. Потом провалился в сон глубокий. Очнулся, когда тихие шаги раздались рядом — настоящие.

Дверь не скрипнула; фигура в длинной одежде держала на ладони светящийся камень. Солнечный камень.

Захотелось петь, вопить от радости — на глаза навернулись слезы.

На миг показалось, что Огонек снова в доме Тайау, тогда, когда мальчишку закрыли — а Кайе пришел за ним…

Но это не оборотень.

Человек был взрослым, и сперва показалось — Киаль… нет, она ниже, но двигается столь же легко, и столь же мелодичный звон серег сопровождает ее. Только гость непонятный — не женщина.

— Ты не замерз тут, малыш? — тихий смешок. — Охх… вот кто здесь! — удивленно. И тишина, почти ощутимое напряжение — и свет начинает растерянно мерцать, из золотистого становится серебряным, слабым — вот-вот, и погаснет…

— Почему ты здесь?

Огонек промолчал, напрягся. Гибкая рука погладила его по щеке.

— Перепуганный зверек… не дрожи. Чуткие пальцы ощупали запястье мальчика — света хватало, но и без него можно было ощутить кровь, почувствовать ее запах — понять, что мальчишка содрал себе всю кожу с запястья. А вот лица человека мальчишка не видел — только руки, красивые, с тонкими пальцами. И аромат свежих цветов, нагретых солнцем…

— Кто ты? — спросил слишком громко.

— Неважно.

Даже не видя лица, Огонек угадал улыбку.

— Как ты… как узнал? Или просто пришел?

— Мне сказали. Не ожидал, что здесь окажешься именно ты.

— Откуда ты знаешь меня?

— Видел… ты держался подле оборотня. Кто тебя привел? — спросил человек.

— Къятта, — проговорил прежде, чем подумал — а стоило ли? Человек опять издал тихий удивленный возглас.

— Но почему? — снова спросил, куда более настойчиво, нежели в первый раз. Взялся за петлю, и мальчишка вскрикнул, не сдержался — хотя осторожным было прикосновение. А камень теперь снова светился ясно.

— Я… — врать не хотелось. Да и что придумать, сообразить не мог. Его молчание было принято за невозможность ответить.

— Его младший… знает? Он был согласен?

— Не знал, — еле слышно откликнулся Огонек. И снова — едва различимый удовлетворенный звук.

— Он — охранял тебя, да?

— Он… Я не знаю… да, — признался, скрепя сердце.

— Зачем тебя здесь закрыли?

— Чтобы я умер здесь… — одними губами, но тот услышал. Ласково, едва слышно:

— Понятно. Это надежное место… Если и обнаружат, никто не подумает увести отсюда.

Петля поддавалась… мальчишка не верил своим глазам. У него тоже есть Сила, наконец осознал. Больше, чем у меня. И он умеет ей пользоваться, ну конечно. Почувствовав себя свободным, осторожно прижал руку к груди. Но тот коснулся тыльной стороны его ладони, едва-едва, словно крыла бабочки.

— Вот так. Лучше, дружок?

Промолчал. От кого ждать добра?

— Все же боишься? — а говорит тихо-тихо, почти шепотом…

— Хочешь меня выпустить? — Огонек медленно отнял свою ладонь, встал на негнущихся ногах, пошатываясь. Прислонился спиной к стене. Все-таки мох… противный, сырой…

— Выпустить? Можно сказать и так, — голос задумчивый. — Майт не скоро придет, он знал… не все умирали здесь, иные выходили живыми. Башне достаточно пищи, а Майт — ее приемная дочь. Мать делится взятым.

— Отпусти, — прошелестел Огонек. Прикрыл глаза — свет камня казался чересчур ярким. А ведь он… как гнилушки в лесу.

— Если не желаешь умереть тут, ныряй и плыви к противоположной стене. Там решетка, змея появляется оттуда. Не бойся, прутья расставлены широко — она огромна, а ты — мальчик.

— А ты… не можешь вывести меня сам?

— Вся Астала будет об этом знать. Зачем мне такое счастье?

Он поднялся, повернулся к двери, широкой одеждой скрыв сияющий камешек. Тихо и ласково обронил:

— Поспеши. Без тебя ему будет плохо. Это же… пламя.

Не сразу поверил в то, что свободен — да была ли она, эта свобода? У южан жестокие шутки. По-звериному провел языком по запястью, пытаясь зализать ранки — вспомнил оборотня, поморщился, прекратил.

Человек ушел и забрал свет с собой — Огонек наощупь отыскал дверной проем, попробовал выбраться. Но здесь не полог был на выходе, как во всех домах — деревянная створка, тяжелая. Стены, дверь и вода; показалось, плеснуло что-то; подпрыгнул, и недавнее безразличие улетучилось.

Рано или поздно змея приплывет сюда… сидеть и ждать, пока сожрут — безумие.

Полукровка глубоко вдохнул — и нырнул в воду, черную и холодную. Поплыл под водой, пытаясь отыскать дыру, о которой говорил человек. Полагался лишь на свои руки — в темноте-то иначе никак. С первого раза не удалось, а в воде было страшно — он выбрался снова на сушу и едва не остался там. В голове все смешалось — может, Къятта и не собирался его убивать? Просто… запер на время? Ведь он сказал — змея не появится здесь, а он сам, может, еще вернется…

Только если он вернется, поздно будет что-то придумывать.

Дыру Огонек нашел… большое отверстие, перегороженное решеткой. Мальчишка заскользил вдоль решетки, отчаянно дергая прутья, словно мог расшатать их. Не поверил своему счастью, сообразив — они расставлены широко. Еще не поднимаясь на поверхность, ужаснулся — насколько же велика тварь?!

Огонек вынырнул опять, вдохнул воздух, снова нырнул и попробовал протиснуться сквозь прутья. Страх заставил его удвоить усилия — благо, он был худым и гибким, и просочиться через преграду не составляло особого труда.

Скоро Огонек оказался по ту сторону решетки. Поплыл как можно быстрее вперед и вверх. Вынырнул, отчаянно глотнул воздуха, поднял руки над головой, потом развел их в стороны.

Он находился в узком каменном коридоре с низким потолком. Было довольно темно, и что впереди — не разобрать. Можно только плыть… с удовольствием выбрался бы из воды — продрог основательно — только некуда было встать, не за что зацепиться. В темном наполовину заполненном водой тоннеле оказалось страшнее, чем в самой Башне. Казалось, что холодное скользкое тело змеи касается ног, и вот-вот обовьется, утянет на дно.

Стараясь думать только о том, что скоро выберется, Огонек поплыл дальше. Коридор казался бесконечным, хотя Огонек не уставал — страх ли придавал силы, или просто напутал с длиной коридора?

Он не сразу понял, что оказался в реке, что над головой — небо, серое, как бывает перед рассветом. А когда понял, огромное и холодное небо едва не доконало его: снова — барахтающийся в реке одиночка. Проще сложить руки и опуститься на дно; там, среди ракушек и водорослей, уютно… а река — добрая.

Мысль была мимолетной — он мотнул головой, отфыркиваясь от попавшей в нос воды, и поплыл. Хоть еще и не рассвело, берега просматривались без труда, один пологий, другой невысокий, но отвесный — и неширокой была река. Ближе оказался пологий, и Огонек развернулся, поплыл к нему. Ноги скоро нащупали илистое дно.

Подросток выбрался на берег, отдышался, глянул по сторонам. Сейчас ничего и никого не боялся — появись рядом медведь, например, обратил бы внимания не больше, чем на гусеницу. Пусть жрет, если сумеет…

Сел на торчащие из земли узловатые корни. Почувствовал, что еще немного, и свалится прямо тут; зашагал дальше от берега, туда, где росли ореховые деревья — по стуку осыпающихся орехов их было не перепутать ни с чем.

А еще там росла трава. На ней и свернулся калачиком, не беспокоясь о том, что может получить орехом по голове.

Проснулся поздно вечером. Рядом с головой прыгала птица, поклевывая орех.

Улыбнулся, присвистнул ей. Та не обратила на мальчишку внимания.

Огонек сел. Было не жарко — сезон дождей закончился, теперь какое-то время постоят прохладные дни. После реки его до сих пор била дрожь — поискал нечто, что могло бы согреть. В листья бы зарыться, мелькнула мысль. Идти куда-то на ночь глядя — безумие. Чуть большее, чем просто лежать тут, но все-таки большее. Оглядел себя — мошкара липла к телу — штаны остались целы после протискивания через прутья, а больше на нем и не было ничего.

Голод дал себя знать. Мальчишка нарвал себе орехов, собрал листья, зарылся в них и так лежал, разгрызал скорлупу и думал. Близко… еще немного, и он начал бы считать Асталу своим домом. Точнее, дом Кайе, поправил сам себя. Вот чудесно. А про старших в том доме совсем позабыл, вот и получил… и не в полной мере. Къятта пожалел его? Да уж, — озноб пробежал по коже, — с такими глазами? Но ведь не убил, и не тронул… хотел бы насладиться его болью и страхом — иное бы что-нибудь сделал. Он же просто оставил Огонька одного. Но почему — в Башне-Хранительнице, раз не собирался скормить его Майт? Почему не в собственном подвале? Наверное — Кайе почувствовал бы. Или нет? Къятта сказал — "как пустая шкурка насекомого". Может, оборотень сейчас спит…

Скоро и сам уснул.

Проснулся ранним утром от холода. Траву покрывала россыпь белесых шариков — роса, готовая засиять в лучах солнца. Продрог; вскочил, будто на змее лежал, и запрыгал на месте, пытаясь согреться. Голову вскинул — ветви были вполне пригодны для лазанья. Осмотреться бы — может, получится. Мальчишка забрался на дерево на удивление скоро — правда, мало что разглядел. Зато увидел Башню — с той стороны, откуда приплыл; массивного тела Хранительницы не успело коснуться утро. Судя по всему, город кончался где-то совсем рядом.

Вот в город ему точно не надо было. Подумал еще немного, слез и побрел по лесу прочь. Еще бы на поселения не придти… разыщут рано или поздно.

Скоро выбрел на тропинку, довольно широкую, утоптанную.

Чуть ли не сразу послышались голоса. Огонек насторожил уши, готовый упасть наземь и затаиться.

Голоса приближались. Очень быстро — и тут же из-за поворота, ранее незамеченного, вывернули несколько человек. Мужчин, одетых совсем небогато. Вряд ли они были опасны — мастера, или просто рабочие, двое корзины несли. Но мальчишка поспешно отступил глубже в густой кустарник — мало ли что. Люди прошли мимо, занятые разговорами.

Огонек перевел дух и зашагал дальше. О прошлом старался не думать — только чудилось все время либо змеиное тело поперек тропы, либо стук копыт верхового животного… как тогда, при первой встрече с братьями Тайау.

Небольшую серую грис он обнаружил на окраине, привязанную к забору. Судя по всему, на ней не очень-то ездили, скорее перевозили грузы — по крайней мере на спине громоздился вьюк.

Отвязывая добродушно фыркавшую грис, мальчишка невольно ежился, вспоминая слова — "воров у нас убивают".

Но понимал — на своих двоих доберется разве до поселений.

Вьюк снял и оставил лежать на земле. Пожалел, что в нем нет еды — взял бы, чего уж там…

Шарахался от любого шороха. Конечно, столкнись он с людьми в лоб, имени Кайе Тайау довольно было бы, чтобы обеспечить безопасность себе; но вдруг привели бы в Асталу, к оборотню? А там… все равно там, где Къятта, он долго не протянет.

Лес

Привстать, отползти от камня. Прислониться спиной к многовековому дереву — живая кора, дышит — и сидеть так вечно. Просто жить… как живет бабочка-однодневка или облачко в вышине.

Но я не смогу, думал мальчишка. Я уже не смогу. Я не помню о себе ничего — но ведь было же что-то. Иначе откуда — память о матери, понимание, что за растение передо мной, птичка из серебра?

Серая птица-кауи защелкала, засвистела. Мальчишка задрал голову, пытаясь разглядеть ее через переплетенье ветвей.

Я хотел бы начать заново, думал он. У меня нет прошлого… или есть? Но что? Тусклая, полная страха жизнь в башне? Или же… дружба, которую его старший брат назвал нелепой? И верно — нелепо… Да была ли та дружба?

Как скоро оборотень осознал бы, что Огонек не равен ему и никогда не станет таким же? А что потом? Покровительство, снисходительное и жестокое? Он не отказывается от данного слова… он не выбросил бы полукровку, как ненужную вещь.

— А я пожелал ему смерти там, — негромко проговорил Огонек.

Рыжий зверек в траве насторожил уши. Почесал себя задней лапой под подбородком и побежал по своим делам. Непохоже было, что рассердился, да и вообще вряд ли понял, о ком речь.

С его исчезновением снова нахлынуло одиночество, ознобом по коже — а вечер был теплым…

Грис он потерял на третьи сутки — привязал на ночь к дереву, устраиваясь спать на ветвях, а утром не обнаружил и веревки. Вздохнув, понадеялся, что животину не сожрали, по крайней мере — сама отвязалась. Ехать на ней было — одно мучение, без седла да нормальной узды — но все же быстрее.

Позади давно осталась река Читери, воздух снова был влажным — значит, впереди еще река, и немаленькая. Быть может, та, в которой он барахтался две луны назад… Иска, назвал ее Кайе.

А за ней — ничейные земли. Мысль об этом пугала, словно готовился ступить в неизвестное… а ведь какая разница, если посудить? Что там, что тут — лес… и от дороги приходится держаться в стороне; если уж совсем невозможно, брести по ней, подскакивая от каждого шороха.

В Астале и окрестностях ее нельзя оставаться. Мало того, что Сильнейшие налетают, как вихрь, внезапно… мало того, что право имеют делать все, что придет им в голову. От мысли, что может встретиться с братьями снова — хотелось зажмуриться. Как представлял себя, оборванного, никчемного… подумаешь, Сила. Пользоваться ей не умеет еще, да и разница…

Как наяву представил взметнувшуюся челку, взгляд — свысока, с грис. Слова почудились — думаешь, стал по-настоящему сильным? И улыбка другого, рядом. Едва заметная.

— Не хочу! — сквозь зубы прошептал Огонек.

Поднялся и зашагал к солнцу — оно как раз на север указывало, это успел выучить. Есть свободные поселения. Есть эсса, в конце концов.

Ну и… есть одиночество.