"При дворе последнего императора" - читать интересную книгу автора (Мосолов Александр Александрович)

ЧАСТЬ IX ЕЖЕДНЕВНЫЙ ОБИХОД

Я могу говорить только о том, как проводили время Их Величества в Ливадии, так как только в Крыму я находился в непосредственном общении с государем и его семьей.

Утро было посвящено государем работе, за которую он садился тотчас же после короткой прогулки.

Царь принимал докладчиков, стоя впереди своего письменного стола. Садясь, он указывал посетителю кресло, а также выдвигал из стола особую доску, на которой можно было расположить принесенные бумаги. Во время доклада государь курил, причем и докладчик получал разрешение зажечь папиросу.

Царь очень ценил докладчиков, которые умели излагать даже запутанные дела, не выходя из разговорного тона. Раньше чем слушать докладчика, царь брал доклад, просматривал первые строки (чтобы уяснить себе, о чем будет идти речь) и внимательно прочитывал заключение доклада, то есть ту его часть, которая перечисляла меры, предлагаемые министром. Если сущность этих мер не была вполне ясна, царь просматривал также и остальные страницы доклада. Он не любил таких докладов, в которых были нагромождены аргументы, явно ненужные. Генерал Сухомлинов, военный министр, обладал особенным умением овладевать вниманием царя и держать его в напряжении в случае надобности часа два подряд.

Когда доклад бывал окончен, царь подходил к окну и начинал говорить о посторонних вещах, подчеркивая этим, что аудиенция кончена.

Иногда доклады делались также вечером, от 16 до 18–30.

Царь никогда не пропускал ни одной церковной службы, каковы бы ни были обстоятельства, могущие оправдать его непоявление в церкви. Служба начиналась только после прихода Его Величества и продолжалась около часу.

Царь встречался со своей семьей только за столом, во время пятичасового чая, и вечером, если у него не было особо срочной работы.

Еще до окончания завтрака государыня делала знак детям, и они бросались в сад, увлекая за собой барона Мейендорфа, начальника великих княжон; смех и крики тотчас же раздавались снаружи.

Бывший «дирижер» придворных балов, барон умел завоевать благодаря своему веселому и общительному характеру симпатии обеих императриц. Сделавшись старше, он сохранил свой веселый нрав и упрочил свое положение в глазах младшего поколения.

Он был чрезвычайно симпатичен; все его любили, но никто с ним серьезно не считался. Надо сказать, что ему сильно мешала его супруга «тетя Вера», дама честолюбивая и часто смешная.

Баронесса была председательницей Общества покровительства животных; усердие ее в области исполнения функций председательницы создавало ряд затруднений для всей администрации Крыма. Раз она потребовала, чтобы кур не носили на рынок вниз головой ввиду возможности обмороков… Губернатор отдал соответственное распоряжение. Но весьма скоро баронесса явилась к нему с жалобами.

— Я не допускаю мысли, — сказал губернатор, — чтобы крестьяне не исполнили моего распоряжения.

— Перед моей дачей все обстоит благополучно. Но за углом несчастные куры опять попадают в положение вертикальное… Я сама ходила тайком посмотреть…

Особенно знаменитою баронесса сделалась после истории с красным пуделем. Как раз в тот момент, когда она выходила из своей виллы, под ноги ей попал пудель, выкрашенный в ярко-красный цвет. Баронесса хотела поймать пса, но неизвестно откуда набежала масса дворняжек. Дальше получилась такая картина. По улице бежал красный пудель, за пуделем — дворняжки, а за дворняжками мчалась баронесса, крича:

— Держите, держите красную собаку!..

Городовой ухитрился в конце набережной поймать пуделя. Баронесса приказала ему нести собаку прямо в губернаторский дом, следуя за ним сама в величайшем волнении… Губернатор принужден был принять ее вне всякой очереди.

— Какая тут администрация! — волновалась она. — Безобразие! Позор! Я требую строжайшего наказания для того, кто позволил себе истязать эту собаку!..

— Простите, баронесса. Но в чем же состоит истязание? Дамы себе красят волосы, и это считается вполне уместным…

— А самолюбие собаки? Вы с ним не считаетесь?.. Боже мой, все дворняжки Ялты бежали за пуделем. Собака явным образом страдала…

— Вы не можете этого доказать… Пуделю, может быть, льстило, что на него обращают внимание…

Баронесса потребовала, чтобы было произведено дознание. Оказалось, что пуделя выкрасил в красный цвет один из офицеров, находившихся под начальством ее мужа… Доложено было государю: тот приказал довести до сведения баронессы, что виновного найти не удалось…

По окончании завтрака царь говорил присутствующим со своей обычной простотой:

— В таком-то часу я поеду верхом. Кто желает сопровождать меня, благоволите заказать себе лошадей.

Нам приводили небольших лошадок, привыкших лазать по откосам гор. Любителей этого рода спорта было немного. В конце концов вышло так, что я один сопровождал государя, не считая, конечно, дежурного флигель-адъютанта, который ехал, так сказать, по обязанности.

Но это недолго продолжалось. Раз в сильный дождь Николай II около Массандры шел большой рысью, распустив поводья. На мягкой глине на повороте лошадь поскользнулась. Царь упал, сильно ушиб себе ногу, но оказался в состоянии снова сесть в седло и вернуться в Ливадию; здесь силы его покинули, и он еле поднялся на крыльцо. Государыня была страшно перепугана и умоляла царя больше не делать прогулок верхом. К тому же около этого времени появились автомобили; было гораздо приятнее доезжать до определенного места и потом сразу лезть на высоту. Скоро оказалось, что один Дрентельн, исключительный ходок, в состоянии следовать за государем, который был ходоком необычайно выносливым. Царь вообще был очень крепко сложен: вне своего кабинета он редко когда садился; я никогда не видел, чтобы он к чему-нибудь прислонялся; выдержка его была замечательна.

Прогулка государя вызывала немало забот для лиц, приставленных к делу личной охраны монарха. Нельзя было не поместить некоторое количество переодетых полицейских на тех дорогах, по которым предполагал пройти государь, особенно если эти дороги пересекали деревни, населенные Бог весть какими татарами. Но царь ненавидел этих, как он называл, «ботаников» или «любителей природы». Особенное удовольствие ему доставляло обмануть всех этих господ, как бы интересовавшихся всем, чем угодно, но только не особой государя.

Отчаяние начальника дворцовой полиции было подчас неописуемо. Чтобы помочь ему, я обещал телефонировать ему всякий раз, как государь в пути изменит заранее намеченный маршрут. В таких случаях я посылал одного из ординарцев (следовавших за нами) протелефонировать на полицейский пост и благодаря этому дислокация «ботаников» вдруг менялась. Они срывались со своей беспечной прогулки и лезли вниз или наверх по козьим тропам для сокращения пути.

Раз, после одного из подобных маневров полиции, царь увидел начальника охраны в тот момент, когда тот нырял головой вперед в какую-то саклю. Царь подозвал его и спросил:

— Я изменил направление прогулки после того, как вышел из дворца. Каким образом могли вы узнать об этом? Почему вы все-таки оказались на моем пути?

Сконфуженный начальник охраны, не желая меня выдать, стал что-то бормотать о предвидении и о предчувствии. Больше ему ничего не оставалось делать…

«Любители природы» получили еще раз строжайший (о, насколько бесполезный…) приказ не задерживаться на тех тропинках, где Его Величество может пожелать гулять.

Царь нередко играл в теннис. Играл очень хорошо, и его противники, морские офицеры и фрейлины, были много слабее его. Узнав, что у Юсуповых гостит их племянник граф Николай Сумароков-Эльстон, чемпион России, Его Величество приказал пригласить его в Ливадию.

Мне рассказывали, что Сумароков, левша, выиграл все сеты. После чая государь попросил реванш. Сумароков ухитрился так попасть царю мячом в ногу, что государь упал и должен был пролежать три дня в постели. Бедный чемпион был в отчаянии, хотя вины с его стороны не было, конечно, никакой. Говорят, что Юсуповы сильно его бранили. Выздоровев, государь снова пригласил Сумарокова в Ливадию, но чемпион уже не смог играть с прежней энергией.

Если не считать свиты Их Величеств, мало кто приглашался к чаю. Даже великие княгини являлись только в том случае, если их специально о том просили. Ни государь, ни государыня никогда не стремились расширить круг лиц, могущих иметь непосредственное с ними общение.

В течение всей своей службы я никогда не видел, чтобы кто-нибудь был приглашен к Их Величествам после обеда. Со своей стороны, Их Величества никогда ни к кому вечером не ездили, если не считать императрицы-матери и великой княгини Ксении Александровны (визиты к черногоркам стоят совершенно особо).

При таких условиях вечера проводились спокойно и однообразно. Вначале государыня оставалась в гостиной, ожидая конца партии государя (безик или домино). По мере того как прогрессировала ее болезнь, императрица все реже выходила к обеденному столу. Обедала она или одна, или «в двух персонах» (с государем), как это записывалось в пресловутый гоф-фурьерский журнал, имеющий свой особый стиль.

Свита устраивала несколько столов бриджа. Но игра недолго продолжалась. Государыня вставала. Я, заваленный работой, обыкновенно уходил раньше, оставляя наблюдателя, обязанного сообщить мне, когда Ее Величество прощалась с присутствовавшими. Тогда я возвращался в гостиную.

Я был вполне уверен, что мое отсутствие остается незамеченным. Но однажды, подходя последним «к ручке», я услышал:

— Вы очень искусно возвращаетесь в нужный момент.

— Ваше Величество, у меня была срочная работа.

— Как всегда…

— Все же не могу я остаться без «ручки»…

— Я вас понимаю, — любезно сказала мне государыня, которая, по-видимому, так же, лишь по обязанности, проводила часть вечера в гостиной.

Путешествия по железной дороге вызывали крупные осложнения. Я только что был назначен начальником канцелярии, как мне пришлось заняться подготовкой путешествия в Крым с заездом в Беловеж для охоты.

Сколько бумаг надо было составить!.. Дворцовая полиция: охрана во время пути. Железнодорожный батальон: охрана мостов и туннелей. Военное министерство: часовые на всем протяжении дороги. После 1906 года все вопросы охраны полностью перешли в ведение дворцового коменданта. Министерство внутренних дел: кто и где будет представляться Их Величествам. Гофмаршальская часть: подготовка резиденции. Инспектор высочайших поездов: отход и приход поездов. Кабинет Его Величества: подарки, которые необходимо взять на всякий случай, так как никогда нельзя было знать заранее, где, кто и когда удостоится высочайшего подарка; в виде правила, я возил с собой тридцать два сундука, наполненных портретами, ковшами, портсигарами и часами из всех возможных металлов и всех возможных цен.

Приготовления осложнялись тем обстоятельством, что все переезды Их Величеств окружались великой таинственностью.

Государь и государыня терпеть не могли отвечать на вопросы, куда они поедут и когда кого будут принимать. В полдень иногда я не знал еще, что поезд назначен на 3 часа пополудни… Приходилось поддерживать «дружеские» отношения с челядью: скороходами, горничными, лакеями, гоф-фурьерами… Они подбирали на ходу обрывки разговоров, и от них по телефону я узнавал, что царь или царица сказали насчет предстоящего путешествия. Эти услуги, конечно, не были бескорыстными.

Для путешествий своих царь располагал двумя поездами. По внешнему виду их нельзя было отличить один от другого: восемь вагонов голубого цвета с монограммами и гербами. Их Величества ехали в одном из поездов, второй служил, как теперь, после войны, говорят, для камуфляжа. Он шел пустой или спереди, или сзади настоящего царского поезда: даже начальники движения не могли знать, в каком именно из двух поездов находится царь и его семья.

В первом вагоне находились конвой и прислуга, Как только поезд останавливался, часовые бегом занимали свои места у вагонов Их Величеств. Во втором вагоне находились кузня и помещения для метрдотеля и поваров. Третий вагон представлял собой столовую (красного дерева); треть этого вагона отведена была под гостиную, с тяжелыми драпировками и мебелью, обитою бархатным штофом; там же стояло пианино. Столовая была рассчитана на шестнадцать кувертов.

Четвертый вагон пересекался во всю его ширину коридором и был предназначен для Их Величеств. Первое купе, двойного размера, являлось рабочим кабинетом государя: письменный стол, два кресла, маленькая библиотека. Затем шли ванная и спальня Их Величеств. Не могу сказать, как обставлено было это купе, так как я в него никогда не входил. Наконец, еще тройное купе представляло собой гостиную государыни — серо-лиловатых тонов. Если императрицы не было в поезде, купе это закрывалось на ключ.

В пятом вагоне находилась детская; драпировки были из свежего кретона, а мебель — белая. Фрейлины помещались в этом же вагоне.

Шестой вагон отводился свите. Он был разделен на девять купе, из которых одно, двойное, посередине вагона, предназначалось для министра двора.

Наши купе были много просторнее, чем в международных спальных вагонах. Комфорт был обеспечен, конечно, полностью. На каждой двери была рамка для помещения визитной карточки. Одно купе всегда оставалось свободным: в него помещали лиц, представлявшихся Их Величествам в пути и почему-либо оставляемых в поезде.

Наконец, седьмой вагон предназначался для багажа, а в восьмом находились инспектор высочайших поездов, комендант поезда, прислуга свиты, доктор и аптека. Канцелярия двора и походная канцелярия помещались, как могли, в багажном вагоне.

Я никогда не забуду первого дня, проведенного мною в царском поезде.

Накануне отъезда прислуга расположила — в соответствующих купе — одежду и туалетные принадлежности. Все лишнее бросалось в багажный вагон, доступ в который был открыт и днем, и ночью.

Мы собрались в царском павильоне за полчаса до приезда Их Величеств. Государь, государыня и дети прибыли за несколько минут до отхода. Поезд двинулся в путь тотчас же.

В 5 часов вечера скороход прошел по вагонам, заявляя, что Их Величества приглашают нас к чаю. Собрались в салоне. Государыня подошла ко мне и сказала несколько слов: видимо, для того чтобы одобрить новичка. Затем мы перешли в столовую и заняли места по старшинству. Царь и царица сидели посередине стола, один против другого. Я был в это время в чине полковника и поэтому оказался на самом конце стола. Две старшие фрейлины сидели направо и налево от государя. Соседями государыни являлись граф Фредерикс и генерал-адъютант Гессе. Когда государыня отсутствовала, ее место занималось графом Фредериксом. Общий разговор тотчас же завязывался между лицами, сидящими вблизи от царя. Остальная публика разговаривала между собою вполголоса.

Присутствие императрицы — я скоро в этом убедился, к сожалению, — создавало какую-то атмосферу принуждения и неловкости, видимо ощущаемую и самой императрицей. Мы все были веселее и разговорчивее, когда ее с нами не было.

Наиболее красочным из путешественников был, конечно, придворный хирург доктор Гирш. В момент моего назначения ему было под 80 лет; начал он свою службу при Александре II и продержался на протяжении трех царствований. Его познания в области медицины не могли быть очень свежими, и свита смотрела на него слегка снисходительно. Но государыня очень его уважала, и он, так сказать, входил в состав царской семьи. С ним советовались по поводу воспитания детей, ему прощали все его эксцентричности.

Например, он курил сигары без остановки, зажигая новую об окурок предшествующей. Между тем государыня не выносила запаха сигар.

Я слышал, как она однажды сказала Гиршу:

— Отодвиньтесь немного, а то я задохнусь.

— Ваше Величество, я курю сегодня первую и очень маленькую сигару…

— Хороша маленькая сигара… Из-под двери вашего купе шел такой дым, точно подожгли амбар табаку.

Когда Гиршу говорили:

— Никотин — это яд…

…он отвечал:

— Да, яд, но яд медленного действия. Я его принимаю пятьдесят лет подряд, и он еще ничего не смог со мной сделать.

Прислуга приносила чай. Стол был заставлен печеньем и фруктами. Алкоголя не было, но флаг-капитан Нилов не мог обходиться без рому или коньяку, и когда он выходил к чаю, лакей подавал ему соответственную бутылку.

Чай продолжался около часу. Часто государю приносили последние агентские депеши, еще им не просмотренные. Просмотрев их, он передавал листки соседу. Фрейлины при этом в счет не шли, ибо они проявляли полное равнодушие к кускам бумаги этого рода.

После чаю мы возвращались в вагоны: кто читал, кто разговаривал в коридоре.

Обед подавался в 8 часов и продолжался 50 минут. После обеда царь вставал, и мы все ему глубоко кланялись.

К чаю, подававшемуся вечером, царь выходил редко, а царица — никогда. Но чай можно было пить, кто как хотел: или в столовой, или в купе. Определенного часа для этого чая не было, так же как и для утреннего кофе.

На следующий день я пошел в столовую ровно в 8 часов утра. Почти одновременно вошел в вагон и государь. Он мне приказал сесть рядом с ним и спросил:

— Вы всегда так рано встаете?

— Ваше Величество, если бы я вставал позднее, то мне бы пришлось торопиться целый день.

— Вот это правильно. Я тоже встаю очень рано. А вот ваш начальник не имеет этой хорошей привычки. Он едва кончает свой туалет к тому времени, когда подается завтрак.

Я указал, что в Петербурге мой доклад у графа всегда начинается в половине одиннадцатого утра.

— Я его не упрекаю за то, что он долго занимается своим туалетом, что понятно в его годы, — ответил государь, — это прекрасный человек, вам будет приятно работать с ним.

Затем, после паузы:

— Вы служили при нем в полку? Его часто обвиняют в том, что он покровительствует конногвардейцам… Я его понимаю: приятно быть окруженным лицами, которых знаешь, которым можно довериться.

Поезд останавливался на больших станциях. Министр двора заранее давал государю список тех лиц, которые будут допущены на перрон. Царь выходил из вагона в сопровождении свиты и разговаривал с местной администрацией. Губернаторы получали приглашение сесть в вагон и следовать до границы их губернии. Этой же чести удостаивались некоторые военные лица; они делали свои доклады в пути; если надо было переночевать, им отводилось купе в свитском вагоне.

В течение всего путешествия государь работал в своем вагоне. Если выходил в столовую для вечернего чая, то иногда оставался там с членами свиты: устраивалась партия в домино; в случае проигрыша государь посылал лакея за деньгами, так как у него никогда не было денег в карманах. Царь даже мало знал цену деньгам. Вспоминаю по этому поводу инцидент с тройкой в Скерневицах. Лошади понесли, и экипаж остановился только благодаря мужеству казака, который схватил коренника за узду и протащился по земле на довольно длинное расстояние, с явной опасностью для жизни. Государь приказал мне вознаградить казака.

— Дайте ему или золотые часы, или двадцать пять рублей — по его выбору.

Я выдал смельчаку золотые часы и в письменном докладе указал на несоответствие стоимости часов с назначенной государем суммой.

— Это большой пробел в моем образовании, — сказал мне государь смеясь. — Я не знаю, сколько что стоит, мне никогда ни за что не приходится платить деньгами.

Государь особенно любил яхту «Штандарт». Построенная в Дании, она считалась лучшим из судов этого рода во всем мире. Водоизмещение ее было 4500 тонн; окрашена она была в черный цвет, с золотыми украшениями на носу и на корме. «Штандарт» имел высокие мореходные качества и устроен был с большим комфортом. Командовал яхтой контр-адмирал Ломен в качестве флаг-капитана Его Величества. Экипаж боялся его, как самого Господа Бога; Ломен, действительно, был очень требователен, а когда сердился, то становился весьма резок. Ломен утверждал, будто сам государь, находясь на яхте, был ему подчинен.²⁴ Зато вне служебных отношений он был общителен и любезен.

Командовали яхтой капитан 1-го ранга Чагин и старший офицер Саблин. Оба они могли гордиться теми сердечными отношениями, которые у них были с Их Величествами. В письмах, которые государыня отправляла мужу в ставку, постоянно упоминается имя Саблина.

Чагин кончил жизнь трагически — самоубийством. По некоторым сведениям, женщина, с которой он был в связи, оказалась принадлежащей к группе эсеров-террористов. Верно ли это, не знаю.

Как только высочайшие особы поднимались на «Штандарт», каждый из детей получал особого дядьку, то есть матроса, приставленного следить за личной безопасностью ребенка. Дети играли с дядьками, устраивали им разные каверзы, дразнили их… Младшие офицеры «Штандарта» мало-помалу присоединялись к играм великих княжон. Когда те выросли, игры превратились незаметно в ряд флиртов, конечно, вполне безобидных. Слово «флирт» я употребляю не в том вульгарном смысле, который ему теперь дают: офицеров «Штандарта» лучше всего было бы сравнивать с пажами или рыцарями средневековья. Много раз вся эта молодежь потоком проносилась мимо меня, и никогда я не слышал ни одного слова, могущего вызвать нарекания. Во всяком случае, эти офицеры были чудесно вышколены одним из их начальников, который, со своей стороны, считался кавалером государыни.

Надо отметить, что великие княжны — я говорю о том периоде, когда две старшие были вполне взрослыми барышнями, — часто разговаривали как 10–12-летние дети.

Сама государыня становилась общительной и веселой, как только она вступала на палубу «Штандарта». Императрица участвовала в играх детей и подолгу разговаривала с офицерами.

Офицеры эти, очевидно, занимали очень привилегированное положение. Часть их каждый день приглашалась к высочайшему столу. Государь и его семья нередко принимали, со своей стороны, приглашение на чай в кают-компанию.

Страдали ли офицеры «Штандарта» излишней светскостью? Об этом часто поговаривали в военно-морских кругах (может быть, из зависти…), особенно после печального инцидента с аварией «Штандарта».

В один прекрасный день в финляндских шхерах внезапный толчок всполошил весь «Штандарт» в такой момент, когда этого менее всего ожидали. Яхта дала крен. Никто не мог предугадать, чем вся эта история кончится. Государыня бросилась к детям. Собрала их вокруг себя всех, кроме цесаревича: мальчика нигде не могли найти. Можно себе представить, какое волнение пережили родители в эту страшную минуту.

Наконец яхта перестала крениться. Моторные лодки окружили ее со всех сторон.

Царь побежал по палубе, крича, чтобы все искали цесаревича. Прошло немало времени, прежде чем обнаружили его местонахождение. Оказалось, что дядька Деревенько при первом же ударе о скалу взял его на руки и пошел на нос яхты, считая вполне правильно, что с этой части «Штандарта» ему будет легче спасать наследника в случае полной гибели судна.

Паника улеглась, и пассажиры сошли в шлюпки.

Возник вопрос об ответственности за происшедшее. Виноватым, очевидно, мог быть только финн лоцман, старый морской волк, ведший яхту в момент инцидента. Бросились к картам; оказалось — в этом не могло быть ни малейшего сомнения, — что скала, на которую сел «Штандарт», не была никому до сего известна.

В принципе отвечает за безопасность Их Величеств флаг-капитан. Таковым являлся адмирал Нилов, царь и бог на яхте.

После катастрофы поведение Нилова было таковым, что государь счел нужным лично пойти за ним в его каюту. Войдя не постучав государь увидел, что Нилов рассматривает карту и держит в руке револьвер. Царь поспешил его успокоить, сказав ему, что избежать суда по закону невозможно, что суд должен, во всяком случае, быть созван; но оправдательный приговор является неизбежным, так как все сводится к слепой игре случая. Государь унес револьвер Нилова.

Теперь уже нет в живых ни одного из участников этой драмы. Инцидент с револьвером создал между царем и адмиралом род трогательной дружбы. Эта дружба всегда оставалась загадкой для тех, кто не знал ее источника и удивлялся ей, считая, что царь и адмирал были слишком не похожи друг на друга по характеру, по воспитанию и по общей культурности.

Заговор молчания создался при дворе почти немедленно вокруг аварии «Штандарта». Всякий знал, что малейшая критика по адресу офицеров яхты вызвала бы немедленные санкции по адресу критикующего.

Офицеров выбирали на яхту с таким расчетом, чтобы они умели создавать атмосферу идиллии и сказки… Весьма возможно, что их технические познания были не вполне на уровне необходимого…

Первые автомобили марки «Серполет» появились в Петербурге в 1901 или 1902 году. Одна из этих машин была куплена графом Фредериксом, другая — великим князем Дмитрием Константиновичем (отмечу, что первый из высочайших любителей нового способа передвижения был рьяным поклонником конного спорта…). Автомобили были еще плохо разработаны и часто останавливались без всякой видимой причины.

Раз граф попросил у царя разрешения взять свой автомобиль в Спалу на время охоты. При первом же нашем выезде нам пришлось вылезти из экипажа и самолично толкать его в сторону, так как автомобиль загородил проезд самому царю. Весь двор продефилировал мимо нас, и шутки сыпались на нас как горох. Графу пришлось переменить механика, и нам удалось сделать два новых выезда, на этот раз без особых приключений. После этого граф предложил государю — дело было в воскресенье — проехаться на автомобиле. Царь согласился, видимо без всякого восторга. Только отъехали от подъезда, как пришлось остановиться. Послали за лошадьми, и несчастную машину убрали. Свита отнеслась к этому инциденту с таким сарказмом, что граф окончательно отказался от своей затеи.

На следующий год один из офицеров Конного полка, Квитко-Основьяненко, привез в Ялту другой автомобиль, более усовершенствованный, но полиция запретила ему пользоваться этой машиной, так как она пугала лошадей. Квитко обратился к графу Фредериксу с просьбой снять запрет. Пришлось пойти со всеподданнейшим докладом. Государь, видимо, вспомнил инциденты, имевшие место в Спале, и ответил кратко и бесповоротно:

— Дорогой граф… Пока я живу в Ливадии, автомобили не должны появляться в Крыму.

Прошел еще год. Государю пришлось сделать несколько поездок в автомобиле с великим герцогом Эрнстом во Франкфурт и окрестности Дармштадта. Даже государыня рискнула сесть в этот странный экипаж, похожий на омнибус без лошадей. По-видимому, государь стал с этого момента относиться более снисходительно к автомобилям.

Вернувшись в Царское Село, мы однажды увидели князя Владимира Орлова подъезжающим ко дворцу на элегантной машине («Делоне-Бельвилль»). После завтрака государь пожелал прокатиться на этой керосиновой штуке. Объехали кругом парка, и государь тотчас же посоветовал и государыне сделать «экскурсию».

Орлов поспешил предложить машину Их Величествам. Прогулки сделались почти ежедневными, и это было тем легче, что гараж князя обогатился новыми, более усовершенствованными машинами. Князь, можно сказать, не отходил от руля машин. Он возил, куда было нужно, Их Величества. Боясь покушения или несчастного случая, он не позволял своему шоферу заменять себя.

Месяцев через шесть Фредерикс спросил государя, не желает ли царь приобрести сверхусовершенствованную машину. Царь ответил с поспешностью:

— Конечно, конечно… Мы злоупотребляем любезностью Орлова, и это становится неделикатным. Закажите две или три машины. Поручите это дело Орлову. Он разбирается в автомобилях лучше всякого профессионала.

В конце года императорский гараж был уже обставлен очень полно. Сначала появилось десять автомобилей, потом двадцать; выросла даже школа шоферов. Орлов продолжал лично возить царя. И только тогда, когда фабрика прислала ему особо рекомендованного шофера (француза), князь согласился поручить ему драгоценную жизнь Их Величеств. Но даже и с этим новым шофером он принимал большие предосторожности: недели четыре он ездил с ним рядом, наблюдая…

Через несколько лет у царя образовался один из самых обширных автомобильных парков в Европе…

Главная царская охота находилась в Беловежской пуще, особо охраняемом месте в несколько тысяч десятин в Гродненской губернии. В Беловеже веками охотились польские короли. В 1888 году Беловеж был объявлен личною собственностью государя.

Пуща была знаменита по разнообразию древесных пород, произраставших в ней, а особенно зубрами, последними зубрами Европы. Их было около 800. Звери тщательно охранялись. Даже участникам императорской охоты разрешалось стрелять только отбежавших от стада зубров, ибо эти одиночки были особенно злы и нападали на других зубров.

Беловеж считался одной из самых завидных охот во всей Европе. Вильгельм II страстно желал быть туда приглашенным, но царь так никогда и не сделал ему этого удовольствия.

Почти после каждого свидания с кайзером царь говаривал Фредериксу:

— Опять он напрашивался в Беловежскую пущу, но я сделал вид, что ничего не понимаю.

…Во время войны Беловеж был занят немецкими войсками. На одном из убитых солдат мы нашли приказ кайзера насчет сохранения зубров. За убийство зубра или другого крупного животного грозило наказание, до смертной казни включительно.

В 7 часов утра все охотники в соответствующих костюмах собирались перед дворцом. Государь выходил в сопровождении государыни и двух фрейлин.

Мы располагались парами в тройках, егеря ехали сзади. В лесу мы ехали по просекам, длинным, как громадные аллеи, и совершенно прямым. Трава устилала наш путь мягким ярким ковром.

Приехав к заранее приготовленным стандам, тянули жребий. Эта лотерея составляла предмет особой гордости царя; он сам тянул номер со всеми другими приглашенными. Как известно, за границей монархи получают лучшие станды, а гости второго разряда довольствуются такими местами, где иногда и курка не спустишь за целый день.

В описываемый день нас было двенадцать человек, и распределились мы по двенадцати стандам.

Каждый станд закрывал охотника до пояса. Сзади стоял егерь, роль которого сводилась к заряжению ружей. Только у царя были два егеря с рогатинами, чтобы они, в крайнем случае, могли остановить раненого зверя.

Государыня сидела в станде мужа. Царица проявляла чрезвычайное хладнокровие, чего нельзя было сказать о фрейлинах, сидевших в второстепенных стандах: они весьма некстати вскрикивали и мешали целиться надлежащим образом.

Вечером, после обеда, мы все вышли на балкон. Внизу были разложены трофеи. Егеря освещали их факелами. Музыканты исполнили туш, и главный егерь, обнажив свой кинжал, указал на туши убитых государем зубров; затем с такой же церемонией приветствовались и другие охотники, в порядке успешности их стрельбы.

Однажды великий князь Николай Николаевич и князь Кочубей одновременными выстрелами убили большого оленя с тридцатью двумя концами на рогах. Каждый из соперников пожелал сохранить эти рога, и между ними завязался спор. Вступился царь.

— Я здесь хозяин. Мои рога.

Но он приказал заказать за границей две точные копии этих рогов (рекордные для Беловежа); копии эти были присланы двум стрелкам.

Царь стрелял очень хорошо. Но из самолюбия стрелял только наверняка.

По окончании охоты каждый участник получал печатный список убитых им зверей.