"Тридцать дней войны" - читать интересную книгу автора (Скворцов Валериан)«Автоматы» МаоВетер разогнал тучи над Тхайн-гуеном, дождь попритих, но в продувавшихся насквозь улицах города по-преягаему было сыро. В гимнастерках и сандалиях из автопокрышек на босу ногу бойцы взвода охраны при штабе первого военного округа сгрудились с наветренной стороны грузовика, который привез пленных. Коренастый конвойный с автоматом, стоя в кузове, по одному высаживал одетых в серые с оранжевыми полосами пижамы китайцев. Второй автоматчик выстраивал пленных в шеренгу. — Направо! — скомандовал он им по-китайски. — В помещение шагом марш! Вслед за первым, с номером 616 на груди, пленные затопали в комнаты для допросов. Майор Зыонг Куок Чинь из разведотдела — , штаба, пробежав глазами список доставленных, протянул его мне: — Выбирайте любых… 616-й номер — командир первой роты первого батальона 448-го полка 50-го армейского корпуса НОАК Ли Хэпин. Воинского звания своего он назвать не смог: их, как и знаки отличия, введенные в 1955 году, отменили в 1965-м в порядке «революционизации» НОАК. Ли Хэпин стоял у раскладного стула перед письменным столом, внимательно нас разглядывая. Волевое, отнюдь не испуганное лицо. Плотно сложен, ростом выше находившихся в комнате вьетнамцев. Аккуратно, фасонно подстрижен. Судя по документам, ему только что исполнилось тридцать лет, тринадцать из которых отданы армии. В семнадцать лет — новобранец, в девятнадцать — командир отделения, в двадцать — взвода, в двадцать шесть — роты. Если учесть, что широкая «революционизация» НОАК переживала апогей именно в 1965-м, то наш будущий собеседник представлял собой «классический продукт» маоистского армейского строительства. Рядовой состав китайских вооруженных сил формируется на основе закона о всеобщей воинской повинности. Поскольку в перенаселенной стране молодежи призывного возраста всегда больше, чем может принять НОАК, в армию призывают выборочно. И основной критерий отбора новобранцев — преданность «идеям» Мао Цзэдуна. Каждый четвертый в китайской армии — сверхсрочник, военная форма в Китае означает принадлежность носящего ее к элите. Задаем первый вопрос: — Как вы попали в плен? — 6 марта я получил приказ пересечь вьетнамскую границу в составе подкреплений сражающимся частям. 14 марта, находясь неподалеку от Каобанга, попал в окружение вместе с сотней бойцов и других командиров. Оказался в плену. — Вам, конечно, известно, что правительство КНР 5 марта объявило о выводе всех своих войск с вьетнамской территории, — говорит майор Чинь. — Как вы объяснили подчиненным полученный приказ? Глаза Ли Хэпина словно перестают пас видеть. Резким, будто подавая команды, голосом он отвечает: — Наши действия полностью основывались на политике нашего правительства. Я воспитывал своих бойцов в духе заявления правительства моей родины от 17 февраля. Мы защищали свои границы, мы вели оборонительную войну против Вьетнама! — Но вас взяли в плен на вьетнамской, а не на китайской территории, вы находились в составе сил вторжения… — Нет! Мы вели боевые действия на своей территории и на законных основаниях! Допрос пленных в любой армии — не дискуссия. Но Ли Хэпин получил полную возможность высказаться, его не перебивали. Освоившись, он начинает жестикулировать, хлопает ладонями по коленям, повышает голос. И постепенно как бы приоткрывается во всей ужасающей пустоте душа человека, воспитанного с юношеских лет в мутном, жестоком и примитивном духе «культурной революции…» Рассказывает Ли Хэпин несколько хвастливо и о себе. Родом он из провинции Сычуань. Закончил два класса начальной школы. Вместе со сверстниками громил партийные и народные комитеты, «чистил» ячейки коммунистов и комсомольцев. На основании наветов на мужественных и честных людей выявлял «правых уклонистов» и предавал их суду. Его восхищала самоуверенность и всемогущество солдат, расстреливавших «контрреволюционеров». Он охотно взимал по приказу уездного военкома с семей казненных стоимость затраченных патронов. «Это было совершенно справедливо, это был их прямой гражданский долг — возместить государству затраченные народные деньги», — заявил пленный. Сориентировавшись, откуда дует ветер, Ли вступил в армию. В девятнадцать лет его приняли в КПК, «.очищенную» от подлинных революционеров и ставшую слепым орудием осуществления авантюристических планов Пекина во внутренней и внешней политике. «Борец за идеи Мао», разоткровенничавшись, вскоре смекнул, что, возможно, наговорил слишком много. Нет, он не слышал, чтобы старшие командиры внушали им или приказывали внушать другим, что Советский Союз — враг номер один, социал-империалистическая держава, гегемонист, препятствующий выдвижению Китая «в первые ряды стран мира». Он слышал о миролюбии Советского Союза, его народа, уверен в мирном разрешении всех спорных вопросов между КНР и Вьетнамом, только… — Что только? Несколько мгновений Ли колеблется, но потом, видимо, затверженные истины снова приходят ему на память. И в том, как он говорит, преодолевая страх, проявляется воспитанное смолоду презрение к неполноценным, «варварским» народам, не имеющим якобы столь дровней культуры, традиций и цивилизации, как Китай, «срединное государство Поднебесной». Трудно сказать, где бывший крестьянин с двумя классами начальной школы набирался исторических знаний (может, лгал насчет двух классов?), но услышали мы от него и своеобразную концепцию взаимоотношений Китая с остальным миром. Европа, вообще Запад, в том числе Россия, — не более чем части одного полуострова, принадлежащего Азии. Китайцы в этом полуострове никогда не нуждались, хотя знали о существовании европейских государств. Иной раз включали их в свои владения, как это случилось при Чингисхане. — Вы, советские люди, как и вьетнамцы, — Ли Хэшга погрозил мне пальцем, — встали с 1960 года на путь ревизионизма. Ясно: ни о каких дружеских отношениях с вами не могло1 быть и речи… Приходится ли удивляться, что солдаты из роты Ли Хэпина, действовавшей в провинции Каобанг, забили прикладами насмерть работниц, в том числе и беременных, на животноводческой ферме Хунгдао? Преступно ли, с точки зрения китайского офицера, забрасывать гранатами спрятавшихся в щели детей «неполноценного народца»? О какой агрессии может идти речь, по мнению таких, как Ли Хэпин, если его солдаты, куда бы они ни пришли, — у себя дома? Характерно, что Ли Хэпин ничего толком не знал о жизни за пределами своей страны. Конечно, он видел, как его солдаты грабили все подряд в захваченных населенных пунктах. Знал он и о мародерах-китайцах, на которых, когда их взяли в плен, обнаружили по нескольку брюк. Мне приходилось самому наблюдать, как вьетнамские ополченцы, преисполненные справедливым гневом, тем не менее не могли сдержать улыбок при виде этих горе-вояк. Во Вьетнаме брюки носят и женщины, они входят в их современный национальный костюм, и теперь «герои Дэна» напяливали их па себя. Но Ли, как и ему подобным, в голову не приходило, что китаец в женских брюках не может не вызывать насмешки. Китаец, если он следует линии Мао и его преемников, всегда и всюду прав… Майор Чинь положил на стол кожаную офицерскую сумку. В ней нашли пачку солдатских анкет и биографий. Удивляло обилие вопросов о каждом подчиненном, на которые начальник в китайской армии должен отвечать: кто родители, братья и сестры, их жены и мужья, дедушка и бабушка, то же*— по линии жены, чем они занимались до революции, кто братья и сестры отца и матери, дедушки и бабушки. — Для чего нужны все эти сведения о трех поколениях, в том числе и боковых ответвлениях, простого солдата? — Таков порядок, — ответил Ли. — Он определен вышестоящими органами. — Его как-нибудь объясняли? — Я лично не задумывался над этим. Возможно, давая сведения о трех поколениях родственников, боец глубже проникается любовью к родной земле. Чем на самом деле проникается китайский солдат, давая детальные показания о близких, стало ясно на допросах рядовых и младших командиров. Имеющий звание «отличный боец» за участие в воспитательной работе полкового культурного центра, мрачноватый 30-летний здоровяк, неожиданно подмигнув, сказал: — Знаете, как ругаются наши начальники? Чуть что, орут: «Черепашье яйцо! Выступаешь против правильной линии? Изничтожить три поколения предателей!..» Вы знаете мое имя. Я говорю с — вами с глазу на глаз и никогда не подтвержу сказанное при своих. Я ведь тоже, как и остальные, заполнял анкету. Мы шли во Вьетнам против воли… Откажись подчиниться, выполнить приказ, накажут родных. На станции в Куньмине из роты дезертировали трое. Они, по данным анкеты, были круглыми сиротами… Те, кто ответил на все вопросы анкеты, попусту не захотят «хлопать тигра по заднему месту»… «Хлопать тигра по заднему месту» на современном газетном языке Китая означает критику вышестоящих. Подавляющее большинство пленных — рядовых солдат, получив положенное довольствие, ставило против своей фамилии крест. В бой шли неграмотные или полуграмотные люди. Было много суеверных — с амулетами, ладанками, кожаными мешочками с заклятьями. Вьетнамские офицеры из разведотдела первого военного округа рассказывали, насколько разные люди попадали в плен. Послушно идущие в атаку волнами «человеческого моря», ведущие себя, как звери, на оккупированной территории, проявляющие порой даже в лагере вызывающее высокомерие, при индивидуальных допросах многие китайские солдаты становились откровеннее. — Многие Ли из вас видели Пекин? — спросил однажды пленных офицер разведотдела. С ними проводились беседы с целью снабдить перед возвращением домой хотя бы элементарными сведениями о реальном положении в современном мире. — Вы смеялись над нами, начальник? — спросил позже один из солдат, оставшись с вьетнамским офицером наедине. — Не будь похода в вашу страну, мы бы просидели в гарнизоне, так ничего и не увидев вообще, даже у себя дома. — Что мы читали о Советском Союзе? — переспросил солдат Ли Ванся, в прошлом, до армии, работник архива из Шанхая. — Пишут о технических достижениях, которые ставятся на службу социал-империализму. В январе, например, нам читали статью, в которой говорилось, что в Советском Союзе приготовлено огромное количество контейнеров с микробами бубонной чумы. Их сбросят над Китаем, едва начнутся боевые действия… Командиры прочли статью по всем ротам. — А лично вы верите этому? Он отвел глаза в сторону. — Народ привык бояться бубонной чумы… Нельзя сказать, что все пленные, с которыми мне довелось говорить, были по своим убеждениям полными копиями Ли Хэпина. 23-летний танкист Лю Фи, старый «знакомый» по встрече в пещере под Каобангом, когда его только взяли, имел достаточно времени поразмыслить над происшедшим. Он всего лишь водитель-механик танка, но пограмотней многих командиров: закончил восемь классов средней школы. Лю больше молчит, покусывает губы. Видимо, начиналась в нем какая-то внутренняя, напряженная работа, он уже не так безапелляционен. — Приходится сожалеть, что мы напали на Вьетнам, что враждебно относимся к Советскому Союзу, — тихо говорит он. Передо мною в тот день проходили изломанные маоизмом и маоистами человеческие судьбы. Офицеры вьетнамского штаба, занимавшиеся пленными, справедливо говорили, что, беседуя с солдатами и командирами НОАК, наблюдая за ними, они остро ощущают, как упорно вдалбливаются в сознание китайского народа идеи войны, экспансионизма, великодержавного шовинизма, национальной исключительности. Ведется ловкая, массированная спекуляция на его в общем-то естественном стремлении видеть родину могучей и процветающей, идущей по социалистическому пути. Развитая в китайцах, особенно молодых, одетых в военную форму, националистические настроения, правители КНР отравляют их души и разум ядом вражды и ненависти к другим странам и народам, и прежде всего социалистическим. — По существу, Пекин формирует армию бездумных, готовых на все автоматов, способных по указке начальников служить какой угодно политике, в том числе и империализму, с которым Пекин вступает в сговор, — говорил майор Зыонг Куок Чинь. — Известно ведь, что китайские офицеры помогают бандам наемников не только в Азии, как это было в Кампучии, но и в Африке и Латинской Америке… Шестеро пленных возвращались после допроса в лагерь. Шеренга во главе с бывшим командиром первой роты первого батальона 448-го полка 50-го армейского корпуса НОАК, теперь военнопленным номер 616, Ли Хэпином направлялась к грузовику, который должен был увезти китайских вояк. Шли они, опустив глаза, мерно печатая шаг. Действительно, как автоматы. Между тем тяжелые кровопролитные бои и после официального объявления китайским правительством о выводе своих войск с вьетнамской территории продолжались во всех шести пограничных провинциях и в начале марта. В ходе боевых операций, пресекая мародерство и грабежи, вьетнамцы вывели из строя множество солдат и офицеров армии Китая. Наибольшие потери агрессор нес в Каобанге, где были наголову разгромлены две крупные колонны в секторах Тайхосин и Набо. Продолжались артиллерийские дуэли и боевые действия пехоты в Лангшоне, Хатуене, Хоангльеншоне и Лайтяу. В Куангиине, близ городка Монгкаи и у побережья, шли стычки патрулей. Из вьетнамских передовых частей, вступивших в освобожденные уезды, поступали донесения о том, что китайцы сформировали специальные подразделения для вывоза с территории СРВ, временно попавшей в оккупацию, государственного, кооперативного и личного имущества. Они угоняли скот, отправляли в Китай сельскохозяйственную технику и механизированные транспортные средства, оборудование предприятий и продовольствие, уничтожали жилой фонд в приграничных районах. Только из одного уезда провинции Лайтяу эти подразделения вывезли сотни тонн семенного зерна, угнали тысячи буйволов — пока еще главную тягловую силу вьетнамского пахаря, сожгли 53 деревни. На улице Батсат, выходящей из города Лаокая в направлении одноименного местечка, мародеры учинили зверскую расправу над учениками начальной школы, не успевшими эвакуироваться. Свидетель — раненый боец ополчения Чан Хуан, скрывавшийся в развалинах, видел, как все они вместе с преподавателями были умерщвлены только потому, что их новая форма приглянулась грабителям. Газета «Нян зан» писала в те дни: «Совершая агрессию против нашей страны, китайские реакционеры продемонстрировали свою фашистскую сущность. Всюду, где они прошли, они занимались грабежами, уничтожали посевы, разрушали города и деревни». Гневные, обличительные статьи писал в те дни известный в СРВ публицист и литератор Тин Иен. Разносторонне образованный, свободно говорящий на французском и английском, человек своеобразного, самобытного мышления, он неизменно говорил, что такая армия, какой стала НОАК по характеру действий, составу и морали бойцов, неизбежно будет «замечена» Западом. — Лучшей орды наемников, — рассуждал он, — теперь не найти. Вооружите ее ракетами, электроникой, замените устаревшие Т-59 современными танками, подбросьте побольше технических средств связи и поднатаскайте приемам организованного убийства современными средствами уничтожения — и страшная угроза для Азии, да и не только для Азии, готова. Двигай бронированную орду под «ядерным зонтом» в любом направлении… Чем расплачивается за партнерство с милитаристами США, да и другими «горячими головами» из НАТО Дэн Сяопин? Исключительно антивьетнамской и антисоветской политикой. Как ни посмотри, а роль так называемой «великой державы» Китай в современном мире играет только благодаря анти-вьетнамским и антисоветским ставкам. Больше ему предложить нечего… Спустя полгода после пекинской агрессии против СРВ я прочитал в органе ЦК КПК журнале «Хунци»: «Наша военная мысль должна меняться в соответствии с изменением условий. Если в современной войне мы будем командовать так, как командовали в 30-е и 40-е годы, мы обречем себя на поражение. Атомная энергия, космонавтика, электроника, лазеры и технология инфракрасных лучей — вот те области, в которых Китаю необходимо повысить свой уровень». Примерно тогда же, на плацу Фучжоуского пехотного училища, где выстроились 1600 курсантов-первокурсников, из которых 1100 были «ветеранами» боев во Вьетнаме, председатель комитета КПК провинции Цзянси генерал Цзян Вэйцин заявил: «Хотя армия, против которой вы сражались, не была высокомодернизированной, эта война была ближе к современной войне, чем все наши прошлые войны. Этот опыт очень ценен». В китайском генштабе и Военном совете ЦК КПК, планируя войну против Вьетнама, отдавали, очевидно, себе отчет во многих слабых сторонах китайских вооруженных сил: оснащенность отнюдь не лучшим в мире оружием и техникой, слабость тактической подготовки, устарелость и негибкость организационной структуры, неумение строить боевые порядки и координировать действия различных родов войск. По мнению военных специалистов, тактика «человеческого моря», стремление прорваться, что называется, «за счет мяса», то есть заранее планировавшиеся огромные потери, — все то, что полностью выявилось за тридцать дней войны, было обдуманной стратегией, основывавшейся на реальной оценке возможностей собственной армии. Морально ее подготовили для убийств. Материально — еще недостаточно. И для оснащения своих вооруженных сил современными средствами ведения захватнической войны, в поисках консультаций по ведению такого рода боевых действий Пекин кинулся на Запад еще задолго до декларации в «Хунци». Агрессия же против соседнего социалистического государства должна была послужить вполне солидной гарантией того, что в лице пекинских правителей империализм имеет вполне надежных партнеров… «Автоматы» Мао — Ли Хэпин и ему подобные, разумеется, с удовлетворением читали в так называемых «конфиденциальных вестниках», рассылаемых из Пекина в административные учреждения, сообщения о готовящихся закупках боевой техники в США и других странах НАТО. Лето 1977 года: министр иностранных дел КНР Хуан Хуа заявил, что его правительство заинтересовано в знакомстве с американским оружием и что он ждет от США данных о нейтронном оружии; тогданший главнокомандующий объединенными силами НАТО в Европе, ныне государственный секретарь США, генерал Хейг назвал Китай «шестнадцатым членом» Атлантического союза. 1978 год: китайские специалисты знакомятся на учебных полигонах бундесвера ФРГ с танком «Леопард»; КНР получает у стран «Общего рынка» статус наибольшего благоприятствования, что открывает Пекину возможности закупать оружие, имеющееся в арсеналах НАТО; Англия объявляет о готовности продать Китаю 80 новейших боевых самолетов «Харриер». 1979 год: британская компания «Виккерс» получает заказ на разработку нового танка для НОАК. Выходящий в Гонконге журнал «Фар истерн экономик ревью» 9 ноября того же года писал: «После вторжения во Вьетнам, предпринятого в феврале… было подтверждено намерение генерального штаба НОАК закупить современное оружие в западных странах, а упор на политику и мотивировку при обучении солдат сменился упором на изучение техники, военного дела и тактики. Здесь по-прежнему считают наиболее вероятным противником китайской армии Советский Союз, однако не исключают возможности новой войны с Вьетнамом». После поездки бывшего министра обороны США Гарольда Брауна в начале 1980 года в Пекин примерно десять ведущих американских компаний по производству вооружений получили от правительства разрешение продавать КНР продукцию, на вывоз которой за границу требуется специальная санкция Управления по контролю за военным имуществом. «Товар», подлежащий возможной поставке, в частности фирмой «Локхид», — это транспортные самолеты «С-130», ранее уже широко использовавшиеся Пентагоном в Индокитае. При этом данные о самолете дирекция «Логусид» предоставила Пекину гораздо раньше. Ее представители передали Китаю в разгар агрессии против Вьетнама информацию о реактивных и транспортных самолетах «L-1011 Трайстар», «Джетстар». Представитель другого американского концерна — «Боинг-Вертол» — на одной из пресс-конференций сообщил журналистам, что в письме государственного департамента США, полученном администрацией, выражается согласие на продажу Китаю вертолетов «СН-47 Чинук» в транспортном варианте. Кроме самолетов и вертолетов список стратегических товаров, одобренных к предложению Пекину, включает тактические радиолокационные установки противовоздушной обороны, преобразователи давления, применяемые при испытаниях реактивных двигателей, гусеничные тракторы, оборудование радиолокационной системы раннего предупреждения и радиосвязи. Здесь приведено лишь несколько примеров того, как страны НАТО вооружают Китай. Перечень их можно было бы значительно продолжить. Выходящий в США журнал «Авиэйшн энд спейс текнолоджи», чья редакция имеет постоянные, отлаженные связи с Пентагоном и государственным департаментом, в июньском номере за 1980 год писал: «Китай делает упор на так называемый «международный антигегемонистский (то есть антисоветский. — Газета «Жэньминь жибао» назвала «человеческие автоматы» типа тех, с которыми сражались в феврале — марте 1979 года вьетнамские бойцы, «духовной атомной бомбой, страшной для современного ревизионизма и империализма». Видимо, империалисты отлично понимают, в какую сторону готов направить Пекин свои «духовные атомные бомбы», и — более того — начинают постепенно начинять их вполне материальной взрывчаткой. …С фасада исторического музея на главной пекинской площади Тяньаньмынь 1 августа 1980 года, то есть в официальный День армии, сняли висевший долгие годы огромный плакат с надписью «Без народной армии у народа не может быть ничего». Эта цитата из «творческого наследия» Мао после вьетнамской авантюры постепенно исчезла и из речей политических комиссаров в войсках. Времена меняются. Раньше считалось, что задачи НОАК — «поддерживать промышленность», «поддерживать сельское хозяйство», «поддерживать широкие левые массы», повышать политическую активность бойцов и командиров, совершенствовать их боевое мастерство. Судя по всему, Дэн Сяопин, сосредоточивший в своих руках реальную власть, намерен заставить армию заниматься только последним. «Духовная атомная бомба» должна овладеть боевым мастерством, чтобы, исходя из маоистских утверждений о неизбежности новой мировой войны, оказаться состоятельной в будущих глобальных сражениях. «Военная мысль Мао Цзэдуна, — писала «Жэньминь жибао», — это наука, развивающаяся вместе с жизнью. Она не является каким-то незыблемым догматом. В отношении различных врагов следует применять различное оружие. Вооружение и другая военная техника, так же как и объекты для нападения, за это время сильно изменились. Поэтому нужно соответственно изменять принципы, стратегию и тактику военных действий». Человеческий материал, который бездумно гнали в бой китайские командиры на вьетнамских горных перевалах, пока не очень годится для обучения искусству современного боя. Большинство старослужащих, да и молодые рекруты малограмотны, а то и неграмотны. Армия любого государства — зеркало его населения. В Китае 100 миллионов человек полностью неграмотных, из которых большинство составляет молодежь. Наличие такого количества неграмотных не может не сказаться на осуществлении «четырех модернизаций», прежде всего модернизации вооруженных сил. На среднее образование, как известно, требуется около десяти-одиннадцати лет. Вместе с высшим годы учебы в жизни молодого человека составляют около шестнадцати. Следовательно, те, кто учится сегодня, завершат образование в 90-х годах и лишь тогда, обретя знания и опыт, станут зрелыми специалистами. Китайской армии, готовящейся к новым авантюрам, приобретающей новую боевую технику, они нужны, самое позднее, завтра. Ведь средний возраст командных звеньев полкового уровня уже достиг в НОАК 37–38 лет. Политиканы в Пекине, конечно, могут прибегнуть к мобилизации грамотной и квалифицированной молодежи на промышленных предприятиях. Но, во-первых, все отрасли китайской индустрии находятся на технически очень отсталом уровне, что соответственно определяет и уровень работающих в них. А. во-вторых, молодежь, занятая в промышленности Китая, в основной массе своей — чернорабочие. «Культурная революция» лишила Китай целого поколения подготовленной молодежи. Его армии негде взять квалифицированных людей, их нет ни в городе, ни на селе. Остается один путь; срочно готовить специалистов из сверхсрочников и рекрутов — бывших студентов, придавать армии еще более элитарный характер, опираясь, конечно, на «автоматы» Мао, на людей с сознанием, полностью отравленным ядом великоханьского шовинизма. И это уже делается. Младшие командиры и сверхсрочники направляются на ускоренную учебу в военные училища и на различные командирские курсы, а то и сразу выдвигаются на более высокие должности. Контингент их подбирается по одному принципу: все должны быть преданными маоистской доктрине. Суд над «бандой десяти» в конце 1980 года, в том числе посмертный над Линь Бяо, вызвал новую волну «чисток» в командном составе НОАК. Главным, определяющим содержанием этого «промывания» было укрепление, усиление и численное увеличение офицерского состава, предавшего забвению лучшие традиции НОАК как защитницы дела социалистической революции, интересов трудящихся своей страны и братских народов, слепо «уверовавшего» в маоистскую военную доктрину. Суть же этой доктрины — представления о неизбежности войны в межгосударственных отношениях и необходимости постоянного укрепления опирающейся на «законное насилие» абсолютной власти. Война, утверждают в Пекине, благо для китайского народа, средство укрепления внешнего престижа государства, она возвеличит Китай, поставит его в центр современного мирового порядка. Вдалбливание в головы командиров и бойцов НОАК реакционных военно-политических установок, воспитание в них чувства элитарной отчужденности от трудящихся сопровождаются комплексом чисто военных мероприятий, наиболее важные из которых — усиление механизации войск, формирование новых бронетанковых, авиадесантных и артиллерийских соединений, форсирование создания ракетно-ядерного оружия. На сессии Всекитайского собрания народных представителей в 1980 году начальник генерального штаба НОАК, один из бывших командующих китайскими силами вторжения во Вьетнам, Ян Дэчжи заявил: «Мы надеемся, что государство надлежащим образом расширит оборонный бюджет, чтобы ускорить процесс модернизации нашего военного потенциала…» В «Легенде об обезьяньем царе», одной из популярнейших у китайцев, обезьяна носит вокруг головы повязку, которая мешает ей думать. Встреча с пленными в Тхайнгуенском лагере, особенно с Ли Хэпином, заставила вспомнить о традиционном сказе. Приспособление маоизма к современности, запугивание, ложно понимаемое национальное достоинство, массированная пропагандистская обработка, воспитание кастовости все туже и туже стягивают «обезьянью повязку» на головах китайских солдат и командиров. Но так ли уж надежно и крепко? Высокий, коротко стриженный китаец нервно одергивал ядовито-зеленый френч. Мы встретились у глинобитного барака вьетнамского сторожевого поста в пяти километрах севернее Тхайнгуена. Долго не могли начать разговор: рядом шумели человек двадцать, отгонявших тягач с закапризничавшим мотором в сторону от моста, расчищая проход для 37-миллиметровых автоматических пушек. Два стареньких «джипа» китайского производства, без капотов, с наваленными в них грудой белыми булками, ползли за пушками. У одного работал генератор, но не было аккумулятора, у другого — наоборот. Перепутавшись электропроводами, они и продвигались, «помогая» друг другу, — с запчастями для техники китайского производства становилось во Вьетнаме с каждой неделей сложнее. Колонна прошла, осела красноватая пыль. — Что же вы? Заходите, — сказал Нгуен Ван Ня, выглядывая из барака. Ня — мой старый знакомый, одно время был начальником лагеря военнопленных, а потом его перевели в отдел, ведущий разъяснительную работу среди солдат противника, при штабе первого военного округа. Ему и было поручено организовать для меня встречу с командиром отделения НОАК Лю И, перешедшим линию фронта и попросившим политического убежища во Вьетнаме. Лю И, конечно, мог не согласиться на беседу с советским журналистом. Но он передал через Ня, что готов встретиться… С первых же фраз, которыми мы обменялись с Лю И, мне стало ясно, что он образованный человек. Родом из провинции Юньнань, на китайском юге. Мне там бывать не доводилось, но я точно знал, что выговор у юньнаньцев ощутимо отличается от пекинского, а бывший командир отделения говорил на хорошем литературном языке, чаще всего и называемом «пекинским». — Долго жили в столице? — спросил я. — Что вы! Побывать там — моя мечта. Увидеть Тяньаньмынь, усыпальницу Мао Цзадуна, улицу Ванфуцзин, вообще большой город… Я закончил два с половиной курса филологического факультета университета Синьхуа в Куньмине. Работал в пятнадцатом отделении первой большой производственной бригады коммуны Сюсин… В семье, для сельской местности в общем-то небольшой, рассказывал Лкgt;, он был четвертым ребенком. Ему 23 года. Двум старшим братьям 34 и 36; они давно отделились от семьи, живут самостоятельно. Младше его — только сестра, которая заканчивает школу. Учиться Лю начал в семь лет, в 1964 году. Малышей особенно не загружали занятиями, хотя семьям первой производственной бригады коммуны Сюсин повезло: цунами вздыбившейся в Пекине «культурной революции» до окраины страны, какой является Сюсин в Юньнани, дошло ослабленным. Память не многое сохранила с тех времен, хотя навсегда остался страх, который Лю И ощутил вместе со взрослыми, втайне отмечая традиционный Новый год, объявленный «реакционным, правоуклонистским и феодальным праздником». В тот предпраздничный вечер Лю И услышал, как мать поет песни, привезенные с войны в Корее, где она находилась вместе с китайскими добровольцами в качестве фельдшера. Песни были русские, перенятые от летчиков… Ня пристально и, кажется, удивленно смотрел на Лю И. Я положил карандаш на блокнот. Про песни как-то не верилось. Китаец это почувствовал. Он замолк, стряхнул с дощатой столешницы несуществующие крошки и вдруг затянул знакомый мотив песенки «Дождливым вечером, вечером, вечером, когда пилотам, прямо скажем, делать нечего…». Слов он не знал, выпевал ни на что не похожие звуки, но мелодию выводил верно, пристукивая слегка дрожавшими пальцами по столу. Оборвал — и засмеялся. Я докончил куплет. Нгуен Ван Ня удовлетворенно похлопывал ладонями по коленям и вежливо посмеивался. Человек, по долгу службы обязанный подвергать проверке все и всех, насмотревшийся за годы работы в разведке предостаточно предательств и обманов, почти по-детски радовался, что Лю И не соврал, действительно знает нашу песню и пел ее у себя дома, разумеется, тайком, ибо как иначе и могло быть в той атмосфере антисоветской истерии, которая насаждается в Китае с начала 60-х годов? И в этой радости мне тоже виделось подтверждение того, как близко принимают к сердцу вьетнамцы трагедию соседнего народа, с которым у них, как бы ни была сложна вся история вьетнамо-китайских отношений, много общего… В 1976 году, продолжал Лю И, закончив среднюю школу, он поехал в Куньмин поступать в университет Синьхуа. Мать уважали в большой бригаде, она умела врачевать и, не в пример «босоногим врачам» — кое-как обученным народной медицине хунвэйбинам, действительно помогала людям, в том числе и начальству. Разрешение, характеристику и направление выправили по всей форме. С материальной точки зрения студентам по сравнению с существованием в коммуне жилось хорошо. Общежитие оставалось полупустым, учиться могли немногие, а хунвэйбинов выдворили раньше. — Но атмосферу в университете, — говорил Лю И, — пропитывали всеобщая взаимная подозрительность и недоверие, настороженность и мстительность. Вернувшиеся из деревень, из ссылок профессора читали лекции «от и до», строго придерживаясь официальных учебников. В этих книгах, написанных эрудированными учеными в нарочито примитивном стиле, не много содержалось мыслей. Некоторые профессора ненавидели студентов, памятуя, как хулиганы публично глумились над ними во времена «культурной революции». Никто не верил, что «чистки» не возобновятся… Особенно же угнетали взаимная скрытность и недоверие среди студентов. Конечно, и под этой ледяной коркой, как образно сказал Лю И, река жизни продолжала свой бег. У каждого имелся кружок друзей, с которыми обо всем говорили открыто, не таясь. Кружки поддерживали связи с некоторыми профессорами, встречаясь в частной обстановке, обычно на их квартирах. Там читались иные, чем в университетских аудиториях, лекции. Такие встречи назывались «узкими». Студенты, которые участвовали в них, приобретали настоящие знания. Иногда «узкие» встречи заканчивались и «узкими» вечерами. Кто-то доставал приемник. Слушали московское радио, Вьетнам. На вечере в традиционный Новый год весной 1977 года вполголоса пели советские песни. — Эти профессора и их лекции были для меня подлинным окном в большой мир. Никогда не забуду, как один из них сказал нам: «Человек не должен причинять горя другим людям. Призвание человека, тем более если он ученый, приносить людям счастье, раскрывать красоту и объяснять истину… Жить для народа, а не «есть белый рис в высокой башне», как нас хотели бы заставить старые и новые князья земные…» Наши учителя не осуждали тех своих коллег, которые написали заявления с покаяниями и самокритикой. Людям простительна слабость. Но подлинного ученого, говорили они, отличает и мужество. Мы узнали, как мне кажется, правду о писателях Лу Сине, Цюй Цюбо. Мы считали, что для нашей родины многое сделал Мао Цзэдун, идеи и мысли которого извратили приспособленцы в годы «культурной революции»… — Вы так считаете? — Да, я продолжаю так думать… Лицемерное пуританство в университетской жизни, по словам моего собеседника, особенно проявлялось в отношениях со сверстницами. Понравившуюся девушку из-за угрозы неминуемых издевательств ревнителей «революционной морали» нельзя было пригласить ни в кино, ни в парк, ни на загородную прогулку. Иногда удавалось покупать билеты в кинотеатр на соседние места, приходили и уходили поврозь. — Официальный антисоветизм, мне кажется, не привился в студенческой среде, — говорил Лю И. — Что касается меня лично, то я многое слышал о русских от матери. Формировалось довольно романтичное и, возможно, уже далекое от сегодняшнего дня представление о ваших соотечественниках. Я читал «Мать» Горького, «Как закалялась сталь» Островского, книги о Ленине… Они были у нас дома. К сожалению, как ни хотелось, я так и не смог увидеть ни фильма, ни фотографий о вашей стране. Я не знаю, как выглядит Москва, хотя бы ее центр… Мой отец — бедный крестьянин. Мать сейчас не работает, ей 65 лет, она намного грамотней отца, много видела, и именно она руководила мной. Павел у Горького был в смысле знаний выше своей матери, а у нас оказалось наоборот… — Как вы попали в армию? — Я говорил об атмосфере, царившей в университете, об унизительном положении человека. Это являлось отражением общего кризиса, царившего в нашем обществе. Я помнил еще, как расстреливали преподавателей на глазах школьников, сажали в тюрьму честных людей, водили их в позорных колпаках по улицам. Политические чистки стали у нас в стране чем-то привычным, как плохая погода, наступающая время от времени. Все это называлось революцией… Быть может, вы видели, когда бывали в нашей стране, как хлопками в ладоши подзывают красных рыбок к кромке аквариума для кормежки? В университете мы ощущали себя такими же рыбками, которым бросают искусственный корм. Хорошим специалистом я бы не вышел из университета… А тут в армии началась подготовка к модернизации, приглашали грамотных ребят на очень хороших условиях. В 1977 году у нас вообще был огромный призыв в вооруженные силы, впервые затронувший и университеты. Но с третьего курса принимали только добровольцев… Решающим оказался совет матери. Лю И написал ей, что в университет приходят военные комиссары и беседуют со студентами. Нужны люди, подготовленные к освоению сложных армейских специальностей. Комиссары говорили, что НОАК и служба в ней — жизненная школа, намного более интересная и серьезная, чем университет. Лю И любил спорт, занимался бегом на длинные дистанции. В армии, говорили ему, к спорту относятся внимательно, создают все условия для тренировок. — Мама написала мне, — говорил Лю И, — что в армии отношения между людьми, какими она их помнит, намного здоровее тех, что складывались в университете Синьхуа. Она считала, что в армии я буду, во-первых, в полной безопасности от тех безобразных расправ и чисток, которые время от времени происходили в вузах, а во-вторых, действительно смогу получить хорошую специальность. Жизнь моя пойдет спокойнее и разумнее… Как объяснил Лю, его не привлекала военная служба. Но он не видел другого пути. «Узкие» занятия, конечно, не были способом приобрести специальность филолога. Да и ß любую минуту среди своих мог оказаться провокатор. Выхолощенная официальная наука, внешние парадность и благополучие, лицемерие и гнетущая атмосфера взаимной подозрительности в университетских аудиториях внушали растущее отвращение. Можно было бы и бросить учебу, пойти другой дорогой. Но какой? Пополнить те 20 миллионов безработных парней и девушек, которых власти устраивали официантами, подсобными рабочими, подметальщиками улиц и тому подобное? — Армейские ребята в большинстве своем нравились мне, — продолжал Лю И. — Форму уважают в нашей стране. И ни один карьеристствующий горлопан или приспособленец не вправе тебя тронуть и пальцем. Это было необыкновенное ощущение, что за твоей спиной такая мощная защита и сила… Красивый почерк для пишущих по-китайски дает огромные преимущества. Каллиграфу с кисточкой и тушью всегда воздавался особый почет. Лю И умел превосходно писать иероглифы. Он получил звание «отличный боец». Однажды его вызвали к комбату. — День хвали на закате, — встретил тот солдата словами древней мудрости. — За прилежание, дисциплинированность и революционную сознательность направляем тебя в полковую школу младших командиров. Будешь осваивать военную специальность артиллерийского корректировщика. Учиться Лю И нравилось. Это была квалифицированная работа, требовавшая смекалки, усвоения все новых и новых знаний. Самое же необычное заключалось в том, что для пользы дела разрешалось выдвигать предложения, искать собственные способы решения задач, дискутировать с командирами, задавать им вопросы. Но энтузиазм постепенно угасал. Вскоре Лю И понял, что и тут обманулся. Его словно вели по узкому коридору ограниченного военного профессионализма. Как быстрее уничтожить противника — к этому сводилось все. Иной раз ему казалось, что в университете Синь-хуа, в атмосфере казенщины и слежки, он чувствовал себя свободнее и лучше. Да и спорт… — Спортивных занятий было много, — говорит Лю И. — Но это не настоящий спорт. Гоняли нещадно… Весь учебный взвод целиком должен был бежать, все вместе. Отставал один, значит, отставал весь взвод. А через несколько месяцев жизнь стала совсем монотонной. После завершения полковой школы отправили назад в роту. Много ли разнообразия в делах и занятиях артиллерийского корректировщика, запертого в гарнизоне? Без конца одни и те же цифры или политические накачки полуграмотных крикунов, изрекающих бессмыслицы… Ня разыскал в ящике, стоявшем рядом с термосом на столе, бамбуковую трубку, сунул в крошечную воронку горошину табака, поднес спичку и несколько раз быстробыстро прогнал дым через легкие. Улыбнулся. Проговорил, растягивая слова: — Да, армия… Я до нее работал на Тхайн-гуенском металлургическом комбинате инженером. Поскольку строить комбинат начинали китайские специалисты, выучился их языку, И тоже жалею, что должен был уйти в армию. Жалею, но не считаю неправильным. Война! И выходит, товарищ Лю И, что я оказался в военной форме потому, что кто-то в твоей стране хотел, чтобы ты стал военным. А? Упрек был очевиден, но этика предписывает в таких случаях относиться к происходящему словно бы к легкой шутке. Мы засмеялись. Лю И, вдвое моложе Нгуен Ван Ня, смеялся чуть дольше. Похоже, они симпатизировали друг другу. Ня сказал: — Товарищ Лю И решил не отвечать за преступления своих правителей. Хотя он и покинул родину, он не предал ее. Он отрицает режим, воротилы которого в неминуемой жажде власти извратили социализм, предали китайско-вьетнамскую дружбу. — Верно, — подхватил Лю И. — Приказы, приказы, приказы… По представлению начальства, я был всего лишь машиной. Но я-то помнил, что был когда-то студентом, читал, думал, мыслил. А теперь! Так и шла моя жизнь, выхода из которой в ближайшем будущем я не видел… В декабре 1978 года артиллерийский полк номер 35302, входивший в дивизию номер 35304, где служил Лю И, получил распоряжение передислоцироваться в сторону границы с Вьетнамом. Двинулись почти все части, входящие в Куньминский военный округ. На марше выявилось много недочетов в организации управления полками, техническом состоянии орудий и тягачей, боеспособности личного состава. Однако, прибыв на исходные позиции, в преддверии войны боевой подготовкой почти не занимались. Все дни шли многочасовые политические занятия, беседы, от которых бойцы уставали до отупения. Комиссары многословно и в резких выражениях ругали Советский Союз за «провокации», устраиваемые якобы на северных рубежах Китая, поносили «просоветский» Вьетнам, где «преследуют хуацяо», Вьетнам, который «захватил» Кампучию, проявил «наглую неблагодарность» по отношению к китайскому народу, оказывавшему ему помощь, а теперь готовит к тому же агрессию против КНР. Вся эта ложь непрестанно внушалась китайским солдатам. — В полку нарастало беспокойство. Появились случаи самострелов. Мне казалось, что высшие командиры, разговаривая с нами, вроде бы опасаются, что мы не пойдем воевать против вьетнамцев, что нам их объяснения все равно непонятны, что мы не верим им. Это было сложное и тревожное для меня время. Я спрашивал себя: буду ли я стрелять по вьетнамцам? Как я проклинал тот день, когда решился одеть форму! Жизнь беспощадно обманывала меня… И вот пришла война! Полк, в котором служил Лю И, втягивался на территорию Вьетнама через Лаокай. Корректировщик огня, командир орудия Лю И выполнял приказы, подчинялся начальникам. Но никто внимательней его не изучал карты, никто лучше его не запоминал местность, всех ее особенностей, когда батарея продвигалась к фронту, а затем отходила назад, с фронта в глубину Юньнани. Ежедневно треть пайка он откладывал в вещмешке. В НОАК во время похода довольствие выдается в виде легких брикетов прессованного сушеного риса, мяса и поливитаминов. Весит брикетик около ста граммов. Его калорийность рассчитывают на сутки. Ими и запасался артиллерист, готовившийся покинуть полк. — Что-нибудь конкретно стало последним толчком к совершению вами такого серьезного шага? — Я со своей батареей прошел более двадцати километров в глубину Вьетнама и нигде не замечал заранее приготовленных военных сооружений. Вьетнам и но собирался нападать на нас. Я понял, насколько мы, китайцы, опутаны ложью. Лжет командование, все мы лжем друг другу. А этот страшный приказ: «Всех убивать, все захватывать, а остальное сжигать!» Солдаты доходили до того, что воровали яйца из-под наседок. И это — Народно-освободительная армия Китая! По ночам, на отдыхе, на марше я непрерывно обдумывал статью «Несчастная и забитая жизнь моего народа…» — хотел написать на эту тему. Потом приходили сомнения: что будет с матерью? Но ведь так, как сейчас у нас, тянуться долго не может! Придет же иное время, и оно воздаст моей семье за страдания, которые ее ожидают за мой поступок… «Вставай и знай: ничтожна жизнь, когда, чтоб быть живым, теряешь принципы и честь, идя путем кривым». Эти слова из стихотворения Го Можо и написал мне Лю И красивыми иероглифами на память в блокнот. Дома, в корпункте, я разыскал их русский перевод. …Полк номер 35302 дивизии номер 35304 Народно-освободительной армии Китая на летние квартиры под Куньмином, что в 130 километрах от границы с Вьетнамом, вернулся без корректировщика 62-й батареи Лю И. |
||
|