"Атлантида" - читать интересную книгу автора (Гауптман Герхарт)

КНИГА СЕДЬМАЯ

У Китти был свой стиль. Молодая женщина любила вуали. Черный креп, который она надела в знак траура по сестре, был наброшен на шляпку из тончайшей соломки. На нежном овальном лице, которое приблизилось к Эразму в ожидании поцелуя, сверкали черные глаза.

Должно быть, это иностранка, думали люди, которые, где бы она ни появилась, таращились на нее. Какая-нибудь богатая американка.

Уже несколько секунд спустя Эразм с легким удивлением отметил про себя, что с самого начала взял верный тон. Он сделал ставку на торопливость, даже спешку, ибо его и в самом деле ждали в Границе на генеральную репетицию. Китти нисколько не насторожила его странная деловитость, она была к ней готова.

Они наскоро переговорили обо всем, что касалось дома, детей, смерти сестры Китти, не забыв и тетушку Матильду. Она, верно, сердится, что он давно не писал ей, предположил Эразм, но он не виноват, просто работа отнимает у него все время.

Молодой супруг снова и снова инстинктивно подчеркивал это. Даже сегодня, объяснил он, ему придется на время оставить Китти одну, поскольку он часов пять или шесть будет занят на репетиции. Ехать ему недолго, и как только он освободится, часам примерно к шести, он сразу же «прилетит сюда на крыльях любви», судорожно пошутил он. Поначалу Китти совсем не встревожило то, что ей придется остаться одной, тем более что Эразм привел на то веские доводы.

— Все эти люди в Границе — хоть и очень разные — тебе совершенно чужие, — сказал он. — Я же целиком поглощен работой. Она буквально засасывает меня. Я не смогу поддержать тебя даже взглядом. В этом отношении твой приезд немного не ко времени. Ну ничего. Я как-нибудь разберусь со всем этим.

Китти заметила большую перемену в Эразме, но тут же нашла ей разумное объяснение: на него возложена большая ответственность. Ведь она и сама всегда желала ему этого, каких бы жертв это ни потребовало от нее.

Они отыскали единственную в городе гостиницу и сняли очень недурную комнатку. Китти выказывала наилучшее расположение духа. Она не могла наглядеться на старинную площадь под окнами, пришла в восторг, когда по булыжнику площади прогрохотала пролетка, а потом с интересом наблюдала за тем, как полицейский отводил в караульное помещение какого-то бродягу. Напротив гостиницы, по ту сторону площади, виднелся декоративный фронтон ратуши, а за ней высилась готическая церковь из красного кирпича. Все это так занимало Китти, что пребывание с ней наедине не требовало от ее супруга особого блеска лицедейского таланта.

Китти излучала радость молодой невесты и какую-то вновь обретенную девственность. Изменения, о которых она писала Эразму, в самом деле произошли в ней. И она была горда тем, что как бы приносила в дар своему супругу все то, что она теперь собой представляла. Как никогда прежде, она казалась довольной собой, своей судьбой и Эразмом.

Все это не могло ускользнуть от внимания Эразма. Его душа, хоть и волнуемая сейчас совсем иными вещами, не могла оставаться холодной при виде этой словно заново родившейся женщины. Все время какие-то новые люди, пронеслось у него в голове. Сначала Ирина, потом принцесса, а теперь еще эта прекрасная женщина, своим душевным совершенством далеко превосходящая их обеих.

Эразм подошел к Китти и погладил ее по иссиня-черным волосам, закрывавшим уши до самых мочек, из которых на восточный манер свисали толстые кольца золотых серег. Супруги стояли, глядя в глаза друг другу — ее черные глаза смотрели в его светлые, — и Китти весело рассказывала, как все баловали ее во время путешествия. Носильщик спросил: «Вы из Бразилии?», а кондуктор поинтересовался: «Вы, верно, прибыли издалека?» Этот самый кондуктор ревниво, как султан, охранял ее всю дорогу, не позволяя никому — ни старикам, ни молодым, ни мужчинам, ни женщинам — расположиться в ее купе.

Она уже давно перестала болтать, а он по-прежнему внимательно глядел на нее. Он словно утонул в ней, казалось, будто его душа, проникнув через ее глаза, окунулась в ее душу. Для чего? Чтобы отмыться? Он не знал ответа. Ясно было лишь то, что все пережитое им с момента разлуки воскресало сейчас в его душе, вызывая не мрачные терзания, а благословенную, светлую задумчивость. Его не удивило бы, если бы то же самое происходило в этот миг и с Китти. Более того, он всей душой желал такого единения.

Ирина и Дитта переживали в его душе час заката, а вместе с ними и Границ, замок и парк, Циркусплац, ректор Траутфеттер, князь Алоизий, принцесса Мафальда, фрау Хербст и садоводство, театр, Георги, Сыровацки, Жетро — все и всех поглощала бездна или, скорее, неудержимый поток благодати, на поверхности которого оставались лишь сам Эразм, Китти и дети, словно плывущие в золотом челне.

В таком состоянии пребывал Эразм, когда Китти вдруг как-то странно побледнела и на шее у нее появилось красное пятно величиной с ладонь. Эразм наконец заметил это.

— Что с тобой? Что случилось? — сокрушенно спрашивал он, зная, каким тяжелым пороком сердца страдает его жена. Тем не менее она благополучно переносила роды, и врачи говорили, что она может дожить до глубокой старости. И все же он очень волновался, когда у нее как бы без всякой на то причины начинался приступ сердечной недостаточности. Эразм подумал было, что приступ вызвала слишком сильная радость от встречи с ним. Но нет, дело было не в этом. Ничего страшного, успокоила его Китти, это просто пустяк, который не должен портить ему настроение. И в самом деле, лицо Китти вскоре снова порозовело.

Но когда они уже болтали о чем-то другом, Китти вдруг взяла Эразма за правую руку, поднесла ее к глазам, и лицо у нее застыло и исказилось. Тут Эразм понял — и колючая боль пронзила его сердце, — что именно так потрясло Китти. Он не сумел утаить он нее собственную низость, которая побудила его в один из дней, сидя в театре, снять обручальное кольцо и сунуть его в карман.

Кольца на руке у него не было.

Слова, которые Эразм проговорил в свое оправдание, были не те, что могли бы успокоить Китти: в Границе, мол, не найти человека, который бы не знал, что Эразм женат и что у него двое детишек. В испуганной душе Китти проснулась ревность. У ее мужа, верно, были основания полагать, что кольцо, свидетельствующее о несвободе, может помешать его общению с женщинами. Быть хоть на время отодвинутой в сторону — этого Китти не могла стерпеть. А уверения, которые расточал ей Эразм, конечно не могли прояснить ее лица.

Она стояла, молча глядя на него. Затем, прикрыв на мгновение глаза рукой, на которой сверкало обручальное кольцо, она отвернулась и отошла к окну. А когда он, желая успокоить ее, положил ей руку на плечо, Китти, заметив, что он надел кольцо, отстранилась и вышла на балкон. Пристыженный до глубины души, он остался в комнате.

Шагая взад и вперед по скрипучим половицам, Эразм, кусая губы, думал о том, как бы предотвратить наметившийся кризис. В один-единственный миг Китти утратила и доверие к нему, и уверенность в себе, и радость. Она стояла на балконе, привлекая взоры прохожих, в облегающем фигуру черном платье, словно живое воплощение скорби.

Как идет Китти черный цвет, еще на вокзале отметил Эразм, любуясь ее стройной фигурой. Сравнив ее с теми, кого он знал в Границе, Эразм вынужден был признать, что там ему не доводилось видеть столь аристократически утонченного существа.

Проходили минута за минутой, а Китти все не возвращалась в комнату. Она стояла к нему спиной, он лишь увидел ее профиль, когда она чуть повернула голову. И тогда он заметил, что щека у нее мокрая от слез. Значит, она просто оттягивает время, чтобы взять себя в руки.

А может, ею владели иные мысли? И она хотела разобраться в них прежде, чем вернется к супругу?

Так оно и оказалось. Ей не удалось унять слез, но зато она приняла твердое решение. Эразм хотел было обнять ее, но она воспротивилась. К чему устраивать трагедию из ничтожного пустяка, не имеющего ровно никакого значения, лицемерно уверял ее Эразм. А затем, сам не понимая почему, стал уговаривать Китти немедленно ехать вместе с ним в Границ, чтобы самой удостовериться в совершеннейшей безобидности всех обстоятельств его тамошней жизни.

Нет, возразила Китти, в Границ она не поедет, но и тут не останется. Она и так поступила весьма неразумно, нарушив свой долг и разлучившись с детьми, которые нуждаются в материнской заботе и которые составляют весь смысл ее жизни. Она еще сегодня уедет домой…

Снятое с пальца обручальное кольцо вызвало мучительное отчуждение, а затем какой-то злой рок еще более углубил его, превратив этот час в самый страшный в жизни Эразма.

Китти расплакалась. Душа молодой женщины не могла противиться глубокой любви к супругу, и только легкий каприз все еще заставлял ее оказывать ему сопротивление. Задумчиво поглядывая на Эразма, Китти сняла с его пальца кольцо и, как бы играя, надела себе на палец. Она словно давала понять ему, что он умер для нее и она стала вдовой. А потом, продолжая ту же нежную и серьезную игру, она вернула ему кольцо. Все кончилось поцелуями.

Но Эразму пора было ехать, если он хотел поспеть к вечерней репетиции. Сейчас он готов был послать к черту — и репетицию, и прочие тяжкие обязательства. И он не упустил случая лицемерно использовать в собственных целях этот прилив искренних чувств. Бедняжка Китти утешала его.

Нет, ей совсем не хочется ехать в Границ, она собиралась только на спектакль, где сумела бы затеряться среди зрителей. Ему незачем беспокоиться о ней, ведь он хорошо знает, что ей никогда не бывает скучно. А сейчас к тому же она оказалась в незнакомом городке, сулящем столько открытий и так завлекательно описанном в путеводителе.

— Я не слишком хорошо выполняю то, что наобещала тебе, — сказала она. — Но, ради бога, не теряй надежды! Да, я чересчур чувствительна, и у меня порой еще будут случаться подобные приступы страха: любое облачко на ясном небе кажется мне предвестьем грозы. Я уже изменилась в лучшую сторону и буду становиться еще лучше. Не теряй веры в меня, и когда-нибудь у тебя будет хорошая, добрая жена.

Говоря это, она помогала ему надеть плащ. Эразм чувствовал, как в нем растет любовь и восхищение, и ему казалось, будто жена облачила его в новые доспехи. В таком облачении, подумал он, я смогу невредимым выбраться из границкого чистилища.

Но тут какой-то злой дух надоумил его искать в карманах плаща и пиджака носовой платок. Китти, зная его рассеянность, помогала ему и вдруг вынула из левого кармана плаща белую надушенную женскую перчатку — и тотчас же спрятала ее обратно в карман.

Все это произошло столь молниеносно, что Эразм ничего не заметил. И потому его охватил беспомощный ужас, когда он увидел, что лицо Китти стало землисто-серым. Он сразу понял, что приступ на сей раз будет очень тяжелым, на его памяти такой случился с ней лишь однажды. Она задыхалась, из горла вырывались отчаянные хрипы, и ему казалось, что она в любой миг может умереть от удушья.

К счастью, напротив жил врач, который тотчас явился. Ему удалось снять приступ, и Китти впала в глубокое забытье.

Совершенно обессилевший Эразм, выйдя в соседнюю комнату, с удивлением обнаружил там и жену врача. Вид у обоих был чрезвычайно респектабельный. В их присутствии он чувствовал себя не слишком уютно, ибо они, как ему казалось, глядели на него как на пустое место.

— Да, это, конечно, она, — сказала жена врача.

— Ну что ж, — ответил ее муж, — тогда ты останешься с ней, пока тебя не сменит сестра Жозефа.

Эразм сообщил врачу об ожидавших его делах и спросил, может ли он ради них покинуть Китти.

— Вы здесь совершенно не нужны, — весьма неучтиво ответил тот, — можете собираться и ехать хоть сейчас.

Удивленный подобным тоном Эразм все же сумел сдержаться. Потом он спросил, не опасно ли состояние Китти. Нет, опасности для жизни нет, есть только опасение, что он задержится здесь и волнения, причиной коих он, несомненно, является, вызовут новый приступ.

— По какому праву вы говорите со мной таким тоном?

— По тому праву, что я чувствую себя ответственным как врач и человек за эту больную даму, которая является подругой моей жены по пансиону.

— В чем же именно вы считаете себя ответственным, позвольте вас спросить?

— Если вы желаете узнать все более подробно, то давайте выйдем на улицу, я живу всего в нескольких шагах отсюда. Там я все объясню вам. В мои планы не входит говорить с человеком, подобным вам, обиняками. Вы узнаете все, что вам следует знать. Но здесь для этого не место.

Эразм сам не помнил, как дошел по улице до дома врача. Войдя в свой кабинет, тот сразу же позвонил сестре милосердия. А потом, бросив на Эразма быстрый взгляд и словно вспомнив о своем врачебном долге, сказал:

— Вон там диван, можете раздеться только до пояса.

— Но я пришел сюда не из-за себя. У меня нет ни малейшего желания подвергаться врачебному осмотру.

— Подождите-ка минутку!

Что это с ним? На табличке на двери кабинета было написано: «Доктор Обердик, специалист по заболеваниям носоглотки и легких». Что еще взбрело в голову этому Обердику? Эразм ничего не понимал.

— Мне кажется, я вас уже где-то видел. Где же это было? Может, на охоте? Да, да, теперь припоминаю, это было примерно недели две назад. Я шел по тропинке вдоль поля, а потом, заметив колыхание колосьев, решил, что туда забралась косуля… А, вы покраснели, значит, вы поняли, на что я намекаю?

— Во-первых, я не краснел, а во-вторых, господин доктор, мне вовсе не интересно слушать в столь ответственный для меня момент ваш рассказ о том, что вам довелось увидеть на охоте. И мне тем более не понятно, для чего вы соблаговолили осчастливить меня этой историей…

Верный своему нраву, врач спокойно, но весьма резко оборвал его:

— Довольно. Вы просто жалкий комедиант. Когда вы выбрались с поля со своей хорошенькой юной девицей, я долго шел за вами следом. Затем вы пошли прямо по мелководью, что мне очень понравилось. Часа два спустя я вышел к дому вдовы рыбака, где имею обыкновение ночевать, но пристанища там не нашел, ибо вы со своей Дульцинеей опередили меня. Мне удалось лишь выпить несколько стаканов горячего грога в гостиной.

— Но мне по-прежнему не понятно, для чего вы рассказываете мне эту романтическую историю.

— Романтической эту историю я бы не назвал, так же как и сегодняшнюю. Сам черт не разберется, отчего бабы сходят с ума по таким вот безнравственным комедиантам? Вас можно только пожалеть. В конце концов, я — врач, и все эти полугении, наделенные когда-то толикой благородства, но совершенно развращенные обществом, порой заставляют и меня как следует поломать голову. Разоренные женщинами, они жутко опускаются. Но как может дама, красивая и богатая девушка из хорошей семьи, подобная подруге моей жены, связаться с таким субъектом?

Эразм уже не знал, смеяться ему или негодовать.

— Простите меня, — сказал он, — но я решительно не согласен с вашими психологическими умозаключениями. Оставив эту историю на поле — ибо вы не можете требовать от меня, чтобы я принял ее на свой счет, — я хотел бы внести некоторые поправки: я доктор философии, а вовсе не актер. При всем моем уважении к правам вашей жены как подруги детства в отношении той больной дамы, я могу уверить вас, что обладаю на нее не меньшими правами, поскольку даму эту зовут фрау Готтер и, следовательно, она носит мое имя. И плодом нашего супружества являются двое детей. А потому я попросил бы вас, господин доктор, не отвлекаться впредь на мою незначительную особу, а ответить мне, могу ли я привести в порядок неотложные дела, ожидающие меня в Границе, не нарушив своих обязательств в отношении моей жены?

Врач сразу же переменил тон.

— И все-таки вы тот самый человек. Я могу молчать обо всем, но меня вы не переубедите. Такие лица, как ваше, врезаются в память. Но тем не менее все эти новые обстоятельства налагают на меня еще большую ответственность. Вы очень вовремя попали ко мне. Супружеские размолвки, особенно в молодости, случаются не редко, не стоит слишком серьезно относиться к любви. А вот к здоровью, дорогой мой, следует относиться серьезно. Не подумайте только, что я охочусь за пациентами. Состояния моей жены-ирландки вполне достаточно, чтобы безбедно прожить и без всякой врачебной практики. Ваша супруга уже завтра утром будет чувствовать себя нормально. Если вы немного побережете ее, она доживет лет до ста. Но что касается вас, то скажу вам: вы должны начать новую жизнь, и притом незамедлительно, если не хотите через год или два перейти черту, уготованную каждому смертному.

Потом в течение получаса происходило основательное медицинское обследование, после чего доктор Обердик сказал, что Эразм может одеваться.

— Считайте, вам очень повезло, что вы оказались у меня, — заявил он. — Ваши дела обстоят еще хуже, чем я предполагал. С людьми, которые подобно вам растранжиривают свое здоровье, недомолвки ни к чему. От вас ничего не добьешься, пока не выскажешь вам всю правду в лицо. Итак, у вас температура тридцать семь и шесть, верхушки легких поражены, на правом легком тоже есть очаги поражения, тоны сердца не чистые. Если вы хотите сохранить свою жизнь ради жены и детей, вам остается только одно: уехать в Давос, и без промедления.

Того, что обрушилось на меня сейчас, другим хватило бы на многие годы. Впрочем, не так страшен черт, как его малюют. Разве не мерещилось мне на палубе парохода что-то вроде бегства в болезнь? А теперь, когда мне ее навязывают, я предпочел бы от нее отказаться.

— Сию секунду ехать в Давос я никак не могу, — сказал Эразм. — По крайней мере до тех пор, пока не завершу всех дел в Границе и не развяжусь со всеми обязательствами.

— Других задач, иных обязательств, кроме как стать здоровым, — настаивал врач, — у вас нет и не будет.

И Эразму не оставалось ничего другого, как рассказать этому деспоту о своей театральной работе над «Гамлетом» в Границе.

— Все это мне совсем не по душе, — заявил тот. — Но я думаю, что вы сможете продержаться. Итак, завтра генеральная репетиция, а послезавтра, в воскресенье, спектакль. В понедельник вы разберетесь со всеми делами. А во вторник утром явитесь ко мне. С вашей женой я все обговорю сам.

— Значит, я должен оставить ее здесь одну?

— Даже если вы не уедете, я не позволю вам заходить к ней. Сейчас самое лучшее для нее общество — это моя жена, ее школьная подруга. Ваша супруга сможет излить ей душу, а моя жена успокоит ее. Нервный срыв, как то всегда бывает у молодых супругов, замешан на ревности. Но ревность угаснет сама собой, как только ваша жена узнает, в каком вы состоянии и что вам грозит.

— Я требую от вас полной откровенности, — сказал Эразм.

— Что ж, я готов.

— Моей жизни угрожает опасность?

— Все будет зависеть от вас самого. За год в Давосе вы можете стать здоровым. Но если вы будете выходить за пределы разумного, я не ручаюсь за исход.