"В стране первых цивилизаций" - читать интересную книгу автора (Гуляев В.И.)
Сканирование и
форматирование: Янко Слава (библиотека Fort/Da) slavaaa@lenta.ru || [email protected] ||
http://yanko.lib.ru || Icq#
75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html
||
Выражаю свою искреннюю благодарность Максиму Мошкову за бескорыстно предоставленное место на своем сервере для
отсканированных мной книг в течение многих лет.
update
05.12.03
ИНСТИТУТ АРХЕОЛОГИИ РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НА УК
В.И.Гуляев
В СТРАНЕ ПЕРВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
МОСКВА
1999
THE INSTITUTE OF ARCHAEOLOGY OF THE RUSSIAN
ACADEMY OF SCIENCES
Valeri I Guliaev
IN THE LAND OF FIRST
CIVILIZATIONS
MOSCOW
1999
В.И.Гуляев
В стране первых цивилизаций. - М, 1999. - 202 с. с илл.
Эта книга — о далеком прошлом Ирака - древней Месопотамии,
где, по всеобщему признанию, находилась колыбель первых цивилизаций нашей
планеты. По своему содержанию работа состоит из двух частей: первая посвящена
итогам исследований археологической экспедиции Академии Наук СССР на
северо-западе Ирака, в Синджарской долине, в 1969 -1980 гг. (автор - сотрудник
этой экспедиции в 1970 - 1980 гг.) вторая часть - рассказ о наиболее известных
памятниках месопотамской культуры - Уре, Вавилоне. Ниневии. Нимруде, Хатре.
Книга рассчитана на массового читателя.
©В.И. Гуляев, текст, илл.
ВВЕДЕНИЕ.
ДОРОГИ СТРАНСТВИЙ, ИЛИ ТЕРНИСТАЯ ТРОПА АРХЕОЛОГА
ЧАСТЬ I.
РОССИЙСКИЕ АРХЕОЛОГИ В ИРАКЕ
ГЛАВА 1. ТАК
НАЧИНАЮТСЯ ЭКСПЕДИЦИИ
ГЛАВА 3.
ЯРЫМ-ТЕПЕ-2: ПОИСКИ И ОТКРЫТИЯ
«ЗДЕСЬ ВСЕ
БЫЛУЮ ЖИЗНЬ ХРАНИЛО...»
ВО ВЛАСТИ
ХОЗЯЙСТВЕННЫХ ЦИКЛОВ
ХАССУНА И
ХАЛАФ: ПРОБЛЕМА ВЗАИМОСВЯЗИ
ГЛАВА 4. У
ИСТОКОВ ЦИВИЛИЗАЦИИ
ЧАСТЬ II. ПО
ГОРОДАМ ДРЕВНЕЙ МЕСОПОТАМИИ
ГЛАВА 5.
ЭКОЛОГИЯ ПЕРВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
ВОДА, ЗЕМЛЯ И
ЖИЗНЬ В ДРЕВНЕМ ДВУРЕЧЬЕ
КУЛЬТУРНО-ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ
ОБЛАСТИ МЕСОПОТАМИИ
ГЛАВА 6. УР —
ПОТЕРЯНЫЙ ГОРОД ШУМЕРОВ
ГЛАВА 7.
ВАВИЛОН — «ВОРОТА БОГОВ»
РОБЕРТ
КОЛДЕВЕЙ ОТКРЫВАЕТ ВАВИЛОН
ГЛАВА 8.
"АССИРИЙСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК": АШШУР, НИМРУД, НИНЕВИЯ
АШШУР —
ПЕРВАЯ СТОЛИЦА АССИРИИ
НИНЕВИЯ:
ЗАКАТ ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ
ГЛАВА 9.
ХАТРА — СФИНКС ПУСТЫНИ
«ЗДЕСЬ БУДЕТ
ГОРОД ЗАЛОЖЕН...»
БАГДАД: В
ПОИСКАХ ГОРОДА ХАЛИФОВ
Археологическая
карта Месопотамии
Автор книги -
В.И.Гуляев в Ярым-тепе
Миша (Муса
Умарович Юнисов) — шофер экспедиции
Фигурный
расписной флакон с изображением богини плодородия. 5 тыс. до н.э.
Старик езид в
типичной одежде (слева)
Джебель
Синджар. Руины круглой башни римской крепости
Нимруд. Вход
во дворец Ашшурбанапала II, охраняемый статуями
«крылатых гениев». VIII в. до н.э.
Нимруд. Часть
каменной облицовки стен дворца с изображением процессии богов. VIII в. до н.э.
Ниневия.
Башня городских ворот (вид после современной реконструкции). VII
в. до н.э.
Арка входа
царского дворца в Хатре. I в. до н.э. - III в. до н.э.
Хатра. Вид на
главную площадь и эллинистический храм Юпитера
Хатра. Фигура
эллинистического божества на стенах каменной постройки
Одна из
современных мечетей центре Багдада
5
ВВЕДЕНИЕ. ДОРОГИ СТРАНСТВИЙ, ИЛИ ТЕРНИСТАЯ ТРОПА АРХЕОЛОГА
Впервые я попал в Ирак в апреле 1970 года.
Мои товарищи — участники советской археологической экспедиции — уже больше
месяца трудились здесь в поте лица, раскапывая поселения ранних земледельцев на
северо-западе страны, в Синджарской долине. Чтобы присоединиться к ним, мне
предстояло пересечь на машине добрую половину Ирака — от Багдада и почти до сирийской
границы.
И вот ясным апрельским утром у ворот
тихого багдадского отеля «Опера», где я уже второй день томился в ожидании
известий от коллег, остановился запыленный грузовик. В его кабине величественно
восседали наш шофер Миша Юнисов в лихо сдвинутом на бок берете и начальник
экспедиции Рауф Магомедович Мунчаев. Энергичные, уже успевшие до черноты
загореть под палящим иракским солнцем, они быстро впихнули меня вместе с
чемоданом в просторный кузов ГАЗ-53, и путешествие «через половину Ирака»
началось.
Условия для меня создались почти царские:
грузовик был забит старой мебелью, списанной за ненадобностью каким-то
советским учреждением в Багдаде и потому с легким сердцем отданной для наших
экспедиционных нужд,— диван, кресла, столы, стулья. Устроившись в мягком кресле
с продавленными пружинами, я вслушивался в голоса просыпающейся иракской
столицы. И все пытался разглядеть вокруг какие-то осязаемые следы эпохи Харун
ар-Рашида и других знаменитых персонажей из сказок «Тысячи и одной ночи». Но
Багдад, с его шумными улицами, стадами разномастных автомобилей и вполне
современными зданиями, мало чем напоминал сказочный город халифов. Картина
изменилась лишь за его пределами: здесь безраздельно властвовала муза истории
Клио.
6
Широкая лента асфальтового шоссе плавно
ложится под колеса автомобиля. Мелькает жесткая зелень финиковых пальм, аккуратные
кубики желто-коричневых глинобитных селений. Густо дымят, словно старинные
броненосцы, высокие квадратные трубы многочисленных печей маленьких кирпичных
заводиков. А вокруг на многие километры раскинулась унылая, опаленная солнцем
лессовая равнина. Ни кустика, ни деревца, ни травинки. В природе господствуют
только два цвета — серый и желтый, цвета пустыни.
Но однообразие пейзажа обманчиво. По
обочинам дороги то и дело выплывают из знойного марева облезлые купола
мавзолеев с гробницами мусульманских святых, руины старых городов, замков и
селений. Даже на долю археолога такие поездки выпадают не часто. Преодолевая
эти 500 километров, отделяющие Багдад от Телль-Афара, я в буквальном смысле
слова окунулся в самые глубины тысячелетней истории страны.
Прямо на дорожных откосах лежат голубые
россыпи обломков поливной керамики. С нашей, европейской точки зрения, почтенное
средневековье — X, XI, XII века, однако в рамках общей истории Ирака — всего лишь
кратковременный, хотя и яркий эпизод. Под руинами мусульманских построек
повсюду скрыты многометровые напластования остатков бесчисленных культур,
которые сменяли друг друга на протяжении многих веков. Стоит заметить один
интересный факт, как услужливая память тут же подсказывает тебе другой. Именно
в Ираке находились два знаменитых чуда света — Вавилонская башня и висячие сады
Семирамиды. Именно здесь, на иракской земле, бушевали когда-то неистовые волны
всемирного потопа.
Древние греки называли эту страну
Месопотамией*. Современное ее название — Ирак — имеет
в переводе с арабского тот же самый смысл: «земли, находящиеся по берегам». С
незапамятных времен жизнь в этом краю щедрого южного солнца была возможна
только возле воды, прежде всего вдоль великих азиатских рек — Тигра и Евфрата.
Вокруг зеленой ленты цветущих земледельческих
* Название Месопотамия происходит от греческих слов «месос» (середина) и «потамос» (река) и может быть переведено как «междуречье».
7
оазисов междуречья на многие сотни
километров раскинулись лишь бесплодные пустыни да цепи выжженных до желтизны
каменистых хребтов. Благодатные лессовые почвы речных равнин при должном уходе
и орошении давали невиданные урожаи пшеницы и ячменя. Вот почему именно в
Месопотамии, еще на заре истории, в конце IV тысячелетия до н.э., родилась одна из наиболее выдающихся
цивилизаций древности — шумерская, нисколько не уступающая по величию и славе
Египту времен фараонов.
С тех пор территория Двуречья надолго
становится ареной самых ярких и драматических событий мировой истории. «Мы
знаем сегодня, — пишет немецкий историк Э. Церен, — что в недрах этой земли
скрыты древнейшие культуры, созданные человечеством. Там находится колыбель
нашей культуры, колыбель человеческого гения, его представлений и понятий, его
веры и убеждений».
На протяжении многих веков Месопотамия
оставалась важнейшим центром древней цивилизации. Ее цари диктовали свою волю
соседним народам. Ее мудрецы и поэты создавали бессмертные произведения о
человеке и мироздании, заимствованные позднее творцами Библии. Ее зодчие
возводили величественные храмы и неприступные крепости. А жрецы-астрономы
изучали яркие южные созвездия, познавая тайны Вселенной.
Настало время — и армия Александра
Македонского сокрушила мощь главных восточных деспотий, доказав тем самым
растущие возможности античной Европы. И вот что примечательно. Возникали и
рушились империи, сменялись династии царей, гибли под мечами чужеземных
завоевателей жители целых государств, а высокие достижения местной культуры не
исчезали бесследно. Они передавались из поколения в поколение, от эпохи к
эпохе. Ирония судьбы состоит в том, что на полях Передней Азии греки разгромили
своих бывших учителей — наследников высокой шумерской культуры. Шумеры породили
Вавилон и Аккад. На смену последним пришла воинственная Ассирия. Парфяне и
скифы, персы, греки, римляне, арабы — все они в той или иной мере были
наследниками первой цивилизации Двуречья. «Их (шумеров. — В. Г.) цивилизация,
— писал известный английский археолог Леонард Вулли, — вспыхнув в еще
погруженном в варварство мире, была действи-
8
тельно первой. Прошли те времена, когда
начало всех искусств искали в Греции, а Грецию считали возникшей сразу, вполне
законченной, точно Афина из головы олимпийского Зевса. Мы знаем теперь, что
этот замечательный цветок вобрал в себя соки мидийцев и хеттов, Финикии и
Крита, Вавилона и Ассирии. Но корни идут еще дальше: за ними всеми стоит
Шумер».
Вернемся в 20-й век! Солнце уже поднялось
довольно высоко и стало ощутимо припекать голову и плечи. По времени мы должны
были проехать не меньше ста километров. Местность же вокруг по-прежнему
оставалась плоской и унылой. И вдруг впереди, словно мираж пустыни, какими-то
неясными, размытыми контурами проступили на горизонте темная полоска зелени,
серые соты домов и желтый конус купола какого-то крупного здания. «Самарра!
Золотая мечеть!" — крикнул мне Миша, наполовину высунувшись из
кабины.
Да, это была она — знаменитая столица
халифов Аббасидов, куда они на целых 56 лет перенесли свой трон, бежав из многолюдного
и неспокойного Багдада. В центр города мы, однако, не поехали. Дорога круто
повернула налево, к бетонной плотине через реку Тигр. С высоты своего
положения, я мог отчетливо разглядеть и голубые изразцы, и огромный, крытый
золотом купол знаменитой мечети ар-Рауд ал-Аскария (здесь находятся могилы
шиитских имамов), и спиральный 50-метровый конус минарета Мальвия.
Миновали плотину. И опять палящее солнце,
ровный гул мотора и серо-желтое безмолвие вокруг. Встречных машин почти нет.
Лишь изредка промелькнет пестро украшенный пассажирский автобус, военный
грузовик или легковое такси. Слева, на взгорке, проплывают величественные руины
средневекового замка конца IX века с романтичным названием Каср ал-Ашик
— «замок влюбленного» — детище халифа ал-Муатамида. Он прожил там всего два
года, перебравшись потом в Багдад.
Постепенно рельеф становится холмистее. В
большом селении Бейджи традиционная остановка для отдыха — водители и пассажиры
наскоро едят и пьют в местных ресторанчиках и харчевнях. Здесь, в Бейджи, или
где-то рядом, видимо, проходит граница между двумя микроклиматическими зонами.
Это явственно ощуща-
9
ешь и по погоде, и по окружающей
местности. Холмы становятся выше и многочисленнее. Кое-где по склонам зеленеет
трава. Появляются и первые участки с посевами пшеницы и ячменя. Видимо, в этих
местах дождей уже хватает для земледелия.
Справа, там, где темнеет неровная линия
высокого берега Тигра, вижу ответвление дороги. Указатель с надписью
по-английски и по-арабски: Шургат (Шеркат), 120 километров. Шургат — это
современный арабский городок, примостившийся прямо у подножия высоких валов
древнего Ашшура — первой столицы грозной Ассирийской державы.
Еще несколько десятков километров, и
налево, в пустыню, уходит от главного шоссе еще одна дорога. Она ведет в Хатру
— некогда знаменитый торговый и культурный центр Северной Месопотамии, где
сходились влияния Востока и Запада, Севера и Юга и где купцы продавали на
шумных базарах товары из далекой Индии и Ирана, с берегов Средиземноморья и
Аравии.
Уже под вечер, когда наша машина с трудом
взбиралась на вершину высокого каменистого холма, я увидел в предзакатных лучах
солнца незабываемую картину. В огромной естественной котловине сквозь дымку
испарений едва проступали контуры бесчисленных жилых кварталов, состоящих из
одноэтажных и двухэтажных домиков. Над ними то здесь, то там возвышались
голубые купола мечетей и острые иглы минаретов. Буйная зелень парков и садов,
аромат цветущих роз, шумная, по-восточному пестрая толпа на улицах, бесконечные
ряды харчевен и лавок создавали какую-то неповторимую атмосферу всеобщего
праздника, карнавального веселья и душевной раскованности. Это был Мосул —
вторая столица Ирака, Уммал-рабийян
— Город двух весен, как
его называют сами жители за хороший климат, особенно приятный осенью и весной.
Дразнящие ароматы жарящегося мяса — тикки (разновидность
шашлыка), шерхата (похожего на бифштекс) и гаса (строганина из жареной баранины с салом) напомнили нам,
что скромный обед в Бейджи был уже давно, и пришло время ужина. Поставив машину
возле красивого здания городского музея, утопающего в цветущих кустах роз, мы
отправились в ближайшую харчевню. Возвращались уже в сумерках. На улицах
зажглись фонари.
10
Толпа стала гуще и оживленнее. И вдруг,
проходя по узкому грязноватому проулку, ведущему к музею, Рауф Магомедович
задумчиво сказал: «Сегодня в лагерь попасть мы уже не успеем. Придется
ночевать в Ниневии». Миша как-то безразлично согласился: «В Ниневии, так в
Ниневии». Я же в первый момент несколько растерялся.
Конечно, мы археологи, люди
экспедиционные, ко всему привыкшие, но зачем же нам из живого и веселого
города ехать куда-то на ночь глядя к руинам древней ассирийской столицы и спать
там среди развороченных холмов и могил, на пронизывающем ветру, под вой
шакалов? «Это та самая Ниневия, которую копал в XIX веке англичанин Лэйярд?» — робко спросил я нашего невозмутимого
начальника, надеясь в глубине души, что речь идет о другой, более современной
единице поселения, лишь однофамилице своей более знаменитой сестры. «Та самая»
— лаконично ответил Рауф Магомедович и решительно открыл дверцу кабины.
Одолеваемый самыми мрачными предчувствиями, я кое-как устроился среди своей
мебельной рухляди и приготовился к долгому пути.
Миша лихо выкатил на центральную городскую
площадь, пересек длинный, весь в огнях, мост через широкий и полноводный Тигр,
и мы очутились словно в другом мире. Впереди, чуть правее шоссе, на высоком
холме можно было едва различить скопления каких-то старинных зданий, над
которыми возвышался на фоне быстро темнеющего изба, словно перст указующий,
тонкий минарет мечети Наби-Юниса. Влево от него уходила длинной лентой
странная рыжеватого оттенка глинистая стена. Уличные фонари освещали ее во всем
великолепии: добрых 10—15 метров плотно сбитой глины, скрывавшей за собой в
густой темноте нечто таинственное и загадочное. «Это же и есть валы Ниневии,
место нашего вынужденного ночлега» — догадался я с некоторым опозданием. Но мы
едем дальше. Едем километр, другой, третий. Древние валы все не кончаются.
Слева приветливо мерцают огнями окна уютных, утопающих в садах особняков
мосульской элиты, а справа тянется бесконечная ниневийская стена. Наконец,
грузовик поворачивает направо, огибает эту стену и, с трудом преодолев какой-то
пригорок, въезжает внутрь городища, в чудесный сад, обрамленный
11
стройными колоннами кипарисов. В глубине
его вижу приземистый прямоугольник большого глинобитного здания, посыпанный
щебнем просторный двор, навесы для машин. Из сторожки выходит высокий
худощавый араб в длинном коричневом плаще с фонарем "Летучая мышь" в
руке. Он пытливо осматривает наш грузовик, пассажиров и, слегка улыбнувшись,
делает приветливый приглашающий жест: Фаддаль! (пожалуйста).
Спать на могильных холмах сегодня явно не придется. Оказывается, мы находимся
на базе постоянно действующей Ниневийской археологической экспедиции
Директората древностей Ирака. Сотрудников экспедиции сейчас нет: они в городе.
Но сторож согласен предоставить нам и стол, и дом.
Полчаса спустя, совершенно обессиленный от
долгой дороги и переполнявших меня впечатлений, я уже лежал в отдельной комнате
на удобной металлической кровати, под новым шерстяным одеялом. Думал о том,
что завтра меня ждет Ярым-тепе, лагерь экспедиции и долгожданная встреча с товарищами.
Засыпая под мелодичное пение муэдзина (видимо, где-то рядом с базой находилась
мечеть), я бормотал себе под нос: «Ну вот я и в Ираке, в древней Месопотамии,
среди холмов Ниневии — проклятой Библией ассирийской столицы!"
С тех пор каждую весну, в течение
последующих десяти лет (1971—1980 годы), я приезжал в Ирак в составе советской
археологической экспедиции для раскопок древних поселений Синджарской долины.
Кроме того, мы, естественно, использовали каждую благоприятную возможность для
поездок по стране и знакомства со всемирно известными памятниками прошлого,
которыми так богата иракская земля. Эти личные впечатления и легли в основу настоящей
книги.
Откровенно говоря, я далеко не сразу
решился взять на себя этот нелегкий и весьма ответственный труд. Дело в том,
что в нашей экспедиции были куда более опытные и знающие люди: Рауф Магомедович
Мунчаев, Николай Яковлевич Мерперт, Олег Георгиевич Большаков, Николай Оттович
Бадер. Все они, бесспорно, способны решить такую задачу лучше меня. Но годы
идут, стираются и бесследно исчезают из памяти многие яркие страницы и эпизоды
12
нашей жизни в Ираке. Увы, нет уже с нами и
двух дорогих товарищей, незаменимых участников экспедиции — Петра Дмитриевича
Даровских и Андрея Васильевича Кузы. А никто из более опытных и знающих не
спешит браться за перо. Кроме большого числа чисто научных публикаций о
результатах наших работ на северо-западе Ирака (в том числе двух томов Трудов
советской экспедиции в Ираке: P.M. Мунчаев и Н.Я. Мерперт «Раннеземледельческие поселения
Северной Месопотамии», 1981, и Н.О. Бадер «Древнейшие земледельцы Северной
Месопотамии», 1989), изданных в СССР и за рубежом (Англия, США, Ирак), да
двух-трех небольших статей в некоторых наших научно- популярных журналах в 70-е
годы, ничего доступного широкому читателю до сих пор так и не было написано.
Считая, что дальнейшее промедление в освещении этой интересной темы будет явно
неоправданным, автор взял на себя смелость рассказать о своих впечатлениях о
древностях Ирака и о людях, их изучающих.
Вполне естественно, что изложенные ниже
оценки носят сугубо личный характер. Понятно и то, что при описании
исследований советских археологов в Ираке я опирался прежде всего на материалы
халафского поселения Ярым-тепе 2, где мне пришлось работать с 1970 по 1976 год.
Другие, раскопанные нами в Синджарской долине объекты — хассунское поселение
Ярым-тепе-1, предхассунский памятник Телль-Сотто, докерамический поселок VIII—VII тысячелетий до
н. э. Телль-Магзалия — и по возрасту, и по научной значимости, вероятно,
превосходят мой скромный халафский холм, но рассказать о них я предоставляю
возможность другим, тем кто работал там постоянно и в деталях знает обо всех
происходивших событиях. Автор будет считать свою задачу полностью выполненной,
если читатель, ознакомившись с книгой, проникнется к моим коллегам по
экспедиции такой же признательностью, любовью и уважением, какое испытываю к
ним я.
«В наш век растущей изнеженности человека,
его любви к комфорту и оседлой жизни, — пишет Владимир Санин о советских
полярниках в своем романе «За тех, кто в дрейфе!», — они, эти люди, как и их
славные предшественники эпохи Великих географических открытий, по-прежнему,
борются один на один с самой
13
суровой на планете природой... Их жизнь и
работа как-то остаются в тени, на первом плане нынче более престижные
профессии, но лучшей своей наградой эти люди считают признание товарищей и
результаты своего нелегкого труда...»
Думаю, что эти хорошие слова с полным
правом можно отнести и ко всем участникам первой советской археологической
экспедиции в Ираке.
14
ЧАСТЬ I. РОССИЙСКИЕ АРХЕОЛОГИ В ИРАКЕ
ГЛАВА 1. ТАК НАЧИНАЮТСЯ ЭКСПЕДИЦИИ
...Глаза сияют, дерзкая мечта
В мир откровений радостных уносит.
Лишь в истине — и цель и красота.
Но тем сильнее сердце жизни просит.
И. Бунин, 1906 г.
АРХИВ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
С борта самолета на плоской желто-бурой
поверхности Иракской равнины можно различить тысячи больших и малых искусственных
холмов — теллей. Это — бесценный исторический архив тех тысячелетий, которые
отшумели над древней землей Месопотамии. В каждом таком холме скрыты остатки
селений и городов, принадлежавших разным народам и разным эпохам. Глиняные
таблички с клинописными текстами донесли до наших дней названия лишь немногих
из них: Ур и Урук, Лагаш, Вавилон, Нимруд, Ниневия. Но как образуются телли и
почему внутри их можно найти напластования сразу нескольких древних городов
или селений? Этот вопрос часто задают археологам, работающим в Ираке.
В Ираке, как и на Ближнем Востоке в целом,
человеку часто приходилось селиться на плоской равнине, которую в любой мо-
15
мент могли затопить либо разливы рек, либо
селевые потоки, пришедшие с близлежащих гор. Чтобы хоть немного поднять основания
своих жилищ, люди искали любые естественные возвышенности или же ставили дома
на глиняные платформы. «Так начинался телль, — пишет известный американский
археолог Э. Кьера. — Дома строились из необожженного кирпича-сырца и
обмазывались глиной. Крыши обычно крыли тростником или соломой, а сверху
обмазывали слоем глины, которая не пропускала дождевую воду. Ежегодно, когда
заканчивался сезон дождей, наружную обмазку нужно было обновлять. Крыши также
покрывали свежим слоем глины. Но вся глина, смытая с крыш и стен домов,
оставалась на улице; естественно, уровень улицы постепенно повышался. В древних
селениях отходы не убирались... Если в доме что-нибудь перестраивали и ломали
стену, все кирпичи этой стены оказывались на улице... К этому следует добавить,
что постройки из сырцового кирпича весьма недолговечны. По прошествии
определенного времени стены начинают оседать; поддерживать их в порядке оказывается
дороже, чем снести и возвести на том же месте новые. Но новый дом, выстроенный
на развалинах старого, будет стоять чуть выше, чем прежний. Так постепенно
повышается уровень улицы.
Иногда непредвиденные события самым
решительным образом ускоряют этот медленный процесс. Большой пожар может за
ночь смести целый квартал города. Враг может разрушить поселение и покинуть
его, а может и отстроить заново или на следующий год, или через много лет. Поселок,
таким образом, оказывается на какое-то время без жителей, но затем в нем вновь
селятся люди, те же, что жили там прежде, или другие. В любом случае и при
новых обитателях слои отложений будут расти, а холм — становиться все
выше..." И чем древнее телль, тем больше следов и зарубок оставили на нем
отшумевшие века и тысячелетия.
Но изучено еще слишком мало. Поэтому
интерес к Ираку — древней Месопотамии, стране, где, по всеобщему признанию, находилась
колыбель человеческой культуры, — всегда был велик. Начиная с середины XIX века здесь работали археологические экс-
16
педиции Англии, Франции и Германии.
Позднее к ним присоединились ученые из США, Италии и Японии. Огромные по
размаху исследования и реставрацию памятников прошлого ведут с 60-х годов и иракские
специалисты.
«Россия никогда не вела раскопок в Ираке,
на родине клинописи, — писал в 1965 году известный американский историк С. Крамер,
— и тем не менее... у русских была и есть замечательная школа научного
изучения клинописи". В нашей стране действительно существовала и
существует пользующаяся всемирной известностью школа востоковедения. MB. Никольский, B.C. Голенищев, Б.А. Тураев, В.К. Шилейко,
ВВ. Струве, АИ. Тюменев, ИМ. Дьяконов — вот лишь некоторые самые громкие имена.
В то же время известно, что ни один
русский или советский ученый никогда не вел сколько-нибудь значительных полевых
исследований на археологических памятниках Месопотамии. Положение изменилось
лишь в 1969 году, когда по специальному соглашению между Академией наук СССР и
Директоратом древностей Иракской Республики в междуречье Тигра и Евфрата отправилась
первая советская археологическая экспедиция.
ДЛЯ ЧЕГО МЫ КОПАЕМ В ИРАКЕ?
Собственно говоря, выше я уже попытался в
общих чертах ответить на этот вопрос. Могу сослаться еще на мнение того же Э.
Кьеры: мы копаем «из-за древности страны, из-за того, что здесь некогда
расцветали различные цивилизации... и из-за так называемых вавилонских глиняных
табличек». Действительно, именно в Ираке появились первые города и цивилизации.
Именно в этой стране люди впервые изобрели письменность в виде клинописных
знаков, наносимых острым концом палочки на влажную поверхность глины,
подвергаемой затем обжигу. Глиняные таблички с клинописью — это практически
вечные книги. В отличие от обычных книг они не портятся, лежа в земле. Их
находят при раскопках заброшенных городов и селений археологи, а изучают в тиши
кабинетов и музейных хранилищ филологи и историки. На основе сведений, по-
17
лученных из прочитанных клинописных
текстов, и строится в значительной степени вся древняя история Ближнего
Востока».
Важно помнить и другое. Мы — наследники и
продолжатели европейской культуры — на деле тысячами незримых, но прочных нитей
связаны с культурными традициями древней Месопотамии. И изучать эти традиции не
только наше право, но и наш долг.
Русский историк М.В. Никольский писал, что
мы так привыкли, например, к семи дням недели, что нам и в голову не приходит
спросить себя, откуда происходит этот счет дней недели. Так же мы относимся к
двенадцати месяцам в году, или к 60 минутам в часе, или к 60 секундам в минуте.
Между тем эти единицы измерения вовсе не являются оригинальным достоянием
нашей культуры, так как ведут свое происхождение из древнего Вавилона. Француз,
немец, англичанин повторяют машинально свои названия дней недели, не
подозревая о том, что это простой перевод старинных вавилонских терминов.
Сотни тысяч детей в школе изучают деление круга на 360 градусов, измеряют
градусами углы, и никому не приходит в голову спросить: почему бы вместо такого
странного деления не разделить круг на 100 или 1000 градусов по десятичной
системе? Ни один ученый-математик не задумывается над необходимостью такой
реформы, ибо вся геометрия построена на этом делении, и от него так же трудно
отказаться, как от деления суток на 24 часа или часа — на 60 минут. Мы до сих
пор говорим про удачливого человека, что он «родился под счастливой звездой»;
есть и в наше время немало людей, которые искренне верят, что судьбу человека
можно определить заранее по звездам, а каких-нибудь сто или двести лет назад
даже серьезные ученые считали астрологию точной наукой. Родина астрологии — тот
же Вавилон, и основные правила астрологии были составлены вавилонскими
астрологами. Есть слова, которые мы часто употребляем, но даже не подозреваем,
что они заимствованы все оттуда же (например слово «талант», обозначающее
название вавилонской меры веса и высшей единицы вавилонской денежной системы).
Это слово давно утратило свой первоначальный смысл и стало употребляться для
обозначения из-
18
вестного человеческого качества, но
происходит оно все из того же Вавилона.
РОЖДЕНИЕ НАУКИ
Мыслящего человека всегда интересовало его
прошлое. И археология — наука, изучающая историю человеческого общества по
памятникам материальной культуры, — всемерно помогает в этом. Еще в начале XIX века наши познания о прошлом Месопотамии были ничтожно малы: вся
письменная история кончалась тогда эпохой правления жестоких ассирийских
царей, упомянутых в Библии. Античная эпоха оставила в памяти последующих поколений
заметный след, и в том числе бесценные сведения из первых рук о многолюдных
городах и цветущих царствах далекого Востока. В V веке до
н.э. греческий мудрец Геродот — отец истории — побывал в Вавилоне. Александр
Македонский, став твердой ногой на землях Западной Азии, хотел сделать
халдейский Вавилон столицей своей гигантской империи, но скоропостижная смерть
помешала ему осуществить этот смелый проект. Греки и римляне проникали в ту
пору в самые отдаленные уголки Месопотамии, в пески Аравии, в приморские города
Индии. Но им довелось увидеть лишь закат месопотамской цивилизации, лишь
слабое отражение былого ее великолепия. Превращение некогда цветущих городов
в безымянные телли происходило здесь, в Месопотамии, с удивительной быстротой.
Так, в середине V века до н.э. Геродот посетил все еще богатый и многолюдный
Вавилон, но не смог найти Ниневию, разрушенную в 612 году до н.э., то есть
всего лишь полтора столетия назад. Больше того, в 401 году до н.э.
10-тысячный отряд греческих наемников во главе с Ксенофонтом прошел буквально в
двух шагах от этой мертвой ассирийской столицы, даже не заметив ее
внушительных руин. А четыре века спустя античный историк Страбон говорит уже и
о Вавилоне как о заброшенном и почти безлюдном городе.
В средние века Месопотамия вновь
переживает бурный расцвет. Багдад становится центром ислама и столицей
могущественного и
19
обширного мусульманского государства
халифов. Процветают земледелие и ремесла, развиваются науки, строятся новые
города. И лишь опустошительное нашествие монголов в XIII веке превратило страну в пустыню: каналы, плотины и водохранилища
были разрушены, а с ними ушла из многих мест и жизнь. Славное прошлое Двуречья
вскоре было забыто. В короткой памяти человечества об этих некогда богатых городах,
могущественных царях и грозных богах сохранились лишь смутные воспоминания.
Разрушительные дожди, песчаные бури и палящее солнце быстро превратили все великолепные
постройки этих городов, сделанные из сырцового кирпича, в безликие округлые
холмы, надежно хранящие тайны древней истории Востока.
Полунищие племена арабов столетиями
бродили со своими стадами среди месопотамских теллей. Бедуины не имели ни
малейшего представления о содержимом этих холмов. Когда в Нимруде, на глазах
изумленных кочевников, англичанин Лэйярд, обнаружил статуи неведомых языческих
богов и руины дворцов, местный шейх Абд ар-Харман был потрясен увиденным:
«Многие годы живу я в этой стране. Мой отец и отец моего отца разбивали здесь
до меня свои шатры, но и они никогда не слышали об этих истуканах. Вот уже
двенадцать столетий правоверные — а они, слава Аллаху, только одни владеют
истинной мудростью — обитают в этой стране, и никто из них ничего не слыхал о
подземных дворцах, и те, кто жил здесь до них, тоже.
И смотри! Вдруг является чужеземец из
страны, которая лежит во многих днях пути отсюда, и направляется прямо к
нужному месту. Он берет палку и проводит линии: одну — сюда, другую — туда.
«Здесь, — говорит он, — находится дворец, а там — ворота». И он показывает нам
то, что всю жизнь лежало у нас под ногами, а мы даже и не подозревали об этом.
Поразительно! Невероятно!»
Да, именно археологии суждено было вновь
вернуть миру забытые и погребенные в земле великие восточные цивилизации.
В 1843 году француз Поль Эмиль Ботта воткнул
заступ в руины ассирийского дворца в Хорсабаде, близ Мосула. Два года спустя
20
англичанин Астон Генри Лэйярд открыл миру
забытые ассирийские столицы — Ниневию и Нимруд. Не прошло и полувека, как
французский консул де Сарзек обнаружил на юге Ирака следы шумерской
цивилизации. Потом последовали новые открытия, английской экспедиции Леонарда
Вулли в Уре и немецких археологов в Уруке. Как выяснилось, шумерские города
возникли на рубеже IV—III тысячелетий до
н.э.
«Археологические исследования, проведенные
за последнее столетие на Ближнем Востоке, — писал С. Крамер, — обнаружили такие
сокровища духовной и материальной культуры, о каких и не подозревали
предшествующие поколения ученых. Благодаря наследию древних цивилизаций,
извлеченному из-под толщи песка и пыли, в результате расшифровки древних языков
и восстановления давно забытых литературных памятников наш исторический горизонт
сразу расширился на много тысячелетий».
Но чем больше узнавали археологи о далеком
прошлом страны, тем становилось очевиднее: у жителей городов Шумера были
предшественники. Мы не знаем, на каком языке они говорили, к какому
роду-племени принадлежали. До наших дней сохранились в земле лишь скудные
остатки их былой культуры, выдержавшие разрушительный бег времени, — обломки
глиняной посуды с резьбой и росписью, статуэтки божеств, каменные орудия
труда, украшения, руины непрочных жилищ из глины, дерева и тростника. Это были
первые земледельцы нашей планеты. Именно они заложили первый кирпич в
фундамент будущих блестящих цивилизаций. Здесь человек впервые научился
выращивать хлеб, разводить скот и строить постоянные жилища. Здесь древние
охотники и собиратели впервые перешли от присвоения готовых продуктов природы
к непосредственному производству пищи — скотоводству и земледелию. Новые формы
хозяйственной деятельности привели к оседлому образу жизни, быстрому росту
числа поселений, расцвету искусства и ремесел.
Сейчас трудно себе представить, что еще
каких-нибудь 40—50 лет назад солидные монографии и научные журналы хранили пол-
21
ное молчание о дописьменной истории Ирака.
Археологические работы велись главным образом на месопотамской равнине, на юге
и в центре, среди руин некогда цветущих городов, а север Месопотамии находился
в каком-то странном забвении. Лишь постепенно, с большим трудом к 50-м годам
удалось, благодаря довольно скромным по масштабам раскопкам нескольких древних
теллей Сирии и Ирака, создать приблизительную схему развития дописьменных
месопотамских культур, состоявшую из трех периодов, или этапов. По принятой
среди археологов традиции каждый такой период получил название той местности
или пункта, где проводились первые раскопки. Так появились на свет
последовательно сменяющие друг друга этапы и культуры: Хассуна (VI тысячелетие до н. э.), Халаф (V тысячелетие
до н. э.) и Убейд (конец V—IV тысячелетие до н.э.).
Как показали полевые исследования Роберта
Брейдвуда (США), наиболее ранние поселения земледельцев и скотоводов (Джармо)
встречаются только на севере Месопотамии — в горах и предгорьях Иракского
Курдистана (Загрос). И эти находки еще раз подтвердили правоту теории
академика Н.И. Вавилова о приуроченности всех очагов первоначального земледелия
к горным и предгорным субтропическим (и тропическим) зонам. Стоит ли
удивляться, что и внимание первых советских археологов — Н.Я. Мерперта и НО.
Бадера, приехавших в Ирак с рекогносцировочными целями в 1968 году, привлекли
прежде всего северные районы страны, где сформировались и развились древнейшие
земледельческо-скотоводческие культуры нашей планеты. Так как северо-восток
был уже более или менее охвачен работами американцев (Р. Брейдвуд и др., 40—
50-е годы), то наши ученые по совету иракских и английских коллег отправились
«искать счастья» на северо-запад Ирака, в Синджарскую долину.
22
ТЕЛЛИ СИНДЖАРСКОЙ ДОЛИНЫ
В ясный мартовский день, когда воздух,
омытый весенними ливнями особенно прозрачен и чист, от старой турецкой
крепости, с каменистых холмов, на склонах которых прилепился небольшой городок
Телль-Афар, открывается великолепный вид почти на всю Синджарскую долину.
Ровная изумрудная поверхность необозримых полей пшеницы и ячменя обрамлена
цепью невысоких гор и прорезана голубыми нитями речушек и ручьев, большинство
которых высыхает за время долгого и жаркого иракского лета. С запада долину
замыкает Синджарский хребет высотой около 1250 метров. Его темный силуэт
напоминает припавшего к земле фантастического гигантского зверя. Но пожалуй,
самая примечательная черта местного пейзажа — искусственные холмы — телли. Их
размеры и очертания необычайно разнообразны: треугольные и трапециевидные,
овальные и полусферические, огромные и совсем крохотные бугорки, едва заметные
среди зелени посевов. Не менее разнообразны и следы тех древних культур,
которые скрыты в их глубинах.
Вид на долину, открывающийся с холма в
Телль-Афаре. действительно прекрасен. Еще Генри Лэйярд был поражен им, когда в
40-х годах прошлого века, пересекая Северную Месопотамию, он остановился на
ночлег в этом городке.
«Со стен города, — писал он, — предо мной
открылась беспредельная перспектива широкой долины, простирающейся на запад к
Евфрату и теряющейся в туманной дали. Руины древних городов и деревень
поднимались со всех сторон, и в лучах заходящего солнца я насчитал более ста
холмов, темные вытянутые тени которых ложились на долину. Это были
свидетельства расцвета и гибели цивилизации Ассирии».
Днем все живое здесь прячется, спасаясь от
зноя, и древние холмы кажутся заброшенными и мертвыми. Даже их постоянные
обитатели — ленивые змеи, юркие ящерицы и пугливые грызуны — уходят в сумрачные
и прохладные лабиринты своих нор. И когда после полудня раскаленный воздух
начинает почти осязаемо
23
струиться, над Синджарской равниной
возникают причудливые миражи: телли отрываются от земли и, словно старинные
парусные фрегаты, торжественно плывут на белых подушках облаков куда-то вдаль.
Вечером картина меняется. В золотистых
лучах предзакатного солнца долина оживает, наполняясь толпой больших и малых теней,
которые отбрасывают древние холмы. Это — молчаливые призраки прошлого. Они
помнят, как почти восемь тысячелетий назад с крутых горных склонов спустились в
благодатную долину первые земледельческие племена. Они помнят грозный гул тяжелых
ассирийских колесниц, мерную поступь прославленной греческой фаланги,
торжественную музыку военных маршей, под которые шагали по полям Европы, Азии
и Африки грозные римские легионы.
В истории ничто не исчезает бесследно.
Каждый народ, каждая культура, на какой бы срок ни обосновывались они в долине,
оставляли после себя зримые следы — руины городов и селений, превратившиеся со
временем в бесформенные оплывшие холмы. Только на протяжении 60 километров,
разделяющих города Телль-Афар и Синджар, по которым проходил когда-то самый
удобный путь из Месопотамии в Средиземноморье, выявлено уже несколько сот
различных теллей. В сущности вся Синджарская долина — это огромный
археологический музей, экспонаты которого не упрятаны за унылые стекла
музейных витрин, а лежат под просторным куполом неба. Археологи почти не
баловали прежде своим вниманием этот уникальный заповедник древности. Если не
считать отдельных разведочных рейдов известного английского археолога С.
Ллойда в 30-х годах и недавних впечатляющих раскопок англичан на громадном
ассирийском городище Телль-эль-Римах (Д. Оатс), прошлое долины во многом
оставалось загадкой.
Ранней весной 1968 года на зеленых склонах
одного из древних холмов Синджарской долины, в урочище Ярым-тепе остановился запыленный
голубой «лендровер». Два Николая — Н.Я. Мерперт и Н.О. Бадер — вышли из него и
внимательно осмотрелись. Место
24
для этой остановки было выбрано далеко не
случайно. Всего в восьми километрах к юго-западу от Телль-Афара в степи возвышалось
сразу несколько теллей. Один из них был наполовину размыт водами ручья Абра.
Отсюда и название всей местности — Ярым-тепе, что означает по-тюркски половина
холма. Уже первый осмотр теллей обнадежил исследователей: прямо на поверхности
трех из них валялись обломки древней глиняной посуды, относящейся к трем
основным этапам развития раннеземледельческих культур Месопотамии: хассунской (первый
холм, или Ярым-тепе-1), халафской (Ярым-тепе-2) и, наконец, убейдской
(Ярым-тепе-3). На крохотном пятачке площадью менее одного квадратного
километра наглядно запечатлелась почти вся история первых земледельцев
Древнего Востока — от ее начальных шагов до порога шумерской цивилизации.
Теперь требовалось снарядить и послать в Ирак археологическую экспедицию.
ЗНАКОМСТВО С «ТРОПИКАМИ»
«Большинство людей считает, — пишет в
своей книге «Сад камней» российский писатель Даниил Гранин, — что, чем дальше
страна, тем в ней теплее, что в Южной Америке жарче, чем в Северной, а в
Японии вообще солнце только и делает, что всходит. Я давно заметил, что больше
всего «знают» о той стране, в которой
никто не был».
Целиком разделяя эту мысль известного
писателя, хочу лишь добавить, что с особой уверенностью люди говорят о теплоте
климата в тех случаях, когда чисто формальные географические признаки
позволяют отнести страну к эфемерному и заманчивому понятию «тропики», само
название которого звучит волшебной музыкой в ушах любого иззябшегося
северянина.
Я не знаю, кто и когда в медицинских
кругах нашей Академии наук целиком отнес Ирак к «тропикам», но, видимо,
какие-то веские причины для этого были. Действительно, на большей части
территории страны во время долгого и жаркого лета столбик термометра часто
доходит до 50-градусной отметки. А к югу и западу
25
от Багдада пышут зноем пустынные равнины,
практически лишенные каких бы то ни было осадков. Бредут по ним унылые
караваны верблюдов, и бедуины в пропитанных желтой пылью одеждах, погоняют их.
Лишь иногда, по берегам рек, можно увидеть финиковые пальмы. И все же, на мой
взгляд, что-то неверно сработало в четко отлаженном механизме нашего почтенного
медицинского учреждения. Ведь весь север Ирака, от Синджара до гор Курдистана,
— это совсем иной мир, весьма далекий по
своим природным характеристикам от настоящих тропиков. И познавать это
различие нам пришлось на собственной шкуре.
Когда в 1969 году советская экспедиция
впервые собиралась в Ирак, заместителем начальника по хозяйственной части был
назначен Петр Дмитриевич Даровских — человек уже в возрасте, умудренный опытом
работы в ряде стран Ближнего Востока. Ему самым активным образом помогал в
поисках и приобретении необходимого экспедиционного оборудования и снаряжения
другой наш ветеран, успевший поработать и в Средней Азии, и в Нубии,
— Муса Умарович Юнисов (он же просто
Миша). Отправляясь в «тропики» Синджарской долины, они решили полагаться на
собственный опыт и не поверили разглагольствованиям снабженцев из Академии
наук СССР о жаре, ожидающей нас в Ираке. Так в багаже экспедиции оказались
совсем другие вещи: ватные спальные мешки; прочные, армейского образца,
палатки; тяжелые брезентовые плащи; кирзовые сапоги; теплые куртки — вобщем,
привычное снаряжение любой отечественной экспедиции, вряд ли применимое в
солнечной Месопотамии. Именно предусмотрительность этих бывалых людей и
выручила нас при первой, отнюдь не теплой встрече с «тропиками» Синджара, когда
местная капризная весна обрушила на наши головы непрерывные дожди, ветры и
холода.
Уже потом, умудренные печальным опытом, мы
завезли в Ярым-тепе и мощный вездеход ГАЗ-66, и ватники, и даже два овчинных
тулупа. И надо сказать, что все это, почти «арктическое», снаряжение было у нас
в ходу большую часть полевого (трехмесячного) сезона или по крайней мере
половину его. Жара приходила в
26
наш лагерь где-то к концу апреля, да и то
отнюдь не каждый год. Мы же обычно заканчивали раскопки и отправлялись в
иракскую столицу, а потом и на родину — в мае. Так что жаркие объятия настоящего
иракского лета мы могли испытать на себе лишь в заключительный месяц своего
пребывания в стране. Основной же период полевых работ падал на март-апрель —
прохладное и слякотное время, напоминающее нашу европейскую осень.
ПЕРВЫЕ ШАГИ
Легко ли организовать на пустом месте
работу археологической экспедиции в Месопотамии? Обратимся к авторитетам —
нашим зарубежным коллегам, ведущим здесь исследования с середины XIX века. «Это далеко не простое дело, — писал в начале века сотрудник
немецкой археологической экспедиции в Уруке (Варке) Вильгельм Кениг, — начать
раскопки в Ираке. Прежде всего, надо получить разрешение от управления,
ведающего древностями этой страны. Когда такое решение будет получено, следует
вступить в переговоры с правительством об обеспечении безопасности экспедиции.
Опасения этого рода имеют под собой реальную почву. Арабские шейхи
соответствующих областей посылают много рабочих к местам раскопок, где у них
появляется редкая возможность заработать хорошие деньги. Часть заработка
рабочих вожди удерживают в свою пользу, что больше всего и побуждает их
проявлять исключительную заинтересованность в заключении договора на
раскопочные работы. Кроме того, эти же шейхи направляют к раскопкам еще и
вооруженных сторожей в определенном соотношении с числом ими же поставляемых
рабочих. Только такими испытанными способами обеспечивали европейцы,
проживающие в пустыне в течение долгих месяцев, свою личную безопасность.
Потом надо было разбить лагерь экспедиции:
жилые помещения, склады для хранения находок, темные комнаты для фотолаборатории,
кухню, помещения для прислуги и сторожей, гаража и бани (бани для дюжины
европейцев, которые по несколько раз в день ощущают острую потребность смыть с
себя пыль и пот).
27
...Когда все довольно сносно устроено,
начинается долгая жизнь в безрадостном окружении, которое не скрашивает ни одна
европейская женщина... Но без ласковой, заботливой руки женщины в Ираке еще
можно было жить, без воды же жить было нельзя. И воду приходилось возить изо
дня в день за пять километров из колодцев, сберегая при этом каждую каплю».
Конечно, многое из сказанного В. Кенигом
за прошедшие семь десятилетий изменилось или исчезло вовсе. Да и природные условия
благодатной Синджарской долины, омываемой обильными весенними ливнями и
продуваемой прохладными ветрами с окрестных гор, разительно отличаются от
унылой южно-месопотамской равнины — настоящей пустыни. Никаких трудностей с
получением разрешения на раскопки мы не испытали, скорее напротив: руководитель
иракского Директората древностей доктор Исса Сальман очень радушно принял нас в
своем офисе в Багдаде и без проволочек подписал все необходимые документы. С
шейхами арабских племен мы в Ярым-тепе также не имели дела. Синджарская долина,
особенно район города Телль-Афар. населена преимущественно туркманами, то есть
людьми, говорящими по-тюркски и этнически отличающимися от арабов.
Единственной же арабской группой в районе Ярым-тепе
были полтора десятка шургатцев — профессиональных рабочих-раскопщиков, нанятых
для работы в нашей экспедиции при содействии иракских властей.
И поскольку мы разбили свой лагерь не в
пустыне, а в довольно населенной местности, то и охрана у нас была чисто
символическая — один сторож со старым охотничьим ружьем.
Однако многие характерные черты
походно-полевой жизни археологов в Ираке, отмеченные В. Кенигом, были присущи
и российской экспедиции. В первые годы нашего пребывания в Ираке крестьяне,
живущие в окрестных деревушках вокруг Ярым-тепе, остро нуждались в наличных деньгах
и за сравнительно скромную плату буквально «валом валили» на наши раскопки в
качестве чернорабочих. Обычно на сезон мы нанимали для работ на двух-трех
28
объектах 50 и более местных туркманов.
Похожая на немецкую ситуацию была у нас и
с женщинами. Расставаясь с домом и семьями, мы на три месяца становились аскетами.
Ни одна женщина в нашей экспедиции постоянно не работала. В общем, это и
правильно. Бытовые условия в Ярым-тепе идеальными не назовешь: и холод, и
грязь, и жара, и пыль, отсутствие элементарных удобств, непривычная пища,
змеи, насекомые
и многое другое.
Наконец, не последнюю роль играют разбивка
экспедиционного лагеря и проблема обеспечения водой. В марте 1969 года
участники советской археологической экспедиции прибыли в район Ярым-тепе. Для
лагеря была выбрана ровная площадка на западном склоне большого (высотой около
12 метров) телля Ярым-тепе-3. Оттуда открывалась изумительная панорама
раздольной синджарской степи, а по вечерам можно было любоваться феерическими,
в рериховском стиле, солнечными закатами над горным хребтом Джебель—Синджар.
Первые два сезона лагерь состоял только из
крепких армейских палаток шатрового типа, на десять мест каждая. Помимо жилых
палаток, были поставлены «шатры» для столовой и лаборатории. Кроме семи советских
сотрудников в первые годы в лагере экспедиции жили повар, его помощник, слуга
и сторож. Рабочие-арабы разбили свой палаточный городок неподалеку от нас — на
южном склоне более низкого холма Ярым-тепе-2, у проселочной дороги.
Проблема воды в принципе была успешно
решена нами еще во время московских сборов. Чья-то гениальная голова предложила
взять с собой в Ирак вместе с автомашинами и прочим имуществом металлическую
бочку на колесах, емкостью 1000 литров. Все выгоды обладания подобной тарой мы
поняли только на месте. Лагерь наш стоял в чистом поле. До ближайших хуторов и
деревень было не менее полутора-двух километров, да и там вода в колодцах была
солоноватой и малопригодной для питья. Зато в городке Телль-Афар. расположенном
неподалеку, находилась водонасосная станция. Она снабжала очищенной,
пропущенной через фильтры
29
водой, поступавшей по трубам из реки Тигр,
все многочисленное население города. Так что при необходимости там вполне можно
было получать хорошую питьевую воду.
Казалось бы, все просто: есть мощный
грузовик ГАЗ-53, есть бочка на колесах - бери и вези. Но первые же недели
ярымской жизни показали, что во всех своих планах и расчетах мы должны
принимать во внимание капризы коварной местной природы. Полевая грунтовая
дорога до Телль-Афара от лагеря экспедиции проходит по ровной степи.
Расстояние невелико - менее десяти километров. Но на этом крохотном отрезке
дорогу пересекают два больших, в несколько метров шириной и около двух
глубиной, обычно сухих русла — «вади» и более мелкие рытвины и канавы. В сезон
дождей, когда в горах и на равнине идут многодневные мощные ливни, эти русла и
канавы быстро наполняет вода, и они превращаются в бурные и глубокие реки. Да и
синджарская степь, с ее лессовыми почвами, пропитывается влагой, раскисает и становится
морем грязи. Местные жители в случае особой нужды рискуют ездить в это время
лишь на колесных тракторах. Нам же, несмотря ни на какие гримасы погоды, для
самого минимального удовлетворения своих нужд (и нужд 15 шургатцев) требовалось
ежедневно привозить с водокачки Телль-Афара не менее одной тысячелитровой
бочки воды.
Первое время, когда в экспедиции были лишь
джип ГАЗ-69 и отнюдь не вездеходный грузовик ГАЗ-53, в распутицу ездили в город
за водой на тракторе, взятом напрокат у крестьян соседнего хутора. Это была
целая эпопея: с форсированием водных преград и преодолением грязевых
ям-ловушек. Только с 1973 года, после прибытия к нам вездехода ГАЗ-66, проблема
решилась сама собой. Этот приземистый мощный автомобиль легко преодолевал все
преграды на пути к Телль-Афару, и мы могли больше не беспокоиться о
водоснабжении.
Все сказанное выше относится и к вопросам
нашего продовольственного обеспечения, ведь ранние овощи и прочие продукты мы
покупали в лавках того же Телль-Афара.
30
Опыт первого полевого сезона показал, что
место для лагеря на западном склоне холма Ярым-тепе-3 выбрано неудачно.
Во-первых, палатки не были защищены от постоянных сильных западных ветров, а
во-вторых, для обустройства жизни экспедиции явно требовалось сооружение каких-то
более капитальных зданий (например, для лабораторной работы, для хранения
имущества, для столовой и кухни), нежели легкие брезентовые шатры.
И вот в 1970 году работа по строительству
солидной экспедиционной базы закипела. Наш начальник решил положить в основу
проекта будущего здания традиционный местный дом из сырцового кирпича, но
только удвоить его по осевой линии, соединив две небольшие постройки в одно
довольно внушительное сооружение. Кроме того, дом по замыслу этого же главного
архитектора снабжался целым рядом деталей, обычно отсутствовавших в местном
домостроительстве, — нормальными застекленными окнами вместо узких
щелей-продухов и навесными металлическими дверями. Стены были сложены из
плоского сырцового кирпича (смеси глины, навоза и рубленой соломы) и обмазаны
сверху глиняным раствором. Крыша держалась на деревянных балках, на которые постелили
тростниковые циновки, потом положили слой глины и слой гипса. По углам плоской
крыши возвышались странные ступенчатые башенки.
Торжественное открытие первой очереди
новой базы экспедиции состоялось 1 мая 1970 года, на исходе второго полевого
сезона. Но окончательно мы переехали в дом лишь на следующий год, перенося на
восточный склон холма и свои жилые палатки. Внутри длинного глинобитного здания
с аккуратно побеленными наличниками окон разместились жилые комнаты и
учреждения: в отдельной небольшой комнатке, с торца, жил наш постоянный сторож
Мухаммед Змии (кстати, он же был и владельцем участка земли, на котором
находились почти все телли Ярым-тепе); далее шли лаборатория и склад
оборудования, столовая (салон, по нашей ярымской терминологии), она же
одновременно клуб-читальня, и, наконец, кухня (в которой, как правило, жил
повар). Сами мы по-
31
прежнему предпочитали обитать в просторных
шатровых палатках. Нельзя не сказать несколько слов и о другом насущно
необходимом для нас сооружении — хамаме (бане),
невысоком глинобитном домике без окон, с плоской крышей и двумя
отделениями-клетушками: хассунским и халафским, по культурной принадлежности
тех двух теллей, которые мы копали. Над входом в каждое из отделений вместо
надписи был вмазан соответствующий древний черепок керамики. Странное дело, но
я не помню случая, чтобы человек, работающий на хассунском телле, пошел в
халафский отсек, и наоборот.
Традиция — великая вещь! Наверху, на
подставке из кирпича, покоилась большая металлическая бочка литров на сто.
Бочку заливали холодной водой из канистр, которые по приставной лестнице
таскали и наш бой Хасан, и мы сами. В жаркую погоду за несколько часов солнце
делало воду теплой, а иногда и горячей. В прохладное время (март — часть
апреля) бочку искусственно нагревали снизу с помощью керогаза. В последнем
случае мытье становилось делом не безопасным. После нагрева воды нормальной
кондиции первая пара посетителей испытывала все удовольствия банного кайфа. Но
уже для второй пары вода оказывалась куда горячее. И если дежуривший на крыше
Хасан вовремя не доливал в бочку холодной воды, уже через 30-40 минут внутрь
шел чистый кипяток. Зазевавшийся дохтур («доктор»
— так звали нас уважительно местные жители) мог получить на голову и плечи
струю кипятка. Тогда в банные дни можно было наблюдать такую сцену: из
хассунского или халафского отделения выскакивал голый человек с намыленным
лицом и диким голосом кричал на всю Синджарскую долину: «Хасан, лязим май
барид!», что на ломаном арабском языке означало: «Хасан, давай скорее холодной
воды!» Значит, влага в хамаме
достигла критической
точки нагревания. Но нередко чрезмерное усердие Хасана приводило к обратному:
любители помыться получали добрую порцию ледяной воды, ведь ее брали из бочки
с надписью: «Квас», где за двойными стенками и теплоизолирующей прокладкой
вода долго сохраняла чистоту и прохладу.
32
Что касается еды, то по существующей в
Ираке традиции мы всегда нанимали местного повара: первые два сезона у нас
работал седоусый перс Аббас в серой каракулевой папахе, а потом несколько лет
— симпатичный, невысокого роста, круглолицый айсор, сеид (по-арабски — господин) Слиу из Мосула, глава большого семейного
клана. Он прекрасно готовил, был покладистым и очень доброжелательным
человеком. Как правило, ему помогал кто-то из местных мальчишек-туркманов. Наши
трапезы в салоне проходили весьма торжественно, по какому-то особому восточному
ритуалу. Шурпу (местный вид супа) обычно приносил и лично разливал по тарелкам
сам повар.
Второе — мясо с отварным рисом, фасолью и
овощами на овально-плоских фарфоровых блюдах — держал слуга, а повар с
величественным видом, словно одаряя каждого из нас золотым рублем, раскладывал
эту снедь дохтурам. При этом соблюдалась строгая иерархия:
едой поочередно обносились сначала начальник экспедиции Рауф Магомедович
Мунчаев (мудир, то есть начальник, как его звали иракцы),
потом дохтур Николай (заместитель начальника экспедиции,
профессор Николай Яковлевич Мерперт) и т. д., пока свою долю не получали и
сидевшие на другом конце стола. Звучные названия местных арабских яств и
сегодня звучат в моих ушах: тимэн
(рис), ляблябия (горох), фасолия (понятно без перевода), хасс (кресс-салат),
лахам (мясо), долма (голубцы из виноградных листьев с начинкой из риса и молотого со
специями мяса), хубуз (хлеб), шакар (сахар) и др.
Жили мы, как я уже говорил, в больших
десятиместных брезентовых палатках, в каждой из которых размещалось обычно не
более четырех человек. Спали на походных раскладушках, в ватных спальных
мешках. И поскольку ночи в Ярым-тепе, как правило, оставались прохладными
вплоть до середины мая, мы редко вылезали из своих мешков даже с приходом
теплой погоды.
Когда наш лагерь вслед за строительством
базы экспедиции переместился на восточный склон холма, он оказался почти на
берегу ручья или крохотной речушки, известной у местных жителей под
33
названием Абра. Почти все время нашего
пребывания в Ярым-тепе дно реки было сухим, ее воду разбирали на полив садов и
огородов еще в верховьях. Но в дождливые годы и в конце апреля — после
созревания урожая — речушка наполнялась водой, зарастала по берегам травой и
цветами, становясь преградой на пути между лагерем и внешним миром. Правда,
для машин имелся примитивный, но крепкий мост из камней, зато людям, шедшим из
лагеря на работу к теллю Ярым-тепе-1, находившемуся метрах в трехстах к
востоку от базы, нужно было перепрыгивать Абру или переходить ее вброд. Другой
телль — Ярым-тепе-2, принадлежавший к халафской культуре, лежал буквально в
двух шагах от лагеря, как бы замыкая его с юга. Поэтому мне, работавшему
именно на этом холме, спешить не приходилось: пока коллеги по узкой росистой
тропке, пробитой среди зелени хлебов, шли за речку на свой объект, я мог
спокойно собирать инструменты и чертежи, благо склон моего тел-ля начинался
сразу же за порогом дома.
У ПРИРОДЫ НЕТ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ
В городских условиях человек почти не
ощущает погоды — не обращает внимания на ее капризы — дожди, ветры, грозы,
снегопады. Погода важнее для сельского жителя — к ней приспособлен весь уклад
местной жизни.
Но особенно чувствуют погоду люди,
вынужденные по роду своей профессии подолгу жить в чистом поле (в степи, в
тайге, в пустыне, в горах) в палатках и шалашах, в легких избушках и в
домах-вагончиках, — геологи, охотники, геодезисты, топографы, археологи. От
тончайших нюансов местной погоды зачастую зависит не только успех всей их
работы, но иногда и сама жизнь. Вот почему так пристально всматриваются они по
утрам в едва светлеющее на востоке небо, проверяют направление и силу ветра,
прикидывают свой путь в расчете на дождь или снегопад.
Не была исключением и наша археологическая
экспедиция в Ираке. И когда меня спрашивали в Москве знакомые: «Ну как там У
вас в Ираке с погодой?» — я отвечал нарочито сдержанно и крат-
34
ко: «Нормально». Это была игра,
своеобразная защитная реакция человека, испытавшего на себе такие капризы
иракской погоды, о которых можно долго рассказывать. Мое субъективное восприятие
особенностей иракской погоды можно передать двумя словами — неистовство и
непостоянство.
Это хорошо показал в своей краткой, но
эмоционально насыщенной характеристике своеобразных
природно-климатических условий Ирака немецкий историк Э. Церен. «Когда на
севере в горах Армении, — пишет он в «Библейских холмах», — весной начинает
таять снег, вода в реках прибывает. Половодье на Тигре начинается обычно в
марте, на Евфрате — в апреле. В июне — июле вода достигает самого высокого
уровня. Тогда-то благодатная влага обильно орошает поля и делает их
плодородными. Но иногда реки неожиданно выходили из берегов, вода разрушала
дамбы и уничтожала посевы. Тогда приходил голод. Умирали не только животные, но
и люди. Голод настигал людей, если большая вода приходила несвоевременно или же
ее было недостаточно для орошения полей. Голод настигал их и в том случае,
когда вода бушующим потоком мчалась с гор, уничтожая поля, дамбы, посевы. Вода
была чем-то священным, о чем надо было постоянно молиться, потому что это была
вода и жизни и смерти... Лето в Двуречье длится долго. Оно начинается уже в
середине марта* и продолжается до конца ноября. Зима
фактически длится не более восьми недель. Уже в феврале в оазисах зеленеют
луга. Климат здесь более жаркий и сухой, чем в любой другой части света. Летом
жара доходит до 50 градусов, превращая страну в желтый ад: желтый песок
покрывает безжизненным слоем холмы и долины. Гигантские песчаные смерчи несутся
над высохшими полями, угрожая задушить людей и животных. Дожди выпадают редко.
А уж если и пойдет дождь, то это не просто дождь, а сильнейший ливень. Под
сверкание ужасных молний превращает он землю в море грязи... Природа
демонстрирует здесь, в этой необычной стране двух рек,
35
всю свою мощь. Она выразительно показывает человеку, как он
беспомощен. Она в любое время года, как бы играючи, перечеркивает все его
планы, делает его послушным и кротким. Но она делает его и терпеливым».
Не знаю, испытал ли лично на себе автор
«Библейских холмов» неистовый и могучий нрав иракской природы, но суть дела он
передал удивительно точно и ярко. Конечно, север страны заметно отличается от
более сухого и жаркого юга, но в целом и здесь мы наблюдаем поразительное
сходство основных погодных характеристик. Внезапно приходящие с гор
разрушительные потоки-сели, грозы, пыльные бури, ветры, обложные, по неделе,
дожди, невыносимая жара — все это представлено в избытке и в Синджарской
долине. К тому же с середины апреля появляются змеи, скорпионы, фаланги и
тысяченожки. И все же главная трудность заключается в непостоянстве местной
погоды, которая может измениться в считанные дни и даже часы. За сутки
перепады температуры достигают 20—30 градусов. Естественно, также резко
меняются атмосферное давление и влажность. Да и жара, знаменитая месопотамская
жара, — сама по себе вещь достаточно серьезная. Где-то в 20-х числах апреля
весна в Ярым-тепе почти без паузы переходит в знойное лето: сушь, голубое небо,
солнце. Температура днем поднимается до 35—40 градусов в тени. Правда, ночи
еще довольно прохладные, так что можно хорошо выспаться и набраться сил.
Настоящая летняя жара приходит в Синджарскую долину лишь в конце мая — июне.
Для иллюстрации сказанного приведу несколько коротких выдержек из своего
экспедиционного дневника за 1973—1975 годы.
18 апреля
Вторая половина дня. С юга, с
Аравийского полуострова дует ветер — хамсин.
Пыльно и душно. Термометр у дверей базы показывает 32 градуса. Над Синджаром
собираются и заволакивают
Э. Церен не совсем здесь точен: даже на юге Ирака лето начинается с конца апреля — начала мая.
36
постепенно полнеба иссиня-черные тучи.
Часов в девять вечера у нас разразилась невиданной силы гроза — редкая по ярости даже для этих мест. Сполохи молний длились по
десятку и более секунд, освещая ночной мрак — хлебные
поля, окрестные деревушки и наш лагерь — каким-то
адским, призрачным светом фиолетового, зеленого и желтого цветов. Раскаты
грома сотрясали степь на многие километры вокруг. А затем на наши видавшие виды
брезентовые палатки обрушился даже не ливень, а какой-то потоп. Ветер тоже
свирепствовал вовсю, пытаясь сорвать с кольев и унести прочь наши легкие
жилища. Эта бешеная круговерть стихий продолжалась часа полтора-два. Потом все
утихло, и мы заснули. Утро встретило нас обложным дождем и холодом. Температура
не больше 10 градусов. Но к полудню дождь перестал, вышло солнце, и началась
изнуряющая, хуже сухой жары, парилка — выпаривание
избытков влаги из окрестных полей.
29 апреля.
Казалось бы, за семь лет работы в Ярым-тепе
мы уже должны ко всему привыкнуть. Но сюрпризы местной природы поистине
неисчерпаемы. К вечеру небо обложило темными, какими-то пепельно-серыми
тучами. Стало душно и тихо. Покрапал редкий дождь, который вскоре прекратился.
Но посреди ночи, где-то около часа, вдруг подул с севера страшной силы ветер — холодный и неумолимый. Я проснулся оттого, что моя раскладушка
как-то странно дергалась и норовила завалиться набок. Наша палатка звенела и
стонала под ударами бури, как плохо натянутый дырявый парус старого галеона. А
что, если это хрупкое жилище не выдержит и рухнет нам на головы? Чертыхаясь,
вылезаем из спальных мешков, надеваем телогрейки и на пронизывающем ветру
укрепляем палатки: подтягиваем туже веревки и глубже забиваем колья. Опять
ложусь в кровать. Штормовая какофония продолжается с неослабевающей силой.
Чтобы не слышать жуткого воя ветра и хлопанья старого брезента, кладу на голову
подушку и довольно быстро засыпаю. Утро — солнечное
и ясное, но ветер
37
дует с севера с такой же неослабевающей
силой, неся с собой леденящий холод.
15 мая
Жарко. Около четырех часов дня. Сидим на
завалинке у дома на складных стульчиках и ведем неторопливый разговор, отдыхая
после трудного рабочего дня и недавнего обеда. Вдруг откуда-то с
северо-востока, из-за Абры, в лагерь врывается небольшой с виду смерч и в
течение одной-двух минут сносит все наши палатки. Сила удара такова, что
некоторые раскладушки отлетают в сторону метров на двадцать.
Особого рассказа заслуживают закаты и
ночное, небо в Ярым-тепе. Переход от дня к ночи совершается здесь поразительно
быстро. Солнце сначала лениво и плавно спускается к темному горбу Синджарского
хребта, полускрытого белесой знойной дымкой. К вечеру воздух остывает и
становится прозрачнее. И сразу все вокруг приобретает привычные живые цвета.
Над головой будто раскрывается сказочный небесный купол. Иногда на нем видны
легкие перья облаков, подсвеченные снизу и окрашенные в теплые розовато-желтые
цвета. А часов в шесть с небольшим багряный диск солнца мгновенно скатывается
вниз и исчезает за гребнем гор, словно его дернул за веревочку невидимый
великан. Приходят сумерки и долгожданная прохлада. Еще через десять —
пятнадцать минут наступает чернильной густоты темень. Затем одна за другой
зажигаются в небе звезды, выплывает серебристая луна, и ожившая степь сбрасывает
с себя остатки знойной дневной одури. Всюду слышны шорохи и звуки невидимой
жизни. Надо сказать, что небо здесь черное-пречерное, словно бархат, а звезды —
необычайно крупные и яркие. Ими можно любоваться часами. Серебристая пыль
Млечного пути, яркие гроздья Ориона, Большой и Малой Медведицы. Ох уж этот Ярым!
Любимый и ненавистный, умиротворенно-благостный и непримиримо-враждебный.
Словом, сегодня, как и тысячелетия назад, природа в Синджарской долине
по-прежнему ежеминутно и ежечасно воздействует на жизнь человека, его быт,
хозяйство, физическое состояние.
38
ГЛАВА 2. АРХЕОЛОГИ ЗА РАБОТОЙ
В одно русло дождями смыты
И грубые обжиги неолита,
И скорлупа милетских тонких ваз,
И позвонки каких-то прошлых рас,
Чей облик стерт, а имя позабыто...
М. Волошин, 1906 г.
СЛОЖНАЯ ПРОБЛЕМА
Еще каких-нибудь двадцать пять лет назад
все наши познания о предшественниках блестящей цивилизации шумеров на юге Месопотамии
(III тысячелетие до н.э.) ограничивались скудными находками с
нескольких едва раскопанных теллей: Эль-Убейд (V—IV тысячелетия до н.э.), Халаф (V тысячелетие
до н.э.), Хассуна (VI тысячелетие до н.э.) и Джармо (VII тысячелетие) — вот современные названия тех памятников, которые
дали впоследствии свои имена целым дописьменным, или доисторическим, культурам
древности. В действительности, их было так мало, что они похожи, скорее, на
крохотные островки, разделенные десятками и сотнями километров нетронутой
археологической целины.
Совершенно неясным оставались и такие
важные вопросы, как точное соотношение упомянутых дошумерских культур во
времени и пространстве, их взаимосвязи, наличие преемственности и т. д. Цепь
исторического развития в одном из ключевых районов древнего мира оказалась как
бы разорванной на части, а логическая связь между ее звеньями — утраченной. Что
же происходило на обширных пространствах междуречья Тигра и Евфрата до появления
шумерской цивилизации? Каковы истоки последней? — спрашивали друг друга
археологи разных стран и не находили ответа. Слишком мало еще имелось тогда
надежных научных фактов. Слишком мало еще раскопано было теллей, содержавших
слои этой ранней эпохи. И нет ничего удивительного в том, что именно
39
на изучении этих малоизвестных проблем
древнейшей истории Месопотамии и сосредоточили свои усилия российские исследователи.
На северо-западе Ирака, в девяти
километрах от городка Телль-Афар, в урочище Ярым-тепе, над ровной степной
гладью возвышалось сразу несколько теллей с остатками древних поселений. Три
из них, судя по лежащим прямо на поверхности черепкам глиняной посуды,
относились как раз ко времени существования самых ранних земледельческих
культур Ближнего Востока: хассунской (холм Ярым-тепе-1), халафской (холм
Ярым-тепе-2) и убейдской (холм Ярым-тепе-3). Холмы Ярым-тепе-1 и Ярым-тепе-2
стали в 1969— 1976 годах основными объектами работ нашей экспедиции.
Решено было раскопать их на всю глубину
культурного слоя и на максимально широкой площади. До сих пор памятники столь
отдаленной эпохи либо находили глубоко под землей, под мощными напластованиями
более поздних культур, либо копали с помощью узких траншей и шурфов, получая
вместо общей картины прошлого лишь отдельные, не связанные между собой
фрагменты. Это напоминает человека, который взялся судить о внутреннем убранстве
большой полутемной комнаты, заглянув в нее на мгновение сквозь замочную
скважину.
Иное дело, когда раскопки ведутся широкими
площадями. Такая методика позволяет с достаточной полнотой проследить, как на
месте изучаемого телля на протяжении веков сменяют друг друга глинобитные
земледельческие поселки. И объем получаемой при этом информации прямо
пропорционален огромному размаху работ. Правда, практическое выполнение такой
задачи — дело нелегкое. Достаточно сказать, что раскопки Ярым-тепе-1 и
Ярым-тепе-2 заняли у нас восемь полевых сезонов. Ведь первый холм и сейчас
имеет 100 метров в диаметре и пять метров высотой (а общая площадь древнего
поселка составляла около двух гектаров с культурным слоем толщиной шесть
метров). А второй холм, ныне наполовину размытый ручьем, достигал прежде
примерно 120 метров в диаметре (при высоте семь метров).
КАК КОПАЮТ В МЕСОПОТАМИИ
Элемент случайности, простого везения
по-прежнему играет немалую роль в жизни любого археолога, где бы он ни копал.
Но общий успех современных археологических экспедиций определяют
40
отнюдь не случайности, не отдельные
сенсационные находки или энтузиазм одиночек, а четкий и продуманный план
работы, верная методика, кропотливый повседневный труд большого коллектива
людей самых разных специальностей.
Процесс раскопок в Ираке имеет свои
специфические особенности. Месопотамия — классическая страна «глиняных»
культур и цивилизаций. На протяжении многих тысячелетий чуть ли не единственным
строительным материалом здесь была глина. Из высушенных на солнце сырцовых
кирпичей строили древние жители Двуречья и скромные жилища, и величественные
храмы, и пышные дворцы. Из глины делали посуду и статуэтки богов, грузила для
веретен (пряслица) и литейные формы, остроконечные пули для пращи и печати —
знаки собственности, даже серпы и топоры в некоторых районах Ирака изготовляли
в древности из глины, обожженной до твердости камня. На глиняных табличках
шумеры и вавилоняне записывали бессмертные строки своих поэм и легенд, сухие
хозяйственные отчеты и указы грозных царей.
Но глина — очень непрочный материал. За
считанные месяцы заброшенные глинобитные дома превращаются в бесформенные
оплывшие холмики, неотличимые по цвету и структуре от окружающей лёссовой
равнины. Почти в каждом месопотамском телле таких древних глинобитных домов не
один десяток. Слой за слоем уходят они в глубины холма, свидетельствуя о
неумолимом беге времени, смене веков, поколений, культур. Неподготовленному человеку
разобраться в хитросплетениях этой своеобразной земляной «летописи» нелегко. И
здесь приходят на помощь археологам большой практический опыт и интуиция
шургатцев.
Шургатцы — это профессиональные
рабочие-раскопщики из знаменитого арабского селения Шургат (Шеркат),
расположенного у высоких валов Ашшура, древней ассирийской столицы, в среднем
течении Тигра. Вот уже многие десятилетия (с конца XIX — начала XX века) почти все мужчины этого городка
добывают хлеб насущный, участвуя в раскопках многочисленных археологических
экспедиций, как местных, так и иностранных. Драгоценный опыт, бережно
передаваемый из поколения в поколение, постепенно дал шургатцам возможность
сделаться настоящими мастерами земляных работ. Каждый из них тонко «чувствует»
землю; по едва заметному оттенку в ее цвете или по плотности легко отличает
стены глинобитных древних построек от такой же глинистой почвы.
41
Обычно в нашей экспедиции в Ярым-тепе
таких мастеров имелось каждый сезон человек двенадцать — пятнадцать. Их
возглавлял бригадир — раис
(арабск.): наиболее
уважаемый и искусный раскопщик с большим опытом практической работы. Все эти
годы раисом у нас был Халаф Джасим — высокий, худощавый, дочерна загорелый
человек лет тридцати восьми — сорока, с жесткими коротко стрижеными волосами и
внимательными умными глазами. В юности, будучи еще рядовым шургатцем, он успел
поработать во многих зарубежных и иракских экспедициях. Но когда сам стал
раисом, наотрез отказался служить англичанам и западным немцам, видимо считая
непатриотичным работать с наследниками бывших колониальных держав. С появлением
советской экспедиции в 1969 году Халаф Джасим бессменно трудился только у нас,
хотя другие иностранные специалисты сулили ему куда большую зарплату, чем могли
дать мы. Вообще говоря, шургатцы во многом похожи на нас, археологов. И своей
фанатичной преданностью профессии раскопщика древностей, и тем, что большую
часть года они проводят вдали от родного дома, в экспедиции.
На каждого шургатца приходится, как
правило, четыре-пять местных рабочих — земленосов и лопатчиков, набираемых из
числа жителей окрестных деревушек и хуторов. Таким образом, общее их число
доходило до полусотни и больше.
Со стороны процесс работы на раскапываемом
телле выглядит несколько необычно. Шургатец, словно сапер на минном поле,
медленно выискивает в почве контуры стен древней глинобитной постройки,
отбрасывая назад просмотренную землю и откладывая замеченные в слое находки.
Его инструменты совершенно не похожи на наши: миниатюрная легкая кирочка — кезма на короткой, сантиметров сорок — пятьдесят, деревянной
тонкой рукоятке, треугольная тяпка с остро заточенными краями — мар, совок — чамча,
кисть для обметания пыли
— фирча и нож — сичин. Один из местных рабочих совковой лопатой насыпает эту землю в
мешки носильщикам, и те не спеша выносят ее за пределы раскопа, в отвал.
Шургатцы одеты обычно в широкие сатиновые шаровары или же в легкие
хлопчатобумажные брюки, куртки или пиджаки. Единственная экзотическая часть
одежды у них — куфия — арабский головной убор в виде широкого
платка в черную или красную клетку, которым в холод закутывают не только
голову, но и шею. Еще более необычное зрелище представляют собой земленосы-
42
туркманы. На головах у них в большинстве
случаев — те же куфии. Но зато остальная одежда являет собой причудливую смесь
западного и восточного стилей. На длинную, до пят, арабскую рубаху, — галабию, из легкой белой или светло-голубой ткани
они надевают некогда модные в Европе пиджаки из материала букле или короткие
пальто в крупную клетку, купленные по дешевой цене на базарных развалах. Ходят
они обычно босые или в пластиковых шлепанцах-сандалиях без пятки.
Двигаются землекопы размеренно и медленно,
но зато работают весь день. И в жару, и в холод тянутся чередой фигуры в
длинных, похожих на женские одеяниях с короткими наплечными мешками на
веревках, свисающими на грудь и живот.
В этой монотонной на вид земляной работе
есть свои приливы и отливы, свои беды и радости, наконец, свои маленькие
хитрости. Очень многое в четкой организации процесса раскопок и установлении
нормальной дружеской атмосферы на месте работ зависит от личности раиса, его
дипломатических способностей в урегулировании мелких и крупных конфликтов, то
и дело возникающих среди рабочих, его умения находить быстрый ответ на все
загадки земляной летописи древних теллей. Леонард Вулли, который почти полтора
десятка лет копал в пустыне Южного Ирака древний город Ур, не зря считал, что
пост раиса по своей важности для общего успеха дела стоит на втором месте после
начальника экспедиции. Он без тени улыбки называл хорошего бригадира
«драгоценным бриллиантом» и страшно гордился тем, что ему сразу же удалось
найти именно такого человека Не знаю, можно ли считать нас баловнями судьбы,
но с раисом нам тоже несказанно повезло. Халаф Джасим многие годы был надежной
опорой, на которой во многом покоились успехи нашей экспедиции в Ираке.
МОИ ЯРЫМСКИЕ УНИВЕРСИТЕТЫ
Когда в апреле 1970 года я впервые
оказался в экспедиционном лагере в Ярым-тепе, меня определили на работу на
телль номер два, на поселение халафской культуры. Первый сезон промчался
необычайно быстро, поскольку я провел в поле всего три недели. Все это время я
тщательно разбирал и анализировал превосходную халафскую керамику, сидя на
зеленом склоне холма и почти не заглядывая в раскоп, с его пугающей
неразберихой из глинобитных стен, зияющих ям, развалов печей и четких линий
бровок. Земля-
43
ные ребусы мне пришлось решать самому
только в следующем сезоне. Работавший на этом холме почти два года Николай
Бадер в 1971 году вдруг получил новый объект для раскопок — Телль-Сотто, в трех
с небольшим километрах западнее нашего лагеря, и, весьма довольный, он поспешил
сдать мне все дела. Ободряюще хлопнув меня своей тяжеленной ручищей по плечу,
так, что я невольно присел, он надавал мне кучу полезных советов и торжественно
вручил папку с чертежами. Передача объекта состоялась. «Не бойся, — крикнул он
уже из машины, — если что, шургатцы и Халаф помогут!»
Бадер уехал, а я остался посреди огромного
прямоугольного раскопа, врезанного в толщу овального глинистого холма: шесть
квадратов, на десять метров каждый, или 600 квадратных метров, да еще слой, как
минимум, метров семь глубиной. Здесь было над чем задуматься! Меня окружали
высокие, в три-четыре метра, борта раскопа. Они, как огромные хирургические
разрезы, обнажали внутренности древнего телля. В глазах буквально рябило от смешения
бесчисленных пластов и сооружений: горизонтальные и наклонные ленты глины
разного цвета и толщины — коричневые, зеленые, красные; золотисто-углистые
прослойки давно потухших очагов, пожаров и свалок; плотные геометрически четкие
силуэты стен глинобитных построек; овалы в кирпично-красном венце — следы
тануров (печей для выпечки хлеба) и технических печей. А взятое все вместе —
закодированная история одного безымянного поселка древних земледельцев
Синджарской долины, существовавшего непрерывно на протяжении 200—300 лет
где-то в середине 5-го тысячелетия до н. э.
Самое сложное в нашей работе — увязка всех
слоев и прослоек, видимых в стенках разрезов (бровок), с выявленными ранее древними
постройками, то есть сопоставление разрезов и планов раскапываемого поселения.
При этом очень важно установить, какие именно дома и хозяйственные сооружения
сосуществовали в тот или иной отрезок времени в пределах данного поселка. От
решения этого вопроса зависит и выяснение общего числа одновременно
функционировавших домов в Ярым-тепе-2, и выяснение числа его жителей.
Весь парадокс ситуации состоит в том, что,
раскапывая тот или иной археологический памятник, мы одновременно и уничтожаем
его. Поэтому главная цель полевой работы археолога — как можно
44
более тщательно и полно собрать и
зафиксировать все материалы и сведения об изучаемом объекте. Другая, не менее
важная задача — увязать воедино отдельные компоненты памятника во времени и в
пространстве. И в самом деле, мы на двух теллях (хассунском и халафском)
раскапываем древние поселения земледельцев Северной Месопотамии. Но поселение —
это очень сложный организм. Отдельные его составные части и комплексы (жилые и
хозяйственные постройки, общественные здания, ямы, печи и т. д.) существовали в
разное время, многократно перестраивались и разрушались. Поверхность такого
поселка также не была идеально ровной: в центре — она выше, по краям — ниже,
поскольку поселок почти всегда стоит на более древнем холме. Таким образом,
археолог, опираясь на планы и разрезы (профили) раскопа, должен выявить и
связать все одновременно существовавшие постройки в пределах исследуемой части
поселения. Обычно такие группы одновременно существовавших зданий или построек
называются в археологической практике строительным горизонтом. Выделение
строительных горизонтов — дело довольно трудное и требует мобилизации всего
материала и всей информации, получаемых с данного объекта.
Далеко не сразу научился делать это и я.
Потребовались месяцы и месяцы кропотливого труда, поисков и открытий, пока во
мне не появилась профессиональная уверенность в своих силах. Огромную помощь в
этих археологических университетах оказали мне и мои опытные товарищи по
экспедиции — Олег Большаков, Володя Башилов, Коля Бадер, шургатцы и наш
вездесущий раис — Халаф Джасим. Последний не только проводил большую часть
времени на нашем холме, но и старался предоставить в мое распоряжение самых
опытных и квалифицированных рабочих.
СЕКРЕТЫ ПРОФЕССИИ
На первых порах главным препятствием для
практического общения с шургатцами было незнание арабского языка. Зная довольно
прилично английский язык, я твердо усвоил, что это — средство международного
общения и его уж наверняка знает за границей каждый. Однако попытка объясниться
с гордыми жителями Шургата на языке Шекспира и Диккенса сразу же решительно
провалилась, а я извлек из своей неудачи полезный урок: для нормальной работы
надо учить арабский, и как можно быстрее. Реализовать свои планы мне довелось
довольно скоро. Перед отъездом на роди-
45
ну я купил в одной из книжных лавок
Багдада очень полезную, как показал мой последующий опыт, книгу с длинным и
повелительным названием: «Говорите на иракском диалекте арабского языка!»
Книга была английская. Все арабские слова были написаны английскими буквами,
имели английскую транскрипцию и английский же перевод. Естественно, что в
подобной передаче сложнейшего арабского произношения многое терялось или
искажалось до неузнаваемости. И первое время следующего полевого сезона я выступал
на раскопе с сольными концертами, пытаясь произносить по-арабски вычитанные в
своей волшебной книге пространные сентенции о погоде, самочувствии, еде и т. д.
и т.п. Обычным ответом на такие выступления был гомерический хохот всех
присутствующих — и арабов-шургатцев, и туркманов. Узнавая в моих четко
выговариваемых фразах какие-то обрывки знакомых слов и понятий, они буквально
корчились от смеха, театрально взмахивая руками и утирая выступавшую слезу
широким рукавом пиджака или куртки.
Вдоволь насмеявшись, шургатцы начали мое
обучение. Медленно, по несколько раз произнося каждое слово, они терпеливо ожидали,
пока я запишу вновь узнанные слова и их правильное произношение в свой полевой
дневничок. И дело понемногу пошло. Теперь часто, когда мне требовалось узнать
на раскопе какой-либо нужный термин, я подходил к данному объекту, решительно
тыкал в него перстом указующим и спрашивал стоявшего поблизости рабочего:
«Шину азэ?» («Что это?» — искаженное арабск). И тот охотно произносил столь
необходимое мне слово, которое я немедленно брал на карандаш. К исходу своего
второго сезона пребывания в Ярым-тепе я довольно бойко заговорил по-арабски,
причем свои языковые познания мне довелось не без успеха применять и за
пределами раскопа: в багдадских и мосульских харчевнях, в магазинах и на
базарах. В дальнейшем я настолько уверовал в свои лингвистические познания, что
не только себя, но и товарищей по экспедиции убедил в этом «несомненном», на
мой взгляд, факте. Во всяком случае меня почти официально признали «лучшим знатоком
арабского» среди советских археологов в Ираке... конечно, после нашего
уважаемого ученого-арабиста из ленинградского Института востоковедения
Академии наук СССР — Олега Георгиевича Большакова. Я буквально упивался своей
славой, но, не желая уж слишком выделяться среди других сотрудников экспедиции,
46
скромно потупившись, обычно прибавлял для
соблюдения необходимого равновесия: «Но зато читать по-арабски я не могу. Письменность
у них больно сложная!»
Если говорить серьезно, то во многом
успехи нашей работы в Синджарской долине определились наличием широких контактов
с местным населением. Олег Большаков — блестящий знаток разговорного арабского
языка (вернее, его иракского диалекта). Начальник нашей экспедиции — Рауф
Мунчаев — дагестанец по национальности, он свободно говорит по-тюркски и
поэтому легко общался как с жителями окрестных кишлаков, так и с тюркоязычными
горожанами Телль-Афара и Мосула.
У каждой профессии есть какая-то
характерная черта или, как иногда говорят: «свой спутник». Пожарный повсюду
следит за соблюдением правил обращения с огнем. Медик изо всех сил насаждает
вокруг себя чистоту и стерильность. Археолог же с завидным постоянством
стремится «привязать» попавшую ему в руки древнюю вещь к определенному
времени. Вопросы хронологии, точный возраст той или иной находки стали для него
главным условием, обеспечивающим успех всей дальнейшей работы. Каждый предмет,
каждая вещь должны иметь свой паспорт, отвечающий на вопросы, откуда происходит
данная находка и к какому времени она относится. Но чтобы заполнить
соответствующие параграфы этого своеобразного документа, нужно потратить немало
времени и сил.
В археологической практике различают
хронологию относительную и абсолютную. Первая призвана определить последовательность
бытования тех или иных находок, то есть решить, что было раньше, а что позже.
Вторая прямо устанавливает более или менее точный возраст предмета.
Относительная хронология основана прежде всего на стратиграфии, то есть на
описании последовательности залегания слоев земли с остатками былой человеческой
деятельности. Толстый слой мусора на месте древних и долго существовавших
поселений напоминает слоеный пирог, который вместо ножа разрезают лопаты
археологов. Чем ниже находится в толще земли та или иная вещь, тем она,
следовательно, старше по возрасту. Другой, чисто археологический метод,
использующийся для этих целей, — типология, или составление последовательных
рядов, отражающих развитие определенных типов вещей во времени и пространстве,
от самых простых до самых сложных форм. Абсолютная хронология прежде целиком
строилась на весьма туман-
47
ных сведениях письменных источников.
Только появление в начале 50-годов радиоуглеродного метода датировки древних
объектов (метод С14 ) изменило ситуацию. Физики великодушно протянули руку
помощи археологам. И известная до сих пор граница ранней истории человечества
стремительно покатилась вниз — к времени верхнего палеолита.
СИНДЖАРСКИЕ ВСТРЕЧИ
Работа, бесспорно, занимала основную часть
нашего времени. Но думать, будто мы только и делали, что сидели на своих раскопах,
чертили длинные полотнища чертежей на миллиметровой бумаге и раскладывали на
склонах теллей древние черепки для сортировки, — значит глубоко заблуждаться.
Повседневная жизнь постоянно и властно вторгалась и в наш археологический
заповедник. Вокруг нас, на различном удалении, располагалось несколько
глинобитных деревушек: Кызыл-Махраб, Кызыл-Куйюк, Хорабджаш. Для удобства
некоторые из них мы называли по именам наиболее выдающихся (конечно, с нашей
точки зрения) их жителей — хутор
Хасана (по имени нашего
рабочего Хасана) или хутор
Мудамина (по имени
нашего сторожа Мухаммеда Эмина)... До ближайшего селения от лагеря экспедиции
было километра полтора. Особенно красиво выглядела округа Ярым-тепе по вечерам,
когда темнело и во всех окрестных селениях загорались огни люксов — специальных
керосиновых ламп с очень ярким светом — или электрических лампочек. Короткие и
длинные — в зависимости от размеров селения — цепочки огней соперничали по
яркости с блеском крупных южных звезд. Но все это призрачное свечение не шло
ни в какое сравнение с мощной иллюминацией ночного Телль-Афара, заполняющей
почти целиком восточную часть горизонта.
Стоит ли удивляться, что наше появление в Ярым-тепе
стало для местных жителей настоящей сенсацией. Здесь было и здоровое
любопытство аборигенов к экзотичным иностранцам с далекого Севера, и вполне
практический расчет — нельзя ли подзаработать так или иначе на этих странных
пришельцах, например что-нибудь продать. Хорошей работы не было, а крестьяне
очень нуждались в деньгах. Поэтому за сравнительно небольшую (по нашим представлениям)
плату они охотно шли к нам на раскопки. Еще бы: и от дома недалеко, и работа не
такая уж трудная, и деньги неплохие за два месяца можно получить.
48
Надо сказать, что в большинстве своем местные
туркманы жили небогато: голодать не голодали, но и достатка особого не имели.
Они были мелкими землевладельцами. В каждой деревушке обитала одна или
несколько больших родственных семей. Мужчины — главы семейных пар — владели
наделами земли, являвшимися почти единственным источником существования для них
и их домочадцев. Обычно кто-нибудь из родственников побогаче имел в селении
свою машину (полугрузовой пикап, или грузовик, или же трактор). И весь
сельскохозяйственный цикл выглядел здесь до удивления просто. Владелец надела
с зимы, с начала сезона дождей, договаривался с владельцем трактора о пахоте и
севе, обещая отдать за работу столько-то мешков пшеницы или ячменя. К чести
местных «механизаторов», свои обязанности они выполняли очень умело и споро,
или, как пишут в наших газетах, проводили пахоту «в предельно сжатые сроки».
Дальше крестьянин взывал к милости Аллаха, моля его ниспослать на поля дождь и
вовремя, и в нужном количестве. Та часть синджарской степи, которая прилегает к
предгорьям, обычно получает зимой и весной столько естественных осадков,
сколько необходимо для сбора приличного урожая зерновых. Правда, раз в
несколько лет случается засуха, все посевы выгорают и собирать практически
нечего. Жатву здесь также проводят обычно нанятые на стороне люди на своих
комбайнах и машинах, получая свою долю урожая. Если год удачный и зерна получено
много, владелец надела, расплатившись с долгами и оставив себе необходимые
запасы, может продать остальное в городе и заработать немалые деньги.
Обычно же крестьянин выполняет хозяйственные
работы по дому, ходит на заработки на сторону, занимается заготовкой дров,
выпасом скота, огородничеством (с помощью устройства простейших арыков,
отведенных от ближайшего ручья) и т.д. Но основная тяжесть домашних забот
ложится на плечи женщины: здесь и ежедневное приготовление пищи (особенно
трудоемкий процесс — выпечка лепешек-чуреков), и стирка, и уход за детьми.
Семьи, как правило, многодетные: в каждой шесть, восемь и даже десять детей.
Поэтому уже к тридцати — тридцати пяти годам женщина, обремененная
многочисленным потомством и тяжелым физическим трудом, выглядит настоящей
старухой. По мусульманским обычаям, замужние женщины не должны появляться на
виду у чужих мужчин, а тем более разговаривать с ними. Девочки-
49
туркманки более свободны. Их можно часто
встретить на деревенских улицах. Одетые в яркие платья и узкие длинные штаны
броских расцветок, часто с золотым шитьем и тесьмой, они выглядят очень
нарядными. Мужчины, дочерна загорелые и поджарые, имеют весьма представительный
вид. Среди них много людей с русыми волосами и голубыми глазами.
Как я уже говорил, у нас сложились
прекрасные взаимоотношения с местными туркманами. Важным посредническим звеном
между нами — советскими археологами и местным населением — выступали иракские
инспекторы (один, реже — два), которых на каждый полевой сезон направлял нам
Директорат древностей Ирака. В задачи инспектора входило прежде всего оказание
нам помощи во всех аспектах нашей научной деятельности в стране. Другая, не
менее важная цель заключалась в том, чтобы следить за тем, насколько строго
соблюдаем мы правила ведения раскопок, установленные для иностранцев. Обычно
после первых же недель совместной экспедиционной жизни мы легко находили с
ними общий язык, а часто и становились добрыми друзьями. Я хочу с благодарностью
вспомнить здесь имена таких иракских инспекторов, как Исмаил Хаджара, Зухейр
Раджаб, Ясин Рашид, Саллах Сальман аль-Гумури, Музахим Махмуд, Джорджисс
Мухаммад и Сабах Аббуд. Они были нам хорошими помощниками, и, я думаю, что от
нас они почерпнули тоже немало полезного.
Каждую свободную минуту, каждый выходной
день мы использовали для поездок по Синджарской долине, совмещая нашу природную
любознательность с профессиональными интересами — необходимостью выявить все
памятники древности вокруг Ярым-тепе. За эти годы мне довелось увидеть много
интересного. Но я расскажу лишь о двух наиболее ярких, на мой взгляд, эпизодах
— о поездке к бедуинам в Абу-Сенам и о посещении езидского городка Синджар.
В ГОСТЯХ У БЕДУИНОВ
Хмурым апрельским утром 1979 года мы
сидели в лаборатории нашей экспедиционной базы и занимались каждый своим делом:
кто доделывал незаконченный чертеж, кто зарисовывал в журнал описей новые
находки, кто читал книгу. Была джума (пятница) — в мусульманских странах
нерабочий, праздничный день. Из-за ненастья наши планы поехать куда-нибудь
подальше на экскурсию
50
явно откладывались, и мы без особого
энтузиазма приступили к ликвидации изрядно накопившихся «хвостов» — не
сделанной за недостатком времени старой работы.
Но часам к двенадцати дня дождь
прекратился, тучи рассеялись, и пробившееся сквозь их серую пелену жаркое
солнце принялось прилежно выпаривать с земли избытки влаги. Вдруг за окном нашего
глинобитного дома мягко пророкотал автомобильный мотор и требовательно рявкнул
голосистый клаксон. Нежданные гости? Кто это решился ехать в грязь и дождь в
нашу ярымскую глушь? Через мгновение мы высыпали за дверь и увидели солидного
круглолицего господина в строгом черном костюме и белой рубашке с галстуком.
Да это же наш старый знакомый и мой благодетель — доктор Мохаммед Такхи, житель
Телль-Афара и главный врач местной больницы! Именно он помог мне благополучно
выпутаться из одной неприятной истории в первый год моего пребывания в Ираке.
Тогда, после благодатного климата Европейской России, я был еще совсем не готов
к встрече с тропиками Синджарской долины. Неосторожно искупавшись в жаркий
день в холодной воде Абры, я одновременно стал жертвой и простуды, и
желудочной инфекции. Температура быстро перевалила за 39 градусов. Сердце ныло
и стучало, как перегретый автомобильный мотор. Да и сама окружающая обстановка
отнюдь не улучшала настроения: вездесущая пыль, покрывала лицо, кровать и
спальный мешок. Она просачивалась внутрь палатки через хлопающий брезентовый
полог оттуда, из раскаленного знойного дня... Все это вызвало у меня тогда
чувство такой беспомощности и тоски, какого я еще никогда не испытывал.
«Видимо, дело совсем худо», — думал я про себя, мысленно прощаясь навсегда и с
далекой родиной, и с любимой семьей. Потом мне не раз приходилось видеть, как
молодые и здоровые мужчины, впервые попадавшие на больничную койку, легко поддавались
унынию и мгновенно превращались в беспомощных и капризных детей. Нечто подобное
на тридцать третьем году жизни произошло и со мной. Не знаю, то ли
действительно я был совсем нехорош, то ли вид мой казался таким жалким, но Рауф
Магомедович — человек крайне сдержанный и терпеливый — вдруг поспешил в
близлежащий Телль-Афар и привез с собой доктора Такхи
Он попросил меня раздеться до пояса,
внимательно прослушал, осмотрел, затем повернул на живот и уверенной и твердой
рукой ввел мне шприцем в мягкое место добрую порцию пенициллина и
51
укрепляющих витаминов. Произведя это
действие, он, как принято на Востоке, произнес заветные слова: «Алла керим»
(«Аллах милостив») и что-то еще, чего я не расслышал. Мои товарищи, под разными
предлогами оставшиеся в палатке, с интересом наблюдали за происходящим. И надо
сказать, укол доктора Такхи оказался для меня поистине чудодейственным.
Температура сразу упала, меня прошиб обильный пот, и вскоре я глубоко уснул.
Аналогичная процедура проделывалась еще дважды, для чего врачу ежедневно
приходилось пылить по степи добрый десяток километров от города до Ярым-тепе и
столько же обратно. Но зато через три дня я был абсолютно здоров, а доктор
Такхи в глазах всех членов экспедиции стал как бы моим крестным отцом.
Об этом незначительном эпизоде было
упомянуто в заметке о работах советских археологов в Ираке, опубликованной в
«Правде». Вырезку из нашей газеты мы торжественно вручили на следующий год
врачу, и он повесил ее под стеклом на стену своего приемного кабинета в
Телль-Афаре. С тех пор он ежегодно посещал наш лагерь, но уже скорее как
турист, с познавательными целями — посмотреть раскопки и узнать новости.
Однако, на этот раз доктор Такхи приехал в
Ярым-тепе совсем с другой целью. Он торжественно пригласил всех членов
экспедиции на праздничный обед в селение Абу-Сенам, расположенное километрах в
сорока к юго-западу от лагеря, в самом сердце Синджарской степи — Эль-Джезиры.
Пиршество, как потом выяснилось, давал глава местного арабского племени в честь
доктора Такхи, успешно вылечившего от какой-то опасной болезни его племянника.
Возможность побывать в гостях у бедуинов, хотя и испытавших на себе могучее
влияние современной цивилизации, была слишком заманчивой, и мы без колебаний
согласились.
Взревели моторы автомашин, и вот мы уже в
пути. Впереди, на элегантном лимузине "Вольво", торжественно
восседали доктор Такхи и наше руководство — Рауф Магомедович Мунчаев, Николай
Яковлевич Мерперт и азербайджанский археолог Идеал Нариманов. А сзади, на
некотором отдалении, бойко пылил по степи наш старенький джип с гордым именем Алгабас (идущий впереди — тюрк.), в котором
теснились дохтуры — Олег Большаков, Коля Бадер, Володя
Башилов, Андрей Куза и я. За рулем, как обычно, сидел Миша в своем неизменном
стареньком берете, когда-то темно-синем, а теперь выгоревшим под иракским
солнцем почти до
52
белизны.
Ярым-тепе и экспедиционный лагерь вскоре
исчезли, скрытые клубами густой лёссовой пыли. Едем по раздольной, ровной как
стол степи, кое-где покрытой редкими кустиками травы или распаханной и
засеянной ячменем и пшеницей. Душно. На зубах скрипит песок. Глаза и рты
забиты пылью, так что и говорить ни о чем не хочется. Пересекаем сухое,
довольно широкое русло ручья, и опять монотонное движение по голой равнине.
Абу-Сенам оказался довольно крупным
селением, состоящим из глинобитных хижин и черных шерстяных шатров. Живут в нем
арабы-бедуины, большую часть года кочующие по горам и долам со стадами своих
овец. Машины подъехали к довольно внушительному каменному дому и остановились.
У порога нас встретил шейх местного племени Ахмет — круглолицый и упитанный
араб в полном парадном костюме — белоснежной тонкой куфии и черном, расшитым
золотым галуном плаще. Но главным действующим лицом оказался его брат — Али,
стройный, с живыми карими глазами, лет тридцати пяти. Именно он устраивал для
нас пиршество, и именно его сына успешно вылечил доктор Такхи. Вокруг них толпилось
множество других людей, видимо родственников и близких, а то и просто
любопытствующих односельчан.
После довольно продолжительных, как это
принято на Востоке, приветствий, нас ввели в большую прямоугольную, но
совершенно пустую комнату. Правда, вдоль стен с трех сторон были положены
ковры, кошмы, циновки и низкие ковровые подушечки — сиденья для гостей и
хозяев. Кое-как разместившись на этих непривычных для нас «стульях», мы стали с
любопытством осматриваться вокруг. Справа у входа в помещение стояла низкая и
вполне современная на вид плита, питаемая толстым газовым баллоном. Возле нее,
сидя на корточках, священнодействовал араб в красной клетчатой куфии и в
строгом темном костюме смешанного стиля — вполне европейском пиджаке и юбке до
пят с разрезом на боку. Ему помогал быстроглазый шустрый мальчишка лет десяти —
двенадцати. Кофейщик — кажется, его звали Камил — ловко манипулировал
большими и малыми металлическими кофейниками, громко, но мелодично гремел
огромным, с полметра длиной, медным пестом в медной же ступке, размалывая
только что поджаренные кофейные зерна, убавлял и прибавлял язычки пламени в
газовых горелках. Вот он поставил на огонь кофейник с водой и принялся
53
еще усерднее звенеть пестом. Когда вода
закипела, Камил осторожно насыпал туда молотый кофе, помешал его деревянной
лопаточкой и снова поставил кофейник на огонь. Он дал кофейнику закипеть три
раза. На завершающей стадии сложного кофейного ритуала он добавил в сосуд
кардамон.
Наконец, все было готово, и нас поочередно
стали обносить кофе. Подают его в небольшой фарфоровой чашке без ручки и наливают
чуть-чуть, лишь на донышке. Арабский кофе приготовляется без сахара. Это —
черная пахучая жидкость необычайной крепости, и воздействие ее на весь
организм ощущаешь довольно быстро: появляется какая-то легкость и
просветленность, сразу исчезают усталость и головная боль. Кофе, согласно
бедуинским традициям, следует пить двумя-тремя глотками и не более трех
чашечек.
Тем временем какие-то шустрые подростки
под руководством мужчин застелили пол в центре большими пестрыми клеенками и
поставили возле каждого гостя тарелки и стаканы, положили вилки и ложки.
Стаканы предназначались отнюдь не для вина, а для холодной воды и лебена — кислого овечьего молока, разбавленного
водой. Бедуины, как, впрочем, и большинство иракских крестьян, не употребляют
алкоголя, считая питье крепких напитков грехом. Затем на нашем своеобразном
столе появляются глубокие чашки и блюда с салатом из огурцов (хьяр) и помидоров (томато), кресс-салат (хасс), зеленый лук, плоские лепешки и различные
острые подливки и приправы. Наконец, в дом торжественно вносится огромное
плоское алюминиевое блюдо с горой отварного риса, обильно приправленного
бараньим жиром, изюмом и специями. Поверх риса — разрубленная на куски туша
целиком сваренного в котле молодого барашка. Первые, самые лакомые куски хозяин
распределяет среди гостей. Конечно, можно есть и с помощью вилки и ложки. Но
местный обычай требует, чтобы рис и мясо брали руками (вернее, только правой
рукой) и щепотью отправляли в рот.
Далее, согласно ритуалу, свою долю
получают наиболее уважаемые из местных мужей. Остатки риса и мяса отдают
мальчишкам. Прием завершается чаепитием: в маленькие стаканчики (типа, наших
стопок) из прозрачного стекла кладется ложка песку, наливается крепчайшей
заварки чай и добавляется капля крутого кипятка. Очень сладко и крепко. Потом
мы моем руки с мылом; один мальчик усердно поливает нам из резного медного
кувшина над таким же тазом, а другой стоит наготове с пестрым полотенцем.
54
ПОКЛОННИКИ САТАНЫ
Ближе к середине полевого сезона, когда
однообразная и тяжелая работа на раскопе порядком надоедала и становилась не в
радость, мы с нетерпением ждали очередной джумы, чтобы отправиться в какую-нибудь интересную поездку по окрестным
градам и весям. Один из самых любимых наших маршрутов почти ежегодно пролегал в
Синджар, небольшой городок близ иракско-сирийской границы, примерно в полусотне
километрах к западу от лагеря. Это странное, на первый взгляд, постоянство объяснялось
двумя причинами, живописностью и яркостью облика города и тем, что там жили
поклонники сатаны — таинственные езиды. Срабатывал здесь, бесспорно, принцип
контраста. Всего за час ты попадал из плоской степной страны глиняных
цивилизаций в холмистую страну камня. Здесь все другое, а потому особенно
притягательное — внешний облик жителей, дома, рельеф местности.
Город причудливо раскинулся по склонам
предгорий Синджарского хребта, возле небольшой, но быстрой горной речки,
берега которой утопают в зелени многочисленных садов. Дома в Синджаре — это
настоящие крепости в миниатюре. Они сложены из валунов и глыб дикого камня,
скрепленного цементным раствором, и производят весьма внушительное впечатление.
Узкие окна, напоминающие бойницы, обращены обычно во двор. На улицу выходят
лишь глухие каменные стены и накрепко закрытые железные ворота. Здесь живут
курды, арабы, армяне. Среди жителей города есть мусульмане и христиане. Немало
и последователей секты езидов. Интересно, что на воротах у христиан всегда
изображены кресты. Около двух тысячелетий назад Синджар был важным опорным
пунктом римлян в борьбе с парфянами за обладание Месопотамией. На высокой
горе, господствующей над городом, до сих пор сохранились остатки мощной
римской крепости — основания нескольких круглых башен и часть крепостной
стены. Они сложены из прямоугольных, хорошо отесанных блоков желтоватого камня.
Местные жители использовали этот
прекрасный строительный материал и возвели себе высокий дом-замок прямо на
фундаменте одной из римских башен. Увидев у нас в руках фотоаппараты, вездесущие
мальчишки пригласили нас подняться для съемок на верхний этаж этого необычного
дома-башни. Вид оттуда на город действительно открывался изумительный:
серебристая лента норовистой речки в зеленой оправе садов, плоские крыши
многочис-
55
ленных жилых зданий, кирпичный минарет XII века. На вершине другой горы, замыкающей панораму Синджара с
северо-востока, виднелся ребристый купол мавзолея какого-то почитаемого езидского
святого.
Через весь город с запада на восток
протянулась довольно широкая центральная улица, по обеим сторонам которой
расположены магазины, лавки, харчевни, чайные и пекарни. Это — средоточие
хозяйственной и культурной жизни Синджара. Здесь можно купить все необходимое,
посидеть за чашечкой кофе или чая, обменяться новостями. В первый же наш приезд
в живописной толпе синджарцев мое внимание привлекли усатые и бородатые люди,
с тонкими длинными косичками нестриженных волос, одетые довольно необычно. В
апрельскую жару на них были войлочные или меховые шапки, жилеты из овчины
мехом внутрь, а то и тонкие овчинные полушубки — дубленки желто-лимонного,
зеленого и коричневого цветов. Мои попытки сфотографировать кого-либо из них
чуть не кончились для меня бедой: они отворачивались, закрывали лицо, а один
седой здоровяк попытался даже рукоятью кнута разбить объектив моего
фотоаппарата. Но неожиданно помог случай. Появление группы иностранцев в такой
провинциальной глуши, да еще вблизи границы, не могло не остаться незамеченным,
и вскоре возле нас возникла фигура человека в штатском. Довольно вежливо
попросив наши документы, представитель местной службы безопасности тщательно
изучил их и, убедившись в нашей благонадежности, сам напросился к нам в гиды —
и ему спокойнее, и нам в «этом езидском гнезде» безопаснее. Узнав о моих
затруднениях с фотографированием, он тут же остановил ехавшего мимо верхом на
ослике старика-езида и что-то повелительно сказал ему. Старичок покорно слез с
осла и терпеливо стоял несколько минут, пока мы его фотографировали.
Позднее, приезжая в Синджар, мы уже не
сталкивались с подобными проблемами. Бродя по крутым и узким улочкам городка,
мы забирались в самые глухие уголки, разговаривали с людьми и фотографировали
их по взаимному согласию. В Синджаре меня особенно поражало то, как далекое
прошлое причудливо, но органично вписывалось в современную жизнь. Сидя в
чайхане на берегу речки под тенистыми кущами деревьев, я вдруг с удивлением
обнаруживал, что вода выбивается из-под типично римской полукруглой арки,
аккуратно сложенной из уже знакомых нам прямо-
56
угольных желтых квадров. Да и в самом
городе многие дома стояли на фундаментах римских построек или были сложены из
тесаного римского камня. История живет здесь бок о бок с сегодняшним днем.
Местные кладоискатели нередко находят в Синджаре гробницы римской эпохи, и
тогда в местных лавках появляются (конечно же из-под полы) диковинные ювелирные
украшения и россыпи золотых и серебряных монет с рельефными профилями античных
императоров. Но конечно, основной колорит городу придают езиды. Кто же они
такие?
Кроме мусульман и христиан, пишет
советский востоковед О.Г. Герасимов, в этом района Ирака живут представители
таинственной секты езидов. О происхождении этой секты нет достоверных
сведений. В своих религиозных представлениях езиды соединили различные элементы
зороастризма, распространенного в древнем Иране, иудаизма, несторианства,
ислама и других вероучений. Верование езидов исходит из идеи двух начал при
сотворении мира
— добра и зла, света и тьмы. Они верят в бога
— носителя добра
— и в сатану — духа отрицания, Мелек-Тауза. Последний выступает в образе павлина и
ревностно следит за выполнением предписанных этой религией норм поведения.
Езидам следует добиваться благосклонности сатаны. Они поклоняются изображению
павлина, во время религиозных процессий носят его медную статуэтку, курят
перед ней благовония, жертвуют золотые и серебряные вещи, но не произносят
вслух его имени, слова шайтан
или иного созвучного
слова...
Езиды не едят мясо петуха, ибо он похож на
павлина, рыбу, чтобы «не разгневать Соломона», салат, под каждый листок которого
«навсегда проник дьявол», свинину, мясо газели. Езиды отпускают длинные
волосы, которые заплетают в косицы, а на голову надевают войлочные
конусообразные колпаки (или кожаные шапки из овчины мехом внутрь). Они
совершают паломничество к могилам своих святых шейхов, постятся лишь три дня в
декабре, причем в каждый день поста при молитве обращаются лицом к восходящему
солнцу...
О происхождении названия этой секты
существует несколько мнений. Езиды называют себя дасини. Это слово созвучно названию горы Дасен,
находящейся на турецкой территории, на стыке границ Ирака, Ирана и Турции. Они
говорят на курдском языке, но среди них встречаются люди разных физических
типов. Одни уче-
57
ные считают, что название секты происходит
от слова яздан, означающего на персидском языке и ряде
диалектов курдского языка Бог. Впервые о езидах упоминают арабские историки XII века. Они сообщают, что ранее эта секта называлась Адавия, по имени ее основателя шейха Ади
ибн-Мусафира, умершего в 1161 году. Другие связывают происхождение названия
секты с именем омейядского халифа Язида ибн-Муавии.
Общая численность езидов — свыше 150 тысяч
человек. В основном они живут в Ираке и Турции. Иракские езиды населяют
главным образом отдаленные горные районы провинции Мосул. Один из центров,
вокруг которых группируются их деревни, — гора Маклуб. Здесь, в Айн-Сифни,
живет их духовный глава — мир.
Неподалеку от Айн-Сифни
находится могила шейха Ади и его первых последователей. Еще одно место
концентрации езидов — горы Синджара.
То, что езиды забрались далеко в горы, не
вызывает удивления. Их преследовали аббасидские халифы и притесняли турки, не
разрешавшие выполнять им религиозные обряды, так как в основе вероучения
езидов не лежит Священное писание, признаваемое мусульманами, христианами и
иудеями.
В первую пятницу нового года устраиваются
религиозные игрища — таввафи.
В них принимают участие и
мусульмане, и христиане. Таввафи продолжаются целый месяц. Накануне праздника,
в четверг вечером, мужчины и женщины, старики и дети собираются на площади.
Ночью они выполняют свои традиционные обряды, а рано утром едят нарису — приготовленную в огромных котлах
пшеничную кашу с мясом и жиром.
В пятницу утром собираются музыканты. Они
играют на тонких деревянных дудках, бубнах и барабанах. Музыкантов одаривают
деньгами, а для пущей бодрости подносят им водку — араку в неглубоких медных
пиалах. Когда они пьют, пахучая водка стекает по их длинным усам и бородам.
Музыканты стоят в центре круга, а мужчины
в белых куфиях, в расширяющихся книзу шароварах и войлочных жилетках танцуют с
женщинами, взявшись за руки. Женщины езидов очень красивы, особенно когда
танцуют на празднике. Стройные, гибкие, закутанные в тонкую белую ткань,
расшитую бусинками, они напоминают огромных игрушечных кукол, плавно
двигающихся по кругу. Танцы продолжаются около трех часов, затем мужчины
вскакивают на
58
коней и, стреляя в воздух из ружей,
открывают скачки. Далее вновь начинаются танцы, на которых обязательно
присутствуют жена и другие члены семьи мира.
Таков он, маленький городок, прилепившийся
к горам на границе двух стран и живущий, по сути дела, в собственном времени,
весьма далеком от наших бурных дней.
59
ГЛАВА 3. ЯРЫМ-ТЕПЕ-2: ПОИСКИ И ОТКРЫТИЯ
...Посмотри, как быстро в жизни
Все забвенье поглощает!
Блекнут славные преданья,
Блекнут подвиги героев...
Генри У. Лонгфелло
ДВА ШЕДЕВРА
Современные археологи всегда работают в
поле по строго определенному плану, и конечно же они могут предугадать в
известных пределах общий характер своих будущих находок. Однако Его Величество
Случай, простое везение, невозможно не учитывать. Иные археологи и десять, и
двадцать лет ищут в земле материальное подтверждение своим научным гипотезам и
проходят буквально в пяти сантиметрах от желанной находки. С другой стороны,
очень часто какое-нибудь случайное открытие вызывает коренные перемены во всей
сложившейся системе взглядов на прошлое. Именно о таком случайном открытии и
пойдет ниже речь. Это произошло в апреле 1976 года на халафском телле
Ярым-тепе-2.
Весна того года была на северо-западе
Ирака холодной и хмурой. Частые грозы и ливни сильно мешали нормальному
ведению земляных работ. В глубоких провалах раскопов скапливалась дождевая
вода, раскисали и рушились глинобитные стены только что вскрытых шургатцами
древних построек. И тем не менее почти каждый день исследований в Ярым-тепе-2
приносил новые интересные открытия.
Бесспорно, основу наших находок составляют
массовые и, на первый взгляд, маловыразительные материалы. Это тысячи и тысячи
обломков древней глиняной посуды, орудия труда из кости и камня, остатки жилищ.
Именно они дают нам столь необходимую информацию о давно ушедшей жизни — безымянных
бесписьмен-
60
ных племенах и культурах, затерявшихся в
тысячелетних лабиринтах истории. Но где-то в глубине души каждый археолог,
выполняя свою повседневную и столь нужную работу, мечтает о какой-то необычной
и яркой находке, терпеливо ждет своего заветного часа. И такой звездный час
иногда действительно наступает.
День 11 апреля начался как обычно. С утра
было солнечно и ветрено. В северной стороне горизонта над горами собирались темные
дождевые тучи. Но на нашем халафском телле работа явно спорилась. Шургатцы
размеренно долбили остроносыми кирочками — кезмами плотную глинистую землю
культурного слоя, носильщики тут же уносили ее за пределы холма. Годами
отлаженный механизм ярымских раскопок действовал ровно и слаженно, и, дав
рабочим необходимые указания, я решил отправиться на разборочную площадку для
просмотра и упаковки ранее найденной керамики.
И вдруг часов в десять утра ко мне с
несвойственной ему резвостью примчался старик Мухаммед — один из наших
рабочих-шургатцев. Он возбужденно и громко повторял две короткие арабские
фразы: «Аку, куллиш! (Есть, целая!), Могаддес алиха! (Священная богиня!)». Я ничего не мог понять. Может быть, в раскопе стряслось
какое-нибудь несчастье — травма, змея, скорпион или другая напасть? Чего-чего,
а этой экзотики в Ярыме хватало с избытком. Быстро спустившись вниз, я увидел
среди столпившихся рабочих нашего уважаемого раиса — Халафа Джасима, который,
стоя на коленях, что-то лихорадочно выбирал из земли и бережно складывал на
кусок фанеры, служившей мне планшетом для чертежей. Лишь подойдя к нему на
несколько шагов, я разглядел обломки древней терракоты — фигурный глиняный
сосуд-флакон необычайно тонкой работы и прекрасного обжига. «Он — целый!» —
радостно объявил мне Халиф, имея в виду, что, хотя сосуд и раздавлен толщей
земли, он легко собирается, поскольку все его части в наличии. До нашей
экспедиционной лаборатории от раскопа было рукой подать, и вскоре флакон,
вымытый, высушенный и склеенный, предстал перед нами во всей своей красе.
Он был сделан в виде фигуры женщины —
богини-матери древних земледельцев Синджарской долины. Головы практически нет —
ее заменяет узкое горло флакона. Но вся фигура богини передана живо и
реалистично. Богиня показана в обычной для такого рода изображений позе —
поддерживающей руками снизу свои
61
груди (символ плодородия). Темно-коричневой,
почти черной блестящей краской, великолепно сохранившейся за прошедшие шестьдесят
с лишним веков, по светло-желтому фону нарисованы браслеты на руках,
татуировка, длинные волнистые волосы. Общая высота флакона — 25 сантиметров.
Он стоит на круглой плоской подставке.
Вместе с богиней лежали и другие
интересные предметы — резная каменная печать, каменная чаша, глиняный
расписной сосудик. Все они, включая и сам флакон, были намеренно разбиты еще в
древности. Затем их поместили в специально выкопанную небольшую ямку и
засыпали сверху, видимо для очищения, горячими углями и золой от костра. Это
был, бесспорно, какой-то сложный и очень важный для обитателей халафского
поселка ритуал, смысл и назначение которого остаются пока для нас совершенно непонятными.
Фигурный флакон — вещь уникальная:
аналогий ей нет ни на одном из известных науке месопотамских памятников V тысячелетия до нашей эры. Поражают необычайное совершенство и тонкость
художественного исполнения самой скульптуры. Ее можно с полным основанием
отнести к числу наиболее выдающихся произведений древнейшего искусства
северо-западного Ирака. Ведь до этого времени мы встречали здесь только грубые
и сильно стилизованные фигурки женских божеств, не идущие по своим художественным
достоинствам ни в какое сравнение с последней находкой. Наконец, чуть ли не
впервые мы получили возможность судить об украшениях и прическе халафских
женщин, живших без малого шесть с половиной тысячелетий назад.
Этот же полевой сезон принес нам и другую
необычную находку. В юго-западном углу раскопа, почти у самой его стенки, на
глубине 675 сантиметров от вершины телля, была обнаружена небольшая круглая
ямка. В ней, слившись в одну бесформенную массу, лежали разбитые глиняные и
каменные сосуды, а среди них — куски какой-то крупной керамической скульптуры.
Как и в предыдущем случае, эти предметы были засыпаны сверху углем и золой от
костра. Особое внимание обращала на себя терракотовая фигура какого-то зверя,
видимо служившая в древности курильницей. Впрочем, сначала мы нашли на дне ямки
только две большие, полые внутри, задние ноги и прилегающую к ним часть
туловища с тонким, коротким хвостом. Что это за фигура и каково было ее на-
62
значение — оставалось только гадать.
Подобные находки всегда вызывают у меня какую-то
злость или скорее обиду и на себя, и на свою науку — археологию. Говорим о
бурном развитии археологических исследований в Месопотамии на протяжении
последнего столетия. Говорим о своих открытиях и успехах. Но как ничтожно мало
знаем мы в итоге о древней культуре этой страны! Вот, например, копали мы в
течение восьми лет халафский телль Ярым-тепе-2. Задолго до нас другие
археологи, местные и иностранные, вскрыли еще около полудюжины халафских
холмов. И ничего подобного нашему глиняному зверю нигде не встречалось. Потом
вдруг, как от луча электрического фонарика в темной комнате, что-то осветилось,
замаячило вдали, показался на миг скрытый до того на протяжении тысячелетий
кусочек неведомой, давно ушедшей жизни и, поманив, пропал без следа. Однако все
же есть, видимо, на свете и наш, археологический, бог! Спустя несколько дней
при зачистке стенки раскопа шургатцы нашли и остальные фрагменты таинственной
терракотовой фигуры. После тщательной промывки и склейки всех найденных
обломков нам удалось полностью реставрировать скульптуру животного,
оказавшегося... прозаической свиньей. Это была полая внутри курильница,
имевшая около 40 сантиметров в длину и более 25 сантиметров в высоту. На спине
зверя помещался овальный в сечении раструб — наподобие чаши. Вся поверхность
скульптуры расписана сложными и красочными орнаментами.
Среди известных науке халафских памятников
в Сирии и Ираке ничего похожего пока не встречалось. Вероятно, уже в V тысячелетии до н.э. халафцы занимались разведением свиней, а само
это животное служило, по-видимому, объектом поклонения.
«ЗДЕСЬ ВСЕ БЫЛУЮ ЖИЗНЬ ХРАНИЛО...»
Полевой сезон 1975 года близился к концу.
На моем карманном календарике, в котором я, с упорством Робинзона, отмечал
каждый прожитый в Ярым-тепе день, стояло уже 12 мая. Еще две-три недели, и мы
будем дома, в весенней зеленой Москве! А пока продолжается повседневная и
нелегкая работа.
С утра было ветрено, пасмурно и прохладно.
Наскоро позавтракав, я побрел на раскоп. Чувствовал я себя неважно: ночью
из-за грозы и бури спать почти не пришлось, и теперь раскалывалась от боли
голова, свинцовой тяжестью наливались ноги.
63
Получив указания, неспешно принялись за
работу шургатцы и земленосы. Я же, усевшись на складной брезентовый стул, попытался
закончить начатый накануне чертеж. Но ветер и пыль быстро пресекли мои трудовые
поползновения, и почти метровую бумажную «простыню» с так и незаконченным
разрезом осевой бровки пришлось спрятать поглубже в планшет. В общем день
складывался явно неудачно. Предаваясь мрачным размышлениям о капризах и
вывертах ярымской погоды и зябко поеживаясь в своем потертом ватнике, я сидел в
самом дальнем, прикрытом от ветра уголке раскопа и с надеждой поглядывал на
небо. Солнце было где-то рядом, но пробиться сквозь плотную вату облаков не могло.
И именно в этот момент ко мне с загадочной
улыбкой подошел Халаф Джасим и сказал: «Бакшиш дохтур! Аку думья» (С вас причитается, доктор! Есть статуэтка). Оказывается,
пока я сидел в своем мрачном уединении, шургатец Адай нашел в заполнении маленькой
печки глиняную статуэтку — довольно схематично выполненный образ богини
плодородия. Острая кезма рабочего отбила лишь самый краешек головы-выступа
фигурки, и я легко реставрировал предмет, пропитав для верности слегка
отсыревшую поверхность глины жидким клеем-бутералью. За шесть предыдущих лет
мы нашли в этом телле лишь одну целую и два обломка глиняных фигурок. А в этом
сезоне — три, причем абсолютно целых. Теперь же передо мной лежал четвертый, и
едва ли не лучший из всех экземпляр древней скульптуры. Да, такая вещь
несомненно заслуживала бакшиш.
По давно сложившейся на
Ярым-тепе-2 традиции я сам раздавал рабочим туркманам и шургатцам бакшиш в виде разного рода русских сувениров, из
которых особенно ценились хохломские ложки и чашки, а также матрешки. Такой
подарок я преподнес и в этот раз.
Но с Рауфа Магомедовича Мунчаева мне
полагалось по той же неписаной, но неукоснительно соблюдавшейся традиции
получить символический бакшиш
в виде ящика
прохладительных напитков из лавок близлежащего Телль-Афара. Выяснилось, что наш
начальник все равно собирался ехать сегодня в город по делам, и бакшиш был незамедлительно обещан.
Экспедиционный ГАЗ-69,
латаный-перелатаный, но еще вполне дееспособный, вскоре исчез вдали, увозя
высокое руководство. А мое настроение несколько улучшилось, хотя пыль и ветер
по-прежнему не давали житья. И все же, можно было сказать, что этот
64
день удался на славу.
Через полчаса после отъезда Рауфа
Магомедовича другой наш шургатец — Хуссейн нашел погребение ребенка
девяти-десяти лет с двумя расписными глиняными сосудами. Умершего сожгли на
костре где-то в стороне. Затем ссыпали кости и угли в могильную ямку, запечатав
ее сверху глинобитным полом.
Потом из другого квадрата мне принесли
обломок глиняной детской игрушки. Взяв его, я вдруг с изумлением обнаружил на
поверхности вещицы явственный отпечаток детского пальчика. Видимо, ребенок,
которому надоело ждать, в нетерпении схватил только что вылепленную из сырой
глины игрушку, а при последующем обжиге оттиск его пальца был увековечен
навсегда. Мелкий бытовой штрих, дошедший до нас по воле случая из глубины
тысячелетий, часто способен сказать о давно ушедшей жизни куда больше, чем
пространные рассуждения современных историков.
Прекрасным завершением этого Парада-алле
необыкновенных находок явилось в тот день открытие первого на нашем телле мраморного
навершия круглой булавы со сквозным отверстием для деревянной рукояти. Булава
у древних земледельцев Месопотамии считалась символом верховной власти и
носилась только самыми уважаемыми и могущественными членами племени — старейшинами
и вождями.
ПЕЧИ ДРЕВНИХ ГОНЧАРОВ
Еще с момента открытия первых халафских
памятников на территории Северной Сирии и Ирака ученых волновал вопрос: с помощью
каких технических средств изготовляли халафцы свою прекрасную керамику? Если
ее обжиг осуществлялся на кострах или в примитивных очагах, то как в таком
случае объяснить поразительное совершенство и тонкость халафской гончарной
продукции?
И вот наконец настал день, когда мы смогли
ответить и на этот сложный вопрос. В нижних слоях древнего поселения
Ярым-тепе-2 удалось обнаружить сразу две прекрасно сохранившиеся глиняные печи
для обжига керамики. Круглые в плане, эти сооружения имели довольно сложное
устройство. Диаметр их достигал 1,8 метра. Печи состояли из двух ярусов:
нижнего, где находилась топка, и верхнего — собственно обжигательной камеры.
Ярусы отделялись друг от друга массивной глиняной плитой, в которой были устроены
округлые в сечении продухи. Именно через них, по специаль-
65
ным каналам, горячий воздух снизу
равномерно заполнял камеру обжига, создавая внутри очень высокую температуру —
порядка 1200 градусов по Цельсию.
Подобные сооружения, да еще столь хорошей
сохранности, на поселениях V тысячелетия до н.э. были обнаружены в
Ираке впервые. Сообщение об этом необычном открытии заинтересовало иракских
ученых. И вскоре нашу экспедицию посетили высшие руководители Директората
древностей страны: его директор — доктор Исса Сальман и генеральный инспектор
археологических раскопок — профессор Фуад Сафар. Все увиденное настолько
поразило наших гостей, что они решили сохранить для науки уникальные экспонаты
древней технической мысли. С помощью иракских специалистов-реставраторов одну
из печей — махину весом несколько сот килограммов — разрезали пилой на части,
бережно запаковали и доставили на машине в город Мосул. Там, в новом
великолепном здании местного музея, печь в считанные дни вновь собрали. И
случилось так, что я одним из первых смог вскоре увидеть этот необычный
экспонат уже не в сумрачных глубинах раскопа, а в ярко освещенном музейном
зале.
ЗАГАДКИ ТОЛОСОВ
«Давным-давно, много столетий назад, —
гласит старинное шумерское предание, — на Земле царили мир и покой. Не было
жалящих змей, не появлялись ядовитые скорпионы... Все люди говорили на одном
языке и жили в мире друг с другом. Не было страха и зависти. Никто не нападал
на соседа и не проливал его крови. Люди имели в изобилии пищу и одежду,
достававшиеся им без труда и усилий». И этот золотой век, по представлениям
шумеров, приходился как раз на те времена, когда в Месопотамии господствовали
раннеземледельческие культуры Халафа и Убейда.
Позднее библейские пророки единодушно
помещали здесь, в междуречье Тигра и Евфрата, знаменитый рай, в тенистых кущах
которого беззаботно гуляли когда-то Адам и Ева. Согласно библейской
хронологии, рай существовал примерно в V тысячелетии
до н.э., то есть опять-таки в период расцвета названных культур. И хотя
реальная жизнь людей той отдаленной эпохи, как мы знаем, меньше всего походила
на райскую, заметные сдвиги во всех областях духовной и материальной культуры
халафцев — факт несомненный.
66
Для халафского периода характерна резкая
перемена в облике жилых и хозяйственных построек. Вместо прямоугольных сооружений
предшествующей Хассуны (VI тысячелетие до н, э.) появляются круглые
в плане глинобитные дома с массивными стенами. Археологи называют их толосами
из-за сходства со знаменитыми купольными гробницами (правда, каменными) Греции
крито-микенского периода. Долгое время в науке шел спор о том, каково
действительное назначение этих странных на вид зданий. Одни ученые считали их
храмами и святилищами, другие — погребальными мавзолеями жрецов и вождей.
Только находки на Ярым-тепе-2 окончательно
доказали, что наиболее крупные толосы, диаметром пять-шесть метров, служили
жилищами. Внутри их нами были обнаружены очаги, жаровни, такие же, как на
Кавказе и в Средней Азии, глиняные печи-тануры для выпечки лепешек, различная
утварь, хозяйственный мусор — кости животных, угли, зола, черепки битой посуды.
Удалось реконструировать и сложное устройство крыши таких толосов. В одном из
зданий были найдены куски глиняной обмазки с четкими отпечатками вертикально
связанных снопов тростника. Следовательно, толосы имели высокую коническую
тростниковую крышу, которая обеспечивала быстрый сток дождевой воды и придавала
зданию устойчивость во время ветров и бурь.
А вскоре в ходе раскопок мы нашли в
глубинах холма черепки расписного глиняного сосуда, на поверхности которого
неизвестный древний художник тонкими уверенными штрихами темно-коричневой
краски запечатлел внешний вид типичного халафского толоса с высокой конической
крышей и цветущие деревья вокруг
него.
Жилые дома имели двери, деревянная рама
которых вращалась вокруг вертикальной оси благодаря специальному «подпяточному»
камню с углублением посередине. Высокие пороги таких дверей служили у местных
хозяек предметом особых забот. Они периодически подмазывали и подправляли их с
помощью глины и гипса. Узкие улочки-коридоры, имевшие часто менее одного метра
в ширину, соединяли отдельные постройки в общий архитектурный ансамбль —
причудливое и хаотическое скопление множества прямоугольных и круглых построек
различной величины и назначения. К жилым домам примыкали многочисленные
хозяйственные помещения. В них древние обитатели поселка хранили домашнюю ут-
67
варь, орудия труда, оружие, зерно
на ближайшие нужды, посуду. Для длительного хранения зерно после сбора урожая
ссыпали в огромные керамические сосуды — хумы, врытые в землю, или же в глубокие зерновые ямы с глиняной обмазкой
внутри.
ВО ВЛАСТИ ХОЗЯЙСТВЕННЫХ ЦИКЛОВ
В древнешумерских преданиях есть
примечательный рассказ о том, как бог воздуха Энлиль — глава местного пантеона
— решил устроить на Земле процветание и изобилие. Для этого он сотворил двух
братьев — Эмеша (Лето) и Энтена (Зиму), дав каждому из них определенные
задания. О сути их говорят следующие строки: Энтен заставил овцу рожать ягнят,
а козу рожать козлят, Корову и быка заставил размножаться, дабы сливок и молока
было в изобилии,
На равнине он радовал сердце дикой козы,
осла и барана, Птицам небесным велел на обширной Земле вить гнезда, Рыбам
морским велел в зарослях тростника метать икру, Пальмовые рощи и виноградники
он заставил давать в изобилии мед и вино.
Деревья, где бы они ни были посажены, он заставил
плодоносить,
Сады он одел в зеленый убор, украсил их
пышной растительностью,
(Он) умножает зерно, брошенное в
борозды... Эмеш сотворил деревья и поля, расширил хлевы и овчарни, В хозяйствах
он умножает урожай обильный, наполняет житницы доверху...
Так в поэтической форме перед нами
предстают все основные виды хозяйственной деятельности древнего населения Южной
Месопотамии в IV—III тысячелетиях до
нашей эры. Это земледелие, скотоводство, охота, рыболовство, садоводство и др.
Но точно такую же картину можно было увидеть в тот период и на севере страны,
в Северной Месопотамии, где для того, чтобы взошли посевы вполне хватало
дождевой влаги зимнего сезона. По-видимому, хозяйство обитателей этих мест вряд
ли сколько-нибудь существенно отличалось от земледельческо-скотоводческой экономики
халафских племен V тысячелетия до н. э. Так было и в Синджарской долине. Она и
сейчас — сплошное изумрудное поле,
68
засеянное пшеницей и ячменем. А обилие
древних теллей, разбросанных вдоль вади (высохших
русел рек), красноречиво говорит о давних земледельческих традициях населения
этого района.
Благодаря большому количеству находок на
халафском поселении Ярым-тепе-2, рассказывающих о древнем земледелии, мы в состоянии
восстановить теперь почти весь цикл сельскохозяйственных работ той далекой
эпохи — от жатвы до конечной обработки продуктов. Ячмень и пшеницу (их
обугленные зерна сохранились в некоторых глиняных сосудах и ямах) жали серпами,
в костяную или деревянную рукоять которых прикрепляли битумом или смолой
тонкие пластинки кремня и обсидиана. Полученное зерно клали на слегка вогнутые
базальтовые каменные плиты и перемалывали тяжелыми круглыми валиками из того
же камня. Для приготовления теста использовали специальные глиняные тазы с
низким бортиком. Лепешки — тонкие и плоские, похожие на современные чуреки, —
пекли в глиняных печах-танурах.
Другим важным видом хозяйственной
деятельности у жителей халафского поселка Ярым-тепе-2 было скотоводство. Они
разводили коров и быков, овец, коз и свиней. Во всяком случае мы находили в
семиметровой толще культурного слоя и кости домашних животных, и изображения
некоторых из них в виде глиняных статуэток и скульптур. Были там и кости диких
животных и птиц — газели, горного кабана, крупных дроф, гусей, рыб. Следовательно,
немалую долю в рационе халафцев составляли продукты охоты и рыболовства. Не
следует сбрасывать со счетов и собирательство диких трав, кореньев, грибов,
плодов и семян.
Впрочем, эра собирательства в Синджарской
долине отнюдь не ушла в прошлое. Ранней весной, в первые погожие дни, когда после
обильных ливней степь одевается в красивый зеленый наряд, там появляются группы
женщин и детей из близлежащих деревушек и селений. Вооружившись короткими
палками с острыми железными наконечниками, они пестрыми стайками бродят по
полям и вади, густо поросшим травой и цветами, в поисках съедобных кореньев,
трав и земляных грибов — чими.
Собирают они и различные
лекарственные травы.
В район Ярым-тепе, где особенно много
древних теллей и целых два вади, часто приезжают на машинах или приходят пешком
на эту своеобразную грибную охоту даже жители города Телль-Афара. Трофеи этой
охоты можно увидеть потом на шумных база-
69
pax многих иракских городов.
Стоит ли удивляться тому, что и наши
рабочие в обеденное время в дополнение к своей скудной пище (лепешки, финики,
лук) рвут прямо на склонах телля эти травы и едят их в неимоверном количестве.
Таким образом, жизнь древних халафских
земледельцев нельзя назвать легкой. Все зыбкое равновесие их существования
зависело от величины собранного урожая и поголовья домашних животных. Именно
поэтому они с таким неподдельным усердием поклонялись природным стихиям, от
которых, по их убеждению, зависело плодородие полей, а следовательно, и сама
человеческая жизнь.
Мы не раз находили при раскопках
Ярым-тепе-2 крохотные, до блеска отполированные каменные топорики-амулеты, с
помощью которых древние земледельцы пытались защитить себя от смертельных
ударов стрел молний, посылаемых разгневанным богом грозы. Но самым главным
божеством, олицетворяющим плодоносящие силы природы, была у халафцев,
бесспорно, богиня-мать. Она обычно изображалась (если не считать уникального
флакона-скульптуры) в виде вполне земной, крепкой и полной женщины, с намеренно
подчеркнутыми признаками пола.
Свои помыслы и чаяния древний земледелец
запечатлел и в виде орнамента на глиняной посуде: волнистые линии и зигзаги —
символ воды, ромбики и квадраты с точками внутри — засеянное поле, круг с
лучами и точками вокруг — солнце, косые и вертикальные линии, как бы падающие
сверху вниз, — потоки дождя, кресты, розетки, лепестки — символ цветущей
растительности. Иногда на поверхности изящных халафских ваз встречаются изображения
всевозможных зверей и птиц: грифов, нападающих на оленей, леопарда, грозно
поднявшегося на задних лапах, большой, похожей на сазана, рыбы, змеи — да еще
какой! Настоящей царицы змей! Я был просто потрясен, когда среди грубых
добытых за день черепков вдруг увидел фрагмент изящной чаши со светло-желтой
гладкой поверхностью. На ней блестящей черной краской с удивительным реализмом
была изображена мрачная фигура кобры с раздувшимся от гнева капюшоном. Не знаю,
водились ли в этих местах шесть-семь тысячелетий назад настоящие кобры, но
сейчас их, слава богу, здесь нет. Впрочем, других ядовитых рептилий, например
щитомордника и гадюки степной, в Ярым-тепе хватает и в наши дни. И случайные
встречи с ними не всегда кончаются для
70
человека благополучно. Во всех окрестных
деревушках вам расскажут немало поучительных историй об укушенных змеей и даже
погибших от яда людях. Особенно много жертв среди непоседливых детей и
подростков.
Стоит ли удивляться, что человек всегда
ведет здесь со змеями беспощадную борьбу, борьбу на уничтожение. Однажды я сам
был свидетелем такого случая. У нас на раскопках рабочие откопали в заброшенной
старой норе живую гюрзу — опаснейшую, ядовитую тварь, толстую, около метра
длиной, с маленькой треугольной головкой. Стояла прохладная погода. И змея
была какая-то вялая и неагрессивная. Рабочие, вооружившись лопатами и палками,
столпились вокруг полусонной рептилии и для забавы стали довольно беззлобно
тыкать ее со всех сторон, кто чем придется. И вдруг Аббас Бабанет, самый
оборванный и тщедушный из всех наших земленосов, человек старый и больной,
весь набычился, рассвирепел и, схватив острую штыковую лопату, буквально за
несколько секунд изрубил змею на куски. Кто знает, может быть, в его роду тоже
были укушенные змеей?
КОНЕЦ — ВСЕМУ ДЕЛУ ВЕНЕЦ
Работы на Ярым-тепе-2 продолжались уже
восьмой год. Все глубже уходили в толщу древнего холма строгие квадраты раскопов.
Вот пройдено пять метров культурного слоя (если считать от вершины телля — так
называемой нулевой точки), шесть, шесть с половиной, а находки все идут и идут,
и притом какие находки! Нижние напластования холма — самые интересные для
исследователя, ведь это начальная стадия в жизни древнего поселения. Именно
здесь первые халафские колонисты заложили фундаменты своих домов и святилищ.
Именно сюда, к материку, уходят и основания многих ям, хранящих на дне
интереснейшие наборы наиболее древних вещей.
С большим нетерпением ждали все мы — и
археологи, и рабочие — появления в раскопе материка — слоя земли, который не
содержит следов человеческой деятельности. Наконец в 1975 году в одном из
десятиметровых квадратов нашего раскопа на глубине 680 сантиметров от вершины
холма мы вышли на материк. И можно понять нашу общую радость, когда, словно с
каравеллы первопроходцев эпохи Великих географических открытий, вдруг раздался
громкий крик Халафа Джасима: «Джабалия, дохтур! Мия биль
71
мия, аку джабалия!» (Материк, доктор! Несомненный материк!).
Потом материк появился и на других
участках. Работы на огромном, в 600 квадратных метров, раскопе явно близились
к концу. Наконец-то итоги восьмилетних работ на халафском телле Ярым-тепе-2
предстали перед нами особенно внушительно и наглядно: пробита вся
многометровая толща культурного слоя, и история одного безыменного
земледельческого поселка на севере Месопотамии читалась теперь нами достаточно
уверенно.
И если бы меня спросили тогда о наиболее
сильном моем впечатлении от зрелища раскопанного телля, то я без колебаний
ответил бы так: стабильность и преемственность в развитии культуры халафского
поселка на всем протяжении его существования. А существовал он по меньшей мере
два или три столетия. Большие толосы возводили всегда примерно на одном и том
же месте, определенном традицией, так что если посмотреть на высокую стенку
борта раскопа, то они образуют как бы единую колонку, незначительно отклоняясь
в ту или иную сторону. Точно так же жители поселка совершали в одном
определенном месте захоронения умерших детей, рыли хозяйственные ямы, возводили
печи для обжига керамики. Налицо преемственность в формах и орнаментации
керамики, домостроительства, ритуалах.
Но самое поразительное состоит в том, что
очень близкий хозяйственно-бытовой уклад жизни мы можем и по сей день наблюдать
в многочисленных мелких деревушках, окружавших наш телль в Ярым-тепе: здесь и
сходные с древними глинобитные дома из сырцового кирпича, и куполообразные печи-тануры
для выпечки хлеба, и отдельные приемы хозяйственной деятельности. Именно эта
удивительная живучесть древних культурных традиций и позволяет нам сейчас
совершить увлекательное путешествие во времени и с помощью ученых перекинуть
невидимый мост в ту отдаленную эпоху, когда на туманном горизонте
месопотамской доистории появились первые оседлые культуры земледельцев.
ХАССУНА И ХАЛАФ: ПРОБЛЕМА ВЗАИМОСВЯЗИ
После того как археологи выявили и
частично раскопали несколько памятников хассунской и халафской культур, возник
вопрос об их соотношении во времени и пространстве. Собственно говоря, с
самого начала считалось, что хассунские телли — более ранние, нежели халафские.
Но точный их хронологический диапа-
72
зон и взаимосвязи долго оставались неизвестными.
Наши работы в Ярым-тепе на холмах номер
один и номер два отчетливо показали, что между Хассуной и Халафом не было никакой
культурной преемственности. Налицо — полная и резкая смена одной, более ранней
традиции (хассунской) другой — пришлой и чуждой (халафской). Эти различия
проявляются и в разной по стилю керамике, в типах статуэток, в характере
домостроительства (прямоугольные хассунские и круглые халафские жилища). Более
того, на вершине холма Ярым-тепе-1 был обнаружен могильник халафского времени,
с типично халафскими вещами. Естественно, что появиться там он мог только в том
случае, если хассунское поселение было уже давно заброшено.
Позднее мне удалось обнаружить остатки
небольшого хассунского телля под мощной толщей отложений холма Ярым-тепе-2. В
1976 году, когда наши работы на этом халафском поселении подходили к концу, в
самой южной части раскопа на значительной глубине среди типично халафской
керамики стали вдруг попадаться отдельные черепки хассунской глиняной посуды.
Я тщательно фиксировал каждую такую находку, и вскоре картина прояснилась: все
хассунские черепки были найдены на глубине от 540 сантиметров и ниже и только
вдоль южной кромки раскопа. Далее счастливый случай позволил нам наткнуться на
целую вымостку из крупных фрагментов хассунской керамики размерами примерно
один метр на 70 сантиметров непосредственно в «предматериковом», нижнем слое.
Это могло означать лишь одно: наш раскоп задел, вероятно, южную кромку более
раннего хассунского холма сравнительно небольших размеров. И проверить данную
идею можно было только с помощью дополнительных исследований.
Полевой сезон 1976 года подходил к концу.
Через две недели нам предстоял отъезд на родину. И я решил сделать скачок на
25—30 метров к югу от основного раскопа и заложить там пробный шурф. Холм
здесь уже почти заканчивался, и мощность культурного слоя составляла чуть
более двух метров от поверхности до материка. Стратиграфические шурфы копаются
археологами обычно «по штыкам», или по искусственным слоям, на высоту штыковой
лопаты, то есть на 20—25 сантиметров. Верхние три штыка в моем шурфе содержали
керамику нововавилонского и парфянского периодов (VII век до н.э. — начало н.э.), потом пошел халафский материал. Первый
хассунский черепок попался только в шестом штыке. С восьмого штыка Хассуна
стала яв-
73
но преобладать над Халафом. Потом мы
наткнулись на довольно мощную стенку круглого здания — толоса, под которым шел
тонкий слой, содержавший только хассунские находки. Итак, цепь доказательств
сомкнулась. Наш многолюдный халафский поселок возник не на ровном и пустом
месте. Его первые жители выбрали в духе чисто месопотамских традиций для
закладки своих жилых домов небольшой холмик, стоявший на берегу ручья и
скрывавший в своей глубине остатки скромного хассунского поселения.
Вечером, накануне отъезда, я пришел
проститься и с раскопом, и с шурфом. На черном, как бархат, небе зажглись
крупные и яркие южные звезды. Круглая луна была в полной силе и посылала на
притихшую степь призрачный белесый свет.
Подойдя к краю раскопа и заглянув вниз, я
замер от восторга и удивления. Столь обыденные в дневное время остатки
глинобитных построек халафского поселка вдруг волшебным образом преобразились.
Их стены отбрасывали теперь глубокие черные тени, а серебристый лунный свет
придавал всей картине какой-то сказочный, почти нереальный вид. И жалкие руины
показались мне призраками, посланцами былой жизни неведомого нам народа, его
культуры. И все же в этом было что-то знакомое, общечеловеческое: ведь если
европейская культура испытала на себе сильное (хотя и не прямое) воздействие
месопотамской цивилизации, то истоки последней следует искать в Хассуне, Халафе
и Убейде! И в полном соответствии с моим торжественно-восторженным настроением
в памяти вдруг всплыли чеканные строфы брюсовских стихов:
Торжествен голос царственных развалин,
Но словно Стикс, струится черный Нил.
И диск луны, прекрасен и печален.
Свой вечный путь вершит над сном могил.
Но холм Ярым-тепе-2, раскопки которого
были полностью завершены в 1976 году, — это лишь один из нескольких памятников
древности, исследованных советскими археологами в Синджарской долине.
Неподалеку находится более ранний телль — поселение Ярым-тепе-1, относящееся к
хассунской культуре. Именно этот холм и был в течение многих лет главным
объектом работ нашей экспедиции.
К западу от урочища Ярым-тепе найдены и
раскопаны еще два интереснейших памятника ранних земледельцев Ирака — Телль-
74
Сотто и Кюль-тепе. Наконец, в 1978 году, в
десяти километрах к северо-западу от нашего лагеря, на стыке предгорий и равнины,
был обнаружен совершенно уникальный памятник докерамической эпохи —
Телль-Магзалия, существовавший, по предварительным данным, в VIII — VII тысячелетиях до н. э. Именно в результате этих полевых
исследований нам удалось воссоздать в общих чертах непрерывную цепь развития
местных земледельческо-скотоводческих культур, от их начальных этапов
(Магзалия, VIII тысячелетие до н.э.) и до порога цивилизации (убейдские
слои телля Ярым-тепе-3, конец V—IV тысячелетие до н.э.). Об этом и пойдет речь в следующей главе.
Пока же следует сказать несколько слов об общем значении многолетних работ
советской археологической экспедиции в Северной Месопотамии.
НА ГЛАВНОМ ПЕРЕКРЕСТКЕ МИРОВОЙ АРХЕОЛОГИИ
«С представлением об Ираке, — писал
академик Е.Н.Павловский, посетивший страну в 1943 году, — невольно связываешь
воспоминания юношеских лет, когда на уроках истории Месопотамия, ограниченная
легендарными реками Тигром и Евфратом, трактовалась как колыбель человечества.
Если такое утверждение исторически и недоказуемо, так как оно основывается
только на верованиях и преданиях, то всё же нельзя не испытать глубокого
интереса и уважения к этой земле, которая в седой древности была центром
человеческой культуры, где создавались и гибли сказочные царства, где почва
напоена потом и кровью несчастных поколений, где созидались такие столицы
мира, как Вавилон, где красовались невоссоздаваемые сады Семирамиды».
С тех пор как были сказаны эти слова,
прошло свыше четырех десятилетий, и если вплоть до 50-х годов утверждение о приоритетной
роли древней Месопотамии в развитии мировой цивилизации действительно
основывалось преимущественно на легендах и преданиях, то теперь положение
заметно изменилось. Опираясь на многочисленные археологические находки, мы
можем сейчас уверенно говорить о том, что именно древние обитатели Северного
Ирака первыми в мире научились земледелию и скотоводству, построили постоянные
поселки из деревянных, глиняных и каменных домов, заложили прочный фундамент
для успешного развития многих сторон материальной и духовной культуры
человечества. В конце IV тысячелетия до н.э. на юге Месопотамской
равнины по-
75
являются и первые на нашей планете
раннеклассовые города-государства, с их монументальной архитектурой,
письменностью и календарем, писаными законами, литературой и искусством. «При
этом следует учитывать, — подчеркивают P.M. Мунчаев и Н.Я. Мерперт, — безусловно
первичный характер месопотамского очага цивилизации, экономические, социальные
и культурные явления которого оказались результатом прежде всего внутренних
процессов, не нарушавшихся и не искаженных решающими сторонними воздействиями.
Все это позволяет говорить об особом значении материалов Месопотамии для
разработки коренных проблем древнейшей истории человечества, для изучения
основных ее закономерностей».
Неудивительно, что территория Ирака всегда
привлекала самое пристальное внимание археологов всего мира, что именно там археологические
исследования велись постоянно, начиная с 40-х годов прошлого века. Особенно
большой вклад в развитие месопотамской археологии внесли тогда ученые Англии,
Франции и Германии. С первых десятилетий XX столетия к ним присоединились археологические экспедиции США, а в
60-е годы — Япония и Италия. Бурно развивалась в последнее время и собственно
иракская археология. Все это позволяет достаточно четко представить себе ту
сложную ситуацию, с которой столкнулась в стране прибывшая туда впервые
советская археологическая экспедиция. С одной стороны, давно и прочно
утвердившиеся на древней иракской земле западноевропейские и американские
научные учреждения, с их колоссальным практическим опытом ведения полевых
работ в Ираке и великолепным знанием страны, ее рельефа, климата, населения и
национальных особенностей, а с другой — абсолютно новое и незнакомое для советской
археологической науки предприятие: многолетняя экспедиция в один из главных
центров мировой археологии. И вся сложность ситуации состояла здесь отнюдь не
в жесткой конкуренции с нашими западными коллегами и не в том, что старожилы
«месопотамского археологического дома» могли отнестись к нам с неприязнью.
Напротив, помимо иракских официальных лиц нам охотно помогали английские
археологи, и прежде всего руководитель раскопок английской экспедиции в
соседнем с Ярым-тепе ассирийском городище Телль-эль-Римах профессор Кембриджского
университета Дэвид Оатс и его жена Джоан Оатс, тоже Дипломированный археолог.
Именно они помогли двум Николаям
76
— Мерперту и Бадеру — выбрать в 1968 году
весьма перспективный объект для будущих раскопок нашей экспедиции — древние
телли в урочище Ярым-тепе. Они щедро делились с нами своим богатым опытом.
После отъезда Оатсов на родину другие английские исследователи, продолжавшие
работать в северо-западных районах Месопотамии, также поддерживали с нами
регулярные дружеские
контакты.
Сложность наших первых шагов на ниве
месопотамской археологии заключалась в том, что мы просто не имели права
потерять свое лицо перед другими иностранными экспедициями, работать менее
успешно, чем они. И надо сказать, что свои «археологические» университеты в
Ираке мы прошли достаточно быстро и хорошо. Видимо, здесь сыграл свою роль и
общий, весьма высокий уровень профессиональной подготовки всех членов
экспедиции, их энтузиазм, готовность учиться всему новому и полезному, работать
самозабвенно, не считаясь со временем и с затратой сил. Об уровне
профессиональной квалификации нашего научного состава красноречиво
свидетельствует такой факт: к 1980 г. из восьми научных работников экспедиции
(девятым был шофер) четверо были докторами и четверо — кандидатами
исторических наук. Подобной концентрацией научных сил не могла похвалиться ни
одна другая экспедиция — будь то советская или иностранная.
Уже по прошествии первых двух-трех полевых
сезонов стало ясно, что свой самый трудный экзамен в целом мы выдержали. И
здесь немалую роль сыграл уникальный практический опыт и обширные научные
познания нашего главного специалиста по Востоку — Олега Георгиевича
Большакова. Он — единственный из нас — много лет раскапывал сырцовую
архитектуру в Пенджикенте, раннесредневековом городе в Таджикистане. Ему же
принадлежат большие заслуги и в выработке надежной методики полевых работ на
наших ярымских теллях: разбивка их поверхности на большие квадраты со стороной
десять метров, разделяющиеся внутри на пятиметровые и двух с половиной
метровые «квадратики»; определение толщины бровок; наконец, обучение нас
искусству улавливать зыбкие контуры сырцовых стен в многочисленных и хорошо
зачищенных разрезах-бровках.
Внесли свою лепту в общие успехи
экспедиции и другие участники. Прежде всего руководители — Рауф Магомедович
Мунчаев, с его богатым опытом исследований памятников Закавказья, и Ни-
77
колай Яковлевич Мерперт, исколесивший к
тому времени половину Евразии и копавший в Нубии, на севере Африки.
Одним словом, дела советской
археологической экспедиции в Ираке пошли со временем совсем неплохо, о чем
наглядно свидетельствовали и наши находки, и пристальное внимание к нам со
стороны зарубежных коллег. Благодаря раскопкам в Синджарской долине, мы
получили возможность познакомиться со всеми крупнейшими западными
специалистами в области месопотамской археологии, многие из них посетили наш
экспедиционный лагерь в Ярым-тепе. Здесь побывали, например, известный
английский археолог автор фундаментальной монографии «Археология Месопотамии»
Сетон Ллойд, руководитель английской экспедиции в Умм-Дабагийе доктор Дайяна
Хельбек (Киркбрайд), глава Немецкого археологического института в Багдаде
доктор Юрген Шмидт (ФРГ), профессор Фудзи из Токийского университета и многие
другие. В Ираке мы познакомились с крупнейшим американским
археологом-востоковедом профессором Робертом Мак-Адамсом. Через совместные
советско-американские симпозиумы по археологии Ближнего Востока и Средней Азии
мы установили прочные научные контакты с Робертом Брейдвудом (Чикагский
университет), Робертом Дайсоном (музей Пенсильванского университета г.
Филадельфии), К.К. Ламбергом-Карловски — директором музея Пибоди (Гарвардский
университет, г. Кембридж, шт. Массачусетс) и другими. Я не говорю уже о ведущих
иракских археологах — Фуаде Сафаре, Тарике Мадлуне, Иссе Сальмане, Фавзи Рашиде
и других, неоднократно посещавших наши раскопки и принимавших нас в Багдаде.
Словом, опыт международного научного сотрудничества, полученный нами благодаря
полевым исследованиям на иракской земле, и разнообразен, и поучителен. Особенно
часто мы общались с теми экспедициями, которые работали поблизости, — в
Телль-эль-Римахе и в Умм-Дабагийе. Незабываемые встречи с дружескими шутками и
розыгрышами, песнями и праздничным столом приурочивались к нерабочим дням..
Так, однажды приехавших к нам англичан из
экспедиции Дэвида Оатса встретил неожиданный сюрприз: в доме на стенах нашего
«салона» висели длинные полосы коричневой оберточной бумаги с живописными
картинами кисти (вернее, черного фломастера) нашего признанного мастера
художественного жанра Володи Башилова. Уверенными и точными линиями на
рисунках были показа-
78
ны силуэты ассирийского Телль-эль-Римаха и
наших двух Ярымов — первого (хассунского) и второго (халафского). Каждый холм
в виде своей эмблемы имел наиболее яркий из найденных там древних предметов:
Ярым-тепе-1 — хассунская статуэтка, Ярым-тепе-2
— обломок сосуда с фигурами двух
леопардов в геральдической позе и т. д. Еще более выразительно воплотил наш
ярымский живописец идею дружбы и сотрудничества между советскими и английскими
археологами: у подножия Телль-эль-Римаха был изображен ассирийский вельможа
или царь в богатой одежде с длинной, тщательно завитой бородой. Он дружески
протягивал руку какому-то странному субъекту — в одних трусах и высоких
кирзовых сапогах с каменным топором на плече. При ближайшем рассмотрении
быстро выяснилось, что художник «совершенно случайно» придал данному персонажу
черты портретного сходства с Олегом Большаковым — те же очки с толстыми
стеклами и непокорная
густая шевелюра.
Приехавших к нам на 1 Мая молодых англичан
во главе с почтенной седовласой леди Дайяной Хельбек (Киркбрайд), встретил
почетный караул, не менее экзотичный, я думаю, чем гвардейцы у Вестминстера.
Когда лендроверы подкатили к нашему глинобитному дому, пять дюжих молодцов
(почти весь рядовой научный состав экспедиции), одетых в длинные брезентовые
плащи с капюшонами и кирзовые сапоги, выстроились в ряд у дверей с мерными
деревянными линейками вместо винтовок. Стоявший на правом фланге двухметрового
роста Николай Бадер скомандовал: «На караул!», и мы замерли, как заправские
солдаты, в напряженно-почтительной позе. Потрясенные гости на минуту застыли.
Потом раздался хохот, и начались лихорадочные поиски оставшихся в машинах
фотоаппаратов. Но ярымская гвардия, не пожелав позировать «надменным бриттам»,
по команде Бадера, с пением знаменитой «Взвейтесь, соколы, орлами...» быстро
удалилась в палатки для переодевания. Встречу англичане вспоминали много лет
спустя.
79
ГЛАВА 4. У ИСТОКОВ ЦИВИЛИЗАЦИИ
И все в себе былую жизнь таило,
Иных столетий пламенную дрожь.
В.Я. Брюсов
НЕОЛИТИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
«Огромна роль Ближнего Востока в мировой
истории, — пишет известный археолог В.М. Массон. — Цивилизации Шумера, Египта,
Ассирии, Вавилона с полным правом открывают золотую книгу величайших достижений
человечества. Но последние открытия показали, что этот приоритет восходит к
еще более отдаленному прошлому, когда в глубине пещер и в шалашах закладывался
подлинный фундамент цивилизации, ее экономическая основа. Как показывают
новые материалы, именно на территории Ближнего Востока в X—VIII тысячелетиях до н.э. безвестные новаторы
сделали первые шаги по пути создания экономики нового типа».
Еще каких-нибудь 30—40 лет назад все
солидные научные монографии и статьи по археологии Месопотамии хранили полное
молчание о начальных этапах дописьменной (дошумерской) истории Ирака.
Археологические работы велись здесь главным образом на юге страны, на
Месопотамской равнине, то есть там, где древнейшие находки, если даже они
имелись, были погребены под мощными аллювиальными отложениями. Крайне
ограниченные раскопки самых нижних слоев в нескольких теллях дали археологам
некоторые исходные материалы для создания самой общей схемы развития
раннеземледельческих доисторических культур, предшествовавших появлению
шумеро-аккадской цивилизации (Хассуна, Халаф, Убейд). Но все они относились уже
ко вполне сложившимся оседлым земледельческим обществам и занимали во времени
не более чем 2500 лет, если считать от момента появления в конце IV тысячелетия до н.э. в междуречье Тигра и Евфрата первых шумерских
городов-государств. Ранняя доистория Месопота-
80
мии — заря ее земледельческой эры —
оставалась до недавних пор
практически неизвестной.
Становилось все более очевидным, что
именно в этот темный период (между мезолитом, то есть 12—10 тысяч лет до н.э.,
и сложением Хассунско-Самаррской культуры в 6-м тысячелетии до н.э.) в ряде
областей Ближнего Востока, в зоне так называемого Плодородного полумесяца,
происходили те крупные процессы и изменения, которые, в конечном счете, привели
к формированию основ земледельческо-скотоводческого хозяйства и всего уклада
оседлой жизни в регионе. Между этим последним периодом и периодом,
предшествующим ему, лежит весьма важная качественная грань — человечество
впервые смогло перейти от простого присвоения продуктов природы с помощью
охоты, рыболовства и собирательства к производству пищи (земледелию и
скотоводству).
Фридрих Энгельс называет этот переломный
момент в жизни древнего человека первым крупным общественным разделением труда,
подразумевая под этим выделение из массы охотников и собирателей
земледельческо-пастушеских племен. Некоторые зарубежные археологи, вслед за
англичанином Гордоном Чайлдом, употребляют для обозначения того же эпохального
события термин неолитическая революция. Последний, возможно, несколько непривычен
по форме, но зато очень точно отражает всю важность совершившегося переворота,
связывая его к тому же с определенной археологической эпохой — неолитом.
Неолитическая революция, вернее, ее кульминационный момент характеризуется
появлением в жизни людей трех новых значительных элементов: земледелия и
скотоводства (как основы хозяйства), постоянных поселков из наземных жилищ и
изготовления глиняной посуды. Земледелию отводится при этом решающая роль,
поскольку керамика, считавшаяся ранее одним из основных признаков неолита,
встречается далеко не у всех ранних земледельческо-скотоводческих общин, но в
то же время знакома многим племенам охотников и собирателей. Таким образом,
переход от присвоения готовых продуктов природы к их производству бесспорно
стал одним из решающих событий в истории человечества. В результате
неолитической революции резко изменились условия развития человеческой
культуры, изменилась окружающая человека природная среда, да и сам он, как
биологическое и социальное существо, подвергся заметной трансформации.
81
Итак, мы знаем теперь и место действия
неолитической революции — Ближний Восток (зона «Плодородного полумесяца»), и
ее время — X - VI тысячелетия до н.э. Однако число вопросов
и загадок от этого отнюдь не уменьшается. Что заставило охотников и
собирателей Ближнего Востока культивировать некоторые растения и одомашнивать
животных? В какой природно-географической среде происходил неолитический
переворот? Каков был специфический механизм этого перехода от традиционных форм
добывания пищи к новым, более прогрессивным? Сколько очагов производящего
хозяйства возникло первоначально в указанном регионе — один, два, несколько?
«Переход к земледелию и скотоводству, —
отмечает В.М. Массон, — был обусловлен как благоприятным экологическим фоном,
так и предпосылками, складывающимися в среде самого человеческого общества. К
числу последних следует отнести достаточно высокий уровень техники и зачатки
положительных знаний, развитое охотничье-собирательское хозяйство, значительную
плотность населения, затруднявшую экстенсивное использование охотничьих
угодий. Возможно, в ряде областей имел место даже кризис охотничьего промысла.
Только сочетание этих факторов приводило к сложению экономики нового типа».
Природный фактор на разных стадиях
неолитической революции играл далеко не однозначную роль. На раннем этапе
выделяются области, природные условия которых всемерно способствовали
возникновению земледелия и скотоводства. Это были прежде всего места,
благоприятные для жизни человека и обладавшие исходными естественными
ресурсами растений и животных, годных для одомашнивания. Неудивительно поэтому,
что все ранние памятники эпохи неолитической революции приурочены на Ближнем
Востоке к строго определенным природным зонам. Таков был, например, дубово-фисташковый
лесной пояс в горах и предгорьях Загроса, в Иракском Курдистане, на высоте от
600 до 1350 метров. Именно здесь находилась область естественного произрастания
многих видов диких злаков, включая пшеницу и ячмень, а также бобовых. Общего
количества годовых осадков было вполне достаточно для развития богарного
земледелия. Здесь же, судя по находкам костей на некоторых местных стоянках и
поселениях, обитали и многие виды полезных животных: козел, баран, кабан и
дикий бык.
82
Отчетливые следы этих ранних
охотничье-собирательских групп с зачатками новой экономики были найдены в 50-х
годах на севере Ирака, в горных районах Курдистана американскими археологами
Робертом Брейдвудом и Ральфом Солецки. Последний, после сенсационных открытий
неандертальских захоронений в пещере Шанидар, обнаружил неподалеку от входа в
пещеру открытую древнюю стоянку — Зави-Чеми-Шанидар. Она, по данным радиоуглеродных
анализов, относится примерно к 9-му тысячелетию до н.э. Исследователи обратили
внимание на необычайное обилие костей животных в слое стоянки. Лабораторный
анализ показал, что подавляющее их большинство принадлежит овцам. Причем три
пятых всех особей были моложе одного года. Это бесспорно свидетельствует о
том, что овцы были уже домашними: молодых ягнят забивали, чтобы можно было
доить маток.
Большой интерес представляет и комплекс
орудий труда из Зави-Чеми-Шанидара: грубые каменные зернотерки, шлифованные
топоры, серпы в виде кремнёвых ножевидных пластин-вкладышей, прикрепленных к
костяной рукояти с помощью битума или смолы. Мы не знаем, какие именно злаковые
растения жали этими серпами жители стоянки. Неизвестно и то, были ли эти злаки
дикими или культурными. Тем не менее первые шаги к формированию новой
производящей экономики земледельческо-скотоводческого типа представлены здесь
достаточно четко.
Еще более важными оказались результаты
многолетних работ большой археолого-ботанической экспедиции во главе с Р. Брейдвудом
в Иракском Курдистане (проект «Ирак—Джармо»). Впервые в истории ближневосточной
археологии геологи, климатологи, зоологи и ботаники предприняли совместно с
археологами комплексное исследование природной среды, окружавшей первобытного
человека. Их открытия позволили сделать вывод, что экология того времени
существенно отличается от современной.
Вот как описывает Р. Брейдвуд древний
ландшафт этого края: «Есть все основания полагать, что в позднем доисторическом
и в начале исторического (примерно конец V — начало
IV тысячелетия до н.э. — В .Г.) периодов от Центральной
Палестины через Сирию и до Восточного Ирака тянулась полоса почти сплошных
горных и предгорных лесов, местами густых, местами разреженных, «парковых». В
горах зимой выпадало большое количество осадков; здесь росли большие,
широколиственные деревья, а подлесок представ-
83
лял собой непроходимую чащу. То был
поистине первобытный лес, остатки которого теперь сохранились лишь на немногих
пологих склонах гор, вдали от деревень. У подножия гор и на равнинах росли,
по-видимому, разреженные леса, где преобладал дуб...»
Что касается фауны этого периода, то, судя
по данным из поселка Джармо, местные жители могли заниматься охотой и на поросших
травой лугах, и в окрестных лесах, и в дебрях высокогорья. Из числа животных,
кости которых найдены при раскопках, некоторые, как, например, дикий кот, уже
полностью исчезли. Другие, такие, как олень, леопард или медведь,
приспособленные к жизни в лесах, теперь, когда лесов почти не осталось, близки
к исчезновению. Продолжают существовать, несмотря на постоянную охоту на них,
дикая свинья, волк, лисица, а также дикая коза и газель. «В наши дни, — пишет
Брейдвуд, — в долине Чамчамаля, как равнина, так и предгорья которой были
прежде покрыты лесом, трудно встретить даже кустарник. Карликовый дуб не
успевает достичь высоты и шести футов (около двух метров), как его срубают собиратели
топлива. Поскольку леса и кустарника не стало, а трава каждую весну выщипывается
скотом, почва по большей части оползает в реки, превращаясь в ил. Зимой она,
едва успев образоваться, смывается со склонов дождями, которые гонят по земле
потоки шоколадного цвета...»
Таковы были хотя и отдаленные, но
негативные последствия неолитической революции — разрушительной деятельности
земледельческо-скотоводческих общин — на окружающую природную среду.
ДЖАРМО
Особо важное значение для ближневосточной
археологии имели раскопки экспедиции Р. Брейдвуда на двух археологических памятниках
Иракского Курдистана — в Карим-Шахире и Джармо. Древнее поселение Карим-Шахир
расположено к северу от города Чамчамаля в Киркукском губернаторстве. Точно
определить его возраст не удалось. Но, судя по аналогиям с находками из самых
ранних слоев Иерихона (Палестина), Карим-Шахир относится еще к мезолитическому
периоду (IX тысячелетие до н.э.) и представляет собой хотя и открытую,
но временную, сезонную стоянку. Главными источниками питания местных жителей
были охота, собирательство и рыбная ловля. Наличие серпов с кремнёвыми вклады-
84
шами и грубых зернотерок в слое стоянки не
может служить решающим аргументом в пользу появления земледелия. Присутствие
таких орудий свидетельствует о переработке злаков, но не об их возделывании. К
числу новых технических достижений обитателей Карим-Шахира нужно отнести
появление шлифованных каменных топоров и грубых глиняных статуэток. Этот
памятник — порог, с которого и начиналась неолитическая революция. А явственные
следы более высокой ее стадии демонстрирует нам поселение Джармо, относящееся к
первой четверти VII тысячелетия до н.э. По словам Р. Брейдвуда, Джармо целиком
подпадает под категорию «первичных, подлинно оседлых земледельческих общин»
Загроса.
Само поселение занимает площадь около 1,2
гектара и расположено на полуразрушенном выступе плато, нависающем над глубоким
ущельем. Толщина культурного слоя достигает 7,6 метра. Авторы раскопок
выделяют в нем 12 строительных этапов. Обломки керамики встречаются лишь в
верхней трети почти восьмиметровой толщи слоя. Предположение о существовании в
Джармо развитого земледелия, основывавшееся на находках каменных орудий для
жатвы и размалывания злаков, подтвердилось позднее находками зерен культурных
растений, в том числе пшеницы Эммера и
двурядного ячменя.
Поселения культуры Джармо обнаружены в
горных долинах и на плоскогорьях, в местах, удобных для посевов злаков и выпаса
скота. Таковы само Джармо и Телль-Шимшара. Со временем отдельные
земледельческо-скотоводческие общины проникают из предгорий на окраины
Месопотамской равнины (Темирхан). Однако подлинным центром этой культуры были
именно горные районы Загроса, где находилась зона произрастания диких злаков,
а естественных осадков вполне хватало для посевов пшеницы и ячменя. Здесь же
обитали горные козлы, бараны и кабаны, служившие для местных жителей объектом
охоты еще со времен палеолита. После приручения эти животные составили основу
стада горцев
Северного Ирака.
В культуре Джармо тесно сочетается старое
и новое, прогрессивное и архаическое. Кремнёвые и костяные орудия жителей Загроса
— это почти полностью наследие северо-иракского мезолита — проколки, иглы и
вкладышевые орудия, но среди последних на первое место выдвигается уже
изогнутый серп, а не жатвенный прямой нож, как у натуфийских племен Палестины
эпохи мезоли-
85
та; наследием далекого прошлого является и
многочисленный набор скребков, применявшихся при обработке шкур. Но облик культуры
в целом определяли уже отнюдь не архаические черты. Переход к земледелию
привел к оседлости, к появлению глинобитных жилых построек. Дома, построенные
из глины с примесью соломы, становятся удобным и надежным убежищем для местных
племен, окончательно забросивших свои прежние пещерные жилища. Пока еще очень
скромное, но довольно устойчивое благополучие и даже стремление к некоторому
уюту характеризует интерьер этих домов. Массивные очаги служили и для
обогревания помещений, и для выпечки хлеба. Камни с выемкой для оси дверной
створки в углу входного проема указывают на существование деревянных дверей;
пол нередко окрашивался в красный цвет или промазывался гипсом. Обработка
растительной пищи требовала значительного количества посуды. И вскоре на смену
изящным каменным кубкам, чашам и вазам пришла керамика — неорнаментированная,
гладкая или с нехитрым узором, нанесенным полосами краски. Новые способы
получения продуктов питания оставляли довольно много свободного времени и для
других дел. Показательно появление именно в это время каменных и глиняных фишек
для какой-то игры, а также культовых глиняных фигурок женщин и различных
животных, что указывает на начало расцвета искусства неолитических племен
Северной Месопотамии.
«Решающий рубеж, — отмечает известный
историк ИМ. Дьяконов, — в создании экономики воспроизводства продукта был
пройден, и хотя еще медленно, но начинается процесс всестороннего
использования открывшихся перспектив». И одним из наиболее ярких его проявлений
явился широкий выход горцев Загроса и Синджара на просторы северо-месопотамской
равнины. Началось интенсивное освоение новых плодородных земель, заметно ускорившее
весь ход культурного развития местных земледельческо-скотоводческих общин и
вплотную приблизившее их к порогу цивилизации.
ТЕЛЛЬ-МАГЗАЛИЯ — ХОЛМ СТРЕКОЗ
В 1977 году нашей экспедицией был открыт
один из древнейших на Ближнем Востоке памятников ранних земледельцев —
Телль-Магзалия, что в переводе с арабского означает Холм Стрекоз. Этот
восьмиметровый холм расположен в отрогах Синджар-
86
ского хребта, на краю живописного и
глубокого ущелья, которое прорыла себе за долгое время норовистая речка Абра
перед тем, как вырваться на равнину. Почти половина телля уже разрушена рекой,
а уцелевшая часть, площадью свыше одного гектара, на две трети занята
современным мусульманским кладбищем. Таким образом, свободной для раскопок
осталась лишь совсем незначительная, северная, часть древнего поселения. И это
было особенно обидно, поскольку Магзалия — телль совершенно необычный: в его
восьмиметровой толще не содержалось ни одного черепка глиняной посуды, а все
аналоги для найденного материала недвусмысленно говорили о том, что перед нами
— докерамический неолит весьма почтенного возраста, конца VIII — первой половины VII тысячелетия до н.э.
Собственно говоря, мы могли открыть этот
уникальный археологический памятник и раньше. Во время наших разведок 1971—
1973 годов я и Николай Бадер видели высокий, с крутыми склонами телль по другую
сторону ущелья, но решили, что это халафский или убейдский холм. Нас смутили и
высота, и общие его размеры. Понадеявшись на свою правоту, мы поспешили дальше
в горы, на поиски более ранних поселений, нежели те, что раскапывались нашей
экспедицией в районе Ярым-тепе, в десяти километрах к юго-западу от Магзалии.
Но с годами мы, видимо, становимся опытнее
и мудрее. Тот же Николай Бадер, проезжая очередной раз мимо злополучного телля,
вдруг остановился и решил осмотреть его повнимательнее. После первого же
взгляда на разрез холма он с удивлением обнаружил там каменные фундаменты
массивных жилых домов, массу изделий из кремня и обсидиана и ни одного обломка
керамики. Неужели докерамический неолит?
Начались раскопки, и сенсационные находки
и открытия не заставили себя долго ждать. Действительно, керамики на Магзалии
не оказалось, но основу хозяйственной деятельности ее обитателей явно
составляло уже земледелие. В культурном слое поселения, особенно возле очагов,
найдено много зерен возделываемой пшеницы-двузернянки, ячменя и сорняков,
сопровождающих обычно культивируемые злаки. Был получен также и характерный
набор соответствующих орудий и приспособлений: обмазанные гипсом зернохранилища,
хлебные печи, кремнёвые и обсидиановые пластинки — вкладыши для деревянных и
костяных серпов, антропо-
87
морфные глиняные фигурки, символизирующие
плодородие.
Много встречалось в ходе раскопок и костей
различных животных. Правда, зоологи должны еще определить, были ли известны
жителям Магзалии домашние животные. Как бы то ни было, но охота во многом
сохраняла свое значение в хозяйственной деятельности магзалийцев: очень часты
в культурном слое находки крупных костей зубра. Охотились, вероятно, с помощью
лука и стрел. В толще телля обнаружены десятки кремнёвых наконечников стрел,
скребки для обработки звериных шкур, костяные проколки, шлифованные каменные
топоры. Причем 90 процентов всех орудий изготовлено из обсидиана, ближайшие
месторождения которого находятся за несколько сот километров от предгорий
Синджара, в юго-восточной Анатолии (Турция).
Словом, вроде бы на поселении всецело
господствует каменный век с давними, восходящими еще к мезолиту и верхнему
палеолиту традициями обработки камня. Даже посуда изготовлялась из камня и
гипса: в нашей коллекции есть обломки великолепных резных сосудов из красного и
белого мрамора. И вместе с тем все говорит о явном наличии земледелия, в
котором использовался уже целый набор полезных растений (мягкая и твердая
пшеница, ячмень). Вопрос о том, были ли уже одомашнены в Магзалии животные,
остается пока открытым. Но поразительно другое: жители этого древнейшего на
Ближнем Востоке земледельческого поселка знали уже, как обрабатывать металлы.
Мы нашли здесь несколько кусочков медной руды и кованое медное шило.
Жилые постройки, вскрытые на телле в ходе
раскопок, представляли собой большие (площадью до ста квадратных метров) дома
на каменных массивных фундаментах с глинобитными стенами. Как и в современных деревнях
Ирака, полы и стены домов часто обмазаны гипсом. Судя по отпечаткам, найденным
в завалах построек, крыши делали плоскими из тростника и гипса. Перекрытия
держались на деревянных столбах, следы от которых сохранились в виде ямок с
древесным тленом на дне. В жилых комнатах имелись очаги, зернохранилища и
глиняные скамейки вдоль стен. Всего на поселении было, вероятно, семь-восемь
таких больших домов. Между жилищами были разбросаны вспомогательные хозяйственные
сооружения и печи.
На обрыве, где хорошо виден весь разрез
восьмиметрового холма, нам удалось выделить 15 «строительных горизонтов», то
есть
88
сменяющих друг друга слоев древних
построек. Если предположить, что каждая такая постройка могла стоять без
большого ремонта около 30 лет, то длительность существования Магзалии составит
около пяти веков.
Наконец, последнее и самое сенсационное
открытие. «Все поселение, — пишет руководитель раскопок на Магзалии Николай Оттович
Бадер, — было окружено мощной стеной на цоколе, сложенном из крупных каменных
плит, отдельные из которых достигают полутора метров в поперечнике. С севера
стена образует подковообразный выступ размером около пяти метров в диаметре,
и, как нам представляется, это фундамент башни». Главный проход на поселение
осуществлялся, по-видимому, с западной стороны. Именно там и находятся
массивные ворота, сложенные из огромных каменных плит.
Появление сложных оборонительных
укреплений в столь раннее время еще ждет своего серьезного объяснения. Ведь
аналогичная ситуация сложилась и в других древнейших земледельческих поселениях
Ближнего Востока — Иерихоне, Бейде, Рас-Шамре, Чатал-Гуйюке. Видимо,
возникновение укреплений было вызвано возросшей угрозой нападения на эти очаги
неолитической революции со стороны менее развитых (и менее обеспеченных
продуктами питания) соседей, остававшихся еще на уровне
охотничье-собирательского хозяйства. Само появление таких укрепленных поселков
знаменовало собой завершение неолитической революции. Эти поселки стали
форпостами новой экономической системы, которая в VII—VI тысячелетиях до н.э. по речным долинам распространилась
далеко за пределы областей естественного обитания диких злаков. Постепенно на
смену отдельным, изолированным поселениям пришли сотни раннеземледельческих
поселений. Последствия перехода к оседлому образу жизни были поистине
революционны.
Во-первых, резко изменилась общая
численность населения в областях, где победили новые, прогрессивные формы
хозяйственной деятельности. По подсчетам Р. Брейдвуда, на Ближнем Востоке
плотность населения примитивных охотников и собирателей эпохи верхнего
палеолита составляла не более трех человек на 160 квадратных километров,
специализированных собирателей растительной пищи времен мезолита (около 10
тысяч лет назад) — 12,5 человека на 160 квадратных километров, а в первых
оседлых земле-
89
дельческих общинах — уже 2500 человек на
160 квадратных километров, то есть, по сравнению с предшествующим периодом, —
более чем двухсоткратный рост!
Во-вторых, с появлением земледелия и
скотоводства неизмеримо возросла возможность получения устойчивого и
значительного прибавочного продукта, что сыграло решающую роль во всем
дальнейшем развитии человеческого общества — в зарождении классов, государства,
городской цивилизации.
Человек теперь активно воздействовал на
природное окружение и изменял его, увеличивая свои жизненные ресурсы благодаря
искусственному распространению полезных растений и одомашненных животных из
областей естественного их обитания на вновь осваиваемые земли.
С высоты предгорья, где расположена
Магзалия, хорошо видна обширная часть Синджарской равнины с большими и малыми
теллями. Среди них находятся и маленький холмик Телль-Сотто, и более крупный
холм Ярым-тепе-1, и добрый десяток других теллей. Все они — наглядное
свидетельство расселения древнего человека с гор и предгорий на просторы
Месопотамской равнины.
История перехода от неолита к городской
цивилизации Двуречья пока не может быть рассказана сколько-нибудь подробно,
так как наши сведения об этом периоде все еще крайне скудны и немногочисленны.
Но мы по крайней мере знаем, что археологические исследования последних
десятилетий опровергли старую гипотезу, согласно которой шумерская цивилизация
зародилась в некой таинственной и далекой стране, а затем уже в зрелом виде была
перенесена в Месопотамию. Теперь, проследив в глубинах тысячелетий истоки ее
многих характерных черт и достижений, мы можем сделать вывод, что одни из них
действительно привнесены извне, а другие возникли на месте. Длительный период,
в течение которого Месопотамия «была беременна цивилизацией», — это весьма
важный, но малоизвестный отрезок местной истории. За три тысячелетия а регионе
последовательно сменили друг друга три раннеземледельческие культуры: Хассуна,
Халаф и Убейд.
КУЛЬТУРА ХАССУНА
Культура Хассуна названа так по типичному
для нее памятнику Телль-Хассуна, расположенному в 35 километрах южнее города
Мосула и раскопанному в 40-х годах иракско-английской археоло-
90
гической экспедицией во главе с Фуадом
Сафаром и Сетоном Ллойдом. Здесь, в самом нижнем слое телля, были обнаружены
грубая одноцветная керамика и каменные орудия какой-то небольшой общины
земледельцев, живших, вероятно, в легких наземных хижинах или шалашах,
поскольку от их домов не осталось ни малейшего следа. Сверху этот
первоначальный поселок перекрывали шесть слоев глинобитных построек,
демонстрирующих прогрессивные изменения и в размерах, и в конструкции. По
своей величине, планировке и строительному материалу эти дома поразительно
близки жилищам современного населения Северо-западного Ирака. Шесть или семь
комнат размещены в виде двух блоков вокруг открытого внутреннего дворика: один
блок — жилой, другой — кухня и кладовые. Стены сделаны из сырцового кирпича.
Полы вымощены смесью глины и соломы. Зерно местные жители хранили в огромных
сосудах из необожженной глины, вкопанных по горло в землю. Хлеб (плоские
круглые лепешки) пекли в куполообразных глиняных печах, напоминающих
современные арабские тануры. Хозяйственная утварь представлена каменными
зернотерками, ступками, пестами, серпами с кремнёвыми лезвиями, каменными
мотыгами, керамикой, глиняными пряслицами (грузиками для веретен), грубыми
фигурками людей и животных. Керамика Хассуны подразделяется специалистами на
три большие группы, частично имеющие и хронологические различия: «архаическая»,
«стандартная» и «самаррская».
Образ жизни первых обитателей Хассуны
делает понятным, почему их культура быстро распространилась на сотни
километров. Не исключено, что в результате многовековой обработки или почва в
горах истощилась, или население там увеличилось настолько, что люди вынуждены
были покидать родные места и искать новые, еще не освоенные территории. В более
благоприятных районах эти переселенцы оседали надолго. Там же, где условия были
не столь хороши, они оставались на короткое время, например до сбора урожая, а
потом шли дальше на юг.
Поселения хассунской культуры (VI тысячелетие до н.э.) были распространены довольно широко. Они
встречаются на территории Северо-восточной Сирии, в Ираке, вплоть до западных
районов Ирана. А южная их граница простиралась до широты Багдада. Однако центр
этой культуры всегда находился в Месопотамии, точнее, в Северо-западной
Месопотамии.
91
Спускаясь вниз по течению Тигра и Евфрата,
земледельцы Хассуны в конце концов вступили в зону, где дождевых осадков уже
не хватало для получения устойчивых урожаев. В районе Багдада в настоящее время
объем годовых осадков не превышает 180 миллиметров. Поэтому, чтобы выжить,
люди — чуть ли не впервые в мире — стали применять здесь самые примитивные
формы искусственного орошения. Скорее всего это была задержка паводковых вод
запрудами и плотинами, а также проведение первых, пока еще небольших по длине
каналов. При раскопках хассунского поселения Телль-ас-Савван, расположенного на
восточном берегу Тигра, в 11 километрах южнее Самарры, было найдено большое
количество зерен культурных растений, в том числе четырех видов ячменя, трех
видов пшеницы и одного вида льна. Показательно и наличие здесь шестирядного
ячменя, характерного для областей поливного земледелия. А на другом хассунском
памятнике, Чога-Мами, археологи открыли и остатки древних каналов VI тысячелетия до н.э.
Налаживание даже простых систем ирригации
в районах, лежащих в среднем течении Тигра и Евфрата, было отнюдь не легким
делом. Обе реки обладают поистине смертоносной силой во время бурных весенних
паводков, высота которых непредсказуема. И сейчас уровень воды в Тигре в
некоторые годы поднимается за одни сутки на 12 метров. Кроме того, эти могучие
реки несут с собой тысячи тонн ила, постоянно оседающего в русле. В Тигре, возле
Багдада, в одном кубическом метре воды содержится 787 граммов ила, а каждую
секунду через контрольную отметку там проходит 1240 кубических метров воды.
Ежегодно Тигр и Евфрат несут к устью, в Персидский залив, до 3 миллионов тонн
наносной земли. Из-за этого в древности их течение часто меняло свое
направление, уходило далеко в сторону, разбивалось на рукава и протоки, принося
жизнь одним земледельческим общинам и обрекая на гибель другие.
Но не только жара и норовистые реки мешали
заселению этих мест. Берега Тигра и Евфрата на севере были покрыты лесами, а на
юге — зарослями кустарника и тростника. Там в изобилии водились огромные
ящерицы-вараны (грозные «драконы» из позднейших шумерских и вавилонских
мифов), кабаны, олени, змеи. В прилегающей к рекам засушливой степи бродили
бесчисленные стада зубров, газелей, антилоп, куланов и диких ослов (онагров),
водились леопарды и львы.
92
В этих районах, страдающих от наводнений и
от палящего зноя, первоначально трудно было найти пригодные для возделывания
участки земли. И некоторые группы пришельцев с севера гибли здесь, вероятно, во
время неожиданных разливов рек, от нападений хищных зверей, от голода и
болезней. Но тот, кто выжил и обосновался в этой равнинной и жаркой стране,
вскоре стал получать со своих искусственно орошаемых полей баснословно высокие
урожаи.
Столкнувшись с новыми, непривычными для
себя природными условиями, хассунский земледелец вышел победителем, и эта победа
открыла перед местными общинами магистральный путь к вершинам цивилизации.
Жители скромного хассунского поселка
Ярым-тепе-1 в Синджарской долине одними из первых на Ближнем Востоке стали обрабатывать
металл (в непотревоженных слоях 6-го тысячелетия до н.э. были найдены медное
украшение и кусочки медных шлаков), строить сложные двухъярусные печи для
обжига керамики, изготовлять каменные резные подвески-печати. Они выращивали
на своих полях хлебные злаки: мягкую пшеницу, пшеницу Спельта, многорядный
ячмень. Они имели обширные стада различных домашних животных. Если раньше
считалось, что корова впервые была одомашнена в этом регионе лишь в IV-м тысячелетии до н.э., то теперь
начальный возраст данного события отодвинулся еще на
две тысячи лет.
О больших достижениях хассунских племен,
пришедших в более южные края, свидетельствуют материалы раскопок поселения Телль-ас-Савван (Кремнёвый Холм — арабск.). На холме площадью
два с половиной гектара археологами выделено пять слоев напластований,
нумеруемых снизу вверх. Слой 1 датируется 5600 годом до н.э. Древнейшее
поселение было окружено рвом глубиной и шириной до трех метров, который был
связан с ручьем, а следовательно, наполнялся водой. За рвом высилась мощная
глинобитная крепостная стена в форме квадрата.
В том же слое I были
раскопаны два здания — самые крупные сооружения Месопотамии в 6-м тысячелетии до
н.э. В одном доме было не менее 14 комнат, а в другом — еще больше. Сохранившаяся
внутренняя лестница свидетельствует о наличии второго этажа. Восточная часть
первого дома представляла собой храм, состоявший из четырех помещений, причем
в последнем из них обнаруже-
93
на культовая ниша в стене. Перед ней
стояла алебастровая статуэтка богини. В одной из комнат нашли две глиняные
женские фигурки. Во многих могилах, обнаруженных под полами храмов и жилых
помещений, сохранились многочисленные женские статуэтки и несколько мужских. В
большинстве случаев они были сделаны из желтоватого алебастра,
обрабатывавшегося здесь же, на поселении. Глаза их инкрустированы битумом. В
погребениях лежали также медные бусы и один медный нож, чаши и миски из
алебастра, орудия труда и зернотерки из твердого черного камня. В нижних слоях
(слои I и II) керамика
встречалась довольно редко: в слое I она походит на
раннюю (архаическую) хассунскую; в слое II появляется расписная посуда, преобладающая в слое III, а в слое IV ее вытесняют сосуды типа самаррских.
Расписная керамика в Самарре (знаменитой
столице халифов Аббасидов) была обнаружена в районе древнего некрополя и, видимо,
служила частью погребального инвентаря. Она обожжена до бледно-розовой, часто
зеленоватой, окраски, украшена плетеным орнаментом, расположенным по зонам, —
прием, характерный для корзинного плетения. Посуда очень разнообразна по форме:
миски, чаши, блюда, горшки. Узор значительно более сложный и изысканный, чем
на керамике из. Хассуны: как бы по концентрическим кругам изображены птицы,
козлы, женщины с развевающимися волосами, скорпионы. Характерны и такие
орнаменты, как розетка, квадрат, свастика. Бесспорно, что все эти изображения
имели сложный магический смысл и были связаны с погребальными обрядами.
«Именно племена самаррской группы, —
считает И.М. Дьяконов, — начинают последний этап освоения Месопотамии; они двигаются
дальше на юг по Тигру и Евфрату в заболоченные области Южного Двуречья».
При раскопках городища Абу-Шахрайн
(древний город Эреду), расположенного на самом юге Месопотамской равнины, на
берегу Персидского залива, археологи установили, что самые ранние его слои (XIX—XV) совпадают
по времени с так называемым хассунским периодом. Очень похожа на
хассунско-самаррскую и древнейшая местная керамика — расписные кубки, миски и
чаши.
Таким образом, к концу VI — началу V тысячелетия до н.э. освоение пришедшими с
севера земледельцами территории Нижней Месопотамии было успешно завершено.
94
ЗАГАДКИ УБЕЙДА
Итак, археологические открытия последних
десятилетий на самом юге Месопотамии показывают, что эта жаркая и плоская область
была впервые заселена человеком во времена господства на севере региона
хассунско-самаррской и халафской культур. Об этом говорит, например, большое
сходство расписной керамики с поселения Калат-Хаджи-Мухаммед близ знаменитого
города Урук-Варка) с самаррскими и халафскими гончарными изделиями в Северной
и Северо-западной Месопотамии. Примечательно, что этот древнейший поселок был
погребен под трехметровым слоем наносного ила и его можно было копать лишь в
те годы, когда уровень воды в Евфрате находился на самой низкой отметке. В
противном случае подпочвенные воды заливали раскопы и шурфы.
Затем последовали сенсационные открытия
иракской археологической экспедиции в Эреду на городище Абу-Шахрайн. По сообщениям
клинописных текстов, Эреду был одним из самых почитаемых и священных городов древнего
Двуречья. Здесь, по преданию, находилась земная резиденция бога Энки —
повелителя подземных вод и одного из главных божеств шумерского пантеона. В
настоящее время Эреду представляет собой хаотическое скопление низких
искусственных холмов и песчаных дюн, над которыми возвышается громада
величественного зиккурата — ступенчатой башни из сырцового кирпича,
сооруженной, как указывают кирпичи с клинописными посвящениями, царями Третьей
династии Ура в самом конце III тысячелетия до н.э.
Каково же было удивление Фуада Сафара
(начальника экспедиции) и его коллег, когда, обследуя основание зиккурата, они
обнаружили под одним из его углов целую цепочку более ранних храмов, уходящих
в глубины земли. Всего их оказалось семнадцать. Видимо, данное место считалось
у местных жителей особо почитаемым, и поэтому они с поразительным упорством
возводили здесь на протяжении тысячелетий свои святилища. Три самых нижних
святилища — глинобитные постройки с одной квадратной комнатой и алтарем
посередине — содержат расписную керамику, орнаментация которой очень напоминает
стили поздней Самарры и Халафа. И все же это были лишь отдельные островки
пришедшей с севера земледельческой культуры. У нас пока нет абсолютно точных
дат для определения времени появления этих первых дереву-
95
шек в низовьях Тигра и Евфрата. Судя по
самым общим стилистическим параллелям с керамикой более северных
археологических памятников, это случилось между концом VI и началом V тысячелетия до н.э. Но первые робкие
попытки освоения самого юга Месопотамской равнины пришлыми земледельческими
племенами оказались лишь прелюдией к более широкой и успешной колонизации
новых земель. Это было связано с появлением в Месопотамии племен так называемой
убейдской культуры. Культура, существовавшая примерно с 4500 по 3500 год до
н.э., получила свое название по имени небольшого древнего поселения Эль-Убейд,
расположенного близ города Ура. В конце 20-х годов там работали английские
археологи. Исследуя этот телль, они обнаружили под остатками шумерского храма
незнакомую расписную керамику. Она имела более ранний возраст: темно-зеленые,
обожженные почти до стекловидного состояния глиняные черепки, украшенные
четкими геометрическими рисунками, нанесенными темно-коричневой и черной
краской. Позже здесь удалось вскрыть под наносами ила остатки тростниковых
хижин первых жителей поселка с точно такой же расписной посудой.
Так в археологической летописи Месопотамии
появилась еще одна ранее неизвестная культура, которая и по своей сущности, и
по хронологическому положению уже непосредственно предшествовала знаменитой
шумерской цивилизации.
Однако, в течение многих десятилетий
открытые и исследованные убейдские памятники на юге Месопотамской равнины
исчислялись буквально единицами. Загадок и нерешенных проблем в связи с
Убейдом было куда больше, чем неожиданных озарений или открытий.
Прежде всего, исследователей поражала
крайняя редкость до-убейдских поселений в Южном Двуречье. И, как это часто
бывает, недостаток информации породил в научных кругах оживленные споры. Одни
археологи утверждали, что земли к югу от Багдада, вплоть до убейдского периода,
находились под водами Персидского залива и поэтому, мол, люди могли заселить
эти буквально «восставшие из вод» места только с отходом залива далеко на
юго-восток, к его современным границам.
Другие доказывали, что доубейдские
памятники там есть, но они погребены под мощными напластованиями аллювиальных
речных отложений. Однако геолого-экологические и археологиче-
96
ские исследования последних лет не
подтверждают эти гипотезы.
Отсюда, видимо, следует, что причины более
позднего развития оседлой земледельческой культуры в этом районе совершенно
иные: неблагоприятные местные природно-климатические условия для жизни древнего
земледельца, отсутствие многих необходимых ресурсов — древесины, твердых пород
камня, металлических руд и т.д. Но окончательного ответа на этот вопрос пока
нет.
Другой нерешенный вопрос — происхождение
убейдской культуры. Если на юге Месопотамии нет ранних убейдских поселений, то
откуда эта культура туда пришла? В прошлом археологи пытались вывести Убейд из
таких отдаленных мест, как Индия или Палестина, хотя Иран был куда более
близким и перспективным для подобного рода поисков регионом. Нашлось со
временем немало сторонников и у иранской версии. Чтобы проверить ее, за последние
два-три десятилетия было досконально обследовано почти все Иранское
плоскогорье, но никаких признаков прародины убейдской культуры там не
обнаружили.
В последние годы немало убейдских
памятников удалось выявить на восточном побережье Аравийского полуострова, в
Саудовской Аравии, что сразу же опять поставило в повестку дня вопрос об
истоках Убейда. Но уже первый сравнительный анализ археологических находок из
двух областей показал, что аравийские находки намного моложе месопотамских.
Таким образом, вопрос о происхождении убейдской культуры остается открытым. Во
всяком случае, исходя из имеющихся на сегодняшний день данных, некоторые
исследователи считают, что она возникла в последней трети V тысячелетия до н.э. в Южном Двуречье на основе культурных традиций
первых поселенцев этих мест (памятники типа Хаджи-Мухаммед — Эреду).
Несомненно и другое: если самые ранние
известные сейчас убейдские поселения появляются на юге Месопотамии, на окраине
великой аллювиальной равнины, то в дальнейшем наблюдается быстрый численный
рост и экспансия носителей убейдской культуры в северном направлении. Именно
убейдцы, двигаясь по долинам Тигра и Евфрата на север, достигли вскоре
территории, занятой племенами халафской культуры. Конечная судьба халафцев
оказалась весьма плачевной: к концу V тысячелетия до
н.э. они были либо уничтожены, либо вытеснены из Северо-Месопотамской зоны.
Триумф Убейда был бесспорным и окончательным.
97
Таким образом, впервые в месопотамской
истории на севере и на юге региона распространилась одна общая культура, объединившая
разрозненные прежде области в единое целое. И если раньше центр культурного
развития находился в северных районах Месопотамии и в прилегающих к ним горных
и предгорных территориях (Загрос, Синджар), то теперь историческая ситуация
резко меняется. С начала IV тысячелетия до н.э. тон все больше задают
южные области, где сначала Убейд, а потом и Урук (Джемдет-Наср) определяют
наиболее прогрессивные и яркие направления развития общества. Наконец, для
убейдского периода важно и то, что в недрах его культуры можно проследить истоки
многих последующих достижений шумерской цивилизации, то есть наличие
культурной преемственности. Эти успехи и достижения пришли к убейдцам не сразу,
ведь окружающую их территорию никак не назовешь цветущим Садом Эдема.
Напротив, убийственная жара в летние месяцы, совершенно непредсказуемые и
скудные дожди, довольно прохладная зима, разрушительные разливы рек и нехватка
воды при созревании урожая ставили здесь почти непреодолимые преграды на пути
успешного ведения земледельческого хозяйства. Природа ежечасно бросает прямой
вызов человеку. И именно убейдцы первыми приняли этот вызов и сделали первые
шаги по пути преодоления негативного влияния на человеческое общество местных
природных условий. Они селились вдоль рек, протоков и озер, используя естественные
и простейшие формы искусственного орошения (запруды, небольшие каналы).
Общее представление о культуре и быте
убейдского населения дают материалы из раскопок нескольких хорошо исследованных
археологических памятников, как на юге, так и на севере Месопотамии.
Одно такое поселение было раскопано
иракскими учеными в Телль-Укайре, близ Багдада, в 1940 году. В то время как в
Эль-Убейде жилища строились из тростника, обмазанного глиной, в Укайре уже
существовали добротные глинобитные дома из прямоугольных сырцовых кирпичей.
Здесь сохранились стены почти метровой высоты, так что можно без особого труда
представить себе планировку деревушки такой, какой она была свыше шести тысяч
лет назад. Археологи обнаружили улицу, ширина которой позволяла пройти
навьюченному животному. С обеих сторон улицу обрамляли дома с деревянными или
тростниковыми дверями, по-
98
ворачивающимися в каменных желобах. Крыши,
без сомнения, были плоскими, а на улицу выходили водосточные керамические
трубы. В каждом доме имелось четыре-шесть комнат, весьма разумно
распланированных, иногда с лестницей, ведущей на крышу. В одной из комнат
помещалась кухня с обычной куполообразной глиняной печью — тануром. В Укайре
нашли печь, целиком забитую раковинами пресноводных мидий, которые служили важной
частью повседневного рациона людей. Раскопки показали, что и здесь, и в
Эль-Убейде основным занятием жителей наряду с земледелием было рыболовство.
Лодки рыбаков, судя по их глиняным моделям, имели высокие нос и корму. Рыбу
ловили, очевидно, сетями (известны каменные грузила и каменные «якоря») или
били острогами. На животных охотились с помощью пращи и копий (в одном из домов
нашли остатки рогов трех оленей разного возраста). Землю обрабатывали
кремнёвыми мотыгами, а хлеб жали серпами из очень твердой, хорошо обожженной
глины. Костяные иглы и пряслица для веретен свидетельствуют о развитом
ткачестве. Религиозные культы представлены статуэтками обнаженных женщин и
реже — мужчин. У некоторых из них ясно видна татуировка на руках и плечах, а
головы украшают высокие парики из битума.
Однако особо важные результаты принесли
уже упоминавшиеся раскопки иракских археологов в Эреду (Абу-Шахрайн). Под одним
из углов зиккурата, как уже говорилось, было обнаружено поразительное
наслоение из 17 храмов, последовательно сменявших друг друга на этом месте
начиная с незапамятных времен. Восемь верхних святилищ (I—VIII) представляли
собой внушительные здания урукского и частично убейдского периодов. Хуже
сохранившиеся остатки храмов IX и XIV, лежавших ниже, содержали как убейдскую керамику, так и посуду
типа Хаджи-Мухаммед. Наконец, еще глубже появились крохотные «часовенки» —
храмы XV, XVI, XVII. Эти древнейшие ритуальные сооружения
Южного Двуречья интересны для нас во многих отношениях.
Уже первое знакомство с этой храмовой
архитектурой позволило прийти к заключению о непрерывном и преемственном развитии
одной и той же религиозной традиции в Эреду с конца V тысячелетия
до н.э. и вплоть до шумерских времен. Прототипом храма в слое XVI Эреду было здание с единственным крохотным помещением (площадью
не более трех квадратных метров). Однако и оно имеет уже культовую нишу и
центральный жертвенный столик,
99
которые, начиная с этого раннего времени,
неизменно присутствуют в архитектуре месопотамских храмов. В слоях XI—IX этот храм
перестраивается уже с большим размахом: возводятся центральное святилище и
боковые крылья. На сей раз его тонкие кирпичные стены укрепили контрфорсами,
возможно напоминающими детали древних тростниковых построек. Затем следует ряд
более основательных и искусно построенных храмов (VIII—VI слои), которыми и завершается убейдский период на городище.
В вытянутое помещение центрального святилища по-прежнему входили через боковую
камеру, но уже созданы и дополнительные церемониальные входы на одном конце и
алтарь на возвышении — на другом. Здесь есть свободно стоящее посреди храма
возвышение для ритуальных приношений, включавших, вероятно, и рыбу, так как
рыбьи кости были обнаружены в соседнем помещении. Фасады теперь, как правило,
украшаются перемежающимися контрфорсами и нишами, которые стали с этого времени
характерной чертой культовой архитектуры Двуречья.
На севере Месопотамии, в Тепе-Гавре, в
позднеубейдских слоях был обнаружен комплекс из трех храмов, расположенных
вокруг внутреннего дворика. Планировка этих зданий целиком повторяет планы
святилищ Эреду. В Северном Двуречье можно проследить и процесс формирования
профессиональной жреческой касты. Так, например, храм из XVIII слоя Тепе-Гавры, датируемый началом 4-го тысячелетия до н.э., имеет
размеры 7 на 11 метров. Во второй половине IV тысячелетия до н.э. его заменили найденные в XIII слое три связанных между собой храма (площадью 9 на 12, 18 на 15 и
20 на 17 метров). Их богато украшенные пилястрами фасады окружали двор площадью
18 на 15 метров. Во всех трех святилищах главное помещение служило местом
отправления культа, а вход располагался в более широкой стене, так что со двора
нельзя было увидеть алтарь. Больше всего пилястров было в так называемом
центральном храме. А в его внутренних помещениях сохранились остатки росписей,
сделанных яркой красной краской. В красный же цвет был, видимо, окрашен снаружи
и восточный храм. На его территории были найдены многочисленные печати с
изображениями зверей, а часто и людей с головами животных. Эти изображения,
встречающиеся и на юге, и на севере Месопотамии, напоминают фигуры женщин с
головами рептилий. По-видимому, перед нами — образ ящера-варана, которого
древние шумеры боя-
100
лись, но почитали как символ плодородия.
Думузи — шумерский бог стад — в III тысячелетии до н.э. имел второе имя —
Ама-Ушумгал, что означает «Его мать — дракон». А драконом в древней
Месопотамии называли полутораметрового варана, который стал матерью Думузи, а в
представлении убейдцев превратился в женщину с головой варана.
Итак, очевидно, что центрами многих
крупных убейдских селений были монументальные храмы на платформах, возможно
уже игравшие роль организаторов хозяйственной деятельности и управления делами
общины. Храмы Эреду достигают особенно больших размеров и сложной внутренней
планировки во времена позднего Убейда, в первой половине IV тысячелетия до н.э. Так, храм VI (на платформе) имеет размеры 26,5 на 16 метров.
Люди, жившие в хижинах вокруг святилища,
кормились рыболовством и охотой, сеяли эммер (полбу), ячмень, лен, сезам (кунжут),
выращивали финиковую пальму, разводили овец, коз, свиней, ослов и крупный
рогатый скот. Борясь с ежегодным разливом рек и используя воду, оставшуюся
после него в мелководных озерах, они еще в доубейдское время впервые применили
здесь, в Южном Двуречье, новый метод земледелия — рыли в мягком грунте
небольшие водоводные каналы. Исключительно тяжелые условия жизни между знойной
пустыней и болотами дельты Тигра и Евфрата отчасти искупались для них
невероятным плодородием почвы и обилием урожаев.
В убейдских селениях параллельно с
развитием земледелия и скотоводства шел и процесс прогрессивного роста ремесел.
Превосходная убейдская керамика, часто особого, зеленоватого оттенка (из-за
чрезмерного обжига), с коричневой или черной геометрической росписью, отличается
стандартными формами и явно производилась специалистами-гончарами. Для обжига
глиняной посуды использовались специальные печи сложной двухъярусной конструкции,
где поддерживалась постоянная температура свыше 1200 градусов по Цельсию. В
1985 году в ходе работ советской археологической экспедиции на убейдском телле
Шейх-Хомси (близ города Зуммара), на севере Ирака, мне довелось лично
расчищать такую чудо-печь, сложенную из глиняных блоков диаметром до двух с
половиной метров. Печь неоднократно перестраивалась и ремонтировалась. Внутри
и возле нее лежали куски керамического шлака и забракованные, спекшиеся в одно
целое скопления зеленоватых
101
убейдских сосудов. Появляются новые типы
посуды — чайники, черпаки (с длинными ручками и широким сливом), колоколовидные
чаши и т. д. В конце убейдского периода изобретен гончарный круг. В ряде могил
обнаружены глиняные модели лодок, в том числе и парусных. Бесспорен прогресс и
в металлургии, хотя металл на юге был редкостью и металлических предметов там
пока найдено немного (медные рыболовные крючки, шилья и др.). Развивался обмен
товарами и сырьем с соседними областями. Обсидиан привозили с Армянского
нагорья, кремень — из Сирии, лес и твердые породы камня — с гор Загроса, лазурит
— из Афганистана и т.д.
Между тем экспансия племен убейдской
культуры на север и северо-запад нарастала. К 3500 году до н.э. они занимали
уже Северную Сирию, Киликию (Турция), горные районы Загроса.
В течение большей части убейдского периода
поселения представляли собой сравнительно небольшие земледельческие поселки,
широко разбросанные по аллювиальной Месопотамской равнине вблизи естественных
источников воды (реки, озера, каналы). Каких-либо иерархических рядов и
соподчинений в этот период не наблюдается. Ситуация заметно меняется лишь к
концу Убейда, к середине IV тысячелетия до н.э. Как показывают
исследования Роберта Мак-Адамса в районе Урука (Варки), именно тогда Урук
становится важным религиозным и политико-административным центром окружавшей
его территории, где в свою очередь выделяются более крупные поселения —
«городки» и тяготеющие к ним группы земледельческих деревень. Однако решающие
перемены в характере поселений Южного Двуречья происходят лишь в последующем,
урукском (протописьменном) периоде.
Убейдские археологические материалы
показывают, как постепенно возрастала роль храмов в жизни сельских общин,
видимо уже ставших к середине IV тысячелетия до н.э. главным центром
экономической и социальной деятельности в нарождающихся месопотамских городах.
Здесь будет уместно затронуть вопрос о соотношении убейдской культуры и
шумерской цивилизации. Можно ли рассматривать первую как прямую родоначальницу
второй? Ответить на данный вопрос однозначно совсем не просто. Слишком мало мы
еще знаем об этом переходном периоде, слишком незначительны пока наши сведения
(речь идет не только об археологических материалах, но и о письменных
документах, данных антропологии, палеоботаники и т.д.). И тем не менее
приведем высказыва-
102
ния ряда компетентных исследователей, хотя
бы частично освещающие затронутую проблему.
«Может быть, и преждевременно называть
убейдскую культуру шумерской, — пишут К.К. Ламберг-Карловски и Дж. А. Саблов
(США), — но она определенно должна была подготовить почву для основных
достижений шумерской цивилизации. Развитие социальной дифференциации и
торговой специализации, рост населения, сопровождавшийся основанием новых
поселков и городков, следы растущей централизации власти внутри отдельных общин
и их групп — все говорит о появлении новых тенденций, четко отделяющих Убейд
от более ранних неолитических культур».
Близкой точки зрения придерживается и
известный востоковед ИМ. Дьяконов. «...Кто бы ни были подлинные создатели убейдской
культуры, — отмечает он, — достигнутый ими уровень развития постепенно начинал
выводить общество за рамки первобытного строя. Создание и поддержание все
усложняющихся оросительных систем требовали объединения усилий нескольких
общин. Функцию хозяйственного руководства ими, видимо, принимала на себя, во
всяком случае частично, храмовая организация, и без того уже объединявшая в
культовом отношении ряд мелких общин. Способствуя их слиянию воедино, храм в то
же время противостоял массе членов общины... Определенный рост общего благосостояния,
развитие торговли и обмена способствовали первым начаткам накопления и
имущественного расслоения общества. Этому в немалой степени способствовало
ускорение экономического развития, особенно в результате отделения ремесла от
земледелия».
Все археологи говорят о культурной
преемственности Убейда с Шумером в области культовой архитектуры, керамики,
домостроительства, хозяйственных навыков и приемов, в предметах быта. Не
случайно, видимо, и то, что все главные шумерские города возникли на месте
прежних убейдских поселений. «Культурная преемственность, — подчеркивает ИМ.
Дьяконов, — в той мере, в какой она прослеживается в материальных памятниках,
заставляет считать, что шумерами были по крайней мере уже создатели убейдской
культуры на юге Двуречья конца V — начала IV тысячелетия до н.э.; с возникновением иероглифической письменности
на грани IV и III тысячелетий до н.э. мы имеем уже
бесспорные доказательства, что население Нижней Месопотамии было шумерским».
Итак, к концу убейдского периода Месопотамия претерпевает
103
важные качественные изменения. Отчетливее
и ярче проступают здесь сквозь простоту архаического уклада жизни контуры будущих
цивилизаций. Убыстряется темп общественного и экономического развития. Многие
общины на юге страны уже вплотную приблизились к тому роковому рубежу, который
отделяет жизнь свободных и равноправных людей первобытной эпохи от жалкого
удела их прямых потомков — рядовых общинников, оказавшихся вскоре на самом низу
гигантской социальной пирамиды, созданной нарождавшимся раннеклассовым
государством.
104
ЧАСТЬ II. ПО ГОРОДАМ ДРЕВНЕЙ МЕСОПОТАМИИ
ГЛАВА 5. ЭКОЛОГИЯ ПЕРВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
Ищу я в этом мире сочетанья
Прекрасного и вечного. Вдали
Я вижу ночь: пески среди молчанья
И звездный свет над сумраком земли.
И А. Бунин
ВОДА, ЗЕМЛЯ И ЖИЗНЬ В ДРЕВНЕМ ДВУРЕЧЬЕ
Итак, к концу убейдского периода
Месопотамия стояла уже на самом пороге цивилизации. И она вскоре появилась —
древнейшая на земле шумерская цивилизация, с ее городами, каналами, возделанными
пашнями, государственностью, письменностью и календарем. Но почему первые
города и первые цивилизации нашей планеты возникли именно в этом регионе,
который отнюдь не блещет своими природно-климатическими достоинствами? Весь
парадокс ситуации в том и состоит, что большинство современных исследователей
утверждает, будто наряду с другими факторами особо важную роль в ускоренном
развитии культуры в этом регионе сыграли именно природно-географические
особенности Месопотамии, которые в своей совокупности наложили неизгладимый
отпечаток на всю жизнь древнейших обитателей страны. «Как географическое
целое, пока достаточно четко не определенное — отмечает известный английский
археолог Сетон Ллойд, — она (Месопотамия. — В.Г.) образуется широкой,
незначительной по глубине впадиной, которая протянулась на северо-запад от
Персидского залива и в геологическом отношении является его продолжением.
Определить границы ее с обеих сторон не представляет особой трудности: на
северо-востоке она ограничена понижающимися склонами хреб-
105
тов Ирана, на юго-западе — гигантской
пустыней, которую геологи называют Аравийским плато».
Территорию Месопотамии традиционно
разделяют на две области, заметно отличающиеся друг от друга по
природно-климатическим условиям: Северную (или Верхнюю), называемую обычно
Ассирией, и Южную (или Нижнюю), называемую Вавилонией. Граница между ними
проходит примерно через города Хит на Евфрате и Самарру на Тигре. К северу от
этой линии Междуречье занято известняковым голым плато Эль-Джезира (по-арабски
— остров), которое запирает Евфрат в довольно узкой долине. Тигр же, напротив,
течет по широкому нагорью, на склонах холмов которого раскинулись пашни и
пастбища. Этот плодородный край и назывался когда-то Ассирией. К югу от черты
Хит — Самарра, там, где реки образуют общую дельту, ландшафт совершенно иной:
весь этот район — порождение Тигра и Евфрата. Именно благодаря их наносам
здесь образовалась огромная, совершенно плоская лёссовая равнина, которой по
плодородию нет равных на всем Ближнем Востоке.
Наиболее характерная топографическая черта
Ирака — наличие двух больших рек — Тигра и Евфрата. Широко известное изречение
отца истории Геродота о том, что Египет — это дар Нила может быть с успехом
приложено и к Ираку, различие состоит лишь в количестве рек-дароносиц. С
незапамятных времен Тигр и Евфрат откладывают свои наносы на каменистое ложе
между Аравийской платформой и Иранским нагорьем, создавая среди безжизненных
пустынь обширную и плодородную равнину. Обе реки берут начало в горах Турции,
где их питает множество местных речек. Проложив путь через отроги горных
хребтов, они устремляются на юг. По характеру эти реки абсолютно не похожи друг
на друга. Так, стремительный и многоводный Тигр течет на юго-восток, вдоль
горной цепи Загрос. В нижнем течении он (уже в исторические времена) не раз
менял свое русло, вот почему постоянных поселений на его берегах долго не
возникало. Было время, когда Тигр впадал прямо в Персидский запив, сейчас же он
сливается с Евфратом. Лишь образовавшийся из двух рек Шатт-эль-Араб впадает в
море. Все притоки Тигра берут начало в восточных горных областях: Хазир,
Большой и Малый Заб, Дияла и др.
Путь у Евфрата был совершенно иным.
Покинув Армянское нагорье, он несет свои воды на юго-запад и в одном месте
оказывает-
106
ся на расстоянии всего лишь 140 километров
от Средиземного моря. Затем он круто поворачивает на юг и образует широкую
излучину. Ниже Каркемиша в него впадают два больших левых притока — Балх и
Хабур. В районе Хита — Самарры Евфрат сближается с Тигром и течет с ним почти
параллельно дальше, на юго-восток, к Персидскому заливу. Широкая петля,
образуемая этими реками, превращает Верхнюю Месопотамию в остров. Евфрат не
столь многоводен, как Тигр, да и течение у него намного спокойнее.
Разлив рек начинается в Месопотамии
весной, в марте — апреле, когда в горах тает снег и обильно идут дожди. Первым
разливается Тигр, на две недели позже — Евфрат. В отличие от Нила наибольший
паводок на месопотамских реках приходится на период созревания большей части
зерновых культур, и поэтому нормальный земледельческий цикл работ возможен
здесь лишь в том случае, если речная вода будет своевременно отведена в каналы
и бассейны, где ее сохранят для полива хлебов после осеннего сева. «Однако
Тигр, — подчеркивает ИМ. Дьяконов, — на значительном своем протяжении течет в
высоких берегах, что требует для отвода воды водоподъемных устройств, которых у
жителей Месопотамии не было еще ни в IV, ни в III, ни даже во II тысячелетии до н.э. Вследствие этого, а также ввиду большой
скорости течения воды Тигра долгое время для орошения полей не использовались,
и первые селения, а затем и города возникли в Нижней Месопотамии только вдоль
Евфрата и его рукавов и искусственных каналов и, кроме того, за Тигром, в
бассейне реки Диялы».
«Тигр, — пишет О.Г. Герасимов, — считается
самой беспокойной рекой Ирака. Выходя из берегов, он затопляет большие площади
плодородных земель, прилегающих к его берегам, размывает глинобитные лачуги,
уничтожает скот. Сообщения об уровне воды в период весеннего паводка напоминают
сводки с полей сражений, так они лаконичны и строги, но за каждым их словом или
цифрой скрывается многое: будут ли крестьяне снимать урожай или, перебравшись
на высокое место, им придется наблюдать, как бешеная река уносит выращенные с
большим трудом посевы, смогут ли они сегодня спокойно лечь спать или,
застигнутые стихией, будут сидеть на грозящей рухнуть крыше дома и искать
воспаленными от напряжения глазами лодку своих спасителей».
Мне приходилось видеть весенний разлив
Тигра в районе Мосула, и я могу подтвердить, что автор приведен ной выше
цитаты
107
не допустил ни грана преувеличений. Последнее
разрушительное наводнение Тигра было зафиксировано в 1954 году, когда сильно
пострадали столица страны — Багдад — и многие другие города. С тех пор человеку
удалось заметно усмирить разгул водной стихии: большие защитные плотины
построены близ Самарры и в Куге. Самое поразительное, что еще за четыре
тысячелетия до наших дней почти в тех же самых словах описали грозные
наводнения Тигра и Евфрата древние вавилоняне:
Никому не остановить пожирающего все
потока,
Когда небо гремит и дрожит земля,
Когда матерей и детей окутывают страшные
покровы тьмы,
Когда зеленый тростник склоняет под
ударами
свои пышные стебли
И гибнет готовый к жатве урожай.
Поздний разлив усиливал засоление почв
из-за большого испарения при все повышающейся температуре. Засоленность полей
снижала урожаи, и по прошествии какого-то отрезка времени (длительность его
могла колебаться) приходилось начинать освоение новых земель, что в свою
очередь вело к перераспределению населения. Существовала еще одна особенность
в характере этих рек, связанная со стремительностью и поздним временем их
разливов: ил, который они несли, был значительно менее плодороден, чем
нильский, поэтому его нельзя было тут же отправлять на поля. Кроме того, ил
засорял каналы, которые несли воду во внутренние части страны: он также снижал
мощность потока воды. Каналы приходилось очищать или заменять новыми.
КУЛЬТУРНО-ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ ОБЛАСТИ МЕСОПОТАМИИ
«Для развития первых цивилизаций Ближнего
Востока, — пишет Сетон Ллойд, — наибольшее значение вначале имела полоса
земли, окаймлявшая горные области Палестины, Сирии, Армении и Ирана, — так
называемый Плодородный полумесяц. Вдоль полукольца гор, на западе — с обеих
сторон, а на востоке — только с внутренней стороны, расположены холмистые
районы, покрытые травами, кустарниками и рощами, пригодные для развития земледелия
и оседлого скотоводства...
108
От долины верхнего Тигра, образующей
границу между Армянским нагорьем и Месопотамией, восточный рог Плодородного полумесяца
раздваивается: удобные для земледелия земли тянутся к югу, с одной стороны — по
Тигру, по нижним отрезкам долин левых притоков Тигра — Большого и Малого Заба,
Адхема (Эль-Узайма) и Диялы — и по гумусовым степям предгорий; с другой — по
притоку Евфрата, Хабуру, и далее тонкой ниточкой вдоль Евфрата. Вся эта страна
в древнейшее время была покрыта низкорослыми травами, а в предгорьях —
кустарниками... Продолжением Плодородного полумесяца на юго-востоке считаются
области нижнего течения Тигра и Евфрата (Нижняя Месопотамия)...
Все пространство между реками Тигр и
Евфрат, то есть Месопотамия в широком смысле этого слова, делится с севера на
юг на несколько природных районов. В пределах сухой субтропической зоны
расположена Верхняя, или собственно Месопотамия; она охватывает два природных
района, на севере ее простирается холмистая страна, куда влажные ветры со
Средиземного моря приносят достаточно обильные дожди для ранних посевов и где
в древности местами росли кустарники. Несколько далее к югу лежит второй район
— сухие степи, но и здесь, вдоль речных долин, у источников, с подветренной
стороны холмов, можно сеять хлеб, почти или совсем не пользуясь искусственным
орошением, а в степи достаточно растительности для прокорма стад. Самая
крайняя к югу и сравнительно увлажненная полоса этого района расположена по
южным склонам поперечной гряды холмов Джебель — Синджар; тут проходит граница
сухой субтропической и сухой тропической зон, а далее к югу начинается третий
район Месопотамии — гипсовая пустыня с ничтожным количеством годовых осадков.
Она тянется по обе стороны Евфрата на протяжении около двухсот километров. За
полосой гипсовой пустыни, примерно южнее широты нынешнего Багдада, начинается
четвертый район — нанесенная реками (аллювиальная) низменность Нижней
Месопотамии. Здесь Тигр и Евфрат резко сближаются и в древности текли почти
параллельно друг другу, на близком расстоянии, поэтому Нижнюю Месопотамию
часто называют также Двуречьем (или Южным Двуречьем) в отличие от Междуречья,
то есть Верхней, или собственно Месопотамии».
По свидетельству геологов, климат в
Месопотамии, начиная с самых древних времен, почти не претерпел сколько-нибудь
замет-
109
ных перемен. Летом температура колеблется
от 30 до 50 градусов в тени, дождя не бывает на протяжении восьми месяцев в
году. К концу сухого сезона реки превращаются в узкие ленты. Потом приходит
зима: днем неярко светит солнце, ночью холодно, время от времени налетают
ураганные ливни. Реки, однако, не наполняются до самой весны, когда их притоки
начинают питаться за счет таяния снегов в горах Загроса и Тавра. Наступает
пора весеннего разлива. Менее ста лет назад его считали еще неконтролируемым,
и на протяжении всей истории страны он терроризировал обитателей южной равнины.
Как это ни парадоксально, разлив происходит с апреля до конца мая — слишком
поздно с точки зрения нужд сельского хозяйства, так как он уже не может быть использован
для орошения основного посева зерновых, урожай которых снимают обычно в апреле
— мае.
Особенно трудными в глубокой древности
были условия жизни в Нижней Месопотамии. До укрощения рек занятие земледелием
было невозможно: в болотистые лагуны и озера приливы Персидского залива и
муссонные ветры заносили горько-соленую воду, а тростниковые заросли кишели
дикими зверями и мириадами комаров. «Однако, — пишет И.М. Дьяконов, — когда в
результате развития скотоводства и земледелия население Плодородного полумесяца
начало расти, а земледельческие поселения стали все более выдвигаться в степь,
некие, неизвестные нам, племенные группы, может быть теснимые своими
соседями-врагами, ушли из таких селений в Нижнюю Месопотамию, где им сразу же
пришлось применить какой-то ранее накопленный опыт создания каналов, потому
что без искусственного орошения полей в этом жестоком климате человек неминуемо
бы погиб. Вероятнее всего, первые люди прибыли сюда через долину Диялы, а
также из соседнего Элама».
«И действительно, — отмечает известный
русский историк-востоковед М.В. Никольский, — трудно найти более неприветливую
страну. Если мы приедем туда осенью или зимою, то увидим голые песчаные
пустыни, чередующиеся с обширными болотами... Ни в пустыне, ни на болоте жить
нельзя, и бедные деревушки местных арабов расположились в немногих удобных
местах жалкими крошечными островками. В песчаных местах нет жизни; там воюет
юго-западный ветер, несущий тучи песка из соседней Аравии, насыпает холмы и
дюны, в которых вязнет нога; на такой почве может расти только низкий колючий
бурьян, по ночам оглашаемый
110
воем голодных шакалов и гиен. Над болотами
поднимаются испарения, но около них все-таки больше жизни. Вьются стаи птиц,
зеленеет тростник, а в прилегающих к болотам более или менее увлажненных
местах растут небольшие рощицы финиковых пальм. Но песка больше, чем болот...
Только шесть недель, в ноябре и декабре, идут дожди, местами отвоевывая поле у
пустыни. Не менее печален вид Синнаара (Шумера, Нижней Месопотамии. — ВТ.)
весной и летом, когда начинается пора изнурительной жары. Как осенью и зимой
страна представляет собой песчаную пустыню, так весной и летом она является
водяной пустыней. В начале марта быстро разливается Тигр; в середине марта
начинает медленно разливаться Евфрат... В апреле воды разлившихся рек
сливаются, и страна превращается в одно сплошное озеро...»
Это постоянное противоборство природных
сил на юге Месопотамии не могло не волновать человека уже с глубокой
древности, что нашло свое отражение прежде всего в религиозной сфере — в
различных мифах и преданиях, например в легенде о сотворении мира в Шумере и
Вавилонии. Легенда эта навеяна двумя местными природными явлениями: изменением
береговой линии Персидского залива, все дальше выдвигавшейся в море, и
ежегодными разливами Тигра и Евфрата. «И то и другое явление, — пишет М.В. Никольский,
— казалось шумерам жестокой борьбой воды и суши, причем суша, несмотря на всю
ярость моря, неизменно постоянно побеждала. Яростно бьют морские волны о берег,
на далекое пространство заливают его и, кажется, совсем поглощают. Но стихает
буря, успокаиваются волны, утихает их рокот, и отходят они от берега, и что
же? Суша не только не побеждена морем, но отвоевала себе новые владения у
морской стихии: бушующие волны принесли с собой огромные массы песка и ила,
поднявшиеся со дна взбаламученного моря, и отложили их на низменном берегу;
потом вода схлынула, а наносы остались, и таким образом суша выдвинулась в
море.
Такая же борьба и с таким же результатом
ежегодно повторяется в долине двух великих рек. Шесть недель идут зимние дожди,
болота превращаются в озера, каналы и реки переполняются, бурлят и выходят из
берегов. Дожди кончаются, выглядывает весеннее солнце, но торжество водной
стихии как будто еще только начинается. Разливаются Тигр и Евфрат, еще не
успевшие войти в берега после зимних дождей, и почти на полгода страна
превращается в
111
сплошное море. Кажется, что навеки земля
погребена под водою; но лучи солнца делают свое дело, и медленно, но неуклонно
вода должна уступить место суше. Обсохшие поля зеленеют, на них кипит жизнь, и
к концу лета водяная стихия побеждена. Эти явления природы шумеры издревле
объясняли действиями богов и борьбой между ними. Кто, как не Энлиль, бог,
живущий в горах, бог земной тверди, создает сушу, борется за ее торжество над
водной стихией? Водная стихия казалась двойственным началом: с одной стороны,
она несет с собой разрушение, грозит человеку и другим живым существам смертью,
подкатывается под храмы богов, размывая холмы, на которых они построены, как
будто нет злее врага для богов и людей. С другой стороны, водная стихия
содержит в себе и нечто творческое: она орошает поля и оплодотворяет их; когда
разливаются Тигр и Евфрат, то над ними и среди вод их разлива пышно расцветает
и растительная и животная жизнь; густо разрастаются тростник и осока, вода
кишит земноводными и рыбой, а над поверхностью вод кружатся мириады насекомых и
летают стаи птиц. Эта грозная и в то же время живительная стихия казалась
шумерам также божественной силой; они представляли ее по сути своей грозной и
губительной, но вследствие вмешательства Энлиля ее злоба и разрушительность
уничтожались, а оставались только благодетельные свойства.
Такие размышления и дали повод к созданию
мифа о борьбе Энлиля с морским чудовищем Тиамат перед сотворением мира.
Давным-давно, говорилось в этом мифе, когда все было тьмою и водою, а в воде
жили необыкновенные чудовища, люди с головами животных, животные с головами
людей, звери с телами лошадей и хвостами рыб, змеи и ужасные рыбы. Над всеми
этими чудовищами царила Тиамат. Тогда пришел Энлиль, разделил ее пополам, из
одной половины сделал небо, а из другой — землю, а затем из своей крови
сотворил людей и зверей, а также созвездия, солнце, луну и планеты. Так был
создан мир, но страшные чудовища, жившие первоначально в морской бездне, не
были уничтожены окончательно. Каждый год они стараются вновь разрушить
созданный Энлилем мир, каждый год волны затопляют сушу, но великий бог непобедим
и каждый год вновь торжествует победу над злыми силами».
Совсем иную картину наблюдали мы в Верхней
(Северной) Месопотамии, лежащей в субтропической сухой зоне. На севере ее
простирается холмистая земля, куда влажные ветры со Средизем-
112
ного моря приносят достаточно обильные
зимние дожди для ранних посевов и где в древности местами росли кустарники. Несколько
далее к югу лежит второй район — сухие степи, но и здесь вдоль холмов можно
сеять хлеб, почти или совсем не пользуясь искусственным орошением, а в степи
достаточно растительности для прокорма стад. Водой из рек или колодцев поливают
только сады и плантации. Большую часть года ландшафт гол и уныл, но весной
степь покрывается цветами и травами.
Наконец, с севера и востока прилегает к
этой холмистой равнине горная страна, которую называют сейчас Иракским
Курдистаном. Он напоминает по форме полумесяц, один рог которого упирается в
современный город Ханакин, а другой — в переправу через Тигр, вблизи
современного Файш-Хабура, где сходятся границы Сирии и Восточной Турции.
Деревни здесь — скопления сложенных из камня домиков, прилепившихся к горе;
пирамидальные тополя, а на горных террасах — плантации винограда и табака.
Склоны гор часто покрыты лесами из низкорослого дуба или, реже,
из хвойных деревьев.
Таким образом, несмотря
на очевидное природно-географическое единообразие, Ирак — это страна
контрастов. Если степь на севере и болотистые низины на юге можно рассматривать
как локальные варианты Великой Месопотамской равнины, то между равнинной и
предгорной областями (не говоря уже о горных хребтах Загроса в Иракском
Курдистане), между севером и югом существуют поразительные различия в рельефе,
климате и растительности. И на протяжении многих тысячелетий можно отчетливо
проследить противоборство и соперничество между Севером и Югом Месопотамии,
или, если пользоваться историческими терминами, — между Шумером (Вавилонией),
с одной стороны, и Аккадом (Ассирией) — с другой.
Однако, здесь уместно вспомнить о таком
важном обстоятельстве, как соотношение современных природно-климатических условий
с древними (хотя бы с условиями периода IV — II-го тысячелетий до н.э.). Большинство
ученых считают, что природа и климат современного Ирака были близки
древнемесопотамским. Но в этом в целом верном выводе есть два существенных
исключения. Во-первых, сейчас твердо установлено, что на протяжении тысячелетий
русла Тигра и Евфрата, их притоки и магистральные каналы неоднократно меняли
свое местоположение, а это, естественно,
113
влекло за собой резкие сдвиги в расселении
древних общин. Во-вторых, до сих пор не решен вопрос о северной границе Персидского
залива в древности. Остановимся подробнее на этих двух проблемах.
ТИГР И ЕВФРАТ
До IV тысячелетия до н.э. Тигр и Евфрат сливались вместе в северной
части аллювиальной равнины, образуя ряд параллельных русел и протоков. Лишь
позднее Тигр «ушел» восточнее, примерно туда, где он течет и сейчас, и принял
однорусловую, близкую к современной форму, а земли между Тигром и Евфратом по
большей части превратились в мертвую пустыню.
«По пути через Ирак, — пишет Сетон Ллойд,
— прежде чем дойти до линии Хит — Самарра, реки текут по руслам, которые они
сами пробили в твердом известняке и сланце, так что их течение вряд ли
изменилось с доисторических времен. Поэтому такие города, как Каркемиш,
Ниневия, Нимруд и Ашшур, и сейчас стоят на речных берегах. К югу от той же
линии мы наблюдаем совершенно иную картину. Здесь реки блуждают по
аллювиальной равнине, часто меняя русло и разветвляясь на рукава. Кроме того,
как все реки со значительным количеством ила и с небольшим уклоном, они,
откладывая ил, постепенно поднимают собственное ложе. В пору разлива, выходя из
берегов, они могут образовывать огромные озера и болота. Иногда и сама река
меняет свое русло. Вот почему некоторые великие города Месопотамии, некогда
стоявшие на берегах Тигра и Евфрата, сейчас представляют собой гигантские
развалины на высохших полях, затерянных в глубине безводной пустыни».
Значительную работу по изучению древних
поселений на юге Месопотамии и по реконструкции экологической среды, в которой
эти общины существовали, провел в 60—70-х годах известный американский археолог
и историк Роберт Мак-Адамc. В книгах
«Земли за Багдадом», «Урук и его округа», «Сущность городов», получивших
широкое признание, он дал глубокую и всестороннюю характеристику
природно-географических условий Ирака, оказывавших непосредственное влияние на
развитие древних городов-государств. Проанализировал он и различные виды
хозяйственной деятельности, в том числе — ирригационное земледелие. С помощью
топографических карт, аэрофотосъемки и данных своих раз-
114
ведок (по размещению древ них поселений на
местности) он с большим искусством воссоздал тот природный фон, на котором
возникла и развилась месопотамская цивилизация: Р. Мак-Адамc убедительно доказал, что в древности природные условия на юге
Ирака заметно отличались от современных. Русла рек и протоков проходили тогда в
иных местах, чем сейчас, а многие удаленные от Тигра и Евфрата районы были
связаны с ними ныне исчезнувшими магистральными каналами. Правда, большинство
природных процессов остались здесь неизменными: засоление почв, динамика
изменения объема воды в реках, формирование берегов, регулярность наводнений и
паводков, заиление и т. д. Это и позволило ученому с помощью аэрофотосъемок и
детальных топографических карт выявить общие закономерности
природно-климатических изменений в районе от Багдада до Персидского залива и
реконструировать события отдаленных эпох.
Мы узнали не только о преобладающей роли
Евфрата в жизни населения древней Месопотамии, но и получили развернутое и
убедительное объяснение, почему было именно так: меньший объем воды в этой
реке, малая скорость течения, пологие берега, наличие вместо единого русла
нескольких параллельных и взаимосвязанных рукавов. Более могучий и полноводный
Тигр стал широко использоваться человеком для искусственного орошения лишь в
сравнительно поздний период — в парфянское (1 век до н.э. — III век н.э.) и особенно в сасанидское (III — VII века) время.
Евфрат — отнюдь не самая крупная река в
мире. По объему воды он в два раза уступает показателям его брата-близнеца —
Тигра; в три раза меньше Рейна и Нила; в десять раз меньше Дуная и Волги. «Но
это, — подчеркивает Р. Мак-Адамс, — не может заслонить тот факт, что в мире
нет других таких рек, которые сыграли бы столь же важную и длительную роль в
истории человечества, как Евфрат». Евфрат — это причудливо изогнутая,
коричневая, пульсирующая артерия, которая несла и несет дар жизни в безводную
южно-месопотамскую пустыню. И без учета этого фактора невозможно понять
загадку происхождения и последующего прогрессивного развития первой на Земле
городской цивилизации — шумерских городов-государств.
Весьма интересны приводимые Р. Мак-Адамсом
конкретные данные (на основании современных наблюдений) о количестве земель,
орошаемых Евфратом в зимние месяцы, то есть во время со-
115
зревания урожая. Они колеблются от 6—7 до
36 тысяч квадратных километров — в зависимости от объема воды в реке (максимум
— в апреле). Средняя цифра искусственно орошаемых земель в Месопотамии
составляла, по Р. Мак-Адамсу, около 8 тысяч квадратных километров. Столько же
земли находилось под паром.
Интересно сравнить эти данные со
сведениями письменных источников по Лагашу — одному из крупнейших
городов-государств Шумера. Это автономное государственное образование занимало,
по вычислениям ИМ. Дьяконова, около трех тысяч квадратных километров, из них не
менее трети приходилось на искусственно орошаемые земли.
Если учесть, что в первых веках III тысячелетия до н.э. в Шумере существовало около полутора десятков
не зависимых друг от друга номов, или городов-государств, и каждый из них,
подобно Лагашу, имел не менее тысячи квадратных километров орошаемых земель, то
вычисления Р. Мак-Адамса выглядят вполне убедительными.
Вместе с тем он подчеркивает большие
издержки месопотамской ирригации, и прежде всего быструю засоляемость почвы.
Причинами ее он считает небольшую скорость водотока в мелких речных руслах и
каналах, значительную испаряемость воды в условиях сухого и жаркого климата,
наличие солей в речной воде и т. д.
Р. Мак-Адамс вопреки традиционным и широко
распространенным взглядам не считает Месопотамскую аллювиальную равнину сугубо
однородной природно-географической областью. Он выделяет в ее пределах две
природно-хозяйственные зоны. К первой он относит сравнительно узкую полосу
зеленой зоны вокруг Евфрата, занятую интенсивным ирригационным земледелием. Там
сосредоточивалась основная масса оседлого населения. Вторая зона занимала
обширные районы по обе стороны реки с первичными, девственными условиями,
почти не измененными воздействием человека (регулярно заливаемые во время
паводков и посезонно наполненные водой углубления, болота, засушливые участки,
степи, тростниковые заросли). Эти условия благоприятствовали развитию охоты,
рыбной ловли, скотоводства и т.д. Здесь жили кочевые и полукочевые племена,
часто находившиеся в тесной связи с жителями городов и селений зеленой зоны.
116
ЗАГАДКА ПЕРСИДСКОГО ЗАЛИВА
Одна из наиболее сложных проблем,
связанных с древней экологией Месопотамии, — это проблема геологического
образования дельты Тигра и Евфрата на юге области. Долгое время ученые были
твердо убеждены в том, что значительную часть современной Месопотамской равнины
создали аллювиальные наносы рек, постепенно отодвигавших северную границу
Персидского залива все дальше и дальше к югу. Казалось несомненным и то, что
этот процесс происходил в очень отдаленную эпоху, поскольку большая часть
равнины усеяна целыми россыпями древних теплей, появившихся в данном регионе
не позднее конца VI тысячелетия до н.э. Однако на самой южной окраине
Месопотамской аллювиальной равнины, на широте древнего города Ура (близ
современной Насирии), находится какая-то невидимая черта, южнее которой теллей
больше нет. Между этой чертой и современным побережьем Персидского залива
лежит обширный и почти незаселенный район болот и озеро. Тогда и возникла
версия о том, что некогда залив простирался вплоть до Ура. Это хорошо
согласовывалось и с археологическими данными, и со свидетельствами древних
клинописных текстов. Шумерский город Эреду, считавшийся его жителями еще в 3-м
тысячелетии до н.э. древнейшим в мире, описан в местных документах как
«стоящий на берегу моря». Древний Ур, находившийся всего в нескольких
километрах от Эреду, судя по описаниям шумерских автороз, имел причалы, на
которых разгружались морские корабли из дальних заморских стран — Дильмун,
Маган и
Мелухха.
Неподалеку от этого города, в Дикдиккахе,
археологи нашли четыре глиняных конуса с надписями правителя Ур-Намму (конец III тысячелетия до н.э.). В надписях упоминается о каком-то месте регистрации,
где правитель задерживал для досмотра корабли, идущие из страны Маган, и
которое находилось на берегу моря, то есть
Персидского залива.
Но в 1952 году эта общепринятая точка
зрения была опровергнута двумя английскими геологами — Лизом и Фэлконом,
которые после длительных изысканий смогли показать, что береговая линия залива
(в том числе и в северной его части) существенно не менялась начиная с III тысячелетия до н.э.
Однако, это утверждение подвергается в
последнее время все более острой критике как со стороны представителей
естественных
117
наук, так и со стороны археологов. При
этом приводятся весомые доводы и экологического, и исторического порядка.
Персидский залив — это большой, но сравнительно мелководный бассейн. Поэтому
его северная береговая линия особенно чувствительна ко всем колебаниям уровня
Мирового океана, вызванным климатическими изменениями. В заливе нет глубин
свыше 100 метров. А еще 15 тысяч лет назад предшественники современных рек Тифа
и Евфрата впадали прямо в Оманский залив, то есть на 800 километров
юго-восточнее современного Шатт-эль-Араба (совместная дельта Тигра и Евфрата).
Персидского же залива не было тогда вообще. Действительно, границы залива в
разные эпохи, особенно в эпохи, значительно удаленные от нас, установить сейчас
нелегко. Поэтому категоричность выводов Лиза и Фэлкона о неизменности этих границ
с глубокой древности нельзя признать обоснованной. В настоящее время
накапливается все больше данных о том, что в конце плейстоцена имело место
заметное расширение пределов залива в северном направлении. С другой стороны,
если судить по работам геологов Ларсена и Эванса, то можно предположить, что
северная граница Персидского залива в течение последних пяти тысяч лет
отступала к югу до тех пор, пока она не достигла своих современных пределов.
Сейчас в научной литературе о Месопотамии
преобладает компромиссная точка зрения, предложенная историком Т. Якобсеном.
Он основывался на одной невзрачной на первый взгляд археологической находке: в
шумерском городе Эреду при раскопках храма бога Энки было обнаружено древнее
ритуальное приношение в виде груды костей морского окуня, вернее, той его
разновидности, которая может жить только в слегка солоноватой воде речной
дельты, подверженной регулярному воздействию морских приливов. Не исключено,
что обширная и неглубокая выемка, у которой стоит Эреду, была в древности
частью целой системы озер, соединенных в свою очередь глубокими протоками с
устьем Евфрата и Персидским заливом. Точно так же Ур находился на древнем
русле Евфрата, за которым начиналась вплоть до залива цепь обширных озер и
болот. Он был, как и Эреду, речным, а не морским портом, хотя и связанным
непосредственно с водами залива.
«В настоящее время, — подчеркивает С.
Ллойд, — Двуречье... выглядит совсем иначе... Берег моря отступил далеко на юг.
Евфрат и Тигр не текут, как в древности, параллельно, а от широты
118
Багдада к югу расходятся в стороны и затем
снова сближаются так, что Верхняя и Нижняя Месопотамия образуют как бы
«восьмерку», и далее сливаются в одну реку Шатт-эль-Араб, которая и впадает в
Персидский залив... Земли между Тигром и Евфратом превратились в мертвую
пустыню — отчасти из-за постепенного разрушения оросительной системы за время
длительного чужеземного владычества, отчасти из-за засоления почвы вследствие
нерационального орошения начиная уже с древних времен».
Таков был тот общий экологический фон, на
котором разыгралась историческая драма, связанная с рождением первой городской
цивилизации нашей планеты.
119
ГЛАВА 6. УР — ПОТЕРЯНЫЙ ГОРОД ШУМЕРОВ
И все ушло...
Там, где вчера вздымалась к небу
Столица гордых королей,
Сегодня первозданный хаос
Из мертвой глины и камней
Застыл в бездонной тишине.
Мору Иосуфу Гива, Нигерия
ЖИВАЯ ЛЕТОПИСЬ ЗЕМЛИ
В мае 1980 года, после окончания
последнего полевого сезона в Ярым-тепе, когда мы перед отъездом на родину
отдыхали на гостеприимной базе ниневийской археологической экспедиции в Мосуле,
к нам неожиданно явились гости: Тарих Мадлун — глава постоянно действующей
иракской экспедиции в Ашшуре и несколько его молодых коллег. Небольшого роста,
смуглый и энергичный Тарих был знаком со многими из нас давно, еще с первых
лет нашего пребывания в солнечной Месопотамии. Он постоянно возглавлял крупные
археологические проекты Директората древностей Иракской Республики и по праву
считался одним из наиболее опытных и квалифицированных археологов страны. Тарих
приехал в Мосул за 140 километров только для того, чтобы лично пригласить нас осмотреть
древний Ашшур и ведущиеся там раскопки. Предложение было соблазнительным. И,
несмотря на усталость и чемоданное настроение перед отъездом в Багдад, мы
решили совместить приятное с полезным и со всем своим имуществом и машинами
двинуться в Ашшур, провести там день и уже оттуда выехать в иракскую столицу.
Древнейший центр Ассирийской державы (город упоминается в клинописных текстах с
XIV века до н.э.) — Ашшур живописно раскинулся на крутом правом
берегу Тигра. В этом
120
месте широкая и многоводная река делает
крутой поворот и, обогнув низкий намывной остров посередине, с грозным ревом
устремляется дальше на юг, к Персидскому заливу. Гостеприимные хозяева
показали нам прежде всего свою капитальную, похожую на крепость экспедиционную
базу — массивный каменный двухэтажный дом на самом берегу, с великолепной
открытой террасой. Оказалось, что этот дом построил еще в конце XIX века Вальтер Анд-ре, возглавлявший здесь многолетние исследования
немецких археологов. В годы первой мировой войны здание было разрушено, и лишь
в 70-х годах его восстановили и успешно использовали для своих нужд наши
иракские коллеги. Достопримечательностей в древнем Ашшуре хватало с избытком.
Наши глаза лихорадочно перебегали от одного заслуживающего внимания объекта на
другой. Вот раскопанный и прекрасно отреставрированный дворец конца I тысячелетия до н.э. (парфянский период). Вот дом жреца ассирийского
времени, со школой для будущих священнослужителей, молельней и местом для
жертвоприношений, где сохранился даже сток для крови принесенных в жертву
животных. Но самое сильное впечатление от встречи с прошлым ждало нас впереди.
На одном из центральных участков городища,
близ самого берега Тигра, весенние потоки на протяжении многих лет образовали
в культурном слое глубокую промоину, нисходящую прямо к речной воде. Высота
берега достигает здесь не менее 12 — 15 метров. И почти вся его земляная толща
состоит из следов человеческого обитания самых разных эпох — от энеолита
(Халаф или ранний Убейд — V тысячелетие до н.э.) до мусульманского
средневековья. Естественно, археологи не преминули использовать эту игру
природных сил для своих собственных нужд. Промоину углубили до самого дна, до
речного песка, тщательно зачистили обе ее длинные стенки, отстоящие друг от
друга по прямой на 25 — 30 метров, и получился идеальный гигантских размеров
археологический разрез. Говорят, что эту нелегкую работу начал еще Вальтер
Андре, а продолжили ее, уже в наши дни, сотрудники иракской экспедиции. Мы
осторожно подошли к самому краю искусственного каньона. Далеко внизу, в тени
берегового откоса, глухо шумели коричневые воды Тигра. Я посмотрел на стену
каньона внимательнее и ахнул: передо мной лежала живая летопись страны.
Начиная почти от самой поверхности, по вертикальным срезам земли шли и шли вниз
бесконечные слои с осязаемые следами эпох и культур, про-
121
шумевших здесь на протяжении тысячелетий.
Из желтовато-серого лёсса повсюду торчали куски громадных глиняных хумов — сосудов для хранения масла, зерна и пива, печи для
обжига керамики, остатки стен каменных и глинобитных зданий, человеческие кости
и даже целые захоронения в глиняных гробах. Более впечатляющего зрелища я
никогда больше не видел: вся бесконечно долгая история Месопотамии предстала
вдруг перед нами. Парфяне, персы, вавилоняне, ассирийцы, шумеры и их безыменные
предшественники раннеземледельческой поры — все они побывали в Ашшуре и
оставили после себя вполне реальные следы. Жили и умирали целые народы,
расцветали и гибли города, одна цивилизация сменяла другую, и каждый раз на
месте города мертвых вырастал город живых. Стоя на краю этого мрачного провала
как никогда ясно осознаешь и быстротечность времени и чудовищную тяжесть веков,
формировавших традиции нашей современной культуры.
На последнем выступе земли, перед речной
водой, смутно белели кости человеческого скелета и несколько черепков грубой
керамики. «Это — начало Ашшура, — сказал Тарих Мадлун, — останки человека
времен неолита, V или начало IV тысячелетия до н.э.».
Вдали, на плоском острове посреди Тигра,
группа местных крестьян в длинных белых рубахах кончила собирать вязанки хвороста
и снопы травы и двинулась к поджидавшей их лодке. Глядя на длинную вереницу
согбенных фигур, было легко представить себе нескончаемую цепочку людей
предыдущих поколений, пронесших бремя человеческого труда сквозь туман
прошлого. Семь тысяч раз сеяли хлеб и семь тысяч раз собирали урожай с тех пор,
как первый предок современных иракских феллахов поселился на крутых прибрежных
откосах Ашшура.
А первые достижения эпохи цивилизации?
Известно, что самую раннюю цивилизацию нашей планеты создали в конце IV тысячелетия до н.э. шумеры. Но они обитали не дальше широты
Багдада. На север с караванами торговцев попадали лишь изделия их искусных
мастеров. Значит, даже на этой самой полной исторической схеме, которую мы
сейчас рассматриваем, нет и не может быть отдельного шумерского слоя?
И в этот момент, вдоволь насладившись
произведенным эффектом, Тарих Мадлун ткнул пальцем куда-то в нижнюю треть
разреза и сказал: «Там вы видите остатки культуры, соответствующие урукскому
периоду на юге, в Шумере». Это и был ответ на мой не-
122
высказанный вопрос: урукский период в
истории Месопотамии (середина — конец IV тысячелетия до
н.э.) соответствовал как раз появлению первых шумерских городов-государств. В
долгом развитии общества совершился тогда поистине революционный скачок: из
пещер, шалашей и глинобитных лачуг жители Южного Ирака переселились в
обнесенные стенами благоустроенные города, с их дворцами и храмами,
процветающими ремеслами и торговлей, письменностью и развитым искусством. В
данном регионе этот переход совпал с рождением первых раннеклассовых государств.
Правда, они были еще крайне немногочисленны и напоминали собой островки,
затерявшиеся в бескрайнем море окружавшего их первобытного варварства.
СЛОВО О ШУМЕРЕ
«О Шумер, великая земля среди всех земель
Вселенной, залитая немеркнущим светом, определяющая божественные законы для
всех народов от восхода до заката!» — воскликнул когда-то шумерский поэт,
отражая в поэтической форме факт бесспорного культурного и военного
превосходства обитателей Южного Двуречья над их ближайшими соседями.
В действительности Шумер — небольшая
страна. Ее площадь — чуть меньше современной Бельгии. Вся жизнь концентрировалась
здесь вокруг рек и каналов. Поэтому «колыбель цивилизации» представляла собой
практически длинную и узкую полосу земли, протянувшуюся от широты Багдада до
гнилых болот по берегам Персидского залива. Эту территорию поделили между собой
несколько городов-государств.
«Вскоре после 3000 года до н.э., —
отмечает выдающийся английский ученый Г. Чайлд, — древнейшие письменные
документы дают нам картину социальной и экономической организации Шумера и
Аккада. Страна была разделена между 15 городами-государствами, каждый из
которых был политически автономен, но все они имели общую материальную
культуру, религию, язык и все в значительной мере были связаны друг с другом
экономически».
Клинописные тексты сообщают, что в начале III тысячелетия до н.э. на территории Шумера, в междуречье Тигра и
Евфрата — от Багдада до Басры, существовало около полутора десятков небольших,
автономных городов-государств, каждый из которых имел династию правителей.
123
В раннединастический период (с 2750 года до
н.э.) источники упоминают о 13 таких городах-государствах, более или менее точно
привязанных к современной географической карте: Сиппар, Киш, Акшак, Ларак,
Ниппур, Адаб, Умма, Лагаш, Бад-Тибира, Урук, Ларса, Ур и Эреду.
Если исходить из шумерских мифов и
преданий, то строительство первых городов было делом рук небесных богов.
Неудивительно, что первая пятерка таких городских центров, появившихся столь
необычным способом ("божьих рук работа"), названа в древних текстах
святилищами, где отправлялся культ важнейших богов шумерского пантеона.
Когда... царская власть спустилась с
небес, Когда возвышенная тиара и царский трон спустились с небес, Он (Бог. —
В.Г.) создал обряды и высшие божественные законы...
Он основал пять городов в... священных
местах,
Он дал им имена и сделал их главными
святилищами...
Имена этих городов: Эреду, Бад-Тибира,
Ларак, Сиппар, Шуруппак.
Самое поразительное в том, что эти пять
первых и наиболее почитаемых городов никогда не были в истории Месопотамии
сколько-нибудь крупными и политически-влиятельными центрами.
Несмотря на отсутствие государственного и
полного культурного единства (наличие местных культов богов, местных мифологических
циклов, локальных черт в скульптуре, глиптике, прикладном искусстве, диалектов
языка), все города-государства Шумера в целом были культурно близки. Во-первых,
у них было одинаковое самоназвание — черноголовые (по-шумерски — сангнигига). Во-вторых, общим для всей Месопотамии
культ верховного божества — бога воздуха Энлиля в Ниппуре. В-третьих, общими
были архитектурные традиции и религиозная символика (цилиндрические печати).
В-четвертых, на всей шумерской территории существовала единая система
письменности.
Город в Шумере находился в самом центре
всей экономической, социальной и культурной жизни.
«Шумерская цивилизация, — пишет известный
американский историк и лингвист Сэмюэль Н. Крамер, — была в целом город-
124
ской по характеру, хотя и основывалась
скорее на сельскохозяйственной, нежели на промышленной базе. В III тысячелетии до н.э. Шумер состоял из дюжины (или около того)
городов-государств, а последние в свою очередь имели обычно один большой,
обнесенный стенами город, который окружали окрестные селения и деревушки.
Выдающийся чертой каждого города был главный храм, расположенный на высокой
террасе, превращающейся постепенно в массивную ступенчатую башню —
зиккурат...».
Вместе с тем, следует еще раз подчеркнуть
специфический характер этих ранних городов, так не похожих на современные.
«Следует учитывать, — подчеркивает И. М. Дьяконов, — что «город» в древности
всегда был центром не только и даже не столько ремесла и торговли, сколько
сельскохозяйственного производства».
УР ХАЛДЕЕВ
На фоне других шумерских городов звездой
первой величины был безусловно, Ур. Не случайно его имя так часто упоминается в
эпических поэмах и гимнах того времени:
О город, всем обеспеченный,
Омываемый водами неиссякаемыми,
Незыблемый бык,
Помост изобилия страны, зеленая гора,
Город, чьи судьбы определил Энки,
Святилище Ур, да вознесешься ты до небес!
Начать с того, что он существовал
необычайно долго — от первых шумерских царей (начало III тысячелетия до н.э.) до эпохи Дария и Александра Македонского. Ни
бесчисленные вражеские нашествия, ни стихийные бедствия не могли заставить его
жителей покинуть веками насиженное место. Но то, чего не сумели сделать полчища
завоевателей, сделала природа. Евфрат внезапно изменил свое русло и ушел почти
на 16 километров к востоку от стен города. Без воды на этой раскаленной
равнине нельзя было прожить и дня. И вскоре блистательный Ур превратился в
скопление безликих холмов, окрашенных в серо-желтые цвета пустыни.
Со временем были забыты не только многие
страницы истории города, но и его местонахождение. Еще совсем недавно наши све-
125
дения об Уре ограничивались лишь
несколькими туманными цитатами из Библии да ассиро-вавилонскими клинописными
текстами, созданными много веков спустя после исчезновения государства шумеров.
Мы знаем, например, из позднейших надписей, что в XVII веке до н.э. вавилонский царь Хаммурапи подверг восставший город
ужасающему разгрому. «Скорбная песня Ура» сообщает нам об этом печальном
событии, сравнивая его с бурей, насланной на горожан разгневанным Энлилем:
Буря, вызванная разгневанным Энлилем,
Буря, уничтожившая страну,
Накрыла Ур словно платком, Окутала его
словно саваном...
О, отец Нанна, этот город превратился в
развалины!
Видимо, именно в эти годы и покинули
поверженный Ур Авраам и его семья. «И умер Арран при Фарре, отце своем, в
земле рождения своего, в Уре Халдейском, — сообщает Ветхий завет, — тогда
взял Фарра Авраама, сына своего, и Лота, сына Арранова, внука своего, и вышел
с ними из Ура Халдейского, чтобы идти в землю Ханаанскую...» После этого
Библия уже не упоминает об Уре.
Город пришлось отыскивать заново уже в XIX столетии. В 1854 году Д.Е. Тейлор — английский консул в Басре —
впервые установил, что скопление руин, известное среди местных бедуинов под
названием Телль-аль-Муккайир
(Смоляной Холм), — это и
есть древний Ур, что подтверждали найденные здесь клинописные глиняные
таблички. Однако к широким раскопкам археологи смогли приступить лишь спустя
много лет. В 1922 году англичанин Леонард Вулли начал свои двенадцатилетние
работы в центральной зоне огромного городища. Пышные дворцовые ансамбли, массивные
стены храмов, ступенчатые башни-зиккураты и, наконец, фантастические по богатству
царские захоронения появлялись из глубин земли. Драгоценные находки
исчислялись тысячами. Большая их часть хранится ныне в Иракском музее в
Багдаде, в специальном шумерском зале. Мне неоднократно приходилось бывать
там. И каждый раз, глядя на сверкающую груду золотых и серебряных изделий,
укрытых за стеклами музейных витрин, я не мог отделаться от мысли, что все это
археологическое богатство, вырванное из своего естественного окружения,
выглядит как-то уж очень обыденно и статично. Теперь оставалось лишь гадать,
как смотрелась
126
та или иная вещь в сумраке только что
вскрытой гробницы, на фоне многоцветной палитры красок, сопутствующих седой
древности: яркой зелени окислившейся меди, охристых пятен полусгнившего дерева,
матово-желтых овалов человеческих костей и черепов.
«Лучше один раз увидеть»... — гласит
известная поговорка. Нам известны имена шумерских полководцев, царей и жрецов.
Но разве звучание диковинных имен может дать представление об их эпохе?
Необходимо со всей отчетливостью представить себе то естественное окружение,
тот конкретный исторический фон, на котором жили и творили эти полулегендарные
герои седой древности. А для этого есть лишь одно средство — посетить древний
город, увидеть те внушительные укрепления, пышные храмы и дворцы, о которых так
красочно рассказали клинописные тексты Двуречья.
И вот ранним мартовским утром наш видавший
виды экспедиционный газик, деловито пыхтя, вскарабкался на крутой глинистый
откос за голубой лентой Евфрата, и мы увидели перед собой то, что осталось от
древнего Ура.
На голой желтовато-серой равнине смутными
тенями маячило несколько групп больших и малых холмов, виднелись какие-то непонятные
впадины и ямы. Здесь не было и намека не некогда грозные городские укрепления—зубчатые
глинобитные стены и башни, храмы и дворцы. Бесследно исчезли и массивные купола
царских гробниц, раскопанных свыше 50 лет назад Леонардом Вулли.
ЗИККУРАТ УР-НАММУ
И все же сохранился в Уре памятник,
способный удовлетворить запросы самого взыскательного ценителя древностей. Над
всем окружающим пейзажем, над бесплодной выжженной землей, полуразмытыми
холмами, провалами старых археологических раскопов и ям, вырытых грабителями,
гигантским утесом высится, как бы паря в звенящем от зноя воздухе, желтая
ступенчатая башня. Это и есть знаменитый зиккурат Ур-Намму — массивный
постамент для главного храма города, построенного в честь бога Луны Нанна.
Раскопанный и тщательно отреставрированный англичанами в 20-е годы, он
разительно отличается от других малоприметных руин Ура совершенством пропорций
и степенью сохранности.
Зиккурат выстроен из сырцового кирпича и
покрыт сверху почти трехметровым «панцирем» из обожженного кирпича, скреплен-
127
ного раствором битума. Его основание — 60
на 45 метров. Прежде он состоял по меньшей мере из трех ярусов, или этажей, но
в настоящее время уцелел лишь первый этаж и часть второго. Эта внушительная
глиняная масса создает впечатление легкости и изящества благодаря своим
совершенным пропорциям и слегка закругленным линиям. Долгое время считалось,
что подобный прием изобрели греки при строительстве знаменитого Парфенона. В
действительности же, как мы видим, это случилось почти на две тысячи лет
раньше.
На свободной площади ступеней-террас
зиккурата когда-то были посажены деревья. Для этого наверх принесли слой
плодородной земли и сделали специальные водоотводные сооружения для полива
растительности дождевой водой. Зеленая гора зиккурата, высоко вздымавшаяся над
зубцами городских стен, была видна издалека, четко выделяясь на желто-сером
фоне унылой Месопотамской равнины. Зиккурат Ур-Намму — один из немногих уцелевших
до наших дней прямых свидетелей далекого прошлого. Все яростные вихри истории
оставили на нем свой приметный след. Все правители Ура внесли посильную лепту в
его сооружение и отделку. Чтобы документально увековечить свой строительный
пыл, каждый царь спешил замуровать в толще стен ступенчатой башни клинописную
табличку или цилиндр с перечнем своих заслуг перед потомками:
«Во славу владыки своего Нанна,
славнейшего из сыновей Энлиля, могучий муж Ур-Намму, правитель Урука, царь
Ура, царь Шумера и Аккада, воздвиг Этеменигуру возлюбленный им храм».
Зиккурат стоял в самом центре древнего
города — в теменосе, или священном квартале, который предназначался только для
храмов и царских дворцов. Его фундамент уходил в сумрачные глубины земли, а
вершина упиралась в небо, отражаясь в плавных водах Евфрата. Он был мудр, как
сфинкс, и неподвластен времени, как пирамиды фараонов. Вся история Ура, от ее
смутных истоков и до драматического финала, прошла на глазах седого исполина.
Он мог бы рассказать о красоте и богатстве царицы Пуаби, воинских подвигах
Мескаламдуга — «Героя Благодатной страны», увенчанного за храбрость золотым шлемом,
о лихорадочном строительстве новых каналов, храмов и дворцов во времена
правителей Третьей династии Ура — Ур-Намму и Шульги (конец Ш тысячелетия до
н.э.), о росте могущества и богатствах Урского государства. Но постепенно
слава города стала меркнуть и кло-
128
ниться к упадку. Ур захватили враги. Может
быть, именно у подножия зиккурата пал, обливаясь кровью, последний защитник
города, сраженный эламитской стрелой:
Когда они (эламиты. — В.Г.) пришли, вокруг
все истребляя, Уничтожая все, как яростный поток, За что, за что, Шумер, тебе
кара такая? Из храма изгнаны священные владыки, Разрушен город, алтари разбиты,
и всей страной владеют эламиты.
Шумерский гимн
После эламитского погрома в начале II тысячелетия до н.э. город прозябал, чуть согреваемый слабыми
отблесками былой славы. Его медленная агония затянулась почти на 15 веков.
Только после 4 века до н.э. Ур окончательно исчезает из поля зрения древних летописцев
и превращается в груду развалин. Но зиккурат, восстановленный и обновленный
незадолго до этого вавилонскими царями Навуходоносором и Набонидом (6 век до
н.э.), успешно выдержал разрушительное воздействие времени и донес до наших
дней спокойную простоту и величие монументального шумерского зодчества.
ТЕМЕНОС УРА
Мы медленно поднимаемся по широкой
лестнице из ста ступеней на плоскую вершину зиккурата. Жарко и душно. Ветра
почти нет. Нестерпимо печет полуденное солнце. Но зато отсюда, почти с
двадцатиметровой высоты, открывается великолепный вид на всю территорию города
и его окрестности. Справа, у подножия зиккурата, хорошо видны фундаменты и
стены дворцового комплекса правителя Шульги, жившего в конце III тысячелетия до н.э., неподалеку — глубокий котлован старого
раскопа Леонарда Вулли и район исследованных им же царских гробниц. А дальше,
уже за пределами ритуально-административного центра Ура — теменоса, чуть
заметной желтой массой выделяются лабиринты жилых кварталов. Все видимые нами
сейчас постройки относятся к разным эпохам: здесь и III, и II тысячелетия до н.э. Но большинство датируется концом III тысячелетия до н.э., эпохой наивысшего расцве-
та, или периодом правления Третьей
династии Ура.
129
В течение столетия, с 2112 по 2015 год до
н.э., Ур стал столицей обширного и могучего государства. Сюда стекались
захваченные в войнах богатства, а искусные мастера без устали возводили все новые
храмы, дворцы и монументы. Правда, честь такого строительства всегда
приписывали себе цари, и особенно самый известный из них — Ур-Намму. «Во славу
владычицы своей Нингаль, Ур-Намму, могучий муж, царь Ура, царь Шумера и Аккада,
воздвиг сей великолепный Гипар», — читаем мы на глиняном конусе клинописное
посвящение в честь закладки нового храма. Его дело продолжали и другие
представители Третьей династии. Поэтому не приходится удивляться, что к концу III тысячелетия до н.э. Ур был буквально заполнен великолепными
архитектурными ансамблями. Надписи сообщают, что Ур-Намму воздвиг стены Ура,
«подобные желтой горе». В то время город представлял собой в плане неправильный
овал длиной около километра и шириной до 700 метров. Его окружала стена с
крутым внешним откосом из кирпича-сырца. Воды Евфрата омывали стены с запада и
севера, а восточную часть защищал глубокий и широкий канал. Таким образом, Ур с
трех сторон окружала вода, и подойти к нему по суше можно было лишь с юга.
Центр города занимал огромный священный
участок, с храмами и святилищами бога Луны Нанна — покровителя Ура, с жилищами
жрецов, складами, мастерскими и дворцами правителей. Вокруг теменоса теснились
жилые кварталы. На севере и западе города, близ Евфрата, находились главные
торговые пункты Ура — Северная и Западная гавани.
Между тем, пока я, рассматривая с высоты
руины Ура, предавался размышлениям, погода резко изменилась. Юго-западный ветер
— хамсин — с Аравийского полуострова принес тучи мельчайшей пыли и песка.
Солнце пропало в мутной дымке, но жара и духота от этого лишь усилились.
Видимость резко сократилась. Ни о фотографировании, ни о нормальном осмотре
древнего города больше не могло быть и речи. Вот уж действительно «буря... накрыла
Ур словно платком, окутала его словно саваном...», — как и писал об этом
тысячелетия назад безымянный шумерский поэт.
Внизу, у подножия лестницы зиккурата,
слышны призывные крики нашего добровольного экскурсовода — местного сторожа
Ахмеда. Он торопится: пока буря не набрала силу, нужно успеть
130
показать нам хотя бы самые главные
объекты. Мы, спотыкаясь о куски сухой глины и обломки кирпичей, спешим к
местным достопримечательностям. Ветер больно сечет лицо мелким песком, забивает
пылью глаза, уши, рот.
На участке дворцов и храмов близ зиккурата
видны лишь куцые обрубки низа глинобитных стен, да недавно залитые укрепляющим
раствором прямоугольные и квадратные полы бесчисленных комнат и помещений.
Самые внушительные постройки так же относятся ко времени Третьей династии.
Здесь были обнаружены апартаменты царей и жрецов. Отсюда осуществлялось
руководство всей жизнью страны, награждались отличившиеся, наказывались виновные,
принимались решения о войне и мире. И все это во имя великого Нанна и его
супруги Нингаль.
ШЕСТВИЕ МЕРТВЕЦОВ
Под завывания набирающей силу бури выходим
на восточную часть теменоса, в район царского могильника. Здесь Леонард Вулли
раскопал 16 гробниц властителей города, правивших во времена Первой (первая
половина III тысячелетия до н.э.) и Третьей династий Ура. Эти находки
не только прославили имя исследователя, но и навечно внесли сокровища урских
царей в анналы мировой археологии. Правда, все найденные в могилах вещи
находятся сейчас в музеях Багдада, Лондона и Филадельфии. А на месте, в Уре,
уцелело лишь несколько поздних гробниц Третьей династии, со сводчатым
перекрытием, сложенных из обожженного кирпича. От более древних погребений
остались лишь глубокие ямы. Осторожно спускаемся по крутым кирпичным
ступенькам внутрь одной из гробниц на глубину до 10 метров. В погребальной
камере пусто и сыро. Никаких следов былой роскоши и богатства. Но в памяти тут
же возникают яркие описания раскопок царского кладбища в Уре из прочитанных
прежде научных отчетов и книг.
Наиболее знамениты две гробницы Первой
династии: гробница Мескаламдуга и гробница жрицы или царицы, имя которой мы не
умеем еще с уверенностью прочитать; если читать его по-семитски, оно, вероятно,
звучало бы Пу-аби* ... Пу-аби была погребена в подземном
сводчатом склепе, где она лежала... на деревянном ложе, в плаще из синих
лазуритовых бус, в пышном головном уборе
* Прежде это имя ошибочно читалось как Шуб-ад
131
из золотых листьев, венков и заколок в
виде цветов. Вокруг склепа было выкопано довольно обширное помещение, в котором
с серебряными лентами в волосах и в цветных плащах сидели трупы десятков
женщин из свиты, музыкантов, видимо, усыпленных или добровольно отравившихся.
Тут же найдены поразительной работы арфы; к их резонаторам были приделаны
золотые или серебряные головы быков с лазуритовой бородой (образ быка бога Луны
Нанна) или священной коровы богини Нингаль. Найдены также золотые туалетные
приборы, доски для игры в кости (вроде нардов) и разная драгоценная утварь. В
засыпанном землей пологом спуске-коридоре, ведшем с поверхности земли в склеп,
были обнаружены повозки, скелеты волов и их погонщиков, а также воинов в шлемах-шишаках
и с копьями, как бы охранявших вход. Все эти люди, сопровождавшие Пу-аби в
загробный мир, вряд ли могли быть рабами и рабынями... Поскольку шумеры были
убеждены в продолжении жизни и в загробном мире, перспектива остаться там в
свите властителя или властительницы едва ли особенно удручала тех, кто обречен
был следовать за ними и в смерти». Так описывает это захоронение И. М.
Дьяконов.
Еще более поразительные находки ждали
археологов в могиле Мескаламдуга. «Тело, — вспоминает Л. Вулли, — лежало в обычной
позе спящего на правом боку. Широкий серебряный пояс распался; к нему был
подвешен золотой кинжал и оселок из лазурита на золотом кольце. На уровне
живота лежала целая куча золотых и лазуритовых бусин — их было несколько сот.
Между руками покойного мы нашли золотую чашу, а рядом — еще одну, овальную,
тоже золотую, но крупнее. К правому плечу был прислонен двусторонний топор из
справа золота и серебра... Кости настолько разрушились, что от скелета
осталась лишь коричневая пыль, по которой можно было определить положение тела.
На этом фоне еще ярче сверкало золото, такое чистое, словно его сюда только что
положили. Но ярче всего горел золотой шлем, который все еще покрывал истлевший
череп. Шлем был выкован из золота в форме парика, который глубоко надвигался на
голову и хорошо прикрывал лицо щечными пластинами. Завитки волос на нем
вычеканены рельефом, а отдельные волоски изображены тонкими линиями... Локоны
на щечных пластинах изображают бакенбарды... Если бы даже от шумерийского
искусства ничего больше не осталось, достаточно одного этого шлема, чтобы
отвести искусству древнего Шумера по-
132
четное место среди цивилизованных
народов».
На двух золотых сосудах и на светильниках
из могилы повторяется надпись: «Мескаламдуг. Герой Благодатной страны». Исключительное
богатство погребения и почетное звание «Героя Благодатной страны» наводят на
мысль, что Мескаламдуг был принцем из царского рода, но никогда не занимал
трона.
Одной из самых выдающихся находок при
раскопках царского некрополя по праву считается так называемый «штандарт» — две
деревянные прямоугольные пластины длиной 55 и шириной 22,5 сантиметра,
инкрустированные фигурами из перламутра по синему фону из ляпис-лазури. Фигуры
образуют сложные композиции со сценами мирной жизни (пиршество знати) и военных
действий (царь на боевой колеснице, запряженной двумя ослами, шествие пленных,
бегство неприятеля и т.д.).
Л. Вулли, открывший царские могилы Ура,
пишет Э. Церен, попытался восстановить похоронную процессию III тысячелетия до н.э. Вот как, по его мнению, это происходило. Когда
умирал царь или царица, прежде всего выкапывали прямоугольную яму глубиной
девять-десять метров. У одной ее стороны сооружали наклонный спуск, вход в
могилу. На дне, в углу ямы, строили затем усыпальницу — каменный склеп с
крепким кирпичным сводом. В одной из более длинных стен оставляли открытым
вход.
Потом к могиле подходила траурная
процессия с мертвым владыкой и несколькими приближенными, которые занимали
места рядом с трупом в каменном склепе. Этих людей, очевидно, отравляли
каким-то ядом. После церемонии вход в гробницу замуровывали. Начинался второй
акт ритуала. Погребальная процессия — придворные, слуги, конюхи, возницы, воины
и женщины — подходили к яме и опускались в нее по наклонному настилу, усыпанному
цветами. Женщины были одеты в яркие красные одеяния, на которых сверкали
драгоценности. Военачальники шли со всеми знаками отличия, музыканты — с арфами
и лирами. За ними въезжали повозки, запряженные быками, или сани. На повозках
сидели пажи или возницы, ездовые вели упряжки под уздцы. В конце концов все
занимали заранее отведенные им места; дежурные воины, замыкая процессию,
становились на страже у выхода.
У всех мужчин и женщин в руках было по
небольшой чаше — единственному предмету, необходимому для завершения обряда.
Некоторые жертвы в последние минуты своей земной жизни долж-
133
ны были еще выполнять определенные
задания. По крайней мере точно известно, что музыканты до самого конца играли на
своих инструментах. И когда через тысячелетия гробница была вскрыта, их руки
все еще судорожно сжимали струны арф или лир. В одной из гробниц археологи
нашли посередине ямы большой медный горшок, в который, очевидно, был налит яд.
По команде люди выпивали смертоносное зелье. После этого каждый садился на
свое место в ожидании смерти и перехода в иную жизнь вместе с царем или
царицей. Затем могильщики убивали жертвенных животных, клали лиры и арфы на
тела умерших музыкантов и обрушивали сверху на еще борющихся со смертью людей
груды земли, пока вся яма не оказывалась засыпанной.
В ГОСТЯХ У ЭА-НАСИРА
И вновь повелительный голос Ахмеда торопит
нас, так как буря усиливается, и сквозь плотную завесу песка и пыли уже трудно
что-либо разглядеть. Еще несколько торопливых шагов, и мы оказываемся на
улочках древнего Ура, в его жилых кварталах. Во многих местах стены глинобитных
домов сохранились на высоту до полутора метров. Улицы довольно прямые, но
необычайно узкие. Я раскидывают руки в стороны и упираюсь
ладонями в стены разделенных этой улочкой домов. Ощущение почти фантастическое:
словно ты, промчавшись сквозь толщу времени, действительно стоишь в живом
древнем городе. Вот высокий, тщательно побеленный порог; за ним — дверной
проем с подпяточным камнем в углу, а дальше — укромный внутренний дворик. В
этих вылизанных ветрами и дождями руинах еще явственно чувствуется дыхание
былой жизни.
Но жилые кварталы Ура, лежащие к востоку
от теменоса, представляют для нас особый интерес еще и потому, что это чуть ли
не единственный достоверный источник, по которому можно судить о домовой
архитектуре древнего месопотамского города.
Во время полевого сезона 1930/31 года Л.
Вулли решил вдруг переключиться с храмов и гробниц царей Третьей династии Ура
на один из жилых кварталов города. На выбранном им участке раскопки вскрыли на
диво хорошо сохранившиеся дома периода Ларсы и Исина, предшествовавшего
разорению Ура вавилонским царем Хаммурапи в 1780 году до н.э. Работы
производились на площади около 8,5 тысячи квадратных метров силами полутора
сотен
134
рабочих, так что удалось получить довольно
полное представление о характере жилых построек города.
«...Ур застраивался без всякого плана, —
пишет Вулли. — Узкие немощеные улицы извиваются между домами, неправильное
расположение которых определялось прихотью частного владельца. Застроенные
кварталы настолько обширны и здания стоят столь тесно, что добраться до домов,
расположенных в центре квартала, возможно только тупиковыми переулками. Жилые
здания в основном однотипны... Внутренний двор, соединенный с улицей коридором,
окружен жилыми помещениями с лестницей, ведущей на второй этаж, — таков
преобладающий характер построек самой различной величины и достаточно
разнообразных форм. Среди жилых домов разбросаны строения меньшего размера,
несомненно, лавки. Простейшая из них состоит всего из двух помещений; к улице
обращено некое подобие торговой палатки, этакий демонстрационный зал, подчас
с открытым фасадом, а за ним — длинное складское помещение... Стены всех
построек сложены из кирпича; в нижних рядах кладки кирпич обожженный, выше —
сырец. Снаружи стены оштукатурены и побелены... Улицы не были мощеными, их
покрывала утрамбованная глина. В дождливую погоду она превращалась в
непролазную грязь. Да и ширина улиц была такой, что по ним не смог бы проехать
колесный экипаж... В городе грузы переносили люди или вьючные ослы... По сути
дела Ур был типичным городом Востока. Правда, нечистоты не выливались здесь
прямо на улицы, а вытекали в открытые каналы вдоль дорог, однако сухой мусор
из домов выметали и выбрасывали под ноги прохожим...»
Всего Л. Вулли раскопал здесь около
полусотни домов и лавок по обе стороны шести улиц. Принадлежали они, как
выяснилось, средним горожанам — писцам, мелким торговцам и т. д. Установить
это помогли глиняные таблички с клинописью, обнаруженные почти в каждом доме. В
некоторых случаях благодаря табличкам удалось определить имя и род занятий
хозяина дома, его судьбу. Тут были и долговые книги ростовщика, и школьные
тетради. Но была и деловая переписка торговых партнеров, например в доме
Эа-Насира. Этот дом, как и многие другие, стоял в тупике, и его боковые стены
служили одновременно стенами соседних домов. Он был средних размеров, как по
современным, так и по древним представлениям. Площадь первого этажа — около
140, а верхнего
135
— около 90 квадратных метров. Внутренний
двор окружало всего пять помещений. Археологи установили, что прежде дом был
больше, но затем два помещения в одном конце отгородили и включили в соседний
дом. Видимо, Эа-Насир не слишком преуспевал в делах и вынужден был продать
часть своих апартаментов соседям. Имя Эа-Насира упоминается в 18 табличках,
большинство из которых найдено в его же доме. Из текстов следует, что хозяин
посредничал в торговле медью. Преобладали деловые письма с предложением
доставить поименованные количества меди со складов такого-то владельца такому-то.
Одни письма выдержаны в сугубо деловом тоне, другие звучат довольно желчно —
нашего торговца обвиняют в проволочках или в поставке слитков скверного
качества. Особенно недоволен некий Нанни: «Ты сказал, придя: «Тимил-Син получит
от меня добрые слитки». Это твои слова, но ты поступил иначе, предложил моему
посланцу скверные слитки, сказав: «Хочешь бери, не хочешь — не бери». Кто я
такой, чтобы обращаться со мной так высокомерно? Разве мы оба не благородные
люди?..»
И хотя все эти данные относятся к
несколько более позднему (начало II тысячелетия до н.э.) периоду, они вполне
применимы и к жизни Ура времен господства Третьей династии.
ПО СЛЕДАМ ВСЕМИРНОГО ПОТОПА
Но пришла пора возвращаться. Используем
ступенчатую башню зиккурата Ур-Намми в качестве ориентира, хотя и ее едва видно
сквозь желтую кисею пыли. По дороге натыкаемся вдруг на какой-то провал в
земле, настоящее ущелье глубиной не менее 20 метров. «Это — не естественное
углубление, а раскоп Леонарда Вулли, в котором он нашел следы библейского
потопа», — говорит уже бывавший здесь прежде Николай Яковлевич Мерперт, и мы
застываем от неподдельного изумления. Как? Перед нами не игра природы, а творение
рук человеческих? Раскоп, похожий на каньон! Теперь понятно, почему за свои
двенадцатилетние работы в Уре Вулли получил из рук британской королевы
почетный титул сэра.
В 1927 году как раз на этом самом месте он
наткнулся на двадцатиметровой глубине на слой осадочной глины в два с половиной
метра толщиной. Под слоем и над ним находки встречались в изобилии. Зато его
содержимое было абсолютно чистым: в нем отсутствовали какие-либо следы
деятельности человека. Объяснение
136
столь странному на первый взгляд факту
могло быть только одно — наводнение, и притом, судя по толщине наносного слоя,
катастрофическое по масштабам. И здесь Вулли вспомнил известную библейскую
притчу о всемирном потопе: «...разверзлись все источники великой бездны, и
окна небесные отворились, и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей...
вода же усиливалась на земле сто пятьдесят дней».
Обложные ливневые дожди в условиях плоской
лёссовой равнины Южной Месопотамии всегда несут с собой угрозу внезапного
разлива Тигра и Евфрата и затопление обширных территорий. Но здесь, как считают
некоторые ученые, было и нечто новое: полуторамесячные непрерывные дожди,
видимо, совпали с особенно сильным южным ветром, частично повернувшим вспять
речные воды от кромки Персидского залива. Результаты такого совпадения были
ужасающими. Значительная часть Южно-месопотамской равнины со всеми городами и
селениями на время оказалась под водой. Не свидетельствует ли все это о том,
что следы потопа, обнаруженного в Уре, были именно тем, что описан в Библии?
Да, совпадений много. Но потоп в Уре
происходил, как выяснилось, в начале IV тысячелетия до
н.э., во времена убейдской культуры. Не приходится сомневаться, что это
стихийное бедствие нанесло убейдским племенам на юге страны тяжелый, хотя и не
смертельный удар.
Однако, о каком-то страшном наводнении
говорит и шумерский эпос о Гильгамеше (конец IV — начало III тысячелетия до н.э.), причем совпадений в
деталях с библейской версией потопа в нем еще больше. Суть рассказа такова.
Шумерские боги решили наслать на людей страшную кару — всемирный потом и
погубить весь род человеческий. Лишь один достопочтенный муж, по имени
Утнапиштим (Зиусудра), был предупрежден накануне. Он построил большую ладью и
спасся в ней со своим добром и домочадцами. Очень достоверно описан в эпосе и
сам потоп:
Едва занялось сияние утра, С основанья
небес встала черная туча. Адду гремит в ее середине, Шуллат и Ханиш идут перед
нею, Идут гонцы горой и равниной. Эрагаль вырывает мачты,
137
Идет Нинурта, гать прорывает,
Подняли факелы Ануннаки,
Чтоб их сиянием зажечь всю землю.
Из-за Адду, цепенеет небо.
Что было светлым, во тьму обратилось,
Вся земля раскололась, как чаша.
Первый день бушует южный ветер,
Быстро налетел, затопляя горы,
Словно войною, людей настигая...
Ходит ветер шесть дней, семь ночей,
Потопом буря покрывает землю...
Как и библейский Ной, уцелевший в своем
ковчеге, шумерский праведник Утнапиштим поочередно запускает птиц для поисков
суши. Наконец, ворон приносит добрую весть: видна земля и происходит быстрый
спад воды. Принеся жертву всемогущим богам, Утнапиштим становится прародителем
рода человеческого.
Таким образом, ход событий вырисовывается
уже сейчас достаточно отчетливо. В начале IV тысячелетия до н.э. на убейдские племена Южной Месопотамии
обрушивается невиданное по силе наводнение, принесшее с собой неисчислимые
жертвы и разрушения. Память о нем передавалась в виде устных рассказов
местного населения до тех пор, пока в конце IV — начале III тысячелетия до н.э. их не записали
шумерские жрецы. Через Вавилон и Ассирию это предание дошло в разных вариантах
до I тысячелетия до н.э. и было целиком заимствовано при
создании известного библейского мифа о всемирном потопе.
Да, история не пощадила подавляющее
большинство архитектурных шедевров древнего Ура. Они погибли под воздействием
природных стихий или же были разрушены вражескими армиями. Но и того немногого,
что осталось там до наших дней, вполне достаточно, чтобы познать красоту и
богатство давно погибшей шумерской цивилизации.
138
ГЛАВА 7. ВАВИЛОН — «ВОРОТА БОГОВ»
Их было много, нежных и любивших,
И девушек, и юношей, и жен,
Ночей и звезд, прозрачно серебривших
Евфрат и Нил, Мемфис и Вавилон!
И. Бунин
«СЕДЬМОЕ ЧУДО СВЕТА»
За долгие годы работы в Ираке мне не раз
доводилось бывать в самом знаменитом городе древней Месопотамии — Вавилоне. Но
подробности первой своей поездки в 1971 году я помню так четко и ясно, словно
это было вчера. Этот огромный, сказочно богатый город — одно из семи чудес
древнего мира, город, неоднократно упоминаемый и в Библии, и в трудах
крупнейших писателей античности, — на протяжении многих веков настолько
поражал воображение современников, что они не уставали говорить о нем снова и
снова. Одни — с восхищением и признательностью, другие — с ненавистью и
презрением. И, надо сказать, что для столь противоположных суждений имелись
самые веские основания.
Геродот, посетивший город в 5 веке до
н.э., когда тот находился уже на закате своей славы, утверждает, что «Вавилон
был не только очень большим городом, но и самым красивым из всех городов».
Греческий поэт Антипатр Сидонский (2 — 1 века до н.э.), перечисляя семь чудес
света, заявил в одном из своих стихотворений:
Видел я стены твои, Вавилон, на которых
просторно И колесницам; видел Зевса в Олимпии я, Чудо висячих садов Вавилона,
колосс Гелиоса И пирамиды — дела многих и тяжких трудов...
А библейские мифы и предания, связанные с
этим удивитель-
139
ным городом? Знакомые со школьных и
студенческих лет легенды о строительстве Вавилонской башни и смешении языков, о
роскоши и богатстве местных правителей, погрязших в грехе и разврате. Нетрудно
заметить при этом, что создатели Библии в общем не слишком симпатизируют
Вавилону. Больше того, припоминая опустошительные и кровавые нашествия
халдейских царей в Палестину, библейские пророки обрушиваются на ненавистный
город с обвинениями во всех мыслимых и немыслимых пороках и проклинают его.
Таково, например, мрачное предсказание пророка Исайи, содержащееся в Ветхом
завете.
«И Вавилон, — восклицает Исайя, — краса
царства, гордость халдеев, будет ниспровергнут богом, как Содом и Гоморра. Не
заселится никогда, и в роды родов не будет жителей в нем. Не раскинет
аравитянин шатра своего, и пастухи со стадами не будут отдыхать там. Но будут
обитать в нем звери пустыни и домы наполнятся филинами; и страусы поселятся, и
косматые будут скакать там. Шакалы будут выть в чертогах их, и гиены — в
увеселительных домах. Близко время его, и не замедлят дни его».
Случилось так, что в отличие от Ниневии —
столицы ассирийской державы, также проклятой в Библии, — Вавилон хотя и испытал
на своем веку всевозможные беды и напасти, но жил долго, до первых веков нашей
эры. И его медленное угасание никак не вяжется с быстрым и драматическим
концом, предрекаемым библейскими пророками. Этот дряхлеющий мудрый гигант, прежде
чем окончательно сойти со сцены месопотамской истории, оставил вокруг столько
россыпей своей богатейшей культуры, что ее воздействие ощутили все последующие
поколения людей, обосновавшихся на раскаленных равнинах Южного Двуречья.
О Вавилоне вспоминаешь буквально на каждом
шагу, находясь еще в Багдаде. В иракской столице, на одной из центральных улиц
— проспекте Саадун, стоит, например, большой кинотеатр «Вавилон». Росписи на
фасаде изображают сцены из древне-вавилонской жизни. Есть здесь и фешенебельный
отель с таким же названием. В медном ряду знаменитого багдадского базара
искусные ремесленники прямо у вас на глазах отчеканят по меди ставшие для них
уже привычными сюжеты на историческую тему: вот в смиренной позе стоит перед
богом Солнца — Шамашем царь-законодатель Хаммурапи — это копия рельефного
изображения стелы из Суз; вот изящный двуглавый силуэт ворот Иштар, открывающих
парадный
140
въезд в древний Вавилон, а там, на блюде
из красной меди, — могучий, грубо вырубленный торс знаменитого вавилонского
льва...
В любом книжном магазине Багдада можно
купить путеводитель по Вавилону, где детально описаны его раскопанные и отреставрированные
архитектурные памятники, перечислены важнейшие события из многовековой истории
города, даны фотографии и планы его построек.
Да и добраться до Вавилона не составляет в
наши дни никакого труда. Всего полтора-два часа езды на машине по прекрасному
асфальтовому шоссе строго на юг от иракской столицы. И вот наш экспедиционный
газик бойко мчится в потоке других автомашин по безлесной и плоской, как стол,
месопотамской равнине. Похоже, что жизнь в этих местах пустила прочные корни
еще со времен шумеров. По обеим сторонам шоссе видны тщательно обработанные
поля, оросительные каналы, глиняные соты многочисленных селений. Вдоль обочин
тянутся вереницы осликов с тяжелой поклажей, спешат куда-то женщины,
закутанные с головы до ног в широкие черные покрывала — абайи, заходятся в лае собаки. В селениях много
лавок и магазинов с прохладительными напитками и разным товаром для
проезжающих. Возле домов часто видны гибкие стволы финиковых пальм.
Мы не успели еще устать от дороги, как
впереди, справа, появился большой щит с надписью: «Вавилон», а за ним — целое
море густой, темной зелени и светлые корпуса нескольких новых зданий. Ставим
свою машину на стоянку и дальше идем пешком. Иракские власти создали на
территории Вавилона музей-заповедник, а при въезде в него разбит тенистый парк
— излюбленное место отдыха окрестных жителей и багдадцев. Если не считать
парка, то ничто вокруг не выдает, что мы находимся на территории великого города
древности: те же рощи финиковых пальм, глинобитные домишки, какие-то мелкие
озерца или пруды среди сильно засоленных участков глинистой почвы.
Пройдя еще немного вперед, мы увидели за
купами деревьев изящные двухбашенные ворота, ослепительно сверкающие на солнце
ярко-синей майоликовой плиткой. Это верхние ворота богини Иштар, облицованные
голубыми изразцами с цветными фигурами различных зверей — реальных и
фантастических: быков, львов, драконов. Именно здесь начинался в древности
торжественный въезд во внутреннюю часть города. Кстати, и само название
141
города — Бабили означает в переводе с аккадского Ворота Богов или Божьи Врата.
Считается, что это — простая калька с более раннего шумерского названия Кадингир, имеющего тот же смысл.
Время приближается к полудню. Жарко.
Солнце льет расплавленное золото своих лучей на головы беспечных туристов,
которых тут, на удивление, много — и местных, иракских, и иностранных. К нам
подходит гид и делает приглашающий жест рукой. Я стою у ослепительно синих
ворот богини Иштар и рассматриваю процессии диковинных зверей, шествующих по
глазурованным стенам. Особенно внушительно выглядит фантастический дракон с
когтистыми лапами орла и хвостом змеи. Его туловище заковано в панцирь из
крупной чешуи, небольшая плоская голова увенчана рогом, а из пасти торчит
раздвоенный на конце длинный и тонкий язык. Ворота, конечно, замечательные. Но
к сожалению, это всего лишь уменьшенная на треть копия подлинных ворот, раскопанных
и увезенных в начале века немецкой экспедицией в Берлин.
К внутренней части ворот богини Иштар
пристроен небольшой музей, где преобладают копии, макеты, схемы и фотографии,
рассказывающие о тысячелетней истории Месопотамии и о месте Вавилона в ней.
Имеются и подлинные предметы, найденные при исследовании древнего города, —
керамика, статуэтки, несколько клинописных табличек.
Выйдя наружу и миновав небольшой подъем,
мы увидели сразу две местные достопримечательности. Впереди, внизу, на глубине
нескольких метров, начинается знаменитая Дорога Процессий — главная парадная
улица древнего города. Она вымощена громадными каменными плитами, положенными
на основу из обожженного кирпича и скрепленными на стыках битумом. Ширина
улицы достигает 26 метров. Ее окружают с обеих сторон высокие кирпичные стены
и башни, когда-то тоже облицованные снаружи голубыми майоликовыми плитками с
изображениями зверей. Сейчас на облупленных кирпичных стенах ровного желтого
цвета лишь кое-где сиротливо выступают отдельные уцелевшие рельефные фигуры
быков, лошадей и единорогов. Горячий ветер гоняет в этом раскаленном кирпичном
мешке тучи песка и пыли, и мы спешим вновь подняться наверх к смотровой
площадке у ворот Иштар.
Слева от Дороги Процессий, на территории
около 540 тысяч квадратных метров, расположены руины Южного дворца — в прошлом
величественного ансамбля кирпичных построек, сгруп-
142
пированных вокруг пяти открытых внутренних
дворов. Перед нами лежат жалкие остатки нижней части полуразмытых кирпичных
стен, кое-как подправленных и закрепленных усилиями реставраторов. Тишина и
полное запустение. Ни единого намека на былое великолепие. «А вот и висячие
сады Семирамиды», — вдруг спокойно сказал гид и ткнул рукой куда-то в
северо-восточный угол дворца, где виднелось несколько голых холмиков с
остатками кирпичной облицовки. Это уже походило на чистое издевательство. Даже
мы, профессиональные археологи, всю свою жизнь имеющие дело с полуразрушенными
памятниками прошлого, были разочарованы. Что же говорить о впечатлениях
рядового туриста!
Увы, жестокая реальность вновь подрезала
крылья нашей мечте увидеть хотя бы малую часть того прежнего блестящего
Вавилона, о котором писали древние авторы.
Спускаемся и идем дальше по той же Дороге
Процессий.
Справа показался небольшой, полностью
реставрированный храм богини Нин-Маш. Его площадь всего 52 на 25 метров. Вокруг
внутреннего дворика с колодцем посередине расположены святилище, кладовые и
жилища жрецов. Храм новенький, как только что отчеканенный медный пятак. Все
аккуратно подчищено и подмазано, да так, что и глазу негде отдохнуть. При
взгляде на него сразу становится ясно, что это всего лишь подделка, современная
имитация древности.
Тем временем центральная магистраль
древнего города выводит нас к руинам Главного дворца Навуходоносора II, частично раскопанного в начале этого
столетия экспедицией Роберта Колдевея. Именно здесь грозный владыка Вавилона
держал свою знаменитую коллекцию древностей и раритетов, собранную со всех
концов подвластных ему земель. Большая часть этих сокровищ, как и остатки
дворцовой утвари и клинописные глиняные таблички, также попала после раскопок
в музеи Берлина. Среди развалин дворца, в какой-то старой яме, была найдена и
ныне широко известная скульптура вавилонского льва, высеченная из глыбы черного
базальта. Но увы, и она представлена здесь только копией: подлинник находится в
Лондоне.
Общее негативное впечатление скрашивает
лишь античный театр времен Александра Македонского — почти точное воспроизведение
греческого театра в Палестре. Строгие ряды чаши амфитеатра и изящная платформа
сцены поразительно контрастируют по
143
общему стилю с угловатой и плоской
архитектурой зодчих Древнего Востока.
Раскопанная часть Вавилона на этом
кончается. А дальше, на многие километры вокруг, простирается унылая лёссовая
равнина с редкими деревушками и неизменными рощами вечнозеленых финиковых
пальм. Напрасно пытливый взор будет искать здесь какие-нибудь осязаемые следы
тех чудес и того великолепия, о которых с восторгом писали античные историки
или которые неохотно признавали создатели Библии. Единственное, что видишь
вокруг в изобилии, — так это большие и малые холмы, усеянные обломками кирпича
и черепками глиняной посуды. По меткому выражению русского ученого-востоковеда MB. Никольского, юти курганы — могильные
холмы вавилонской цивилизации». Под каждым из них спрятаны руины некогда
роскошных дворцов, пышных храмов, жилищ, лавок и мастерских древних вавилонян.
Да, время, пожары, войны и разливы Евфрата уничтожили почти все замечательные
творения вавилонских зодчих. И тем не менее у нас есть немало возможностей для
того, чтобы воссоздать всю богатую событиями историю Вавилона — от ее смутных
истоков и до арабского завоевания. Для этого стоит лишь обратиться к находкам
археологов, копающих город уже свыше ста лет, и к многочисленным письменным
источникам прошедших эпох — от клинописных табличек древней Месопотамии до
свидетельств греко-римских авторов.
РОБЕРТ КОЛДЕВЕЙ ОТКРЫВАЕТ ВАВИЛОН
В конце 1897 года сразу несколько
берлинских музеев предложили Роберту Колдевею возглавить экспедицию для
раскопок в древнем Вавилоне. Сам Колдевей, согласившись, поставил лишь два
условия: работы должны продолжаться не менее пяти лет, а для их ведения
необходимо выделить огромную по тем временам сумму—полмиллиона золотых марок.
Оба условия были приняты, и вскоре большая группа немецких ученых во главе с
Колдевеем отправилась в дальний путь.
Раскопки начались весной 1899 года. На
территории знаменитого городища успели побывать к тому моменту многие
европейские исследователи, ведь само местонахождение Вавилона было хорошо
известно еще с древности, а интерес к нему в ученых кругах благо-
144
даря Библии никогда не затухал. В XVII веке здесь провел несколько дней итальянский путешественник
Пьетро делла Балле, описавший высокий холм Бабиль, который, по его словам, еще
сохранял очертания прямоугольной башни.
Несколько позже, в XVIII столетии, на городище побывал французский аббат Бошан, который
привез в Европу несколько поливных вавилонских кирпичей и глиняных табличек.
Первую серьезную попытку изучения и
описания руин Вавилона предпринял в начале XIX века англичанин Рич. В 1852—1854 годах на городище вела
исследования французская археологическая экспедиция во главе с Френелем и
Оппертом. Но все эти работы носили весьма фрагментарный характер. Лишь
немецкая экспедиция располагала необходимыми средствами и кадрами для решения
самых смелых задач по изучению Вавилона.
Первое, что бросилось в глаза Роберту
Колдевею, — это четыре огромных холма, скорее даже горы, из щебня, битого
кирпича и земли, возвышавшиеся в центральной части городища. Они были названы
местными арабами особыми именами: Джумджума (здесь еще раньше нашли три тысячи
клинописных глиняных табличек, попавших в конечном счете в Британский музей),
Каср, Бабиль и Амран ибн-Али. После недолгих колебаний Колдевей выбрал в качестве
главного объекта холм Каср, ведь в переводе с арабского каср означает крепость, замок. И ожидания не обманули ученого. 5
апреля 1899 года он писал своему другу Пухштейну в Берлин:
«Я копаю уже четырнадцать дней, и это
предприятие полностью удалось. Ты знаешь, что я предложил раскопать Каср из-за
его кирпичных рельефов, и теперь они найдены. Каср состоит из двух круглых
башен, северная из них украшена рельефами. Я начал с нее. Она окружена стеной
огромных размеров. Внешняя обшивка стены сложена из обожженного кирпича,
скрепленного асфальтом, внутри она заполнена речным песком... Наружная
кирпичная обшивка приблизительно семи метров толщиной, песчаное же заполнение
и сейчас примерно десяти метров! Стена была, следовательно, толщиной свыше
шестнадцати метров — ничего подобного до сих пор не случалось раскапывать!»
Немецким археологам явно повезло. Чуть ли
не с первой попытки они наткнулись на центральную улицу древнего города, вымощенную
каменными плитами. На некоторых из них сохранились клинописные надписи царя
Навуходоносора II, правившего в 6 ве-
145
ке до н.э. Все найденные тексты
недвусмысленно указывали на то, что на свет божий вновь появилась знаменитая
Дорога Процессий — улица для торжественных шествий в честь бога Мардука —
«божественного Господина Вавилона». Повсюду валялись кирпичи, покрытые голубой
поливой и украшенные фигурами зверей и чудовищ.
Много неприятностей и страданий причинял
археологам местный климат. В наиболее жаркие дни лета температура воздуха в
тени достигала 50 градусов. Часто налетали пылевые бури с юга, с Аравийского
полуострова. Но работы продолжались с неослабевающим упорством.
В своем отчете в Берлин от 18 июля 1900
года Колдевей писал:
«О нашем здоровье прошу не беспокоиться.
Режим нашей жизни приспособлен наилучшим образом к здешней жаре и особенностям
климата, во всяком случае основательно продуман, и до сих пор не было причин
для приостановления раскопок... Рабочие хорошо переносят жару, сменяясь время
от времени, они работают ежедневно по одиннадцать часов, и нисколько не хуже,
чем зимой. Всего труднее на холме Амран, где приходится работать в глубокой
траншее, в сплошной пыли. Когда работы ведутся на большой глубине и людям
постоянно приходится то спускаться, то подниматься, дело продвигается очень
медленно».
Под холмами Каср, Бабиль и Амран ибн-Али
археологи обнаружили также ворота богини Иштар, остатки двух дворцов Навуходоносора
II и нескольких храмов, важнейшие из которых Э-сагила (храм
бога Мардука) и Этеменанки (большая ступенчатая башня — зиккурат).
Успех был полным. И хотя изнурительные
раскопки продолжались в городе целых 18 лет, игра стоила свеч. Из глубин земли
один за другим появилась целая вереница замечательных памятников древности,
многие из которых упоминались в Библии или в трудах античных авторов. Но чем
больший размах приобретали исследования ученых, тем очевиднее для них
становился один непреложный факт: они копали только остатки города эпохи
Навуходоносора II (Ново-Вавилонское царство). Конечно, в ходе раскопок время
от времени встречались и более ранние слои, в том числе и II тысячелетия до н.э. (эпоха Хаммурапи). Однако доступ к ним сразу
же перекрывали неизвестно откуда появлявшиеся грунтовые воды. И археологам
пришлось отступить.
146
СМУТНЫЕ ВРЕМЕНА
Если прибегать к общим
сравнениям, то эпоха Ново-Вавилонского царства (7 — 6 века до н.э.) — это
лишь вершина гигантского айсберга, короткая, хотя и блестящая страница в длительной
истории города. По самым скромным подсчетам, в ряде мест толщина напластований,
содержащих следы человеческой деятельности, достигает в Вавилоне двух десятков
метров. И хотя изучение большей части этих слоев пока невозможно, мы знаем и по
отдельным археологическим находкам, и по клинописным текстам, что история
Вавилона насчитывает свыше двух тысяч лет непрерывного развития. «Благодаря
усилиям нескольких поколений археологов и ассириологов (историков и филологов,
работающих с клинописью. — В.Г.), — подчеркивает ассириолог Эвелин Кленгель-Брандт,
— мы можем сегодня совершить наше путешествие в древний Вавилон. Их неустанному
труду обязаны мы нашими знаниями о жизни и представлениях людей в те давние
времена». Так давайте отправимся в это увлекательное путешествие по глубинам
тысячелетий, начав его с самых ранних страниц вавилонской истории.
Когда и кем был основан знаменитый город,
неизвестно. Но мы знаем из древних текстов, что во времена Саргона Аккадского (XXIV век до н.э.) неподалеку от известной шумерской столицы Киша
находился небольшой городок Кадингир (Ворота Богов — шумерск.). Как и в других
городах той эпохи, в Кадингире имелся свой правитель, признававший себя
вассалом сначала царей Аккадской династии, а затем вассалом царей Третьей
династии Ура. Ничто, казалось, не предвещало этому городку той блестящей карьеры,
которую готовила ему капризная судьба. Шумеров вскоре вытеснили аккадцы. И
старое название Кадингир уступило место другому — Бабили или Бабилу, что также
означает Ворота Богов; отсюда происходит и всем известное название Вавилон.
Около 2150 года до н.э. город захватили
военные отряды племен аморитов, и их вождь Сумуабу становится основателем Первой
династии вавилонских царей. Впрочем, это было более чем скромное начало, ведь
Вавилон никак не мог еще соперничать со своими родовитыми соседями — Сиппаром,
Кишем и Ниппуром. Политическая ситуация в стране резко изменилась после
эламитского наше-
147
ствия на Шумер. Могущество старых и
крупных городов-государств было подорвано войной, а невзрачный городишко Вавилон
она обошла стороной. Вавилоняне только выиграли от разорения своих собратьев. Пользуясь
удобным случаем, местные аморитские царьки стали постепенно прибирать к рукам
земли ослабленных соседей: Киша, Казаллу, Барзи. Готовясь к новым завоеваниям,
они одновременно усиленно отстраивали и укрепляли свою столицу.
ХАММУРАПИ
Уже в XVIII веке до н.э., при шестом правителе Первой вавилонской династии —
знаменитом царе-законодателе Хаммурапи, начинается стремительный расцвет
Вавилона. Один за другим сдаются на милость победителя крупнейшие города Южной
Месопотамии: гордый Ур, священный Урук, древний Эриду. Вскоре вся страна, от
Аккада до Персидского залива, оказалась во власти этого энергичного и ловкого
властителя. В одной из его клинописных надписей говорится:
«Я, Хаммурапи, царь несравненный.
Черноголовыми, которых даровал мне Энлиль и власть над которыми поручил мне
Мардук, я не пренебрегал, о них я радел, я искал их блага. С могучим оружием...
с премудростью... я истребил врагов на севере и на юге, прекратил раздоры,
устроил стране благосостояние, дал людям жить в безопасных местах... Великие
боги призвали меня; я благодетельный пастырь, жезл мой — жезл правды, моя
благая сень простерта над моим городом. На груди своей лелею я жителей Шумера и
Аккада».
Но был у Вавилона еще один могущественный
враг и за пределами страны — грозный царь Элама (государство на территории
современного Ирана) — Римсин. С растущим беспокойством следил он за
ошеломляющими успехами вавилонского владыки и исподволь собирал силы для
решающего столкновения. Ожесточенная борьба двух гигантов — двух сильнейших
государств Древнего Востока того времени — закончилась полной победой
Хаммурапи, что и нашло отражение в его триумфальных надписях:
Хаммурапи, царь, могучий воитель,
Сокрушитель своих врагов.
148
Он, как ураган во время битвы,
Он унизил страну своего врага...
Он сокрушил вражеские силы,
Точно глиняные статуи.
Он преодолел препятствия
Непроходимых гор.
Наряду с воинскими доблестями, Хаммурапи
вошел в историю и как первый великий законодатель древности. Он лично подготовил
и обнародовал писаный свод законов, регулирующих основные вопросы жизни
вавилонского общества. Для того чтобы убедить своих подданных в божественном
характере его законодательства, царь приказал поставить обелиск из черного
камня. На нем он изображен стоящим в молитвенной позе перед богом Шамашем, восседающем
на троне. Шамаш был у вавилонян богом Солнца, но одновременно и божеством
правды, истины и правого суда. Бог вручает царю свиток с законами, с тем чтобы
Хаммурапи объявил их своим подданным. Ниже упомянутой сцены высечена соответствующая
надпись в честь этого незаурядного события:
«...Царь я, вознесшийся среди патеси*. Слова мои горделивы, мудрость моя несравненна. По приказу
Шамаша, великого судьи неба и земли, должна настать на земле правда; по завету
Мардука, моего господина, мой памятник не испытает разрушения... Ныне, всегда и
вечно: всякий, кто будет в стране, должен соблюдать слова правды, которые я
написал, не должен менять закона земли, который я дал, и решений, которые я
произнес; моему памятнику не
должен вредить».
По иронии судьбы, уже ближайшие потомки
Хаммурапи потерпели жесточайшее поражение от оправившихся эламитов. Вавилон
был взят и разграблен. И торжествующие победители, дабы подчеркнуть особую
значимость своего успеха, увезли тяжелый черный обелиск в столицу Элама —
город Сузы, где его и нашли уже в наши дни французские археологи.
АССИРИЯ И ВАВИЛОН
С XIII века до н.э. начинается длительное противоборство Вавилона с
быстро набирающей силу Ассирией. Бесконечные войны
* Патеси — правитель, вождь в городах-государствах Шумера.
149
и столкновения этих двух государств —
излюбленная тема клинописных глиняных табличек, хранившихся в дворцовых
архивах ассирийских и вавилонских владык той эпохи. Пытаясь одолеть своего
могущественного противника то силой, то хитростью, вавилоняне вступают в союзы
и временные коалиции почти со всеми потенциально враждебными ассирийцам
племенами и народами Ближнего Востока. Но все тщетно. Армии союзников терпят на
полях сражений от сынов Ашшура новые и новые неудачи. Однако вплоть до VIII века до н.э. Вавилон фактически не был подчинен Ассирии, Хотя и
понес от нее немалые потери. Положение изменилось спустя несколько
десятилетий. Усилившийся натиск полуварварских племен халдеев, шедших с
западного побережья Персидского залива на владения вавилонян, заставил
последних просить временной помощи у своих вчерашних врагов — ассирийцев. Союз
был заключен. Обе стороны получили свои выгоды. Ассирийские цари стали успешно
громить халдеев, а в Вавилоне посадили своего сановника. Обычно, чтобы не
унижать гордых вавилонян, им назначался старший сын царя, то есть фигура весьма
значительная и влиятельная.
Но все пошло прахом в годы правления царя
Синаххериба, который не любил Вавилон и который вместо своего сына-царевича
послал туда в качестве наместника некоего Белибни — «последнего пса в моем
дворце», как он сам его называл. На жителей города обрушились гонения и кары,
и те, недолго думая, взялись за оружие, призвав на этот раз себе на помощь
войска халдеев и эламитов. Борьба была, как никогда, упорной. Наконец, в 689
году до н.э. разъяренный Синаххериб захватил мятежный Вавилон и подверг его
ужасающему разгрому. В одной из победных надписей он похваляется перед
потомками своей патологической жестокостью.
«Их телами заполнил я широкие площади
города. Шузубу, царя Вавилона, вместе с его семьей и приближенными, я живыми
доставил в мою страну. Богатство этого города, серебро, золото, драгоценные
камни, все имущество я разделил между моими людьми... Богов, которые жили в
городе, забрали руки моих воинов и разбили их... Город и его дома от
фундамента до стен я разрушил, я опустошил его и предал огню. Стены города и
его дома, храмы богов, храмовую башню из кирпича и глины, все, что здесь было,
я уничтожил и сбросил в канал Арахту. Посреди города я вырыл каналы и дно их
наполнил водой. Мои разрушения были страшнее,
150
чем от потопа. Чтобы в будущем никто не
вспомнил больше места, где стоял этот город и его храмы и боги, я уничтожил его
полностью потоками воды, превратив его в луг».
Для того чтобы стереть в памяти
последующих поколений само воспоминание о том, где некогда стоял великий
Вавилон, ассирийский монарх приказал затопить обугленные руины города водами
Евфрата. Жестокий приказ был незамедлительно выполнен. И целых десять лет на
месте некогда цветущего и многолюдного города плескались воды коричневой от ила
реки, надежно спрятавшей под своими наносами все следы былой жизни.
Статуи главных богов Вавилона, в том числе
Мардука, были увезены победителями в Ашшур.
Но недолго торжествовал и сам Синаххериб.
Через несколько лет он стал жертвой дворцового заговора и пал под ударами наемных
убийц. Его сын, Асархаддон (680 — 669 годы до н.э.), словно устыдившись
злодеяний отца на вавилонской земле, решил полностью восстановить великий
город во всем его блеске. На осушенных глинистых берегах Евфрата рабы и
солдаты ассирийского царя отстроили по старым планам и чертежам прежние храмы
и дворцы, возвели заново высокие крепостные стены, проложили и вымостили
кирпичом и камнем улицы. И буквально за несколько лет Вавилон воскрес из
небытия. В него вернулись немногие уцелевшие после «синаххерибовского» погрома
жители, пришли поселенцы из других областей, подданные ассирийской державы, и
поверженный гигант вскоре вновь активно включился в сложный круговорот
политической борьбы и торгово-экономических связей крупнейших держав
древневосточного мира.
Однако не прошло и нескольких десятилетий,
как быстро богатеющий Вавилон стал тяготиться своей зависимостью от владык
Ниневии (ассирийской столицы в тот период). В годы правления Ашшурбанапала
вавилоняне опять решили испытать судьбу и дружно восстали против ассирийского
ига. Возглавил восстание некий Шамаш-Шум-Укин, сын Асархаддона и вавилонской
аристократки, бывший в тот момент... наместником ассирийского царя в городе.
Восставшие действовали продуманно и энергично. Не надеясь собственными силами
одолеть грозные полки ассирийцев, они призвали на помощь войска Элама. Но и это
не помогло. Ашшурбанапал поочередно разбил на полях сражений и эламитов, и
вавилонян. Последние поспешно отступили за крепкие стены сво-
151
его города, надеясь от сидеться там от
мести ассирийского властителя. Осада действительно длилась долго. Но в конце
концов иссякли съестные припасы. В многотысячном Вавилоне начался голод.
Отмечались даже случаи людоедства. Осаждавшие с утроенной энергией взялись за
дело, и город пал. Суд над восставшими был скорым и жестоким. Шамаш-Шум-Укина
заживо сожгли на костре. Казни обрушились и на представителей высшей вавилонской
знати, и на прочих горожан. Уцелевших обложили тяжкими налогами и отобрали у
них все прежние права и вольности.
Но недолго оставалось торжествовать и
ассирийцам. Дни Ниневии были сочтены. Халдейский царь Набопаласар, захвативший
наконец почти без борьбы вавилонский трон и основавший Ново-Вавилонскую
династию, нашел себе могучего союзника для борьбы с Ассирией — полчища мидян. В
612 году до н.э. объединенные союзные войска штурмом захватили Ниневию и
положили конец ассирийскому господству на Ближнем Востоке. Вместе с гибелью
ассирийской столицы навсегда исчезает с горизонта мировой истории и сама
Ассирия:
И Ассирии вдов слышен плач на весь мир,
И во храме Ваала низвержен кумир,
И народ, не сраженный мечом до конца,
Весь растаял, как снег, перед блеском
творца!
Так, в поэтической форме, описал
драматический финал одной из крупнейших держав Древнего Востока великий
английский поэт Джордж Гордон Байрон.
ПОСЛЕДНИЙ ВЗЛЕТ ВАВИЛОНА
На годы правления сына Набопаласара —
Навуходоносора II (605 — 563 годы до н.э.) — приходится пора наивысшего
расцвета Вавилона. В состав Ново-Вавилонского царства входили тогда помимо
Месопотамии вся Сирия, Финикия и Палестина. С подвластных территорий текли в
столицу широким потоком награбленные в походах богатства, различные налоги и
дани. Город заметно разросся и похорошел. В нем бурно развивались ремесла и
торговля.
Набопаласар и Навуходоносор II затратили немало сил и средств для того, чтобы привести в порядок
и украсить свою сто-
152
лицу после тех разрушений эпохи
Синаххериба и Ашшурбанапала. Были восстановлены стены, очищены и углублены
каналы, заново отстроены храмовые и дворцовые ансамбли. Сам Навуходоносор II с гордостью писал о возведенных им вокруг Вавилона неприступных
укреплениях:
«Чтобы наступающие не могли подойти к
Имгур-Бел, стене Вавилона, я сделал то, чего не сделал ранее ни один царь. На
расстоянии 4000 локтей на восток от Вавилона, вдали, чтобы враги не могли
приблизиться, я воздвигнул мощную стену, я выкопал ров, я скрепил его с помощью
асфальта и кирпича. На краю рва я построил мощную стену высотой подобную горе,
я соорудил в ней широкие ворота... Дабы враг, замысливший злое, не мог
достигнуть стен Вавилона, я окружил его водами, могучими, как морские валы».
Город имел в окружности около 18
километров. Его окружали высокие и толстые глинобитные стены с 250 крепостными
башнями и восемью воротами, обитыми медными листами. Ворота были названы
именами основных вавилонских богов — Адата, Бела (Мардука), Гиша, Ниниба,
Шамаша, Замамы. Особой роскошью отделки отличались уже упоминавшиеся ворота
богини Иштар.
Река Евфрат разрезает Вавилон на две
неравные части: левобережную, более древнюю и густонаселенную, с главными
архитектурными ансамблями, и правобережную — с пустырями и огородами, с
бедными домами и грязными улицами. Оба речных берега соединялись воедино
надежным и широким мостом, построенным из дерева и камня. Его середина,
сделанная из бревен, на ночь разбиралась, так что по реке можно было пройти
кораблям даже с очень высокими мачтами.
Описания Вавилона в воспоминаниях
современников Навуходоносора II настолько полны и красочны, что можно без
особых усилий представить себе этот древний город в эпоху его расцвета во всем
его блеске и великолепии и совершить по нему краткое путешествие. И поможет
нам в этом уже упоминавшаяся книга Эвелин Кленгель Брандт.
«Сразу же за внешней стеной, — пишет она,
— прибывший в город видел возвышавшееся на равнине здание, стоявшее на кирпичном
восемнадцатиметровом основании. Это — летняя резиденция царя. Правитель
Вавилона выбрал себе отличное место для пребывания в жаркое летнее время:
близость реки давала прохладу, а находившиеся на берегу пальмовые рощи — тень и
свежесть.
153
Сюда не доносился городской шум; большая
территория перед стенами, окружавшими собственно город, была почти не
заселена; здесь пролегали, пересекая ее, лишь каналы и дороги, ведущие в город.
Тот, кто следовал вдоль реки, невольно замедлял шаг, любуясь возникавшей на
возвышении Дорогой Процессий, видя перед собой отливающие синевой изразцовые
рельефы и высокие зубцы стен, которые тянулись к воротам города. Робко
приближался он к этому месту, предназначенному для проведения новогодних праздников,
для шествия богов и сопровождавших их толп народа. Анбур-шабу — «Врагу не добиться победы» — назвал
Навуходоносор эту дорогу, которую он украшал с особой заботой. И это понятно.
Ведь здесь в начале каждого года устраивалось пышное празднество, имевшее
большое значение для жителей Вавилона. В указанный день статуи всех богов и
богинь города в торжественной процессии проносились по этой улице в специальное
здание — Палату Судеб. Там боги ожидали прибытия главы вавилонского пантеона —
бога Мардука и его супруги, богини Сарпанитум. Их доставляли из главного
городского храма, Э-сагила, на восьмой день. Перед отправлением приносили
символическую жертву: в чаше с горящими углями сжигали овцу, представлявшую
зимнее чудовище Кингу; при этом хор жрецов пел гимны, в которых описывалась и
прославлялась победа Мардука над Кингу. Затем статую Мардука и его супруги
ставили на роскошные золотые носилки и несли по Дороге Процессий в Палату
Судеб. Шествие сопровождалось пением гимна:
Восстань, изойди, о Бэл, царь ждет тебя!
Восстань, изойди, наша Бэлита (Сарпанитум.
— В.Г.),
царь ждет тебя!
Исходит Бэл Вавилона, склоняются перед ним
страны;
Исходит Сарпанитум, возжигают благовонные
травы;
Вокруг Иштар Вавилона звучат флейты,
громко звучат.
На пороге Палаты Судеб изваяние Мардука
встречал сам царь. И в его присутствии Мардук, как распорядитель человеческих
судеб, делал прогнозы стране и народу на наступающий год. Деталей этого самого
драматического момента всей церемонии мы, к сожалению, не знаем.
По-видимому, жрецы-прорицатели от имени
154
Мардука объявляли заранее составленные ими
пророчества. На одиннадцатый день статуи Мардука и Сарпанитум торжественно
относили обратно в храм Э-сагила.
Слева от Дороги Процессий находился так
называемый Южный дворец — главная резиденция царя Навуходоносора II. Это был гигантский, состоявший из
множества зданий архитектурный комплекс, разбитый вокруг пяти больших
внутренних дворов. Парадный вход во дворец рас полагался с восточной стороны,
от Дороги процессий. Нужно было сначала пройти охраняемые ворота, чтобы попасть
в первый большой двор, ограниченный с севера и юга многими строениями. Тут, как
можно думать, находились служебные помещения многочисленных чиновников.
Несколько помещений в южной части дворца занимала, по-видимому, мастерская
камнереза, изготовлявшего из мелкозернистого алебастра стройные кувшины,
которые в большом количестве использовались во дворце. Чтобы пройти во второй,
средний, двор, надо было также миновать особые ворота, по обе стороны которых
располагались различные канцелярии. Сюда к высшим чиновникам приходили сообщения
из всех частей страны, отсюда осуществлялось руководство хозяйством, здесь
контролировалось поступление налогов. Особенно большое помещение в южной части
среднего двора служило, видимо, резиденцией главного чиновника; здесь он и
жил... В большом главном дворе, куда попадали через третьи монументальные
ворота, стояли величественные здания, в которых жил сам царь. В южной части
находился большой тронный зал, имевший 52 метра в длину и 17 метров в ширину, с
тремя входами со стороны двора. Против средней двери, в задней стене зала,
имелась ниша, к которой вели ступени и где, надо предполагать, стоял трон Навуходоносора.
Здесь царь сидел во время торжественных церемоний, религиозных праздников ...во
время приемов послов и приношения дани».
О пышности и богатстве отделки главных
дворцовых зданий с гордостью сообщает нам сам Навуходоносор II:
«В Вавилоне, моем избранном городе,
который я люблю, я построил дворец, дом, изумляющий людей, узы объединения
страны, сияющую постройку, обиталище моей царственности... Я приказал срубить
для его крыши могучие кедры, сделать двери из кедрового дерева, обитого медью,
пороги и дверные петли из бронзы прислал я к воротам. Серебро, золото,
драгоценные камни, все, что велико-
155
лепно и прекрасно, все добро и имущество,
украшение величия собрал я в нем, я сделал его гигантским вместилищем царских
сокровищ».
Но главной достопримечательностью дворца
все же были не его богатства, а зеленое чудо — знаменитые Висячие Сады. Когда в
северо-восточном углу дворцового ансамбля археологи наткнулись на странную
постройку из 14 сводчатых комнат, окруженных необычной толщины стеной, они не
знали, что и думать. Ясно было лишь одно: и эти прочные своды, и эта мощная
опорная стена предназначались для того, чтобы нести на себе какой-то чудовищной
тяжести груз. Затем нашли необычный колодец, устройство которого предполагало
наличие здесь в древности сложного гидравлического сооружения для непрерывного
подъема и подачи наверх воды. Именно эти два факта наряду с восторженными, но слишком
общими описаниями античных авторов и позволили уже в наши дни определить то
место, где зеленели когда-то кущи знаменитых Висячих Садов. Согласно преданию,
Навуходоносор II приказал создать их для своей любимой жены Амайитис —
мидийской царевны, грустившей в жаркой и безлесной Месопотамии о своей северной
родине, где высокие горы и густые леса дарят путнику желанную прохладу.
«...Сады, причисленные к семи чудесам
света, размещались на широкой четырехъярусной башне. Внутри каждого яруса были
сделаны крепкие кирпичные своды, опиравшиеся на мощные высокие колонны.
Платформы террас были сложены из массивных каменных глыб. Сверху они были
покрыты слоем камыша и залиты асфальтом. Потом шла прокладка из двойного ряда
кирпичей, сцементированных гипсом. Сверху кирпичи были прикрыты свинцовыми
пластинами, чтобы вода не проникала через почву в нижние этажи сада. На все это
сложное сооружение сверху был настлан толстый слой плодородной земли,
достаточный для того, чтобы здесь могли расти самые крупные деревья. Ярусы
садов поднимались уступами, соединяясь между собой широкими лестницами,
выложенными гладко отшлифованными плитами белого и розового цвета... Сюда, по
приказу царя, были привезены любимые растения царицы, напоминавшие ей далекую
родину. Великолепные пальмы поднимались высоко над крепостными стенами ограды
дворца. Редкие растения и прекрасные цветы украшали сады... Для поливки этих
садов, расположенных на искусственной горе, сотни рабов
156
целый день вращали громадное водоподъемное
колесо, которое черпало воду кожаными ведрами. Сады были обращены в сторону
прохладного ветра, дувшего обычно с северо-запада. Их аромат, тень и прохлада в
безлесной плоской Вавилонии казались людям необыкновенным чудом». Так
воссоздают на основе описаний античных историков общую картину Висячих Садов
советские авторы А.А. Нейхардт и И.А. Шишова в своей книге «Семь чудес древнего
мира». Остается лишь добавить, что к реальной Семирамиде — ассирийской царице,
жившей задолго до Навуходоносора II, эти сады не
имеют никакого отношения.
Главный, или старый, дворец царей
Вавилона, расположенный в конце Дороги Процессий, характеризовался двумя
особенностями: мощными укреплениями и наличием в нем музея с коллекцией
раритетов более ранних эпох. Вероятно, это была самая первая археологическая
коллекция в мире. Таким образом, вавилонский царь Навуходоносор II стал первым археологом нашей планеты. «Коллекция, — пишет Э.
Кленгель-Брандт, — возникла, конечно, не столько вследствие интереса царей к
произведениям искусства, сколько из престижных соображений. Цари гордились тем,
что ценные памятники из различных стран Передней Азии стали трофеями
Вавилона... Самый древний из найденных здесь памятников относится ко времени
почти за две тысячи лет до Навуходоносора; он принадлежит шумерскому правителю
Шульге. В коллекции были две большие диоритовые статуи, изображавшие
правителей города Мари, разрушенного еще Хаммурапи».
Заслуживает особого упоминания и один из
главных храмов города — Э-сагила, посвященный богу Мардуку. Подробное описание
его можно найти в «Истории» Геродота, побывавшего в Вавилоне в 5 веке до н.э.
«Есть в священном храмовом участке в Вавилоне, — вспоминает он, — еще и другое
святилище, где находится огромная золотая статуя сидящего Зевса (то есть
Мардука. — В.Г.). Рядом же стоит большой золотой стол, скамейка для ног и трон
— также золотые. По словам халдеев, на изготовление всех этих вещей пошло 800
талантов золота».
Рядом с этим пышным храмом рукотворной
глиняной горой возвышался угловатый массив ступенчатой башни — зиккурата
Э-теменанки. Эта семиярусная пирамида получила благодаря Библии всеобщую
известность под на званием Вавилонской башни. Вот как выглядело это пресловутое
библейское чудо в описании чело-
157
века, жившего в 1 веке до н.э.: «В
середине этого храмового священного участка воздвигнута громадная башня длиной
и шириной в одну стадию. На этой башне стоит вторая, а на ней — еще... а в
общем восемь* башен — одна на другой. Наружная лестница
ведет наверх вокруг всех этих башен... На последней башне воздвигнут большой,
храм. В этом храме стоит роскошно убранное ложе и рядом с ним золотой стол.
Никакого изображения божества там, однако, нет. Да и ни один человек не
проводит здесь ночь, за исключением женщины, которую, по словам халдеев,
жрецов этого бога (Мардука. — В.Г.), он выбирает себе из всех местных
красавиц».
Вокруг храмов и дворцов стояли жилые дома,
бурлила пестрая жизнь гигантского города. В Вавилоне в отличие от многих других
городов Древнего Востока путник мог сравнительно легко ориентироваться. Длинные
прямые улицы шли через всю городскую территорию и делили ее на прямоугольные
кварталы. Беднейшая часть населения ютилась в хижинах, построенных из глины и
тростника. Люди среднего достатка, богатые торговцы и ремесленники обитали в
прочных двух-, трех- и даже четырехэтажных домах из обожженного кирпича. С
раннего утра и до позднего вечера кипела жизнь в городских кварталах Вавилона.
Приходили и уходили многочисленные торговые караваны, приставали к причалам
лодки и корабли, стучали в мастерских молоточки ремесленников, зазывали из
своих лавок покупателей звонкоголосые торговцы. Только ночь приносила с собой
умиротворение и тишину. Закрывались наглухо медные городские ворота.
Скрывались в своих домах люди. Легкий ветерок приносил с Евфрата долгожданную
прохладу. На черном бархатном небе зажигались мириады ярких южных звезд. И лишь
строгие оклики бодрствующей стражи, да лай неугомонных собак нарушали время от
времени чуткий сон великого города.
ЗАКАТ ВАВИЛОНА
Но все это видимое спокойствие, богатство
и процветание на деле оказались очень зыбкими и недолговечными. Почти сразу же
после смерти престарелого Навуходоносора II наступила драматическая развязка. Персидский царь Кир давно уже с
вожделением поглядывал на богатую Вавилонию, где начались внутренние усобицы
между борющимися за власть группировками знати. Дело
* В действительности —
семь ярусов-башен.
158
дошло до того, что царь Набонид вместе с
частью армии поспешно бежал из собственной столицы, передав бразды правления
своему приемному сыну Валтасару. В 539 году до н.э. Кир с огромным войском
вступил в пределы Вавилонии и в решающем сражении при Описе без особого труда
наголову разбил разношерстные отряды наемников, которые наспех сумел собрать
Набонид. Но город Вавилон имел мощные укрепления и многочисленный гарнизон. И
Валтасар решил отсидеться от нашествия персов за высокими стенами столицы.
Однако этим надеждам не суждено было сбыться. Однажды ночью Кир отвел воды
Евфрата в сторону с помощью специально вырытого канала и по сухому руслу реки
внезапно атаковал спящий город. Во дворце же в это время шел пир горой. Ничего
не подозревавший Валтасар беспечно развлекался вместе с многочисленными
гостями. Персы ворвались внутрь крепостных стен. Сопротивление гарнизона было
быстро сломлено. Валтасар убит. Драматические события, связанные с падением
Вавилона, хорошо представлены в поэтически обработанном Джорджем Гордоном
Байроном библейском предании.
Упоен, восхищен,
Царь на троне сидит —
И торжественный трон
И блестит и горит...
Вдруг — неведомый страх
У царя на челе
И унынье в очах,
Обращенных к стене.
Умолкает звук лир
И веселых речей,
И расстроенный пир
Видит (ужас очей!):
Огневая рука
Исполинским перстом
На стене пред царем
Начертала слова...
Мане, фекел, фарес!
Вот слова на стене,
Волю бога с небес
Возвещают оне.
159
Мане значит: монарх,
Кончил царствовать ты!
Град у персов в руках —
Смысл середней черты;
Фарес — третье — гласит:
Ныне будешь убит!
Рек — исчез... Изумлен,
Царь не верит мечте.
Но чертог окружен
И... он мертв на щите!
Дж. Г. Байрон (перевод А. Полежаева)
С падением Вавилона в истории Месопотамии
закончилась важнейшая эпоха. Страна впервые полностью утратила свою самостоятельность
и оказалась во власти чужеземцев. Персов сменили греки, греков — парфяне. И на
некоторое время река Евфрат в районе Вавилона стала своеобразным рубежом между
Востоком и Западом, где парфянская панцирная конница с переменным успехом вела
упорные бои с вымуштрованными римскими легионерами. В 115 году Вавилон захватил
на короткий срок император Траян. В 199 году его успех повторил Септимий Север.
Надо отметить, что и тогда еще город производил на пришельцев сильное
впечатление. Но дни его были уже сочтены. Вавилон постепенно угасал, теряя
всякое экономическое и политическое значение. Эта медленная агония продолжалась
несколько веков и завершилась лишь в 7 веке — в эпоху арабского завоевания
страны.
Наше воображаемое путешествие по древнему
Вавилону закончилось. Я вновь стою на выщербленных каменных плитах Дороги
Процессий. В сознании как-то не сразу укладывается, что этой улице около двух с
половиной тысяч лет от роду. Мы с трудом можем представить себе события,
отстоящие от нас на сто или двести лет. Что же говорить о тысячелетиях?
И тем не менее, именно тысячи лет назад по
этим камням шествовали пышные ритуальные процессии, двигались золотые колесницы
победоносных вавилонских царей, сверкали на солнце металлические шлемы и
доспехи вавилонских воинов. Но здесь же проходили и завоеватели — касситские,
эламитские, хеттские, ассирийские и персидские войска, уводившие с собой
пленных горожан и уносившие огромную добычу. Вероятно, по той же самой
160
Дороге Процессий провезли в наполненном
медом гробу тело скончавшегося в Вавилоне в 323 году до н.э. великого
полководца древности — Александра Македонского.
«Полный радости, взирай на мои деяния,
дабы сотворенное моими руками осталось зримым на все времена!» — гласит строительная
надпись вавилонского царя Набопаласара. И я, подчиняясь этому призыву, еще раз
окидываю взглядом все то немногое, что осталось зримым на все времена на
вавилонской земле, и спешу догнать своих товарищей.
161
ГЛАВА 8. "АССИРИЙСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК": АШШУР, НИМРУД, НИНЕВИЯ
Я исчерпал до дна тебя, земная
слава!
И вот стою один, величьем
упоен,
Я, вождь земных царей и
царь — Ассаргадон.
В.Я. Брюсов
ПРИРОДА И ЛЮДИ АССИРИИ
В солидных научных трудах, да и в
популярных работах, посвященных истории Ирака, район вокруг второго по
величине и значению города страны — Мосула часто называют "ассирийским
треугольником". И это вполне оправданно. Здесь на протяжении многих веков
находился центр могучей Ассирийской державы. Здесь последовательно возникали и
сменяли друг друга в блеске и могуществе три столицы ассирийцев — Ашшур, Нимруд
и Ниневия. Если взять за отправную точку современный город Мосул, то прямо на
его окраине, за широким и мутным Тигром, видны высокие глинобитные валы
древней Ниневии; в 30 километрах к югу от него, по дороге на Эрбиль, находятся
руины Нимруда-Калаха; и, наконец, примерно в 100 километрах на юго-восток, близ
современного городка Калата-Шерката (Шургат), до сих пор возвышаются на
скалистом утесе остатки некогда грозных укреплений Ашшура — первой и самой
почитаемой столицы Ассирии.
Путешествие в названные три города — это
одновременно и знакомство с тремя важнейшими этапами в истории Северной Месопотамии,
то есть Ассирии.
Около 3000 года до н.э. в Северную
Месопотамию, в междуречье Тигра и Евфрата, вторглись семитские кочевые племена
из западной пустыни. Они называли себя сынами Ашшура, по имени
162
своего бога-покровителя. Отсюда и
происходит название всего народа — ассирийцы (от Ассур, Ашшур). Перейдя вскоре
к оседлому образу жизни, они основали небольшое государство с центром в Ашшуре,
где находились резиденция царя и храм главного племенного бога. Последний
долго не был прямо связан ни с одной из природных стихий или явлений.
Первоначально он считался покровителем охоты — любимого занятия ассирийцев — и
изображался чаще всего с луком и стрелами. Позже, с усилением роли войн и
завоеваний, Ашшур превратился в бога войны. Иногда, в более позднее время, его
называют в гимнах божеством Солнца, но это лишь внешнее подражание культу
вавилонского бога Мардука. Тем не менее, как это было принято в древности, все
свои победы ассирийские властители приписывали главе местного пантеона — воинственному
Ашшуру.
Положение вчерашних кочевников, осевших на
холмистых берегах Тигра, вплоть до середины II тысячелетия до н.э. оставалось весьма шатким. Они попеременно
вынуждены были подчиняться более могущественным соперникам на юге — Саргону
Аккадскому, Нарамсину, Хаммурапи и вторгавшимся с запада хеттам. Но эти
бесконечные удары судьбы, не прекращавшиеся веками нашествия и войны только
закалили характер суровых и неприхотливых пастухов, охотников и земледельцев
Ассирии, сделав из них в конце концов лучших солдат Древнего Востока. Немалую
роль сыграло в этом и своеобразие местной природы.
«Выше города Тикрита, — отмечает С. Ллойд,
— в долинах Тигра и его восточных притоков, Большого и Малого Заба, за зиму
выпадает достаточно дождей, чтобы получить хороший урожай пшеницы без
искусственного орошения. Весной трава и цветы... поднимаются выше колен.
Виноградная лоза и многие виды фруктовых деревьев растут без полива. Дуб,
тополь и даже сосна дают строевой лес. В то же время всегда доступен и легко
добывается в карьерах хороший строительный камень. В этой части страны хозяйство
в большей степени натуральное, чем на юге, потому что земледелию нужна лишь
небольшая помощь в технике, а стада овец и коз, бродящие по поросшим травой
холмам, очень редко испытывают нужду а хороших пастбищах».
В древности холмы и предгорья Ассирии были
необычайно богаты дичью. Дикие кабаны, олени и серны водились здесь в изобилии,
которого не могли серьезно нарушить даже опустошительные
163
набеги львов — истинных хозяев животного
мира этой части Месопотамии. Иногда львы нападали и на домашний скот. Поэтому
ассирийский пастух, проводивший большую часть времени вдали от родного крова со
стадами овец и коз, должен был быть и хорошим охотником, крепким и закаленным
человеком, презирающим опасность. Вступить, защищая свое добро, в смертельную
схватку со львом, убить дикого кабана, дикого быка, сбить меткой стрелой
зазевавшегося орла, наловить в реке крупной рыбы было привычным, обыденным
делом почти для каждого взрослого ассирийца. Не отсюда ли и столь необходимые
воину качества, отмечаемые в этом народе, — неприхотливость, умение
преодолевать трудности, ловкость, смелость, сила и хорошее владение оружием?
Библейский пророк Исайя нисколько не
преувеличивал, когда он с ужасом и одновременно с тайным восхищением глядел на
грозные ряды неутомимого ассирийского войска: «Яхве призвал народ с края земли,
поспешно и быстро он двигается, нет среди него ни усталых, ни спотыкающихся,
никто среди него не спит, не развязывается пояс на бедрах его, и не рвется
ремень на сандалиях его: стрелы его наточены, и все луки его натянуты, копыта
коней его, как кремень, колеса колесниц его, как вихрь, рев его, как рев львицы
...Как молодые львы, хватают они добычу и уносят, и никто не спасет от них».
Первое возвышение Ассирии произошло в XIV веке до н.э. в годы правления царей Ададнерари I и Тукулти Нинурты. Главным центром и исходным пунктом ассирийской
экспансии в это время был город Ашшур, стоявший на правом, западном берегу
Тигра, неподалеку от северных границ месопотамской равнины.
АШШУР — ПЕРВАЯ СТОЛИЦА АССИРИИ
В ста километрах (ниже по реке) от Мосула
лежит на широкой излучине Тигра пустыня Калат-Шеркат. Здесь и находится один из
самых заманчивых для исследователя памятников древности — руины Ашшура,
древнейшей столицы Ассирийского государства. Но это место знаменито не только
своей важной ролью в истории Двуречья, но и тем, что здесь практически родилась
и прошла свои первые университеты современная месопотамская археология. На
крутых откосах Тигра одиннадцать лет, с 1903 по 1914 год, звенели лопаты и
кирки местных рабочих-арабов, а усеянную щебнем гли-
164
нистую землю рассекали строгие линии
траншей и шурфов.
Немецкий археолог Вальтер Андре учился
здесь копать научно. Это был определенно новый этап в развитии науки, сменивший
в Месопотамии прежние, по сути своей кладоискательские раскопки, проводившиеся
Боттой, Лэйярдом, Рассамом и Сарзеком в прошлом веке. Сам Андре считал, что
раскопать среди древних развалин возможно большее число экспонатов, которыми
потом в прохладных залах музеев будут любоваться посетители, — это еще не
самое важное. Гораздо важнее пронаблюдать за ходом развития культуры прямо в
земле. Он осознавал, что каждое неосторожное движение лопатой может навсегда
разрушить что-либо ценное, поэтому раскопки должны производиться с
максимальной осторожностью. Андре учился читать следы на земле, которые
неспециалист никогда не смог бы заметить. Результаты этого напряженного труда
оказались настолько плодотворными, что их воздействие мы ощущаем и сегодня в
практике всех археологических экспедиций, работающих на территории Ирака.
Правда, успех пришел не сразу и достался
недешево. Прежде всего, ужасающими для европейца были местные природные условия.
«Скопища мух днем и комаров ночью, — жаловался Вальтер Андре, — сразу же
отравляют жизнь в этом безлесном краю. Кто хочет здесь жить и работать, тот
должен запастись терпением и быть всецело увлеченным своей работой». Он писал:
«Боли, жажда, потливость, укусы, лихорадка (чаще всего малярия), воспаление
глаз — все это приносит с собой пустыня. Археологи не могут сбежать от нее,
ибо как раз в пустыне, в мертвом уединении этого лунного края, выполняют они
свою основную задачу... Только привыкнув к однообразию пустыни, где нет ни
кустика, ни деревца, по-настоящему начинаешь понимать, что такое рай на земле.
В пустыне знают цену зелени. И знают, что такое настоящий ветер. В раскаленном
мерцающем воздухе по твердой глинистой земле несет он облака пыли из мелкого
красного песка пустыни. Этот горячий и сухой ветер, насыщенный пылью, проникает
под одежду, в волосы, в глаза, нос и рот. Он приносит с собой не только
болезни, но и жажду, вечную жажду».
Но зато извлекаемые каждый день из глубины
раскопов находки радовали исследователей. Андре обнаружил стены дворцов, облицованные
алебастровыми плитами и окрашенные в пурпурно-красный цвет с чередующимися
черно-белыми полосами по углам.
165
На рельефах дворцовых покоев были
изображены крылатые существа с орлиными и человеческими головами.
Потом нашли целую группу подземных
помещений с куполообразными потолками — гробницы ассирийских царей. Но все
камеры оказались пустыми. Лишь в одной удалось собрать остатки разбитого на
куски каменного фоба, сделанного из целой глыбы, длиной около четырех и шириной
до двух метров. Вес этой махины достигал 18 тонн. И тем не менее кто-то
ухитрился расколоть и такой крепчайший каменный ящик! По предположению ученых,
фоб облили нефтью, подожгли, раскалили его докрасна, а потом полили холодной
водой. Результат этой хитроумной операции, как говорится, налицо. После того
как в Берлине обломки фоба бережно расчистили и восстановили, среди них
обнаружилась клинописная надпись: «Дворец Ашшурнасирапала, царя Вселенной, царя
Ашшура, сына Ададнерари...» Вероятно, гробница была ограблена в период
крушения Ассирийской державы в 614 — 612 годах до н.э. полчищами мидян. Грабители
взорвали каменный фоб, сожгли или выбросили в Тиф останки царя, а сокровища
унесли с собой.
В Ашшуре, как и в Вавилоне, была своя
ступенчатая храмовая башня — зиккурат и своя Дорога Процессий, по которой в
день новогоднего празднества статуи богов несли из храмов города на пристань,
грузили их там на священные ладьи и увозили, чтобы через несколько дней вернуть
на место. Самыми почитаемыми городскими храмами считались святилища бога
Ашшура и богини Иштар. Ашшур стоял на высоком скалистом берегу Тифа и был
укреплен, таким образом, самой природой. Но уже с давних пор его обнесли
стенами из сырцового кирпича 15 метров высотой и около шести метров толщиной. В
основе стены лежал прочный фундамент из каменных глыб. По внешней линии стены,
через каждые 20 метров, шли квадратные фланкирующие башни. Выяснилось также,
что первая столица ассирийских царей всегда была довольно благоустроенным
городом. Здесь имелся водопровод, существовала система канализации, во многих
жилых домах строили ванны.
По мере военных успехов местных владык в
город стекались награбленные в соседних странах богатства, развивались
ремесла, росла торговля. Каждый царь стремился увековечить свое имя
строительством новых пышных храмов и дворцов, возведением неприступных
укреплений, благоустройством улиц. Так продолжалось вплоть до IX века до н.э.
166
НИМРУД— ГОРОД КРЫЛАТЫХ БЫКОВ
Узкое асфальтовое шоссе выходит наконец из
тесноты жилых кварталов на окраине Мосула и, минуя рыжие кручи древних ниневийских
валов, устремляется строго на юг, вдоль левого берега Тигра. Вокруг лежит
холмистая плодородная равнина с многочисленными глинобитными селениями,
стадами овец и тучными нивами, отливающими золотым блеском созревающих хлебов.
Огненный шар беспощадного иракского солнца лениво ползет вверх по небосклону,
заливая все вокруг слепящим белесым светом. Повсюду царят тишина и сонный
покой. Трудно поверить, что три тысячи лет назад эта страна составляла
сердцевину могущественной и воинственной державы, владения которой
простирались от берегов Средиземного моря до гор Элама и от Армении до Персидского
залива. Ее жители — земледельцы и пастухи, закаленные в борьбе с природой,
служили костяком небольшой, но хорошо обученной и вооруженной армии местных
правителей, пронесшейся опустошительным ураганом по всему Ближнему Востоку.
Наш путь лежит на юг, туда, где на высоких
кручах левобережья Тигра, примерно в 30 километрах от Мосула, находятся остатки
Нимруда — одной из трех столиц Ассирийской державы.
В IX веке до н.э. энергичный правитель Ашшурнасирапал II решил перенести свою столицу из древнего Ашшура в деревушку Калах,
расположенную у слияния Тигра и Большого Заба. За считанные месяцы на месте старого,
давно заброшенного селения тысячи подневольных рабочих возвели огромный город,
окруженный высокими глинобитными стенами (периметр их составлял восемь километров)
с многочисленными зубчатыми башнями. Словно из-под земли выросли здесь пышные
дворцы и храмы, ступенчатые пирамиды, лавки, казармы, склады, ремесленные
мастерские.
Великолепный царский дворец вместе с
зиккуратом и главными храмами занимал акрополь — частично естественное,
частично искусственное возвышение в северо-западном углу городских стен,
образуя как бы крепость в крепости. Отделанный внутри драгоценными породами
дерева, медью, золотом и резной слоновой костью, дворец Ашшурнасирапала II был поистине прекрасен. Его кирпичные оштукатуренные стены
украшали красочные росписи и вертикально стоящие каменные плиты с рельефными
изображениями и надписями. Благодаря одной из них, от 879 года до н.э., мы
узнаем,
167
что в многодневном пиршестве по случаю
открытия нового дворца принимали участие 69 574 человека. «Счастливый люд всех
стран вместе с жителями Калаха, — горделиво восклицает владыка Ассирии, — в
течение 10 дней я кормил, поил, ублажал и воздал ему честь, а потом отослал
всех назад, в их земли, в мире и радости».
Тогда же был проложен специальный канал — Патти-хе-галли (Поток изобилия) — из реки Большой Заб
прямо в город, чтобы еще больше укрепить его и напоить водой окружающую
равнину. Покровителем Калаха-Нимруда, стал бог-воитель Нинурта, в честь
которого строители поспешили построить самый пышный храм.
В Месопотамии стены дворцов и храмов
возводились из сырцового (реже — обожженного) кирпича. Камень употреблялся
только для фундаментов, для внутренней облицовки стен и для изготовления
статуй богов и царей. Точно таким же образом поступил Ашшурнасирапал II и в Нимруде. Камня привезли с гор на плотах по реке вроде бы
немало, но весь он ушел на скульптурные фигуры и барельефы, украшавшие дворец и
подходы к нему.
Вокруг этого дворцово-храмового центра,
обнесенного высокой глинобитной стеной с башнями и обитыми медью воротами, теснились
дома горожан. Превращение Калаха из захудалого поселка в пышную столицу
привлекло сюда самый разнообразный люд. Город славился своими базарами.
Приезжие и местные купцы торговали здесь разнообразными товарами и скупали
ассирийскую военную добычу.
Сын Ашшурнасирапала II — Салманасар III — продолжал укреплять и украшать столицу.
Неподалеку от старого он выстроил собственный дворец, использовав для этого
часть материалов и украшений из обветшавшего отцовского жилища. В VIII — VII веках до н.э. Нимруд постепенно теряет свое главенствующее
значение. Столица государства переносится в Ниневию. Но окончательный удар
городу наносится вражескими армиями Мидии и Вавилона, разгромившими в 612 году до
н.э. все основные центры Ассирии. Не избежал этой участи и Нимруд. Он был
ограблен, сожжен дотла и вскоре превратился в беспорядочное нагромождение
мусора, земли и кирпича. Жизнь сюда так и не вернулась.
Безликие оплывшие холмы со скудной
растительностью на поверхности скрывали остатки некогда великолепной древней столицы
вплоть до XIX века. Лишь в 1845 — 1851 годах английский путешественник и
дипломат Генри Лэйярд сумел разглядеть за безы-
168
мянными теллями Нимруда их славное прошлое
и, смело углубившись в один из них, обнаружил часть роскошного дворца Ашшурнасирапала
II. Именно Лэйярд впервые познакомил
изумленную Европу с сокровищами погибшей ассирийский цивилизации. При этом свои
поразительные открытия он сумел описать и донести до широкого читателя в
увлекательной литературной форме. Вот лишь один из описанных им эпизодов
раскопок.
Однажды утром с раскапываемого холма
прибежали взволнованные рабочие-арабы. «Поскорее, о бей, поскорее, — кричали
они Лэйярду, — нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его! Мы нашли Нимрода,
самого Нимрода, мы видели его собственными глазами!..» Англичанин быстрее ветра
ринулся к раскопу. И через несколько мгновений увидел исполинских размеров
алебастровую человеческую голову на туловище крылатого льва. «Она, — вспоминает
Лэйярд, — удивительно хорошо сохранилась. Выражение лица было спокойным и в то
же время величественным; черты переданы так свободно и в то же время с таким
пониманием законов искусства, какое с трудом можно было предположить для столь
далекой от нас эпохи». Лишь гораздо позднее ученым удалось установить, что
это была статуя одного из четырех астральных ассирийских богов: Мардук — в
виде крылатого быка, Набу — в виде крылатого человека, Нергал — крылатый лев и
Нинурта — человеко-орел.
Лэйярд был потрясен и озадачен. Много
часов провел он, рассматривая и изучая все новые и новые диковинные статуи,
извлекаемые из-под земли.
«Целыми часами я рассматривал эти
таинственные символические изображения и размышлял об их назначении и истории.
Что более благородное мог бы внести тот или иной народ в храмы своих богов?
Какие более возвышенные изображения могли быть заимствованы у природы людьми,
которые... пытались найти воплощение своим представлениям о мудрости, силе и
вездесущности высшего существа? Что могло лучше олицетворять ум и знания, чем
голова человека, силу — чем туловище льва, вездесущность — чем крылья птицы!
Эти крылатые человеко-львы не были просто
случайным плодом, порожденным человеческой фантазией. Их внешний вид внушал
то, что они должны были символизировать, — благоговение. Они были созданы в назидание
поколениям людей, живших за три
169
тысячелетия до нас. Сквозь охраняемые ими
порталы несли свои жертвоприношения правители, жрецы и воины задолго до того,
как мудрость Востока распространилась на Грецию, обогатив ее мифологию издавна
известными ассирийцам символическими изображениями. Они были погребены под
землей еще до основания Вечного города, и об их существовании никто не
подозревал. Двадцать пять столетий были они скрыты от взоров людей и вот
появились вновь во всем своем величии. Но как все изменилось кругом... Великолепные
храмы и богатые города превратились в руины, едва угадываемые под бесформенными
кучами земли. Над теми обширными залами, где некогда стояли эти статуи, плуг провел
свою борозду и волнами колыхалась тучная нива. Монументы, сохранившиеся в
Египте, немые свидетели былой мощи и славы его правителей, не менее
поразительны, но они на протяжении столетий стояли, открытые всем взорам. Те
же, с которыми довелось столкнуться мне, только что появились из небытия,
словно специально для того, чтобы подтвердить слова пророка: «Некогда Ашшур
был, как кедр ливанский, весь покрыт листвой, раскидистый, высокий, и вершина
его высоко возвышалась...»
Но романтика романтикой, а методы действий
Лэйярда отнюдь нельзя назвать абсолютно научными. Откопав кое-как в руинах
дворца несколько десятков каменных скульптур, он поспешил погрузить их на
плоты и сплавить вниз по Тигру до Басры, а затем отправил на корабле в Англию.
Раскопки в Нимруде были заброшены, и на древний город вновь легла печать
забвения.
Археологи появились здесь снова спустя
почти столетие. В 1949 году английская экспедиция во главе с профессором М.
Мэллоуном приступила к исследованиям центральной части городища. Был целиком
раскопан весь комплекс дворца Ашшурнасирапала II и составлен его точный план. Выяснилось, что дворец занимал площадь
в 2,4 гектара и делился на три части: административные помещения (ряд комнат
вокруг большого внутреннего двора); церемониальный участок с великолепным
приемным залом и тронной комнатой; наконец, жилое крыло, включавшее личные
апартаменты царя, гарем, кладовые и туалетные комнаты.
К числу наиболее сенсационных находок
Мэллоуна относится коллекция тонких резных пластин из слоновой кости с
позолотой и инкрустациями, которыми некогда покрывали мебель и украшали колонны
и стены царского дворца. Англичане раскопали и часть
170
дворца Салманасара III, где обнаружили остатки кладовых и арсенал.
На территории древнего города ведут сейчас
интенсивные исследовательские и реставрационные работы иракские археологи.
Частично реставрирован дворец Ашшурнасирапала II. Обнаружено много новых рельефов, надписей и скульптур крылатых
быков и крылатых львов, ванные комнаты со сложной системой водостоков.
Однако случайный человек, вздумавший вдруг
посетить сейчас древний Нимруд, при всем своем желании увидел бы здесь не
слишком много: высокий конус зиккурата при въезде на городище, небольшой кусок
глинобитной стены, беспорядочные кучи земли и обломков, до желтизны выжженные
палящим солнцем.
Приятное исключение составляют лишь
недавно отреставрированные центральные покои дворца Ашшурнасирапала II. Крылатые гении — ламассу — гигантские каменные статуи
человеко-быков и человеко-львов, как и прежде, стерегут главные ворота и
внутренние проходы царской резиденции. Их размеры поражают и подавляют. Стоя
рядом с ними, человек среднего роста едва дотягивается рукой до туловища этих
чудовищ. Удивляет и то, что у них не четыре, а пять ног. Это делалось древним
мастером для того, чтобы зритель, с какой бы стороны он ни смотрел, видел
непременно четыре ноги. «Если смотреть сбоку, — поясняет MB. Никольский, — то крылатое чудовище идет;
если смотреть спереди, то оно стоит».
В прохладном сумраке заново отделанных
дворцовых покоев, выстроенных, как и в древности, из сырцового кирпича, полуденный
зной не страшен. Правда, двускатная шиферная крыша на каркасе из железных,
похожих на рельсы, балок явно диссонирует с тенями великого прошлого. Но внутри
самого дворца есть что посмотреть. Под ярким лучом солнца, случайно пробившимся
вниз сквозь неплотно уложенные плиты шифера, вдруг оживают на мгновение суровые
лики древних правителей и богов, вспыхивают переливами радуги полустертые
росписи. Многие изображения на каменных плитах раскрашены: черным цветом
показаны изящно завитые в мелкие колечки бороды и кудри, розовым — лица и руки.
Тихо и пусто вокруг. И только робкий шелест шагов случайного посетителя, да
пронзительный свист цикад, укрывшихся в высокой сухой траве среди древних
развалин, нарушают иногда вековой покой мертвого города.
171
НИНЕВИЯ: ЗАКАТ ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ
Раннее солнечное утро. Свежий и прохладный
ветерок веет откуда-то с севера, со стороны далеких гор, едва проступающих темной
полосой на линии горизонта. Я
стою на вершине высокого
холма Куюнджик и любуюсь открывшейся великолепной картиной. Воздух в этот
утренний час кристально чист, и видимость поэтому просто отличная. Впрочем,
нахожусь я сейчас не на каком-то естественном возвышении, а на верхней
площадке цитадели бывшей ассирийской столицы — Ниневии. Если обернуться назад,
то за зеленью садов и полей виден серебристый Тигр, а за ним — беспорядочное
нагромождение городских построек Мосула, старая турецкая крепость, острые пики
минаретов. Внизу, под крутым откосом желтого крепостного вала, петляет узкой
лентой русло крохотной речонки Хоср. Над ее глинистым ложем, едва заполненным
мутной водой, неожиданно высоко вознесся крепкий железобетонный мост. С востока
и юго-востока к реке вплотную подходят жилые кварталы быстро растущего
современного города. А впереди и слева четкой линией крепостных стен и башен
обозначена граница древней Ниневии. Внутри укреплений пусто, видны лишь
засеянные и вспаханные поля, да темная шапка зелени вокруг постоянной базы
Ниневийской археологической экспедиции Директората древностей Ирака. Многие
башни уже заботливо восстановлены, и их зубчатые вершины хорошо заметны на фоне
более низких глинистых валов. Иракские реставраторы восстанавливают с южной
стороны и внешнюю каменную стену, окружавшую когда-то ассирийскую столицу
непрерывным кольцом. Самосвалы с грохотом сваливают тяжелые глыбы белого камня,
и два дюжих усатых молодца ручной пилой аккуратно вырезают из них ровные
прямоугольные квадраты. Другие рабочие кладут эти квадры на фундамент древней
стены, вскрытой недавно археологами. Стены в соответствии с ассирийскими
изображениями возводят на высоту трех-четырех метров, регулярно чередуя ровную
их линию с выступами каких-то игрушечных на вид квадратных башенок.
Построено уже немало — километр каменных
укреплений. Но на фоне куда более внушительной внутренней ниневийской стены из
сырцового кирпича, от которой и остались до наших дней высокие крутые валы,
стена-новодел выглядит как-то уж очень декоративно и несерьезно. Общая
протяженность стен древней ассирий-
172
ской столицы составляла 12 километров. В
стенах имелось 15 башен-ворот, названных в честь важнейших ассирийских богов:
ворота Машки, Нергала и Адада.
Прямо передо мной — частично вскрытые
старыми и новыми раскопками руины дворцов нескольких ниневийских правителей:
Юго-Западный дворец Синаххериба, Восточный дворец Синаххериба, Дворец
Ашшурбанапала, Дворец Ашшурнасирапала и др. Примерно в полутора километрах к
юго-востоку от цитадели виден еще один высокий холм, явно искусственного
происхождения, сплошь застроенный современными домами. Это — Наби-Юнис,
священное место христиан и мусульман. Здесь, по преданию, находилась когда-то
могила библейского пророка Ионы и небольшой христианский храм при ней. Позднее
мусульмане построили на том же холме мечеть в честь пророка Ионы (по-арабски — Наби-Юнис) с ребристым куполом и невысоким стройным
минаретом. Археологам туда путь закрыт. А между тем, даже по отрывочным
сведениям, с трудом добытым еще в XIX веке, в
глубинах холма ждут своего часа сокровища, погребенные в руинах дворцов
Асархаддона, Синаххериба и других ассирийских царей.
Даже без недавних широкомасштабных
реконструкций Ниневия производит сильное впечатление на любого зрителя. Это
подлинный и хорошо различимый древний город, с укреплениями и четким
внутренним делением (цитадель холма Куюнджик, цитадель холма Наби-Юнис).
Повсюду, на откосах валов, в ямах и западинах, видны обломки древней глиняной
посуды, статуэток. И не нужно большого воображения, чтобы представить себе
Ниневию в эпоху ее наивысшего расцвета, когда победоносные ассирийские цари
спешили истратить полученную в далеких походах громадную военную добычу на
украшение и развитие новой столицы.
Название Ниневия встречается в клинописных
текстах еще в конце 3-го тысячелетия до н.э. в форме знака «Нина-А» или «Нину-А»,
означающего селение,
окружающее рыбу, так как
считалось, что его божество-покровитель — Нина — была богиней рыболовства.
Есть предположение, что и ассирийское слово нун, что
значит рыба, также имеет отношение к происхождению имени города. Многие ученые
утверждают даже, что библейская история Ионы во чреве кита есть отражение
религиозных концепций, связанных с поклонением богине Нина.
Каково бы ни было истинное название
города, ясно одно: он
173
существовал уже на самом раннем этапе
развития месопотамской цивилизации. Громадный стратиграфический шурф, пробитый
в 1929 году М. Мэллоуном на территории ниневийского городища сквозь всю толщу
отложений, вскрыл здесь остатки древних культур от 6000 года до н.э. (Хассуна)
и до конца I тысячелетия до н.э. Что касается письменных источников, то
уже царь-законодатель Хаммурапи из Вавилона в XVIII веке до нашей эры упоминает о храме богини Иштар, вокруг которого
раскинулись жилые кварталы города. Но когда Ашшур и Нимруд превратились уже в
блестящие столицы Ассирийской державы, Ниневия продолжала все еще оставаться
захудалым провинциальным городком.
Подлинный расцвет Ниневии связан с годами
правления царя Синаххериба (705 — 681 годы до н.э.), который сделал город своей
постоянной резиденцией. Прежде всего он заново перепланировал и отстроил весь
город, украсив его великолепными зданиями дворцов и храмов, садами и
цветниками. «Ниневия, — провозглашал он в одном из клинописных документов, —
благородная крепость, любимый город богини Иштар, откуда издавна мои отцы,
цари, правившие до меня, осуществляли власть над Ассирией и управляли
подданными Энлиля, из года в год постоянно получая доходы в виде дани от князей
со всех четырех стран света. Но ни один из них не подумал о том, что дворец,
эта царская обитель, стал слишком тесен... Они не думали о том, чтобы улучшить
облик города, прокладывая новые улицы и расширяя площади, прорывая каналы и
сажая сады...»
Размах строительной деятельности
Синаххериба в Ниневии был подстать его необузданному и сильному характеру. Человек,
который без малейших колебаний отдал приказ стереть с лица земли великий
Вавилон, теперь терпеливо и заботливо пестовал новую столицу, стараясь придать
ей величие и блеск, достойные могущества Ассирийской империи.
Город был окружен двойным кольцом стен —
внешней, каменной, и внутренней, из сырцового кирпича. Последняя имела до десяти
метров в ширину и 24 метра в высоту. Про нее говорили с почтением: «Та, которая
своим ужасным сиянием отбрасывает врагов». Вокруг стены вырыли ров шириной 42
метра, наполнявшийся водой из реки Хоср.
Старые узкие улицы, где ранее не могли
разойтись и два нагруженных вьюками осла, были расширены и спрямлены. Их
вымос-
174
тили камнем. Главный проспект города,
залитый асфальтом и украшенный статуями богов, — Царская улица — имел 26
метров в ширину (шире, чем Невский проспект в Ленинграде).
Берега норовистого Тигра укрепили дамбами,
призванными уберечь растущую столицу от разрушительных весенних паводков.
По обе стороны городской стены Синаххериб
заложил тенистые сады и парки. Недовольный грязной водой из Тигра и Хосра, он
отыскал у выхода с горных хребтов несколько источников кристальной чистоты.
Чтобы доставить эту воду в Ниневию, царь приказал построить мощенный камнем
канал длиной свыше 80 километров, а через глубокие провалы и ущелья
перебросить белокаменные акведуки. Но конечно, самое пристальное внимание
уделил Синаххериб строительству царского дворца. Как и его предки в Нимруде,
царь распорядился снести до основания прежние дворцовые здания и возвести на
их руинах новый просторный ансамбль, достойный его величия и славы. «В один
счастливый месяц и в один прекрасный день, — сообщает он, — построил я, по
желанию своего сердца, дворец из алебастра и сирийского кедра... Я возобновил
и закончил этот дворец от самого основания до верхушки».
Дворец занимал территорию около трех
гектаров и имел помимо комнат для челяди еще 80 покоев и парадный зал. Входы в
царскую резиденцию охраняли 27 пар крылатых «гениев» и чудовищ. Стены
дворцовых помещений были украшены бесчисленными каменными плитами, рельефными
картинами, надписями. Древние мастера запечатлели на сером мосульском мраморе
самые значительные сцены из жизни ассирийских царей: победоносные походы в
соседние страны, охоту на львов, пиры, общение с богами, перевозку статуи
гигантского крылатого быка из горных каменоломен в Ниневию и т.д. «Самая
поразительная и характерная черта орнаментации эпохи Синаххериба, — отмечает
Г. Роулинсон, — это яркий реализм... Везде изображены горы, скалы, деревья,
дороги, реки, озера, притом с явным старанием придать отличительные черты
каждой данной местности настолько правдиво, насколько позволяли искусство
художника и материал, над которым он работал... Указан род деревьев... Сады,
нивы, пруды, тростник тщательно изображены; попадаются дикие животные, олени,
антилопы, кабаны; птицы летают с дерева на дерево или стоят над гнездами и
кормят птенцов, которые к ним тянутся; рыбы резвятся в воде: рыбаки занимаются
своим промыслом, поселяне — полевыми
175
работами; каждая сцена, так сказать, снята
фотографически, во всех подробностях».
Золото, серебро, медь, алебастр, слоновая
кость, самшит, кедр, кипарис, сосна, дуб — все нашло свое место при отделке
внутренних покоев дворца. Сверкали голубой эмалью изящные изразцы, матово
белели оштукатуренные потолки, причудливыми складками спускались вниз тонкие
занавеси, подвешенные на серебряных крючках.
Вокруг блиставшего великолепием царского
дворца, вознесенного на высокую площадку цитадели (современный холм Куюнджик),
был разбит большой тенистый сад, куда были доставлены диковинные кустарники,
деревья и цветы из всех подвластных Ассирии стран.
Дома горожан строились из глины и кирпича
и имели обычно не более двух этажей. Особой заботы хозяев требовал купальный
бассейн с дном, покрытым асфальтом. Вместо выгребных ям с каждого двора шли
сточные канавы, которые вели в большой, проложенный под мостовой канал. Верх
зданий обыкновенно представлял собой террасу с плотно утрамбованной землей. От
жары спасались в подвальных помещениях, стены которых поливали водой. Ниневия
оставалась столицей Ассирии и при последующих царях. Особого расцвета достигла
она в годы правления внука Синаххериба — Ашшурбанапала (668 — 626 годы до
н.э.). Он обновил и укрепил городские стены и возвел в цитадели, рядом с дворцом
своего деда, несколько новых пышных дворцовых ансамблей. Ашшурбанапал вошел в
историю Месопотамии как личность крайне противоречивая. Прежде всего, он
прославился на полях многочисленных сражений, раздвинул границы своей империи
до Средиземноморья, Армении и Персидского залива. Вместе с тем владыка
Ассирии отличался крайне крутым нравом. Когда очередной раз восстал непокорный
Вавилон, Ашшурбанапал взял его после долгой осады и жестоко расправился с
горожанами.
«Ни один не ускользнул, — мстительно
торжествует победитель, — ни один не был пощажен, все попали в мои руки...
Мужам, составлявшим вероломные заговоры против меня и Ашшура, моего господина,
я вырвал языки — и затем казнил их...»
Возможно, таковы были общие нравы той
далекой эпохи, и, попадись Ашшурбанапал в руки восставших вавилонян, с ним
поступили бы не лучшим образом. И все же от упомянутой выше сен-
176
тенции веет каким-то садистским духом. С
другой стороны, по всеобщему признанию современников, правитель Ниневии был
одним из самых образованнейших и культурных людей того времени. Он владел тремя
языками, в том числе и древним — шумерским, был знаком с астрологией, изучал
геометрию и историю.
«Я, Ашшурбанапал, постиг мудрость Набу,
все искусство писцов, усвоил знания всех мастеров, сколько их есть, научился
стрелять из лука, ездить на лошади и колеснице, держать вожжи... Я изучил
ремесло мудрого Адата, постиг скрытые тайны искусства письма, я читал о
небесных и земных постройках и размышлял над ними. Я присутствовал на собраниях
царских переписчиков. Я наблюдал за предзнаменованиями, я толковал явления
небес с учеными жрецами, я решал сложные задачи с умножением и делением,
которые не сразу понятны...
В то же время я изучал и то, что
полагается знать господину; и пошел по своему царскому пути...»
Обладал он, по-видимому, и значительными
поэтическими способностями. Во всяком случае именно ему приписывается исследователями
замечательная элегия, в которой умудренный жизнью человек сетует на свою
несчастную судьбу и на неотвратимость грядущей смерти:
Богу и людям, живым и мертвым, я делал
добро.
Почему же болезнь, сердечная скорбь,
бедствия,
погибель привязались ко мне. Не
прекращается
в стране война, а в доме раздор.
Смута, злословие постоянно ополчаются на
меня.
Дурное настроение и болезнь тела сгибают
мою
фигуру. Среди вздохов и стонов я провожу
дни.
В день моего городского бога (Ашшура), в
день
праздника, я расстроен. Должна прикончить
меня
смерть.
Но самой громкой славой он обязан
основанием большой библиотеки из клинописных глиняных табличек, которая
оказалась ключом ко всей ассиро-вавилонской культуре. Пользуясь неограниченной
властью в пределах своей огромной империи, Ашшурбанапал приказал скопировать и
доставить в дворцовый архив Нине-
177
вии все известные в Месопотамии древние
тексты, начиная с первых шумерских династий (III тысячелетие до н.э.). Как это делалось практически? Приведу лишь
один пример. Отправляя в Вавилон своего чиновника Шадану, царь вручил ему
подробные и строгие указания: «В тот день, когда ты получишь это письмо,
возьми с собой Шуму, брата его Бельэтира, Алла и художников из Борсиппы,
которые тебе известны, и собери все таблички, хранящиеся в их домах и в храме
Эзида... Драгоценные таблички, копий которых нет в Ассирии, найдите и доставьте
мне».
Стоит ли удивляться, что некоторое время
спустя на полках дворцовых хранилищ скопилось уже несколько десятков тысяч
«глиняных книг» — клинописных табличек, обожженных до крепости камня. В итоге
Ашшурбанапалу удалось создать уникальнейшую библиотеку древности, в которой
были представлены вся наука, все знания того времени, религиозные проповеди и
гимны, медицинские, философские, астрономические тексты, разработки по
математике. Есть там и царские указы, летописи, списки налогов и дани. Есть
даже чисто литературные произведения — лирические элегии, мифологические
поэмы, песни и гимны, и в их числе — знаменитый шумерский эпос о легендарном
Гильгамеше. Все это бесценное наследие культур Востока попало в руки ученых, после
того как Лэйярд раскопал дворцы ассирийских царей на холме Куюнджик.
Могучие желтые стены Ниневии и ее зубчатые
башни величаво отражались в водах широкого Тигра. Незыблемо, как скала, возвышалась
царская цитадель, откуда повелитель Четырех Стран Света направлял грозные указы
во все концы своей необъятной империи. Как и прежде, склонялись перед мощью
Ассирии далекие и близкие соседи. И в назидание непокорным у восточных ворот,
за дворцом Синаххериба, сидели в железных клетках плененные Ашшурбанапалом
цари и толкли в каменных ступках вырытые из могил кости своих предков.
Бесконечные вереницы пленников, подгоняемых стражей, тянулись с утра на
городские базары, чтобы быть там распроданными к вечеру; мужей навсегда
разлучали с женами, отцов и матерей — с их детьми. И казалось, что так будет
продолжаться вечно.
Но дни Ниневии были сочтены. В 612 году до
н.э. к ее стенам подошла объединенная армия индийцев и вавилонян. Мидийский
царь Киаксар, командовавший союзниками, быстро сумел свести
178
на нет все преимущества грозных укреплений
ассирийской столицы. Осаждающие на плотах подтянули под самые ниневийские
стены огромные стенобитные машины и поочередно проломили как внешнюю, так и
внутреннюю линию обороны. Отряды обезумевших от предвкушения богатой добычи
воинов ворвались в город. Начались повальная резня и грабежи. Последний
правитель Ассирии — Синшаришкун, не желая попасть в руки победителей, поджег
свой роскошный дворец и бросился в пламя. Очевидец гибели Ниневии (видимо,
один из пленников, приведенных туда ранее ассирийскими солдатами) так описал
последние мгновения жизни великого города:
«Горе тебе, город кровавый, исполненный
обмана, преступлений и грабежей! Всадники мчатся, меч сверкает, секира
блестит! Убитых множество, груды трупов! ...Ниневия разрушена! Кто станет
жалеть о ней? Все, кто слышат о тебе, радуются судьбе твоей: ибо кто же не
испытывал непрестанно на себе злобы твоей?»
Ненависть победителей к павшей столице
была столь велика, что они разрушили ее почти до основания. Ниневия так и не
возродилась вновь. И когда спустя много лет уцелевшие жители вернулись на
пепелище, они не стали там селиться, а основали новый город за рекой, напротив
старого, назвав его Меспилой или Мосулом.
Так сбылось мрачное предсказание одного
иудейского пророка того времени, предрекавшего гибель ненавистного города от
гнева божьего:
«Он протянет руку свою на север и
уничтожит Ассирию; и сделает Ниневию заброшенной и сухой, словно пустыня. И
стада будут лежать в центре ее, и все звери; и пеликан и дикобраз будут жить
под колоннами; их голоса будут слышны в окнах, одиночество будет за
порогами... Этот веселый город, который жил беззаботно и твердил себе, что я
есть, а кроме меня, нет ничего, станет пустыней, стойлом для животных! Все,
кто будут проходить мимо, будут свистеть и махать руками».
Ассирия пала. Ассирийцы смешались с
другими племенами и народами, а их язык исчез. В настоящее время их потомками
называют лишь одну небольшую народность — айсоров, говорящих на сильно
искаженном арамейском языке. Их численность не превышает 200 тысяч человек, и
22 тысячи из них живет на территории бывшего СССР.
179
ГЛАВА 9. ХАТРА — СФИНКС ПУСТЫНИ
Миражи бледные встают—
Галлюцинации Пустыни.
И в них мерещатся зубцы
Старинных башен.
Из тумана
Горят цветные изразцы
Дворцов и храмов
Тамерлана.
М. Волошин
ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Темные силуэты полуразрушенных башен
возникли перед нами так внезапно, что мы сначала приняли их за мираж.
Чего-чего, а миражей здесь хватало: озера, реки, целые моря сверкающей прозрачной
воды то и дело появлялись и исчезали в раскаленном от зноя, белесом воздухе
Джезиры. Унылое однообразие нелегкой дороги через пустыню притупило все
чувства, кроме усталости и жажды. Нам было отнюдь не до местных красот. Но вот
башни приблизились, выросли, заслонив собой добрую половину горизонта, и тогда
стало ясно, что это не обманчивая игра природы, а долгожданная Хатра —
удивительный город; то ли по капризу восточного деспота, то ли из
каких-то стратегических соображений построенный в самом сердце холмистой,
выжженной солнцем равнины, Отчетливо видны мощные фундаменты некогда грозных
стен, опоясывавших город. В центре, где по традиции расположен теменос —
священный квартал, высится полуразрушенная громада дворца с величественными
арками ворот. Рядом теснятся святилища наиболее почитаемых богов Хатры.
Желтоватые, под цвет окружающей местности, удивительно легкие и изящные
колоннады античных храмов словно застыли в вековом сне под палящим солнцем.
Время не властно над ними. Благородный мосульский мрамор и твердый хатранский
известняк за 17 прошедших веков сохранили на своей поверхности каждую черточку,
каждый завиток, оставленные резцом древнего мастера. Чинно расселись по
карнизам дворцового зала могучие степные орлы. Сидящий орел со сложенными
крыльями -- официальный герб города, воплощение его величия и силы. Бесстрастно
глядят в туманную даль Джезиры скульптурные головы каких-то полумифических
персонажей: не то
180
людей, наделенных чертами богов, не то
очеловеченных обитателей Олимпа. Причудливо вьются по округлому изгибу римской
арки гроздья диковинных растений и плодов, фигуры лошадей, овец, быков.
Но жизнь давно ушла отсюда. Перед нами —
лишь призрак мертвого безлюдного города, застывшие в последнем крике руины.
Змеи, ящерицы и скорпионы — их единственные обитатели. Нет, здесь не было медленного
угасания, как в Уре. И природа не проявляла в Хатре своего капризного нрава.
Это высокие и гордые кровли рухнули не от свирепого натиска ветра хамсина. Эти
мраморные колонны раскололись на куски не от удара случайной молнии. Повсюду
видны красноречивые следы продуманного и варварского разрушения. Город, взятый
с боя и распятый врагами на каменистых холмах окружающей пустыни, захлебнулся в
крови своих жителей и был задушен смрадным пламенем пожаров. Победители не
удовлетворились грабежом вместительных кладовых царского дворца, храмов и домов
богатых торговцев. Были разрыты и опустошены все древние могилы. Тщательно
обшарены все улицы и закоулки. Неудивительно, что, несмотря на самые упорные
поиски археологов, в Хатре до сих пор не удалось найти ни одной золотой монеты,
ни одной серебряной безделушки, а ведь когда-то город славился своим
богатством.
Основанный во 2—1 веках до н.э. предками
арабов, город занимал выгодное географическое положение, выступая чуть ли не
единственным посредником в торговле между Восточным Средиземноморьем (Сирия,
Ливан) и Месопотамией. Сюда попадали экзотические товары даже с рынков далекой
Индии.
Под защитой каменных стен Хатры бок о бок
жили и трудились люди самых разных народностей и религий: оборотистые греки — потомки
воинов Александра Македонского, иранцы-парфяне, арабы, халдеи. На улицах и
площадях города слышалась разноязычная речь. В многочисленных храмах
возносились молитвы богам: шумеро-аккадскому Нергалу, греческим Гермесу и
Афине, арамейской богине Атарат. Над всем этим пестрым божественным сонмом возвышался
верховный бог Хатры — бог Солнца Шамаш.
Здесь, в непроторённой азиатской глуши,
среди холмистой бесплодной пустыни, провидению угодно было создать прекрасную
жемчужину — город космополит, принявший и творчески соединивший на своей почве
влияния греко-римской культуры Запада и богатое наследие тысячелетних
цивилизаций Востока. Вопреки известному утверждению Р. Киплинга Запад и Восток
сошлись в Хатре прочно, на века. И плоды этого необычного культурного
181
симбиоза видны здесь на каждом шагу.
Типично парфянский по архитектуре дворец
правителей города с двумя продолговатыми залами — айванами, открытыми во двор, одновременно имеет
входы в виде римских арок. Рядом с глухими стенами восточных святилищ вздымаются
ввысь стройные колонны эллинистических храмов коринфского или аттического
ордера. В Иракском музее в Багдаде хранится скульптура Геракла из Хатры,
изваянная из белоснежного мрамора. Но, странное дело, усы и борода Геракла
завиты и подстрижены по парфянской моде. На шее — витая иранская гривна. Глаза
героя подведены черной краской, в соответствии с канонами шумерского или
ассирийского искусства. Приземистая и коротконогая фигура хатранского Геракла,
увы, неизмеримо далека от воплощенного в холодном мраморе живого совершенства
скульптур Праксителя. С другой стороны, по странной прихоти древнего мастера,
сугубо халдейское божество, Ашшур-Бел, облачается вдруг в костюм римского
полководца, со всеми доспехами и знаками различия.
«ЗДЕСЬ БУДЕТ ГОРОД ЗАЛОЖЕН...»
Имя Хатра — арамейского происхождения. Оно
встречается среди надписей, найденных в самом городе, а также в трудах римских
и арабских летописцев. На местных монетах выбита надпись: «Хатра, город бога
Шамаша». Видимо, город был основан предками арабов, пришедшими из Хиджаза
где-то во 2 веке до н.э. Надпись, обнаруженная в 1961 году, называет правителя
Хатры — Санатрука царем арабов, а его отца — именем Наср, великий жрец.
Подобно многим другим пограничным городам Восточного Средиземноморья, Хатра
всегда служила разменной монетой в крупной игре наиболее могущественных держав
того времени — Парфии и Рима. Почему же Хатру построили в такой глуши, вдали от
рек и населенных пунктов? Конечно, основатели города преследовали военные и
торгово-экономические цели, но главное, что предопределило выбор места
древними строителями, — наличие воды. В четырех километрах от города находится
вади Тартар. На территории самой Хатры имелось множество естественных колодцев
и пресноводное озеро. Кроме того, дождевую воду горожане заботливо собирали в
специальные искусственные бассейны и цистерны.
Парфяне, под эгидой и при содействии
которых возникла Хатра, не пожалели усилий, чтобы превратить ее в неприступную
твердыню, закованную в каменный панцирь высоких стен и башен. Круглый в плане
город обнесен двойной стеной. Внешняя стена имела
182
диаметр восемь километров, внутренняя —
шесть. Стены разделяло пространство в полкилометра. Кроме того, снаружи город
был окружен глубоким рвом. Во внутренней стене было прорезано четверо ворот,
расположенных строго по странам света. В вековом соперничестве парфянских
царей с Римом Хатра играла важную роль, будучи опорной базой парфянской
панцирной конницы в набегах на Сирию и надежным укрытием от неприятельских
атак. В течение I века н.э. легионы римских императоров Траяна и Септимия
Севера дважды пытались захватить Хатру, но каждый раз неудачно.
Причем это объясняется не только
прочностью каменных стен города и храбростью его защитников, но и применением
хатранцами в борьбе с врагами новейших видов оружия. Летописи упоминают,
например, хатранский огонь — горючую жидкость в глиняных сосудах и хитроумный
аппарат для одновременной стрельбы большим числом стрел. Сыграла, конечно,
здесь свою роль и постоянная поддержка со стороны могущественной Парфии,
владевшей в то время большей частью Ближнего Востока. «Они (парфяне.— В.Г.)...
— пишет известный античный историк Страбон, — овладели таким количеством
земли, столькими народами, что могут соперничать с римлянами по размерам своих
владений...» К рубежу нашей эры весь известный тогда историкам древности мир
был поделен между двумя государствами-гигантами — Парфией и Римом. Главной
ареной боевых действий парфянской конницы и римской пехоты стала
северо-западная Месопотамия, и прежде всего — Эль-Джезира. Борьба велась с
переменным успехом. А в 53 году до н.э. парфянами была наголову разбита
римская армия во главе с Марком Крассом — победителем Спартака. В этом бою
бесславно погиб и сам консул. Впоследствии римляне не раз довольно глубоко
вторгались в парфянские владения на территории Месопотамии, но закрепиться там
на сколько-нибудь длительный срок так и не смогли. Одной из наиболее
решительных попыток подобного рода явился поход римского императора Траяна в
Двуречье. Поначалу дела у римлян шли совсем неплохо, и они продвинулись вглубь
парфянских владений. Но вновь камнем преткновения на пути к окончательной
победе стала Хатра. Без ее взятия нечего было и думать об успешном завершении
кампании. Однако, несмотря на отчаянные усилия вымуштрованных римских солдат и
личное участие в сражении старого императора, Хатра оказалась неприступной.
Неудачная попытка штурма крепости означала и крах всего похода. Траяну не
оставалось ничего другого, как дать приказ об общем отступлении своих войск из
Двуречья.
183
Положение изменилось в III веке. На туманном небосклоне Древнего Востока появилась новая
восходящая звезда — Сасаниды. В 226 году Ардашир Сасанидский разгромил войска
последнего парфянского царя Артабана V и торжественно
вступил в Ктесифон. И в этот драматический момент цари Хатры, изменив своей
традиционной политике, перешли вдруг на сторону римлян. В Хатру вошли римские
легионы. В битве у Шахразора новоявленные союзники наголову разбили древних
иранцев, причем на поле боя погиб и дядя сасанидского царя Шабура I. Узнав о случившемся, Шабур решил наказать непокорный
город. Вскоре у ворот Хатры появилась огромная персидская армия. Правда, у ее
жителей была еще надежда отсидеться за крепкими каменными стенами. Но эта
надежда оказалась тщетной. Согласно легенде, дочь хатранского царя, принцесса
Надира (Нусейра), выдала неприятелю все секреты обороны, и персы сумели
сравнительно быстро захватить город. Дальнейшие события хорошо известны. После
ухода сасанидских полчищ жизнь так и не вернулась в эти опаленные огнем руины.
В 363 году римский историк Аммиан Марцеллин, проходя мимо Хатры, не увидел
здесь ничего, кроме каменных обломков и щебня. Весьма поучительна и история
принцессы-предательницы.
Арабский историк аль-Казвини, живший уже
много веков спустя после гибели Хатры, приводит назидательный рассказ с описанием
этих драматических событий: «Дочь царя Дайзана — Нусейра поднялась на крышу,
увидела Сапора (Шабура. — В.Г.) и влюбилась в него. Она послала к нему гонца с
просьбой узнать, что она получит, если укажет царю, как взять город. «Возьму
тебя для самого себя и возвышу над всеми женщинами», — ответил Сапор. Тогда
Нусейра открыла тайну заколдованных стен Хатры... Сапор сделал так, как его
научила Нусейра. Стена рухнула, и он вошел в город, где убил десять тысяч
человек, в том числе и Дайзана». Финал этой истории весьма красноречив. Шабур
сыграл с предательницей пышную свадьбу. Но наутро после первой же брачной ночи
приказал вывести супругу на крышу самого высокого здания. «Не обещал ли я, что
возвышу тебя над всеми женщинами? — спросил он Нусейре. — Как видишь, я
выполнил свое обещание». И, хлопнув в ладоши, он вызвал стражу и повелел
казнить Нусейру.
АРХЕОЛОГИ В ХАТРЕ
Поразительно, что изучение Хатры
археологами началось лишь в 1951 году, когда Директорат древностей Ирака
приступил здесь к многолетней программе раскопок и реставрации. Правда,
накануне
184
Первой мировой войны на древнем городище
несколько раз побывали немецкие ученые во главе с Вальтером Андре. Они сфотографировали
и описали видимые поверхности руин и составили общий план памятника. Со своей
стороны иракские специалисты в 1951—1955 годах обнаружили и исследовали около
12 небольших храмов и святилищ, содержавших огромное количество каменных
статуй, культовых предметов и надписей. В Хатре в основном использовалась
арамейская письменность, но есть надписи и на латыни. Например, в храме 1 одна
статуя была посвящена богу Солнца неким Квантом Петронием Квинтианом — военным
трибуном первого парфянского легиона. Этот легион был создан императором
Септимием Севером только в 197 году н.э.
Среди наиболее значительных находок —
скульптуры местных и чужих божеств — Ашшур-Бела, Атар'ат, Нергала, Аллат, Аполлона,
Посейдона, Эроса и Гермеса. Ашшур-Бел изображен в виде бородатого мужчины в
римском воинском костюме. В храме V были
обнаружены: изваяние босого жреца по имени Бадда; известняковый рельеф с
фигурами трех женщин, сидящих на спине льва (посередине изображена, видимо,
арабская богиня Аллат, которой придан ряд черт греческой Афины); статуи Сумай —
дочери принцессы Дошфари — и самой принцессы, которая была дочерью хатранского
царя Санатрука II; статуя жрицы по имени Маратиб и многое
другое. Найдены также фигурные бронзовые предметы, например голова пожилого
римлянина, голова греческого бога вина и веселья Диониса в венке из виноградных
листьев.
Прекрасным примером парфянской
классической скульптуры 2 века н.э. может служить голова местного правителя
Санатрука II, сделанная из сероватого мосульского
мрамора. Аккуратно подстриженная борода и завитые волосы обрамляют красивое, с
тонкими чертами, лицо царя.
«Для статуй, изображающих царей и знатных
людей Хатры, в островерхих шапках, в расшитых камзолах, отороченных мехом, и в
ниспадающих свободными складками широких шароварах, — пишет О.Г. Герасимов, —
характерна одна деталь: правая рука поднята к плечу в знак благословения и
мира, а левая — либо лежит на рукоятке меча, либо держит жезл — символ царской
власти».
В самом центре города находится теменос,
вмещающий все святилища важнейших богов (Шамаша — бога Солнца, Аллат, Шахиро)
и царский дворец. Архитектура этих храмов демонстрирует некоторое западное
влияние, но для хатранских архитекторов характерна необычайная свобода в
сочетании декоративных элементов
185
греческого, римского и парфянского
происхождения с традициями планировки и строительства, идущими от Ассирии и
Вавилона, что привело к созданию нового стиля — исключительно хатранского по
облику.
Однако основная часть города была
застроена жилыми домами из сырцового кирпича. Дома стояли вдоль прямых улиц,
расходившихся в виде радиальных лучей от теменоса к окраинам. Почти каждый дом
имел собственный колодец или искусственный резервуар для сбора воды. Кроме
жилых и ритуально-административных построек, археологи обнаружили в Хатре
ипподром и амфитеатр, а так же погребальные башни — каменные мавзолеи для захоронений
представителей знатных фамилий города. У каждой такой семьи имелась своя башня.
Поразительная коллекция античной скульптуры открылась взору археологов при
раскопках эллинистического храма бога Марана — древнейшего святилища города.
Это были преимущественно римские копии II века, сделанные с греческих оригиналов, принадлежавших знаменитой
школе Лисиппа, придворного скульптора Александра Македонского.
Мне приходилось не один раз бывать в
Хатре. Это были и короткие, на час-два, экскурсии проездом, и обстоятельные
хождения по руинам, занимавшие добрых пол дня. Но особенно глубоко засело в
памяти воспоминание о моем последнем посещении руин древнего города в 1979
году. Стоял май. Окружающая Хатру равнина была еще зеленой. Кое-где среди
редких кустиков травы, как огоньки, горели алые маки, мягко желтела сурепка.
Черные шатры бедуинов, запах дыма костров, лай собак и шелест копыт овечьих
отар придавали всей этой картине что-то незыблемое, библейское, вековое и одно
временно призрачно-нереальное, преходящее. Мысленно, еще за несколько
километров до подъезда к городу, начинаешь готовиться к встрече с ним. И все
же каждый раз эта встреча происходит как-то неожиданно и до боли пронзает
сердце необычностью и новизной. Впрочем, так кажется не только мне одному.
«Застывшие одинокие руины этого города, — пишет известный английский археолог
Сетон Ллойд, — возвышаются и сегодня среди величавого одиночества пустыни,
являясь одним из немногих сохранившихся каменных памятников в Ираке...»
Возможно, именно этим и объясняется эффект
необычайно сильного воздействия Хатры на любого зрителя. Вместо обычных для
древностей Месопотамии безликих теллей, ям, западин и куч всевозможного мусора
здесь вдруг предстают на фоне почти безлюдной пустыни стройные колонны
античных храмов, арки дворцов, очертания крепостных стен и башен. Фата-Моргана
— город-
186
призрак, город-мечта, город-сказка. Когда
бродишь по его каменным лабиринтам, всегда оказываешься во власти какого-то
наваждения. Кажется, что ты абсолютно один в заброшенном, мертвом городе,
заснувшем летаргическим сном семнадцать веков назад. Так было со мной и на этот
раз. Белесая знойная дымка затянула все небо до горизонта. Солнце клонилось к
закату, но жара не спадала. И тем не менее, когда обе наши экспедиционные
машины были пристроены в саду возле уютного домика местных археологов и все мои
товарищи потянулись в спасительную тень, я решил отправиться на экскурсию по
Хатре. Ведь она последняя! Скоро вечер, ночлег под южным звездным небом, а
завтра — в путь, домой, в Москву!
Борясь с усталостью и зноем, вхожу под
массивные своды дворца. Тишина. Застывшие в вековом сне каменные руины
мертвого города. Все повседневное, суетное исчезает. Ты — наедине с самой
историей. Наступает момент истины: в душе звучит таинственный зов веков, ты
ощущаешь прямую причастность к вечности.
И вдруг в самый кульминационный момент
моего разговора с древней Хатрой я слышу, как за углом, буквально в двух шагах
от меня, два восторженных женских голоса повторяют без устали одно и то же:
«О, чарминг!»., «О, бьютифул!» Недовольно выглядываю из своего дворцового
«укрытия» и вижу двух пожилых, но крепких англосаксонских дам. Они тщательно
причесаны, на лицах косметика и ни капельки пота. Им, видимо, даже иракская жара
нипочем. Дамы без устали щелкают затворами миниатюрных фотоаппаратов и
обмениваются восторженными восклицаниями. Да, это и есть истинные туристы!
Здесь нет ни особых удобств, ни природных красот, ни обычных туристских
развлечений. Но, несмотря на это, в Ирак едут туристы со всех концов света. А
оказавшись здесь, не могут отказать себе в удовольствии посмотреть чудесный
каменный город, единственный памятник месопотамской древности, который сохранил
до наших дней не только свое лицо, но и свое таинственное очарование.
187
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
БАГДАД: В ПОИСКАХ ГОРОДА ХАЛИФОВ
Сколько стен крепостных уничтожил
безжалостный рок,
Сколько воинов он на бесславную гибель
обрек!
Где строители замков, где витязи, где
полководцы?
Улыбаясь, молчат черепа
у обочин дорог.
Абу-аль-Атахия, 748—825 годы
Закончить рассказ об Ираке — стране первых
цивилизаций — и не упомянуть при этом о Багдаде — совершенно невозможно. Но с
другой стороны, книга посвящена главным образом древним памятникам Междуречья,
а в иракской столице их вроде бы и нет (или почти нет). Не цитировать же
восторженные отзывы средневековых арабских историков о пышности и красоте
сказочного города халифов, повторяя в виде рефрена, что в наши дни от этого великолепия
ничего не сохранилось?
Вопрос о существовании реальных следов
прошлого в современном Багдаде до сих пор вызывает горячие споры и среди журналистов,
и среди ученых. Одни видят контуры легендарной столицы халифов чуть ли не в
каждой улице современного города, другие столь же решительно отметают всякую
материальную связь нынешнего Багдада с эпохой Харуна ар-Рашида. Как ни странно,
видимо, правы по-своему и те и другие. Послушаем сначала доводы оптимистов.
«На багдадских улицах, воплотившись в бронзу и камень, — пишет журналист Ю.
Глухов, — живут герои знаменитых арабских сказок. Звонкие струи Фонтана
Кувшинов напоминают об истории Али-Бабы и сорока разбойников. На берегу Тигра,
под опахалами пальм, можно увидеть красавицу Шахерезаду и царя Шахрияра,
созданных талантливым иракским скульптором. Вместе со старыми уголками Багдада,
его мечетями и базарами эти
188
сцены напоминают о том, что вы попали в
город «Тысячи и одной ночи»...»
Ему вторит американский журналист Уильям Эллис:
«Однако и сейчас можно отыскать следы того Багдада, который был когда-то
богатейшим городом мира. В лабиринте узких улочек по-прежнему бурлит старый
базар — сук. Грохочет уголок базара, где медники
выбивают узоры на металле. Здесь продается и ладан, и краски для век, и
шафран... Сук пережил модернизацию Багдада, как пережила
ее и школа Мустансирийя, построенная еще в XIII веке и широко известная во времена правления халифов династии
Аббасидов... Есть и другие свидетельства того, что это все-таки Багдад, а не,
скажем, Милуоки».
Столь же решительны в своих выводах и
сторонники противоположного взгляда на иракскую столицу. И самым первым нигилистом
был наш соотечественник -- русский офицер, путешественник и дипломат Е.И.
Чириков, посетивший Ирак в 1849 году. «Багдад, — пишет он, — обнесен высокою
стеною, которая с восточной стороны вся обрушилась со времени наводнения 1831
года. Ни одной замечательной в строительном отношении мечети, ни одного красивого
минарета; все они невысокие, тяжелые, безвкусной постройки и покрыты весьма
обыкновенными изразцами. Бани плохие, грязные... Базар старый, хорошей
постройки, все проходы под сводами; но лавки снабжены бедно и на всем пыль и
грязь; в делах какая-то мертвенность...»
Таким образом, даже в середине XIX века придирчивый взор русского путешественника не смог разглядеть
в лабиринтах старого Багдада ни одной архитектурной жемчужины, ни одной
достойной упоминания постройки. Что же говорить о современном городе, по
которому прошелся уже каток модернизации и реконструкции?! Стоит ли удивляться
в этой связи довольно пессимистическим высказываниям некоторых журналистов,
посетивших иракскую столицу в 70-х и 80-х годах, когда там начался
строительный бум?
«В сегодняшнем Багдаде, — отмечали в 1976
году К. Гейвандов и О. Скалкин, — мало что уцелело от времени Харуна ар-Рашида.
Зато иракская столица поражает размахом своего роста и обновления. В этом
древнем городе необыкновенно высок процент новых сооружений — жилых домов,
мостов, гостиниц, административных зданий. Многие из них выглядят довольно
привлекательно, сочетая современную архитектуру и требования комфорта с национальными
мотивами в оформлении. Около трех миллионов иракцев — почти четверть населения
страны — живет в столице. Растет Багдад, тесня пустыню. В его меняющемся облике
находят отраже-
189
ние происходящие в стране перемены».
Точно так же считает и Владимир
Иорданский, побывавший в Ираке, в 1986 году, уже в разгар ирано-иракской войны.
«Халиф Абу Джафар ал-Мансур, — пишет он, — основал Багдад в 762 году. Сто
тысяч рабочих строили город, обносили его крепостной стеной. От той далекой
эпохи немногое сохранилось до наших дней. Когда 15 лет назад я впервые побывал
в иракской столице, в пыльном, широко раскинувшемся городе мало что напоминало
о былом величии религиозного и политического центра всего мусульманского
мира».
Так кто же в конце концов прав —
пессимисты или оптимисты? И есть ли в современном Багдаде архитектурные
памятники, адекватно отражающие самую блестящую страницу средневековой эпохи
в истории Ирака — эпоху правления халифов династии Аббасидов (8—13 века)?
Должен честно признаться, что не считаю
себя ни специалистом по Арабскому Востоку, ни знатоком средневековой
мусульманской архитектуры. Да и времени для познавательных экскурсий по иракской
столице у меня было не так уж и много: считанные дни в каждый наш приезд в страну.
И тем не менее окончательному моему превращению из пессимиста в оптимиста
помог один случай.
В 1985 году, уже по возвращении нашей
экспедиции в Багдад, мы познакомились там с очень милыми людьми, соотечественниками,
работниками нашего торгпредства. И вот как-то у нас с ними зашел разговор о
достопримечательностях Багдада. Естественно, сразу же обозначились и обе
описанные выше позиции по поводу наследия халифов в современной иракской
столице. Тогда в качестве арбитра в общий спор вмешался наш главный восточный
эксперт — Олег Большаков. Времени до отъезда домой у нас еще оставалось
достаточно, и он предложил в ближайший выходной день провести всех желающих по
всем средневековым памятникам Багдада. Предложение было принято с энтузиазмом.
Торгпредская сторона охотно предоставляла в распоряжение будущих экскурсантов
необходимые средства передвижения — два комфортабельных лимузина, а наша —
обширные научные познания доктора Большакова. Это мини-путешествие, занявшее в
общей сложности чуть более половины дня, оказалось для всех нас подлинным
откровением. И если раньше, случайно встречая на своем пути в багдадской
сутолоке средневековые постройки, я тут же о них забывал, то теперь все эти
яркие осколки былых эпох сложились вдруг в общую стройную картину. Нет, Багдад
«Тысячи и одной ночи» не умер, и тени властолюбивых халифов еще бродят по его
улицам и площа-
190
дям. История Багдада неразрывно связана с
историей арабского завоевания Месопотамии, с превращением ее в важную
составную часть мусульманского мира. Но еще задолго до покорения Ирака арабами,
в I-м тысячелетии до н.э., в его южные и
юго-западные области постоянно проникали с соседнего Аравийского полуострова
довольно значительные группы арабского населения. В 3—6 веках н.э. на Нижнем
Евфрате появилось даже небольшое арабское государство Лахмидов. Общая
арабизация страны неизмеримо возросла после исламского завоевания, когда в
Месопотамию переселилось большое число арабов-кочевников. Наступила эпоха Арабского
халифата, центр которого находился первоначально в Дамаске. Однако, в 750 году
ситуация неожиданно изменилась: на смену сирийской династии халифов Омейядов
пришла династия Аббасидов, главной опорной территорией которых стал Ирак.
Начались поиски места для строительства новой столицы халифата. И вскоре такое
место было найдено в районе Среднего Тигра, там, где он ближе всего подходит к
Евфрату.
В 762 году второй аббасидский халиф — Абу
Джафар ал-Мансур основал новую столицу халифата, назвав ее Мединат ас-Салям, что означает город мира. Но простой люд
предпочитал называть город Багдадом, по близлежащей старинной деревушке.
Происхождение этого слова остается до сих пор неясным. Одни ученые полагают,
что Багдад означает Богом данный. По мнению других, Багдад следует переводить
как Сад Дада, где Дад — имя собственное. Как бы то ни было, в народе со
временем прижилось и прочно утвердилось именно второе имя, сохраняющееся за
иракской столицей и по сей день.
Надо сказать, что место для возведения
столицы было выбрано на редкость удачно — в центре плодороднейшей области и на
пересечении важнейших торговых путей средневековой Евразии. Впрочем, это
хорошо понимал и сам ал-Мансур. По словам арабского историка ат-Табари, халиф
обосновывал свое решение следующим образом: «Оно (это место. — В.Г.) прекрасно
как военный лагерь. Кроме того, здесь Тигр, который свяжет нас с дальними
странами вплоть до Китая. Он доставит нам все, что дают моря, а также продовольствие
из Двуречья, Армении и соседних районов. Затем здесь же и Евфрат, который
принесет нам все, что могут предложить Сирия... и прилегающие к ней земли».
Большую роль Багдада в транзитной торговле стран Востока подчеркивал и
известный арабский географ IX века Ибн Хордадбех в своем трактате «Книга
путей и государств»: «Купцы с побережья западного (Средиземного. — В.Г.) моря
отправляются от устья Оронта до Антиохии. В те-
191
чение трех дней они достигают берегов
Евфрата и прибывают в Багдад. Там они грузятся и по Тигру спускаются к Оболла,
а оттуда в Оман, на Зондские острова, в Индию и Китай». Этот же автор сообщает
нам, что «русские из племени славян вывозят меха бобров и черно-бурых лисиц из
самых отдаленных краев славянской земли Иногда случается, что они везут свои
товары из Джур-джана (Каспийское море. — В.Г.) через Итиль (Волгу. — В.Г.) в
Багдад».
Новый город, заложенный на правом берегу
Тигра, имел форму правильного круга диаметром 2638 метров. Снаружи его защищали
стена из сырцового кирпича высотой 18 метров и глубокий ров. На удалении 30
метров от первой стены возвышалась вторая, меньшей величины, из того же
материала, с четырьмя воротами. В центре столицы, на широкой площади, стояли
дворец самого халифа, дома его сыновей, главная мечеть и здания важнейших
правительственных учреждений.
По словам очевидцев, приближавшиеся к
городу караваны уже издали видели зеленый купол халифской резиденции, поднимающийся
на высоту около 43 метров, и фигуру-флюгер в виде всадника с копьем, который
всегда поворачивался, по преданию, в ту сторону, откуда стране угрожало
вторжение неприятеля. Ну как тут не вспомнить пушкинскую сказку о золотом
петушке и царе Додоне! Во дворец вели Золотые Ворота — позолоченные резные
двери, вывезенные из города Васита. Багдаду прислали в дар свои ворота и другие
известные города халифата — Дамаск и Куфа. Строительство длилось четыре года и
обошлось ал-Мансуру в девять миллионов динаров (или около 39 тонн чистого
золота). Но зато новая столица быстро превратилась в богатый и красивый город.
Наивысшего расцвета достиг Багдад в годы правления халифа Харуна ар-Рашида,
внука ал-Мансура и главного героя знаменитых сказок «Тысяча и одна ночь».
Льстивые придворные летописцы с упоением
описывали блеск, роскошь и богатство багдадского халифа. Они подсчитали, что в
его дворце имелось 22 тысячи ковров и 38 тысяч занавесей. Особое впечатление
производил на гостей халифа Зал Дерева, в котором посреди круглого бассейна с
водой стояло диковинное дерево, сделанное из золота и серебра. В его ветвях и
листьях были спрятаны механические птицы, способные благодаря специальному
устройству не только двигаться, но и петь.
«О роскоши, в которой жили Аббасиды, —
отмечают российские востоковеды О. Ковтунович и С. Ходжаш, — говорит, например,
то, что Зубайда (жена Харуна ар-Рашида. — В.Г.) первая ввела в моду ношение
туфель, расшитых драгоценными камнями. Ку-
192
шанья при ней подавались только на золотых
и серебряных блюдах. Свадьба халифа ал-Мамуна (сына Харуна ар-Рашида. — В.Г.)
оставалась незабываемым событием в памяти многих поколений. На новобрачных,
сидевших на золотом ковре, украшенном жемчугом и сапфирами, были высыпаны с
подноса тысячи огромных жемчужин. Среди сановных гостей разбрасывались шарики
из мускуса, в каждом из которых была закатана записка с наименованием подарка:
раба, земельного надела или чего-либо подобного».
Надо сказать, что Харун ар-Рашид,
изображенный в сказках «Тысячи и одной ночи» как мудрый, добрый и щедрый
правитель, отнюдь не заслужил своей славы. В действительности это был жестокий
и вероломный восточный деспот, который по малейшему подозрению без колебаний
отдавал под топор палача любого из своих подданных, в том числе и самых высоких
вельмож. Достаточно напомнить о казни визиря Бурана, верно служившего халифу
17 лет, да к тому же бывшего его прямым родственником: на дочери визиря был
женат сын Харуна ар-Рашида — ал-Мамун.
В годы правления ал-Мамуна (он умер в 833
году), всемерно покровительствовавшего развитию науки и искусства, в столице
халифата собираются крупнейшие ученые, поэты, врачи, музыканты и певцы
мусульманского мира. «Через три четверти века после основания Багдада, —
отмечают О. Ковтунович и С. Ходжаш, — читающий по-арабски мир обладал
основными философскими работами Аристотеля..., большинством медицинских работ
Галена, а также трудами ученых Персии и Индии. За короткий срок народы стран
халифата усвоили знания, накопленные греками в течение многих веков, и
обогатили их, выработав свою богатейшую культуру, роль которой в подготовке и
созревании европейского Возрождения трудно переоценить. Многие трактаты
древнегреческих ученых и мыслителей дошли до нас только в их арабских переводах...»
В VIII—IX веках, когда Европа пребывала еще в полу варварском и
дремотном состоянии, в Багдаде открылись уже первые настоящие аптеки, было
налажено широкое производство бумаги для книг и открыт (при ал-Мамуне) Бейт
ал-Хикма — Дом Мудрости — своеобразная академия средневекового Востока.
После смерти ал-Мамуна между его
преемниками начались бесконечные раздоры. Сменявшие друг друга на троне халифы
часто становились жертвами дворцовых интриг, погибали от яда или кинжала.
Замученный непосильными налогами и поборами, народ не раз брался за оружие,
поднимаясь против произвола верховных властей. Усиливались и сепаратистские
настроения. Уже к концу X
193
столетия от гигантского государства
Аббасидов отделились Египет, Марокко, Алжир, Тунис и Иран. В 1055 году Багдад
захватили и разрушили турки-сельджуки. Спустя два столетия, в 1258 году,
полчища татаро-монголов во главе с ханом Хулагу подвергли столицу халифата
страшному опустошению: все, что могло гореть, было сожжено, а река Тигр на
многие километры стала белой от рукописей из разграбленных библиотек. По
приказу Хулагу был казнен и последний аббасидский халиф — ал-Мустасим. В конце XIV века город захватил и в очередной раз сровнял с землей жестокий
Тамерлан, а впоследствии, в XV—XVI веках, Багдад стал объектом бесчисленных нападений со стороны
набирающих силу турок-османов и соседней персидской державы.
Город халифа ал-Мансура находился, по
сведениям летописцев, на западном берегу Тигра. На восточном же берегу
несколько позднее возник многолюдный торгово-ремесленный район — Рустафа.
Однако время, периодические разливы Тигра и опустошительные вторжения
чужеземных завоевателей привели к тому, что первоначальный Багдад — Мединат
ас-Салям — ныне полностью исчез с лица земли. И мы даже не знаем точно, где
проходили его границы. Но зато на восточном берегу Тигра, в старом районе Рустафа,
уцелело немало архитектурных памятников, относящихся к более позднему периоду
эпохи Аббасидов — к XI—XIII векам.
Самым ранним из сохранившихся сооружений
этого рода по праву считаются крепостные ворота Баб-ал-Вастани, построенные
халифом ал-Мустаршидом в 1119 году. Ворота находятся в восточной части города,
за районом Шейх-Омар. Когда-то они были важной частью мощных оборонительных
укреплений, в настоящее время полностью исчезнувших. До наших дней уцелел лишь
массивный мост, сложенный из обожженного кирпича. «Этот мост, — указывают О.
Ковтунович и С. Ходжаш, — шел от крепостной башни через широкий ров и
заканчивался сохранившейся до нашего времени круглой башней на другом берегу
рва. В эту башню-ворота под косым углом вела широкая, постепенно поднимавшаяся
примерно на три метра... дорога, выложенная плоским четырехугольным
кирпичом... По обеим сторонам входа в башню — стилизованные рельефные
изображения львов. Стены выступающей полукругом башни имеют две линии узких
бойниц. Под кромкой башни вьется вязь арабской, плохо сохранившейся надписи...
Предельная простота и лаконичность форм, строгость конструктивного решения,
почти полное отсутствие орнаментики придают этому памятнику средневековой
арабской архитектуры суровый и строгий вид».
194
В северо-восточной части Багдада, довольно
далеко от центра города, находится мечеть Абу Ханифа (ал-Аазамия). Сама мечеть
— многократно перестраивавшаяся и дошедшая до нас в довольно поздней форме —
интереса не представляет. Но в ней расположена гробница имама Абу Ханифа —
современника ал-Мансура и активного участника первоначального строительства
Багдада.
Сохранилась в Багдаде и могила
современника халифа Харуна ар-Рашида — шейха Маруфа ал-Кархи. Гробница шейха
находится на старинном кладбище, расположенном на западном берегу Тигра,
внутри мечети, возведенной в 1215 году, но с тех пор много раз менявшей свой
облик. Сейчас мы видим неказистое, приземистое сооружение с двумя куполами —
большим и малым. Но ощущение того, что стоишь перед прахом современника
знаменитого халифа из «Тысячи и одной ночи», и общее очарование окружающего
пейзажа (каменные темные надгробия бесчисленных могил с вязью арабских
надписей, зелень пальм и многоцветье майоликовых облицовок мечети) производят
сильное впечатление.
В центре города, на восточном берегу
Тигра, на фоне маловыразительных современных зданий резко выделяется обширный
ансамбль так называемого Аббасидского дворца, построенного в начале XIII века. Впрочем, дворцом это здание можно назвать лишь условно,
поскольку точное его назначение неизвестно. Есть даже мнение, что здесь
находилось какое-то средневековое учебное заведение. Во всяком случае дворец
сохранил все черты, типичные для позднеаббаеидекой архитектуры. «Все
помещения... — пишут О. Ковтунович и С. Ходжаш, — выходят в большой
прямоугольный внутренний двор... Центральный и боковой фасады... членятся на
два этажа. Нижний составляют галереи, на столбы которых опирается внешняя
стена второго этажа с резко выделяющимися на ее фоне глубокими нишами,
образованными стрельчатыми арками. Посреди восточного фасада расположен большой
айван... Арки нижнего этажа обрамляют входы во
внутренние помещения... Каждая арка оформлена выложенной из кирпича
прямоугольной рамой. Треугольники, образованные стрельчатой аркой и прямоугольной
рамой, заполнены резным орнаментом в виде шестиугольников или треугольников.
Орнамент выполнен из светло-коричневой глины и напоминает цветом и тонкостью
исполнения резьбу по дереву».
В самой сутолоке современного багдадского
базара находится еще один архитектурный шедевр эпохи Аббасидов — школа (медресе)
ал-Мустансирия, построенная в первой половине XIII века тридцать шестым халифом — ал-Мустансиром. Этот правитель,
195
всемерно покровительствовавший развитию
науки и искусства в стране, по свидетельству современников, не пожалел для
строительства школы огромной по тем временам суммы — 700 тысяч золотых
динаров. Арабские исследователи наших дней с полным правом рассматривают
ал-Мустансирию как первый в мире университет, так как там кроме различных
направлений ислама изучали и светские дисциплины — филологию, философию,
грамматику, арифметику, алгебру, механику и медицину. Количество учеников
школы в период ее расцвета доходило до 150 человек. А в хранилищах ее
библиотеки насчитывалось свыше восьми тысяч рукописных книг. Даже монголы,
захватившие и разграбившие Багдад в 1258 году, пощадили это знаменитое учебное
заведение. Упадок ал-Мустансирии начался с разгрома ее Тамерланом в конце XIV века и вскоре завершился полным ее закрытием и разрушением.
То, что мы видим сейчас на пыльном берегу
Тигра, — результат нескольких реставраций. Первая из них была произведена при
османском султане Абдель-Азизе в 1825 году. Однако окончательно привели здание
школы в порядок лишь в 1962 году, к 1200-летнему юбилею со дня основания
Багдада.
Вход в ал-Мустансирию находится на узкой и
тесной улочке ал-Харадж — составной части сука —
и представляет собой глубокую нишу на глухом кирпичном фасаде. Ниша украшена
тонким резным орнаментом, и узорной арабской надписью) под которой едва видны
небольшие ворота. Само здание школы прекрасно описано О.Г. Герасимовым:
«Внутри, за высокой оградой, находится небольшой дворик с бассейном. На каждой
стороне прямоугольного здания встроена высокая стрельчатая ниша (айван) с роскошным сталактитовым сводом и фасадом
в форме ломаной в центре арки, украшенной геометрическим орнаментом. Этот
архитектурный тип четырехайванной мечети, классическим образцом которого считается
школа ал-Мустансирия, сложился на основе традиций ирано-сасанидского зодчества.
По обе стороны от каждого айвана
на уровне первого и
второго этажей расположены кельи студентов. На верхнем этаже они выходят в
коридор, протянувшийся вокруг всего здания, а внизу — прямо во дворик или в
узкие проходы с высокими стрельчатыми потолками... Все орнаменты выполнены на
алебастровой штукатурке и производят впечатление замысловатого узора».
Можно добавить, что ранее посередине
внутреннего двора школы находился фонтан, вода в который подавалась из Тигра с
помощью огромного водоподъемного колеса, а на внешнем фасаде здания, над входом,
были установлены часы, сделанные багдад-
196
ским мастером Hyp ад-Дином. И хотя далеко не все части ал-Мустансирии полностью
сохранились до наших дней, она и поныне имеет около ста комнат и залов разной
величины. В целом архитектура и оформление школы поразительно близки
расположенному неподалеку Аббасидскому дворцу.
К XIII веку относится и гробница Зумурруд Хатун — жены халифа ан-Насира.
Гробница расположена на западном берегу Тигра, на старинном кладбище, вблизи
полотна железной дороги Берлин — Багдад — Басра. Самое поразительное, что
народная молва до сих пор называет этот мавзолей гробницей госпожи Зубайды, то
есть жены Харуна ар Рашида, умершей за четыре столетия до Зумурруд Хатун.
«Среди множества скромных, похожих друг на друга как капля воды кирпичных
могил мавзолей Зумурруд Хатун выделяется своими размерами и формой. Он
представляет собой восьмигранное здание из обожженного кирпича, расчлененное на
два яруса. Нижний украшен неглубокими нишами. Мастера-каменщики, используя
кирпичи разных размеров и помещая их под разными углами, украсили стены
мавзолея; особенно в верхнем ярусе, искусным геометрическим орнаментом.
Фигурная кладка этих стен сочетается во многих местах с лепными украшениями из
терракоты. Над этим зданием возвышается высокий продолговатый купол,
напоминающий по своей форме гроздь сот. Каждая такая сота имеет в верхней части
отверстие, через которое внутрь гробницы проникает свет, освещающий...
мраморное надгробие».
Этими словами, взятыми из книги О.
Ковтуновича и С. Ходжаш, мне и хотелось бы закончить описание архитектурных памятников
аббасидского времени, уцелевших в Багдаде до наших дней.
Однако мой рассказ о путешествии в далекое
прошлое иракской столицы будет неполным, если не упомянуть о знаменитой Золотой
мечети ал-Казимейн, расположенной в северо-западном пригороде Багдада. Она
окружена со всех сторон лабиринтом плотно застроенных узких и грязных улиц,
базарных рядов и пыльных площадей. И на этом унылом и сером фоне мечеть
действительно кажется каким-то фантастическим, неземным видением, сказочным райским
дворцом. Ее здание увенчано двумя близко расположенными тяжелыми золотыми
куполами, а по краям мечети вздымаются ввысь тонкие стройные силуэты четырех
минаретов со сверкающими на солнце золотыми башенками. Стены выложены голубыми
изразцами, соперничающими по глубине красок с синим южным небом. Мечеть
ал-Казимейн — один из наиболее почитаемых религиозных памятников
мусульман-шиитов. Здесь погребены два ду-
197
ховных вождя шиитов — имам Муса и его
внук, имам Казим ал-Джавад. Мечеть над этими священными гробницами была возведена
лишь в XVI веке и с тех пор многократно перестраивалась, пока не
приняла настоящий вид. Особенно большие изменения были произведены в 1813
году, когда позолотили оба купола и часть минаретов, а потолок гробницы покрыли
золотом, эмалью, цветным стеклом и кусочками зеркал; деревянные двери заменили
серебряными. В 1906 году над могилами имамов был воздвигнут массивный
серебряный саркофаг. Пройти внутрь и посмотреть на все это великолепие не мусульманину
практически невозможно. Поэтому мы довольствовались лишь внешним осмотром
здания мечети, обойдя ее кругом.
Весной 1985 года в столице Ирака часто
бушевали сильные ветры и песчаные бури. В такие дни, бродя по улицам города,
окутанным облаками слепящей желтой пыли, можно легко представить себе и общий
облик Багдада эпохи халифов, и наиболее величественные из его архитектурных
сооружений — дворцы, мечети, бани, базары, школы и мосты. Но когда ветер
внезапно стихает, а воздух вновь становится прозрачен и свеж, миражи прошлого
быстро исчезают, и перед вами вместо призраков Али-Бабы и Синдбада-морехода
возникает панорама современного города-гиганта, широко раскинувшегося по обоим
берегам полноводного Тигра.
Багдад сверкает огнями новых роскошных
гостиниц, фешенебельных ресторанов и жилых домов. Великолепные автодороги, эстакады,
туннели и раз вязки опоясали весь город. Построен новый, ультрасовременный
аэропорт. Возведены многочисленные правительственные здания, банки,
учреждения. Вместо прежних шести уже двенадцать мостов соединяют теперь речные
берега. Но следы прошлого еще хорошо видны здесь буквально на каждом шагу. Налицо
живая связь времени преемственность поколений. Так было раньше, так будет и
впредь. Вечный город всеми своими помыслами устремлен теперь в будущее. Но
когда глубокой ночью гаснут на улицах огни фонарей и реклам и Багдад засыпает,
утомленный заботами прошедшего дня, он видит чудесные сны о блестящих халифах
и мудрых визирях, томных красавицах и пронырливых купцах, храбрых воинах и
отважных путешественниках, воспетых в бессмертных сказках «Тысячи и одной
ночи».
Иллюстрации
Археологическая карта Месопотамии
Хозяйственный «толос» с прямоугольными помещениями-пристройками. Халафская культура. 5 тыс. до н.э. Ярым-тепе 2
Группа российских и иракских археологов в Нимруде. Слева направо: Ясин (инспектор Иракского директората древностей), Хазим (директор археологического музея в г. Мосул), Н.О.Бадер, Р.М.Мунчаев, А.В.Куза, О.Г.Большаков, В.А.Башилов и И.Г. Нариманов
Автор книги - В.И.Гуляев в Ярым-тепе
Миша (Муса Умарович Юнисов) — шофер экспедиции
Фигурный расписной флакон с изображением богини плодородия. 5 тыс. до н.э.
Бригадир иракских рабочих Халаф Джасим с найденной им «великой богиней» (фигурным флаконом). Ярым-тепе 2
Старик езид в типичной одежде (слева)
Джебель Синджар. Руины круглой башни римской крепости
Нимруд. Вход во дворец Ашшурбанапала II, охраняемый статуями «крылатых гениев». VIII в. до н.э.
Нимруд. Часть каменной облицовки стен дворца с изображением процессии богов. VIII в. до н.э.
Ниневия. Башня городских ворот (вид после современной реконструкции). VII в. до н.э.
Арка входа царского дворца в Хатре. I в. до н.э. - III в. до н.э.
Хатра. Вид на главную площадь и эллинистический храм Юпитера
Хатра. Фигура эллинистического божества на стенах каменной постройки
Одна из современных мечетей центре Багдада
СОДЕРЖАНИЕ
Введение. Дороги странствий, или тернистая тропа
археолога.................................5
Часть I. Российские археологи в
Ираке
Глава 1 Так начиналась
экспедиция.................................................................14
Глава 2 Археологи за
работой........................................................................38
Глава 3 Ярым-тепе: поиски и открытия.............................................................59
Глава 4 У истоков
цивилизации......................................................................79
Часть II По городам древней
Месопотамии
Глава 5 Экология первых цивилизаций..........................................................104
Глава 6 Ур - потерянный город
Шумера.........................................................119
Глава 7 Вавилон - ворота
богов....................................................................138
Глава 8 "Ассирийский треугольник": Ашшур, Нимруд,
Ниневия...........................161
Глава 9 Хатра - сфинкс
пустыни...................................................................179
Вместо послесловия. Багдад: в поисках города
халифов......................................187
Список иллюстраций..................................................................................198
Summary...................................................................................................199
SUMMARY
This book is dedicated to the
remote past of Iraq - ancient Mesopotamia, where, according to the modem
historians, was a cradle of human culture and civilization.
From the years of 1969 to the 1980,
at the North-West of this arabic country, in the Sinjar Valley, the Russian
archaeologycal expedition of the Institute of Archaeology (Russian Academy of
Sciences) carried out the intensive explorations of some early sites VIII - IV
th millenium B.C. Exactly these nameless early agriculturists and
cattle-breeders, called by archaeologists with conditional names - hassunians,
halafians and ubeidians (through the names of the first excavated sites of
these cultures - Hassuna, Halaf, Ubeid) have laid the heavy stones to the
foundation of the Sumerian civilization - the first one of our planet.
The first part of the book
contains an information about the works of Russian archaeologists in the
Sinjar Valley - at Yarim-tepe (with sites of Hassunian and Halafian periods),
Tell-Sotto (pre-Hassunian time, VII - VI mill. B.C.), and Tell-Magzalia (VIII -
VII mill. B.C.)
The author shows not only some
professional aspects of archaeological excavations in Mesopotamia, but speaks
also about the peculiarities of local life, tells of meetings with some
colleagues from other expeditions - english, german, japan, iraquian; a special
story is about the frantic nature of Mesopotamia.
The second part is dedicated to
the first-hand account after the visits of some world-known ancient sites and
monuments in Iraq: Ur, Babylon, Nimrud, Nineveh and Hatra.
The final chapter is a tale of
the relics of medieval Baghdad inside of a modem city. The book is written in a
vivid and popular manner and will be interesting for the most wide audience.
CONTENTS
Introduction. The roads of wanderings..................................................5
Part I. The
Russian archaeologists in Iraq
Chapter 1. So
expeditions begin.........................................................14
Chapter 2. Archaeologists
in work......................................................38
Chapter 3. Yarim-tepe:
search and discoveries........................................59
Chapter 4. On
the threshold of a civilization..........................................79
Part П. Along the cities of Ancient Mesopotamia
Chapter 5 Ecology
of first civilizations..................................................104
Chapter 6. Ur
- the lost city of Sumer...................................................119
Chapter 7.
Babylon -"gate of the
gods"................................................138
Chapter 8. The
Assirian triangle: Assur, Nimrud, Nineveh..........................161
Chapter 9. Hatra
-the sphynx of a desert...............................................179
Conclusion. Baghdad:
in the searching of a mediaeval city..........................187
Illustrations..................................................................................198
Summary.....................................................................................199
Contents.......................................................................................200
Валерий Иванович ГУЛЯЕВ В
стране первых цивилизаций
Художник: Е.Л. Матюненко
Технический редактор Л.В. Жигульская
Компьютерная верстка В. В. Гераскин, Е.В. Гераскина
Формат 60x90 1/16.
Гарнитура Таймс. Печ. л 13,0. Тираж 500 экземпляров
Сканирование и
форматирование: Янко Слава (библиотека Fort/Da) slavaaa@lenta.ru || [email protected] ||
http://yanko.lib.ru || Icq#
75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html
||
Выражаю свою
искреннюю благодарность Максиму Мошкову за
бескорыстно предоставленное место на своем сервере для отсканированных мной
книг в течение многих лет.
update 05.12.03
Сканирование и
форматирование: Янко Слава (библиотека Fort/Da) slavaaa@lenta.ru || [email protected] ||
http://yanko.lib.ru || Icq#
75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html
||
Выражаю свою искреннюю благодарность Максиму Мошкову за бескорыстно предоставленное место на своем сервере для
отсканированных мной книг в течение многих лет.
update
05.12.03
ИНСТИТУТ АРХЕОЛОГИИ РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НА УК
В.И.Гуляев
В СТРАНЕ ПЕРВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
МОСКВА
1999
THE INSTITUTE OF ARCHAEOLOGY OF THE RUSSIAN
ACADEMY OF SCIENCES
Valeri I Guliaev
IN THE LAND OF FIRST
CIVILIZATIONS
MOSCOW
1999
В.И.Гуляев
В стране первых цивилизаций. - М, 1999. - 202 с. с илл.
Эта книга — о далеком прошлом Ирака - древней Месопотамии,
где, по всеобщему признанию, находилась колыбель первых цивилизаций нашей
планеты. По своему содержанию работа состоит из двух частей: первая посвящена
итогам исследований археологической экспедиции Академии Наук СССР на
северо-западе Ирака, в Синджарской долине, в 1969 -1980 гг. (автор - сотрудник
этой экспедиции в 1970 - 1980 гг.) вторая часть - рассказ о наиболее известных
памятниках месопотамской культуры - Уре, Вавилоне. Ниневии. Нимруде, Хатре.
Книга рассчитана на массового читателя.
©В.И. Гуляев, текст, илл.
ВВЕДЕНИЕ.
ДОРОГИ СТРАНСТВИЙ, ИЛИ ТЕРНИСТАЯ ТРОПА АРХЕОЛОГА
ЧАСТЬ I.
РОССИЙСКИЕ АРХЕОЛОГИ В ИРАКЕ
ГЛАВА 1. ТАК
НАЧИНАЮТСЯ ЭКСПЕДИЦИИ
ГЛАВА 3.
ЯРЫМ-ТЕПЕ-2: ПОИСКИ И ОТКРЫТИЯ
«ЗДЕСЬ ВСЕ
БЫЛУЮ ЖИЗНЬ ХРАНИЛО...»
ВО ВЛАСТИ
ХОЗЯЙСТВЕННЫХ ЦИКЛОВ
ХАССУНА И
ХАЛАФ: ПРОБЛЕМА ВЗАИМОСВЯЗИ
ГЛАВА 4. У
ИСТОКОВ ЦИВИЛИЗАЦИИ
ЧАСТЬ II. ПО
ГОРОДАМ ДРЕВНЕЙ МЕСОПОТАМИИ
ГЛАВА 5.
ЭКОЛОГИЯ ПЕРВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
ВОДА, ЗЕМЛЯ И
ЖИЗНЬ В ДРЕВНЕМ ДВУРЕЧЬЕ
КУЛЬТУРНО-ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ
ОБЛАСТИ МЕСОПОТАМИИ
ГЛАВА 6. УР —
ПОТЕРЯНЫЙ ГОРОД ШУМЕРОВ
ГЛАВА 7.
ВАВИЛОН — «ВОРОТА БОГОВ»
РОБЕРТ
КОЛДЕВЕЙ ОТКРЫВАЕТ ВАВИЛОН
ГЛАВА 8.
"АССИРИЙСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК": АШШУР, НИМРУД, НИНЕВИЯ
АШШУР —
ПЕРВАЯ СТОЛИЦА АССИРИИ
НИНЕВИЯ:
ЗАКАТ ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ
ГЛАВА 9.
ХАТРА — СФИНКС ПУСТЫНИ
«ЗДЕСЬ БУДЕТ
ГОРОД ЗАЛОЖЕН...»
БАГДАД: В
ПОИСКАХ ГОРОДА ХАЛИФОВ
Археологическая
карта Месопотамии
Автор книги -
В.И.Гуляев в Ярым-тепе
Миша (Муса
Умарович Юнисов) — шофер экспедиции
Фигурный
расписной флакон с изображением богини плодородия. 5 тыс. до н.э.
Старик езид в
типичной одежде (слева)
Джебель
Синджар. Руины круглой башни римской крепости
Нимруд. Вход
во дворец Ашшурбанапала II, охраняемый статуями
«крылатых гениев». VIII в. до н.э.
Нимруд. Часть
каменной облицовки стен дворца с изображением процессии богов. VIII в. до н.э.
Ниневия.
Башня городских ворот (вид после современной реконструкции). VII
в. до н.э.
Арка входа
царского дворца в Хатре. I в. до н.э. - III в. до н.э.
Хатра. Вид на
главную площадь и эллинистический храм Юпитера
Хатра. Фигура
эллинистического божества на стенах каменной постройки
Одна из
современных мечетей центре Багдада
5
ВВЕДЕНИЕ. ДОРОГИ СТРАНСТВИЙ, ИЛИ ТЕРНИСТАЯ ТРОПА АРХЕОЛОГА
Впервые я попал в Ирак в апреле 1970 года.
Мои товарищи — участники советской археологической экспедиции — уже больше
месяца трудились здесь в поте лица, раскапывая поселения ранних земледельцев на
северо-западе страны, в Синджарской долине. Чтобы присоединиться к ним, мне
предстояло пересечь на машине добрую половину Ирака — от Багдада и почти до сирийской
границы.
И вот ясным апрельским утром у ворот
тихого багдадского отеля «Опера», где я уже второй день томился в ожидании
известий от коллег, остановился запыленный грузовик. В его кабине величественно
восседали наш шофер Миша Юнисов в лихо сдвинутом на бок берете и начальник
экспедиции Рауф Магомедович Мунчаев. Энергичные, уже успевшие до черноты
загореть под палящим иракским солнцем, они быстро впихнули меня вместе с
чемоданом в просторный кузов ГАЗ-53, и путешествие «через половину Ирака»
началось.
Условия для меня создались почти царские:
грузовик был забит старой мебелью, списанной за ненадобностью каким-то
советским учреждением в Багдаде и потому с легким сердцем отданной для наших
экспедиционных нужд,— диван, кресла, столы, стулья. Устроившись в мягком кресле
с продавленными пружинами, я вслушивался в голоса просыпающейся иракской
столицы. И все пытался разглядеть вокруг какие-то осязаемые следы эпохи Харун
ар-Рашида и других знаменитых персонажей из сказок «Тысячи и одной ночи». Но
Багдад, с его шумными улицами, стадами разномастных автомобилей и вполне
современными зданиями, мало чем напоминал сказочный город халифов. Картина
изменилась лишь за его пределами: здесь безраздельно властвовала муза истории
Клио.
6
Широкая лента асфальтового шоссе плавно
ложится под колеса автомобиля. Мелькает жесткая зелень финиковых пальм, аккуратные
кубики желто-коричневых глинобитных селений. Густо дымят, словно старинные
броненосцы, высокие квадратные трубы многочисленных печей маленьких кирпичных
заводиков. А вокруг на многие километры раскинулась унылая, опаленная солнцем
лессовая равнина. Ни кустика, ни деревца, ни травинки. В природе господствуют
только два цвета — серый и желтый, цвета пустыни.
Но однообразие пейзажа обманчиво. По
обочинам дороги то и дело выплывают из знойного марева облезлые купола
мавзолеев с гробницами мусульманских святых, руины старых городов, замков и
селений. Даже на долю археолога такие поездки выпадают не часто. Преодолевая
эти 500 километров, отделяющие Багдад от Телль-Афара, я в буквальном смысле
слова окунулся в самые глубины тысячелетней истории страны.
Прямо на дорожных откосах лежат голубые
россыпи обломков поливной керамики. С нашей, европейской точки зрения, почтенное
средневековье — X, XI, XII века, однако в рамках общей истории Ирака — всего лишь
кратковременный, хотя и яркий эпизод. Под руинами мусульманских построек
повсюду скрыты многометровые напластования остатков бесчисленных культур,
которые сменяли друг друга на протяжении многих веков. Стоит заметить один
интересный факт, как услужливая память тут же подсказывает тебе другой. Именно
в Ираке находились два знаменитых чуда света — Вавилонская башня и висячие сады
Семирамиды. Именно здесь, на иракской земле, бушевали когда-то неистовые волны
всемирного потопа.
Древние греки называли эту страну
Месопотамией*. Современное ее название — Ирак — имеет
в переводе с арабского тот же самый смысл: «земли, находящиеся по берегам». С
незапамятных времен жизнь в этом краю щедрого южного солнца была возможна
только возле воды, прежде всего вдоль великих азиатских рек — Тигра и Евфрата.
Вокруг зеленой ленты цветущих земледельческих
* Название Месопотамия происходит от греческих слов «месос» (середина) и «потамос» (река) и может быть переведено как «междуречье».
7
оазисов междуречья на многие сотни
километров раскинулись лишь бесплодные пустыни да цепи выжженных до желтизны
каменистых хребтов. Благодатные лессовые почвы речных равнин при должном уходе
и орошении давали невиданные урожаи пшеницы и ячменя. Вот почему именно в
Месопотамии, еще на заре истории, в конце IV тысячелетия до н.э., родилась одна из наиболее выдающихся
цивилизаций древности — шумерская, нисколько не уступающая по величию и славе
Египту времен фараонов.
С тех пор территория Двуречья надолго
становится ареной самых ярких и драматических событий мировой истории. «Мы
знаем сегодня, — пишет немецкий историк Э. Церен, — что в недрах этой земли
скрыты древнейшие культуры, созданные человечеством. Там находится колыбель
нашей культуры, колыбель человеческого гения, его представлений и понятий, его
веры и убеждений».
На протяжении многих веков Месопотамия
оставалась важнейшим центром древней цивилизации. Ее цари диктовали свою волю
соседним народам. Ее мудрецы и поэты создавали бессмертные произведения о
человеке и мироздании, заимствованные позднее творцами Библии. Ее зодчие
возводили величественные храмы и неприступные крепости. А жрецы-астрономы
изучали яркие южные созвездия, познавая тайны Вселенной.
Настало время — и армия Александра
Македонского сокрушила мощь главных восточных деспотий, доказав тем самым
растущие возможности античной Европы. И вот что примечательно. Возникали и
рушились империи, сменялись династии царей, гибли под мечами чужеземных
завоевателей жители целых государств, а высокие достижения местной культуры не
исчезали бесследно. Они передавались из поколения в поколение, от эпохи к
эпохе. Ирония судьбы состоит в том, что на полях Передней Азии греки разгромили
своих бывших учителей — наследников высокой шумерской культуры. Шумеры породили
Вавилон и Аккад. На смену последним пришла воинственная Ассирия. Парфяне и
скифы, персы, греки, римляне, арабы — все они в той или иной мере были
наследниками первой цивилизации Двуречья. «Их (шумеров. — В. Г.) цивилизация,
— писал известный английский археолог Леонард Вулли, — вспыхнув в еще
погруженном в варварство мире, была действи-
8
тельно первой. Прошли те времена, когда
начало всех искусств искали в Греции, а Грецию считали возникшей сразу, вполне
законченной, точно Афина из головы олимпийского Зевса. Мы знаем теперь, что
этот замечательный цветок вобрал в себя соки мидийцев и хеттов, Финикии и
Крита, Вавилона и Ассирии. Но корни идут еще дальше: за ними всеми стоит
Шумер».
Вернемся в 20-й век! Солнце уже поднялось
довольно высоко и стало ощутимо припекать голову и плечи. По времени мы должны
были проехать не меньше ста километров. Местность же вокруг по-прежнему
оставалась плоской и унылой. И вдруг впереди, словно мираж пустыни, какими-то
неясными, размытыми контурами проступили на горизонте темная полоска зелени,
серые соты домов и желтый конус купола какого-то крупного здания. «Самарра!
Золотая мечеть!" — крикнул мне Миша, наполовину высунувшись из
кабины.
Да, это была она — знаменитая столица
халифов Аббасидов, куда они на целых 56 лет перенесли свой трон, бежав из многолюдного
и неспокойного Багдада. В центр города мы, однако, не поехали. Дорога круто
повернула налево, к бетонной плотине через реку Тигр. С высоты своего
положения, я мог отчетливо разглядеть и голубые изразцы, и огромный, крытый
золотом купол знаменитой мечети ар-Рауд ал-Аскария (здесь находятся могилы
шиитских имамов), и спиральный 50-метровый конус минарета Мальвия.
Миновали плотину. И опять палящее солнце,
ровный гул мотора и серо-желтое безмолвие вокруг. Встречных машин почти нет.
Лишь изредка промелькнет пестро украшенный пассажирский автобус, военный
грузовик или легковое такси. Слева, на взгорке, проплывают величественные руины
средневекового замка конца IX века с романтичным названием Каср ал-Ашик
— «замок влюбленного» — детище халифа ал-Муатамида. Он прожил там всего два
года, перебравшись потом в Багдад.
Постепенно рельеф становится холмистее. В
большом селении Бейджи традиционная остановка для отдыха — водители и пассажиры
наскоро едят и пьют в местных ресторанчиках и харчевнях. Здесь, в Бейджи, или
где-то рядом, видимо, проходит граница между двумя микроклиматическими зонами.
Это явственно ощуща-
9
ешь и по погоде, и по окружающей
местности. Холмы становятся выше и многочисленнее. Кое-где по склонам зеленеет
трава. Появляются и первые участки с посевами пшеницы и ячменя. Видимо, в этих
местах дождей уже хватает для земледелия.
Справа, там, где темнеет неровная линия
высокого берега Тигра, вижу ответвление дороги. Указатель с надписью
по-английски и по-арабски: Шургат (Шеркат), 120 километров. Шургат — это
современный арабский городок, примостившийся прямо у подножия высоких валов
древнего Ашшура — первой столицы грозной Ассирийской державы.
Еще несколько десятков километров, и
налево, в пустыню, уходит от главного шоссе еще одна дорога. Она ведет в Хатру
— некогда знаменитый торговый и культурный центр Северной Месопотамии, где
сходились влияния Востока и Запада, Севера и Юга и где купцы продавали на
шумных базарах товары из далекой Индии и Ирана, с берегов Средиземноморья и
Аравии.
Уже под вечер, когда наша машина с трудом
взбиралась на вершину высокого каменистого холма, я увидел в предзакатных лучах
солнца незабываемую картину. В огромной естественной котловине сквозь дымку
испарений едва проступали контуры бесчисленных жилых кварталов, состоящих из
одноэтажных и двухэтажных домиков. Над ними то здесь, то там возвышались
голубые купола мечетей и острые иглы минаретов. Буйная зелень парков и садов,
аромат цветущих роз, шумная, по-восточному пестрая толпа на улицах, бесконечные
ряды харчевен и лавок создавали какую-то неповторимую атмосферу всеобщего
праздника, карнавального веселья и душевной раскованности. Это был Мосул —
вторая столица Ирака, Уммал-рабийян
— Город двух весен, как
его называют сами жители за хороший климат, особенно приятный осенью и весной.
Дразнящие ароматы жарящегося мяса — тикки (разновидность
шашлыка), шерхата (похожего на бифштекс) и гаса (строганина из жареной баранины с салом) напомнили нам,
что скромный обед в Бейджи был уже давно, и пришло время ужина. Поставив машину
возле красивого здания городского музея, утопающего в цветущих кустах роз, мы
отправились в ближайшую харчевню. Возвращались уже в сумерках. На улицах
зажглись фонари.
10
Толпа стала гуще и оживленнее. И вдруг,
проходя по узкому грязноватому проулку, ведущему к музею, Рауф Магомедович
задумчиво сказал: «Сегодня в лагерь попасть мы уже не успеем. Придется
ночевать в Ниневии». Миша как-то безразлично согласился: «В Ниневии, так в
Ниневии». Я же в первый момент несколько растерялся.
Конечно, мы археологи, люди
экспедиционные, ко всему привыкшие, но зачем же нам из живого и веселого
города ехать куда-то на ночь глядя к руинам древней ассирийской столицы и спать
там среди развороченных холмов и могил, на пронизывающем ветру, под вой
шакалов? «Это та самая Ниневия, которую копал в XIX веке англичанин Лэйярд?» — робко спросил я нашего невозмутимого
начальника, надеясь в глубине души, что речь идет о другой, более современной
единице поселения, лишь однофамилице своей более знаменитой сестры. «Та самая»
— лаконично ответил Рауф Магомедович и решительно открыл дверцу кабины.
Одолеваемый самыми мрачными предчувствиями, я кое-как устроился среди своей
мебельной рухляди и приготовился к долгому пути.
Миша лихо выкатил на центральную городскую
площадь, пересек длинный, весь в огнях, мост через широкий и полноводный Тигр,
и мы очутились словно в другом мире. Впереди, чуть правее шоссе, на высоком
холме можно было едва различить скопления каких-то старинных зданий, над
которыми возвышался на фоне быстро темнеющего изба, словно перст указующий,
тонкий минарет мечети Наби-Юниса. Влево от него уходила длинной лентой
странная рыжеватого оттенка глинистая стена. Уличные фонари освещали ее во всем
великолепии: добрых 10—15 метров плотно сбитой глины, скрывавшей за собой в
густой темноте нечто таинственное и загадочное. «Это же и есть валы Ниневии,
место нашего вынужденного ночлега» — догадался я с некоторым опозданием. Но мы
едем дальше. Едем километр, другой, третий. Древние валы все не кончаются.
Слева приветливо мерцают огнями окна уютных, утопающих в садах особняков
мосульской элиты, а справа тянется бесконечная ниневийская стена. Наконец,
грузовик поворачивает направо, огибает эту стену и, с трудом преодолев какой-то
пригорок, въезжает внутрь городища, в чудесный сад, обрамленный
11
стройными колоннами кипарисов. В глубине
его вижу приземистый прямоугольник большого глинобитного здания, посыпанный
щебнем просторный двор, навесы для машин. Из сторожки выходит высокий
худощавый араб в длинном коричневом плаще с фонарем "Летучая мышь" в
руке. Он пытливо осматривает наш грузовик, пассажиров и, слегка улыбнувшись,
делает приветливый приглашающий жест: Фаддаль! (пожалуйста).
Спать на могильных холмах сегодня явно не придется. Оказывается, мы находимся
на базе постоянно действующей Ниневийской археологической экспедиции
Директората древностей Ирака. Сотрудников экспедиции сейчас нет: они в городе.
Но сторож согласен предоставить нам и стол, и дом.
Полчаса спустя, совершенно обессиленный от
долгой дороги и переполнявших меня впечатлений, я уже лежал в отдельной комнате
на удобной металлической кровати, под новым шерстяным одеялом. Думал о том,
что завтра меня ждет Ярым-тепе, лагерь экспедиции и долгожданная встреча с товарищами.
Засыпая под мелодичное пение муэдзина (видимо, где-то рядом с базой находилась
мечеть), я бормотал себе под нос: «Ну вот я и в Ираке, в древней Месопотамии,
среди холмов Ниневии — проклятой Библией ассирийской столицы!"
С тех пор каждую весну, в течение
последующих десяти лет (1971—1980 годы), я приезжал в Ирак в составе советской
археологической экспедиции для раскопок древних поселений Синджарской долины.
Кроме того, мы, естественно, использовали каждую благоприятную возможность для
поездок по стране и знакомства со всемирно известными памятниками прошлого,
которыми так богата иракская земля. Эти личные впечатления и легли в основу настоящей
книги.
Откровенно говоря, я далеко не сразу
решился взять на себя этот нелегкий и весьма ответственный труд. Дело в том,
что в нашей экспедиции были куда более опытные и знающие люди: Рауф Магомедович
Мунчаев, Николай Яковлевич Мерперт, Олег Георгиевич Большаков, Николай Оттович
Бадер. Все они, бесспорно, способны решить такую задачу лучше меня. Но годы
идут, стираются и бесследно исчезают из памяти многие яркие страницы и эпизоды
12
нашей жизни в Ираке. Увы, нет уже с нами и
двух дорогих товарищей, незаменимых участников экспедиции — Петра Дмитриевича
Даровских и Андрея Васильевича Кузы. А никто из более опытных и знающих не
спешит браться за перо. Кроме большого числа чисто научных публикаций о
результатах наших работ на северо-западе Ирака (в том числе двух томов Трудов
советской экспедиции в Ираке: P.M. Мунчаев и Н.Я. Мерперт «Раннеземледельческие поселения
Северной Месопотамии», 1981, и Н.О. Бадер «Древнейшие земледельцы Северной
Месопотамии», 1989), изданных в СССР и за рубежом (Англия, США, Ирак), да
двух-трех небольших статей в некоторых наших научно- популярных журналах в 70-е
годы, ничего доступного широкому читателю до сих пор так и не было написано.
Считая, что дальнейшее промедление в освещении этой интересной темы будет явно
неоправданным, автор взял на себя смелость рассказать о своих впечатлениях о
древностях Ирака и о людях, их изучающих.
Вполне естественно, что изложенные ниже
оценки носят сугубо личный характер. Понятно и то, что при описании
исследований советских археологов в Ираке я опирался прежде всего на материалы
халафского поселения Ярым-тепе 2, где мне пришлось работать с 1970 по 1976 год.
Другие, раскопанные нами в Синджарской долине объекты — хассунское поселение
Ярым-тепе-1, предхассунский памятник Телль-Сотто, докерамический поселок VIII—VII тысячелетий до
н. э. Телль-Магзалия — и по возрасту, и по научной значимости, вероятно,
превосходят мой скромный халафский холм, но рассказать о них я предоставляю
возможность другим, тем кто работал там постоянно и в деталях знает обо всех
происходивших событиях. Автор будет считать свою задачу полностью выполненной,
если читатель, ознакомившись с книгой, проникнется к моим коллегам по
экспедиции такой же признательностью, любовью и уважением, какое испытываю к
ним я.
«В наш век растущей изнеженности человека,
его любви к комфорту и оседлой жизни, — пишет Владимир Санин о советских
полярниках в своем романе «За тех, кто в дрейфе!», — они, эти люди, как и их
славные предшественники эпохи Великих географических открытий, по-прежнему,
борются один на один с самой
13
суровой на планете природой... Их жизнь и
работа как-то остаются в тени, на первом плане нынче более престижные
профессии, но лучшей своей наградой эти люди считают признание товарищей и
результаты своего нелегкого труда...»
Думаю, что эти хорошие слова с полным
правом можно отнести и ко всем участникам первой советской археологической
экспедиции в Ираке.
14
ЧАСТЬ I. РОССИЙСКИЕ АРХЕОЛОГИ В ИРАКЕ
ГЛАВА 1. ТАК НАЧИНАЮТСЯ ЭКСПЕДИЦИИ
...Глаза сияют, дерзкая мечта
В мир откровений радостных уносит.
Лишь в истине — и цель и красота.
Но тем сильнее сердце жизни просит.
И. Бунин, 1906 г.
АРХИВ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
С борта самолета на плоской желто-бурой
поверхности Иракской равнины можно различить тысячи больших и малых искусственных
холмов — теллей. Это — бесценный исторический архив тех тысячелетий, которые
отшумели над древней землей Месопотамии. В каждом таком холме скрыты остатки
селений и городов, принадлежавших разным народам и разным эпохам. Глиняные
таблички с клинописными текстами донесли до наших дней названия лишь немногих
из них: Ур и Урук, Лагаш, Вавилон, Нимруд, Ниневия. Но как образуются телли и
почему внутри их можно найти напластования сразу нескольких древних городов
или селений? Этот вопрос часто задают археологам, работающим в Ираке.
В Ираке, как и на Ближнем Востоке в целом,
человеку часто приходилось селиться на плоской равнине, которую в любой мо-
15
мент могли затопить либо разливы рек, либо
селевые потоки, пришедшие с близлежащих гор. Чтобы хоть немного поднять основания
своих жилищ, люди искали любые естественные возвышенности или же ставили дома
на глиняные платформы. «Так начинался телль, — пишет известный американский
археолог Э. Кьера. — Дома строились из необожженного кирпича-сырца и
обмазывались глиной. Крыши обычно крыли тростником или соломой, а сверху
обмазывали слоем глины, которая не пропускала дождевую воду. Ежегодно, когда
заканчивался сезон дождей, наружную обмазку нужно было обновлять. Крыши также
покрывали свежим слоем глины. Но вся глина, смытая с крыш и стен домов,
оставалась на улице; естественно, уровень улицы постепенно повышался. В древних
селениях отходы не убирались... Если в доме что-нибудь перестраивали и ломали
стену, все кирпичи этой стены оказывались на улице... К этому следует добавить,
что постройки из сырцового кирпича весьма недолговечны. По прошествии
определенного времени стены начинают оседать; поддерживать их в порядке оказывается
дороже, чем снести и возвести на том же месте новые. Но новый дом, выстроенный
на развалинах старого, будет стоять чуть выше, чем прежний. Так постепенно
повышается уровень улицы.
Иногда непредвиденные события самым
решительным образом ускоряют этот медленный процесс. Большой пожар может за
ночь смести целый квартал города. Враг может разрушить поселение и покинуть
его, а может и отстроить заново или на следующий год, или через много лет. Поселок,
таким образом, оказывается на какое-то время без жителей, но затем в нем вновь
селятся люди, те же, что жили там прежде, или другие. В любом случае и при
новых обитателях слои отложений будут расти, а холм — становиться все
выше..." И чем древнее телль, тем больше следов и зарубок оставили на нем
отшумевшие века и тысячелетия.
Но изучено еще слишком мало. Поэтому
интерес к Ираку — древней Месопотамии, стране, где, по всеобщему признанию, находилась
колыбель человеческой культуры, — всегда был велик. Начиная с середины XIX века здесь работали археологические экс-
16
педиции Англии, Франции и Германии.
Позднее к ним присоединились ученые из США, Италии и Японии. Огромные по
размаху исследования и реставрацию памятников прошлого ведут с 60-х годов и иракские
специалисты.
«Россия никогда не вела раскопок в Ираке,
на родине клинописи, — писал в 1965 году известный американский историк С. Крамер,
— и тем не менее... у русских была и есть замечательная школа научного
изучения клинописи". В нашей стране действительно существовала и
существует пользующаяся всемирной известностью школа востоковедения. MB. Никольский, B.C. Голенищев, Б.А. Тураев, В.К. Шилейко,
ВВ. Струве, АИ. Тюменев, ИМ. Дьяконов — вот лишь некоторые самые громкие имена.
В то же время известно, что ни один
русский или советский ученый никогда не вел сколько-нибудь значительных полевых
исследований на археологических памятниках Месопотамии. Положение изменилось
лишь в 1969 году, когда по специальному соглашению между Академией наук СССР и
Директоратом древностей Иракской Республики в междуречье Тигра и Евфрата отправилась
первая советская археологическая экспедиция.
ДЛЯ ЧЕГО МЫ КОПАЕМ В ИРАКЕ?
Собственно говоря, выше я уже попытался в
общих чертах ответить на этот вопрос. Могу сослаться еще на мнение того же Э.
Кьеры: мы копаем «из-за древности страны, из-за того, что здесь некогда
расцветали различные цивилизации... и из-за так называемых вавилонских глиняных
табличек». Действительно, именно в Ираке появились первые города и цивилизации.
Именно в этой стране люди впервые изобрели письменность в виде клинописных
знаков, наносимых острым концом палочки на влажную поверхность глины,
подвергаемой затем обжигу. Глиняные таблички с клинописью — это практически
вечные книги. В отличие от обычных книг они не портятся, лежа в земле. Их
находят при раскопках заброшенных городов и селений археологи, а изучают в тиши
кабинетов и музейных хранилищ филологи и историки. На основе сведений, по-
17
лученных из прочитанных клинописных
текстов, и строится в значительной степени вся древняя история Ближнего
Востока».
Важно помнить и другое. Мы — наследники и
продолжатели европейской культуры — на деле тысячами незримых, но прочных нитей
связаны с культурными традициями древней Месопотамии. И изучать эти традиции не
только наше право, но и наш долг.
Русский историк М.В. Никольский писал, что
мы так привыкли, например, к семи дням недели, что нам и в голову не приходит
спросить себя, откуда происходит этот счет дней недели. Так же мы относимся к
двенадцати месяцам в году, или к 60 минутам в часе, или к 60 секундам в минуте.
Между тем эти единицы измерения вовсе не являются оригинальным достоянием
нашей культуры, так как ведут свое происхождение из древнего Вавилона. Француз,
немец, англичанин повторяют машинально свои названия дней недели, не
подозревая о том, что это простой перевод старинных вавилонских терминов.
Сотни тысяч детей в школе изучают деление круга на 360 градусов, измеряют
градусами углы, и никому не приходит в голову спросить: почему бы вместо такого
странного деления не разделить круг на 100 или 1000 градусов по десятичной
системе? Ни один ученый-математик не задумывается над необходимостью такой
реформы, ибо вся геометрия построена на этом делении, и от него так же трудно
отказаться, как от деления суток на 24 часа или часа — на 60 минут. Мы до сих
пор говорим про удачливого человека, что он «родился под счастливой звездой»;
есть и в наше время немало людей, которые искренне верят, что судьбу человека
можно определить заранее по звездам, а каких-нибудь сто или двести лет назад
даже серьезные ученые считали астрологию точной наукой. Родина астрологии — тот
же Вавилон, и основные правила астрологии были составлены вавилонскими
астрологами. Есть слова, которые мы часто употребляем, но даже не подозреваем,
что они заимствованы все оттуда же (например слово «талант», обозначающее
название вавилонской меры веса и высшей единицы вавилонской денежной системы).
Это слово давно утратило свой первоначальный смысл и стало употребляться для
обозначения из-
18
вестного человеческого качества, но
происходит оно все из того же Вавилона.
РОЖДЕНИЕ НАУКИ
Мыслящего человека всегда интересовало его
прошлое. И археология — наука, изучающая историю человеческого общества по
памятникам материальной культуры, — всемерно помогает в этом. Еще в начале XIX века наши познания о прошлом Месопотамии были ничтожно малы: вся
письменная история кончалась тогда эпохой правления жестоких ассирийских
царей, упомянутых в Библии. Античная эпоха оставила в памяти последующих поколений
заметный след, и в том числе бесценные сведения из первых рук о многолюдных
городах и цветущих царствах далекого Востока. В V веке до
н.э. греческий мудрец Геродот — отец истории — побывал в Вавилоне. Александр
Македонский, став твердой ногой на землях Западной Азии, хотел сделать
халдейский Вавилон столицей своей гигантской империи, но скоропостижная смерть
помешала ему осуществить этот смелый проект. Греки и римляне проникали в ту
пору в самые отдаленные уголки Месопотамии, в пески Аравии, в приморские города
Индии. Но им довелось увидеть лишь закат месопотамской цивилизации, лишь
слабое отражение былого ее великолепия. Превращение некогда цветущих городов
в безымянные телли происходило здесь, в Месопотамии, с удивительной быстротой.
Так, в середине V века до н.э. Геродот посетил все еще богатый и многолюдный
Вавилон, но не смог найти Ниневию, разрушенную в 612 году до н.э., то есть
всего лишь полтора столетия назад. Больше того, в 401 году до н.э.
10-тысячный отряд греческих наемников во главе с Ксенофонтом прошел буквально в
двух шагах от этой мертвой ассирийской столицы, даже не заметив ее
внушительных руин. А четыре века спустя античный историк Страбон говорит уже и
о Вавилоне как о заброшенном и почти безлюдном городе.
В средние века Месопотамия вновь
переживает бурный расцвет. Багдад становится центром ислама и столицей
могущественного и
19
обширного мусульманского государства
халифов. Процветают земледелие и ремесла, развиваются науки, строятся новые
города. И лишь опустошительное нашествие монголов в XIII веке превратило страну в пустыню: каналы, плотины и водохранилища
были разрушены, а с ними ушла из многих мест и жизнь. Славное прошлое Двуречья
вскоре было забыто. В короткой памяти человечества об этих некогда богатых городах,
могущественных царях и грозных богах сохранились лишь смутные воспоминания.
Разрушительные дожди, песчаные бури и палящее солнце быстро превратили все великолепные
постройки этих городов, сделанные из сырцового кирпича, в безликие округлые
холмы, надежно хранящие тайны древней истории Востока.
Полунищие племена арабов столетиями
бродили со своими стадами среди месопотамских теллей. Бедуины не имели ни
малейшего представления о содержимом этих холмов. Когда в Нимруде, на глазах
изумленных кочевников, англичанин Лэйярд, обнаружил статуи неведомых языческих
богов и руины дворцов, местный шейх Абд ар-Харман был потрясен увиденным:
«Многие годы живу я в этой стране. Мой отец и отец моего отца разбивали здесь
до меня свои шатры, но и они никогда не слышали об этих истуканах. Вот уже
двенадцать столетий правоверные — а они, слава Аллаху, только одни владеют
истинной мудростью — обитают в этой стране, и никто из них ничего не слыхал о
подземных дворцах, и те, кто жил здесь до них, тоже.
И смотри! Вдруг является чужеземец из
страны, которая лежит во многих днях пути отсюда, и направляется прямо к
нужному месту. Он берет палку и проводит линии: одну — сюда, другую — туда.
«Здесь, — говорит он, — находится дворец, а там — ворота». И он показывает нам
то, что всю жизнь лежало у нас под ногами, а мы даже и не подозревали об этом.
Поразительно! Невероятно!»
Да, именно археологии суждено было вновь
вернуть миру забытые и погребенные в земле великие восточные цивилизации.
В 1843 году француз Поль Эмиль Ботта воткнул
заступ в руины ассирийского дворца в Хорсабаде, близ Мосула. Два года спустя
20
англичанин Астон Генри Лэйярд открыл миру
забытые ассирийские столицы — Ниневию и Нимруд. Не прошло и полувека, как
французский консул де Сарзек обнаружил на юге Ирака следы шумерской
цивилизации. Потом последовали новые открытия, английской экспедиции Леонарда
Вулли в Уре и немецких археологов в Уруке. Как выяснилось, шумерские города
возникли на рубеже IV—III тысячелетий до
н.э.
«Археологические исследования, проведенные
за последнее столетие на Ближнем Востоке, — писал С. Крамер, — обнаружили такие
сокровища духовной и материальной культуры, о каких и не подозревали
предшествующие поколения ученых. Благодаря наследию древних цивилизаций,
извлеченному из-под толщи песка и пыли, в результате расшифровки древних языков
и восстановления давно забытых литературных памятников наш исторический горизонт
сразу расширился на много тысячелетий».
Но чем больше узнавали археологи о далеком
прошлом страны, тем становилось очевиднее: у жителей городов Шумера были
предшественники. Мы не знаем, на каком языке они говорили, к какому
роду-племени принадлежали. До наших дней сохранились в земле лишь скудные
остатки их былой культуры, выдержавшие разрушительный бег времени, — обломки
глиняной посуды с резьбой и росписью, статуэтки божеств, каменные орудия
труда, украшения, руины непрочных жилищ из глины, дерева и тростника. Это были
первые земледельцы нашей планеты. Именно они заложили первый кирпич в
фундамент будущих блестящих цивилизаций. Здесь человек впервые научился
выращивать хлеб, разводить скот и строить постоянные жилища. Здесь древние
охотники и собиратели впервые перешли от присвоения готовых продуктов природы
к непосредственному производству пищи — скотоводству и земледелию. Новые формы
хозяйственной деятельности привели к оседлому образу жизни, быстрому росту
числа поселений, расцвету искусства и ремесел.
Сейчас трудно себе представить, что еще
каких-нибудь 40—50 лет назад солидные монографии и научные журналы хранили пол-
21
ное молчание о дописьменной истории Ирака.
Археологические работы велись главным образом на месопотамской равнине, на юге
и в центре, среди руин некогда цветущих городов, а север Месопотамии находился
в каком-то странном забвении. Лишь постепенно, с большим трудом к 50-м годам
удалось, благодаря довольно скромным по масштабам раскопкам нескольких древних
теллей Сирии и Ирака, создать приблизительную схему развития дописьменных
месопотамских культур, состоявшую из трех периодов, или этапов. По принятой
среди археологов традиции каждый такой период получил название той местности
или пункта, где проводились первые раскопки. Так появились на свет
последовательно сменяющие друг друга этапы и культуры: Хассуна (VI тысячелетие до н. э.), Халаф (V тысячелетие
до н. э.) и Убейд (конец V—IV тысячелетие до н.э.).
Как показали полевые исследования Роберта
Брейдвуда (США), наиболее ранние поселения земледельцев и скотоводов (Джармо)
встречаются только на севере Месопотамии — в горах и предгорьях Иракского
Курдистана (Загрос). И эти находки еще раз подтвердили правоту теории
академика Н.И. Вавилова о приуроченности всех очагов первоначального земледелия
к горным и предгорным субтропическим (и тропическим) зонам. Стоит ли
удивляться, что и внимание первых советских археологов — Н.Я. Мерперта и НО.
Бадера, приехавших в Ирак с рекогносцировочными целями в 1968 году, привлекли
прежде всего северные районы страны, где сформировались и развились древнейшие
земледельческо-скотоводческие культуры нашей планеты. Так как северо-восток
был уже более или менее охвачен работами американцев (Р. Брейдвуд и др., 40—
50-е годы), то наши ученые по совету иракских и английских коллег отправились
«искать счастья» на северо-запад Ирака, в Синджарскую долину.
22
ТЕЛЛИ СИНДЖАРСКОЙ ДОЛИНЫ
В ясный мартовский день, когда воздух,
омытый весенними ливнями особенно прозрачен и чист, от старой турецкой
крепости, с каменистых холмов, на склонах которых прилепился небольшой городок
Телль-Афар, открывается великолепный вид почти на всю Синджарскую долину.
Ровная изумрудная поверхность необозримых полей пшеницы и ячменя обрамлена
цепью невысоких гор и прорезана голубыми нитями речушек и ручьев, большинство
которых высыхает за время долгого и жаркого иракского лета. С запада долину
замыкает Синджарский хребет высотой около 1250 метров. Его темный силуэт
напоминает припавшего к земле фантастического гигантского зверя. Но пожалуй,
самая примечательная черта местного пейзажа — искусственные холмы — телли. Их
размеры и очертания необычайно разнообразны: треугольные и трапециевидные,
овальные и полусферические, огромные и совсем крохотные бугорки, едва заметные
среди зелени посевов. Не менее разнообразны и следы тех древних культур,
которые скрыты в их глубинах.
Вид на долину, открывающийся с холма в
Телль-Афаре. действительно прекрасен. Еще Генри Лэйярд был поражен им, когда в
40-х годах прошлого века, пересекая Северную Месопотамию, он остановился на
ночлег в этом городке.
«Со стен города, — писал он, — предо мной
открылась беспредельная перспектива широкой долины, простирающейся на запад к
Евфрату и теряющейся в туманной дали. Руины древних городов и деревень
поднимались со всех сторон, и в лучах заходящего солнца я насчитал более ста
холмов, темные вытянутые тени которых ложились на долину. Это были
свидетельства расцвета и гибели цивилизации Ассирии».
Днем все живое здесь прячется, спасаясь от
зноя, и древние холмы кажутся заброшенными и мертвыми. Даже их постоянные
обитатели — ленивые змеи, юркие ящерицы и пугливые грызуны — уходят в сумрачные
и прохладные лабиринты своих нор. И когда после полудня раскаленный воздух
начинает почти осязаемо
23
струиться, над Синджарской равниной
возникают причудливые миражи: телли отрываются от земли и, словно старинные
парусные фрегаты, торжественно плывут на белых подушках облаков куда-то вдаль.
Вечером картина меняется. В золотистых
лучах предзакатного солнца долина оживает, наполняясь толпой больших и малых теней,
которые отбрасывают древние холмы. Это — молчаливые призраки прошлого. Они
помнят, как почти восемь тысячелетий назад с крутых горных склонов спустились в
благодатную долину первые земледельческие племена. Они помнят грозный гул тяжелых
ассирийских колесниц, мерную поступь прославленной греческой фаланги,
торжественную музыку военных маршей, под которые шагали по полям Европы, Азии
и Африки грозные римские легионы.
В истории ничто не исчезает бесследно.
Каждый народ, каждая культура, на какой бы срок ни обосновывались они в долине,
оставляли после себя зримые следы — руины городов и селений, превратившиеся со
временем в бесформенные оплывшие холмы. Только на протяжении 60 километров,
разделяющих города Телль-Афар и Синджар, по которым проходил когда-то самый
удобный путь из Месопотамии в Средиземноморье, выявлено уже несколько сот
различных теллей. В сущности вся Синджарская долина — это огромный
археологический музей, экспонаты которого не упрятаны за унылые стекла
музейных витрин, а лежат под просторным куполом неба. Археологи почти не
баловали прежде своим вниманием этот уникальный заповедник древности. Если не
считать отдельных разведочных рейдов известного английского археолога С.
Ллойда в 30-х годах и недавних впечатляющих раскопок англичан на громадном
ассирийском городище Телль-эль-Римах (Д. Оатс), прошлое долины во многом
оставалось загадкой.
Ранней весной 1968 года на зеленых склонах
одного из древних холмов Синджарской долины, в урочище Ярым-тепе остановился запыленный
голубой «лендровер». Два Николая — Н.Я. Мерперт и Н.О. Бадер — вышли из него и
внимательно осмотрелись. Место
24
для этой остановки было выбрано далеко не
случайно. Всего в восьми километрах к юго-западу от Телль-Афара в степи возвышалось
сразу несколько теллей. Один из них был наполовину размыт водами ручья Абра.
Отсюда и название всей местности — Ярым-тепе, что означает по-тюркски половина
холма. Уже первый осмотр теллей обнадежил исследователей: прямо на поверхности
трех из них валялись обломки древней глиняной посуды, относящейся к трем
основным этапам развития раннеземледельческих культур Месопотамии: хассунской (первый
холм, или Ярым-тепе-1), халафской (Ярым-тепе-2) и, наконец, убейдской
(Ярым-тепе-3). На крохотном пятачке площадью менее одного квадратного
километра наглядно запечатлелась почти вся история первых земледельцев
Древнего Востока — от ее начальных шагов до порога шумерской цивилизации.
Теперь требовалось снарядить и послать в Ирак археологическую экспедицию.
ЗНАКОМСТВО С «ТРОПИКАМИ»
«Большинство людей считает, — пишет в
своей книге «Сад камней» российский писатель Даниил Гранин, — что, чем дальше
страна, тем в ней теплее, что в Южной Америке жарче, чем в Северной, а в
Японии вообще солнце только и делает, что всходит. Я давно заметил, что больше
всего «знают» о той стране, в которой
никто не был».
Целиком разделяя эту мысль известного
писателя, хочу лишь добавить, что с особой уверенностью люди говорят о теплоте
климата в тех случаях, когда чисто формальные географические признаки
позволяют отнести страну к эфемерному и заманчивому понятию «тропики», само
название которого звучит волшебной музыкой в ушах любого иззябшегося
северянина.
Я не знаю, кто и когда в медицинских
кругах нашей Академии наук целиком отнес Ирак к «тропикам», но, видимо,
какие-то веские причины для этого были. Действительно, на большей части
территории страны во время долгого и жаркого лета столбик термометра часто
доходит до 50-градусной отметки. А к югу и западу
25
от Багдада пышут зноем пустынные равнины,
практически лишенные каких бы то ни было осадков. Бредут по ним унылые
караваны верблюдов, и бедуины в пропитанных желтой пылью одеждах, погоняют их.
Лишь иногда, по берегам рек, можно увидеть финиковые пальмы. И все же, на мой
взгляд, что-то неверно сработало в четко отлаженном механизме нашего почтенного
медицинского учреждения. Ведь весь север Ирака, от Синджара до гор Курдистана,
— это совсем иной мир, весьма далекий по
своим природным характеристикам от настоящих тропиков. И познавать это
различие нам пришлось на собственной шкуре.
Когда в 1969 году советская экспедиция
впервые собиралась в Ирак, заместителем начальника по хозяйственной части был
назначен Петр Дмитриевич Даровских — человек уже в возрасте, умудренный опытом
работы в ряде стран Ближнего Востока. Ему самым активным образом помогал в
поисках и приобретении необходимого экспедиционного оборудования и снаряжения
другой наш ветеран, успевший поработать и в Средней Азии, и в Нубии,
— Муса Умарович Юнисов (он же просто
Миша). Отправляясь в «тропики» Синджарской долины, они решили полагаться на
собственный опыт и не поверили разглагольствованиям снабженцев из Академии
наук СССР о жаре, ожидающей нас в Ираке. Так в багаже экспедиции оказались
совсем другие вещи: ватные спальные мешки; прочные, армейского образца,
палатки; тяжелые брезентовые плащи; кирзовые сапоги; теплые куртки — вобщем,
привычное снаряжение любой отечественной экспедиции, вряд ли применимое в
солнечной Месопотамии. Именно предусмотрительность этих бывалых людей и
выручила нас при первой, отнюдь не теплой встрече с «тропиками» Синджара, когда
местная капризная весна обрушила на наши головы непрерывные дожди, ветры и
холода.
Уже потом, умудренные печальным опытом, мы
завезли в Ярым-тепе и мощный вездеход ГАЗ-66, и ватники, и даже два овчинных
тулупа. И надо сказать, что все это, почти «арктическое», снаряжение было у нас
в ходу большую часть полевого (трехмесячного) сезона или по крайней мере
половину его. Жара приходила в
26
наш лагерь где-то к концу апреля, да и то
отнюдь не каждый год. Мы же обычно заканчивали раскопки и отправлялись в
иракскую столицу, а потом и на родину — в мае. Так что жаркие объятия настоящего
иракского лета мы могли испытать на себе лишь в заключительный месяц своего
пребывания в стране. Основной же период полевых работ падал на март-апрель —
прохладное и слякотное время, напоминающее нашу европейскую осень.
ПЕРВЫЕ ШАГИ
Легко ли организовать на пустом месте
работу археологической экспедиции в Месопотамии? Обратимся к авторитетам —
нашим зарубежным коллегам, ведущим здесь исследования с середины XIX века. «Это далеко не простое дело, — писал в начале века сотрудник
немецкой археологической экспедиции в Уруке (Варке) Вильгельм Кениг, — начать
раскопки в Ираке. Прежде всего, надо получить разрешение от управления,
ведающего древностями этой страны. Когда такое решение будет получено, следует
вступить в переговоры с правительством об обеспечении безопасности экспедиции.
Опасения этого рода имеют под собой реальную почву. Арабские шейхи
соответствующих областей посылают много рабочих к местам раскопок, где у них
появляется редкая возможность заработать хорошие деньги. Часть заработка
рабочих вожди удерживают в свою пользу, что больше всего и побуждает их
проявлять исключительную заинтересованность в заключении договора на
раскопочные работы. Кроме того, эти же шейхи направляют к раскопкам еще и
вооруженных сторожей в определенном соотношении с числом ими же поставляемых
рабочих. Только такими испытанными способами обеспечивали европейцы,
проживающие в пустыне в течение долгих месяцев, свою личную безопасность.
Потом надо было разбить лагерь экспедиции:
жилые помещения, склады для хранения находок, темные комнаты для фотолаборатории,
кухню, помещения для прислуги и сторожей, гаража и бани (бани для дюжины
европейцев, которые по несколько раз в день ощущают острую потребность смыть с
себя пыль и пот).
27
...Когда все довольно сносно устроено,
начинается долгая жизнь в безрадостном окружении, которое не скрашивает ни одна
европейская женщина... Но без ласковой, заботливой руки женщины в Ираке еще
можно было жить, без воды же жить было нельзя. И воду приходилось возить изо
дня в день за пять километров из колодцев, сберегая при этом каждую каплю».
Конечно, многое из сказанного В. Кенигом
за прошедшие семь десятилетий изменилось или исчезло вовсе. Да и природные условия
благодатной Синджарской долины, омываемой обильными весенними ливнями и
продуваемой прохладными ветрами с окрестных гор, разительно отличаются от
унылой южно-месопотамской равнины — настоящей пустыни. Никаких трудностей с
получением разрешения на раскопки мы не испытали, скорее напротив: руководитель
иракского Директората древностей доктор Исса Сальман очень радушно принял нас в
своем офисе в Багдаде и без проволочек подписал все необходимые документы. С
шейхами арабских племен мы в Ярым-тепе также не имели дела. Синджарская долина,
особенно район города Телль-Афар. населена преимущественно туркманами, то есть
людьми, говорящими по-тюркски и этнически отличающимися от арабов.
Единственной же арабской группой в районе Ярым-тепе
были полтора десятка шургатцев — профессиональных рабочих-раскопщиков, нанятых
для работы в нашей экспедиции при содействии иракских властей.
И поскольку мы разбили свой лагерь не в
пустыне, а в довольно населенной местности, то и охрана у нас была чисто
символическая — один сторож со старым охотничьим ружьем.
Однако многие характерные черты
походно-полевой жизни археологов в Ираке, отмеченные В. Кенигом, были присущи
и российской экспедиции. В первые годы нашего пребывания в Ираке крестьяне,
живущие в окрестных деревушках вокруг Ярым-тепе, остро нуждались в наличных деньгах
и за сравнительно скромную плату буквально «валом валили» на наши раскопки в
качестве чернорабочих. Обычно на сезон мы нанимали для работ на двух-трех
28
объектах 50 и более местных туркманов.
Похожая на немецкую ситуацию была у нас и
с женщинами. Расставаясь с домом и семьями, мы на три месяца становились аскетами.
Ни одна женщина в нашей экспедиции постоянно не работала. В общем, это и
правильно. Бытовые условия в Ярым-тепе идеальными не назовешь: и холод, и
грязь, и жара, и пыль, отсутствие элементарных удобств, непривычная пища,
змеи, насекомые
и многое другое.
Наконец, не последнюю роль играют разбивка
экспедиционного лагеря и проблема обеспечения водой. В марте 1969 года
участники советской археологической экспедиции прибыли в район Ярым-тепе. Для
лагеря была выбрана ровная площадка на западном склоне большого (высотой около
12 метров) телля Ярым-тепе-3. Оттуда открывалась изумительная панорама
раздольной синджарской степи, а по вечерам можно было любоваться феерическими,
в рериховском стиле, солнечными закатами над горным хребтом Джебель—Синджар.
Первые два сезона лагерь состоял только из
крепких армейских палаток шатрового типа, на десять мест каждая. Помимо жилых
палаток, были поставлены «шатры» для столовой и лаборатории. Кроме семи советских
сотрудников в первые годы в лагере экспедиции жили повар, его помощник, слуга
и сторож. Рабочие-арабы разбили свой палаточный городок неподалеку от нас — на
южном склоне более низкого холма Ярым-тепе-2, у проселочной дороги.
Проблема воды в принципе была успешно
решена нами еще во время московских сборов. Чья-то гениальная голова предложила
взять с собой в Ирак вместе с автомашинами и прочим имуществом металлическую
бочку на колесах, емкостью 1000 литров. Все выгоды обладания подобной тарой мы
поняли только на месте. Лагерь наш стоял в чистом поле. До ближайших хуторов и
деревень было не менее полутора-двух километров, да и там вода в колодцах была
солоноватой и малопригодной для питья. Зато в городке Телль-Афар. расположенном
неподалеку, находилась водонасосная станция. Она снабжала очищенной,
пропущенной через фильтры
29
водой, поступавшей по трубам из реки Тигр,
все многочисленное население города. Так что при необходимости там вполне можно
было получать хорошую питьевую воду.
Казалось бы, все просто: есть мощный
грузовик ГАЗ-53, есть бочка на колесах - бери и вези. Но первые же недели
ярымской жизни показали, что во всех своих планах и расчетах мы должны
принимать во внимание капризы коварной местной природы. Полевая грунтовая
дорога до Телль-Афара от лагеря экспедиции проходит по ровной степи.
Расстояние невелико - менее десяти километров. Но на этом крохотном отрезке
дорогу пересекают два больших, в несколько метров шириной и около двух
глубиной, обычно сухих русла — «вади» и более мелкие рытвины и канавы. В сезон
дождей, когда в горах и на равнине идут многодневные мощные ливни, эти русла и
канавы быстро наполняет вода, и они превращаются в бурные и глубокие реки. Да и
синджарская степь, с ее лессовыми почвами, пропитывается влагой, раскисает и становится
морем грязи. Местные жители в случае особой нужды рискуют ездить в это время
лишь на колесных тракторах. Нам же, несмотря ни на какие гримасы погоды, для
самого минимального удовлетворения своих нужд (и нужд 15 шургатцев) требовалось
ежедневно привозить с водокачки Телль-Афара не менее одной тысячелитровой
бочки воды.
Первое время, когда в экспедиции были лишь
джип ГАЗ-69 и отнюдь не вездеходный грузовик ГАЗ-53, в распутицу ездили в город
за водой на тракторе, взятом напрокат у крестьян соседнего хутора. Это была
целая эпопея: с форсированием водных преград и преодолением грязевых
ям-ловушек. Только с 1973 года, после прибытия к нам вездехода ГАЗ-66, проблема
решилась сама собой. Этот приземистый мощный автомобиль легко преодолевал все
преграды на пути к Телль-Афару, и мы могли больше не беспокоиться о
водоснабжении.
Все сказанное выше относится и к вопросам
нашего продовольственного обеспечения, ведь ранние овощи и прочие продукты мы
покупали в лавках того же Телль-Афара.
30
Опыт первого полевого сезона показал, что
место для лагеря на западном склоне холма Ярым-тепе-3 выбрано неудачно.
Во-первых, палатки не были защищены от постоянных сильных западных ветров, а
во-вторых, для обустройства жизни экспедиции явно требовалось сооружение каких-то
более капитальных зданий (например, для лабораторной работы, для хранения
имущества, для столовой и кухни), нежели легкие брезентовые шатры.
И вот в 1970 году работа по строительству
солидной экспедиционной базы закипела. Наш начальник решил положить в основу
проекта будущего здания традиционный местный дом из сырцового кирпича, но
только удвоить его по осевой линии, соединив две небольшие постройки в одно
довольно внушительное сооружение. Кроме того, дом по замыслу этого же главного
архитектора снабжался целым рядом деталей, обычно отсутствовавших в местном
домостроительстве, — нормальными застекленными окнами вместо узких
щелей-продухов и навесными металлическими дверями. Стены были сложены из
плоского сырцового кирпича (смеси глины, навоза и рубленой соломы) и обмазаны
сверху глиняным раствором. Крыша держалась на деревянных балках, на которые постелили
тростниковые циновки, потом положили слой глины и слой гипса. По углам плоской
крыши возвышались странные ступенчатые башенки.
Торжественное открытие первой очереди
новой базы экспедиции состоялось 1 мая 1970 года, на исходе второго полевого
сезона. Но окончательно мы переехали в дом лишь на следующий год, перенося на
восточный склон холма и свои жилые палатки. Внутри длинного глинобитного здания
с аккуратно побеленными наличниками окон разместились жилые комнаты и
учреждения: в отдельной небольшой комнатке, с торца, жил наш постоянный сторож
Мухаммед Змии (кстати, он же был и владельцем участка земли, на котором
находились почти все телли Ярым-тепе); далее шли лаборатория и склад
оборудования, столовая (салон, по нашей ярымской терминологии), она же
одновременно клуб-читальня, и, наконец, кухня (в которой, как правило, жил
повар). Сами мы по-
31
прежнему предпочитали обитать в просторных
шатровых палатках. Нельзя не сказать несколько слов и о другом насущно
необходимом для нас сооружении — хамаме (бане),
невысоком глинобитном домике без окон, с плоской крышей и двумя
отделениями-клетушками: хассунским и халафским, по культурной принадлежности
тех двух теллей, которые мы копали. Над входом в каждое из отделений вместо
надписи был вмазан соответствующий древний черепок керамики. Странное дело, но
я не помню случая, чтобы человек, работающий на хассунском телле, пошел в
халафский отсек, и наоборот.
Традиция — великая вещь! Наверху, на
подставке из кирпича, покоилась большая металлическая бочка литров на сто.
Бочку заливали холодной водой из канистр, которые по приставной лестнице
таскали и наш бой Хасан, и мы сами. В жаркую погоду за несколько часов солнце
делало воду теплой, а иногда и горячей. В прохладное время (март — часть
апреля) бочку искусственно нагревали снизу с помощью керогаза. В последнем
случае мытье становилось делом не безопасным. После нагрева воды нормальной
кондиции первая пара посетителей испытывала все удовольствия банного кайфа. Но
уже для второй пары вода оказывалась куда горячее. И если дежуривший на крыше
Хасан вовремя не доливал в бочку холодной воды, уже через 30-40 минут внутрь
шел чистый кипяток. Зазевавшийся дохтур («доктор»
— так звали нас уважительно местные жители) мог получить на голову и плечи
струю кипятка. Тогда в банные дни можно было наблюдать такую сцену: из
хассунского или халафского отделения выскакивал голый человек с намыленным
лицом и диким голосом кричал на всю Синджарскую долину: «Хасан, лязим май
барид!», что на ломаном арабском языке означало: «Хасан, давай скорее холодной
воды!» Значит, влага в хамаме
достигла критической
точки нагревания. Но нередко чрезмерное усердие Хасана приводило к обратному:
любители помыться получали добрую порцию ледяной воды, ведь ее брали из бочки
с надписью: «Квас», где за двойными стенками и теплоизолирующей прокладкой
вода долго сохраняла чистоту и прохладу.
32
Что касается еды, то по существующей в
Ираке традиции мы всегда нанимали местного повара: первые два сезона у нас
работал седоусый перс Аббас в серой каракулевой папахе, а потом несколько лет
— симпатичный, невысокого роста, круглолицый айсор, сеид (по-арабски — господин) Слиу из Мосула, глава большого семейного
клана. Он прекрасно готовил, был покладистым и очень доброжелательным
человеком. Как правило, ему помогал кто-то из местных мальчишек-туркманов. Наши
трапезы в салоне проходили весьма торжественно, по какому-то особому восточному
ритуалу. Шурпу (местный вид супа) обычно приносил и лично разливал по тарелкам
сам повар.
Второе — мясо с отварным рисом, фасолью и
овощами на овально-плоских фарфоровых блюдах — держал слуга, а повар с
величественным видом, словно одаряя каждого из нас золотым рублем, раскладывал
эту снедь дохтурам. При этом соблюдалась строгая иерархия:
едой поочередно обносились сначала начальник экспедиции Рауф Магомедович
Мунчаев (мудир, то есть начальник, как его звали иракцы),
потом дохтур Николай (заместитель начальника экспедиции,
профессор Николай Яковлевич Мерперт) и т. д., пока свою долю не получали и
сидевшие на другом конце стола. Звучные названия местных арабских яств и
сегодня звучат в моих ушах: тимэн
(рис), ляблябия (горох), фасолия (понятно без перевода), хасс (кресс-салат),
лахам (мясо), долма (голубцы из виноградных листьев с начинкой из риса и молотого со
специями мяса), хубуз (хлеб), шакар (сахар) и др.
Жили мы, как я уже говорил, в больших
десятиместных брезентовых палатках, в каждой из которых размещалось обычно не
более четырех человек. Спали на походных раскладушках, в ватных спальных
мешках. И поскольку ночи в Ярым-тепе, как правило, оставались прохладными
вплоть до середины мая, мы редко вылезали из своих мешков даже с приходом
теплой погоды.
Когда наш лагерь вслед за строительством
базы экспедиции переместился на восточный склон холма, он оказался почти на
берегу ручья или крохотной речушки, известной у местных жителей под
33
названием Абра. Почти все время нашего
пребывания в Ярым-тепе дно реки было сухим, ее воду разбирали на полив садов и
огородов еще в верховьях. Но в дождливые годы и в конце апреля — после
созревания урожая — речушка наполнялась водой, зарастала по берегам травой и
цветами, становясь преградой на пути между лагерем и внешним миром. Правда,
для машин имелся примитивный, но крепкий мост из камней, зато людям, шедшим из
лагеря на работу к теллю Ярым-тепе-1, находившемуся метрах в трехстах к
востоку от базы, нужно было перепрыгивать Абру или переходить ее вброд. Другой
телль — Ярым-тепе-2, принадлежавший к халафской культуре, лежал буквально в
двух шагах от лагеря, как бы замыкая его с юга. Поэтому мне, работавшему
именно на этом холме, спешить не приходилось: пока коллеги по узкой росистой
тропке, пробитой среди зелени хлебов, шли за речку на свой объект, я мог
спокойно собирать инструменты и чертежи, благо склон моего тел-ля начинался
сразу же за порогом дома.
У ПРИРОДЫ НЕТ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ
В городских условиях человек почти не
ощущает погоды — не обращает внимания на ее капризы — дожди, ветры, грозы,
снегопады. Погода важнее для сельского жителя — к ней приспособлен весь уклад
местной жизни.
Но особенно чувствуют погоду люди,
вынужденные по роду своей профессии подолгу жить в чистом поле (в степи, в
тайге, в пустыне, в горах) в палатках и шалашах, в легких избушках и в
домах-вагончиках, — геологи, охотники, геодезисты, топографы, археологи. От
тончайших нюансов местной погоды зачастую зависит не только успех всей их
работы, но иногда и сама жизнь. Вот почему так пристально всматриваются они по
утрам в едва светлеющее на востоке небо, проверяют направление и силу ветра,
прикидывают свой путь в расчете на дождь или снегопад.
Не была исключением и наша археологическая
экспедиция в Ираке. И когда меня спрашивали в Москве знакомые: «Ну как там У
вас в Ираке с погодой?» — я отвечал нарочито сдержанно и крат-
34
ко: «Нормально». Это была игра,
своеобразная защитная реакция человека, испытавшего на себе такие капризы
иракской погоды, о которых можно долго рассказывать. Мое субъективное восприятие
особенностей иракской погоды можно передать двумя словами — неистовство и
непостоянство.
Это хорошо показал в своей краткой, но
эмоционально насыщенной характеристике своеобразных
природно-климатических условий Ирака немецкий историк Э. Церен. «Когда на
севере в горах Армении, — пишет он в «Библейских холмах», — весной начинает
таять снег, вода в реках прибывает. Половодье на Тигре начинается обычно в
марте, на Евфрате — в апреле. В июне — июле вода достигает самого высокого
уровня. Тогда-то благодатная влага обильно орошает поля и делает их
плодородными. Но иногда реки неожиданно выходили из берегов, вода разрушала
дамбы и уничтожала посевы. Тогда приходил голод. Умирали не только животные, но
и люди. Голод настигал людей, если большая вода приходила несвоевременно или же
ее было недостаточно для орошения полей. Голод настигал их и в том случае,
когда вода бушующим потоком мчалась с гор, уничтожая поля, дамбы, посевы. Вода
была чем-то священным, о чем надо было постоянно молиться, потому что это была
вода и жизни и смерти... Лето в Двуречье длится долго. Оно начинается уже в
середине марта* и продолжается до конца ноября. Зима
фактически длится не более восьми недель. Уже в феврале в оазисах зеленеют
луга. Климат здесь более жаркий и сухой, чем в любой другой части света. Летом
жара доходит до 50 градусов, превращая страну в желтый ад: желтый песок
покрывает безжизненным слоем холмы и долины. Гигантские песчаные смерчи несутся
над высохшими полями, угрожая задушить людей и животных. Дожди выпадают редко.
А уж если и пойдет дождь, то это не просто дождь, а сильнейший ливень. Под
сверкание ужасных молний превращает он землю в море грязи... Природа
демонстрирует здесь, в этой необычной стране двух рек,
35
всю свою мощь. Она выразительно показывает человеку, как он
беспомощен. Она в любое время года, как бы играючи, перечеркивает все его
планы, делает его послушным и кротким. Но она делает его и терпеливым».
Не знаю, испытал ли лично на себе автор
«Библейских холмов» неистовый и могучий нрав иракской природы, но суть дела он
передал удивительно точно и ярко. Конечно, север страны заметно отличается от
более сухого и жаркого юга, но в целом и здесь мы наблюдаем поразительное
сходство основных погодных характеристик. Внезапно приходящие с гор
разрушительные потоки-сели, грозы, пыльные бури, ветры, обложные, по неделе,
дожди, невыносимая жара — все это представлено в избытке и в Синджарской
долине. К тому же с середины апреля появляются змеи, скорпионы, фаланги и
тысяченожки. И все же главная трудность заключается в непостоянстве местной
погоды, которая может измениться в считанные дни и даже часы. За сутки
перепады температуры достигают 20—30 градусов. Естественно, также резко
меняются атмосферное давление и влажность. Да и жара, знаменитая месопотамская
жара, — сама по себе вещь достаточно серьезная. Где-то в 20-х числах апреля
весна в Ярым-тепе почти без паузы переходит в знойное лето: сушь, голубое небо,
солнце. Температура днем поднимается до 35—40 градусов в тени. Правда, ночи
еще довольно прохладные, так что можно хорошо выспаться и набраться сил.
Настоящая летняя жара приходит в Синджарскую долину лишь в конце мая — июне.
Для иллюстрации сказанного приведу несколько коротких выдержек из своего
экспедиционного дневника за 1973—1975 годы.
18 апреля
Вторая половина дня. С юга, с
Аравийского полуострова дует ветер — хамсин.
Пыльно и душно. Термометр у дверей базы показывает 32 градуса. Над Синджаром
собираются и заволакивают
Э. Церен не совсем здесь точен: даже на юге Ирака лето начинается с конца апреля — начала мая.
36
постепенно полнеба иссиня-черные тучи.
Часов в девять вечера у нас разразилась невиданной силы гроза — редкая по ярости даже для этих мест. Сполохи молний длились по
десятку и более секунд, освещая ночной мрак — хлебные
поля, окрестные деревушки и наш лагерь — каким-то
адским, призрачным светом фиолетового, зеленого и желтого цветов. Раскаты
грома сотрясали степь на многие километры вокруг. А затем на наши видавшие виды
брезентовые палатки обрушился даже не ливень, а какой-то потоп. Ветер тоже
свирепствовал вовсю, пытаясь сорвать с кольев и унести прочь наши легкие
жилища. Эта бешеная круговерть стихий продолжалась часа полтора-два. Потом все
утихло, и мы заснули. Утро встретило нас обложным дождем и холодом. Температура
не больше 10 градусов. Но к полудню дождь перестал, вышло солнце, и началась
изнуряющая, хуже сухой жары, парилка — выпаривание
избытков влаги из окрестных полей.
29 апреля.
Казалось бы, за семь лет работы в Ярым-тепе
мы уже должны ко всему привыкнуть. Но сюрпризы местной природы поистине
неисчерпаемы. К вечеру небо обложило темными, какими-то пепельно-серыми
тучами. Стало душно и тихо. Покрапал редкий дождь, который вскоре прекратился.
Но посреди ночи, где-то около часа, вдруг подул с севера страшной силы ветер — холодный и неумолимый. Я проснулся оттого, что моя раскладушка
как-то странно дергалась и норовила завалиться набок. Наша палатка звенела и
стонала под ударами бури, как плохо натянутый дырявый парус старого галеона. А
что, если это хрупкое жилище не выдержит и рухнет нам на головы? Чертыхаясь,
вылезаем из спальных мешков, надеваем телогрейки и на пронизывающем ветру
укрепляем палатки: подтягиваем туже веревки и глубже забиваем колья. Опять
ложусь в кровать. Штормовая какофония продолжается с неослабевающей силой.
Чтобы не слышать жуткого воя ветра и хлопанья старого брезента, кладу на голову
подушку и довольно быстро засыпаю. Утро — солнечное
и ясное, но ветер
37
дует с севера с такой же неослабевающей
силой, неся с собой леденящий холод.
15 мая
Жарко. Около четырех часов дня. Сидим на
завалинке у дома на складных стульчиках и ведем неторопливый разговор, отдыхая
после трудного рабочего дня и недавнего обеда. Вдруг откуда-то с
северо-востока, из-за Абры, в лагерь врывается небольшой с виду смерч и в
течение одной-двух минут сносит все наши палатки. Сила удара такова, что
некоторые раскладушки отлетают в сторону метров на двадцать.
Особого рассказа заслуживают закаты и
ночное, небо в Ярым-тепе. Переход от дня к ночи совершается здесь поразительно
быстро. Солнце сначала лениво и плавно спускается к темному горбу Синджарского
хребта, полускрытого белесой знойной дымкой. К вечеру воздух остывает и
становится прозрачнее. И сразу все вокруг приобретает привычные живые цвета.
Над головой будто раскрывается сказочный небесный купол. Иногда на нем видны
легкие перья облаков, подсвеченные снизу и окрашенные в теплые розовато-желтые
цвета. А часов в шесть с небольшим багряный диск солнца мгновенно скатывается
вниз и исчезает за гребнем гор, словно его дернул за веревочку невидимый
великан. Приходят сумерки и долгожданная прохлада. Еще через десять —
пятнадцать минут наступает чернильной густоты темень. Затем одна за другой
зажигаются в небе звезды, выплывает серебристая луна, и ожившая степь сбрасывает
с себя остатки знойной дневной одури. Всюду слышны шорохи и звуки невидимой
жизни. Надо сказать, что небо здесь черное-пречерное, словно бархат, а звезды —
необычайно крупные и яркие. Ими можно любоваться часами. Серебристая пыль
Млечного пути, яркие гроздья Ориона, Большой и Малой Медведицы. Ох уж этот Ярым!
Любимый и ненавистный, умиротворенно-благостный и непримиримо-враждебный.
Словом, сегодня, как и тысячелетия назад, природа в Синджарской долине
по-прежнему ежеминутно и ежечасно воздействует на жизнь человека, его быт,
хозяйство, физическое состояние.
38
ГЛАВА 2. АРХЕОЛОГИ ЗА РАБОТОЙ
В одно русло дождями смыты
И грубые обжиги неолита,
И скорлупа милетских тонких ваз,
И позвонки каких-то прошлых рас,
Чей облик стерт, а имя позабыто...
М. Волошин, 1906 г.
СЛОЖНАЯ ПРОБЛЕМА
Еще каких-нибудь двадцать пять лет назад
все наши познания о предшественниках блестящей цивилизации шумеров на юге Месопотамии
(III тысячелетие до н.э.) ограничивались скудными находками с
нескольких едва раскопанных теллей: Эль-Убейд (V—IV тысячелетия до н.э.), Халаф (V тысячелетие
до н.э.), Хассуна (VI тысячелетие до н.э.) и Джармо (VII тысячелетие) — вот современные названия тех памятников, которые
дали впоследствии свои имена целым дописьменным, или доисторическим, культурам
древности. В действительности, их было так мало, что они похожи, скорее, на
крохотные островки, разделенные десятками и сотнями километров нетронутой
археологической целины.
Совершенно неясным оставались и такие
важные вопросы, как точное соотношение упомянутых дошумерских культур во
времени и пространстве, их взаимосвязи, наличие преемственности и т. д. Цепь
исторического развития в одном из ключевых районов древнего мира оказалась как
бы разорванной на части, а логическая связь между ее звеньями — утраченной. Что
же происходило на обширных пространствах междуречья Тигра и Евфрата до появления
шумерской цивилизации? Каковы истоки последней? — спрашивали друг друга
археологи разных стран и не находили ответа. Слишком мало еще имелось тогда
надежных научных фактов. Слишком мало еще раскопано было теллей, содержавших
слои этой ранней эпохи. И нет ничего удивительного в том, что именно
39
на изучении этих малоизвестных проблем
древнейшей истории Месопотамии и сосредоточили свои усилия российские исследователи.
На северо-западе Ирака, в девяти
километрах от городка Телль-Афар, в урочище Ярым-тепе, над ровной степной
гладью возвышалось сразу несколько теллей с остатками древних поселений. Три
из них, судя по лежащим прямо на поверхности черепкам глиняной посуды,
относились как раз ко времени существования самых ранних земледельческих
культур Ближнего Востока: хассунской (холм Ярым-тепе-1), халафской (холм
Ярым-тепе-2) и убейдской (холм Ярым-тепе-3). Холмы Ярым-тепе-1 и Ярым-тепе-2
стали в 1969— 1976 годах основными объектами работ нашей экспедиции.
Решено было раскопать их на всю глубину
культурного слоя и на максимально широкой площади. До сих пор памятники столь
отдаленной эпохи либо находили глубоко под землей, под мощными напластованиями
более поздних культур, либо копали с помощью узких траншей и шурфов, получая
вместо общей картины прошлого лишь отдельные, не связанные между собой
фрагменты. Это напоминает человека, который взялся судить о внутреннем убранстве
большой полутемной комнаты, заглянув в нее на мгновение сквозь замочную
скважину.
Иное дело, когда раскопки ведутся широкими
площадями. Такая методика позволяет с достаточной полнотой проследить, как на
месте изучаемого телля на протяжении веков сменяют друг друга глинобитные
земледельческие поселки. И объем получаемой при этом информации прямо
пропорционален огромному размаху работ. Правда, практическое выполнение такой
задачи — дело нелегкое. Достаточно сказать, что раскопки Ярым-тепе-1 и
Ярым-тепе-2 заняли у нас восемь полевых сезонов. Ведь первый холм и сейчас
имеет 100 метров в диаметре и пять метров высотой (а общая площадь древнего
поселка составляла около двух гектаров с культурным слоем толщиной шесть
метров). А второй холм, ныне наполовину размытый ручьем, достигал прежде
примерно 120 метров в диаметре (при высоте семь метров).
КАК КОПАЮТ В МЕСОПОТАМИИ
Элемент случайности, простого везения
по-прежнему играет немалую роль в жизни любого археолога, где бы он ни копал.
Но общий успех современных археологических экспедиций определяют
40
отнюдь не случайности, не отдельные
сенсационные находки или энтузиазм одиночек, а четкий и продуманный план
работы, верная методика, кропотливый повседневный труд большого коллектива
людей самых разных специальностей.
Процесс раскопок в Ираке имеет свои
специфические особенности. Месопотамия — классическая страна «глиняных»
культур и цивилизаций. На протяжении многих тысячелетий чуть ли не единственным
строительным материалом здесь была глина. Из высушенных на солнце сырцовых
кирпичей строили древние жители Двуречья и скромные жилища, и величественные
храмы, и пышные дворцы. Из глины делали посуду и статуэтки богов, грузила для
веретен (пряслица) и литейные формы, остроконечные пули для пращи и печати —
знаки собственности, даже серпы и топоры в некоторых районах Ирака изготовляли
в древности из глины, обожженной до твердости камня. На глиняных табличках
шумеры и вавилоняне записывали бессмертные строки своих поэм и легенд, сухие
хозяйственные отчеты и указы грозных царей.
Но глина — очень непрочный материал. За
считанные месяцы заброшенные глинобитные дома превращаются в бесформенные
оплывшие холмики, неотличимые по цвету и структуре от окружающей лёссовой
равнины. Почти в каждом месопотамском телле таких древних глинобитных домов не
один десяток. Слой за слоем уходят они в глубины холма, свидетельствуя о
неумолимом беге времени, смене веков, поколений, культур. Неподготовленному человеку
разобраться в хитросплетениях этой своеобразной земляной «летописи» нелегко. И
здесь приходят на помощь археологам большой практический опыт и интуиция
шургатцев.
Шургатцы — это профессиональные
рабочие-раскопщики из знаменитого арабского селения Шургат (Шеркат),
расположенного у высоких валов Ашшура, древней ассирийской столицы, в среднем
течении Тигра. Вот уже многие десятилетия (с конца XIX — начала XX века) почти все мужчины этого городка
добывают хлеб насущный, участвуя в раскопках многочисленных археологических
экспедиций, как местных, так и иностранных. Драгоценный опыт, бережно
передаваемый из поколения в поколение, постепенно дал шургатцам возможность
сделаться настоящими мастерами земляных работ. Каждый из них тонко «чувствует»
землю; по едва заметному оттенку в ее цвете или по плотности легко отличает
стены глинобитных древних построек от такой же глинистой почвы.
41
Обычно в нашей экспедиции в Ярым-тепе
таких мастеров имелось каждый сезон человек двенадцать — пятнадцать. Их
возглавлял бригадир — раис
(арабск.): наиболее
уважаемый и искусный раскопщик с большим опытом практической работы. Все эти
годы раисом у нас был Халаф Джасим — высокий, худощавый, дочерна загорелый
человек лет тридцати восьми — сорока, с жесткими коротко стрижеными волосами и
внимательными умными глазами. В юности, будучи еще рядовым шургатцем, он успел
поработать во многих зарубежных и иракских экспедициях. Но когда сам стал
раисом, наотрез отказался служить англичанам и западным немцам, видимо считая
непатриотичным работать с наследниками бывших колониальных держав. С появлением
советской экспедиции в 1969 году Халаф Джасим бессменно трудился только у нас,
хотя другие иностранные специалисты сулили ему куда большую зарплату, чем могли
дать мы. Вообще говоря, шургатцы во многом похожи на нас, археологов. И своей
фанатичной преданностью профессии раскопщика древностей, и тем, что большую
часть года они проводят вдали от родного дома, в экспедиции.
На каждого шургатца приходится, как
правило, четыре-пять местных рабочих — земленосов и лопатчиков, набираемых из
числа жителей окрестных деревушек и хуторов. Таким образом, общее их число
доходило до полусотни и больше.
Со стороны процесс работы на раскапываемом
телле выглядит несколько необычно. Шургатец, словно сапер на минном поле,
медленно выискивает в почве контуры стен древней глинобитной постройки,
отбрасывая назад просмотренную землю и откладывая замеченные в слое находки.
Его инструменты совершенно не похожи на наши: миниатюрная легкая кирочка — кезма на короткой, сантиметров сорок — пятьдесят, деревянной
тонкой рукоятке, треугольная тяпка с остро заточенными краями — мар, совок — чамча,
кисть для обметания пыли
— фирча и нож — сичин. Один из местных рабочих совковой лопатой насыпает эту землю в
мешки носильщикам, и те не спеша выносят ее за пределы раскопа, в отвал.
Шургатцы одеты обычно в широкие сатиновые шаровары или же в легкие
хлопчатобумажные брюки, куртки или пиджаки. Единственная экзотическая часть
одежды у них — куфия — арабский головной убор в виде широкого
платка в черную или красную клетку, которым в холод закутывают не только
голову, но и шею. Еще более необычное зрелище представляют собой земленосы-
42
туркманы. На головах у них в большинстве
случаев — те же куфии. Но зато остальная одежда являет собой причудливую смесь
западного и восточного стилей. На длинную, до пят, арабскую рубаху, — галабию, из легкой белой или светло-голубой ткани
они надевают некогда модные в Европе пиджаки из материала букле или короткие
пальто в крупную клетку, купленные по дешевой цене на базарных развалах. Ходят
они обычно босые или в пластиковых шлепанцах-сандалиях без пятки.
Двигаются землекопы размеренно и медленно,
но зато работают весь день. И в жару, и в холод тянутся чередой фигуры в
длинных, похожих на женские одеяниях с короткими наплечными мешками на
веревках, свисающими на грудь и живот.
В этой монотонной на вид земляной работе
есть свои приливы и отливы, свои беды и радости, наконец, свои маленькие
хитрости. Очень многое в четкой организации процесса раскопок и установлении
нормальной дружеской атмосферы на месте работ зависит от личности раиса, его
дипломатических способностей в урегулировании мелких и крупных конфликтов, то
и дело возникающих среди рабочих, его умения находить быстрый ответ на все
загадки земляной летописи древних теллей. Леонард Вулли, который почти полтора
десятка лет копал в пустыне Южного Ирака древний город Ур, не зря считал, что
пост раиса по своей важности для общего успеха дела стоит на втором месте после
начальника экспедиции. Он без тени улыбки называл хорошего бригадира
«драгоценным бриллиантом» и страшно гордился тем, что ему сразу же удалось
найти именно такого человека Не знаю, можно ли считать нас баловнями судьбы,
но с раисом нам тоже несказанно повезло. Халаф Джасим многие годы был надежной
опорой, на которой во многом покоились успехи нашей экспедиции в Ираке.
МОИ ЯРЫМСКИЕ УНИВЕРСИТЕТЫ
Когда в апреле 1970 года я впервые
оказался в экспедиционном лагере в Ярым-тепе, меня определили на работу на
телль номер два, на поселение халафской культуры. Первый сезон промчался
необычайно быстро, поскольку я провел в поле всего три недели. Все это время я
тщательно разбирал и анализировал превосходную халафскую керамику, сидя на
зеленом склоне холма и почти не заглядывая в раскоп, с его пугающей
неразберихой из глинобитных стен, зияющих ям, развалов печей и четких линий
бровок. Земля-
43
ные ребусы мне пришлось решать самому
только в следующем сезоне. Работавший на этом холме почти два года Николай
Бадер в 1971 году вдруг получил новый объект для раскопок — Телль-Сотто, в трех
с небольшим километрах западнее нашего лагеря, и, весьма довольный, он поспешил
сдать мне все дела. Ободряюще хлопнув меня своей тяжеленной ручищей по плечу,
так, что я невольно присел, он надавал мне кучу полезных советов и торжественно
вручил папку с чертежами. Передача объекта состоялась. «Не бойся, — крикнул он
уже из машины, — если что, шургатцы и Халаф помогут!»
Бадер уехал, а я остался посреди огромного
прямоугольного раскопа, врезанного в толщу овального глинистого холма: шесть
квадратов, на десять метров каждый, или 600 квадратных метров, да еще слой, как
минимум, метров семь глубиной. Здесь было над чем задуматься! Меня окружали
высокие, в три-четыре метра, борта раскопа. Они, как огромные хирургические
разрезы, обнажали внутренности древнего телля. В глазах буквально рябило от смешения
бесчисленных пластов и сооружений: горизонтальные и наклонные ленты глины
разного цвета и толщины — коричневые, зеленые, красные; золотисто-углистые
прослойки давно потухших очагов, пожаров и свалок; плотные геометрически четкие
силуэты стен глинобитных построек; овалы в кирпично-красном венце — следы
тануров (печей для выпечки хлеба) и технических печей. А взятое все вместе —
закодированная история одного безымянного поселка древних земледельцев
Синджарской долины, существовавшего непрерывно на протяжении 200—300 лет
где-то в середине 5-го тысячелетия до н. э.
Самое сложное в нашей работе — увязка всех
слоев и прослоек, видимых в стенках разрезов (бровок), с выявленными ранее древними
постройками, то есть сопоставление разрезов и планов раскапываемого поселения.
При этом очень важно установить, какие именно дома и хозяйственные сооружения
сосуществовали в тот или иной отрезок времени в пределах данного поселка. От
решения этого вопроса зависит и выяснение общего числа одновременно
функционировавших домов в Ярым-тепе-2, и выяснение числа его жителей.
Весь парадокс ситуации состоит в том, что,
раскапывая тот или иной археологический памятник, мы одновременно и уничтожаем
его. Поэтому главная цель полевой работы археолога — как можно
44
более тщательно и полно собрать и
зафиксировать все материалы и сведения об изучаемом объекте. Другая, не менее
важная задача — увязать воедино отдельные компоненты памятника во времени и в
пространстве. И в самом деле, мы на двух теллях (хассунском и халафском)
раскапываем древние поселения земледельцев Северной Месопотамии. Но поселение —
это очень сложный организм. Отдельные его составные части и комплексы (жилые и
хозяйственные постройки, общественные здания, ямы, печи и т. д.) существовали в
разное время, многократно перестраивались и разрушались. Поверхность такого
поселка также не была идеально ровной: в центре — она выше, по краям — ниже,
поскольку поселок почти всегда стоит на более древнем холме. Таким образом,
археолог, опираясь на планы и разрезы (профили) раскопа, должен выявить и
связать все одновременно существовавшие постройки в пределах исследуемой части
поселения. Обычно такие группы одновременно существовавших зданий или построек
называются в археологической практике строительным горизонтом. Выделение
строительных горизонтов — дело довольно трудное и требует мобилизации всего
материала и всей информации, получаемых с данного объекта.
Далеко не сразу научился делать это и я.
Потребовались месяцы и месяцы кропотливого труда, поисков и открытий, пока во
мне не появилась профессиональная уверенность в своих силах. Огромную помощь в
этих археологических университетах оказали мне и мои опытные товарищи по
экспедиции — Олег Большаков, Володя Башилов, Коля Бадер, шургатцы и наш
вездесущий раис — Халаф Джасим. Последний не только проводил большую часть
времени на нашем холме, но и старался предоставить в мое распоряжение самых
опытных и квалифицированных рабочих.
СЕКРЕТЫ ПРОФЕССИИ
На первых порах главным препятствием для
практического общения с шургатцами было незнание арабского языка. Зная довольно
прилично английский язык, я твердо усвоил, что это — средство международного
общения и его уж наверняка знает за границей каждый. Однако попытка объясниться
с гордыми жителями Шургата на языке Шекспира и Диккенса сразу же решительно
провалилась, а я извлек из своей неудачи полезный урок: для нормальной работы
надо учить арабский, и как можно быстрее. Реализовать свои планы мне довелось
довольно скоро. Перед отъездом на роди-
45
ну я купил в одной из книжных лавок
Багдада очень полезную, как показал мой последующий опыт, книгу с длинным и
повелительным названием: «Говорите на иракском диалекте арабского языка!»
Книга была английская. Все арабские слова были написаны английскими буквами,
имели английскую транскрипцию и английский же перевод. Естественно, что в
подобной передаче сложнейшего арабского произношения многое терялось или
искажалось до неузнаваемости. И первое время следующего полевого сезона я выступал
на раскопе с сольными концертами, пытаясь произносить по-арабски вычитанные в
своей волшебной книге пространные сентенции о погоде, самочувствии, еде и т. д.
и т.п. Обычным ответом на такие выступления был гомерический хохот всех
присутствующих — и арабов-шургатцев, и туркманов. Узнавая в моих четко
выговариваемых фразах какие-то обрывки знакомых слов и понятий, они буквально
корчились от смеха, театрально взмахивая руками и утирая выступавшую слезу
широким рукавом пиджака или куртки.
Вдоволь насмеявшись, шургатцы начали мое
обучение. Медленно, по несколько раз произнося каждое слово, они терпеливо ожидали,
пока я запишу вновь узнанные слова и их правильное произношение в свой полевой
дневничок. И дело понемногу пошло. Теперь часто, когда мне требовалось узнать
на раскопе какой-либо нужный термин, я подходил к данному объекту, решительно
тыкал в него перстом указующим и спрашивал стоявшего поблизости рабочего:
«Шину азэ?» («Что это?» — искаженное арабск). И тот охотно произносил столь
необходимое мне слово, которое я немедленно брал на карандаш. К исходу своего
второго сезона пребывания в Ярым-тепе я довольно бойко заговорил по-арабски,
причем свои языковые познания мне довелось не без успеха применять и за
пределами раскопа: в багдадских и мосульских харчевнях, в магазинах и на
базарах. В дальнейшем я настолько уверовал в свои лингвистические познания, что
не только себя, но и товарищей по экспедиции убедил в этом «несомненном», на
мой взгляд, факте. Во всяком случае меня почти официально признали «лучшим знатоком
арабского» среди советских археологов в Ираке... конечно, после нашего
уважаемого ученого-арабиста из ленинградского Института востоковедения
Академии наук СССР — Олега Георгиевича Большакова. Я буквально упивался своей
славой, но, не желая уж слишком выделяться среди других сотрудников экспедиции,
46
скромно потупившись, обычно прибавлял для
соблюдения необходимого равновесия: «Но зато читать по-арабски я не могу. Письменность
у них больно сложная!»
Если говорить серьезно, то во многом
успехи нашей работы в Синджарской долине определились наличием широких контактов
с местным населением. Олег Большаков — блестящий знаток разговорного арабского
языка (вернее, его иракского диалекта). Начальник нашей экспедиции — Рауф
Мунчаев — дагестанец по национальности, он свободно говорит по-тюркски и
поэтому легко общался как с жителями окрестных кишлаков, так и с тюркоязычными
горожанами Телль-Афара и Мосула.
У каждой профессии есть какая-то
характерная черта или, как иногда говорят: «свой спутник». Пожарный повсюду
следит за соблюдением правил обращения с огнем. Медик изо всех сил насаждает
вокруг себя чистоту и стерильность. Археолог же с завидным постоянством
стремится «привязать» попавшую ему в руки древнюю вещь к определенному
времени. Вопросы хронологии, точный возраст той или иной находки стали для него
главным условием, обеспечивающим успех всей дальнейшей работы. Каждый предмет,
каждая вещь должны иметь свой паспорт, отвечающий на вопросы, откуда происходит
данная находка и к какому времени она относится. Но чтобы заполнить
соответствующие параграфы этого своеобразного документа, нужно потратить немало
времени и сил.
В археологической практике различают
хронологию относительную и абсолютную. Первая призвана определить последовательность
бытования тех или иных находок, то есть решить, что было раньше, а что позже.
Вторая прямо устанавливает более или менее точный возраст предмета.
Относительная хронология основана прежде всего на стратиграфии, то есть на
описании последовательности залегания слоев земли с остатками былой человеческой
деятельности. Толстый слой мусора на месте древних и долго существовавших
поселений напоминает слоеный пирог, который вместо ножа разрезают лопаты
археологов. Чем ниже находится в толще земли та или иная вещь, тем она,
следовательно, старше по возрасту. Другой, чисто археологический метод,
использующийся для этих целей, — типология, или составление последовательных
рядов, отражающих развитие определенных типов вещей во времени и пространстве,
от самых простых до самых сложных форм. Абсолютная хронология прежде целиком
строилась на весьма туман-
47
ных сведениях письменных источников.
Только появление в начале 50-годов радиоуглеродного метода датировки древних
объектов (метод С14 ) изменило ситуацию. Физики великодушно протянули руку
помощи археологам. И известная до сих пор граница ранней истории человечества
стремительно покатилась вниз — к времени верхнего палеолита.
СИНДЖАРСКИЕ ВСТРЕЧИ
Работа, бесспорно, занимала основную часть
нашего времени. Но думать, будто мы только и делали, что сидели на своих раскопах,
чертили длинные полотнища чертежей на миллиметровой бумаге и раскладывали на
склонах теллей древние черепки для сортировки, — значит глубоко заблуждаться.
Повседневная жизнь постоянно и властно вторгалась и в наш археологический
заповедник. Вокруг нас, на различном удалении, располагалось несколько
глинобитных деревушек: Кызыл-Махраб, Кызыл-Куйюк, Хорабджаш. Для удобства
некоторые из них мы называли по именам наиболее выдающихся (конечно, с нашей
точки зрения) их жителей — хутор
Хасана (по имени нашего
рабочего Хасана) или хутор
Мудамина (по имени
нашего сторожа Мухаммеда Эмина)... До ближайшего селения от лагеря экспедиции
было километра полтора. Особенно красиво выглядела округа Ярым-тепе по вечерам,
когда темнело и во всех окрестных селениях загорались огни люксов — специальных
керосиновых ламп с очень ярким светом — или электрических лампочек. Короткие и
длинные — в зависимости от размеров селения — цепочки огней соперничали по
яркости с блеском крупных южных звезд. Но все это призрачное свечение не шло
ни в какое сравнение с мощной иллюминацией ночного Телль-Афара, заполняющей
почти целиком восточную часть горизонта.
Стоит ли удивляться, что наше появление в Ярым-тепе
стало для местных жителей настоящей сенсацией. Здесь было и здоровое
любопытство аборигенов к экзотичным иностранцам с далекого Севера, и вполне
практический расчет — нельзя ли подзаработать так или иначе на этих странных
пришельцах, например что-нибудь продать. Хорошей работы не было, а крестьяне
очень нуждались в деньгах. Поэтому за сравнительно небольшую (по нашим представлениям)
плату они охотно шли к нам на раскопки. Еще бы: и от дома недалеко, и работа не
такая уж трудная, и деньги неплохие за два месяца можно получить.
48
Надо сказать, что в большинстве своем местные
туркманы жили небогато: голодать не голодали, но и достатка особого не имели.
Они были мелкими землевладельцами. В каждой деревушке обитала одна или
несколько больших родственных семей. Мужчины — главы семейных пар — владели
наделами земли, являвшимися почти единственным источником существования для них
и их домочадцев. Обычно кто-нибудь из родственников побогаче имел в селении
свою машину (полугрузовой пикап, или грузовик, или же трактор). И весь
сельскохозяйственный цикл выглядел здесь до удивления просто. Владелец надела
с зимы, с начала сезона дождей, договаривался с владельцем трактора о пахоте и
севе, обещая отдать за работу столько-то мешков пшеницы или ячменя. К чести
местных «механизаторов», свои обязанности они выполняли очень умело и споро,
или, как пишут в наших газетах, проводили пахоту «в предельно сжатые сроки».
Дальше крестьянин взывал к милости Аллаха, моля его ниспослать на поля дождь и
вовремя, и в нужном количестве. Та часть синджарской степи, которая прилегает к
предгорьям, обычно получает зимой и весной столько естественных осадков,
сколько необходимо для сбора приличного урожая зерновых. Правда, раз в
несколько лет случается засуха, все посевы выгорают и собирать практически
нечего. Жатву здесь также проводят обычно нанятые на стороне люди на своих
комбайнах и машинах, получая свою долю урожая. Если год удачный и зерна получено
много, владелец надела, расплатившись с долгами и оставив себе необходимые
запасы, может продать остальное в городе и заработать немалые деньги.
Обычно же крестьянин выполняет хозяйственные
работы по дому, ходит на заработки на сторону, занимается заготовкой дров,
выпасом скота, огородничеством (с помощью устройства простейших арыков,
отведенных от ближайшего ручья) и т.д. Но основная тяжесть домашних забот
ложится на плечи женщины: здесь и ежедневное приготовление пищи (особенно
трудоемкий процесс — выпечка лепешек-чуреков), и стирка, и уход за детьми.
Семьи, как правило, многодетные: в каждой шесть, восемь и даже десять детей.
Поэтому уже к тридцати — тридцати пяти годам женщина, обремененная
многочисленным потомством и тяжелым физическим трудом, выглядит настоящей
старухой. По мусульманским обычаям, замужние женщины не должны появляться на
виду у чужих мужчин, а тем более разговаривать с ними. Девочки-
49
туркманки более свободны. Их можно часто
встретить на деревенских улицах. Одетые в яркие платья и узкие длинные штаны
броских расцветок, часто с золотым шитьем и тесьмой, они выглядят очень
нарядными. Мужчины, дочерна загорелые и поджарые, имеют весьма представительный
вид. Среди них много людей с русыми волосами и голубыми глазами.
Как я уже говорил, у нас сложились
прекрасные взаимоотношения с местными туркманами. Важным посредническим звеном
между нами — советскими археологами и местным населением — выступали иракские
инспекторы (один, реже — два), которых на каждый полевой сезон направлял нам
Директорат древностей Ирака. В задачи инспектора входило прежде всего оказание
нам помощи во всех аспектах нашей научной деятельности в стране. Другая, не
менее важная цель заключалась в том, чтобы следить за тем, насколько строго
соблюдаем мы правила ведения раскопок, установленные для иностранцев. Обычно
после первых же недель совместной экспедиционной жизни мы легко находили с
ними общий язык, а часто и становились добрыми друзьями. Я хочу с благодарностью
вспомнить здесь имена таких иракских инспекторов, как Исмаил Хаджара, Зухейр
Раджаб, Ясин Рашид, Саллах Сальман аль-Гумури, Музахим Махмуд, Джорджисс
Мухаммад и Сабах Аббуд. Они были нам хорошими помощниками, и, я думаю, что от
нас они почерпнули тоже немало полезного.
Каждую свободную минуту, каждый выходной
день мы использовали для поездок по Синджарской долине, совмещая нашу природную
любознательность с профессиональными интересами — необходимостью выявить все
памятники древности вокруг Ярым-тепе. За эти годы мне довелось увидеть много
интересного. Но я расскажу лишь о двух наиболее ярких, на мой взгляд, эпизодах
— о поездке к бедуинам в Абу-Сенам и о посещении езидского городка Синджар.
В ГОСТЯХ У БЕДУИНОВ
Хмурым апрельским утром 1979 года мы
сидели в лаборатории нашей экспедиционной базы и занимались каждый своим делом:
кто доделывал незаконченный чертеж, кто зарисовывал в журнал описей новые
находки, кто читал книгу. Была джума (пятница) — в мусульманских странах
нерабочий, праздничный день. Из-за ненастья наши планы поехать куда-нибудь
подальше на экскурсию
50
явно откладывались, и мы без особого
энтузиазма приступили к ликвидации изрядно накопившихся «хвостов» — не
сделанной за недостатком времени старой работы.
Но часам к двенадцати дня дождь
прекратился, тучи рассеялись, и пробившееся сквозь их серую пелену жаркое
солнце принялось прилежно выпаривать с земли избытки влаги. Вдруг за окном нашего
глинобитного дома мягко пророкотал автомобильный мотор и требовательно рявкнул
голосистый клаксон. Нежданные гости? Кто это решился ехать в грязь и дождь в
нашу ярымскую глушь? Через мгновение мы высыпали за дверь и увидели солидного
круглолицего господина в строгом черном костюме и белой рубашке с галстуком.
Да это же наш старый знакомый и мой благодетель — доктор Мохаммед Такхи, житель
Телль-Афара и главный врач местной больницы! Именно он помог мне благополучно
выпутаться из одной неприятной истории в первый год моего пребывания в Ираке.
Тогда, после благодатного климата Европейской России, я был еще совсем не готов
к встрече с тропиками Синджарской долины. Неосторожно искупавшись в жаркий
день в холодной воде Абры, я одновременно стал жертвой и простуды, и
желудочной инфекции. Температура быстро перевалила за 39 градусов. Сердце ныло
и стучало, как перегретый автомобильный мотор. Да и сама окружающая обстановка
отнюдь не улучшала настроения: вездесущая пыль, покрывала лицо, кровать и
спальный мешок. Она просачивалась внутрь палатки через хлопающий брезентовый
полог оттуда, из раскаленного знойного дня... Все это вызвало у меня тогда
чувство такой беспомощности и тоски, какого я еще никогда не испытывал.
«Видимо, дело совсем худо», — думал я про себя, мысленно прощаясь навсегда и с
далекой родиной, и с любимой семьей. Потом мне не раз приходилось видеть, как
молодые и здоровые мужчины, впервые попадавшие на больничную койку, легко поддавались
унынию и мгновенно превращались в беспомощных и капризных детей. Нечто подобное
на тридцать третьем году жизни произошло и со мной. Не знаю, то ли
действительно я был совсем нехорош, то ли вид мой казался таким жалким, но Рауф
Магомедович — человек крайне сдержанный и терпеливый — вдруг поспешил в
близлежащий Телль-Афар и привез с собой доктора Такхи
Он попросил меня раздеться до пояса,
внимательно прослушал, осмотрел, затем повернул на живот и уверенной и твердой
рукой ввел мне шприцем в мягкое место добрую порцию пенициллина и
51
укрепляющих витаминов. Произведя это
действие, он, как принято на Востоке, произнес заветные слова: «Алла керим»
(«Аллах милостив») и что-то еще, чего я не расслышал. Мои товарищи, под разными
предлогами оставшиеся в палатке, с интересом наблюдали за происходящим. И надо
сказать, укол доктора Такхи оказался для меня поистине чудодейственным.
Температура сразу упала, меня прошиб обильный пот, и вскоре я глубоко уснул.
Аналогичная процедура проделывалась еще дважды, для чего врачу ежедневно
приходилось пылить по степи добрый десяток километров от города до Ярым-тепе и
столько же обратно. Но зато через три дня я был абсолютно здоров, а доктор
Такхи в глазах всех членов экспедиции стал как бы моим крестным отцом.
Об этом незначительном эпизоде было
упомянуто в заметке о работах советских археологов в Ираке, опубликованной в
«Правде». Вырезку из нашей газеты мы торжественно вручили на следующий год
врачу, и он повесил ее под стеклом на стену своего приемного кабинета в
Телль-Афаре. С тех пор он ежегодно посещал наш лагерь, но уже скорее как
турист, с познавательными целями — посмотреть раскопки и узнать новости.
Однако, на этот раз доктор Такхи приехал в
Ярым-тепе совсем с другой целью. Он торжественно пригласил всех членов
экспедиции на праздничный обед в селение Абу-Сенам, расположенное километрах в
сорока к юго-западу от лагеря, в самом сердце Синджарской степи — Эль-Джезиры.
Пиршество, как потом выяснилось, давал глава местного арабского племени в честь
доктора Такхи, успешно вылечившего от какой-то опасной болезни его племянника.
Возможность побывать в гостях у бедуинов, хотя и испытавших на себе могучее
влияние современной цивилизации, была слишком заманчивой, и мы без колебаний
согласились.
Взревели моторы автомашин, и вот мы уже в
пути. Впереди, на элегантном лимузине "Вольво", торжественно
восседали доктор Такхи и наше руководство — Рауф Магомедович Мунчаев, Николай
Яковлевич Мерперт и азербайджанский археолог Идеал Нариманов. А сзади, на
некотором отдалении, бойко пылил по степи наш старенький джип с гордым именем Алгабас (идущий впереди — тюрк.), в котором
теснились дохтуры — Олег Большаков, Коля Бадер, Володя
Башилов, Андрей Куза и я. За рулем, как обычно, сидел Миша в своем неизменном
стареньком берете, когда-то темно-синем, а теперь выгоревшим под иракским
солнцем почти до
52
белизны.
Ярым-тепе и экспедиционный лагерь вскоре
исчезли, скрытые клубами густой лёссовой пыли. Едем по раздольной, ровной как
стол степи, кое-где покрытой редкими кустиками травы или распаханной и
засеянной ячменем и пшеницей. Душно. На зубах скрипит песок. Глаза и рты
забиты пылью, так что и говорить ни о чем не хочется. Пересекаем сухое,
довольно широкое русло ручья, и опять монотонное движение по голой равнине.
Абу-Сенам оказался довольно крупным
селением, состоящим из глинобитных хижин и черных шерстяных шатров. Живут в нем
арабы-бедуины, большую часть года кочующие по горам и долам со стадами своих
овец. Машины подъехали к довольно внушительному каменному дому и остановились.
У порога нас встретил шейх местного племени Ахмет — круглолицый и упитанный
араб в полном парадном костюме — белоснежной тонкой куфии и черном, расшитым
золотым галуном плаще. Но главным действующим лицом оказался его брат — Али,
стройный, с живыми карими глазами, лет тридцати пяти. Именно он устраивал для
нас пиршество, и именно его сына успешно вылечил доктор Такхи. Вокруг них толпилось
множество других людей, видимо родственников и близких, а то и просто
любопытствующих односельчан.
После довольно продолжительных, как это
принято на Востоке, приветствий, нас ввели в большую прямоугольную, но
совершенно пустую комнату. Правда, вдоль стен с трех сторон были положены
ковры, кошмы, циновки и низкие ковровые подушечки — сиденья для гостей и
хозяев. Кое-как разместившись на этих непривычных для нас «стульях», мы стали с
любопытством осматриваться вокруг. Справа у входа в помещение стояла низкая и
вполне современная на вид плита, питаемая толстым газовым баллоном. Возле нее,
сидя на корточках, священнодействовал араб в красной клетчатой куфии и в
строгом темном костюме смешанного стиля — вполне европейском пиджаке и юбке до
пят с разрезом на боку. Ему помогал быстроглазый шустрый мальчишка лет десяти —
двенадцати. Кофейщик — кажется, его звали Камил — ловко манипулировал
большими и малыми металлическими кофейниками, громко, но мелодично гремел
огромным, с полметра длиной, медным пестом в медной же ступке, размалывая
только что поджаренные кофейные зерна, убавлял и прибавлял язычки пламени в
газовых горелках. Вот он поставил на огонь кофейник с водой и принялся
53
еще усерднее звенеть пестом. Когда вода
закипела, Камил осторожно насыпал туда молотый кофе, помешал его деревянной
лопаточкой и снова поставил кофейник на огонь. Он дал кофейнику закипеть три
раза. На завершающей стадии сложного кофейного ритуала он добавил в сосуд
кардамон.
Наконец, все было готово, и нас поочередно
стали обносить кофе. Подают его в небольшой фарфоровой чашке без ручки и наливают
чуть-чуть, лишь на донышке. Арабский кофе приготовляется без сахара. Это —
черная пахучая жидкость необычайной крепости, и воздействие ее на весь
организм ощущаешь довольно быстро: появляется какая-то легкость и
просветленность, сразу исчезают усталость и головная боль. Кофе, согласно
бедуинским традициям, следует пить двумя-тремя глотками и не более трех
чашечек.
Тем временем какие-то шустрые подростки
под руководством мужчин застелили пол в центре большими пестрыми клеенками и
поставили возле каждого гостя тарелки и стаканы, положили вилки и ложки.
Стаканы предназначались отнюдь не для вина, а для холодной воды и лебена — кислого овечьего молока, разбавленного
водой. Бедуины, как, впрочем, и большинство иракских крестьян, не употребляют
алкоголя, считая питье крепких напитков грехом. Затем на нашем своеобразном
столе появляются глубокие чашки и блюда с салатом из огурцов (хьяр) и помидоров (томато), кресс-салат (хасс), зеленый лук, плоские лепешки и различные
острые подливки и приправы. Наконец, в дом торжественно вносится огромное
плоское алюминиевое блюдо с горой отварного риса, обильно приправленного
бараньим жиром, изюмом и специями. Поверх риса — разрубленная на куски туша
целиком сваренного в котле молодого барашка. Первые, самые лакомые куски хозяин
распределяет среди гостей. Конечно, можно есть и с помощью вилки и ложки. Но
местный обычай требует, чтобы рис и мясо брали руками (вернее, только правой
рукой) и щепотью отправляли в рот.
Далее, согласно ритуалу, свою долю
получают наиболее уважаемые из местных мужей. Остатки риса и мяса отдают
мальчишкам. Прием завершается чаепитием: в маленькие стаканчики (типа, наших
стопок) из прозрачного стекла кладется ложка песку, наливается крепчайшей
заварки чай и добавляется капля крутого кипятка. Очень сладко и крепко. Потом
мы моем руки с мылом; один мальчик усердно поливает нам из резного медного
кувшина над таким же тазом, а другой стоит наготове с пестрым полотенцем.
54
ПОКЛОННИКИ САТАНЫ
Ближе к середине полевого сезона, когда
однообразная и тяжелая работа на раскопе порядком надоедала и становилась не в
радость, мы с нетерпением ждали очередной джумы, чтобы отправиться в какую-нибудь интересную поездку по окрестным
градам и весям. Один из самых любимых наших маршрутов почти ежегодно пролегал в
Синджар, небольшой городок близ иракско-сирийской границы, примерно в полусотне
километрах к западу от лагеря. Это странное, на первый взгляд, постоянство объяснялось
двумя причинами, живописностью и яркостью облика города и тем, что там жили
поклонники сатаны — таинственные езиды. Срабатывал здесь, бесспорно, принцип
контраста. Всего за час ты попадал из плоской степной страны глиняных
цивилизаций в холмистую страну камня. Здесь все другое, а потому особенно
притягательное — внешний облик жителей, дома, рельеф местности.
Город причудливо раскинулся по склонам
предгорий Синджарского хребта, возле небольшой, но быстрой горной речки,
берега которой утопают в зелени многочисленных садов. Дома в Синджаре — это
настоящие крепости в миниатюре. Они сложены из валунов и глыб дикого камня,
скрепленного цементным раствором, и производят весьма внушительное впечатление.
Узкие окна, напоминающие бойницы, обращены обычно во двор. На улицу выходят
лишь глухие каменные стены и накрепко закрытые железные ворота. Здесь живут
курды, арабы, армяне. Среди жителей города есть мусульмане и христиане. Немало
и последователей секты езидов. Интересно, что на воротах у христиан всегда
изображены кресты. Около двух тысячелетий назад Синджар был важным опорным
пунктом римлян в борьбе с парфянами за обладание Месопотамией. На высокой
горе, господствующей над городом, до сих пор сохранились остатки мощной
римской крепости — основания нескольких круглых башен и часть крепостной
стены. Они сложены из прямоугольных, хорошо отесанных блоков желтоватого камня.
Местные жители использовали этот
прекрасный строительный материал и возвели себе высокий дом-замок прямо на
фундаменте одной из римских башен. Увидев у нас в руках фотоаппараты, вездесущие
мальчишки пригласили нас подняться для съемок на верхний этаж этого необычного
дома-башни. Вид оттуда на город действительно открывался изумительный:
серебристая лента норовистой речки в зеленой оправе садов, плоские крыши
многочис-
55
ленных жилых зданий, кирпичный минарет XII века. На вершине другой горы, замыкающей панораму Синджара с
северо-востока, виднелся ребристый купол мавзолея какого-то почитаемого езидского
святого.
Через весь город с запада на восток
протянулась довольно широкая центральная улица, по обеим сторонам которой
расположены магазины, лавки, харчевни, чайные и пекарни. Это — средоточие
хозяйственной и культурной жизни Синджара. Здесь можно купить все необходимое,
посидеть за чашечкой кофе или чая, обменяться новостями. В первый же наш приезд
в живописной толпе синджарцев мое внимание привлекли усатые и бородатые люди,
с тонкими длинными косичками нестриженных волос, одетые довольно необычно. В
апрельскую жару на них были войлочные или меховые шапки, жилеты из овчины
мехом внутрь, а то и тонкие овчинные полушубки — дубленки желто-лимонного,
зеленого и коричневого цветов. Мои попытки сфотографировать кого-либо из них
чуть не кончились для меня бедой: они отворачивались, закрывали лицо, а один
седой здоровяк попытался даже рукоятью кнута разбить объектив моего
фотоаппарата. Но неожиданно помог случай. Появление группы иностранцев в такой
провинциальной глуши, да еще вблизи границы, не могло не остаться незамеченным,
и вскоре возле нас возникла фигура человека в штатском. Довольно вежливо
попросив наши документы, представитель местной службы безопасности тщательно
изучил их и, убедившись в нашей благонадежности, сам напросился к нам в гиды —
и ему спокойнее, и нам в «этом езидском гнезде» безопаснее. Узнав о моих
затруднениях с фотографированием, он тут же остановил ехавшего мимо верхом на
ослике старика-езида и что-то повелительно сказал ему. Старичок покорно слез с
осла и терпеливо стоял несколько минут, пока мы его фотографировали.
Позднее, приезжая в Синджар, мы уже не
сталкивались с подобными проблемами. Бродя по крутым и узким улочкам городка,
мы забирались в самые глухие уголки, разговаривали с людьми и фотографировали
их по взаимному согласию. В Синджаре меня особенно поражало то, как далекое
прошлое причудливо, но органично вписывалось в современную жизнь. Сидя в
чайхане на берегу речки под тенистыми кущами деревьев, я вдруг с удивлением
обнаруживал, что вода выбивается из-под типично римской полукруглой арки,
аккуратно сложенной из уже знакомых нам прямо-
56
угольных желтых квадров. Да и в самом
городе многие дома стояли на фундаментах римских построек или были сложены из
тесаного римского камня. История живет здесь бок о бок с сегодняшним днем.
Местные кладоискатели нередко находят в Синджаре гробницы римской эпохи, и
тогда в местных лавках появляются (конечно же из-под полы) диковинные ювелирные
украшения и россыпи золотых и серебряных монет с рельефными профилями античных
императоров. Но конечно, основной колорит городу придают езиды. Кто же они
такие?
Кроме мусульман и христиан, пишет
советский востоковед О.Г. Герасимов, в этом района Ирака живут представители
таинственной секты езидов. О происхождении этой секты нет достоверных
сведений. В своих религиозных представлениях езиды соединили различные элементы
зороастризма, распространенного в древнем Иране, иудаизма, несторианства,
ислама и других вероучений. Верование езидов исходит из идеи двух начал при
сотворении мира
— добра и зла, света и тьмы. Они верят в бога
— носителя добра
— и в сатану — духа отрицания, Мелек-Тауза. Последний выступает в образе павлина и
ревностно следит за выполнением предписанных этой религией норм поведения.
Езидам следует добиваться благосклонности сатаны. Они поклоняются изображению
павлина, во время религиозных процессий носят его медную статуэтку, курят
перед ней благовония, жертвуют золотые и серебряные вещи, но не произносят
вслух его имени, слова шайтан
или иного созвучного
слова...
Езиды не едят мясо петуха, ибо он похож на
павлина, рыбу, чтобы «не разгневать Соломона», салат, под каждый листок которого
«навсегда проник дьявол», свинину, мясо газели. Езиды отпускают длинные
волосы, которые заплетают в косицы, а на голову надевают войлочные
конусообразные колпаки (или кожаные шапки из овчины мехом внутрь). Они
совершают паломничество к могилам своих святых шейхов, постятся лишь три дня в
декабре, причем в каждый день поста при молитве обращаются лицом к восходящему
солнцу...
О происхождении названия этой секты
существует несколько мнений. Езиды называют себя дасини. Это слово созвучно названию горы Дасен,
находящейся на турецкой территории, на стыке границ Ирака, Ирана и Турции. Они
говорят на курдском языке, но среди них встречаются люди разных физических
типов. Одни уче-
57
ные считают, что название секты происходит
от слова яздан, означающего на персидском языке и ряде
диалектов курдского языка Бог. Впервые о езидах упоминают арабские историки XII века. Они сообщают, что ранее эта секта называлась Адавия, по имени ее основателя шейха Ади
ибн-Мусафира, умершего в 1161 году. Другие связывают происхождение названия
секты с именем омейядского халифа Язида ибн-Муавии.
Общая численность езидов — свыше 150 тысяч
человек. В основном они живут в Ираке и Турции. Иракские езиды населяют
главным образом отдаленные горные районы провинции Мосул. Один из центров,
вокруг которых группируются их деревни, — гора Маклуб. Здесь, в Айн-Сифни,
живет их духовный глава — мир.
Неподалеку от Айн-Сифни
находится могила шейха Ади и его первых последователей. Еще одно место
концентрации езидов — горы Синджара.
То, что езиды забрались далеко в горы, не
вызывает удивления. Их преследовали аббасидские халифы и притесняли турки, не
разрешавшие выполнять им религиозные обряды, так как в основе вероучения
езидов не лежит Священное писание, признаваемое мусульманами, христианами и
иудеями.
В первую пятницу нового года устраиваются
религиозные игрища — таввафи.
В них принимают участие и
мусульмане, и христиане. Таввафи продолжаются целый месяц. Накануне праздника,
в четверг вечером, мужчины и женщины, старики и дети собираются на площади.
Ночью они выполняют свои традиционные обряды, а рано утром едят нарису — приготовленную в огромных котлах
пшеничную кашу с мясом и жиром.
В пятницу утром собираются музыканты. Они
играют на тонких деревянных дудках, бубнах и барабанах. Музыкантов одаривают
деньгами, а для пущей бодрости подносят им водку — араку в неглубоких медных
пиалах. Когда они пьют, пахучая водка стекает по их длинным усам и бородам.
Музыканты стоят в центре круга, а мужчины
в белых куфиях, в расширяющихся книзу шароварах и войлочных жилетках танцуют с
женщинами, взявшись за руки. Женщины езидов очень красивы, особенно когда
танцуют на празднике. Стройные, гибкие, закутанные в тонкую белую ткань,
расшитую бусинками, они напоминают огромных игрушечных кукол, плавно
двигающихся по кругу. Танцы продолжаются около трех часов, затем мужчины
вскакивают на
58
коней и, стреляя в воздух из ружей,
открывают скачки. Далее вновь начинаются танцы, на которых обязательно
присутствуют жена и другие члены семьи мира.
Таков он, маленький городок, прилепившийся
к горам на границе двух стран и живущий, по сути дела, в собственном времени,
весьма далеком от наших бурных дней.
59
ГЛАВА 3. ЯРЫМ-ТЕПЕ-2: ПОИСКИ И ОТКРЫТИЯ
...Посмотри, как быстро в жизни
Все забвенье поглощает!
Блекнут славные преданья,
Блекнут подвиги героев...
Генри У. Лонгфелло
ДВА ШЕДЕВРА
Современные археологи всегда работают в
поле по строго определенному плану, и конечно же они могут предугадать в
известных пределах общий характер своих будущих находок. Однако Его Величество
Случай, простое везение, невозможно не учитывать. Иные археологи и десять, и
двадцать лет ищут в земле материальное подтверждение своим научным гипотезам и
проходят буквально в пяти сантиметрах от желанной находки. С другой стороны,
очень часто какое-нибудь случайное открытие вызывает коренные перемены во всей
сложившейся системе взглядов на прошлое. Именно о таком случайном открытии и
пойдет ниже речь. Это произошло в апреле 1976 года на халафском телле
Ярым-тепе-2.
Весна того года была на северо-западе
Ирака холодной и хмурой. Частые грозы и ливни сильно мешали нормальному
ведению земляных работ. В глубоких провалах раскопов скапливалась дождевая
вода, раскисали и рушились глинобитные стены только что вскрытых шургатцами
древних построек. И тем не менее почти каждый день исследований в Ярым-тепе-2
приносил новые интересные открытия.
Бесспорно, основу наших находок составляют
массовые и, на первый взгляд, маловыразительные материалы. Это тысячи и тысячи
обломков древней глиняной посуды, орудия труда из кости и камня, остатки жилищ.
Именно они дают нам столь необходимую информацию о давно ушедшей жизни — безымянных
бесписьмен-
60
ных племенах и культурах, затерявшихся в
тысячелетних лабиринтах истории. Но где-то в глубине души каждый археолог,
выполняя свою повседневную и столь нужную работу, мечтает о какой-то необычной
и яркой находке, терпеливо ждет своего заветного часа. И такой звездный час
иногда действительно наступает.
День 11 апреля начался как обычно. С утра
было солнечно и ветрено. В северной стороне горизонта над горами собирались темные
дождевые тучи. Но на нашем халафском телле работа явно спорилась. Шургатцы
размеренно долбили остроносыми кирочками — кезмами плотную глинистую землю
культурного слоя, носильщики тут же уносили ее за пределы холма. Годами
отлаженный механизм ярымских раскопок действовал ровно и слаженно, и, дав
рабочим необходимые указания, я решил отправиться на разборочную площадку для
просмотра и упаковки ранее найденной керамики.
И вдруг часов в десять утра ко мне с
несвойственной ему резвостью примчался старик Мухаммед — один из наших
рабочих-шургатцев. Он возбужденно и громко повторял две короткие арабские
фразы: «Аку, куллиш! (Есть, целая!), Могаддес алиха! (Священная богиня!)». Я ничего не мог понять. Может быть, в раскопе стряслось
какое-нибудь несчастье — травма, змея, скорпион или другая напасть? Чего-чего,
а этой экзотики в Ярыме хватало с избытком. Быстро спустившись вниз, я увидел
среди столпившихся рабочих нашего уважаемого раиса — Халафа Джасима, который,
стоя на коленях, что-то лихорадочно выбирал из земли и бережно складывал на
кусок фанеры, служившей мне планшетом для чертежей. Лишь подойдя к нему на
несколько шагов, я разглядел обломки древней терракоты — фигурный глиняный
сосуд-флакон необычайно тонкой работы и прекрасного обжига. «Он — целый!» —
радостно объявил мне Халиф, имея в виду, что, хотя сосуд и раздавлен толщей
земли, он легко собирается, поскольку все его части в наличии. До нашей
экспедиционной лаборатории от раскопа было рукой подать, и вскоре флакон,
вымытый, высушенный и склеенный, предстал перед нами во всей своей красе.
Он был сделан в виде фигуры женщины —
богини-матери древних земледельцев Синджарской долины. Головы практически нет —
ее заменяет узкое горло флакона. Но вся фигура богини передана живо и
реалистично. Богиня показана в обычной для такого рода изображений позе —
поддерживающей руками снизу свои
61
груди (символ плодородия). Темно-коричневой,
почти черной блестящей краской, великолепно сохранившейся за прошедшие шестьдесят
с лишним веков, по светло-желтому фону нарисованы браслеты на руках,
татуировка, длинные волнистые волосы. Общая высота флакона — 25 сантиметров.
Он стоит на круглой плоской подставке.
Вместе с богиней лежали и другие
интересные предметы — резная каменная печать, каменная чаша, глиняный
расписной сосудик. Все они, включая и сам флакон, были намеренно разбиты еще в
древности. Затем их поместили в специально выкопанную небольшую ямку и
засыпали сверху, видимо для очищения, горячими углями и золой от костра. Это
был, бесспорно, какой-то сложный и очень важный для обитателей халафского
поселка ритуал, смысл и назначение которого остаются пока для нас совершенно непонятными.
Фигурный флакон — вещь уникальная:
аналогий ей нет ни на одном из известных науке месопотамских памятников V тысячелетия до нашей эры. Поражают необычайное совершенство и тонкость
художественного исполнения самой скульптуры. Ее можно с полным основанием
отнести к числу наиболее выдающихся произведений древнейшего искусства
северо-западного Ирака. Ведь до этого времени мы встречали здесь только грубые
и сильно стилизованные фигурки женских божеств, не идущие по своим художественным
достоинствам ни в какое сравнение с последней находкой. Наконец, чуть ли не
впервые мы получили возможность судить об украшениях и прическе халафских
женщин, живших без малого шесть с половиной тысячелетий назад.
Этот же полевой сезон принес нам и другую
необычную находку. В юго-западном углу раскопа, почти у самой его стенки, на
глубине 675 сантиметров от вершины телля, была обнаружена небольшая круглая
ямка. В ней, слившись в одну бесформенную массу, лежали разбитые глиняные и
каменные сосуды, а среди них — куски какой-то крупной керамической скульптуры.
Как и в предыдущем случае, эти предметы были засыпаны сверху углем и золой от
костра. Особое внимание обращала на себя терракотовая фигура какого-то зверя,
видимо служившая в древности курильницей. Впрочем, сначала мы нашли на дне ямки
только две большие, полые внутри, задние ноги и прилегающую к ним часть
туловища с тонким, коротким хвостом. Что это за фигура и каково было ее на-
62
значение — оставалось только гадать.
Подобные находки всегда вызывают у меня какую-то
злость или скорее обиду и на себя, и на свою науку — археологию. Говорим о
бурном развитии археологических исследований в Месопотамии на протяжении
последнего столетия. Говорим о своих открытиях и успехах. Но как ничтожно мало
знаем мы в итоге о древней культуре этой страны! Вот, например, копали мы в
течение восьми лет халафский телль Ярым-тепе-2. Задолго до нас другие
археологи, местные и иностранные, вскрыли еще около полудюжины халафских
холмов. И ничего подобного нашему глиняному зверю нигде не встречалось. Потом
вдруг, как от луча электрического фонарика в темной комнате, что-то осветилось,
замаячило вдали, показался на миг скрытый до того на протяжении тысячелетий
кусочек неведомой, давно ушедшей жизни и, поманив, пропал без следа. Однако все
же есть, видимо, на свете и наш, археологический, бог! Спустя несколько дней
при зачистке стенки раскопа шургатцы нашли и остальные фрагменты таинственной
терракотовой фигуры. После тщательной промывки и склейки всех найденных
обломков нам удалось полностью реставрировать скульптуру животного,
оказавшегося... прозаической свиньей. Это была полая внутри курильница,
имевшая около 40 сантиметров в длину и более 25 сантиметров в высоту. На спине
зверя помещался овальный в сечении раструб — наподобие чаши. Вся поверхность
скульптуры расписана сложными и красочными орнаментами.
Среди известных науке халафских памятников
в Сирии и Ираке ничего похожего пока не встречалось. Вероятно, уже в V тысячелетии до н.э. халафцы занимались разведением свиней, а само
это животное служило, по-видимому, объектом поклонения.
«ЗДЕСЬ ВСЕ БЫЛУЮ ЖИЗНЬ ХРАНИЛО...»
Полевой сезон 1975 года близился к концу.
На моем карманном календарике, в котором я, с упорством Робинзона, отмечал
каждый прожитый в Ярым-тепе день, стояло уже 12 мая. Еще две-три недели, и мы
будем дома, в весенней зеленой Москве! А пока продолжается повседневная и
нелегкая работа.
С утра было ветрено, пасмурно и прохладно.
Наскоро позавтракав, я побрел на раскоп. Чувствовал я себя неважно: ночью
из-за грозы и бури спать почти не пришлось, и теперь раскалывалась от боли
голова, свинцовой тяжестью наливались ноги.
63
Получив указания, неспешно принялись за
работу шургатцы и земленосы. Я же, усевшись на складной брезентовый стул, попытался
закончить начатый накануне чертеж. Но ветер и пыль быстро пресекли мои трудовые
поползновения, и почти метровую бумажную «простыню» с так и незаконченным
разрезом осевой бровки пришлось спрятать поглубже в планшет. В общем день
складывался явно неудачно. Предаваясь мрачным размышлениям о капризах и
вывертах ярымской погоды и зябко поеживаясь в своем потертом ватнике, я сидел в
самом дальнем, прикрытом от ветра уголке раскопа и с надеждой поглядывал на
небо. Солнце было где-то рядом, но пробиться сквозь плотную вату облаков не могло.
И именно в этот момент ко мне с загадочной
улыбкой подошел Халаф Джасим и сказал: «Бакшиш дохтур! Аку думья» (С вас причитается, доктор! Есть статуэтка). Оказывается,
пока я сидел в своем мрачном уединении, шургатец Адай нашел в заполнении маленькой
печки глиняную статуэтку — довольно схематично выполненный образ богини
плодородия. Острая кезма рабочего отбила лишь самый краешек головы-выступа
фигурки, и я легко реставрировал предмет, пропитав для верности слегка
отсыревшую поверхность глины жидким клеем-бутералью. За шесть предыдущих лет
мы нашли в этом телле лишь одну целую и два обломка глиняных фигурок. А в этом
сезоне — три, причем абсолютно целых. Теперь же передо мной лежал четвертый, и
едва ли не лучший из всех экземпляр древней скульптуры. Да, такая вещь
несомненно заслуживала бакшиш.
По давно сложившейся на
Ярым-тепе-2 традиции я сам раздавал рабочим туркманам и шургатцам бакшиш в виде разного рода русских сувениров, из
которых особенно ценились хохломские ложки и чашки, а также матрешки. Такой
подарок я преподнес и в этот раз.
Но с Рауфа Магомедовича Мунчаева мне
полагалось по той же неписаной, но неукоснительно соблюдавшейся традиции
получить символический бакшиш
в виде ящика
прохладительных напитков из лавок близлежащего Телль-Афара. Выяснилось, что наш
начальник все равно собирался ехать сегодня в город по делам, и бакшиш был незамедлительно обещан.
Экспедиционный ГАЗ-69,
латаный-перелатаный, но еще вполне дееспособный, вскоре исчез вдали, увозя
высокое руководство. А мое настроение несколько улучшилось, хотя пыль и ветер
по-прежнему не давали житья. И все же, можно было сказать, что этот
64
день удался на славу.
Через полчаса после отъезда Рауфа
Магомедовича другой наш шургатец — Хуссейн нашел погребение ребенка
девяти-десяти лет с двумя расписными глиняными сосудами. Умершего сожгли на
костре где-то в стороне. Затем ссыпали кости и угли в могильную ямку, запечатав
ее сверху глинобитным полом.
Потом из другого квадрата мне принесли
обломок глиняной детской игрушки. Взяв его, я вдруг с изумлением обнаружил на
поверхности вещицы явственный отпечаток детского пальчика. Видимо, ребенок,
которому надоело ждать, в нетерпении схватил только что вылепленную из сырой
глины игрушку, а при последующем обжиге оттиск его пальца был увековечен
навсегда. Мелкий бытовой штрих, дошедший до нас по воле случая из глубины
тысячелетий, часто способен сказать о давно ушедшей жизни куда больше, чем
пространные рассуждения современных историков.
Прекрасным завершением этого Парада-алле
необыкновенных находок явилось в тот день открытие первого на нашем телле мраморного
навершия круглой булавы со сквозным отверстием для деревянной рукояти. Булава
у древних земледельцев Месопотамии считалась символом верховной власти и
носилась только самыми уважаемыми и могущественными членами племени — старейшинами
и вождями.
ПЕЧИ ДРЕВНИХ ГОНЧАРОВ
Еще с момента открытия первых халафских
памятников на территории Северной Сирии и Ирака ученых волновал вопрос: с помощью
каких технических средств изготовляли халафцы свою прекрасную керамику? Если
ее обжиг осуществлялся на кострах или в примитивных очагах, то как в таком
случае объяснить поразительное совершенство и тонкость халафской гончарной
продукции?
И вот наконец настал день, когда мы смогли
ответить и на этот сложный вопрос. В нижних слоях древнего поселения
Ярым-тепе-2 удалось обнаружить сразу две прекрасно сохранившиеся глиняные печи
для обжига керамики. Круглые в плане, эти сооружения имели довольно сложное
устройство. Диаметр их достигал 1,8 метра. Печи состояли из двух ярусов:
нижнего, где находилась топка, и верхнего — собственно обжигательной камеры.
Ярусы отделялись друг от друга массивной глиняной плитой, в которой были устроены
округлые в сечении продухи. Именно через них, по специаль-
65
ным каналам, горячий воздух снизу
равномерно заполнял камеру обжига, создавая внутри очень высокую температуру —
порядка 1200 градусов по Цельсию.
Подобные сооружения, да еще столь хорошей
сохранности, на поселениях V тысячелетия до н.э. были обнаружены в
Ираке впервые. Сообщение об этом необычном открытии заинтересовало иракских
ученых. И вскоре нашу экспедицию посетили высшие руководители Директората
древностей страны: его директор — доктор Исса Сальман и генеральный инспектор
археологических раскопок — профессор Фуад Сафар. Все увиденное настолько
поразило наших гостей, что они решили сохранить для науки уникальные экспонаты
древней технической мысли. С помощью иракских специалистов-реставраторов одну
из печей — махину весом несколько сот килограммов — разрезали пилой на части,
бережно запаковали и доставили на машине в город Мосул. Там, в новом
великолепном здании местного музея, печь в считанные дни вновь собрали. И
случилось так, что я одним из первых смог вскоре увидеть этот необычный
экспонат уже не в сумрачных глубинах раскопа, а в ярко освещенном музейном
зале.
ЗАГАДКИ ТОЛОСОВ
«Давным-давно, много столетий назад, —
гласит старинное шумерское предание, — на Земле царили мир и покой. Не было
жалящих змей, не появлялись ядовитые скорпионы... Все люди говорили на одном
языке и жили в мире друг с другом. Не было страха и зависти. Никто не нападал
на соседа и не проливал его крови. Люди имели в изобилии пищу и одежду,
достававшиеся им без труда и усилий». И этот золотой век, по представлениям
шумеров, приходился как раз на те времена, когда в Месопотамии господствовали
раннеземледельческие культуры Халафа и Убейда.
Позднее библейские пророки единодушно
помещали здесь, в междуречье Тигра и Евфрата, знаменитый рай, в тенистых кущах
которого беззаботно гуляли когда-то Адам и Ева. Согласно библейской
хронологии, рай существовал примерно в V тысячелетии
до н.э., то есть опять-таки в период расцвета названных культур. И хотя
реальная жизнь людей той отдаленной эпохи, как мы знаем, меньше всего походила
на райскую, заметные сдвиги во всех областях духовной и материальной культуры
халафцев — факт несомненный.
66
Для халафского периода характерна резкая
перемена в облике жилых и хозяйственных построек. Вместо прямоугольных сооружений
предшествующей Хассуны (VI тысячелетие до н, э.) появляются круглые
в плане глинобитные дома с массивными стенами. Археологи называют их толосами
из-за сходства со знаменитыми купольными гробницами (правда, каменными) Греции
крито-микенского периода. Долгое время в науке шел спор о том, каково
действительное назначение этих странных на вид зданий. Одни ученые считали их
храмами и святилищами, другие — погребальными мавзолеями жрецов и вождей.
Только находки на Ярым-тепе-2 окончательно
доказали, что наиболее крупные толосы, диаметром пять-шесть метров, служили
жилищами. Внутри их нами были обнаружены очаги, жаровни, такие же, как на
Кавказе и в Средней Азии, глиняные печи-тануры для выпечки лепешек, различная
утварь, хозяйственный мусор — кости животных, угли, зола, черепки битой посуды.
Удалось реконструировать и сложное устройство крыши таких толосов. В одном из
зданий были найдены куски глиняной обмазки с четкими отпечатками вертикально
связанных снопов тростника. Следовательно, толосы имели высокую коническую
тростниковую крышу, которая обеспечивала быстрый сток дождевой воды и придавала
зданию устойчивость во время ветров и бурь.
А вскоре в ходе раскопок мы нашли в
глубинах холма черепки расписного глиняного сосуда, на поверхности которого
неизвестный древний художник тонкими уверенными штрихами темно-коричневой
краски запечатлел внешний вид типичного халафского толоса с высокой конической
крышей и цветущие деревья вокруг
него.
Жилые дома имели двери, деревянная рама
которых вращалась вокруг вертикальной оси благодаря специальному «подпяточному»
камню с углублением посередине. Высокие пороги таких дверей служили у местных
хозяек предметом особых забот. Они периодически подмазывали и подправляли их с
помощью глины и гипса. Узкие улочки-коридоры, имевшие часто менее одного метра
в ширину, соединяли отдельные постройки в общий архитектурный ансамбль —
причудливое и хаотическое скопление множества прямоугольных и круглых построек
различной величины и назначения. К жилым домам примыкали многочисленные
хозяйственные помещения. В них древние обитатели поселка хранили домашнюю ут-
67
варь, орудия труда, оружие, зерно
на ближайшие нужды, посуду. Для длительного хранения зерно после сбора урожая
ссыпали в огромные керамические сосуды — хумы, врытые в землю, или же в глубокие зерновые ямы с глиняной обмазкой
внутри.
ВО ВЛАСТИ ХОЗЯЙСТВЕННЫХ ЦИКЛОВ
В древнешумерских преданиях есть
примечательный рассказ о том, как бог воздуха Энлиль — глава местного пантеона
— решил устроить на Земле процветание и изобилие. Для этого он сотворил двух
братьев — Эмеша (Лето) и Энтена (Зиму), дав каждому из них определенные
задания. О сути их говорят следующие строки: Энтен заставил овцу рожать ягнят,
а козу рожать козлят, Корову и быка заставил размножаться, дабы сливок и молока
было в изобилии,
На равнине он радовал сердце дикой козы,
осла и барана, Птицам небесным велел на обширной Земле вить гнезда, Рыбам
морским велел в зарослях тростника метать икру, Пальмовые рощи и виноградники
он заставил давать в изобилии мед и вино.
Деревья, где бы они ни были посажены, он заставил
плодоносить,
Сады он одел в зеленый убор, украсил их
пышной растительностью,
(Он) умножает зерно, брошенное в
борозды... Эмеш сотворил деревья и поля, расширил хлевы и овчарни, В хозяйствах
он умножает урожай обильный, наполняет житницы доверху...
Так в поэтической форме перед нами
предстают все основные виды хозяйственной деятельности древнего населения Южной
Месопотамии в IV—III тысячелетиях до
нашей эры. Это земледелие, скотоводство, охота, рыболовство, садоводство и др.
Но точно такую же картину можно было увидеть в тот период и на севере страны,
в Северной Месопотамии, где для того, чтобы взошли посевы вполне хватало
дождевой влаги зимнего сезона. По-видимому, хозяйство обитателей этих мест вряд
ли сколько-нибудь существенно отличалось от земледельческо-скотоводческой экономики
халафских племен V тысячелетия до н. э. Так было и в Синджарской долине. Она и
сейчас — сплошное изумрудное поле,
68
засеянное пшеницей и ячменем. А обилие
древних теллей, разбросанных вдоль вади (высохших
русел рек), красноречиво говорит о давних земледельческих традициях населения
этого района.
Благодаря большому количеству находок на
халафском поселении Ярым-тепе-2, рассказывающих о древнем земледелии, мы в состоянии
восстановить теперь почти весь цикл сельскохозяйственных работ той далекой
эпохи — от жатвы до конечной обработки продуктов. Ячмень и пшеницу (их
обугленные зерна сохранились в некоторых глиняных сосудах и ямах) жали серпами,
в костяную или деревянную рукоять которых прикрепляли битумом или смолой
тонкие пластинки кремня и обсидиана. Полученное зерно клали на слегка вогнутые
базальтовые каменные плиты и перемалывали тяжелыми круглыми валиками из того
же камня. Для приготовления теста использовали специальные глиняные тазы с
низким бортиком. Лепешки — тонкие и плоские, похожие на современные чуреки, —
пекли в глиняных печах-танурах.
Другим важным видом хозяйственной
деятельности у жителей халафского поселка Ярым-тепе-2 было скотоводство. Они
разводили коров и быков, овец, коз и свиней. Во всяком случае мы находили в
семиметровой толще культурного слоя и кости домашних животных, и изображения
некоторых из них в виде глиняных статуэток и скульптур. Были там и кости диких
животных и птиц — газели, горного кабана, крупных дроф, гусей, рыб. Следовательно,
немалую долю в рационе халафцев составляли продукты охоты и рыболовства. Не
следует сбрасывать со счетов и собирательство диких трав, кореньев, грибов,
плодов и семян.
Впрочем, эра собирательства в Синджарской
долине отнюдь не ушла в прошлое. Ранней весной, в первые погожие дни, когда после
обильных ливней степь одевается в красивый зеленый наряд, там появляются группы
женщин и детей из близлежащих деревушек и селений. Вооружившись короткими
палками с острыми железными наконечниками, они пестрыми стайками бродят по
полям и вади, густо поросшим травой и цветами, в поисках съедобных кореньев,
трав и земляных грибов — чими.
Собирают они и различные
лекарственные травы.
В район Ярым-тепе, где особенно много
древних теллей и целых два вади, часто приезжают на машинах или приходят пешком
на эту своеобразную грибную охоту даже жители города Телль-Афара. Трофеи этой
охоты можно увидеть потом на шумных база-
69
pax многих иракских городов.
Стоит ли удивляться тому, что и наши
рабочие в обеденное время в дополнение к своей скудной пище (лепешки, финики,
лук) рвут прямо на склонах телля эти травы и едят их в неимоверном количестве.
Таким образом, жизнь древних халафских
земледельцев нельзя назвать легкой. Все зыбкое равновесие их существования
зависело от величины собранного урожая и поголовья домашних животных. Именно
поэтому они с таким неподдельным усердием поклонялись природным стихиям, от
которых, по их убеждению, зависело плодородие полей, а следовательно, и сама
человеческая жизнь.
Мы не раз находили при раскопках
Ярым-тепе-2 крохотные, до блеска отполированные каменные топорики-амулеты, с
помощью которых древние земледельцы пытались защитить себя от смертельных
ударов стрел молний, посылаемых разгневанным богом грозы. Но самым главным
божеством, олицетворяющим плодоносящие силы природы, была у халафцев,
бесспорно, богиня-мать. Она обычно изображалась (если не считать уникального
флакона-скульптуры) в виде вполне земной, крепкой и полной женщины, с намеренно
подчеркнутыми признаками пола.
Свои помыслы и чаяния древний земледелец
запечатлел и в виде орнамента на глиняной посуде: волнистые линии и зигзаги —
символ воды, ромбики и квадраты с точками внутри — засеянное поле, круг с
лучами и точками вокруг — солнце, косые и вертикальные линии, как бы падающие
сверху вниз, — потоки дождя, кресты, розетки, лепестки — символ цветущей
растительности. Иногда на поверхности изящных халафских ваз встречаются изображения
всевозможных зверей и птиц: грифов, нападающих на оленей, леопарда, грозно
поднявшегося на задних лапах, большой, похожей на сазана, рыбы, змеи — да еще
какой! Настоящей царицы змей! Я был просто потрясен, когда среди грубых
добытых за день черепков вдруг увидел фрагмент изящной чаши со светло-желтой
гладкой поверхностью. На ней блестящей черной краской с удивительным реализмом
была изображена мрачная фигура кобры с раздувшимся от гнева капюшоном. Не знаю,
водились ли в этих местах шесть-семь тысячелетий назад настоящие кобры, но
сейчас их, слава богу, здесь нет. Впрочем, других ядовитых рептилий, например
щитомордника и гадюки степной, в Ярым-тепе хватает и в наши дни. И случайные
встречи с ними не всегда кончаются для
70
человека благополучно. Во всех окрестных
деревушках вам расскажут немало поучительных историй об укушенных змеей и даже
погибших от яда людях. Особенно много жертв среди непоседливых детей и
подростков.
Стоит ли удивляться, что человек всегда
ведет здесь со змеями беспощадную борьбу, борьбу на уничтожение. Однажды я сам
был свидетелем такого случая. У нас на раскопках рабочие откопали в заброшенной
старой норе живую гюрзу — опаснейшую, ядовитую тварь, толстую, около метра
длиной, с маленькой треугольной головкой. Стояла прохладная погода. И змея
была какая-то вялая и неагрессивная. Рабочие, вооружившись лопатами и палками,
столпились вокруг полусонной рептилии и для забавы стали довольно беззлобно
тыкать ее со всех сторон, кто чем придется. И вдруг Аббас Бабанет, самый
оборванный и тщедушный из всех наших земленосов, человек старый и больной,
весь набычился, рассвирепел и, схватив острую штыковую лопату, буквально за
несколько секунд изрубил змею на куски. Кто знает, может быть, в его роду тоже
были укушенные змеей?
КОНЕЦ — ВСЕМУ ДЕЛУ ВЕНЕЦ
Работы на Ярым-тепе-2 продолжались уже
восьмой год. Все глубже уходили в толщу древнего холма строгие квадраты раскопов.
Вот пройдено пять метров культурного слоя (если считать от вершины телля — так
называемой нулевой точки), шесть, шесть с половиной, а находки все идут и идут,
и притом какие находки! Нижние напластования холма — самые интересные для
исследователя, ведь это начальная стадия в жизни древнего поселения. Именно
здесь первые халафские колонисты заложили фундаменты своих домов и святилищ.
Именно сюда, к материку, уходят и основания многих ям, хранящих на дне
интереснейшие наборы наиболее древних вещей.
С большим нетерпением ждали все мы — и
археологи, и рабочие — появления в раскопе материка — слоя земли, который не
содержит следов человеческой деятельности. Наконец в 1975 году в одном из
десятиметровых квадратов нашего раскопа на глубине 680 сантиметров от вершины
холма мы вышли на материк. И можно понять нашу общую радость, когда, словно с
каравеллы первопроходцев эпохи Великих географических открытий, вдруг раздался
громкий крик Халафа Джасима: «Джабалия, дохтур! Мия биль
71
мия, аку джабалия!» (Материк, доктор! Несомненный материк!).
Потом материк появился и на других
участках. Работы на огромном, в 600 квадратных метров, раскопе явно близились
к концу. Наконец-то итоги восьмилетних работ на халафском телле Ярым-тепе-2
предстали перед нами особенно внушительно и наглядно: пробита вся
многометровая толща культурного слоя, и история одного безыменного
земледельческого поселка на севере Месопотамии читалась теперь нами достаточно
уверенно.
И если бы меня спросили тогда о наиболее
сильном моем впечатлении от зрелища раскопанного телля, то я без колебаний
ответил бы так: стабильность и преемственность в развитии культуры халафского
поселка на всем протяжении его существования. А существовал он по меньшей мере
два или три столетия. Большие толосы возводили всегда примерно на одном и том
же месте, определенном традицией, так что если посмотреть на высокую стенку
борта раскопа, то они образуют как бы единую колонку, незначительно отклоняясь
в ту или иную сторону. Точно так же жители поселка совершали в одном
определенном месте захоронения умерших детей, рыли хозяйственные ямы, возводили
печи для обжига керамики. Налицо преемственность в формах и орнаментации
керамики, домостроительства, ритуалах.
Но самое поразительное состоит в том, что
очень близкий хозяйственно-бытовой уклад жизни мы можем и по сей день наблюдать
в многочисленных мелких деревушках, окружавших наш телль в Ярым-тепе: здесь и
сходные с древними глинобитные дома из сырцового кирпича, и куполообразные печи-тануры
для выпечки хлеба, и отдельные приемы хозяйственной деятельности. Именно эта
удивительная живучесть древних культурных традиций и позволяет нам сейчас
совершить увлекательное путешествие во времени и с помощью ученых перекинуть
невидимый мост в ту отдаленную эпоху, когда на туманном горизонте
месопотамской доистории появились первые оседлые культуры земледельцев.
ХАССУНА И ХАЛАФ: ПРОБЛЕМА ВЗАИМОСВЯЗИ
После того как археологи выявили и
частично раскопали несколько памятников хассунской и халафской культур, возник
вопрос об их соотношении во времени и пространстве. Собственно говоря, с
самого начала считалось, что хассунские телли — более ранние, нежели халафские.
Но точный их хронологический диапа-
72
зон и взаимосвязи долго оставались неизвестными.
Наши работы в Ярым-тепе на холмах номер
один и номер два отчетливо показали, что между Хассуной и Халафом не было никакой
культурной преемственности. Налицо — полная и резкая смена одной, более ранней
традиции (хассунской) другой — пришлой и чуждой (халафской). Эти различия
проявляются и в разной по стилю керамике, в типах статуэток, в характере
домостроительства (прямоугольные хассунские и круглые халафские жилища). Более
того, на вершине холма Ярым-тепе-1 был обнаружен могильник халафского времени,
с типично халафскими вещами. Естественно, что появиться там он мог только в том
случае, если хассунское поселение было уже давно заброшено.
Позднее мне удалось обнаружить остатки
небольшого хассунского телля под мощной толщей отложений холма Ярым-тепе-2. В
1976 году, когда наши работы на этом халафском поселении подходили к концу, в
самой южной части раскопа на значительной глубине среди типично халафской
керамики стали вдруг попадаться отдельные черепки хассунской глиняной посуды.
Я тщательно фиксировал каждую такую находку, и вскоре картина прояснилась: все
хассунские черепки были найдены на глубине от 540 сантиметров и ниже и только
вдоль южной кромки раскопа. Далее счастливый случай позволил нам наткнуться на
целую вымостку из крупных фрагментов хассунской керамики размерами примерно
один метр на 70 сантиметров непосредственно в «предматериковом», нижнем слое.
Это могло означать лишь одно: наш раскоп задел, вероятно, южную кромку более
раннего хассунского холма сравнительно небольших размеров. И проверить данную
идею можно было только с помощью дополнительных исследований.
Полевой сезон 1976 года подходил к концу.
Через две недели нам предстоял отъезд на родину. И я решил сделать скачок на
25—30 метров к югу от основного раскопа и заложить там пробный шурф. Холм
здесь уже почти заканчивался, и мощность культурного слоя составляла чуть
более двух метров от поверхности до материка. Стратиграфические шурфы копаются
археологами обычно «по штыкам», или по искусственным слоям, на высоту штыковой
лопаты, то есть на 20—25 сантиметров. Верхние три штыка в моем шурфе содержали
керамику нововавилонского и парфянского периодов (VII век до н.э. — начало н.э.), потом пошел халафский материал. Первый
хассунский черепок попался только в шестом штыке. С восьмого штыка Хассуна
стала яв-
73
но преобладать над Халафом. Потом мы
наткнулись на довольно мощную стенку круглого здания — толоса, под которым шел
тонкий слой, содержавший только хассунские находки. Итак, цепь доказательств
сомкнулась. Наш многолюдный халафский поселок возник не на ровном и пустом
месте. Его первые жители выбрали в духе чисто месопотамских традиций для
закладки своих жилых домов небольшой холмик, стоявший на берегу ручья и
скрывавший в своей глубине остатки скромного хассунского поселения.
Вечером, накануне отъезда, я пришел
проститься и с раскопом, и с шурфом. На черном, как бархат, небе зажглись
крупные и яркие южные звезды. Круглая луна была в полной силе и посылала на
притихшую степь призрачный белесый свет.
Подойдя к краю раскопа и заглянув вниз, я
замер от восторга и удивления. Столь обыденные в дневное время остатки
глинобитных построек халафского поселка вдруг волшебным образом преобразились.
Их стены отбрасывали теперь глубокие черные тени, а серебристый лунный свет
придавал всей картине какой-то сказочный, почти нереальный вид. И жалкие руины
показались мне призраками, посланцами былой жизни неведомого нам народа, его
культуры. И все же в этом было что-то знакомое, общечеловеческое: ведь если
европейская культура испытала на себе сильное (хотя и не прямое) воздействие
месопотамской цивилизации, то истоки последней следует искать в Хассуне, Халафе
и Убейде! И в полном соответствии с моим торжественно-восторженным настроением
в памяти вдруг всплыли чеканные строфы брюсовских стихов:
Торжествен голос царственных развалин,
Но словно Стикс, струится черный Нил.
И диск луны, прекрасен и печален.
Свой вечный путь вершит над сном могил.
Но холм Ярым-тепе-2, раскопки которого
были полностью завершены в 1976 году, — это лишь один из нескольких памятников
древности, исследованных советскими археологами в Синджарской долине.
Неподалеку находится более ранний телль — поселение Ярым-тепе-1, относящееся к
хассунской культуре. Именно этот холм и был в течение многих лет главным
объектом работ нашей экспедиции.
К западу от урочища Ярым-тепе найдены и
раскопаны еще два интереснейших памятника ранних земледельцев Ирака — Телль-
74
Сотто и Кюль-тепе. Наконец, в 1978 году, в
десяти километрах к северо-западу от нашего лагеря, на стыке предгорий и равнины,
был обнаружен совершенно уникальный памятник докерамической эпохи —
Телль-Магзалия, существовавший, по предварительным данным, в VIII — VII тысячелетиях до н. э. Именно в результате этих полевых
исследований нам удалось воссоздать в общих чертах непрерывную цепь развития
местных земледельческо-скотоводческих культур, от их начальных этапов
(Магзалия, VIII тысячелетие до н.э.) и до порога цивилизации (убейдские
слои телля Ярым-тепе-3, конец V—IV тысячелетие до н.э.). Об этом и пойдет речь в следующей главе.
Пока же следует сказать несколько слов об общем значении многолетних работ
советской археологической экспедиции в Северной Месопотамии.
НА ГЛАВНОМ ПЕРЕКРЕСТКЕ МИРОВОЙ АРХЕОЛОГИИ
«С представлением об Ираке, — писал
академик Е.Н.Павловский, посетивший страну в 1943 году, — невольно связываешь
воспоминания юношеских лет, когда на уроках истории Месопотамия, ограниченная
легендарными реками Тигром и Евфратом, трактовалась как колыбель человечества.
Если такое утверждение исторически и недоказуемо, так как оно основывается
только на верованиях и преданиях, то всё же нельзя не испытать глубокого
интереса и уважения к этой земле, которая в седой древности была центром
человеческой культуры, где создавались и гибли сказочные царства, где почва
напоена потом и кровью несчастных поколений, где созидались такие столицы
мира, как Вавилон, где красовались невоссоздаваемые сады Семирамиды».
С тех пор как были сказаны эти слова,
прошло свыше четырех десятилетий, и если вплоть до 50-х годов утверждение о приоритетной
роли древней Месопотамии в развитии мировой цивилизации действительно
основывалось преимущественно на легендах и преданиях, то теперь положение
заметно изменилось. Опираясь на многочисленные археологические находки, мы
можем сейчас уверенно говорить о том, что именно древние обитатели Северного
Ирака первыми в мире научились земледелию и скотоводству, построили постоянные
поселки из деревянных, глиняных и каменных домов, заложили прочный фундамент
для успешного развития многих сторон материальной и духовной культуры
человечества. В конце IV тысячелетия до н.э. на юге Месопотамской
равнины по-
75
являются и первые на нашей планете
раннеклассовые города-государства, с их монументальной архитектурой,
письменностью и календарем, писаными законами, литературой и искусством. «При
этом следует учитывать, — подчеркивают P.M. Мунчаев и Н.Я. Мерперт, — безусловно
первичный характер месопотамского очага цивилизации, экономические, социальные
и культурные явления которого оказались результатом прежде всего внутренних
процессов, не нарушавшихся и не искаженных решающими сторонними воздействиями.
Все это позволяет говорить об особом значении материалов Месопотамии для
разработки коренных проблем древнейшей истории человечества, для изучения
основных ее закономерностей».
Неудивительно, что территория Ирака всегда
привлекала самое пристальное внимание археологов всего мира, что именно там археологические
исследования велись постоянно, начиная с 40-х годов прошлого века. Особенно
большой вклад в развитие месопотамской археологии внесли тогда ученые Англии,
Франции и Германии. С первых десятилетий XX столетия к ним присоединились археологические экспедиции США, а в
60-е годы — Япония и Италия. Бурно развивалась в последнее время и собственно
иракская археология. Все это позволяет достаточно четко представить себе ту
сложную ситуацию, с которой столкнулась в стране прибывшая туда впервые
советская археологическая экспедиция. С одной стороны, давно и прочно
утвердившиеся на древней иракской земле западноевропейские и американские
научные учреждения, с их колоссальным практическим опытом ведения полевых
работ в Ираке и великолепным знанием страны, ее рельефа, климата, населения и
национальных особенностей, а с другой — абсолютно новое и незнакомое для советской
археологической науки предприятие: многолетняя экспедиция в один из главных
центров мировой археологии. И вся сложность ситуации состояла здесь отнюдь не
в жесткой конкуренции с нашими западными коллегами и не в том, что старожилы
«месопотамского археологического дома» могли отнестись к нам с неприязнью.
Напротив, помимо иракских официальных лиц нам охотно помогали английские
археологи, и прежде всего руководитель раскопок английской экспедиции в
соседнем с Ярым-тепе ассирийском городище Телль-эль-Римах профессор Кембриджского
университета Дэвид Оатс и его жена Джоан Оатс, тоже Дипломированный археолог.
Именно они помогли двум Николаям
76
— Мерперту и Бадеру — выбрать в 1968 году
весьма перспективный объект для будущих раскопок нашей экспедиции — древние
телли в урочище Ярым-тепе. Они щедро делились с нами своим богатым опытом.
После отъезда Оатсов на родину другие английские исследователи, продолжавшие
работать в северо-западных районах Месопотамии, также поддерживали с нами
регулярные дружеские
контакты.
Сложность наших первых шагов на ниве
месопотамской археологии заключалась в том, что мы просто не имели права
потерять свое лицо перед другими иностранными экспедициями, работать менее
успешно, чем они. И надо сказать, что свои «археологические» университеты в
Ираке мы прошли достаточно быстро и хорошо. Видимо, здесь сыграл свою роль и
общий, весьма высокий уровень профессиональной подготовки всех членов
экспедиции, их энтузиазм, готовность учиться всему новому и полезному, работать
самозабвенно, не считаясь со временем и с затратой сил. Об уровне
профессиональной квалификации нашего научного состава красноречиво
свидетельствует такой факт: к 1980 г. из восьми научных работников экспедиции
(девятым был шофер) четверо были докторами и четверо — кандидатами
исторических наук. Подобной концентрацией научных сил не могла похвалиться ни
одна другая экспедиция — будь то советская или иностранная.
Уже по прошествии первых двух-трех полевых
сезонов стало ясно, что свой самый трудный экзамен в целом мы выдержали. И
здесь немалую роль сыграл уникальный практический опыт и обширные научные
познания нашего главного специалиста по Востоку — Олега Георгиевича
Большакова. Он — единственный из нас — много лет раскапывал сырцовую
архитектуру в Пенджикенте, раннесредневековом городе в Таджикистане. Ему же
принадлежат большие заслуги и в выработке надежной методики полевых работ на
наших ярымских теллях: разбивка их поверхности на большие квадраты со стороной
десять метров, разделяющиеся внутри на пятиметровые и двух с половиной
метровые «квадратики»; определение толщины бровок; наконец, обучение нас
искусству улавливать зыбкие контуры сырцовых стен в многочисленных и хорошо
зачищенных разрезах-бровках.
Внесли свою лепту в общие успехи
экспедиции и другие участники. Прежде всего руководители — Рауф Магомедович
Мунчаев, с его богатым опытом исследований памятников Закавказья, и Ни-
77
колай Яковлевич Мерперт, исколесивший к
тому времени половину Евразии и копавший в Нубии, на севере Африки.
Одним словом, дела советской
археологической экспедиции в Ираке пошли со временем совсем неплохо, о чем
наглядно свидетельствовали и наши находки, и пристальное внимание к нам со
стороны зарубежных коллег. Благодаря раскопкам в Синджарской долине, мы
получили возможность познакомиться со всеми крупнейшими западными
специалистами в области месопотамской археологии, многие из них посетили наш
экспедиционный лагерь в Ярым-тепе. Здесь побывали, например, известный
английский археолог автор фундаментальной монографии «Археология Месопотамии»
Сетон Ллойд, руководитель английской экспедиции в Умм-Дабагийе доктор Дайяна
Хельбек (Киркбрайд), глава Немецкого археологического института в Багдаде
доктор Юрген Шмидт (ФРГ), профессор Фудзи из Токийского университета и многие
другие. В Ираке мы познакомились с крупнейшим американским
археологом-востоковедом профессором Робертом Мак-Адамсом. Через совместные
советско-американские симпозиумы по археологии Ближнего Востока и Средней Азии
мы установили прочные научные контакты с Робертом Брейдвудом (Чикагский
университет), Робертом Дайсоном (музей Пенсильванского университета г.
Филадельфии), К.К. Ламбергом-Карловски — директором музея Пибоди (Гарвардский
университет, г. Кембридж, шт. Массачусетс) и другими. Я не говорю уже о ведущих
иракских археологах — Фуаде Сафаре, Тарике Мадлуне, Иссе Сальмане, Фавзи Рашиде
и других, неоднократно посещавших наши раскопки и принимавших нас в Багдаде.
Словом, опыт международного научного сотрудничества, полученный нами благодаря
полевым исследованиям на иракской земле, и разнообразен, и поучителен. Особенно
часто мы общались с теми экспедициями, которые работали поблизости, — в
Телль-эль-Римахе и в Умм-Дабагийе. Незабываемые встречи с дружескими шутками и
розыгрышами, песнями и праздничным столом приурочивались к нерабочим дням..
Так, однажды приехавших к нам англичан из
экспедиции Дэвида Оатса встретил неожиданный сюрприз: в доме на стенах нашего
«салона» висели длинные полосы коричневой оберточной бумаги с живописными
картинами кисти (вернее, черного фломастера) нашего признанного мастера
художественного жанра Володи Башилова. Уверенными и точными линиями на
рисунках были показа-
78
ны силуэты ассирийского Телль-эль-Римаха и
наших двух Ярымов — первого (хассунского) и второго (халафского). Каждый холм
в виде своей эмблемы имел наиболее яркий из найденных там древних предметов:
Ярым-тепе-1 — хассунская статуэтка, Ярым-тепе-2
— обломок сосуда с фигурами двух
леопардов в геральдической позе и т. д. Еще более выразительно воплотил наш
ярымский живописец идею дружбы и сотрудничества между советскими и английскими
археологами: у подножия Телль-эль-Римаха был изображен ассирийский вельможа
или царь в богатой одежде с длинной, тщательно завитой бородой. Он дружески
протягивал руку какому-то странному субъекту — в одних трусах и высоких
кирзовых сапогах с каменным топором на плече. При ближайшем рассмотрении
быстро выяснилось, что художник «совершенно случайно» придал данному персонажу
черты портретного сходства с Олегом Большаковым — те же очки с толстыми
стеклами и непокорная
густая шевелюра.
Приехавших к нам на 1 Мая молодых англичан
во главе с почтенной седовласой леди Дайяной Хельбек (Киркбрайд), встретил
почетный караул, не менее экзотичный, я думаю, чем гвардейцы у Вестминстера.
Когда лендроверы подкатили к нашему глинобитному дому, пять дюжих молодцов
(почти весь рядовой научный состав экспедиции), одетых в длинные брезентовые
плащи с капюшонами и кирзовые сапоги, выстроились в ряд у дверей с мерными
деревянными линейками вместо винтовок. Стоявший на правом фланге двухметрового
роста Николай Бадер скомандовал: «На караул!», и мы замерли, как заправские
солдаты, в напряженно-почтительной позе. Потрясенные гости на минуту застыли.
Потом раздался хохот, и начались лихорадочные поиски оставшихся в машинах
фотоаппаратов. Но ярымская гвардия, не пожелав позировать «надменным бриттам»,
по команде Бадера, с пением знаменитой «Взвейтесь, соколы, орлами...» быстро
удалилась в палатки для переодевания. Встречу англичане вспоминали много лет
спустя.
79
ГЛАВА 4. У ИСТОКОВ ЦИВИЛИЗАЦИИ
И все в себе былую жизнь таило,
Иных столетий пламенную дрожь.
В.Я. Брюсов
НЕОЛИТИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
«Огромна роль Ближнего Востока в мировой
истории, — пишет известный археолог В.М. Массон. — Цивилизации Шумера, Египта,
Ассирии, Вавилона с полным правом открывают золотую книгу величайших достижений
человечества. Но последние открытия показали, что этот приоритет восходит к
еще более отдаленному прошлому, когда в глубине пещер и в шалашах закладывался
подлинный фундамент цивилизации, ее экономическая основа. Как показывают
новые материалы, именно на территории Ближнего Востока в X—VIII тысячелетиях до н.э. безвестные новаторы
сделали первые шаги по пути создания экономики нового типа».
Еще каких-нибудь 30—40 лет назад все
солидные научные монографии и статьи по археологии Месопотамии хранили полное
молчание о начальных этапах дописьменной (дошумерской) истории Ирака.
Археологические работы велись здесь главным образом на юге страны, на
Месопотамской равнине, то есть там, где древнейшие находки, если даже они
имелись, были погребены под мощными аллювиальными отложениями. Крайне
ограниченные раскопки самых нижних слоев в нескольких теллях дали археологам
некоторые исходные материалы для создания самой общей схемы развития
раннеземледельческих доисторических культур, предшествовавших появлению
шумеро-аккадской цивилизации (Хассуна, Халаф, Убейд). Но все они относились уже
ко вполне сложившимся оседлым земледельческим обществам и занимали во времени
не более чем 2500 лет, если считать от момента появления в конце IV тысячелетия до н.э. в междуречье Тигра и Евфрата первых шумерских
городов-государств. Ранняя доистория Месопота-
80
мии — заря ее земледельческой эры —
оставалась до недавних пор
практически неизвестной.
Становилось все более очевидным, что
именно в этот темный период (между мезолитом, то есть 12—10 тысяч лет до н.э.,
и сложением Хассунско-Самаррской культуры в 6-м тысячелетии до н.э.) в ряде
областей Ближнего Востока, в зоне так называемого Плодородного полумесяца,
происходили те крупные процессы и изменения, которые, в конечном счете, привели
к формированию основ земледельческо-скотоводческого хозяйства и всего уклада
оседлой жизни в регионе. Между этим последним периодом и периодом,
предшествующим ему, лежит весьма важная качественная грань — человечество
впервые смогло перейти от простого присвоения продуктов природы с помощью
охоты, рыболовства и собирательства к производству пищи (земледелию и
скотоводству).
Фридрих Энгельс называет этот переломный
момент в жизни древнего человека первым крупным общественным разделением труда,
подразумевая под этим выделение из массы охотников и собирателей
земледельческо-пастушеских племен. Некоторые зарубежные археологи, вслед за
англичанином Гордоном Чайлдом, употребляют для обозначения того же эпохального
события термин неолитическая революция. Последний, возможно, несколько непривычен
по форме, но зато очень точно отражает всю важность совершившегося переворота,
связывая его к тому же с определенной археологической эпохой — неолитом.
Неолитическая революция, вернее, ее кульминационный момент характеризуется
появлением в жизни людей трех новых значительных элементов: земледелия и
скотоводства (как основы хозяйства), постоянных поселков из наземных жилищ и
изготовления глиняной посуды. Земледелию отводится при этом решающая роль,
поскольку керамика, считавшаяся ранее одним из основных признаков неолита,
встречается далеко не у всех ранних земледельческо-скотоводческих общин, но в
то же время знакома многим племенам охотников и собирателей. Таким образом,
переход от присвоения готовых продуктов природы к их производству бесспорно
стал одним из решающих событий в истории человечества. В результате
неолитической революции резко изменились условия развития человеческой
культуры, изменилась окружающая человека природная среда, да и сам он, как
биологическое и социальное существо, подвергся заметной трансформации.
81
Итак, мы знаем теперь и место действия
неолитической революции — Ближний Восток (зона «Плодородного полумесяца»), и
ее время — X - VI тысячелетия до н.э. Однако число вопросов
и загадок от этого отнюдь не уменьшается. Что заставило охотников и
собирателей Ближнего Востока культивировать некоторые растения и одомашнивать
животных? В какой природно-географической среде происходил неолитический
переворот? Каков был специфический механизм этого перехода от традиционных форм
добывания пищи к новым, более прогрессивным? Сколько очагов производящего
хозяйства возникло первоначально в указанном регионе — один, два, несколько?
«Переход к земледелию и скотоводству, —
отмечает В.М. Массон, — был обусловлен как благоприятным экологическим фоном,
так и предпосылками, складывающимися в среде самого человеческого общества. К
числу последних следует отнести достаточно высокий уровень техники и зачатки
положительных знаний, развитое охотничье-собирательское хозяйство, значительную
плотность населения, затруднявшую экстенсивное использование охотничьих
угодий. Возможно, в ряде областей имел место даже кризис охотничьего промысла.
Только сочетание этих факторов приводило к сложению экономики нового типа».
Природный фактор на разных стадиях
неолитической революции играл далеко не однозначную роль. На раннем этапе
выделяются области, природные условия которых всемерно способствовали
возникновению земледелия и скотоводства. Это были прежде всего места,
благоприятные для жизни человека и обладавшие исходными естественными
ресурсами растений и животных, годных для одомашнивания. Неудивительно поэтому,
что все ранние памятники эпохи неолитической революции приурочены на Ближнем
Востоке к строго определенным природным зонам. Таков был, например, дубово-фисташковый
лесной пояс в горах и предгорьях Загроса, в Иракском Курдистане, на высоте от
600 до 1350 метров. Именно здесь находилась область естественного произрастания
многих видов диких злаков, включая пшеницу и ячмень, а также бобовых. Общего
количества годовых осадков было вполне достаточно для развития богарного
земледелия. Здесь же, судя по находкам костей на некоторых местных стоянках и
поселениях, обитали и многие виды полезных животных: козел, баран, кабан и
дикий бык.
82
Отчетливые следы этих ранних
охотничье-собирательских групп с зачатками новой экономики были найдены в 50-х
годах на севере Ирака, в горных районах Курдистана американскими археологами
Робертом Брейдвудом и Ральфом Солецки. Последний, после сенсационных открытий
неандертальских захоронений в пещере Шанидар, обнаружил неподалеку от входа в
пещеру открытую древнюю стоянку — Зави-Чеми-Шанидар. Она, по данным радиоуглеродных
анализов, относится примерно к 9-му тысячелетию до н.э. Исследователи обратили
внимание на необычайное обилие костей животных в слое стоянки. Лабораторный
анализ показал, что подавляющее их большинство принадлежит овцам. Причем три
пятых всех особей были моложе одного года. Это бесспорно свидетельствует о
том, что овцы были уже домашними: молодых ягнят забивали, чтобы можно было
доить маток.
Большой интерес представляет и комплекс
орудий труда из Зави-Чеми-Шанидара: грубые каменные зернотерки, шлифованные
топоры, серпы в виде кремнёвых ножевидных пластин-вкладышей, прикрепленных к
костяной рукояти с помощью битума или смолы. Мы не знаем, какие именно злаковые
растения жали этими серпами жители стоянки. Неизвестно и то, были ли эти злаки
дикими или культурными. Тем не менее первые шаги к формированию новой
производящей экономики земледельческо-скотоводческого типа представлены здесь
достаточно четко.
Еще более важными оказались результаты
многолетних работ большой археолого-ботанической экспедиции во главе с Р. Брейдвудом
в Иракском Курдистане (проект «Ирак—Джармо»). Впервые в истории ближневосточной
археологии геологи, климатологи, зоологи и ботаники предприняли совместно с
археологами комплексное исследование природной среды, окружавшей первобытного
человека. Их открытия позволили сделать вывод, что экология того времени
существенно отличается от современной.
Вот как описывает Р. Брейдвуд древний
ландшафт этого края: «Есть все основания полагать, что в позднем доисторическом
и в начале исторического (примерно конец V — начало
IV тысячелетия до н.э. — В .Г.) периодов от Центральной
Палестины через Сирию и до Восточного Ирака тянулась полоса почти сплошных
горных и предгорных лесов, местами густых, местами разреженных, «парковых». В
горах зимой выпадало большое количество осадков; здесь росли большие,
широколиственные деревья, а подлесок представ-
83
лял собой непроходимую чащу. То был
поистине первобытный лес, остатки которого теперь сохранились лишь на немногих
пологих склонах гор, вдали от деревень. У подножия гор и на равнинах росли,
по-видимому, разреженные леса, где преобладал дуб...»
Что касается фауны этого периода, то, судя
по данным из поселка Джармо, местные жители могли заниматься охотой и на поросших
травой лугах, и в окрестных лесах, и в дебрях высокогорья. Из числа животных,
кости которых найдены при раскопках, некоторые, как, например, дикий кот, уже
полностью исчезли. Другие, такие, как олень, леопард или медведь,
приспособленные к жизни в лесах, теперь, когда лесов почти не осталось, близки
к исчезновению. Продолжают существовать, несмотря на постоянную охоту на них,
дикая свинья, волк, лисица, а также дикая коза и газель. «В наши дни, — пишет
Брейдвуд, — в долине Чамчамаля, как равнина, так и предгорья которой были
прежде покрыты лесом, трудно встретить даже кустарник. Карликовый дуб не
успевает достичь высоты и шести футов (около двух метров), как его срубают собиратели
топлива. Поскольку леса и кустарника не стало, а трава каждую весну выщипывается
скотом, почва по большей части оползает в реки, превращаясь в ил. Зимой она,
едва успев образоваться, смывается со склонов дождями, которые гонят по земле
потоки шоколадного цвета...»
Таковы были хотя и отдаленные, но
негативные последствия неолитической революции — разрушительной деятельности
земледельческо-скотоводческих общин — на окружающую природную среду.
ДЖАРМО
Особо важное значение для ближневосточной
археологии имели раскопки экспедиции Р. Брейдвуда на двух археологических памятниках
Иракского Курдистана — в Карим-Шахире и Джармо. Древнее поселение Карим-Шахир
расположено к северу от города Чамчамаля в Киркукском губернаторстве. Точно
определить его возраст не удалось. Но, судя по аналогиям с находками из самых
ранних слоев Иерихона (Палестина), Карим-Шахир относится еще к мезолитическому
периоду (IX тысячелетие до н.э.) и представляет собой хотя и открытую,
но временную, сезонную стоянку. Главными источниками питания местных жителей
были охота, собирательство и рыбная ловля. Наличие серпов с кремнёвыми вклады-
84
шами и грубых зернотерок в слое стоянки не
может служить решающим аргументом в пользу появления земледелия. Присутствие
таких орудий свидетельствует о переработке злаков, но не об их возделывании. К
числу новых технических достижений обитателей Карим-Шахира нужно отнести
появление шлифованных каменных топоров и грубых глиняных статуэток. Этот
памятник — порог, с которого и начиналась неолитическая революция. А явственные
следы более высокой ее стадии демонстрирует нам поселение Джармо, относящееся к
первой четверти VII тысячелетия до н.э. По словам Р. Брейдвуда, Джармо целиком
подпадает под категорию «первичных, подлинно оседлых земледельческих общин»
Загроса.
Само поселение занимает площадь около 1,2
гектара и расположено на полуразрушенном выступе плато, нависающем над глубоким
ущельем. Толщина культурного слоя достигает 7,6 метра. Авторы раскопок
выделяют в нем 12 строительных этапов. Обломки керамики встречаются лишь в
верхней трети почти восьмиметровой толщи слоя. Предположение о существовании в
Джармо развитого земледелия, основывавшееся на находках каменных орудий для
жатвы и размалывания злаков, подтвердилось позднее находками зерен культурных
растений, в том числе пшеницы Эммера и
двурядного ячменя.
Поселения культуры Джармо обнаружены в
горных долинах и на плоскогорьях, в местах, удобных для посевов злаков и выпаса
скота. Таковы само Джармо и Телль-Шимшара. Со временем отдельные
земледельческо-скотоводческие общины проникают из предгорий на окраины
Месопотамской равнины (Темирхан). Однако подлинным центром этой культуры были
именно горные районы Загроса, где находилась зона произрастания диких злаков,
а естественных осадков вполне хватало для посевов пшеницы и ячменя. Здесь же
обитали горные козлы, бараны и кабаны, служившие для местных жителей объектом
охоты еще со времен палеолита. После приручения эти животные составили основу
стада горцев
Северного Ирака.
В культуре Джармо тесно сочетается старое
и новое, прогрессивное и архаическое. Кремнёвые и костяные орудия жителей Загроса
— это почти полностью наследие северо-иракского мезолита — проколки, иглы и
вкладышевые орудия, но среди последних на первое место выдвигается уже
изогнутый серп, а не жатвенный прямой нож, как у натуфийских племен Палестины
эпохи мезоли-
85
та; наследием далекого прошлого является и
многочисленный набор скребков, применявшихся при обработке шкур. Но облик культуры
в целом определяли уже отнюдь не архаические черты. Переход к земледелию
привел к оседлости, к появлению глинобитных жилых построек. Дома, построенные
из глины с примесью соломы, становятся удобным и надежным убежищем для местных
племен, окончательно забросивших свои прежние пещерные жилища. Пока еще очень
скромное, но довольно устойчивое благополучие и даже стремление к некоторому
уюту характеризует интерьер этих домов. Массивные очаги служили и для
обогревания помещений, и для выпечки хлеба. Камни с выемкой для оси дверной
створки в углу входного проема указывают на существование деревянных дверей;
пол нередко окрашивался в красный цвет или промазывался гипсом. Обработка
растительной пищи требовала значительного количества посуды. И вскоре на смену
изящным каменным кубкам, чашам и вазам пришла керамика — неорнаментированная,
гладкая или с нехитрым узором, нанесенным полосами краски. Новые способы
получения продуктов питания оставляли довольно много свободного времени и для
других дел. Показательно появление именно в это время каменных и глиняных фишек
для какой-то игры, а также культовых глиняных фигурок женщин и различных
животных, что указывает на начало расцвета искусства неолитических племен
Северной Месопотамии.
«Решающий рубеж, — отмечает известный
историк ИМ. Дьяконов, — в создании экономики воспроизводства продукта был
пройден, и хотя еще медленно, но начинается процесс всестороннего
использования открывшихся перспектив». И одним из наиболее ярких его проявлений
явился широкий выход горцев Загроса и Синджара на просторы северо-месопотамской
равнины. Началось интенсивное освоение новых плодородных земель, заметно ускорившее
весь ход культурного развития местных земледельческо-скотоводческих общин и
вплотную приблизившее их к порогу цивилизации.
ТЕЛЛЬ-МАГЗАЛИЯ — ХОЛМ СТРЕКОЗ
В 1977 году нашей экспедицией был открыт
один из древнейших на Ближнем Востоке памятников ранних земледельцев —
Телль-Магзалия, что в переводе с арабского означает Холм Стрекоз. Этот
восьмиметровый холм расположен в отрогах Синджар-
86
ского хребта, на краю живописного и
глубокого ущелья, которое прорыла себе за долгое время норовистая речка Абра
перед тем, как вырваться на равнину. Почти половина телля уже разрушена рекой,
а уцелевшая часть, площадью свыше одного гектара, на две трети занята
современным мусульманским кладбищем. Таким образом, свободной для раскопок
осталась лишь совсем незначительная, северная, часть древнего поселения. И это
было особенно обидно, поскольку Магзалия — телль совершенно необычный: в его
восьмиметровой толще не содержалось ни одного черепка глиняной посуды, а все
аналоги для найденного материала недвусмысленно говорили о том, что перед нами
— докерамический неолит весьма почтенного возраста, конца VIII — первой половины VII тысячелетия до н.э.
Собственно говоря, мы могли открыть этот
уникальный археологический памятник и раньше. Во время наших разведок 1971—
1973 годов я и Николай Бадер видели высокий, с крутыми склонами телль по другую
сторону ущелья, но решили, что это халафский или убейдский холм. Нас смутили и
высота, и общие его размеры. Понадеявшись на свою правоту, мы поспешили дальше
в горы, на поиски более ранних поселений, нежели те, что раскапывались нашей
экспедицией в районе Ярым-тепе, в десяти километрах к юго-западу от Магзалии.
Но с годами мы, видимо, становимся опытнее
и мудрее. Тот же Николай Бадер, проезжая очередной раз мимо злополучного телля,
вдруг остановился и решил осмотреть его повнимательнее. После первого же
взгляда на разрез холма он с удивлением обнаружил там каменные фундаменты
массивных жилых домов, массу изделий из кремня и обсидиана и ни одного обломка
керамики. Неужели докерамический неолит?
Начались раскопки, и сенсационные находки
и открытия не заставили себя долго ждать. Действительно, керамики на Магзалии
не оказалось, но основу хозяйственной деятельности ее обитателей явно
составляло уже земледелие. В культурном слое поселения, особенно возле очагов,
найдено много зерен возделываемой пшеницы-двузернянки, ячменя и сорняков,
сопровождающих обычно культивируемые злаки. Был получен также и характерный
набор соответствующих орудий и приспособлений: обмазанные гипсом зернохранилища,
хлебные печи, кремнёвые и обсидиановые пластинки — вкладыши для деревянных и
костяных серпов, антропо-
87
морфные глиняные фигурки, символизирующие
плодородие.
Много встречалось в ходе раскопок и костей
различных животных. Правда, зоологи должны еще определить, были ли известны
жителям Магзалии домашние животные. Как бы то ни было, но охота во многом
сохраняла свое значение в хозяйственной деятельности магзалийцев: очень часты
в культурном слое находки крупных костей зубра. Охотились, вероятно, с помощью
лука и стрел. В толще телля обнаружены десятки кремнёвых наконечников стрел,
скребки для обработки звериных шкур, костяные проколки, шлифованные каменные
топоры. Причем 90 процентов всех орудий изготовлено из обсидиана, ближайшие
месторождения которого находятся за несколько сот километров от предгорий
Синджара, в юго-восточной Анатолии (Турция).
Словом, вроде бы на поселении всецело
господствует каменный век с давними, восходящими еще к мезолиту и верхнему
палеолиту традициями обработки камня. Даже посуда изготовлялась из камня и
гипса: в нашей коллекции есть обломки великолепных резных сосудов из красного и
белого мрамора. И вместе с тем все говорит о явном наличии земледелия, в
котором использовался уже целый набор полезных растений (мягкая и твердая
пшеница, ячмень). Вопрос о том, были ли уже одомашнены в Магзалии животные,
остается пока открытым. Но поразительно другое: жители этого древнейшего на
Ближнем Востоке земледельческого поселка знали уже, как обрабатывать металлы.
Мы нашли здесь несколько кусочков медной руды и кованое медное шило.
Жилые постройки, вскрытые на телле в ходе
раскопок, представляли собой большие (площадью до ста квадратных метров) дома
на каменных массивных фундаментах с глинобитными стенами. Как и в современных деревнях
Ирака, полы и стены домов часто обмазаны гипсом. Судя по отпечаткам, найденным
в завалах построек, крыши делали плоскими из тростника и гипса. Перекрытия
держались на деревянных столбах, следы от которых сохранились в виде ямок с
древесным тленом на дне. В жилых комнатах имелись очаги, зернохранилища и
глиняные скамейки вдоль стен. Всего на поселении было, вероятно, семь-восемь
таких больших домов. Между жилищами были разбросаны вспомогательные хозяйственные
сооружения и печи.
На обрыве, где хорошо виден весь разрез
восьмиметрового холма, нам удалось выделить 15 «строительных горизонтов», то
есть
88
сменяющих друг друга слоев древних
построек. Если предположить, что каждая такая постройка могла стоять без
большого ремонта около 30 лет, то длительность существования Магзалии составит
около пяти веков.
Наконец, последнее и самое сенсационное
открытие. «Все поселение, — пишет руководитель раскопок на Магзалии Николай Оттович
Бадер, — было окружено мощной стеной на цоколе, сложенном из крупных каменных
плит, отдельные из которых достигают полутора метров в поперечнике. С севера
стена образует подковообразный выступ размером около пяти метров в диаметре,
и, как нам представляется, это фундамент башни». Главный проход на поселение
осуществлялся, по-видимому, с западной стороны. Именно там и находятся
массивные ворота, сложенные из огромных каменных плит.
Появление сложных оборонительных
укреплений в столь раннее время еще ждет своего серьезного объяснения. Ведь
аналогичная ситуация сложилась и в других древнейших земледельческих поселениях
Ближнего Востока — Иерихоне, Бейде, Рас-Шамре, Чатал-Гуйюке. Видимо,
возникновение укреплений было вызвано возросшей угрозой нападения на эти очаги
неолитической революции со стороны менее развитых (и менее обеспеченных
продуктами питания) соседей, остававшихся еще на уровне
охотничье-собирательского хозяйства. Само появление таких укрепленных поселков
знаменовало собой завершение неолитической революции. Эти поселки стали
форпостами новой экономической системы, которая в VII—VI тысячелетиях до н.э. по речным долинам распространилась
далеко за пределы областей естественного обитания диких злаков. Постепенно на
смену отдельным, изолированным поселениям пришли сотни раннеземледельческих
поселений. Последствия перехода к оседлому образу жизни были поистине
революционны.
Во-первых, резко изменилась общая
численность населения в областях, где победили новые, прогрессивные формы
хозяйственной деятельности. По подсчетам Р. Брейдвуда, на Ближнем Востоке
плотность населения примитивных охотников и собирателей эпохи верхнего
палеолита составляла не более трех человек на 160 квадратных километров,
специализированных собирателей растительной пищи времен мезолита (около 10
тысяч лет назад) — 12,5 человека на 160 квадратных километров, а в первых
оседлых земле-
89
дельческих общинах — уже 2500 человек на
160 квадратных километров, то есть, по сравнению с предшествующим периодом, —
более чем двухсоткратный рост!
Во-вторых, с появлением земледелия и
скотоводства неизмеримо возросла возможность получения устойчивого и
значительного прибавочного продукта, что сыграло решающую роль во всем
дальнейшем развитии человеческого общества — в зарождении классов, государства,
городской цивилизации.
Человек теперь активно воздействовал на
природное окружение и изменял его, увеличивая свои жизненные ресурсы благодаря
искусственному распространению полезных растений и одомашненных животных из
областей естественного их обитания на вновь осваиваемые земли.
С высоты предгорья, где расположена
Магзалия, хорошо видна обширная часть Синджарской равнины с большими и малыми
теллями. Среди них находятся и маленький холмик Телль-Сотто, и более крупный
холм Ярым-тепе-1, и добрый десяток других теллей. Все они — наглядное
свидетельство расселения древнего человека с гор и предгорий на просторы
Месопотамской равнины.
История перехода от неолита к городской
цивилизации Двуречья пока не может быть рассказана сколько-нибудь подробно,
так как наши сведения об этом периоде все еще крайне скудны и немногочисленны.
Но мы по крайней мере знаем, что археологические исследования последних
десятилетий опровергли старую гипотезу, согласно которой шумерская цивилизация
зародилась в некой таинственной и далекой стране, а затем уже в зрелом виде была
перенесена в Месопотамию. Теперь, проследив в глубинах тысячелетий истоки ее
многих характерных черт и достижений, мы можем сделать вывод, что одни из них
действительно привнесены извне, а другие возникли на месте. Длительный период,
в течение которого Месопотамия «была беременна цивилизацией», — это весьма
важный, но малоизвестный отрезок местной истории. За три тысячелетия а регионе
последовательно сменили друг друга три раннеземледельческие культуры: Хассуна,
Халаф и Убейд.
КУЛЬТУРА ХАССУНА
Культура Хассуна названа так по типичному
для нее памятнику Телль-Хассуна, расположенному в 35 километрах южнее города
Мосула и раскопанному в 40-х годах иракско-английской археоло-
90
гической экспедицией во главе с Фуадом
Сафаром и Сетоном Ллойдом. Здесь, в самом нижнем слое телля, были обнаружены
грубая одноцветная керамика и каменные орудия какой-то небольшой общины
земледельцев, живших, вероятно, в легких наземных хижинах или шалашах,
поскольку от их домов не осталось ни малейшего следа. Сверху этот
первоначальный поселок перекрывали шесть слоев глинобитных построек,
демонстрирующих прогрессивные изменения и в размерах, и в конструкции. По
своей величине, планировке и строительному материалу эти дома поразительно
близки жилищам современного населения Северо-западного Ирака. Шесть или семь
комнат размещены в виде двух блоков вокруг открытого внутреннего дворика: один
блок — жилой, другой — кухня и кладовые. Стены сделаны из сырцового кирпича.
Полы вымощены смесью глины и соломы. Зерно местные жители хранили в огромных
сосудах из необожженной глины, вкопанных по горло в землю. Хлеб (плоские
круглые лепешки) пекли в куполообразных глиняных печах, напоминающих
современные арабские тануры. Хозяйственная утварь представлена каменными
зернотерками, ступками, пестами, серпами с кремнёвыми лезвиями, каменными
мотыгами, керамикой, глиняными пряслицами (грузиками для веретен), грубыми
фигурками людей и животных. Керамика Хассуны подразделяется специалистами на
три большие группы, частично имеющие и хронологические различия: «архаическая»,
«стандартная» и «самаррская».
Образ жизни первых обитателей Хассуны
делает понятным, почему их культура быстро распространилась на сотни
километров. Не исключено, что в результате многовековой обработки или почва в
горах истощилась, или население там увеличилось настолько, что люди вынуждены
были покидать родные места и искать новые, еще не освоенные территории. В более
благоприятных районах эти переселенцы оседали надолго. Там же, где условия были
не столь хороши, они оставались на короткое время, например до сбора урожая, а
потом шли дальше на юг.
Поселения хассунской культуры (VI тысячелетие до н.э.) были распространены довольно широко. Они
встречаются на территории Северо-восточной Сирии, в Ираке, вплоть до западных
районов Ирана. А южная их граница простиралась до широты Багдада. Однако центр
этой культуры всегда находился в Месопотамии, точнее, в Северо-западной
Месопотамии.
91
Спускаясь вниз по течению Тигра и Евфрата,
земледельцы Хассуны в конце концов вступили в зону, где дождевых осадков уже
не хватало для получения устойчивых урожаев. В районе Багдада в настоящее время
объем годовых осадков не превышает 180 миллиметров. Поэтому, чтобы выжить,
люди — чуть ли не впервые в мире — стали применять здесь самые примитивные
формы искусственного орошения. Скорее всего это была задержка паводковых вод
запрудами и плотинами, а также проведение первых, пока еще небольших по длине
каналов. При раскопках хассунского поселения Телль-ас-Савван, расположенного на
восточном берегу Тигра, в 11 километрах южнее Самарры, было найдено большое
количество зерен культурных растений, в том числе четырех видов ячменя, трех
видов пшеницы и одного вида льна. Показательно и наличие здесь шестирядного
ячменя, характерного для областей поливного земледелия. А на другом хассунском
памятнике, Чога-Мами, археологи открыли и остатки древних каналов VI тысячелетия до н.э.
Налаживание даже простых систем ирригации
в районах, лежащих в среднем течении Тигра и Евфрата, было отнюдь не легким
делом. Обе реки обладают поистине смертоносной силой во время бурных весенних
паводков, высота которых непредсказуема. И сейчас уровень воды в Тигре в
некоторые годы поднимается за одни сутки на 12 метров. Кроме того, эти могучие
реки несут с собой тысячи тонн ила, постоянно оседающего в русле. В Тигре, возле
Багдада, в одном кубическом метре воды содержится 787 граммов ила, а каждую
секунду через контрольную отметку там проходит 1240 кубических метров воды.
Ежегодно Тигр и Евфрат несут к устью, в Персидский залив, до 3 миллионов тонн
наносной земли. Из-за этого в древности их течение часто меняло свое
направление, уходило далеко в сторону, разбивалось на рукава и протоки, принося
жизнь одним земледельческим общинам и обрекая на гибель другие.
Но не только жара и норовистые реки мешали
заселению этих мест. Берега Тигра и Евфрата на севере были покрыты лесами, а на
юге — зарослями кустарника и тростника. Там в изобилии водились огромные
ящерицы-вараны (грозные «драконы» из позднейших шумерских и вавилонских
мифов), кабаны, олени, змеи. В прилегающей к рекам засушливой степи бродили
бесчисленные стада зубров, газелей, антилоп, куланов и диких ослов (онагров),
водились леопарды и львы.
92
В этих районах, страдающих от наводнений и
от палящего зноя, первоначально трудно было найти пригодные для возделывания
участки земли. И некоторые группы пришельцев с севера гибли здесь, вероятно, во
время неожиданных разливов рек, от нападений хищных зверей, от голода и
болезней. Но тот, кто выжил и обосновался в этой равнинной и жаркой стране,
вскоре стал получать со своих искусственно орошаемых полей баснословно высокие
урожаи.
Столкнувшись с новыми, непривычными для
себя природными условиями, хассунский земледелец вышел победителем, и эта победа
открыла перед местными общинами магистральный путь к вершинам цивилизации.
Жители скромного хассунского поселка
Ярым-тепе-1 в Синджарской долине одними из первых на Ближнем Востоке стали обрабатывать
металл (в непотревоженных слоях 6-го тысячелетия до н.э. были найдены медное
украшение и кусочки медных шлаков), строить сложные двухъярусные печи для
обжига керамики, изготовлять каменные резные подвески-печати. Они выращивали
на своих полях хлебные злаки: мягкую пшеницу, пшеницу Спельта, многорядный
ячмень. Они имели обширные стада различных домашних животных. Если раньше
считалось, что корова впервые была одомашнена в этом регионе лишь в IV-м тысячелетии до н.э., то теперь
начальный возраст данного события отодвинулся еще на
две тысячи лет.
О больших достижениях хассунских племен,
пришедших в более южные края, свидетельствуют материалы раскопок поселения Телль-ас-Савван (Кремнёвый Холм — арабск.). На холме площадью
два с половиной гектара археологами выделено пять слоев напластований,
нумеруемых снизу вверх. Слой 1 датируется 5600 годом до н.э. Древнейшее
поселение было окружено рвом глубиной и шириной до трех метров, который был
связан с ручьем, а следовательно, наполнялся водой. За рвом высилась мощная
глинобитная крепостная стена в форме квадрата.
В том же слое I были
раскопаны два здания — самые крупные сооружения Месопотамии в 6-м тысячелетии до
н.э. В одном доме было не менее 14 комнат, а в другом — еще больше. Сохранившаяся
внутренняя лестница свидетельствует о наличии второго этажа. Восточная часть
первого дома представляла собой храм, состоявший из четырех помещений, причем
в последнем из них обнаруже-
93
на культовая ниша в стене. Перед ней
стояла алебастровая статуэтка богини. В одной из комнат нашли две глиняные
женские фигурки. Во многих могилах, обнаруженных под полами храмов и жилых
помещений, сохранились многочисленные женские статуэтки и несколько мужских. В
большинстве случаев они были сделаны из желтоватого алебастра,
обрабатывавшегося здесь же, на поселении. Глаза их инкрустированы битумом. В
погребениях лежали также медные бусы и один медный нож, чаши и миски из
алебастра, орудия труда и зернотерки из твердого черного камня. В нижних слоях
(слои I и II) керамика
встречалась довольно редко: в слое I она походит на
раннюю (архаическую) хассунскую; в слое II появляется расписная посуда, преобладающая в слое III, а в слое IV ее вытесняют сосуды типа самаррских.
Расписная керамика в Самарре (знаменитой
столице халифов Аббасидов) была обнаружена в районе древнего некрополя и, видимо,
служила частью погребального инвентаря. Она обожжена до бледно-розовой, часто
зеленоватой, окраски, украшена плетеным орнаментом, расположенным по зонам, —
прием, характерный для корзинного плетения. Посуда очень разнообразна по форме:
миски, чаши, блюда, горшки. Узор значительно более сложный и изысканный, чем
на керамике из. Хассуны: как бы по концентрическим кругам изображены птицы,
козлы, женщины с развевающимися волосами, скорпионы. Характерны и такие
орнаменты, как розетка, квадрат, свастика. Бесспорно, что все эти изображения
имели сложный магический смысл и были связаны с погребальными обрядами.
«Именно племена самаррской группы, —
считает И.М. Дьяконов, — начинают последний этап освоения Месопотамии; они двигаются
дальше на юг по Тигру и Евфрату в заболоченные области Южного Двуречья».
При раскопках городища Абу-Шахрайн
(древний город Эреду), расположенного на самом юге Месопотамской равнины, на
берегу Персидского залива, археологи установили, что самые ранние его слои (XIX—XV) совпадают
по времени с так называемым хассунским периодом. Очень похожа на
хассунско-самаррскую и древнейшая местная керамика — расписные кубки, миски и
чаши.
Таким образом, к концу VI — началу V тысячелетия до н.э. освоение пришедшими с
севера земледельцами территории Нижней Месопотамии было успешно завершено.
94
ЗАГАДКИ УБЕЙДА
Итак, археологические открытия последних
десятилетий на самом юге Месопотамии показывают, что эта жаркая и плоская область
была впервые заселена человеком во времена господства на севере региона
хассунско-самаррской и халафской культур. Об этом говорит, например, большое
сходство расписной керамики с поселения Калат-Хаджи-Мухаммед близ знаменитого
города Урук-Варка) с самаррскими и халафскими гончарными изделиями в Северной
и Северо-западной Месопотамии. Примечательно, что этот древнейший поселок был
погребен под трехметровым слоем наносного ила и его можно было копать лишь в
те годы, когда уровень воды в Евфрате находился на самой низкой отметке. В
противном случае подпочвенные воды заливали раскопы и шурфы.
Затем последовали сенсационные открытия
иракской археологической экспедиции в Эреду на городище Абу-Шахрайн. По сообщениям
клинописных текстов, Эреду был одним из самых почитаемых и священных городов древнего
Двуречья. Здесь, по преданию, находилась земная резиденция бога Энки —
повелителя подземных вод и одного из главных божеств шумерского пантеона. В
настоящее время Эреду представляет собой хаотическое скопление низких
искусственных холмов и песчаных дюн, над которыми возвышается громада
величественного зиккурата — ступенчатой башни из сырцового кирпича,
сооруженной, как указывают кирпичи с клинописными посвящениями, царями Третьей
династии Ура в самом конце III тысячелетия до н.э.
Каково же было удивление Фуада Сафара
(начальника экспедиции) и его коллег, когда, обследуя основание зиккурата, они
обнаружили под одним из его углов целую цепочку более ранних храмов, уходящих
в глубины земли. Всего их оказалось семнадцать. Видимо, данное место считалось
у местных жителей особо почитаемым, и поэтому они с поразительным упорством
возводили здесь на протяжении тысячелетий свои святилища. Три самых нижних
святилища — глинобитные постройки с одной квадратной комнатой и алтарем
посередине — содержат расписную керамику, орнаментация которой очень напоминает
стили поздней Самарры и Халафа. И все же это были лишь отдельные островки
пришедшей с севера земледельческой культуры. У нас пока нет абсолютно точных
дат для определения времени появления этих первых дереву-
95
шек в низовьях Тигра и Евфрата. Судя по
самым общим стилистическим параллелям с керамикой более северных
археологических памятников, это случилось между концом VI и началом V тысячелетия до н.э. Но первые робкие
попытки освоения самого юга Месопотамской равнины пришлыми земледельческими
племенами оказались лишь прелюдией к более широкой и успешной колонизации
новых земель. Это было связано с появлением в Месопотамии племен так называемой
убейдской культуры. Культура, существовавшая примерно с 4500 по 3500 год до
н.э., получила свое название по имени небольшого древнего поселения Эль-Убейд,
расположенного близ города Ура. В конце 20-х годов там работали английские
археологи. Исследуя этот телль, они обнаружили под остатками шумерского храма
незнакомую расписную керамику. Она имела более ранний возраст: темно-зеленые,
обожженные почти до стекловидного состояния глиняные черепки, украшенные
четкими геометрическими рисунками, нанесенными темно-коричневой и черной
краской. Позже здесь удалось вскрыть под наносами ила остатки тростниковых
хижин первых жителей поселка с точно такой же расписной посудой.
Так в археологической летописи Месопотамии
появилась еще одна ранее неизвестная культура, которая и по своей сущности, и
по хронологическому положению уже непосредственно предшествовала знаменитой
шумерской цивилизации.
Однако, в течение многих десятилетий
открытые и исследованные убейдские памятники на юге Месопотамской равнины
исчислялись буквально единицами. Загадок и нерешенных проблем в связи с
Убейдом было куда больше, чем неожиданных озарений или открытий.
Прежде всего, исследователей поражала
крайняя редкость до-убейдских поселений в Южном Двуречье. И, как это часто
бывает, недостаток информации породил в научных кругах оживленные споры. Одни
археологи утверждали, что земли к югу от Багдада, вплоть до убейдского периода,
находились под водами Персидского залива и поэтому, мол, люди могли заселить
эти буквально «восставшие из вод» места только с отходом залива далеко на
юго-восток, к его современным границам.
Другие доказывали, что доубейдские
памятники там есть, но они погребены под мощными напластованиями аллювиальных
речных отложений. Однако геолого-экологические и археологиче-
96
ские исследования последних лет не
подтверждают эти гипотезы.
Отсюда, видимо, следует, что причины более
позднего развития оседлой земледельческой культуры в этом районе совершенно
иные: неблагоприятные местные природно-климатические условия для жизни древнего
земледельца, отсутствие многих необходимых ресурсов — древесины, твердых пород
камня, металлических руд и т.д. Но окончательного ответа на этот вопрос пока
нет.
Другой нерешенный вопрос — происхождение
убейдской культуры. Если на юге Месопотамии нет ранних убейдских поселений, то
откуда эта культура туда пришла? В прошлом археологи пытались вывести Убейд из
таких отдаленных мест, как Индия или Палестина, хотя Иран был куда более
близким и перспективным для подобного рода поисков регионом. Нашлось со
временем немало сторонников и у иранской версии. Чтобы проверить ее, за последние
два-три десятилетия было досконально обследовано почти все Иранское
плоскогорье, но никаких признаков прародины убейдской культуры там не
обнаружили.
В последние годы немало убейдских
памятников удалось выявить на восточном побережье Аравийского полуострова, в
Саудовской Аравии, что сразу же опять поставило в повестку дня вопрос об
истоках Убейда. Но уже первый сравнительный анализ археологических находок из
двух областей показал, что аравийские находки намного моложе месопотамских.
Таким образом, вопрос о происхождении убейдской культуры остается открытым. Во
всяком случае, исходя из имеющихся на сегодняшний день данных, некоторые
исследователи считают, что она возникла в последней трети V тысячелетия до н.э. в Южном Двуречье на основе культурных традиций
первых поселенцев этих мест (памятники типа Хаджи-Мухаммед — Эреду).
Несомненно и другое: если самые ранние
известные сейчас убейдские поселения появляются на юге Месопотамии, на окраине
великой аллювиальной равнины, то в дальнейшем наблюдается быстрый численный
рост и экспансия носителей убейдской культуры в северном направлении. Именно
убейдцы, двигаясь по долинам Тигра и Евфрата на север, достигли вскоре
территории, занятой племенами халафской культуры. Конечная судьба халафцев
оказалась весьма плачевной: к концу V тысячелетия до
н.э. они были либо уничтожены, либо вытеснены из Северо-Месопотамской зоны.
Триумф Убейда был бесспорным и окончательным.
97
Таким образом, впервые в месопотамской
истории на севере и на юге региона распространилась одна общая культура, объединившая
разрозненные прежде области в единое целое. И если раньше центр культурного
развития находился в северных районах Месопотамии и в прилегающих к ним горных
и предгорных территориях (Загрос, Синджар), то теперь историческая ситуация
резко меняется. С начала IV тысячелетия до н.э. тон все больше задают
южные области, где сначала Убейд, а потом и Урук (Джемдет-Наср) определяют
наиболее прогрессивные и яркие направления развития общества. Наконец, для
убейдского периода важно и то, что в недрах его культуры можно проследить истоки
многих последующих достижений шумерской цивилизации, то есть наличие
культурной преемственности. Эти успехи и достижения пришли к убейдцам не сразу,
ведь окружающую их территорию никак не назовешь цветущим Садом Эдема.
Напротив, убийственная жара в летние месяцы, совершенно непредсказуемые и
скудные дожди, довольно прохладная зима, разрушительные разливы рек и нехватка
воды при созревании урожая ставили здесь почти непреодолимые преграды на пути
успешного ведения земледельческого хозяйства. Природа ежечасно бросает прямой
вызов человеку. И именно убейдцы первыми приняли этот вызов и сделали первые
шаги по пути преодоления негативного влияния на человеческое общество местных
природных условий. Они селились вдоль рек, протоков и озер, используя естественные
и простейшие формы искусственного орошения (запруды, небольшие каналы).
Общее представление о культуре и быте
убейдского населения дают материалы из раскопок нескольких хорошо исследованных
археологических памятников, как на юге, так и на севере Месопотамии.
Одно такое поселение было раскопано
иракскими учеными в Телль-Укайре, близ Багдада, в 1940 году. В то время как в
Эль-Убейде жилища строились из тростника, обмазанного глиной, в Укайре уже
существовали добротные глинобитные дома из прямоугольных сырцовых кирпичей.
Здесь сохранились стены почти метровой высоты, так что можно без особого труда
представить себе планировку деревушки такой, какой она была свыше шести тысяч
лет назад. Археологи обнаружили улицу, ширина которой позволяла пройти
навьюченному животному. С обеих сторон улицу обрамляли дома с деревянными или
тростниковыми дверями, по-
98
ворачивающимися в каменных желобах. Крыши,
без сомнения, были плоскими, а на улицу выходили водосточные керамические
трубы. В каждом доме имелось четыре-шесть комнат, весьма разумно
распланированных, иногда с лестницей, ведущей на крышу. В одной из комнат
помещалась кухня с обычной куполообразной глиняной печью — тануром. В Укайре
нашли печь, целиком забитую раковинами пресноводных мидий, которые служили важной
частью повседневного рациона людей. Раскопки показали, что и здесь, и в
Эль-Убейде основным занятием жителей наряду с земледелием было рыболовство.
Лодки рыбаков, судя по их глиняным моделям, имели высокие нос и корму. Рыбу
ловили, очевидно, сетями (известны каменные грузила и каменные «якоря») или
били острогами. На животных охотились с помощью пращи и копий (в одном из домов
нашли остатки рогов трех оленей разного возраста). Землю обрабатывали
кремнёвыми мотыгами, а хлеб жали серпами из очень твердой, хорошо обожженной
глины. Костяные иглы и пряслица для веретен свидетельствуют о развитом
ткачестве. Религиозные культы представлены статуэтками обнаженных женщин и
реже — мужчин. У некоторых из них ясно видна татуировка на руках и плечах, а
головы украшают высокие парики из битума.
Однако особо важные результаты принесли
уже упоминавшиеся раскопки иракских археологов в Эреду (Абу-Шахрайн). Под одним
из углов зиккурата, как уже говорилось, было обнаружено поразительное
наслоение из 17 храмов, последовательно сменявших друг друга на этом месте
начиная с незапамятных времен. Восемь верхних святилищ (I—VIII) представляли
собой внушительные здания урукского и частично убейдского периодов. Хуже
сохранившиеся остатки храмов IX и XIV, лежавших ниже, содержали как убейдскую керамику, так и посуду
типа Хаджи-Мухаммед. Наконец, еще глубже появились крохотные «часовенки» —
храмы XV, XVI, XVII. Эти древнейшие ритуальные сооружения
Южного Двуречья интересны для нас во многих отношениях.
Уже первое знакомство с этой храмовой
архитектурой позволило прийти к заключению о непрерывном и преемственном развитии
одной и той же религиозной традиции в Эреду с конца V тысячелетия
до н.э. и вплоть до шумерских времен. Прототипом храма в слое XVI Эреду было здание с единственным крохотным помещением (площадью
не более трех квадратных метров). Однако и оно имеет уже культовую нишу и
центральный жертвенный столик,
99
которые, начиная с этого раннего времени,
неизменно присутствуют в архитектуре месопотамских храмов. В слоях XI—IX этот храм
перестраивается уже с большим размахом: возводятся центральное святилище и
боковые крылья. На сей раз его тонкие кирпичные стены укрепили контрфорсами,
возможно напоминающими детали древних тростниковых построек. Затем следует ряд
более основательных и искусно построенных храмов (VIII—VI слои), которыми и завершается убейдский период на городище.
В вытянутое помещение центрального святилища по-прежнему входили через боковую
камеру, но уже созданы и дополнительные церемониальные входы на одном конце и
алтарь на возвышении — на другом. Здесь есть свободно стоящее посреди храма
возвышение для ритуальных приношений, включавших, вероятно, и рыбу, так как
рыбьи кости были обнаружены в соседнем помещении. Фасады теперь, как правило,
украшаются перемежающимися контрфорсами и нишами, которые стали с этого времени
характерной чертой культовой архитектуры Двуречья.
На севере Месопотамии, в Тепе-Гавре, в
позднеубейдских слоях был обнаружен комплекс из трех храмов, расположенных
вокруг внутреннего дворика. Планировка этих зданий целиком повторяет планы
святилищ Эреду. В Северном Двуречье можно проследить и процесс формирования
профессиональной жреческой касты. Так, например, храм из XVIII слоя Тепе-Гавры, датируемый началом 4-го тысячелетия до н.э., имеет
размеры 7 на 11 метров. Во второй половине IV тысячелетия до н.э. его заменили найденные в XIII слое три связанных между собой храма (площадью 9 на 12, 18 на 15 и
20 на 17 метров). Их богато украшенные пилястрами фасады окружали двор площадью
18 на 15 метров. Во всех трех святилищах главное помещение служило местом
отправления культа, а вход располагался в более широкой стене, так что со двора
нельзя было увидеть алтарь. Больше всего пилястров было в так называемом
центральном храме. А в его внутренних помещениях сохранились остатки росписей,
сделанных яркой красной краской. В красный же цвет был, видимо, окрашен снаружи
и восточный храм. На его территории были найдены многочисленные печати с
изображениями зверей, а часто и людей с головами животных. Эти изображения,
встречающиеся и на юге, и на севере Месопотамии, напоминают фигуры женщин с
головами рептилий. По-видимому, перед нами — образ ящера-варана, которого
древние шумеры боя-
100
лись, но почитали как символ плодородия.
Думузи — шумерский бог стад — в III тысячелетии до н.э. имел второе имя —
Ама-Ушумгал, что означает «Его мать — дракон». А драконом в древней
Месопотамии называли полутораметрового варана, который стал матерью Думузи, а в
представлении убейдцев превратился в женщину с головой варана.
Итак, очевидно, что центрами многих
крупных убейдских селений были монументальные храмы на платформах, возможно
уже игравшие роль организаторов хозяйственной деятельности и управления делами
общины. Храмы Эреду достигают особенно больших размеров и сложной внутренней
планировки во времена позднего Убейда, в первой половине IV тысячелетия до н.э. Так, храм VI (на платформе) имеет размеры 26,5 на 16 метров.
Люди, жившие в хижинах вокруг святилища,
кормились рыболовством и охотой, сеяли эммер (полбу), ячмень, лен, сезам (кунжут),
выращивали финиковую пальму, разводили овец, коз, свиней, ослов и крупный
рогатый скот. Борясь с ежегодным разливом рек и используя воду, оставшуюся
после него в мелководных озерах, они еще в доубейдское время впервые применили
здесь, в Южном Двуречье, новый метод земледелия — рыли в мягком грунте
небольшие водоводные каналы. Исключительно тяжелые условия жизни между знойной
пустыней и болотами дельты Тигра и Евфрата отчасти искупались для них
невероятным плодородием почвы и обилием урожаев.
В убейдских селениях параллельно с
развитием земледелия и скотоводства шел и процесс прогрессивного роста ремесел.
Превосходная убейдская керамика, часто особого, зеленоватого оттенка (из-за
чрезмерного обжига), с коричневой или черной геометрической росписью, отличается
стандартными формами и явно производилась специалистами-гончарами. Для обжига
глиняной посуды использовались специальные печи сложной двухъярусной конструкции,
где поддерживалась постоянная температура свыше 1200 градусов по Цельсию. В
1985 году в ходе работ советской археологической экспедиции на убейдском телле
Шейх-Хомси (близ города Зуммара), на севере Ирака, мне довелось лично
расчищать такую чудо-печь, сложенную из глиняных блоков диаметром до двух с
половиной метров. Печь неоднократно перестраивалась и ремонтировалась. Внутри
и возле нее лежали куски керамического шлака и забракованные, спекшиеся в одно
целое скопления зеленоватых
101
убейдских сосудов. Появляются новые типы
посуды — чайники, черпаки (с длинными ручками и широким сливом), колоколовидные
чаши и т. д. В конце убейдского периода изобретен гончарный круг. В ряде могил
обнаружены глиняные модели лодок, в том числе и парусных. Бесспорен прогресс и
в металлургии, хотя металл на юге был редкостью и металлических предметов там
пока найдено немного (медные рыболовные крючки, шилья и др.). Развивался обмен
товарами и сырьем с соседними областями. Обсидиан привозили с Армянского
нагорья, кремень — из Сирии, лес и твердые породы камня — с гор Загроса, лазурит
— из Афганистана и т.д.
Между тем экспансия племен убейдской
культуры на север и северо-запад нарастала. К 3500 году до н.э. они занимали
уже Северную Сирию, Киликию (Турция), горные районы Загроса.
В течение большей части убейдского периода
поселения представляли собой сравнительно небольшие земледельческие поселки,
широко разбросанные по аллювиальной Месопотамской равнине вблизи естественных
источников воды (реки, озера, каналы). Каких-либо иерархических рядов и
соподчинений в этот период не наблюдается. Ситуация заметно меняется лишь к
концу Убейда, к середине IV тысячелетия до н.э. Как показывают
исследования Роберта Мак-Адамса в районе Урука (Варки), именно тогда Урук
становится важным религиозным и политико-административным центром окружавшей
его территории, где в свою очередь выделяются более крупные поселения —
«городки» и тяготеющие к ним группы земледельческих деревень. Однако решающие
перемены в характере поселений Южного Двуречья происходят лишь в последующем,
урукском (протописьменном) периоде.
Убейдские археологические материалы
показывают, как постепенно возрастала роль храмов в жизни сельских общин,
видимо уже ставших к середине IV тысячелетия до н.э. главным центром
экономической и социальной деятельности в нарождающихся месопотамских городах.
Здесь будет уместно затронуть вопрос о соотношении убейдской культуры и
шумерской цивилизации. Можно ли рассматривать первую как прямую родоначальницу
второй? Ответить на данный вопрос однозначно совсем не просто. Слишком мало мы
еще знаем об этом переходном периоде, слишком незначительны пока наши сведения
(речь идет не только об археологических материалах, но и о письменных
документах, данных антропологии, палеоботаники и т.д.). И тем не менее
приведем высказыва-
102
ния ряда компетентных исследователей, хотя
бы частично освещающие затронутую проблему.
«Может быть, и преждевременно называть
убейдскую культуру шумерской, — пишут К.К. Ламберг-Карловски и Дж. А. Саблов
(США), — но она определенно должна была подготовить почву для основных
достижений шумерской цивилизации. Развитие социальной дифференциации и
торговой специализации, рост населения, сопровождавшийся основанием новых
поселков и городков, следы растущей централизации власти внутри отдельных общин
и их групп — все говорит о появлении новых тенденций, четко отделяющих Убейд
от более ранних неолитических культур».
Близкой точки зрения придерживается и
известный востоковед ИМ. Дьяконов. «...Кто бы ни были подлинные создатели убейдской
культуры, — отмечает он, — достигнутый ими уровень развития постепенно начинал
выводить общество за рамки первобытного строя. Создание и поддержание все
усложняющихся оросительных систем требовали объединения усилий нескольких
общин. Функцию хозяйственного руководства ими, видимо, принимала на себя, во
всяком случае частично, храмовая организация, и без того уже объединявшая в
культовом отношении ряд мелких общин. Способствуя их слиянию воедино, храм в то
же время противостоял массе членов общины... Определенный рост общего благосостояния,
развитие торговли и обмена способствовали первым начаткам накопления и
имущественного расслоения общества. Этому в немалой степени способствовало
ускорение экономического развития, особенно в результате отделения ремесла от
земледелия».
Все археологи говорят о культурной
преемственности Убейда с Шумером в области культовой архитектуры, керамики,
домостроительства, хозяйственных навыков и приемов, в предметах быта. Не
случайно, видимо, и то, что все главные шумерские города возникли на месте
прежних убейдских поселений. «Культурная преемственность, — подчеркивает ИМ.
Дьяконов, — в той мере, в какой она прослеживается в материальных памятниках,
заставляет считать, что шумерами были по крайней мере уже создатели убейдской
культуры на юге Двуречья конца V — начала IV тысячелетия до н.э.; с возникновением иероглифической письменности
на грани IV и III тысячелетий до н.э. мы имеем уже
бесспорные доказательства, что население Нижней Месопотамии было шумерским».
Итак, к концу убейдского периода Месопотамия претерпевает
103
важные качественные изменения. Отчетливее
и ярче проступают здесь сквозь простоту архаического уклада жизни контуры будущих
цивилизаций. Убыстряется темп общественного и экономического развития. Многие
общины на юге страны уже вплотную приблизились к тому роковому рубежу, который
отделяет жизнь свободных и равноправных людей первобытной эпохи от жалкого
удела их прямых потомков — рядовых общинников, оказавшихся вскоре на самом низу
гигантской социальной пирамиды, созданной нарождавшимся раннеклассовым
государством.
104
ЧАСТЬ II. ПО ГОРОДАМ ДРЕВНЕЙ МЕСОПОТАМИИ
ГЛАВА 5. ЭКОЛОГИЯ ПЕРВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ
Ищу я в этом мире сочетанья
Прекрасного и вечного. Вдали
Я вижу ночь: пески среди молчанья
И звездный свет над сумраком земли.
И А. Бунин
ВОДА, ЗЕМЛЯ И ЖИЗНЬ В ДРЕВНЕМ ДВУРЕЧЬЕ
Итак, к концу убейдского периода
Месопотамия стояла уже на самом пороге цивилизации. И она вскоре появилась —
древнейшая на земле шумерская цивилизация, с ее городами, каналами, возделанными
пашнями, государственностью, письменностью и календарем. Но почему первые
города и первые цивилизации нашей планеты возникли именно в этом регионе,
который отнюдь не блещет своими природно-климатическими достоинствами? Весь
парадокс ситуации в том и состоит, что большинство современных исследователей
утверждает, будто наряду с другими факторами особо важную роль в ускоренном
развитии культуры в этом регионе сыграли именно природно-географические
особенности Месопотамии, которые в своей совокупности наложили неизгладимый
отпечаток на всю жизнь древнейших обитателей страны. «Как географическое
целое, пока достаточно четко не определенное — отмечает известный английский
археолог Сетон Ллойд, — она (Месопотамия. — В.Г.) образуется широкой,
незначительной по глубине впадиной, которая протянулась на северо-запад от
Персидского залива и в геологическом отношении является его продолжением.
Определить границы ее с обеих сторон не представляет особой трудности: на
северо-востоке она ограничена понижающимися склонами хреб-
105
тов Ирана, на юго-западе — гигантской
пустыней, которую геологи называют Аравийским плато».
Территорию Месопотамии традиционно
разделяют на две области, заметно отличающиеся друг от друга по
природно-климатическим условиям: Северную (или Верхнюю), называемую обычно
Ассирией, и Южную (или Нижнюю), называемую Вавилонией. Граница между ними
проходит примерно через города Хит на Евфрате и Самарру на Тигре. К северу от
этой линии Междуречье занято известняковым голым плато Эль-Джезира (по-арабски
— остров), которое запирает Евфрат в довольно узкой долине. Тигр же, напротив,
течет по широкому нагорью, на склонах холмов которого раскинулись пашни и
пастбища. Этот плодородный край и назывался когда-то Ассирией. К югу от черты
Хит — Самарра, там, где реки образуют общую дельту, ландшафт совершенно иной:
весь этот район — порождение Тигра и Евфрата. Именно благодаря их наносам
здесь образовалась огромная, совершенно плоская лёссовая равнина, которой по
плодородию нет равных на всем Ближнем Востоке.
Наиболее характерная топографическая черта
Ирака — наличие двух больших рек — Тигра и Евфрата. Широко известное изречение
отца истории Геродота о том, что Египет — это дар Нила может быть с успехом
приложено и к Ираку, различие состоит лишь в количестве рек-дароносиц. С
незапамятных времен Тигр и Евфрат откладывают свои наносы на каменистое ложе
между Аравийской платформой и Иранским нагорьем, создавая среди безжизненных
пустынь обширную и плодородную равнину. Обе реки берут начало в горах Турции,
где их питает множество местных речек. Проложив путь через отроги горных
хребтов, они устремляются на юг. По характеру эти реки абсолютно не похожи друг
на друга. Так, стремительный и многоводный Тигр течет на юго-восток, вдоль
горной цепи Загрос. В нижнем течении он (уже в исторические времена) не раз
менял свое русло, вот почему постоянных поселений на его берегах долго не
возникало. Было время, когда Тигр впадал прямо в Персидский запив, сейчас же он
сливается с Евфратом. Лишь образовавшийся из двух рек Шатт-эль-Араб впадает в
море. Все притоки Тигра берут начало в восточных горных областях: Хазир,
Большой и Малый Заб, Дияла и др.
Путь у Евфрата был совершенно иным.
Покинув Армянское нагорье, он несет свои воды на юго-запад и в одном месте
оказывает-
106
ся на расстоянии всего лишь 140 километров
от Средиземного моря. Затем он круто поворачивает на юг и образует широкую
излучину. Ниже Каркемиша в него впадают два больших левых притока — Балх и
Хабур. В районе Хита — Самарры Евфрат сближается с Тигром и течет с ним почти
параллельно дальше, на юго-восток, к Персидскому заливу. Широкая петля,
образуемая этими реками, превращает Верхнюю Месопотамию в остров. Евфрат не
столь многоводен, как Тигр, да и течение у него намного спокойнее.
Разлив рек начинается в Месопотамии
весной, в марте — апреле, когда в горах тает снег и обильно идут дожди. Первым
разливается Тигр, на две недели позже — Евфрат. В отличие от Нила наибольший
паводок на месопотамских реках приходится на период созревания большей части
зерновых культур, и поэтому нормальный земледельческий цикл работ возможен
здесь лишь в том случае, если речная вода будет своевременно отведена в каналы
и бассейны, где ее сохранят для полива хлебов после осеннего сева. «Однако
Тигр, — подчеркивает ИМ. Дьяконов, — на значительном своем протяжении течет в
высоких берегах, что требует для отвода воды водоподъемных устройств, которых у
жителей Месопотамии не было еще ни в IV, ни в III, ни даже во II тысячелетии до н.э. Вследствие этого, а также ввиду большой
скорости течения воды Тигра долгое время для орошения полей не использовались,
и первые селения, а затем и города возникли в Нижней Месопотамии только вдоль
Евфрата и его рукавов и искусственных каналов и, кроме того, за Тигром, в
бассейне реки Диялы».
«Тигр, — пишет О.Г. Герасимов, — считается
самой беспокойной рекой Ирака. Выходя из берегов, он затопляет большие площади
плодородных земель, прилегающих к его берегам, размывает глинобитные лачуги,
уничтожает скот. Сообщения об уровне воды в период весеннего паводка напоминают
сводки с полей сражений, так они лаконичны и строги, но за каждым их словом или
цифрой скрывается многое: будут ли крестьяне снимать урожай или, перебравшись
на высокое место, им придется наблюдать, как бешеная река уносит выращенные с
большим трудом посевы, смогут ли они сегодня спокойно лечь спать или,
застигнутые стихией, будут сидеть на грозящей рухнуть крыше дома и искать
воспаленными от напряжения глазами лодку своих спасителей».
Мне приходилось видеть весенний разлив
Тигра в районе Мосула, и я могу подтвердить, что автор приведен ной выше
цитаты
107
не допустил ни грана преувеличений. Последнее
разрушительное наводнение Тигра было зафиксировано в 1954 году, когда сильно
пострадали столица страны — Багдад — и многие другие города. С тех пор человеку
удалось заметно усмирить разгул водной стихии: большие защитные плотины
построены близ Самарры и в Куге. Самое поразительное, что еще за четыре
тысячелетия до наших дней почти в тех же самых словах описали грозные
наводнения Тигра и Евфрата древние вавилоняне:
Никому не остановить пожирающего все
потока,
Когда небо гремит и дрожит земля,
Когда матерей и детей окутывают страшные
покровы тьмы,
Когда зеленый тростник склоняет под
ударами
свои пышные стебли
И гибнет готовый к жатве урожай.
Поздний разлив усиливал засоление почв
из-за большого испарения при все повышающейся температуре. Засоленность полей
снижала урожаи, и по прошествии какого-то отрезка времени (длительность его
могла колебаться) приходилось начинать освоение новых земель, что в свою
очередь вело к перераспределению населения. Существовала еще одна особенность
в характере этих рек, связанная со стремительностью и поздним временем их
разливов: ил, который они несли, был значительно менее плодороден, чем
нильский, поэтому его нельзя было тут же отправлять на поля. Кроме того, ил
засорял каналы, которые несли воду во внутренние части страны: он также снижал
мощность потока воды. Каналы приходилось очищать или заменять новыми.
КУЛЬТУРНО-ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ ОБЛАСТИ МЕСОПОТАМИИ
«Для развития первых цивилизаций Ближнего
Востока, — пишет Сетон Ллойд, — наибольшее значение вначале имела полоса
земли, окаймлявшая горные области Палестины, Сирии, Армении и Ирана, — так
называемый Плодородный полумесяц. Вдоль полукольца гор, на западе — с обеих
сторон, а на востоке — только с внутренней стороны, расположены холмистые
районы, покрытые травами, кустарниками и рощами, пригодные для развития земледелия
и оседлого скотоводства...
108
От долины верхнего Тигра, образующей
границу между Армянским нагорьем и Месопотамией, восточный рог Плодородного полумесяца
раздваивается: удобные для земледелия земли тянутся к югу, с одной стороны — по
Тигру, по нижним отрезкам долин левых притоков Тигра — Большого и Малого Заба,
Адхема (Эль-Узайма) и Диялы — и по гумусовым степям предгорий; с другой — по
притоку Евфрата, Хабуру, и далее тонкой ниточкой вдоль Евфрата. Вся эта страна
в древнейшее время была покрыта низкорослыми травами, а в предгорьях —
кустарниками... Продолжением Плодородного полумесяца на юго-востоке считаются
области нижнего течения Тигра и Евфрата (Нижняя Месопотамия)...
Все пространство между реками Тигр и
Евфрат, то есть Месопотамия в широком смысле этого слова, делится с севера на
юг на несколько природных районов. В пределах сухой субтропической зоны
расположена Верхняя, или собственно Месопотамия; она охватывает два природных
района, на севере ее простирается холмистая страна, куда влажные ветры со
Средиземного моря приносят достаточно обильные дожди для ранних посевов и где
в древности местами росли кустарники. Несколько далее к югу лежит второй район
— сухие степи, но и здесь, вдоль речных долин, у источников, с подветренной
стороны холмов, можно сеять хлеб, почти или совсем не пользуясь искусственным
орошением, а в степи достаточно растительности для прокорма стад. Самая
крайняя к югу и сравнительно увлажненная полоса этого района расположена по
южным склонам поперечной гряды холмов Джебель — Синджар; тут проходит граница
сухой субтропической и сухой тропической зон, а далее к югу начинается третий
район Месопотамии — гипсовая пустыня с ничтожным количеством годовых осадков.
Она тянется по обе стороны Евфрата на протяжении около двухсот километров. За
полосой гипсовой пустыни, примерно южнее широты нынешнего Багдада, начинается
четвертый район — нанесенная реками (аллювиальная) низменность Нижней
Месопотамии. Здесь Тигр и Евфрат резко сближаются и в древности текли почти
параллельно друг другу, на близком расстоянии, поэтому Нижнюю Месопотамию
часто называют также Двуречьем (или Южным Двуречьем) в отличие от Междуречья,
то есть Верхней, или собственно Месопотамии».
По свидетельству геологов, климат в
Месопотамии, начиная с самых древних времен, почти не претерпел сколько-нибудь
замет-
109
ных перемен. Летом температура колеблется
от 30 до 50 градусов в тени, дождя не бывает на протяжении восьми месяцев в
году. К концу сухого сезона реки превращаются в узкие ленты. Потом приходит
зима: днем неярко светит солнце, ночью холодно, время от времени налетают
ураганные ливни. Реки, однако, не наполняются до самой весны, когда их притоки
начинают питаться за счет таяния снегов в горах Загроса и Тавра. Наступает
пора весеннего разлива. Менее ста лет назад его считали еще неконтролируемым,
и на протяжении всей истории страны он терроризировал обитателей южной равнины.
Как это ни парадоксально, разлив происходит с апреля до конца мая — слишком
поздно с точки зрения нужд сельского хозяйства, так как он уже не может быть использован
для орошения основного посева зерновых, урожай которых снимают обычно в апреле
— мае.
Особенно трудными в глубокой древности
были условия жизни в Нижней Месопотамии. До укрощения рек занятие земледелием
было невозможно: в болотистые лагуны и озера приливы Персидского залива и
муссонные ветры заносили горько-соленую воду, а тростниковые заросли кишели
дикими зверями и мириадами комаров. «Однако, — пишет И.М. Дьяконов, — когда в
результате развития скотоводства и земледелия население Плодородного полумесяца
начало расти, а земледельческие поселения стали все более выдвигаться в степь,
некие, неизвестные нам, племенные группы, может быть теснимые своими
соседями-врагами, ушли из таких селений в Нижнюю Месопотамию, где им сразу же
пришлось применить какой-то ранее накопленный опыт создания каналов, потому
что без искусственного орошения полей в этом жестоком климате человек неминуемо
бы погиб. Вероятнее всего, первые люди прибыли сюда через долину Диялы, а
также из соседнего Элама».
«И действительно, — отмечает известный
русский историк-востоковед М.В. Никольский, — трудно найти более неприветливую
страну. Если мы приедем туда осенью или зимою, то увидим голые песчаные
пустыни, чередующиеся с обширными болотами... Ни в пустыне, ни на болоте жить
нельзя, и бедные деревушки местных арабов расположились в немногих удобных
местах жалкими крошечными островками. В песчаных местах нет жизни; там воюет
юго-западный ветер, несущий тучи песка из соседней Аравии, насыпает холмы и
дюны, в которых вязнет нога; на такой почве может расти только низкий колючий
бурьян, по ночам оглашаемый
110
воем голодных шакалов и гиен. Над болотами
поднимаются испарения, но около них все-таки больше жизни. Вьются стаи птиц,
зеленеет тростник, а в прилегающих к болотам более или менее увлажненных
местах растут небольшие рощицы финиковых пальм. Но песка больше, чем болот...
Только шесть недель, в ноябре и декабре, идут дожди, местами отвоевывая поле у
пустыни. Не менее печален вид Синнаара (Шумера, Нижней Месопотамии. — ВТ.)
весной и летом, когда начинается пора изнурительной жары. Как осенью и зимой
страна представляет собой песчаную пустыню, так весной и летом она является
водяной пустыней. В начале марта быстро разливается Тигр; в середине марта
начинает медленно разливаться Евфрат... В апреле воды разлившихся рек
сливаются, и страна превращается в одно сплошное озеро...»
Это постоянное противоборство природных
сил на юге Месопотамии не могло не волновать человека уже с глубокой
древности, что нашло свое отражение прежде всего в религиозной сфере — в
различных мифах и преданиях, например в легенде о сотворении мира в Шумере и
Вавилонии. Легенда эта навеяна двумя местными природными явлениями: изменением
береговой линии Персидского залива, все дальше выдвигавшейся в море, и
ежегодными разливами Тигра и Евфрата. «И то и другое явление, — пишет М.В. Никольский,
— казалось шумерам жестокой борьбой воды и суши, причем суша, несмотря на всю
ярость моря, неизменно постоянно побеждала. Яростно бьют морские волны о берег,
на далекое пространство заливают его и, кажется, совсем поглощают. Но стихает
буря, успокаиваются волны, утихает их рокот, и отходят они от берега, и что
же? Суша не только не побеждена морем, но отвоевала себе новые владения у
морской стихии: бушующие волны принесли с собой огромные массы песка и ила,
поднявшиеся со дна взбаламученного моря, и отложили их на низменном берегу;
потом вода схлынула, а наносы остались, и таким образом суша выдвинулась в
море.
Такая же борьба и с таким же результатом
ежегодно повторяется в долине двух великих рек. Шесть недель идут зимние дожди,
болота превращаются в озера, каналы и реки переполняются, бурлят и выходят из
берегов. Дожди кончаются, выглядывает весеннее солнце, но торжество водной
стихии как будто еще только начинается. Разливаются Тигр и Евфрат, еще не
успевшие войти в берега после зимних дождей, и почти на полгода страна
превращается в
111
сплошное море. Кажется, что навеки земля
погребена под водою; но лучи солнца делают свое дело, и медленно, но неуклонно
вода должна уступить место суше. Обсохшие поля зеленеют, на них кипит жизнь, и
к концу лета водяная стихия побеждена. Эти явления природы шумеры издревле
объясняли действиями богов и борьбой между ними. Кто, как не Энлиль, бог,
живущий в горах, бог земной тверди, создает сушу, борется за ее торжество над
водной стихией? Водная стихия казалась двойственным началом: с одной стороны,
она несет с собой разрушение, грозит человеку и другим живым существам смертью,
подкатывается под храмы богов, размывая холмы, на которых они построены, как
будто нет злее врага для богов и людей. С другой стороны, водная стихия
содержит в себе и нечто творческое: она орошает поля и оплодотворяет их; когда
разливаются Тигр и Евфрат, то над ними и среди вод их разлива пышно расцветает
и растительная и животная жизнь; густо разрастаются тростник и осока, вода
кишит земноводными и рыбой, а над поверхностью вод кружатся мириады насекомых и
летают стаи птиц. Эта грозная и в то же время живительная стихия казалась
шумерам также божественной силой; они представляли ее по сути своей грозной и
губительной, но вследствие вмешательства Энлиля ее злоба и разрушительность
уничтожались, а оставались только благодетельные свойства.
Такие размышления и дали повод к созданию
мифа о борьбе Энлиля с морским чудовищем Тиамат перед сотворением мира.
Давным-давно, говорилось в этом мифе, когда все было тьмою и водою, а в воде
жили необыкновенные чудовища, люди с головами животных, животные с головами
людей, звери с телами лошадей и хвостами рыб, змеи и ужасные рыбы. Над всеми
этими чудовищами царила Тиамат. Тогда пришел Энлиль, разделил ее пополам, из
одной половины сделал небо, а из другой — землю, а затем из своей крови
сотворил людей и зверей, а также созвездия, солнце, луну и планеты. Так был
создан мир, но страшные чудовища, жившие первоначально в морской бездне, не
были уничтожены окончательно. Каждый год они стараются вновь разрушить
созданный Энлилем мир, каждый год волны затопляют сушу, но великий бог непобедим
и каждый год вновь торжествует победу над злыми силами».
Совсем иную картину наблюдали мы в Верхней
(Северной) Месопотамии, лежащей в субтропической сухой зоне. На севере ее
простирается холмистая земля, куда влажные ветры со Средизем-
112
ного моря приносят достаточно обильные
зимние дожди для ранних посевов и где в древности местами росли кустарники. Несколько
далее к югу лежит второй район — сухие степи, но и здесь вдоль холмов можно
сеять хлеб, почти или совсем не пользуясь искусственным орошением, а в степи
достаточно растительности для прокорма стад. Водой из рек или колодцев поливают
только сады и плантации. Большую часть года ландшафт гол и уныл, но весной
степь покрывается цветами и травами.
Наконец, с севера и востока прилегает к
этой холмистой равнине горная страна, которую называют сейчас Иракским
Курдистаном. Он напоминает по форме полумесяц, один рог которого упирается в
современный город Ханакин, а другой — в переправу через Тигр, вблизи
современного Файш-Хабура, где сходятся границы Сирии и Восточной Турции.
Деревни здесь — скопления сложенных из камня домиков, прилепившихся к горе;
пирамидальные тополя, а на горных террасах — плантации винограда и табака.
Склоны гор часто покрыты лесами из низкорослого дуба или, реже,
из хвойных деревьев.
Таким образом, несмотря
на очевидное природно-географическое единообразие, Ирак — это страна
контрастов. Если степь на севере и болотистые низины на юге можно рассматривать
как локальные варианты Великой Месопотамской равнины, то между равнинной и
предгорной областями (не говоря уже о горных хребтах Загроса в Иракском
Курдистане), между севером и югом существуют поразительные различия в рельефе,
климате и растительности. И на протяжении многих тысячелетий можно отчетливо
проследить противоборство и соперничество между Севером и Югом Месопотамии,
или, если пользоваться историческими терминами, — между Шумером (Вавилонией),
с одной стороны, и Аккадом (Ассирией) — с другой.
Однако, здесь уместно вспомнить о таком
важном обстоятельстве, как соотношение современных природно-климатических условий
с древними (хотя бы с условиями периода IV — II-го тысячелетий до н.э.). Большинство
ученых считают, что природа и климат современного Ирака были близки
древнемесопотамским. Но в этом в целом верном выводе есть два существенных
исключения. Во-первых, сейчас твердо установлено, что на протяжении тысячелетий
русла Тигра и Евфрата, их притоки и магистральные каналы неоднократно меняли
свое местоположение, а это, естественно,
113
влекло за собой резкие сдвиги в расселении
древних общин. Во-вторых, до сих пор не решен вопрос о северной границе Персидского
залива в древности. Остановимся подробнее на этих двух проблемах.
ТИГР И ЕВФРАТ
До IV тысячелетия до н.э. Тигр и Евфрат сливались вместе в северной
части аллювиальной равнины, образуя ряд параллельных русел и протоков. Лишь
позднее Тигр «ушел» восточнее, примерно туда, где он течет и сейчас, и принял
однорусловую, близкую к современной форму, а земли между Тигром и Евфратом по
большей части превратились в мертвую пустыню.
«По пути через Ирак, — пишет Сетон Ллойд,
— прежде чем дойти до линии Хит — Самарра, реки текут по руслам, которые они
сами пробили в твердом известняке и сланце, так что их течение вряд ли
изменилось с доисторических времен. Поэтому такие города, как Каркемиш,
Ниневия, Нимруд и Ашшур, и сейчас стоят на речных берегах. К югу от той же
линии мы наблюдаем совершенно иную картину. Здесь реки блуждают по
аллювиальной равнине, часто меняя русло и разветвляясь на рукава. Кроме того,
как все реки со значительным количеством ила и с небольшим уклоном, они,
откладывая ил, постепенно поднимают собственное ложе. В пору разлива, выходя из
берегов, они могут образовывать огромные озера и болота. Иногда и сама река
меняет свое русло. Вот почему некоторые великие города Месопотамии, некогда
стоявшие на берегах Тигра и Евфрата, сейчас представляют собой гигантские
развалины на высохших полях, затерянных в глубине безводной пустыни».
Значительную работу по изучению древних
поселений на юге Месопотамии и по реконструкции экологической среды, в которой
эти общины существовали, провел в 60—70-х годах известный американский археолог
и историк Роберт Мак-Адамc. В книгах
«Земли за Багдадом», «Урук и его округа», «Сущность городов», получивших
широкое признание, он дал глубокую и всестороннюю характеристику
природно-географических условий Ирака, оказывавших непосредственное влияние на
развитие древних городов-государств. Проанализировал он и различные виды
хозяйственной деятельности, в том числе — ирригационное земледелие. С помощью
топографических карт, аэрофотосъемки и данных своих раз-
114
ведок (по размещению древ них поселений на
местности) он с большим искусством воссоздал тот природный фон, на котором
возникла и развилась месопотамская цивилизация: Р. Мак-Адамc убедительно доказал, что в древности природные условия на юге
Ирака заметно отличались от современных. Русла рек и протоков проходили тогда в
иных местах, чем сейчас, а многие удаленные от Тигра и Евфрата районы были
связаны с ними ныне исчезнувшими магистральными каналами. Правда, большинство
природных процессов остались здесь неизменными: засоление почв, динамика
изменения объема воды в реках, формирование берегов, регулярность наводнений и
паводков, заиление и т. д. Это и позволило ученому с помощью аэрофотосъемок и
детальных топографических карт выявить общие закономерности
природно-климатических изменений в районе от Багдада до Персидского залива и
реконструировать события отдаленных эпох.
Мы узнали не только о преобладающей роли
Евфрата в жизни населения древней Месопотамии, но и получили развернутое и
убедительное объяснение, почему было именно так: меньший объем воды в этой
реке, малая скорость течения, пологие берега, наличие вместо единого русла
нескольких параллельных и взаимосвязанных рукавов. Более могучий и полноводный
Тигр стал широко использоваться человеком для искусственного орошения лишь в
сравнительно поздний период — в парфянское (1 век до н.э. — III век н.э.) и особенно в сасанидское (III — VII века) время.
Евфрат — отнюдь не самая крупная река в
мире. По объему воды он в два раза уступает показателям его брата-близнеца —
Тигра; в три раза меньше Рейна и Нила; в десять раз меньше Дуная и Волги. «Но
это, — подчеркивает Р. Мак-Адамс, — не может заслонить тот факт, что в мире
нет других таких рек, которые сыграли бы столь же важную и длительную роль в
истории человечества, как Евфрат». Евфрат — это причудливо изогнутая,
коричневая, пульсирующая артерия, которая несла и несет дар жизни в безводную
южно-месопотамскую пустыню. И без учета этого фактора невозможно понять
загадку происхождения и последующего прогрессивного развития первой на Земле
городской цивилизации — шумерских городов-государств.
Весьма интересны приводимые Р. Мак-Адамсом
конкретные данные (на основании современных наблюдений) о количестве земель,
орошаемых Евфратом в зимние месяцы, то есть во время со-
115
зревания урожая. Они колеблются от 6—7 до
36 тысяч квадратных километров — в зависимости от объема воды в реке (максимум
— в апреле). Средняя цифра искусственно орошаемых земель в Месопотамии
составляла, по Р. Мак-Адамсу, около 8 тысяч квадратных километров. Столько же
земли находилось под паром.
Интересно сравнить эти данные со
сведениями письменных источников по Лагашу — одному из крупнейших
городов-государств Шумера. Это автономное государственное образование занимало,
по вычислениям ИМ. Дьяконова, около трех тысяч квадратных километров, из них не
менее трети приходилось на искусственно орошаемые земли.
Если учесть, что в первых веках III тысячелетия до н.э. в Шумере существовало около полутора десятков
не зависимых друг от друга номов, или городов-государств, и каждый из них,
подобно Лагашу, имел не менее тысячи квадратных километров орошаемых земель, то
вычисления Р. Мак-Адамса выглядят вполне убедительными.
Вместе с тем он подчеркивает большие
издержки месопотамской ирригации, и прежде всего быструю засоляемость почвы.
Причинами ее он считает небольшую скорость водотока в мелких речных руслах и
каналах, значительную испаряемость воды в условиях сухого и жаркого климата,
наличие солей в речной воде и т. д.
Р. Мак-Адамс вопреки традиционным и широко
распространенным взглядам не считает Месопотамскую аллювиальную равнину сугубо
однородной природно-географической областью. Он выделяет в ее пределах две
природно-хозяйственные зоны. К первой он относит сравнительно узкую полосу
зеленой зоны вокруг Евфрата, занятую интенсивным ирригационным земледелием. Там
сосредоточивалась основная масса оседлого населения. Вторая зона занимала
обширные районы по обе стороны реки с первичными, девственными условиями,
почти не измененными воздействием человека (регулярно заливаемые во время
паводков и посезонно наполненные водой углубления, болота, засушливые участки,
степи, тростниковые заросли). Эти условия благоприятствовали развитию охоты,
рыбной ловли, скотоводства и т.д. Здесь жили кочевые и полукочевые племена,
часто находившиеся в тесной связи с жителями городов и селений зеленой зоны.
116
ЗАГАДКА ПЕРСИДСКОГО ЗАЛИВА
Одна из наиболее сложных проблем,
связанных с древней экологией Месопотамии, — это проблема геологического
образования дельты Тигра и Евфрата на юге области. Долгое время ученые были
твердо убеждены в том, что значительную часть современной Месопотамской равнины
создали аллювиальные наносы рек, постепенно отодвигавших северную границу
Персидского залива все дальше и дальше к югу. Казалось несомненным и то, что
этот процесс происходил в очень отдаленную эпоху, поскольку большая часть
равнины усеяна целыми россыпями древних теплей, появившихся в данном регионе
не позднее конца VI тысячелетия до н.э. Однако на самой южной окраине
Месопотамской аллювиальной равнины, на широте древнего города Ура (близ
современной Насирии), находится какая-то невидимая черта, южнее которой теллей
больше нет. Между этой чертой и современным побережьем Персидского залива
лежит обширный и почти незаселенный район болот и озеро. Тогда и возникла
версия о том, что некогда залив простирался вплоть до Ура. Это хорошо
согласовывалось и с археологическими данными, и со свидетельствами древних
клинописных текстов. Шумерский город Эреду, считавшийся его жителями еще в 3-м
тысячелетии до н.э. древнейшим в мире, описан в местных документах как
«стоящий на берегу моря». Древний Ур, находившийся всего в нескольких
километрах от Эреду, судя по описаниям шумерских автороз, имел причалы, на
которых разгружались морские корабли из дальних заморских стран — Дильмун,
Маган и
Мелухха.
Неподалеку от этого города, в Дикдиккахе,
археологи нашли четыре глиняных конуса с надписями правителя Ур-Намму (конец III тысячелетия до н.э.). В надписях упоминается о каком-то месте регистрации,
где правитель задерживал для досмотра корабли, идущие из страны Маган, и
которое находилось на берегу моря, то есть
Персидского залива.
Но в 1952 году эта общепринятая точка
зрения была опровергнута двумя английскими геологами — Лизом и Фэлконом,
которые после длительных изысканий смогли показать, что береговая линия залива
(в том числе и в северной его части) существенно не менялась начиная с III тысячелетия до н.э.
Однако, это утверждение подвергается в
последнее время все более острой критике как со стороны представителей
естественных
117
наук, так и со стороны археологов. При
этом приводятся весомые доводы и экологического, и исторического порядка.
Персидский залив — это большой, но сравнительно мелководный бассейн. Поэтому
его северная береговая линия особенно чувствительна ко всем колебаниям уровня
Мирового океана, вызванным климатическими изменениями. В заливе нет глубин
свыше 100 метров. А еще 15 тысяч лет назад предшественники современных рек Тифа
и Евфрата впадали прямо в Оманский залив, то есть на 800 километров
юго-восточнее современного Шатт-эль-Араба (совместная дельта Тигра и Евфрата).
Персидского же залива не было тогда вообще. Действительно, границы залива в
разные эпохи, особенно в эпохи, значительно удаленные от нас, установить сейчас
нелегко. Поэтому категоричность выводов Лиза и Фэлкона о неизменности этих границ
с глубокой древности нельзя признать обоснованной. В настоящее время
накапливается все больше данных о том, что в конце плейстоцена имело место
заметное расширение пределов залива в северном направлении. С другой стороны,
если судить по работам геологов Ларсена и Эванса, то можно предположить, что
северная граница Персидского залива в течение последних пяти тысяч лет
отступала к югу до тех пор, пока она не достигла своих современных пределов.
Сейчас в научной литературе о Месопотамии
преобладает компромиссная точка зрения, предложенная историком Т. Якобсеном.
Он основывался на одной невзрачной на первый взгляд археологической находке: в
шумерском городе Эреду при раскопках храма бога Энки было обнаружено древнее
ритуальное приношение в виде груды костей морского окуня, вернее, той его
разновидности, которая может жить только в слегка солоноватой воде речной
дельты, подверженной регулярному воздействию морских приливов. Не исключено,
что обширная и неглубокая выемка, у которой стоит Эреду, была в древности
частью целой системы озер, соединенных в свою очередь глубокими протоками с
устьем Евфрата и Персидским заливом. Точно так же Ур находился на древнем
русле Евфрата, за которым начиналась вплоть до залива цепь обширных озер и
болот. Он был, как и Эреду, речным, а не морским портом, хотя и связанным
непосредственно с водами залива.
«В настоящее время, — подчеркивает С.
Ллойд, — Двуречье... выглядит совсем иначе... Берег моря отступил далеко на юг.
Евфрат и Тигр не текут, как в древности, параллельно, а от широты
118
Багдада к югу расходятся в стороны и затем
снова сближаются так, что Верхняя и Нижняя Месопотамия образуют как бы
«восьмерку», и далее сливаются в одну реку Шатт-эль-Араб, которая и впадает в
Персидский залив... Земли между Тигром и Евфратом превратились в мертвую
пустыню — отчасти из-за постепенного разрушения оросительной системы за время
длительного чужеземного владычества, отчасти из-за засоления почвы вследствие
нерационального орошения начиная уже с древних времен».
Таков был тот общий экологический фон, на
котором разыгралась историческая драма, связанная с рождением первой городской
цивилизации нашей планеты.
119
ГЛАВА 6. УР — ПОТЕРЯНЫЙ ГОРОД ШУМЕРОВ
И все ушло...
Там, где вчера вздымалась к небу
Столица гордых королей,
Сегодня первозданный хаос
Из мертвой глины и камней
Застыл в бездонной тишине.
Мору Иосуфу Гива, Нигерия
ЖИВАЯ ЛЕТОПИСЬ ЗЕМЛИ
В мае 1980 года, после окончания
последнего полевого сезона в Ярым-тепе, когда мы перед отъездом на родину
отдыхали на гостеприимной базе ниневийской археологической экспедиции в Мосуле,
к нам неожиданно явились гости: Тарих Мадлун — глава постоянно действующей
иракской экспедиции в Ашшуре и несколько его молодых коллег. Небольшого роста,
смуглый и энергичный Тарих был знаком со многими из нас давно, еще с первых
лет нашего пребывания в солнечной Месопотамии. Он постоянно возглавлял крупные
археологические проекты Директората древностей Иракской Республики и по праву
считался одним из наиболее опытных и квалифицированных археологов страны. Тарих
приехал в Мосул за 140 километров только для того, чтобы лично пригласить нас осмотреть
древний Ашшур и ведущиеся там раскопки. Предложение было соблазнительным. И,
несмотря на усталость и чемоданное настроение перед отъездом в Багдад, мы
решили совместить приятное с полезным и со всем своим имуществом и машинами
двинуться в Ашшур, провести там день и уже оттуда выехать в иракскую столицу.
Древнейший центр Ассирийской державы (город упоминается в клинописных текстах с
XIV века до н.э.) — Ашшур живописно раскинулся на крутом правом
берегу Тигра. В этом
120
месте широкая и многоводная река делает
крутой поворот и, обогнув низкий намывной остров посередине, с грозным ревом
устремляется дальше на юг, к Персидскому заливу. Гостеприимные хозяева
показали нам прежде всего свою капитальную, похожую на крепость экспедиционную
базу — массивный каменный двухэтажный дом на самом берегу, с великолепной
открытой террасой. Оказалось, что этот дом построил еще в конце XIX века Вальтер Анд-ре, возглавлявший здесь многолетние исследования
немецких археологов. В годы первой мировой войны здание было разрушено, и лишь
в 70-х годах его восстановили и успешно использовали для своих нужд наши
иракские коллеги. Достопримечательностей в древнем Ашшуре хватало с избытком.
Наши глаза лихорадочно перебегали от одного заслуживающего внимания объекта на
другой. Вот раскопанный и прекрасно отреставрированный дворец конца I тысячелетия до н.э. (парфянский период). Вот дом жреца ассирийского
времени, со школой для будущих священнослужителей, молельней и местом для
жертвоприношений, где сохранился даже сток для крови принесенных в жертву
животных. Но самое сильное впечатление от встречи с прошлым ждало нас впереди.
На одном из центральных участков городища,
близ самого берега Тигра, весенние потоки на протяжении многих лет образовали
в культурном слое глубокую промоину, нисходящую прямо к речной воде. Высота
берега достигает здесь не менее 12 — 15 метров. И почти вся его земляная толща
состоит из следов человеческого обитания самых разных эпох — от энеолита
(Халаф или ранний Убейд — V тысячелетие до н.э.) до мусульманского
средневековья. Естественно, археологи не преминули использовать эту игру
природных сил для своих собственных нужд. Промоину углубили до самого дна, до
речного песка, тщательно зачистили обе ее длинные стенки, отстоящие друг от
друга по прямой на 25 — 30 метров, и получился идеальный гигантских размеров
археологический разрез. Говорят, что эту нелегкую работу начал еще Вальтер
Андре, а продолжили ее, уже в наши дни, сотрудники иракской экспедиции. Мы
осторожно подошли к самому краю искусственного каньона. Далеко внизу, в тени
берегового откоса, глухо шумели коричневые воды Тигра. Я посмотрел на стену
каньона внимательнее и ахнул: передо мной лежала живая летопись страны.
Начиная почти от самой поверхности, по вертикальным срезам земли шли и шли вниз
бесконечные слои с осязаемые следами эпох и культур, про-
121
шумевших здесь на протяжении тысячелетий.
Из желтовато-серого лёсса повсюду торчали куски громадных глиняных хумов — сосудов для хранения масла, зерна и пива, печи для
обжига керамики, остатки стен каменных и глинобитных зданий, человеческие кости
и даже целые захоронения в глиняных гробах. Более впечатляющего зрелища я
никогда больше не видел: вся бесконечно долгая история Месопотамии предстала
вдруг перед нами. Парфяне, персы, вавилоняне, ассирийцы, шумеры и их безыменные
предшественники раннеземледельческой поры — все они побывали в Ашшуре и
оставили после себя вполне реальные следы. Жили и умирали целые народы,
расцветали и гибли города, одна цивилизация сменяла другую, и каждый раз на
месте города мертвых вырастал город живых. Стоя на краю этого мрачного провала
как никогда ясно осознаешь и быстротечность времени и чудовищную тяжесть веков,
формировавших традиции нашей современной культуры.
На последнем выступе земли, перед речной
водой, смутно белели кости человеческого скелета и несколько черепков грубой
керамики. «Это — начало Ашшура, — сказал Тарих Мадлун, — останки человека
времен неолита, V или начало IV тысячелетия до н.э.».
Вдали, на плоском острове посреди Тигра,
группа местных крестьян в длинных белых рубахах кончила собирать вязанки хвороста
и снопы травы и двинулась к поджидавшей их лодке. Глядя на длинную вереницу
согбенных фигур, было легко представить себе нескончаемую цепочку людей
предыдущих поколений, пронесших бремя человеческого труда сквозь туман
прошлого. Семь тысяч раз сеяли хлеб и семь тысяч раз собирали урожай с тех пор,
как первый предок современных иракских феллахов поселился на крутых прибрежных
откосах Ашшура.
А первые достижения эпохи цивилизации?
Известно, что самую раннюю цивилизацию нашей планеты создали в конце IV тысячелетия до н.э. шумеры. Но они обитали не дальше широты
Багдада. На север с караванами торговцев попадали лишь изделия их искусных
мастеров. Значит, даже на этой самой полной исторической схеме, которую мы
сейчас рассматриваем, нет и не может быть отдельного шумерского слоя?
И в этот момент, вдоволь насладившись
произведенным эффектом, Тарих Мадлун ткнул пальцем куда-то в нижнюю треть
разреза и сказал: «Там вы видите остатки культуры, соответствующие урукскому
периоду на юге, в Шумере». Это и был ответ на мой не-
122
высказанный вопрос: урукский период в
истории Месопотамии (середина — конец IV тысячелетия до
н.э.) соответствовал как раз появлению первых шумерских городов-государств. В
долгом развитии общества совершился тогда поистине революционный скачок: из
пещер, шалашей и глинобитных лачуг жители Южного Ирака переселились в
обнесенные стенами благоустроенные города, с их дворцами и храмами,
процветающими ремеслами и торговлей, письменностью и развитым искусством. В
данном регионе этот переход совпал с рождением первых раннеклассовых государств.
Правда, они были еще крайне немногочисленны и напоминали собой островки,
затерявшиеся в бескрайнем море окружавшего их первобытного варварства.
СЛОВО О ШУМЕРЕ
«О Шумер, великая земля среди всех земель
Вселенной, залитая немеркнущим светом, определяющая божественные законы для
всех народов от восхода до заката!» — воскликнул когда-то шумерский поэт,
отражая в поэтической форме факт бесспорного культурного и военного
превосходства обитателей Южного Двуречья над их ближайшими соседями.
В действительности Шумер — небольшая
страна. Ее площадь — чуть меньше современной Бельгии. Вся жизнь концентрировалась
здесь вокруг рек и каналов. Поэтому «колыбель цивилизации» представляла собой
практически длинную и узкую полосу земли, протянувшуюся от широты Багдада до
гнилых болот по берегам Персидского залива. Эту территорию поделили между собой
несколько городов-государств.
«Вскоре после 3000 года до н.э., —
отмечает выдающийся английский ученый Г. Чайлд, — древнейшие письменные
документы дают нам картину социальной и экономической организации Шумера и
Аккада. Страна была разделена между 15 городами-государствами, каждый из
которых был политически автономен, но все они имели общую материальную
культуру, религию, язык и все в значительной мере были связаны друг с другом
экономически».
Клинописные тексты сообщают, что в начале III тысячелетия до н.э. на территории Шумера, в междуречье Тигра и
Евфрата — от Багдада до Басры, существовало около полутора десятков небольших,
автономных городов-государств, каждый из которых имел династию правителей.
123
В раннединастический период (с 2750 года до
н.э.) источники упоминают о 13 таких городах-государствах, более или менее точно
привязанных к современной географической карте: Сиппар, Киш, Акшак, Ларак,
Ниппур, Адаб, Умма, Лагаш, Бад-Тибира, Урук, Ларса, Ур и Эреду.
Если исходить из шумерских мифов и
преданий, то строительство первых городов было делом рук небесных богов.
Неудивительно, что первая пятерка таких городских центров, появившихся столь
необычным способом ("божьих рук работа"), названа в древних текстах
святилищами, где отправлялся культ важнейших богов шумерского пантеона.
Когда... царская власть спустилась с
небес, Когда возвышенная тиара и царский трон спустились с небес, Он (Бог. —
В.Г.) создал обряды и высшие божественные законы...
Он основал пять городов в... священных
местах,
Он дал им имена и сделал их главными
святилищами...
Имена этих городов: Эреду, Бад-Тибира,
Ларак, Сиппар, Шуруппак.
Самое поразительное в том, что эти пять
первых и наиболее почитаемых городов никогда не были в истории Месопотамии
сколько-нибудь крупными и политически-влиятельными центрами.
Несмотря на отсутствие государственного и
полного культурного единства (наличие местных культов богов, местных мифологических
циклов, локальных черт в скульптуре, глиптике, прикладном искусстве, диалектов
языка), все города-государства Шумера в целом были культурно близки. Во-первых,
у них было одинаковое самоназвание — черноголовые (по-шумерски — сангнигига). Во-вторых, общим для всей Месопотамии
культ верховного божества — бога воздуха Энлиля в Ниппуре. В-третьих, общими
были архитектурные традиции и религиозная символика (цилиндрические печати).
В-четвертых, на всей шумерской территории существовала единая система
письменности.
Город в Шумере находился в самом центре
всей экономической, социальной и культурной жизни.
«Шумерская цивилизация, — пишет известный
американский историк и лингвист Сэмюэль Н. Крамер, — была в целом город-
124
ской по характеру, хотя и основывалась
скорее на сельскохозяйственной, нежели на промышленной базе. В III тысячелетии до н.э. Шумер состоял из дюжины (или около того)
городов-государств, а последние в свою очередь имели обычно один большой,
обнесенный стенами город, который окружали окрестные селения и деревушки.
Выдающийся чертой каждого города был главный храм, расположенный на высокой
террасе, превращающейся постепенно в массивную ступенчатую башню —
зиккурат...».
Вместе с тем, следует еще раз подчеркнуть
специфический характер этих ранних городов, так не похожих на современные.
«Следует учитывать, — подчеркивает И. М. Дьяконов, — что «город» в древности
всегда был центром не только и даже не столько ремесла и торговли, сколько
сельскохозяйственного производства».
УР ХАЛДЕЕВ
На фоне других шумерских городов звездой
первой величины был безусловно, Ур. Не случайно его имя так часто упоминается в
эпических поэмах и гимнах того времени:
О город, всем обеспеченный,
Омываемый водами неиссякаемыми,
Незыблемый бык,
Помост изобилия страны, зеленая гора,
Город, чьи судьбы определил Энки,
Святилище Ур, да вознесешься ты до небес!
Начать с того, что он существовал
необычайно долго — от первых шумерских царей (начало III тысячелетия до н.э.) до эпохи Дария и Александра Македонского. Ни
бесчисленные вражеские нашествия, ни стихийные бедствия не могли заставить его
жителей покинуть веками насиженное место. Но то, чего не сумели сделать полчища
завоевателей, сделала природа. Евфрат внезапно изменил свое русло и ушел почти
на 16 километров к востоку от стен города. Без воды на этой раскаленной
равнине нельзя было прожить и дня. И вскоре блистательный Ур превратился в
скопление безликих холмов, окрашенных в серо-желтые цвета пустыни.
Со временем были забыты не только многие
страницы истории города, но и его местонахождение. Еще совсем недавно наши све-
125
дения об Уре ограничивались лишь
несколькими туманными цитатами из Библии да ассиро-вавилонскими клинописными
текстами, созданными много веков спустя после исчезновения государства шумеров.
Мы знаем, например, из позднейших надписей, что в XVII веке до н.э. вавилонский царь Хаммурапи подверг восставший город
ужасающему разгрому. «Скорбная песня Ура» сообщает нам об этом печальном
событии, сравнивая его с бурей, насланной на горожан разгневанным Энлилем:
Буря, вызванная разгневанным Энлилем,
Буря, уничтожившая страну,
Накрыла Ур словно платком, Окутала его
словно саваном...
О, отец Нанна, этот город превратился в
развалины!
Видимо, именно в эти годы и покинули
поверженный Ур Авраам и его семья. «И умер Арран при Фарре, отце своем, в
земле рождения своего, в Уре Халдейском, — сообщает Ветхий завет, — тогда
взял Фарра Авраама, сына своего, и Лота, сына Арранова, внука своего, и вышел
с ними из Ура Халдейского, чтобы идти в землю Ханаанскую...» После этого
Библия уже не упоминает об Уре.
Город пришлось отыскивать заново уже в XIX столетии. В 1854 году Д.Е. Тейлор — английский консул в Басре —
впервые установил, что скопление руин, известное среди местных бедуинов под
названием Телль-аль-Муккайир
(Смоляной Холм), — это и
есть древний Ур, что подтверждали найденные здесь клинописные глиняные
таблички. Однако к широким раскопкам археологи смогли приступить лишь спустя
много лет. В 1922 году англичанин Леонард Вулли начал свои двенадцатилетние
работы в центральной зоне огромного городища. Пышные дворцовые ансамбли, массивные
стены храмов, ступенчатые башни-зиккураты и, наконец, фантастические по богатству
царские захоронения появлялись из глубин земли. Драгоценные находки
исчислялись тысячами. Большая их часть хранится ныне в Иракском музее в
Багдаде, в специальном шумерском зале. Мне неоднократно приходилось бывать
там. И каждый раз, глядя на сверкающую груду золотых и серебряных изделий,
укрытых за стеклами музейных витрин, я не мог отделаться от мысли, что все это
археологическое богатство, вырванное из своего естественного окружения,
выглядит как-то уж очень обыденно и статично. Теперь оставалось лишь гадать,
как смотрелась
126
та или иная вещь в сумраке только что
вскрытой гробницы, на фоне многоцветной палитры красок, сопутствующих седой
древности: яркой зелени окислившейся меди, охристых пятен полусгнившего дерева,
матово-желтых овалов человеческих костей и черепов.
«Лучше один раз увидеть»... — гласит
известная поговорка. Нам известны имена шумерских полководцев, царей и жрецов.
Но разве звучание диковинных имен может дать представление об их эпохе?
Необходимо со всей отчетливостью представить себе то естественное окружение,
тот конкретный исторический фон, на котором жили и творили эти полулегендарные
герои седой древности. А для этого есть лишь одно средство — посетить древний
город, увидеть те внушительные укрепления, пышные храмы и дворцы, о которых так
красочно рассказали клинописные тексты Двуречья.
И вот ранним мартовским утром наш видавший
виды экспедиционный газик, деловито пыхтя, вскарабкался на крутой глинистый
откос за голубой лентой Евфрата, и мы увидели перед собой то, что осталось от
древнего Ура.
На голой желтовато-серой равнине смутными
тенями маячило несколько групп больших и малых холмов, виднелись какие-то непонятные
впадины и ямы. Здесь не было и намека не некогда грозные городские укрепления—зубчатые
глинобитные стены и башни, храмы и дворцы. Бесследно исчезли и массивные купола
царских гробниц, раскопанных свыше 50 лет назад Леонардом Вулли.
ЗИККУРАТ УР-НАММУ
И все же сохранился в Уре памятник,
способный удовлетворить запросы самого взыскательного ценителя древностей. Над
всем окружающим пейзажем, над бесплодной выжженной землей, полуразмытыми
холмами, провалами старых археологических раскопов и ям, вырытых грабителями,
гигантским утесом высится, как бы паря в звенящем от зноя воздухе, желтая
ступенчатая башня. Это и есть знаменитый зиккурат Ур-Намму — массивный
постамент для главного храма города, построенного в честь бога Луны Нанна.
Раскопанный и тщательно отреставрированный англичанами в 20-е годы, он
разительно отличается от других малоприметных руин Ура совершенством пропорций
и степенью сохранности.
Зиккурат выстроен из сырцового кирпича и
покрыт сверху почти трехметровым «панцирем» из обожженного кирпича, скреплен-
127
ного раствором битума. Его основание — 60
на 45 метров. Прежде он состоял по меньшей мере из трех ярусов, или этажей, но
в настоящее время уцелел лишь первый этаж и часть второго. Эта внушительная
глиняная масса создает впечатление легкости и изящества благодаря своим
совершенным пропорциям и слегка закругленным линиям. Долгое время считалось,
что подобный прием изобрели греки при строительстве знаменитого Парфенона. В
действительности же, как мы видим, это случилось почти на две тысячи лет
раньше.
На свободной площади ступеней-террас
зиккурата когда-то были посажены деревья. Для этого наверх принесли слой
плодородной земли и сделали специальные водоотводные сооружения для полива
растительности дождевой водой. Зеленая гора зиккурата, высоко вздымавшаяся над
зубцами городских стен, была видна издалека, четко выделяясь на желто-сером
фоне унылой Месопотамской равнины. Зиккурат Ур-Намму — один из немногих уцелевших
до наших дней прямых свидетелей далекого прошлого. Все яростные вихри истории
оставили на нем свой приметный след. Все правители Ура внесли посильную лепту в
его сооружение и отделку. Чтобы документально увековечить свой строительный
пыл, каждый царь спешил замуровать в толще стен ступенчатой башни клинописную
табличку или цилиндр с перечнем своих заслуг перед потомками:
«Во славу владыки своего Нанна,
славнейшего из сыновей Энлиля, могучий муж Ур-Намму, правитель Урука, царь
Ура, царь Шумера и Аккада, воздвиг Этеменигуру возлюбленный им храм».
Зиккурат стоял в самом центре древнего
города — в теменосе, или священном квартале, который предназначался только для
храмов и царских дворцов. Его фундамент уходил в сумрачные глубины земли, а
вершина упиралась в небо, отражаясь в плавных водах Евфрата. Он был мудр, как
сфинкс, и неподвластен времени, как пирамиды фараонов. Вся история Ура, от ее
смутных истоков и до драматического финала, прошла на глазах седого исполина.
Он мог бы рассказать о красоте и богатстве царицы Пуаби, воинских подвигах
Мескаламдуга — «Героя Благодатной страны», увенчанного за храбрость золотым шлемом,
о лихорадочном строительстве новых каналов, храмов и дворцов во времена
правителей Третьей династии Ура — Ур-Намму и Шульги (конец Ш тысячелетия до
н.э.), о росте могущества и богатствах Урского государства. Но постепенно
слава города стала меркнуть и кло-
128
ниться к упадку. Ур захватили враги. Может
быть, именно у подножия зиккурата пал, обливаясь кровью, последний защитник
города, сраженный эламитской стрелой:
Когда они (эламиты. — В.Г.) пришли, вокруг
все истребляя, Уничтожая все, как яростный поток, За что, за что, Шумер, тебе
кара такая? Из храма изгнаны священные владыки, Разрушен город, алтари разбиты,
и всей страной владеют эламиты.
Шумерский гимн
После эламитского погрома в начале II тысячелетия до н.э. город прозябал, чуть согреваемый слабыми
отблесками былой славы. Его медленная агония затянулась почти на 15 веков.
Только после 4 века до н.э. Ур окончательно исчезает из поля зрения древних летописцев
и превращается в груду развалин. Но зиккурат, восстановленный и обновленный
незадолго до этого вавилонскими царями Навуходоносором и Набонидом (6 век до
н.э.), успешно выдержал разрушительное воздействие времени и донес до наших
дней спокойную простоту и величие монументального шумерского зодчества.
ТЕМЕНОС УРА
Мы медленно поднимаемся по широкой
лестнице из ста ступеней на плоскую вершину зиккурата. Жарко и душно. Ветра
почти нет. Нестерпимо печет полуденное солнце. Но зато отсюда, почти с
двадцатиметровой высоты, открывается великолепный вид на всю территорию города
и его окрестности. Справа, у подножия зиккурата, хорошо видны фундаменты и
стены дворцового комплекса правителя Шульги, жившего в конце III тысячелетия до н.э., неподалеку — глубокий котлован старого
раскопа Леонарда Вулли и район исследованных им же царских гробниц. А дальше,
уже за пределами ритуально-административного центра Ура — теменоса, чуть
заметной желтой массой выделяются лабиринты жилых кварталов. Все видимые нами
сейчас постройки относятся к разным эпохам: здесь и III, и II тысячелетия до н.э. Но большинство датируется концом III тысячелетия до н.э., эпохой наивысшего расцве-
та, или периодом правления Третьей
династии Ура.
129
В течение столетия, с 2112 по 2015 год до
н.э., Ур стал столицей обширного и могучего государства. Сюда стекались
захваченные в войнах богатства, а искусные мастера без устали возводили все новые
храмы, дворцы и монументы. Правда, честь такого строительства всегда
приписывали себе цари, и особенно самый известный из них — Ур-Намму. «Во славу
владычицы своей Нингаль, Ур-Намму, могучий муж, царь Ура, царь Шумера и Аккада,
воздвиг сей великолепный Гипар», — читаем мы на глиняном конусе клинописное
посвящение в честь закладки нового храма. Его дело продолжали и другие
представители Третьей династии. Поэтому не приходится удивляться, что к концу III тысячелетия до н.э. Ур был буквально заполнен великолепными
архитектурными ансамблями. Надписи сообщают, что Ур-Намму воздвиг стены Ура,
«подобные желтой горе». В то время город представлял собой в плане неправильный
овал длиной около километра и шириной до 700 метров. Его окружала стена с
крутым внешним откосом из кирпича-сырца. Воды Евфрата омывали стены с запада и
севера, а восточную часть защищал глубокий и широкий канал. Таким образом, Ур с
трех сторон окружала вода, и подойти к нему по суше можно было лишь с юга.
Центр города занимал огромный священный
участок, с храмами и святилищами бога Луны Нанна — покровителя Ура, с жилищами
жрецов, складами, мастерскими и дворцами правителей. Вокруг теменоса теснились
жилые кварталы. На севере и западе города, близ Евфрата, находились главные
торговые пункты Ура — Северная и Западная гавани.
Между тем, пока я, рассматривая с высоты
руины Ура, предавался размышлениям, погода резко изменилась. Юго-западный ветер
— хамсин — с Аравийского полуострова принес тучи мельчайшей пыли и песка.
Солнце пропало в мутной дымке, но жара и духота от этого лишь усилились.
Видимость резко сократилась. Ни о фотографировании, ни о нормальном осмотре
древнего города больше не могло быть и речи. Вот уж действительно «буря... накрыла
Ур словно платком, окутала его словно саваном...», — как и писал об этом
тысячелетия назад безымянный шумерский поэт.
Внизу, у подножия лестницы зиккурата,
слышны призывные крики нашего добровольного экскурсовода — местного сторожа
Ахмеда. Он торопится: пока буря не набрала силу, нужно успеть
130
показать нам хотя бы самые главные
объекты. Мы, спотыкаясь о куски сухой глины и обломки кирпичей, спешим к
местным достопримечательностям. Ветер больно сечет лицо мелким песком, забивает
пылью глаза, уши, рот.
На участке дворцов и храмов близ зиккурата
видны лишь куцые обрубки низа глинобитных стен, да недавно залитые укрепляющим
раствором прямоугольные и квадратные полы бесчисленных комнат и помещений.
Самые внушительные постройки так же относятся ко времени Третьей династии.
Здесь были обнаружены апартаменты царей и жрецов. Отсюда осуществлялось
руководство всей жизнью страны, награждались отличившиеся, наказывались виновные,
принимались решения о войне и мире. И все это во имя великого Нанна и его
супруги Нингаль.
ШЕСТВИЕ МЕРТВЕЦОВ
Под завывания набирающей силу бури выходим
на восточную часть теменоса, в район царского могильника. Здесь Леонард Вулли
раскопал 16 гробниц властителей города, правивших во времена Первой (первая
половина III тысячелетия до н.э.) и Третьей династий Ура. Эти находки
не только прославили имя исследователя, но и навечно внесли сокровища урских
царей в анналы мировой археологии. Правда, все найденные в могилах вещи
находятся сейчас в музеях Багдада, Лондона и Филадельфии. А на месте, в Уре,
уцелело лишь несколько поздних гробниц Третьей династии, со сводчатым
перекрытием, сложенных из обожженного кирпича. От более древних погребений
остались лишь глубокие ямы. Осторожно спускаемся по крутым кирпичным
ступенькам внутрь одной из гробниц на глубину до 10 метров. В погребальной
камере пусто и сыро. Никаких следов былой роскоши и богатства. Но в памяти тут
же возникают яркие описания раскопок царского кладбища в Уре из прочитанных
прежде научных отчетов и книг.
Наиболее знамениты две гробницы Первой
династии: гробница Мескаламдуга и гробница жрицы или царицы, имя которой мы не
умеем еще с уверенностью прочитать; если читать его по-семитски, оно, вероятно,
звучало бы Пу-аби* ... Пу-аби была погребена в подземном
сводчатом склепе, где она лежала... на деревянном ложе, в плаще из синих
лазуритовых бус, в пышном головном уборе
* Прежде это имя ошибочно читалось как Шуб-ад
131
из золотых листьев, венков и заколок в
виде цветов. Вокруг склепа было выкопано довольно обширное помещение, в котором
с серебряными лентами в волосах и в цветных плащах сидели трупы десятков
женщин из свиты, музыкантов, видимо, усыпленных или добровольно отравившихся.
Тут же найдены поразительной работы арфы; к их резонаторам были приделаны
золотые или серебряные головы быков с лазуритовой бородой (образ быка бога Луны
Нанна) или священной коровы богини Нингаль. Найдены также золотые туалетные
приборы, доски для игры в кости (вроде нардов) и разная драгоценная утварь. В
засыпанном землей пологом спуске-коридоре, ведшем с поверхности земли в склеп,
были обнаружены повозки, скелеты волов и их погонщиков, а также воинов в шлемах-шишаках
и с копьями, как бы охранявших вход. Все эти люди, сопровождавшие Пу-аби в
загробный мир, вряд ли могли быть рабами и рабынями... Поскольку шумеры были
убеждены в продолжении жизни и в загробном мире, перспектива остаться там в
свите властителя или властительницы едва ли особенно удручала тех, кто обречен
был следовать за ними и в смерти». Так описывает это захоронение И. М.
Дьяконов.
Еще более поразительные находки ждали
археологов в могиле Мескаламдуга. «Тело, — вспоминает Л. Вулли, — лежало в обычной
позе спящего на правом боку. Широкий серебряный пояс распался; к нему был
подвешен золотой кинжал и оселок из лазурита на золотом кольце. На уровне
живота лежала целая куча золотых и лазуритовых бусин — их было несколько сот.
Между руками покойного мы нашли золотую чашу, а рядом — еще одну, овальную,
тоже золотую, но крупнее. К правому плечу был прислонен двусторонний топор из
справа золота и серебра... Кости настолько разрушились, что от скелета
осталась лишь коричневая пыль, по которой можно было определить положение тела.
На этом фоне еще ярче сверкало золото, такое чистое, словно его сюда только что
положили. Но ярче всего горел золотой шлем, который все еще покрывал истлевший
череп. Шлем был выкован из золота в форме парика, который глубоко надвигался на
голову и хорошо прикрывал лицо щечными пластинами. Завитки волос на нем
вычеканены рельефом, а отдельные волоски изображены тонкими линиями... Локоны
на щечных пластинах изображают бакенбарды... Если бы даже от шумерийского
искусства ничего больше не осталось, достаточно одного этого шлема, чтобы
отвести искусству древнего Шумера по-
132
четное место среди цивилизованных
народов».
На двух золотых сосудах и на светильниках
из могилы повторяется надпись: «Мескаламдуг. Герой Благодатной страны». Исключительное
богатство погребения и почетное звание «Героя Благодатной страны» наводят на
мысль, что Мескаламдуг был принцем из царского рода, но никогда не занимал
трона.
Одной из самых выдающихся находок при
раскопках царского некрополя по праву считается так называемый «штандарт» — две
деревянные прямоугольные пластины длиной 55 и шириной 22,5 сантиметра,
инкрустированные фигурами из перламутра по синему фону из ляпис-лазури. Фигуры
образуют сложные композиции со сценами мирной жизни (пиршество знати) и военных
действий (царь на боевой колеснице, запряженной двумя ослами, шествие пленных,
бегство неприятеля и т.д.).
Л. Вулли, открывший царские могилы Ура,
пишет Э. Церен, попытался восстановить похоронную процессию III тысячелетия до н.э. Вот как, по его мнению, это происходило. Когда
умирал царь или царица, прежде всего выкапывали прямоугольную яму глубиной
девять-десять метров. У одной ее стороны сооружали наклонный спуск, вход в
могилу. На дне, в углу ямы, строили затем усыпальницу — каменный склеп с
крепким кирпичным сводом. В одной из более длинных стен оставляли открытым
вход.
Потом к могиле подходила траурная
процессия с мертвым владыкой и несколькими приближенными, которые занимали
места рядом с трупом в каменном склепе. Этих людей, очевидно, отравляли
каким-то ядом. После церемонии вход в гробницу замуровывали. Начинался второй
акт ритуала. Погребальная процессия — придворные, слуги, конюхи, возницы, воины
и женщины — подходили к яме и опускались в нее по наклонному настилу, усыпанному
цветами. Женщины были одеты в яркие красные одеяния, на которых сверкали
драгоценности. Военачальники шли со всеми знаками отличия, музыканты — с арфами
и лирами. За ними въезжали повозки, запряженные быками, или сани. На повозках
сидели пажи или возницы, ездовые вели упряжки под уздцы. В конце концов все
занимали заранее отведенные им места; дежурные воины, замыкая процессию,
становились на страже у выхода.
У всех мужчин и женщин в руках было по
небольшой чаше — единственному предмету, необходимому для завершения обряда.
Некоторые жертвы в последние минуты своей земной жизни долж-
133
ны были еще выполнять определенные
задания. По крайней мере точно известно, что музыканты до самого конца играли на
своих инструментах. И когда через тысячелетия гробница была вскрыта, их руки
все еще судорожно сжимали струны арф или лир. В одной из гробниц археологи
нашли посередине ямы большой медный горшок, в который, очевидно, был налит яд.
По команде люди выпивали смертоносное зелье. После этого каждый садился на
свое место в ожидании смерти и перехода в иную жизнь вместе с царем или
царицей. Затем могильщики убивали жертвенных животных, клали лиры и арфы на
тела умерших музыкантов и обрушивали сверху на еще борющихся со смертью людей
груды земли, пока вся яма не оказывалась засыпанной.
В ГОСТЯХ У ЭА-НАСИРА
И вновь повелительный голос Ахмеда торопит
нас, так как буря усиливается, и сквозь плотную завесу песка и пыли уже трудно
что-либо разглядеть. Еще несколько торопливых шагов, и мы оказываемся на
улочках древнего Ура, в его жилых кварталах. Во многих местах стены глинобитных
домов сохранились на высоту до полутора метров. Улицы довольно прямые, но
необычайно узкие. Я раскидывают руки в стороны и упираюсь
ладонями в стены разделенных этой улочкой домов. Ощущение почти фантастическое:
словно ты, промчавшись сквозь толщу времени, действительно стоишь в живом
древнем городе. Вот высокий, тщательно побеленный порог; за ним — дверной
проем с подпяточным камнем в углу, а дальше — укромный внутренний дворик. В
этих вылизанных ветрами и дождями руинах еще явственно чувствуется дыхание
былой жизни.
Но жилые кварталы Ура, лежащие к востоку
от теменоса, представляют для нас особый интерес еще и потому, что это чуть ли
не единственный достоверный источник, по которому можно судить о домовой
архитектуре древнего месопотамского города.
Во время полевого сезона 1930/31 года Л.
Вулли решил вдруг переключиться с храмов и гробниц царей Третьей династии Ура
на один из жилых кварталов города. На выбранном им участке раскопки вскрыли на
диво хорошо сохранившиеся дома периода Ларсы и Исина, предшествовавшего
разорению Ура вавилонским царем Хаммурапи в 1780 году до н.э. Работы
производились на площади около 8,5 тысячи квадратных метров силами полутора
сотен
134
рабочих, так что удалось получить довольно
полное представление о характере жилых построек города.
«...Ур застраивался без всякого плана, —
пишет Вулли. — Узкие немощеные улицы извиваются между домами, неправильное
расположение которых определялось прихотью частного владельца. Застроенные
кварталы настолько обширны и здания стоят столь тесно, что добраться до домов,
расположенных в центре квартала, возможно только тупиковыми переулками. Жилые
здания в основном однотипны... Внутренний двор, соединенный с улицей коридором,
окружен жилыми помещениями с лестницей, ведущей на второй этаж, — таков
преобладающий характер построек самой различной величины и достаточно
разнообразных форм. Среди жилых домов разбросаны строения меньшего размера,
несомненно, лавки. Простейшая из них состоит всего из двух помещений; к улице
обращено некое подобие торговой палатки, этакий демонстрационный зал, подчас
с открытым фасадом, а за ним — длинное складское помещение... Стены всех
построек сложены из кирпича; в нижних рядах кладки кирпич обожженный, выше —
сырец. Снаружи стены оштукатурены и побелены... Улицы не были мощеными, их
покрывала утрамбованная глина. В дождливую погоду она превращалась в
непролазную грязь. Да и ширина улиц была такой, что по ним не смог бы проехать
колесный экипаж... В городе грузы переносили люди или вьючные ослы... По сути
дела Ур был типичным городом Востока. Правда, нечистоты не выливались здесь
прямо на улицы, а вытекали в открытые каналы вдоль дорог, однако сухой мусор
из домов выметали и выбрасывали под ноги прохожим...»
Всего Л. Вулли раскопал здесь около
полусотни домов и лавок по обе стороны шести улиц. Принадлежали они, как
выяснилось, средним горожанам — писцам, мелким торговцам и т. д. Установить
это помогли глиняные таблички с клинописью, обнаруженные почти в каждом доме. В
некоторых случаях благодаря табличкам удалось определить имя и род занятий
хозяина дома, его судьбу. Тут были и долговые книги ростовщика, и школьные
тетради. Но была и деловая переписка торговых партнеров, например в доме
Эа-Насира. Этот дом, как и многие другие, стоял в тупике, и его боковые стены
служили одновременно стенами соседних домов. Он был средних размеров, как по
современным, так и по древним представлениям. Площадь первого этажа — около
140, а верхнего
135
— около 90 квадратных метров. Внутренний
двор окружало всего пять помещений. Археологи установили, что прежде дом был
больше, но затем два помещения в одном конце отгородили и включили в соседний
дом. Видимо, Эа-Насир не слишком преуспевал в делах и вынужден был продать
часть своих апартаментов соседям. Имя Эа-Насира упоминается в 18 табличках,
большинство из которых найдено в его же доме. Из текстов следует, что хозяин
посредничал в торговле медью. Преобладали деловые письма с предложением
доставить поименованные количества меди со складов такого-то владельца такому-то.
Одни письма выдержаны в сугубо деловом тоне, другие звучат довольно желчно —
нашего торговца обвиняют в проволочках или в поставке слитков скверного
качества. Особенно недоволен некий Нанни: «Ты сказал, придя: «Тимил-Син получит
от меня добрые слитки». Это твои слова, но ты поступил иначе, предложил моему
посланцу скверные слитки, сказав: «Хочешь бери, не хочешь — не бери». Кто я
такой, чтобы обращаться со мной так высокомерно? Разве мы оба не благородные
люди?..»
И хотя все эти данные относятся к
несколько более позднему (начало II тысячелетия до н.э.) периоду, они вполне
применимы и к жизни Ура времен господства Третьей династии.
ПО СЛЕДАМ ВСЕМИРНОГО ПОТОПА
Но пришла пора возвращаться. Используем
ступенчатую башню зиккурата Ур-Намми в качестве ориентира, хотя и ее едва видно
сквозь желтую кисею пыли. По дороге натыкаемся вдруг на какой-то провал в
земле, настоящее ущелье глубиной не менее 20 метров. «Это — не естественное
углубление, а раскоп Леонарда Вулли, в котором он нашел следы библейского
потопа», — говорит уже бывавший здесь прежде Николай Яковлевич Мерперт, и мы
застываем от неподдельного изумления. Как? Перед нами не игра природы, а творение
рук человеческих? Раскоп, похожий на каньон! Теперь понятно, почему за свои
двенадцатилетние работы в Уре Вулли получил из рук британской королевы
почетный титул сэра.
В 1927 году как раз на этом самом месте он
наткнулся на двадцатиметровой глубине на слой осадочной глины в два с половиной
метра толщиной. Под слоем и над ним находки встречались в изобилии. Зато его
содержимое было абсолютно чистым: в нем отсутствовали какие-либо следы
деятельности человека. Объяснение
136
столь странному на первый взгляд факту
могло быть только одно — наводнение, и притом, судя по толщине наносного слоя,
катастрофическое по масштабам. И здесь Вулли вспомнил известную библейскую
притчу о всемирном потопе: «...разверзлись все источники великой бездны, и
окна небесные отворились, и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей...
вода же усиливалась на земле сто пятьдесят дней».
Обложные ливневые дожди в условиях плоской
лёссовой равнины Южной Месопотамии всегда несут с собой угрозу внезапного
разлива Тигра и Евфрата и затопление обширных территорий. Но здесь, как считают
некоторые ученые, было и нечто новое: полуторамесячные непрерывные дожди,
видимо, совпали с особенно сильным южным ветром, частично повернувшим вспять
речные воды от кромки Персидского залива. Результаты такого совпадения были
ужасающими. Значительная часть Южно-месопотамской равнины со всеми городами и
селениями на время оказалась под водой. Не свидетельствует ли все это о том,
что следы потопа, обнаруженного в Уре, были именно тем, что описан в Библии?
Да, совпадений много. Но потоп в Уре
происходил, как выяснилось, в начале IV тысячелетия до
н.э., во времена убейдской культуры. Не приходится сомневаться, что это
стихийное бедствие нанесло убейдским племенам на юге страны тяжелый, хотя и не
смертельный удар.
Однако, о каком-то страшном наводнении
говорит и шумерский эпос о Гильгамеше (конец IV — начало III тысячелетия до н.э.), причем совпадений в
деталях с библейской версией потопа в нем еще больше. Суть рассказа такова.
Шумерские боги решили наслать на людей страшную кару — всемирный потом и
погубить весь род человеческий. Лишь один достопочтенный муж, по имени
Утнапиштим (Зиусудра), был предупрежден накануне. Он построил большую ладью и
спасся в ней со своим добром и домочадцами. Очень достоверно описан в эпосе и
сам потоп:
Едва занялось сияние утра, С основанья
небес встала черная туча. Адду гремит в ее середине, Шуллат и Ханиш идут перед
нею, Идут гонцы горой и равниной. Эрагаль вырывает мачты,
137
Идет Нинурта, гать прорывает,
Подняли факелы Ануннаки,
Чтоб их сиянием зажечь всю землю.
Из-за Адду, цепенеет небо.
Что было светлым, во тьму обратилось,
Вся земля раскололась, как чаша.
Первый день бушует южный ветер,
Быстро налетел, затопляя горы,
Словно войною, людей настигая...
Ходит ветер шесть дней, семь ночей,
Потопом буря покрывает землю...
Как и библейский Ной, уцелевший в своем
ковчеге, шумерский праведник Утнапиштим поочередно запускает птиц для поисков
суши. Наконец, ворон приносит добрую весть: видна земля и происходит быстрый
спад воды. Принеся жертву всемогущим богам, Утнапиштим становится прародителем
рода человеческого.
Таким образом, ход событий вырисовывается
уже сейчас достаточно отчетливо. В начале IV тысячелетия до н.э. на убейдские племена Южной Месопотамии
обрушивается невиданное по силе наводнение, принесшее с собой неисчислимые
жертвы и разрушения. Память о нем передавалась в виде устных рассказов
местного населения до тех пор, пока в конце IV — начале III тысячелетия до н.э. их не записали
шумерские жрецы. Через Вавилон и Ассирию это предание дошло в разных вариантах
до I тысячелетия до н.э. и было целиком заимствовано при
создании известного библейского мифа о всемирном потопе.
Да, история не пощадила подавляющее
большинство архитектурных шедевров древнего Ура. Они погибли под воздействием
природных стихий или же были разрушены вражескими армиями. Но и того немногого,
что осталось там до наших дней, вполне достаточно, чтобы познать красоту и
богатство давно погибшей шумерской цивилизации.
138
ГЛАВА 7. ВАВИЛОН — «ВОРОТА БОГОВ»
Их было много, нежных и любивших,
И девушек, и юношей, и жен,
Ночей и звезд, прозрачно серебривших
Евфрат и Нил, Мемфис и Вавилон!
И. Бунин
«СЕДЬМОЕ ЧУДО СВЕТА»
За долгие годы работы в Ираке мне не раз
доводилось бывать в самом знаменитом городе древней Месопотамии — Вавилоне. Но
подробности первой своей поездки в 1971 году я помню так четко и ясно, словно
это было вчера. Этот огромный, сказочно богатый город — одно из семи чудес
древнего мира, город, неоднократно упоминаемый и в Библии, и в трудах
крупнейших писателей античности, — на протяжении многих веков настолько
поражал воображение современников, что они не уставали говорить о нем снова и
снова. Одни — с восхищением и признательностью, другие — с ненавистью и
презрением. И, надо сказать, что для столь противоположных суждений имелись
самые веские основания.
Геродот, посетивший город в 5 веке до
н.э., когда тот находился уже на закате своей славы, утверждает, что «Вавилон
был не только очень большим городом, но и самым красивым из всех городов».
Греческий поэт Антипатр Сидонский (2 — 1 века до н.э.), перечисляя семь чудес
света, заявил в одном из своих стихотворений:
Видел я стены твои, Вавилон, на которых
просторно И колесницам; видел Зевса в Олимпии я, Чудо висячих садов Вавилона,
колосс Гелиоса И пирамиды — дела многих и тяжких трудов...
А библейские мифы и предания, связанные с
этим удивитель-
139
ным городом? Знакомые со школьных и
студенческих лет легенды о строительстве Вавилонской башни и смешении языков, о
роскоши и богатстве местных правителей, погрязших в грехе и разврате. Нетрудно
заметить при этом, что создатели Библии в общем не слишком симпатизируют
Вавилону. Больше того, припоминая опустошительные и кровавые нашествия
халдейских царей в Палестину, библейские пророки обрушиваются на ненавистный
город с обвинениями во всех мыслимых и немыслимых пороках и проклинают его.
Таково, например, мрачное предсказание пророка Исайи, содержащееся в Ветхом
завете.
«И Вавилон, — восклицает Исайя, — краса
царства, гордость халдеев, будет ниспровергнут богом, как Содом и Гоморра. Не
заселится никогда, и в роды родов не будет жителей в нем. Не раскинет
аравитянин шатра своего, и пастухи со стадами не будут отдыхать там. Но будут
обитать в нем звери пустыни и домы наполнятся филинами; и страусы поселятся, и
косматые будут скакать там. Шакалы будут выть в чертогах их, и гиены — в
увеселительных домах. Близко время его, и не замедлят дни его».
Случилось так, что в отличие от Ниневии —
столицы ассирийской державы, также проклятой в Библии, — Вавилон хотя и испытал
на своем веку всевозможные беды и напасти, но жил долго, до первых веков нашей
эры. И его медленное угасание никак не вяжется с быстрым и драматическим
концом, предрекаемым библейскими пророками. Этот дряхлеющий мудрый гигант, прежде
чем окончательно сойти со сцены месопотамской истории, оставил вокруг столько
россыпей своей богатейшей культуры, что ее воздействие ощутили все последующие
поколения людей, обосновавшихся на раскаленных равнинах Южного Двуречья.
О Вавилоне вспоминаешь буквально на каждом
шагу, находясь еще в Багдаде. В иракской столице, на одной из центральных улиц
— проспекте Саадун, стоит, например, большой кинотеатр «Вавилон». Росписи на
фасаде изображают сцены из древне-вавилонской жизни. Есть здесь и фешенебельный
отель с таким же названием. В медном ряду знаменитого багдадского базара
искусные ремесленники прямо у вас на глазах отчеканят по меди ставшие для них
уже привычными сюжеты на историческую тему: вот в смиренной позе стоит перед
богом Солнца — Шамашем царь-законодатель Хаммурапи — это копия рельефного
изображения стелы из Суз; вот изящный двуглавый силуэт ворот Иштар, открывающих
парадный
140
въезд в древний Вавилон, а там, на блюде
из красной меди, — могучий, грубо вырубленный торс знаменитого вавилонского
льва...
В любом книжном магазине Багдада можно
купить путеводитель по Вавилону, где детально описаны его раскопанные и отреставрированные
архитектурные памятники, перечислены важнейшие события из многовековой истории
города, даны фотографии и планы его построек.
Да и добраться до Вавилона не составляет в
наши дни никакого труда. Всего полтора-два часа езды на машине по прекрасному
асфальтовому шоссе строго на юг от иракской столицы. И вот наш экспедиционный
газик бойко мчится в потоке других автомашин по безлесной и плоской, как стол,
месопотамской равнине. Похоже, что жизнь в этих местах пустила прочные корни
еще со времен шумеров. По обеим сторонам шоссе видны тщательно обработанные
поля, оросительные каналы, глиняные соты многочисленных селений. Вдоль обочин
тянутся вереницы осликов с тяжелой поклажей, спешат куда-то женщины,
закутанные с головы до ног в широкие черные покрывала — абайи, заходятся в лае собаки. В селениях много
лавок и магазинов с прохладительными напитками и разным товаром для
проезжающих. Возле домов часто видны гибкие стволы финиковых пальм.
Мы не успели еще устать от дороги, как
впереди, справа, появился большой щит с надписью: «Вавилон», а за ним — целое
море густой, темной зелени и светлые корпуса нескольких новых зданий. Ставим
свою машину на стоянку и дальше идем пешком. Иракские власти создали на
территории Вавилона музей-заповедник, а при въезде в него разбит тенистый парк
— излюбленное место отдыха окрестных жителей и багдадцев. Если не считать
парка, то ничто вокруг не выдает, что мы находимся на территории великого города
древности: те же рощи финиковых пальм, глинобитные домишки, какие-то мелкие
озерца или пруды среди сильно засоленных участков глинистой почвы.
Пройдя еще немного вперед, мы увидели за
купами деревьев изящные двухбашенные ворота, ослепительно сверкающие на солнце
ярко-синей майоликовой плиткой. Это верхние ворота богини Иштар, облицованные
голубыми изразцами с цветными фигурами различных зверей — реальных и
фантастических: быков, львов, драконов. Именно здесь начинался в древности
торжественный въезд во внутреннюю часть города. Кстати, и само название
141
города — Бабили означает в переводе с аккадского Ворота Богов или Божьи Врата.
Считается, что это — простая калька с более раннего шумерского названия Кадингир, имеющего тот же смысл.
Время приближается к полудню. Жарко.
Солнце льет расплавленное золото своих лучей на головы беспечных туристов,
которых тут, на удивление, много — и местных, иракских, и иностранных. К нам
подходит гид и делает приглашающий жест рукой. Я стою у ослепительно синих
ворот богини Иштар и рассматриваю процессии диковинных зверей, шествующих по
глазурованным стенам. Особенно внушительно выглядит фантастический дракон с
когтистыми лапами орла и хвостом змеи. Его туловище заковано в панцирь из
крупной чешуи, небольшая плоская голова увенчана рогом, а из пасти торчит
раздвоенный на конце длинный и тонкий язык. Ворота, конечно, замечательные. Но
к сожалению, это всего лишь уменьшенная на треть копия подлинных ворот, раскопанных
и увезенных в начале века немецкой экспедицией в Берлин.
К внутренней части ворот богини Иштар
пристроен небольшой музей, где преобладают копии, макеты, схемы и фотографии,
рассказывающие о тысячелетней истории Месопотамии и о месте Вавилона в ней.
Имеются и подлинные предметы, найденные при исследовании древнего города, —
керамика, статуэтки, несколько клинописных табличек.
Выйдя наружу и миновав небольшой подъем,
мы увидели сразу две местные достопримечательности. Впереди, внизу, на глубине
нескольких метров, начинается знаменитая Дорога Процессий — главная парадная
улица древнего города. Она вымощена громадными каменными плитами, положенными
на основу из обожженного кирпича и скрепленными на стыках битумом. Ширина
улицы достигает 26 метров. Ее окружают с обеих сторон высокие кирпичные стены
и башни, когда-то тоже облицованные снаружи голубыми майоликовыми плитками с
изображениями зверей. Сейчас на облупленных кирпичных стенах ровного желтого
цвета лишь кое-где сиротливо выступают отдельные уцелевшие рельефные фигуры
быков, лошадей и единорогов. Горячий ветер гоняет в этом раскаленном кирпичном
мешке тучи песка и пыли, и мы спешим вновь подняться наверх к смотровой
площадке у ворот Иштар.
Слева от Дороги Процессий, на территории
около 540 тысяч квадратных метров, расположены руины Южного дворца — в прошлом
величественного ансамбля кирпичных построек, сгруп-
142
пированных вокруг пяти открытых внутренних
дворов. Перед нами лежат жалкие остатки нижней части полуразмытых кирпичных
стен, кое-как подправленных и закрепленных усилиями реставраторов. Тишина и
полное запустение. Ни единого намека на былое великолепие. «А вот и висячие
сады Семирамиды», — вдруг спокойно сказал гид и ткнул рукой куда-то в
северо-восточный угол дворца, где виднелось несколько голых холмиков с
остатками кирпичной облицовки. Это уже походило на чистое издевательство. Даже
мы, профессиональные археологи, всю свою жизнь имеющие дело с полуразрушенными
памятниками прошлого, были разочарованы. Что же говорить о впечатлениях
рядового туриста!
Увы, жестокая реальность вновь подрезала
крылья нашей мечте увидеть хотя бы малую часть того прежнего блестящего
Вавилона, о котором писали древние авторы.
Спускаемся и идем дальше по той же Дороге
Процессий.
Справа показался небольшой, полностью
реставрированный храм богини Нин-Маш. Его площадь всего 52 на 25 метров. Вокруг
внутреннего дворика с колодцем посередине расположены святилище, кладовые и
жилища жрецов. Храм новенький, как только что отчеканенный медный пятак. Все
аккуратно подчищено и подмазано, да так, что и глазу негде отдохнуть. При
взгляде на него сразу становится ясно, что это всего лишь подделка, современная
имитация древности.
Тем временем центральная магистраль
древнего города выводит нас к руинам Главного дворца Навуходоносора II, частично раскопанного в начале этого
столетия экспедицией Роберта Колдевея. Именно здесь грозный владыка Вавилона
держал свою знаменитую коллекцию древностей и раритетов, собранную со всех
концов подвластных ему земель. Большая часть этих сокровищ, как и остатки
дворцовой утвари и клинописные глиняные таблички, также попала после раскопок
в музеи Берлина. Среди развалин дворца, в какой-то старой яме, была найдена и
ныне широко известная скульптура вавилонского льва, высеченная из глыбы черного
базальта. Но увы, и она представлена здесь только копией: подлинник находится в
Лондоне.
Общее негативное впечатление скрашивает
лишь античный театр времен Александра Македонского — почти точное воспроизведение
греческого театра в Палестре. Строгие ряды чаши амфитеатра и изящная платформа
сцены поразительно контрастируют по
143
общему стилю с угловатой и плоской
архитектурой зодчих Древнего Востока.
Раскопанная часть Вавилона на этом
кончается. А дальше, на многие километры вокруг, простирается унылая лёссовая
равнина с редкими деревушками и неизменными рощами вечнозеленых финиковых
пальм. Напрасно пытливый взор будет искать здесь какие-нибудь осязаемые следы
тех чудес и того великолепия, о которых с восторгом писали античные историки
или которые неохотно признавали создатели Библии. Единственное, что видишь
вокруг в изобилии, — так это большие и малые холмы, усеянные обломками кирпича
и черепками глиняной посуды. По меткому выражению русского ученого-востоковеда MB. Никольского, юти курганы — могильные
холмы вавилонской цивилизации». Под каждым из них спрятаны руины некогда
роскошных дворцов, пышных храмов, жилищ, лавок и мастерских древних вавилонян.
Да, время, пожары, войны и разливы Евфрата уничтожили почти все замечательные
творения вавилонских зодчих. И тем не менее у нас есть немало возможностей для
того, чтобы воссоздать всю богатую событиями историю Вавилона — от ее смутных
истоков и до арабского завоевания. Для этого стоит лишь обратиться к находкам
археологов, копающих город уже свыше ста лет, и к многочисленным письменным
источникам прошедших эпох — от клинописных табличек древней Месопотамии до
свидетельств греко-римских авторов.
РОБЕРТ КОЛДЕВЕЙ ОТКРЫВАЕТ ВАВИЛОН
В конце 1897 года сразу несколько
берлинских музеев предложили Роберту Колдевею возглавить экспедицию для
раскопок в древнем Вавилоне. Сам Колдевей, согласившись, поставил лишь два
условия: работы должны продолжаться не менее пяти лет, а для их ведения
необходимо выделить огромную по тем временам сумму—полмиллиона золотых марок.
Оба условия были приняты, и вскоре большая группа немецких ученых во главе с
Колдевеем отправилась в дальний путь.
Раскопки начались весной 1899 года. На
территории знаменитого городища успели побывать к тому моменту многие
европейские исследователи, ведь само местонахождение Вавилона было хорошо
известно еще с древности, а интерес к нему в ученых кругах благо-
144
даря Библии никогда не затухал. В XVII веке здесь провел несколько дней итальянский путешественник
Пьетро делла Балле, описавший высокий холм Бабиль, который, по его словам, еще
сохранял очертания прямоугольной башни.
Несколько позже, в XVIII столетии, на городище побывал французский аббат Бошан, который
привез в Европу несколько поливных вавилонских кирпичей и глиняных табличек.
Первую серьезную попытку изучения и
описания руин Вавилона предпринял в начале XIX века англичанин Рич. В 1852—1854 годах на городище вела
исследования французская археологическая экспедиция во главе с Френелем и
Оппертом. Но все эти работы носили весьма фрагментарный характер. Лишь
немецкая экспедиция располагала необходимыми средствами и кадрами для решения
самых смелых задач по изучению Вавилона.
Первое, что бросилось в глаза Роберту
Колдевею, — это четыре огромных холма, скорее даже горы, из щебня, битого
кирпича и земли, возвышавшиеся в центральной части городища. Они были названы
местными арабами особыми именами: Джумджума (здесь еще раньше нашли три тысячи
клинописных глиняных табличек, попавших в конечном счете в Британский музей),
Каср, Бабиль и Амран ибн-Али. После недолгих колебаний Колдевей выбрал в качестве
главного объекта холм Каср, ведь в переводе с арабского каср означает крепость, замок. И ожидания не обманули ученого. 5
апреля 1899 года он писал своему другу Пухштейну в Берлин:
«Я копаю уже четырнадцать дней, и это
предприятие полностью удалось. Ты знаешь, что я предложил раскопать Каср из-за
его кирпичных рельефов, и теперь они найдены. Каср состоит из двух круглых
башен, северная из них украшена рельефами. Я начал с нее. Она окружена стеной
огромных размеров. Внешняя обшивка стены сложена из обожженного кирпича,
скрепленного асфальтом, внутри она заполнена речным песком... Наружная
кирпичная обшивка приблизительно семи метров толщиной, песчаное же заполнение
и сейчас примерно десяти метров! Стена была, следовательно, толщиной свыше
шестнадцати метров — ничего подобного до сих пор не случалось раскапывать!»
Немецким археологам явно повезло. Чуть ли
не с первой попытки они наткнулись на центральную улицу древнего города, вымощенную
каменными плитами. На некоторых из них сохранились клинописные надписи царя
Навуходоносора II, правившего в 6 ве-
145
ке до н.э. Все найденные тексты
недвусмысленно указывали на то, что на свет божий вновь появилась знаменитая
Дорога Процессий — улица для торжественных шествий в честь бога Мардука —
«божественного Господина Вавилона». Повсюду валялись кирпичи, покрытые голубой
поливой и украшенные фигурами зверей и чудовищ.
Много неприятностей и страданий причинял
археологам местный климат. В наиболее жаркие дни лета температура воздуха в
тени достигала 50 градусов. Часто налетали пылевые бури с юга, с Аравийского
полуострова. Но работы продолжались с неослабевающим упорством.
В своем отчете в Берлин от 18 июля 1900
года Колдевей писал:
«О нашем здоровье прошу не беспокоиться.
Режим нашей жизни приспособлен наилучшим образом к здешней жаре и особенностям
климата, во всяком случае основательно продуман, и до сих пор не было причин
для приостановления раскопок... Рабочие хорошо переносят жару, сменяясь время
от времени, они работают ежедневно по одиннадцать часов, и нисколько не хуже,
чем зимой. Всего труднее на холме Амран, где приходится работать в глубокой
траншее, в сплошной пыли. Когда работы ведутся на большой глубине и людям
постоянно приходится то спускаться, то подниматься, дело продвигается очень
медленно».
Под холмами Каср, Бабиль и Амран ибн-Али
археологи обнаружили также ворота богини Иштар, остатки двух дворцов Навуходоносора
II и нескольких храмов, важнейшие из которых Э-сагила (храм
бога Мардука) и Этеменанки (большая ступенчатая башня — зиккурат).
Успех был полным. И хотя изнурительные
раскопки продолжались в городе целых 18 лет, игра стоила свеч. Из глубин земли
один за другим появилась целая вереница замечательных памятников древности,
многие из которых упоминались в Библии или в трудах античных авторов. Но чем
больший размах приобретали исследования ученых, тем очевиднее для них
становился один непреложный факт: они копали только остатки города эпохи
Навуходоносора II (Ново-Вавилонское царство). Конечно, в ходе раскопок время
от времени встречались и более ранние слои, в том числе и II тысячелетия до н.э. (эпоха Хаммурапи). Однако доступ к ним сразу
же перекрывали неизвестно откуда появлявшиеся грунтовые воды. И археологам
пришлось отступить.
146
СМУТНЫЕ ВРЕМЕНА
Если прибегать к общим
сравнениям, то эпоха Ново-Вавилонского царства (7 — 6 века до н.э.) — это
лишь вершина гигантского айсберга, короткая, хотя и блестящая страница в длительной
истории города. По самым скромным подсчетам, в ряде мест толщина напластований,
содержащих следы человеческой деятельности, достигает в Вавилоне двух десятков
метров. И хотя изучение большей части этих слоев пока невозможно, мы знаем и по
отдельным археологическим находкам, и по клинописным текстам, что история
Вавилона насчитывает свыше двух тысяч лет непрерывного развития. «Благодаря
усилиям нескольких поколений археологов и ассириологов (историков и филологов,
работающих с клинописью. — В.Г.), — подчеркивает ассириолог Эвелин Кленгель-Брандт,
— мы можем сегодня совершить наше путешествие в древний Вавилон. Их неустанному
труду обязаны мы нашими знаниями о жизни и представлениях людей в те давние
времена». Так давайте отправимся в это увлекательное путешествие по глубинам
тысячелетий, начав его с самых ранних страниц вавилонской истории.
Когда и кем был основан знаменитый город,
неизвестно. Но мы знаем из древних текстов, что во времена Саргона Аккадского (XXIV век до н.э.) неподалеку от известной шумерской столицы Киша
находился небольшой городок Кадингир (Ворота Богов — шумерск.). Как и в других
городах той эпохи, в Кадингире имелся свой правитель, признававший себя
вассалом сначала царей Аккадской династии, а затем вассалом царей Третьей
династии Ура. Ничто, казалось, не предвещало этому городку той блестящей карьеры,
которую готовила ему капризная судьба. Шумеров вскоре вытеснили аккадцы. И
старое название Кадингир уступило место другому — Бабили или Бабилу, что также
означает Ворота Богов; отсюда происходит и всем известное название Вавилон.
Около 2150 года до н.э. город захватили
военные отряды племен аморитов, и их вождь Сумуабу становится основателем Первой
династии вавилонских царей. Впрочем, это было более чем скромное начало, ведь
Вавилон никак не мог еще соперничать со своими родовитыми соседями — Сиппаром,
Кишем и Ниппуром. Политическая ситуация в стране резко изменилась после
эламитского наше-
147
ствия на Шумер. Могущество старых и
крупных городов-государств было подорвано войной, а невзрачный городишко Вавилон
она обошла стороной. Вавилоняне только выиграли от разорения своих собратьев. Пользуясь
удобным случаем, местные аморитские царьки стали постепенно прибирать к рукам
земли ослабленных соседей: Киша, Казаллу, Барзи. Готовясь к новым завоеваниям,
они одновременно усиленно отстраивали и укрепляли свою столицу.
ХАММУРАПИ
Уже в XVIII веке до н.э., при шестом правителе Первой вавилонской династии —
знаменитом царе-законодателе Хаммурапи, начинается стремительный расцвет
Вавилона. Один за другим сдаются на милость победителя крупнейшие города Южной
Месопотамии: гордый Ур, священный Урук, древний Эриду. Вскоре вся страна, от
Аккада до Персидского залива, оказалась во власти этого энергичного и ловкого
властителя. В одной из его клинописных надписей говорится:
«Я, Хаммурапи, царь несравненный.
Черноголовыми, которых даровал мне Энлиль и власть над которыми поручил мне
Мардук, я не пренебрегал, о них я радел, я искал их блага. С могучим оружием...
с премудростью... я истребил врагов на севере и на юге, прекратил раздоры,
устроил стране благосостояние, дал людям жить в безопасных местах... Великие
боги призвали меня; я благодетельный пастырь, жезл мой — жезл правды, моя
благая сень простерта над моим городом. На груди своей лелею я жителей Шумера и
Аккада».
Но был у Вавилона еще один могущественный
враг и за пределами страны — грозный царь Элама (государство на территории
современного Ирана) — Римсин. С растущим беспокойством следил он за
ошеломляющими успехами вавилонского владыки и исподволь собирал силы для
решающего столкновения. Ожесточенная борьба двух гигантов — двух сильнейших
государств Древнего Востока того времени — закончилась полной победой
Хаммурапи, что и нашло отражение в его триумфальных надписях:
Хаммурапи, царь, могучий воитель,
Сокрушитель своих врагов.
148
Он, как ураган во время битвы,
Он унизил страну своего врага...
Он сокрушил вражеские силы,
Точно глиняные статуи.
Он преодолел препятствия
Непроходимых гор.
Наряду с воинскими доблестями, Хаммурапи
вошел в историю и как первый великий законодатель древности. Он лично подготовил
и обнародовал писаный свод законов, регулирующих основные вопросы жизни
вавилонского общества. Для того чтобы убедить своих подданных в божественном
характере его законодательства, царь приказал поставить обелиск из черного
камня. На нем он изображен стоящим в молитвенной позе перед богом Шамашем, восседающем
на троне. Шамаш был у вавилонян богом Солнца, но одновременно и божеством
правды, истины и правого суда. Бог вручает царю свиток с законами, с тем чтобы
Хаммурапи объявил их своим подданным. Ниже упомянутой сцены высечена соответствующая
надпись в честь этого незаурядного события:
«...Царь я, вознесшийся среди патеси*. Слова мои горделивы, мудрость моя несравненна. По приказу
Шамаша, великого судьи неба и земли, должна настать на земле правда; по завету
Мардука, моего господина, мой памятник не испытает разрушения... Ныне, всегда и
вечно: всякий, кто будет в стране, должен соблюдать слова правды, которые я
написал, не должен менять закона земли, который я дал, и решений, которые я
произнес; моему памятнику не
должен вредить».
По иронии судьбы, уже ближайшие потомки
Хаммурапи потерпели жесточайшее поражение от оправившихся эламитов. Вавилон
был взят и разграблен. И торжествующие победители, дабы подчеркнуть особую
значимость своего успеха, увезли тяжелый черный обелиск в столицу Элама —
город Сузы, где его и нашли уже в наши дни французские археологи.
АССИРИЯ И ВАВИЛОН
С XIII века до н.э. начинается длительное противоборство Вавилона с
быстро набирающей силу Ассирией. Бесконечные войны
* Патеси — правитель, вождь в городах-государствах Шумера.
149
и столкновения этих двух государств —
излюбленная тема клинописных глиняных табличек, хранившихся в дворцовых
архивах ассирийских и вавилонских владык той эпохи. Пытаясь одолеть своего
могущественного противника то силой, то хитростью, вавилоняне вступают в союзы
и временные коалиции почти со всеми потенциально враждебными ассирийцам
племенами и народами Ближнего Востока. Но все тщетно. Армии союзников терпят на
полях сражений от сынов Ашшура новые и новые неудачи. Однако вплоть до VIII века до н.э. Вавилон фактически не был подчинен Ассирии, Хотя и
понес от нее немалые потери. Положение изменилось спустя несколько
десятилетий. Усилившийся натиск полуварварских племен халдеев, шедших с
западного побережья Персидского залива на владения вавилонян, заставил
последних просить временной помощи у своих вчерашних врагов — ассирийцев. Союз
был заключен. Обе стороны получили свои выгоды. Ассирийские цари стали успешно
громить халдеев, а в Вавилоне посадили своего сановника. Обычно, чтобы не
унижать гордых вавилонян, им назначался старший сын царя, то есть фигура весьма
значительная и влиятельная.
Но все пошло прахом в годы правления царя
Синаххериба, который не любил Вавилон и который вместо своего сына-царевича
послал туда в качестве наместника некоего Белибни — «последнего пса в моем
дворце», как он сам его называл. На жителей города обрушились гонения и кары,
и те, недолго думая, взялись за оружие, призвав на этот раз себе на помощь
войска халдеев и эламитов. Борьба была, как никогда, упорной. Наконец, в 689
году до н.э. разъяренный Синаххериб захватил мятежный Вавилон и подверг его
ужасающему разгрому. В одной из победных надписей он похваляется перед
потомками своей патологической жестокостью.
«Их телами заполнил я широкие площади
города. Шузубу, царя Вавилона, вместе с его семьей и приближенными, я живыми
доставил в мою страну. Богатство этого города, серебро, золото, драгоценные
камни, все имущество я разделил между моими людьми... Богов, которые жили в
городе, забрали руки моих воинов и разбили их... Город и его дома от
фундамента до стен я разрушил, я опустошил его и предал огню. Стены города и
его дома, храмы богов, храмовую башню из кирпича и глины, все, что здесь было,
я уничтожил и сбросил в канал Арахту. Посреди города я вырыл каналы и дно их
наполнил водой. Мои разрушения были страшнее,
150
чем от потопа. Чтобы в будущем никто не
вспомнил больше места, где стоял этот город и его храмы и боги, я уничтожил его
полностью потоками воды, превратив его в луг».
Для того чтобы стереть в памяти
последующих поколений само воспоминание о том, где некогда стоял великий
Вавилон, ассирийский монарх приказал затопить обугленные руины города водами
Евфрата. Жестокий приказ был незамедлительно выполнен. И целых десять лет на
месте некогда цветущего и многолюдного города плескались воды коричневой от ила
реки, надежно спрятавшей под своими наносами все следы былой жизни.
Статуи главных богов Вавилона, в том числе
Мардука, были увезены победителями в Ашшур.
Но недолго торжествовал и сам Синаххериб.
Через несколько лет он стал жертвой дворцового заговора и пал под ударами наемных
убийц. Его сын, Асархаддон (680 — 669 годы до н.э.), словно устыдившись
злодеяний отца на вавилонской земле, решил полностью восстановить великий
город во всем его блеске. На осушенных глинистых берегах Евфрата рабы и
солдаты ассирийского царя отстроили по старым планам и чертежам прежние храмы
и дворцы, возвели заново высокие крепостные стены, проложили и вымостили
кирпичом и камнем улицы. И буквально за несколько лет Вавилон воскрес из
небытия. В него вернулись немногие уцелевшие после «синаххерибовского» погрома
жители, пришли поселенцы из других областей, подданные ассирийской державы, и
поверженный гигант вскоре вновь активно включился в сложный круговорот
политической борьбы и торгово-экономических связей крупнейших держав
древневосточного мира.
Однако не прошло и нескольких десятилетий,
как быстро богатеющий Вавилон стал тяготиться своей зависимостью от владык
Ниневии (ассирийской столицы в тот период). В годы правления Ашшурбанапала
вавилоняне опять решили испытать судьбу и дружно восстали против ассирийского
ига. Возглавил восстание некий Шамаш-Шум-Укин, сын Асархаддона и вавилонской
аристократки, бывший в тот момент... наместником ассирийского царя в городе.
Восставшие действовали продуманно и энергично. Не надеясь собственными силами
одолеть грозные полки ассирийцев, они призвали на помощь войска Элама. Но и это
не помогло. Ашшурбанапал поочередно разбил на полях сражений и эламитов, и
вавилонян. Последние поспешно отступили за крепкие стены сво-
151
его города, надеясь от сидеться там от
мести ассирийского властителя. Осада действительно длилась долго. Но в конце
концов иссякли съестные припасы. В многотысячном Вавилоне начался голод.
Отмечались даже случаи людоедства. Осаждавшие с утроенной энергией взялись за
дело, и город пал. Суд над восставшими был скорым и жестоким. Шамаш-Шум-Укина
заживо сожгли на костре. Казни обрушились и на представителей высшей вавилонской
знати, и на прочих горожан. Уцелевших обложили тяжкими налогами и отобрали у
них все прежние права и вольности.
Но недолго оставалось торжествовать и
ассирийцам. Дни Ниневии были сочтены. Халдейский царь Набопаласар, захвативший
наконец почти без борьбы вавилонский трон и основавший Ново-Вавилонскую
династию, нашел себе могучего союзника для борьбы с Ассирией — полчища мидян. В
612 году до н.э. объединенные союзные войска штурмом захватили Ниневию и
положили конец ассирийскому господству на Ближнем Востоке. Вместе с гибелью
ассирийской столицы навсегда исчезает с горизонта мировой истории и сама
Ассирия:
И Ассирии вдов слышен плач на весь мир,
И во храме Ваала низвержен кумир,
И народ, не сраженный мечом до конца,
Весь растаял, как снег, перед блеском
творца!
Так, в поэтической форме, описал
драматический финал одной из крупнейших держав Древнего Востока великий
английский поэт Джордж Гордон Байрон.
ПОСЛЕДНИЙ ВЗЛЕТ ВАВИЛОНА
На годы правления сына Набопаласара —
Навуходоносора II (605 — 563 годы до н.э.) — приходится пора наивысшего
расцвета Вавилона. В состав Ново-Вавилонского царства входили тогда помимо
Месопотамии вся Сирия, Финикия и Палестина. С подвластных территорий текли в
столицу широким потоком награбленные в походах богатства, различные налоги и
дани. Город заметно разросся и похорошел. В нем бурно развивались ремесла и
торговля.
Набопаласар и Навуходоносор II затратили немало сил и средств для того, чтобы привести в порядок
и украсить свою сто-
152
лицу после тех разрушений эпохи
Синаххериба и Ашшурбанапала. Были восстановлены стены, очищены и углублены
каналы, заново отстроены храмовые и дворцовые ансамбли. Сам Навуходоносор II с гордостью писал о возведенных им вокруг Вавилона неприступных
укреплениях:
«Чтобы наступающие не могли подойти к
Имгур-Бел, стене Вавилона, я сделал то, чего не сделал ранее ни один царь. На
расстоянии 4000 локтей на восток от Вавилона, вдали, чтобы враги не могли
приблизиться, я воздвигнул мощную стену, я выкопал ров, я скрепил его с помощью
асфальта и кирпича. На краю рва я построил мощную стену высотой подобную горе,
я соорудил в ней широкие ворота... Дабы враг, замысливший злое, не мог
достигнуть стен Вавилона, я окружил его водами, могучими, как морские валы».
Город имел в окружности около 18
километров. Его окружали высокие и толстые глинобитные стены с 250 крепостными
башнями и восемью воротами, обитыми медными листами. Ворота были названы
именами основных вавилонских богов — Адата, Бела (Мардука), Гиша, Ниниба,
Шамаша, Замамы. Особой роскошью отделки отличались уже упоминавшиеся ворота
богини Иштар.
Река Евфрат разрезает Вавилон на две
неравные части: левобережную, более древнюю и густонаселенную, с главными
архитектурными ансамблями, и правобережную — с пустырями и огородами, с
бедными домами и грязными улицами. Оба речных берега соединялись воедино
надежным и широким мостом, построенным из дерева и камня. Его середина,
сделанная из бревен, на ночь разбиралась, так что по реке можно было пройти
кораблям даже с очень высокими мачтами.
Описания Вавилона в воспоминаниях
современников Навуходоносора II настолько полны и красочны, что можно без
особых усилий представить себе этот древний город в эпоху его расцвета во всем
его блеске и великолепии и совершить по нему краткое путешествие. И поможет
нам в этом уже упоминавшаяся книга Эвелин Кленгель Брандт.
«Сразу же за внешней стеной, — пишет она,
— прибывший в город видел возвышавшееся на равнине здание, стоявшее на кирпичном
восемнадцатиметровом основании. Это — летняя резиденция царя. Правитель
Вавилона выбрал себе отличное место для пребывания в жаркое летнее время:
близость реки давала прохладу, а находившиеся на берегу пальмовые рощи — тень и
свежесть.
153
Сюда не доносился городской шум; большая
территория перед стенами, окружавшими собственно город, была почти не
заселена; здесь пролегали, пересекая ее, лишь каналы и дороги, ведущие в город.
Тот, кто следовал вдоль реки, невольно замедлял шаг, любуясь возникавшей на
возвышении Дорогой Процессий, видя перед собой отливающие синевой изразцовые
рельефы и высокие зубцы стен, которые тянулись к воротам города. Робко
приближался он к этому месту, предназначенному для проведения новогодних праздников,
для шествия богов и сопровождавших их толп народа. Анбур-шабу — «Врагу не добиться победы» — назвал
Навуходоносор эту дорогу, которую он украшал с особой заботой. И это понятно.
Ведь здесь в начале каждого года устраивалось пышное празднество, имевшее
большое значение для жителей Вавилона. В указанный день статуи всех богов и
богинь города в торжественной процессии проносились по этой улице в специальное
здание — Палату Судеб. Там боги ожидали прибытия главы вавилонского пантеона —
бога Мардука и его супруги, богини Сарпанитум. Их доставляли из главного
городского храма, Э-сагила, на восьмой день. Перед отправлением приносили
символическую жертву: в чаше с горящими углями сжигали овцу, представлявшую
зимнее чудовище Кингу; при этом хор жрецов пел гимны, в которых описывалась и
прославлялась победа Мардука над Кингу. Затем статую Мардука и его супруги
ставили на роскошные золотые носилки и несли по Дороге Процессий в Палату
Судеб. Шествие сопровождалось пением гимна:
Восстань, изойди, о Бэл, царь ждет тебя!
Восстань, изойди, наша Бэлита (Сарпанитум.
— В.Г.),
царь ждет тебя!
Исходит Бэл Вавилона, склоняются перед ним
страны;
Исходит Сарпанитум, возжигают благовонные
травы;
Вокруг Иштар Вавилона звучат флейты,
громко звучат.
На пороге Палаты Судеб изваяние Мардука
встречал сам царь. И в его присутствии Мардук, как распорядитель человеческих
судеб, делал прогнозы стране и народу на наступающий год. Деталей этого самого
драматического момента всей церемонии мы, к сожалению, не знаем.
По-видимому, жрецы-прорицатели от имени
154
Мардука объявляли заранее составленные ими
пророчества. На одиннадцатый день статуи Мардука и Сарпанитум торжественно
относили обратно в храм Э-сагила.
Слева от Дороги Процессий находился так
называемый Южный дворец — главная резиденция царя Навуходоносора II. Это был гигантский, состоявший из
множества зданий архитектурный комплекс, разбитый вокруг пяти больших
внутренних дворов. Парадный вход во дворец рас полагался с восточной стороны,
от Дороги процессий. Нужно было сначала пройти охраняемые ворота, чтобы попасть
в первый большой двор, ограниченный с севера и юга многими строениями. Тут, как
можно думать, находились служебные помещения многочисленных чиновников.
Несколько помещений в южной части дворца занимала, по-видимому, мастерская
камнереза, изготовлявшего из мелкозернистого алебастра стройные кувшины,
которые в большом количестве использовались во дворце. Чтобы пройти во второй,
средний, двор, надо было также миновать особые ворота, по обе стороны которых
располагались различные канцелярии. Сюда к высшим чиновникам приходили сообщения
из всех частей страны, отсюда осуществлялось руководство хозяйством, здесь
контролировалось поступление налогов. Особенно большое помещение в южной части
среднего двора служило, видимо, резиденцией главного чиновника; здесь он и
жил... В большом главном дворе, куда попадали через третьи монументальные
ворота, стояли величественные здания, в которых жил сам царь. В южной части
находился большой тронный зал, имевший 52 метра в длину и 17 метров в ширину, с
тремя входами со стороны двора. Против средней двери, в задней стене зала,
имелась ниша, к которой вели ступени и где, надо предполагать, стоял трон Навуходоносора.
Здесь царь сидел во время торжественных церемоний, религиозных праздников ...во
время приемов послов и приношения дани».
О пышности и богатстве отделки главных
дворцовых зданий с гордостью сообщает нам сам Навуходоносор II:
«В Вавилоне, моем избранном городе,
который я люблю, я построил дворец, дом, изумляющий людей, узы объединения
страны, сияющую постройку, обиталище моей царственности... Я приказал срубить
для его крыши могучие кедры, сделать двери из кедрового дерева, обитого медью,
пороги и дверные петли из бронзы прислал я к воротам. Серебро, золото,
драгоценные камни, все, что велико-
155
лепно и прекрасно, все добро и имущество,
украшение величия собрал я в нем, я сделал его гигантским вместилищем царских
сокровищ».
Но главной достопримечательностью дворца
все же были не его богатства, а зеленое чудо — знаменитые Висячие Сады. Когда в
северо-восточном углу дворцового ансамбля археологи наткнулись на странную
постройку из 14 сводчатых комнат, окруженных необычной толщины стеной, они не
знали, что и думать. Ясно было лишь одно: и эти прочные своды, и эта мощная
опорная стена предназначались для того, чтобы нести на себе какой-то чудовищной
тяжести груз. Затем нашли необычный колодец, устройство которого предполагало
наличие здесь в древности сложного гидравлического сооружения для непрерывного
подъема и подачи наверх воды. Именно эти два факта наряду с восторженными, но слишком
общими описаниями античных авторов и позволили уже в наши дни определить то
место, где зеленели когда-то кущи знаменитых Висячих Садов. Согласно преданию,
Навуходоносор II приказал создать их для своей любимой жены Амайитис —
мидийской царевны, грустившей в жаркой и безлесной Месопотамии о своей северной
родине, где высокие горы и густые леса дарят путнику желанную прохладу.
«...Сады, причисленные к семи чудесам
света, размещались на широкой четырехъярусной башне. Внутри каждого яруса были
сделаны крепкие кирпичные своды, опиравшиеся на мощные высокие колонны.
Платформы террас были сложены из массивных каменных глыб. Сверху они были
покрыты слоем камыша и залиты асфальтом. Потом шла прокладка из двойного ряда
кирпичей, сцементированных гипсом. Сверху кирпичи были прикрыты свинцовыми
пластинами, чтобы вода не проникала через почву в нижние этажи сада. На все это
сложное сооружение сверху был настлан толстый слой плодородной земли,
достаточный для того, чтобы здесь могли расти самые крупные деревья. Ярусы
садов поднимались уступами, соединяясь между собой широкими лестницами,
выложенными гладко отшлифованными плитами белого и розового цвета... Сюда, по
приказу царя, были привезены любимые растения царицы, напоминавшие ей далекую
родину. Великолепные пальмы поднимались высоко над крепостными стенами ограды
дворца. Редкие растения и прекрасные цветы украшали сады... Для поливки этих
садов, расположенных на искусственной горе, сотни рабов
156
целый день вращали громадное водоподъемное
колесо, которое черпало воду кожаными ведрами. Сады были обращены в сторону
прохладного ветра, дувшего обычно с северо-запада. Их аромат, тень и прохлада в
безлесной плоской Вавилонии казались людям необыкновенным чудом». Так
воссоздают на основе описаний античных историков общую картину Висячих Садов
советские авторы А.А. Нейхардт и И.А. Шишова в своей книге «Семь чудес древнего
мира». Остается лишь добавить, что к реальной Семирамиде — ассирийской царице,
жившей задолго до Навуходоносора II, эти сады не
имеют никакого отношения.
Главный, или старый, дворец царей
Вавилона, расположенный в конце Дороги Процессий, характеризовался двумя
особенностями: мощными укреплениями и наличием в нем музея с коллекцией
раритетов более ранних эпох. Вероятно, это была самая первая археологическая
коллекция в мире. Таким образом, вавилонский царь Навуходоносор II стал первым археологом нашей планеты. «Коллекция, — пишет Э.
Кленгель-Брандт, — возникла, конечно, не столько вследствие интереса царей к
произведениям искусства, сколько из престижных соображений. Цари гордились тем,
что ценные памятники из различных стран Передней Азии стали трофеями
Вавилона... Самый древний из найденных здесь памятников относится ко времени
почти за две тысячи лет до Навуходоносора; он принадлежит шумерскому правителю
Шульге. В коллекции были две большие диоритовые статуи, изображавшие
правителей города Мари, разрушенного еще Хаммурапи».
Заслуживает особого упоминания и один из
главных храмов города — Э-сагила, посвященный богу Мардуку. Подробное описание
его можно найти в «Истории» Геродота, побывавшего в Вавилоне в 5 веке до н.э.
«Есть в священном храмовом участке в Вавилоне, — вспоминает он, — еще и другое
святилище, где находится огромная золотая статуя сидящего Зевса (то есть
Мардука. — В.Г.). Рядом же стоит большой золотой стол, скамейка для ног и трон
— также золотые. По словам халдеев, на изготовление всех этих вещей пошло 800
талантов золота».
Рядом с этим пышным храмом рукотворной
глиняной горой возвышался угловатый массив ступенчатой башни — зиккурата
Э-теменанки. Эта семиярусная пирамида получила благодаря Библии всеобщую
известность под на званием Вавилонской башни. Вот как выглядело это пресловутое
библейское чудо в описании чело-
157
века, жившего в 1 веке до н.э.: «В
середине этого храмового священного участка воздвигнута громадная башня длиной
и шириной в одну стадию. На этой башне стоит вторая, а на ней — еще... а в
общем восемь* башен — одна на другой. Наружная лестница
ведет наверх вокруг всех этих башен... На последней башне воздвигнут большой,
храм. В этом храме стоит роскошно убранное ложе и рядом с ним золотой стол.
Никакого изображения божества там, однако, нет. Да и ни один человек не
проводит здесь ночь, за исключением женщины, которую, по словам халдеев,
жрецов этого бога (Мардука. — В.Г.), он выбирает себе из всех местных
красавиц».
Вокруг храмов и дворцов стояли жилые дома,
бурлила пестрая жизнь гигантского города. В Вавилоне в отличие от многих других
городов Древнего Востока путник мог сравнительно легко ориентироваться. Длинные
прямые улицы шли через всю городскую территорию и делили ее на прямоугольные
кварталы. Беднейшая часть населения ютилась в хижинах, построенных из глины и
тростника. Люди среднего достатка, богатые торговцы и ремесленники обитали в
прочных двух-, трех- и даже четырехэтажных домах из обожженного кирпича. С
раннего утра и до позднего вечера кипела жизнь в городских кварталах Вавилона.
Приходили и уходили многочисленные торговые караваны, приставали к причалам
лодки и корабли, стучали в мастерских молоточки ремесленников, зазывали из
своих лавок покупателей звонкоголосые торговцы. Только ночь приносила с собой
умиротворение и тишину. Закрывались наглухо медные городские ворота.
Скрывались в своих домах люди. Легкий ветерок приносил с Евфрата долгожданную
прохладу. На черном бархатном небе зажигались мириады ярких южных звезд. И лишь
строгие оклики бодрствующей стражи, да лай неугомонных собак нарушали время от
времени чуткий сон великого города.
ЗАКАТ ВАВИЛОНА
Но все это видимое спокойствие, богатство
и процветание на деле оказались очень зыбкими и недолговечными. Почти сразу же
после смерти престарелого Навуходоносора II наступила драматическая развязка. Персидский царь Кир давно уже с
вожделением поглядывал на богатую Вавилонию, где начались внутренние усобицы
между борющимися за власть группировками знати. Дело
* В действительности —
семь ярусов-башен.
158
дошло до того, что царь Набонид вместе с
частью армии поспешно бежал из собственной столицы, передав бразды правления
своему приемному сыну Валтасару. В 539 году до н.э. Кир с огромным войском
вступил в пределы Вавилонии и в решающем сражении при Описе без особого труда
наголову разбил разношерстные отряды наемников, которые наспех сумел собрать
Набонид. Но город Вавилон имел мощные укрепления и многочисленный гарнизон. И
Валтасар решил отсидеться от нашествия персов за высокими стенами столицы.
Однако этим надеждам не суждено было сбыться. Однажды ночью Кир отвел воды
Евфрата в сторону с помощью специально вырытого канала и по сухому руслу реки
внезапно атаковал спящий город. Во дворце же в это время шел пир горой. Ничего
не подозревавший Валтасар беспечно развлекался вместе с многочисленными
гостями. Персы ворвались внутрь крепостных стен. Сопротивление гарнизона было
быстро сломлено. Валтасар убит. Драматические события, связанные с падением
Вавилона, хорошо представлены в поэтически обработанном Джорджем Гордоном
Байроном библейском предании.
Упоен, восхищен,
Царь на троне сидит —
И торжественный трон
И блестит и горит...
Вдруг — неведомый страх
У царя на челе
И унынье в очах,
Обращенных к стене.
Умолкает звук лир
И веселых речей,
И расстроенный пир
Видит (ужас очей!):
Огневая рука
Исполинским перстом
На стене пред царем
Начертала слова...
Мане, фекел, фарес!
Вот слова на стене,
Волю бога с небес
Возвещают оне.
159
Мане значит: монарх,
Кончил царствовать ты!
Град у персов в руках —
Смысл середней черты;
Фарес — третье — гласит:
Ныне будешь убит!
Рек — исчез... Изумлен,
Царь не верит мечте.
Но чертог окружен
И... он мертв на щите!
Дж. Г. Байрон (перевод А. Полежаева)
С падением Вавилона в истории Месопотамии
закончилась важнейшая эпоха. Страна впервые полностью утратила свою самостоятельность
и оказалась во власти чужеземцев. Персов сменили греки, греков — парфяне. И на
некоторое время река Евфрат в районе Вавилона стала своеобразным рубежом между
Востоком и Западом, где парфянская панцирная конница с переменным успехом вела
упорные бои с вымуштрованными римскими легионерами. В 115 году Вавилон захватил
на короткий срок император Траян. В 199 году его успех повторил Септимий Север.
Надо отметить, что и тогда еще город производил на пришельцев сильное
впечатление. Но дни его были уже сочтены. Вавилон постепенно угасал, теряя
всякое экономическое и политическое значение. Эта медленная агония продолжалась
несколько веков и завершилась лишь в 7 веке — в эпоху арабского завоевания
страны.
Наше воображаемое путешествие по древнему
Вавилону закончилось. Я вновь стою на выщербленных каменных плитах Дороги
Процессий. В сознании как-то не сразу укладывается, что этой улице около двух с
половиной тысяч лет от роду. Мы с трудом можем представить себе события,
отстоящие от нас на сто или двести лет. Что же говорить о тысячелетиях?
И тем не менее, именно тысячи лет назад по
этим камням шествовали пышные ритуальные процессии, двигались золотые колесницы
победоносных вавилонских царей, сверкали на солнце металлические шлемы и
доспехи вавилонских воинов. Но здесь же проходили и завоеватели — касситские,
эламитские, хеттские, ассирийские и персидские войска, уводившие с собой
пленных горожан и уносившие огромную добычу. Вероятно, по той же самой
160
Дороге Процессий провезли в наполненном
медом гробу тело скончавшегося в Вавилоне в 323 году до н.э. великого
полководца древности — Александра Македонского.
«Полный радости, взирай на мои деяния,
дабы сотворенное моими руками осталось зримым на все времена!» — гласит строительная
надпись вавилонского царя Набопаласара. И я, подчиняясь этому призыву, еще раз
окидываю взглядом все то немногое, что осталось зримым на все времена на
вавилонской земле, и спешу догнать своих товарищей.
161
ГЛАВА 8. "АССИРИЙСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК": АШШУР, НИМРУД, НИНЕВИЯ
Я исчерпал до дна тебя, земная
слава!
И вот стою один, величьем
упоен,
Я, вождь земных царей и
царь — Ассаргадон.
В.Я. Брюсов
ПРИРОДА И ЛЮДИ АССИРИИ
В солидных научных трудах, да и в
популярных работах, посвященных истории Ирака, район вокруг второго по
величине и значению города страны — Мосула часто называют "ассирийским
треугольником". И это вполне оправданно. Здесь на протяжении многих веков
находился центр могучей Ассирийской державы. Здесь последовательно возникали и
сменяли друг друга в блеске и могуществе три столицы ассирийцев — Ашшур, Нимруд
и Ниневия. Если взять за отправную точку современный город Мосул, то прямо на
его окраине, за широким и мутным Тигром, видны высокие глинобитные валы
древней Ниневии; в 30 километрах к югу от него, по дороге на Эрбиль, находятся
руины Нимруда-Калаха; и, наконец, примерно в 100 километрах на юго-восток, близ
современного городка Калата-Шерката (Шургат), до сих пор возвышаются на
скалистом утесе остатки некогда грозных укреплений Ашшура — первой и самой
почитаемой столицы Ассирии.
Путешествие в названные три города — это
одновременно и знакомство с тремя важнейшими этапами в истории Северной Месопотамии,
то есть Ассирии.
Около 3000 года до н.э. в Северную
Месопотамию, в междуречье Тигра и Евфрата, вторглись семитские кочевые племена
из западной пустыни. Они называли себя сынами Ашшура, по имени
162
своего бога-покровителя. Отсюда и
происходит название всего народа — ассирийцы (от Ассур, Ашшур). Перейдя вскоре
к оседлому образу жизни, они основали небольшое государство с центром в Ашшуре,
где находились резиденция царя и храм главного племенного бога. Последний
долго не был прямо связан ни с одной из природных стихий или явлений.
Первоначально он считался покровителем охоты — любимого занятия ассирийцев — и
изображался чаще всего с луком и стрелами. Позже, с усилением роли войн и
завоеваний, Ашшур превратился в бога войны. Иногда, в более позднее время, его
называют в гимнах божеством Солнца, но это лишь внешнее подражание культу
вавилонского бога Мардука. Тем не менее, как это было принято в древности, все
свои победы ассирийские властители приписывали главе местного пантеона — воинственному
Ашшуру.
Положение вчерашних кочевников, осевших на
холмистых берегах Тигра, вплоть до середины II тысячелетия до н.э. оставалось весьма шатким. Они попеременно
вынуждены были подчиняться более могущественным соперникам на юге — Саргону
Аккадскому, Нарамсину, Хаммурапи и вторгавшимся с запада хеттам. Но эти
бесконечные удары судьбы, не прекращавшиеся веками нашествия и войны только
закалили характер суровых и неприхотливых пастухов, охотников и земледельцев
Ассирии, сделав из них в конце концов лучших солдат Древнего Востока. Немалую
роль сыграло в этом и своеобразие местной природы.
«Выше города Тикрита, — отмечает С. Ллойд,
— в долинах Тигра и его восточных притоков, Большого и Малого Заба, за зиму
выпадает достаточно дождей, чтобы получить хороший урожай пшеницы без
искусственного орошения. Весной трава и цветы... поднимаются выше колен.
Виноградная лоза и многие виды фруктовых деревьев растут без полива. Дуб,
тополь и даже сосна дают строевой лес. В то же время всегда доступен и легко
добывается в карьерах хороший строительный камень. В этой части страны хозяйство
в большей степени натуральное, чем на юге, потому что земледелию нужна лишь
небольшая помощь в технике, а стада овец и коз, бродящие по поросшим травой
холмам, очень редко испытывают нужду а хороших пастбищах».
В древности холмы и предгорья Ассирии были
необычайно богаты дичью. Дикие кабаны, олени и серны водились здесь в изобилии,
которого не могли серьезно нарушить даже опустошительные
163
набеги львов — истинных хозяев животного
мира этой части Месопотамии. Иногда львы нападали и на домашний скот. Поэтому
ассирийский пастух, проводивший большую часть времени вдали от родного крова со
стадами овец и коз, должен был быть и хорошим охотником, крепким и закаленным
человеком, презирающим опасность. Вступить, защищая свое добро, в смертельную
схватку со львом, убить дикого кабана, дикого быка, сбить меткой стрелой
зазевавшегося орла, наловить в реке крупной рыбы было привычным, обыденным
делом почти для каждого взрослого ассирийца. Не отсюда ли и столь необходимые
воину качества, отмечаемые в этом народе, — неприхотливость, умение
преодолевать трудности, ловкость, смелость, сила и хорошее владение оружием?
Библейский пророк Исайя нисколько не
преувеличивал, когда он с ужасом и одновременно с тайным восхищением глядел на
грозные ряды неутомимого ассирийского войска: «Яхве призвал народ с края земли,
поспешно и быстро он двигается, нет среди него ни усталых, ни спотыкающихся,
никто среди него не спит, не развязывается пояс на бедрах его, и не рвется
ремень на сандалиях его: стрелы его наточены, и все луки его натянуты, копыта
коней его, как кремень, колеса колесниц его, как вихрь, рев его, как рев львицы
...Как молодые львы, хватают они добычу и уносят, и никто не спасет от них».
Первое возвышение Ассирии произошло в XIV веке до н.э. в годы правления царей Ададнерари I и Тукулти Нинурты. Главным центром и исходным пунктом ассирийской
экспансии в это время был город Ашшур, стоявший на правом, западном берегу
Тигра, неподалеку от северных границ месопотамской равнины.
АШШУР — ПЕРВАЯ СТОЛИЦА АССИРИИ
В ста километрах (ниже по реке) от Мосула
лежит на широкой излучине Тигра пустыня Калат-Шеркат. Здесь и находится один из
самых заманчивых для исследователя памятников древности — руины Ашшура,
древнейшей столицы Ассирийского государства. Но это место знаменито не только
своей важной ролью в истории Двуречья, но и тем, что здесь практически родилась
и прошла свои первые университеты современная месопотамская археология. На
крутых откосах Тигра одиннадцать лет, с 1903 по 1914 год, звенели лопаты и
кирки местных рабочих-арабов, а усеянную щебнем гли-
164
нистую землю рассекали строгие линии
траншей и шурфов.
Немецкий археолог Вальтер Андре учился
здесь копать научно. Это был определенно новый этап в развитии науки, сменивший
в Месопотамии прежние, по сути своей кладоискательские раскопки, проводившиеся
Боттой, Лэйярдом, Рассамом и Сарзеком в прошлом веке. Сам Андре считал, что
раскопать среди древних развалин возможно большее число экспонатов, которыми
потом в прохладных залах музеев будут любоваться посетители, — это еще не
самое важное. Гораздо важнее пронаблюдать за ходом развития культуры прямо в
земле. Он осознавал, что каждое неосторожное движение лопатой может навсегда
разрушить что-либо ценное, поэтому раскопки должны производиться с
максимальной осторожностью. Андре учился читать следы на земле, которые
неспециалист никогда не смог бы заметить. Результаты этого напряженного труда
оказались настолько плодотворными, что их воздействие мы ощущаем и сегодня в
практике всех археологических экспедиций, работающих на территории Ирака.
Правда, успех пришел не сразу и достался
недешево. Прежде всего, ужасающими для европейца были местные природные условия.
«Скопища мух днем и комаров ночью, — жаловался Вальтер Андре, — сразу же
отравляют жизнь в этом безлесном краю. Кто хочет здесь жить и работать, тот
должен запастись терпением и быть всецело увлеченным своей работой». Он писал:
«Боли, жажда, потливость, укусы, лихорадка (чаще всего малярия), воспаление
глаз — все это приносит с собой пустыня. Археологи не могут сбежать от нее,
ибо как раз в пустыне, в мертвом уединении этого лунного края, выполняют они
свою основную задачу... Только привыкнув к однообразию пустыни, где нет ни
кустика, ни деревца, по-настоящему начинаешь понимать, что такое рай на земле.
В пустыне знают цену зелени. И знают, что такое настоящий ветер. В раскаленном
мерцающем воздухе по твердой глинистой земле несет он облака пыли из мелкого
красного песка пустыни. Этот горячий и сухой ветер, насыщенный пылью, проникает
под одежду, в волосы, в глаза, нос и рот. Он приносит с собой не только
болезни, но и жажду, вечную жажду».
Но зато извлекаемые каждый день из глубины
раскопов находки радовали исследователей. Андре обнаружил стены дворцов, облицованные
алебастровыми плитами и окрашенные в пурпурно-красный цвет с чередующимися
черно-белыми полосами по углам.
165
На рельефах дворцовых покоев были
изображены крылатые существа с орлиными и человеческими головами.
Потом нашли целую группу подземных
помещений с куполообразными потолками — гробницы ассирийских царей. Но все
камеры оказались пустыми. Лишь в одной удалось собрать остатки разбитого на
куски каменного фоба, сделанного из целой глыбы, длиной около четырех и шириной
до двух метров. Вес этой махины достигал 18 тонн. И тем не менее кто-то
ухитрился расколоть и такой крепчайший каменный ящик! По предположению ученых,
фоб облили нефтью, подожгли, раскалили его докрасна, а потом полили холодной
водой. Результат этой хитроумной операции, как говорится, налицо. После того
как в Берлине обломки фоба бережно расчистили и восстановили, среди них
обнаружилась клинописная надпись: «Дворец Ашшурнасирапала, царя Вселенной, царя
Ашшура, сына Ададнерари...» Вероятно, гробница была ограблена в период
крушения Ассирийской державы в 614 — 612 годах до н.э. полчищами мидян. Грабители
взорвали каменный фоб, сожгли или выбросили в Тиф останки царя, а сокровища
унесли с собой.
В Ашшуре, как и в Вавилоне, была своя
ступенчатая храмовая башня — зиккурат и своя Дорога Процессий, по которой в
день новогоднего празднества статуи богов несли из храмов города на пристань,
грузили их там на священные ладьи и увозили, чтобы через несколько дней вернуть
на место. Самыми почитаемыми городскими храмами считались святилища бога
Ашшура и богини Иштар. Ашшур стоял на высоком скалистом берегу Тифа и был
укреплен, таким образом, самой природой. Но уже с давних пор его обнесли
стенами из сырцового кирпича 15 метров высотой и около шести метров толщиной. В
основе стены лежал прочный фундамент из каменных глыб. По внешней линии стены,
через каждые 20 метров, шли квадратные фланкирующие башни. Выяснилось также,
что первая столица ассирийских царей всегда была довольно благоустроенным
городом. Здесь имелся водопровод, существовала система канализации, во многих
жилых домах строили ванны.
По мере военных успехов местных владык в
город стекались награбленные в соседних странах богатства, развивались
ремесла, росла торговля. Каждый царь стремился увековечить свое имя
строительством новых пышных храмов и дворцов, возведением неприступных
укреплений, благоустройством улиц. Так продолжалось вплоть до IX века до н.э.
166
НИМРУД— ГОРОД КРЫЛАТЫХ БЫКОВ
Узкое асфальтовое шоссе выходит наконец из
тесноты жилых кварталов на окраине Мосула и, минуя рыжие кручи древних ниневийских
валов, устремляется строго на юг, вдоль левого берега Тигра. Вокруг лежит
холмистая плодородная равнина с многочисленными глинобитными селениями,
стадами овец и тучными нивами, отливающими золотым блеском созревающих хлебов.
Огненный шар беспощадного иракского солнца лениво ползет вверх по небосклону,
заливая все вокруг слепящим белесым светом. Повсюду царят тишина и сонный
покой. Трудно поверить, что три тысячи лет назад эта страна составляла
сердцевину могущественной и воинственной державы, владения которой
простирались от берегов Средиземного моря до гор Элама и от Армении до Персидского
залива. Ее жители — земледельцы и пастухи, закаленные в борьбе с природой,
служили костяком небольшой, но хорошо обученной и вооруженной армии местных
правителей, пронесшейся опустошительным ураганом по всему Ближнему Востоку.
Наш путь лежит на юг, туда, где на высоких
кручах левобережья Тигра, примерно в 30 километрах от Мосула, находятся остатки
Нимруда — одной из трех столиц Ассирийской державы.
В IX веке до н.э. энергичный правитель Ашшурнасирапал II решил перенести свою столицу из древнего Ашшура в деревушку Калах,
расположенную у слияния Тигра и Большого Заба. За считанные месяцы на месте старого,
давно заброшенного селения тысячи подневольных рабочих возвели огромный город,
окруженный высокими глинобитными стенами (периметр их составлял восемь километров)
с многочисленными зубчатыми башнями. Словно из-под земли выросли здесь пышные
дворцы и храмы, ступенчатые пирамиды, лавки, казармы, склады, ремесленные
мастерские.
Великолепный царский дворец вместе с
зиккуратом и главными храмами занимал акрополь — частично естественное,
частично искусственное возвышение в северо-западном углу городских стен,
образуя как бы крепость в крепости. Отделанный внутри драгоценными породами
дерева, медью, золотом и резной слоновой костью, дворец Ашшурнасирапала II был поистине прекрасен. Его кирпичные оштукатуренные стены
украшали красочные росписи и вертикально стоящие каменные плиты с рельефными
изображениями и надписями. Благодаря одной из них, от 879 года до н.э., мы
узнаем,
167
что в многодневном пиршестве по случаю
открытия нового дворца принимали участие 69 574 человека. «Счастливый люд всех
стран вместе с жителями Калаха, — горделиво восклицает владыка Ассирии, — в
течение 10 дней я кормил, поил, ублажал и воздал ему честь, а потом отослал
всех назад, в их земли, в мире и радости».
Тогда же был проложен специальный канал — Патти-хе-галли (Поток изобилия) — из реки Большой Заб
прямо в город, чтобы еще больше укрепить его и напоить водой окружающую
равнину. Покровителем Калаха-Нимруда, стал бог-воитель Нинурта, в честь
которого строители поспешили построить самый пышный храм.
В Месопотамии стены дворцов и храмов
возводились из сырцового (реже — обожженного) кирпича. Камень употреблялся
только для фундаментов, для внутренней облицовки стен и для изготовления
статуй богов и царей. Точно таким же образом поступил Ашшурнасирапал II и в Нимруде. Камня привезли с гор на плотах по реке вроде бы
немало, но весь он ушел на скульптурные фигуры и барельефы, украшавшие дворец и
подходы к нему.
Вокруг этого дворцово-храмового центра,
обнесенного высокой глинобитной стеной с башнями и обитыми медью воротами, теснились
дома горожан. Превращение Калаха из захудалого поселка в пышную столицу
привлекло сюда самый разнообразный люд. Город славился своими базарами.
Приезжие и местные купцы торговали здесь разнообразными товарами и скупали
ассирийскую военную добычу.
Сын Ашшурнасирапала II — Салманасар III — продолжал укреплять и украшать столицу.
Неподалеку от старого он выстроил собственный дворец, использовав для этого
часть материалов и украшений из обветшавшего отцовского жилища. В VIII — VII веках до н.э. Нимруд постепенно теряет свое главенствующее
значение. Столица государства переносится в Ниневию. Но окончательный удар
городу наносится вражескими армиями Мидии и Вавилона, разгромившими в 612 году до
н.э. все основные центры Ассирии. Не избежал этой участи и Нимруд. Он был
ограблен, сожжен дотла и вскоре превратился в беспорядочное нагромождение
мусора, земли и кирпича. Жизнь сюда так и не вернулась.
Безликие оплывшие холмы со скудной
растительностью на поверхности скрывали остатки некогда великолепной древней столицы
вплоть до XIX века. Лишь в 1845 — 1851 годах английский путешественник и
дипломат Генри Лэйярд сумел разглядеть за безы-
168
мянными теллями Нимруда их славное прошлое
и, смело углубившись в один из них, обнаружил часть роскошного дворца Ашшурнасирапала
II. Именно Лэйярд впервые познакомил
изумленную Европу с сокровищами погибшей ассирийский цивилизации. При этом свои
поразительные открытия он сумел описать и донести до широкого читателя в
увлекательной литературной форме. Вот лишь один из описанных им эпизодов
раскопок.
Однажды утром с раскапываемого холма
прибежали взволнованные рабочие-арабы. «Поскорее, о бей, поскорее, — кричали
они Лэйярду, — нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его! Мы нашли Нимрода,
самого Нимрода, мы видели его собственными глазами!..» Англичанин быстрее ветра
ринулся к раскопу. И через несколько мгновений увидел исполинских размеров
алебастровую человеческую голову на туловище крылатого льва. «Она, — вспоминает
Лэйярд, — удивительно хорошо сохранилась. Выражение лица было спокойным и в то
же время величественным; черты переданы так свободно и в то же время с таким
пониманием законов искусства, какое с трудом можно было предположить для столь
далекой от нас эпохи». Лишь гораздо позднее ученым удалось установить, что
это была статуя одного из четырех астральных ассирийских богов: Мардук — в
виде крылатого быка, Набу — в виде крылатого человека, Нергал — крылатый лев и
Нинурта — человеко-орел.
Лэйярд был потрясен и озадачен. Много
часов провел он, рассматривая и изучая все новые и новые диковинные статуи,
извлекаемые из-под земли.
«Целыми часами я рассматривал эти
таинственные символические изображения и размышлял об их назначении и истории.
Что более благородное мог бы внести тот или иной народ в храмы своих богов?
Какие более возвышенные изображения могли быть заимствованы у природы людьми,
которые... пытались найти воплощение своим представлениям о мудрости, силе и
вездесущности высшего существа? Что могло лучше олицетворять ум и знания, чем
голова человека, силу — чем туловище льва, вездесущность — чем крылья птицы!
Эти крылатые человеко-львы не были просто
случайным плодом, порожденным человеческой фантазией. Их внешний вид внушал
то, что они должны были символизировать, — благоговение. Они были созданы в назидание
поколениям людей, живших за три
169
тысячелетия до нас. Сквозь охраняемые ими
порталы несли свои жертвоприношения правители, жрецы и воины задолго до того,
как мудрость Востока распространилась на Грецию, обогатив ее мифологию издавна
известными ассирийцам символическими изображениями. Они были погребены под
землей еще до основания Вечного города, и об их существовании никто не
подозревал. Двадцать пять столетий были они скрыты от взоров людей и вот
появились вновь во всем своем величии. Но как все изменилось кругом... Великолепные
храмы и богатые города превратились в руины, едва угадываемые под бесформенными
кучами земли. Над теми обширными залами, где некогда стояли эти статуи, плуг провел
свою борозду и волнами колыхалась тучная нива. Монументы, сохранившиеся в
Египте, немые свидетели былой мощи и славы его правителей, не менее
поразительны, но они на протяжении столетий стояли, открытые всем взорам. Те
же, с которыми довелось столкнуться мне, только что появились из небытия,
словно специально для того, чтобы подтвердить слова пророка: «Некогда Ашшур
был, как кедр ливанский, весь покрыт листвой, раскидистый, высокий, и вершина
его высоко возвышалась...»
Но романтика романтикой, а методы действий
Лэйярда отнюдь нельзя назвать абсолютно научными. Откопав кое-как в руинах
дворца несколько десятков каменных скульптур, он поспешил погрузить их на
плоты и сплавить вниз по Тигру до Басры, а затем отправил на корабле в Англию.
Раскопки в Нимруде были заброшены, и на древний город вновь легла печать
забвения.
Археологи появились здесь снова спустя
почти столетие. В 1949 году английская экспедиция во главе с профессором М.
Мэллоуном приступила к исследованиям центральной части городища. Был целиком
раскопан весь комплекс дворца Ашшурнасирапала II и составлен его точный план. Выяснилось, что дворец занимал площадь
в 2,4 гектара и делился на три части: административные помещения (ряд комнат
вокруг большого внутреннего двора); церемониальный участок с великолепным
приемным залом и тронной комнатой; наконец, жилое крыло, включавшее личные
апартаменты царя, гарем, кладовые и туалетные комнаты.
К числу наиболее сенсационных находок
Мэллоуна относится коллекция тонких резных пластин из слоновой кости с
позолотой и инкрустациями, которыми некогда покрывали мебель и украшали колонны
и стены царского дворца. Англичане раскопали и часть
170
дворца Салманасара III, где обнаружили остатки кладовых и арсенал.
На территории древнего города ведут сейчас
интенсивные исследовательские и реставрационные работы иракские археологи.
Частично реставрирован дворец Ашшурнасирапала II. Обнаружено много новых рельефов, надписей и скульптур крылатых
быков и крылатых львов, ванные комнаты со сложной системой водостоков.
Однако случайный человек, вздумавший вдруг
посетить сейчас древний Нимруд, при всем своем желании увидел бы здесь не
слишком много: высокий конус зиккурата при въезде на городище, небольшой кусок
глинобитной стены, беспорядочные кучи земли и обломков, до желтизны выжженные
палящим солнцем.
Приятное исключение составляют лишь
недавно отреставрированные центральные покои дворца Ашшурнасирапала II. Крылатые гении — ламассу — гигантские каменные статуи
человеко-быков и человеко-львов, как и прежде, стерегут главные ворота и
внутренние проходы царской резиденции. Их размеры поражают и подавляют. Стоя
рядом с ними, человек среднего роста едва дотягивается рукой до туловища этих
чудовищ. Удивляет и то, что у них не четыре, а пять ног. Это делалось древним
мастером для того, чтобы зритель, с какой бы стороны он ни смотрел, видел
непременно четыре ноги. «Если смотреть сбоку, — поясняет MB. Никольский, — то крылатое чудовище идет;
если смотреть спереди, то оно стоит».
В прохладном сумраке заново отделанных
дворцовых покоев, выстроенных, как и в древности, из сырцового кирпича, полуденный
зной не страшен. Правда, двускатная шиферная крыша на каркасе из железных,
похожих на рельсы, балок явно диссонирует с тенями великого прошлого. Но внутри
самого дворца есть что посмотреть. Под ярким лучом солнца, случайно пробившимся
вниз сквозь неплотно уложенные плиты шифера, вдруг оживают на мгновение суровые
лики древних правителей и богов, вспыхивают переливами радуги полустертые
росписи. Многие изображения на каменных плитах раскрашены: черным цветом
показаны изящно завитые в мелкие колечки бороды и кудри, розовым — лица и руки.
Тихо и пусто вокруг. И только робкий шелест шагов случайного посетителя, да
пронзительный свист цикад, укрывшихся в высокой сухой траве среди древних
развалин, нарушают иногда вековой покой мертвого города.
171
НИНЕВИЯ: ЗАКАТ ВЕЛИКОЙ ИМПЕРИИ
Раннее солнечное утро. Свежий и прохладный
ветерок веет откуда-то с севера, со стороны далеких гор, едва проступающих темной
полосой на линии горизонта. Я
стою на вершине высокого
холма Куюнджик и любуюсь открывшейся великолепной картиной. Воздух в этот
утренний час кристально чист, и видимость поэтому просто отличная. Впрочем,
нахожусь я сейчас не на каком-то естественном возвышении, а на верхней
площадке цитадели бывшей ассирийской столицы — Ниневии. Если обернуться назад,
то за зеленью садов и полей виден серебристый Тигр, а за ним — беспорядочное
нагромождение городских построек Мосула, старая турецкая крепость, острые пики
минаретов. Внизу, под крутым откосом желтого крепостного вала, петляет узкой
лентой русло крохотной речонки Хоср. Над ее глинистым ложем, едва заполненным
мутной водой, неожиданно высоко вознесся крепкий железобетонный мост. С востока
и юго-востока к реке вплотную подходят жилые кварталы быстро растущего
современного города. А впереди и слева четкой линией крепостных стен и башен
обозначена граница древней Ниневии. Внутри укреплений пусто, видны лишь
засеянные и вспаханные поля, да темная шапка зелени вокруг постоянной базы
Ниневийской археологической экспедиции Директората древностей Ирака. Многие
башни уже заботливо восстановлены, и их зубчатые вершины хорошо заметны на фоне
более низких глинистых валов. Иракские реставраторы восстанавливают с южной
стороны и внешнюю каменную стену, окружавшую когда-то ассирийскую столицу
непрерывным кольцом. Самосвалы с грохотом сваливают тяжелые глыбы белого камня,
и два дюжих усатых молодца ручной пилой аккуратно вырезают из них ровные
прямоугольные квадраты. Другие рабочие кладут эти квадры на фундамент древней
стены, вскрытой недавно археологами. Стены в соответствии с ассирийскими
изображениями возводят на высоту трех-четырех метров, регулярно чередуя ровную
их линию с выступами каких-то игрушечных на вид квадратных башенок.
Построено уже немало — километр каменных
укреплений. Но на фоне куда более внушительной внутренней ниневийской стены из
сырцового кирпича, от которой и остались до наших дней высокие крутые валы,
стена-новодел выглядит как-то уж очень декоративно и несерьезно. Общая
протяженность стен древней ассирий-
172
ской столицы составляла 12 километров. В
стенах имелось 15 башен-ворот, названных в честь важнейших ассирийских богов:
ворота Машки, Нергала и Адада.
Прямо передо мной — частично вскрытые
старыми и новыми раскопками руины дворцов нескольких ниневийских правителей:
Юго-Западный дворец Синаххериба, Восточный дворец Синаххериба, Дворец
Ашшурбанапала, Дворец Ашшурнасирапала и др. Примерно в полутора километрах к
юго-востоку от цитадели виден еще один высокий холм, явно искусственного
происхождения, сплошь застроенный современными домами. Это — Наби-Юнис,
священное место христиан и мусульман. Здесь, по преданию, находилась когда-то
могила библейского пророка Ионы и небольшой христианский храм при ней. Позднее
мусульмане построили на том же холме мечеть в честь пророка Ионы (по-арабски — Наби-Юнис) с ребристым куполом и невысоким стройным
минаретом. Археологам туда путь закрыт. А между тем, даже по отрывочным
сведениям, с трудом добытым еще в XIX веке, в
глубинах холма ждут своего часа сокровища, погребенные в руинах дворцов
Асархаддона, Синаххериба и других ассирийских царей.
Даже без недавних широкомасштабных
реконструкций Ниневия производит сильное впечатление на любого зрителя. Это
подлинный и хорошо различимый древний город, с укреплениями и четким
внутренним делением (цитадель холма Куюнджик, цитадель холма Наби-Юнис).
Повсюду, на откосах валов, в ямах и западинах, видны обломки древней глиняной
посуды, статуэток. И не нужно большого воображения, чтобы представить себе
Ниневию в эпоху ее наивысшего расцвета, когда победоносные ассирийские цари
спешили истратить полученную в далеких походах громадную военную добычу на
украшение и развитие новой столицы.
Название Ниневия встречается в клинописных
текстах еще в конце 3-го тысячелетия до н.э. в форме знака «Нина-А» или «Нину-А»,
означающего селение,
окружающее рыбу, так как
считалось, что его божество-покровитель — Нина — была богиней рыболовства.
Есть предположение, что и ассирийское слово нун, что
значит рыба, также имеет отношение к происхождению имени города. Многие ученые
утверждают даже, что библейская история Ионы во чреве кита есть отражение
религиозных концепций, связанных с поклонением богине Нина.
Каково бы ни было истинное название
города, ясно одно: он
173
существовал уже на самом раннем этапе
развития месопотамской цивилизации. Громадный стратиграфический шурф, пробитый
в 1929 году М. Мэллоуном на территории ниневийского городища сквозь всю толщу
отложений, вскрыл здесь остатки древних культур от 6000 года до н.э. (Хассуна)
и до конца I тысячелетия до н.э. Что касается письменных источников, то
уже царь-законодатель Хаммурапи из Вавилона в XVIII веке до нашей эры упоминает о храме богини Иштар, вокруг которого
раскинулись жилые кварталы города. Но когда Ашшур и Нимруд превратились уже в
блестящие столицы Ассирийской державы, Ниневия продолжала все еще оставаться
захудалым провинциальным городком.
Подлинный расцвет Ниневии связан с годами
правления царя Синаххериба (705 — 681 годы до н.э.), который сделал город своей
постоянной резиденцией. Прежде всего он заново перепланировал и отстроил весь
город, украсив его великолепными зданиями дворцов и храмов, садами и
цветниками. «Ниневия, — провозглашал он в одном из клинописных документов, —
благородная крепость, любимый город богини Иштар, откуда издавна мои отцы,
цари, правившие до меня, осуществляли власть над Ассирией и управляли
подданными Энлиля, из года в год постоянно получая доходы в виде дани от князей
со всех четырех стран света. Но ни один из них не подумал о том, что дворец,
эта царская обитель, стал слишком тесен... Они не думали о том, чтобы улучшить
облик города, прокладывая новые улицы и расширяя площади, прорывая каналы и
сажая сады...»
Размах строительной деятельности
Синаххериба в Ниневии был подстать его необузданному и сильному характеру. Человек,
который без малейших колебаний отдал приказ стереть с лица земли великий
Вавилон, теперь терпеливо и заботливо пестовал новую столицу, стараясь придать
ей величие и блеск, достойные могущества Ассирийской империи.
Город был окружен двойным кольцом стен —
внешней, каменной, и внутренней, из сырцового кирпича. Последняя имела до десяти
метров в ширину и 24 метра в высоту. Про нее говорили с почтением: «Та, которая
своим ужасным сиянием отбрасывает врагов». Вокруг стены вырыли ров шириной 42
метра, наполнявшийся водой из реки Хоср.
Старые узкие улицы, где ранее не могли
разойтись и два нагруженных вьюками осла, были расширены и спрямлены. Их
вымос-
174
тили камнем. Главный проспект города,
залитый асфальтом и украшенный статуями богов, — Царская улица — имел 26
метров в ширину (шире, чем Невский проспект в Ленинграде).
Берега норовистого Тигра укрепили дамбами,
призванными уберечь растущую столицу от разрушительных весенних паводков.
По обе стороны городской стены Синаххериб
заложил тенистые сады и парки. Недовольный грязной водой из Тигра и Хосра, он
отыскал у выхода с горных хребтов несколько источников кристальной чистоты.
Чтобы доставить эту воду в Ниневию, царь приказал построить мощенный камнем
канал длиной свыше 80 километров, а через глубокие провалы и ущелья
перебросить белокаменные акведуки. Но конечно, самое пристальное внимание
уделил Синаххериб строительству царского дворца. Как и его предки в Нимруде,
царь распорядился снести до основания прежние дворцовые здания и возвести на
их руинах новый просторный ансамбль, достойный его величия и славы. «В один
счастливый месяц и в один прекрасный день, — сообщает он, — построил я, по
желанию своего сердца, дворец из алебастра и сирийского кедра... Я возобновил
и закончил этот дворец от самого основания до верхушки».
Дворец занимал территорию около трех
гектаров и имел помимо комнат для челяди еще 80 покоев и парадный зал. Входы в
царскую резиденцию охраняли 27 пар крылатых «гениев» и чудовищ. Стены
дворцовых помещений были украшены бесчисленными каменными плитами, рельефными
картинами, надписями. Древние мастера запечатлели на сером мосульском мраморе
самые значительные сцены из жизни ассирийских царей: победоносные походы в
соседние страны, охоту на львов, пиры, общение с богами, перевозку статуи
гигантского крылатого быка из горных каменоломен в Ниневию и т.д. «Самая
поразительная и характерная черта орнаментации эпохи Синаххериба, — отмечает
Г. Роулинсон, — это яркий реализм... Везде изображены горы, скалы, деревья,
дороги, реки, озера, притом с явным старанием придать отличительные черты
каждой данной местности настолько правдиво, насколько позволяли искусство
художника и материал, над которым он работал... Указан род деревьев... Сады,
нивы, пруды, тростник тщательно изображены; попадаются дикие животные, олени,
антилопы, кабаны; птицы летают с дерева на дерево или стоят над гнездами и
кормят птенцов, которые к ним тянутся; рыбы резвятся в воде: рыбаки занимаются
своим промыслом, поселяне — полевыми
175
работами; каждая сцена, так сказать, снята
фотографически, во всех подробностях».
Золото, серебро, медь, алебастр, слоновая
кость, самшит, кедр, кипарис, сосна, дуб — все нашло свое место при отделке
внутренних покоев дворца. Сверкали голубой эмалью изящные изразцы, матово
белели оштукатуренные потолки, причудливыми складками спускались вниз тонкие
занавеси, подвешенные на серебряных крючках.
Вокруг блиставшего великолепием царского
дворца, вознесенного на высокую площадку цитадели (современный холм Куюнджик),
был разбит большой тенистый сад, куда были доставлены диковинные кустарники,
деревья и цветы из всех подвластных Ассирии стран.
Дома горожан строились из глины и кирпича
и имели обычно не более двух этажей. Особой заботы хозяев требовал купальный
бассейн с дном, покрытым асфальтом. Вместо выгребных ям с каждого двора шли
сточные канавы, которые вели в большой, проложенный под мостовой канал. Верх
зданий обыкновенно представлял собой террасу с плотно утрамбованной землей. От
жары спасались в подвальных помещениях, стены которых поливали водой. Ниневия
оставалась столицей Ассирии и при последующих царях. Особого расцвета достигла
она в годы правления внука Синаххериба — Ашшурбанапала (668 — 626 годы до
н.э.). Он обновил и укрепил городские стены и возвел в цитадели, рядом с дворцом
своего деда, несколько новых пышных дворцовых ансамблей. Ашшурбанапал вошел в
историю Месопотамии как личность крайне противоречивая. Прежде всего, он
прославился на полях многочисленных сражений, раздвинул границы своей империи
до Средиземноморья, Армении и Персидского залива. Вместе с тем владыка
Ассирии отличался крайне крутым нравом. Когда очередной раз восстал непокорный
Вавилон, Ашшурбанапал взял его после долгой осады и жестоко расправился с
горожанами.
«Ни один не ускользнул, — мстительно
торжествует победитель, — ни один не был пощажен, все попали в мои руки...
Мужам, составлявшим вероломные заговоры против меня и Ашшура, моего господина,
я вырвал языки — и затем казнил их...»
Возможно, таковы были общие нравы той
далекой эпохи, и, попадись Ашшурбанапал в руки восставших вавилонян, с ним
поступили бы не лучшим образом. И все же от упомянутой выше сен-
176
тенции веет каким-то садистским духом. С
другой стороны, по всеобщему признанию современников, правитель Ниневии был
одним из самых образованнейших и культурных людей того времени. Он владел тремя
языками, в том числе и древним — шумерским, был знаком с астрологией, изучал
геометрию и историю.
«Я, Ашшурбанапал, постиг мудрость Набу,
все искусство писцов, усвоил знания всех мастеров, сколько их есть, научился
стрелять из лука, ездить на лошади и колеснице, держать вожжи... Я изучил
ремесло мудрого Адата, постиг скрытые тайны искусства письма, я читал о
небесных и земных постройках и размышлял над ними. Я присутствовал на собраниях
царских переписчиков. Я наблюдал за предзнаменованиями, я толковал явления
небес с учеными жрецами, я решал сложные задачи с умножением и делением,
которые не сразу понятны...
В то же время я изучал и то, что
полагается знать господину; и пошел по своему царскому пути...»
Обладал он, по-видимому, и значительными
поэтическими способностями. Во всяком случае именно ему приписывается исследователями
замечательная элегия, в которой умудренный жизнью человек сетует на свою
несчастную судьбу и на неотвратимость грядущей смерти:
Богу и людям, живым и мертвым, я делал
добро.
Почему же болезнь, сердечная скорбь,
бедствия,
погибель привязались ко мне. Не
прекращается
в стране война, а в доме раздор.
Смута, злословие постоянно ополчаются на
меня.
Дурное настроение и болезнь тела сгибают
мою
фигуру. Среди вздохов и стонов я провожу
дни.
В день моего городского бога (Ашшура), в
день
праздника, я расстроен. Должна прикончить
меня
смерть.
Но самой громкой славой он обязан
основанием большой библиотеки из клинописных глиняных табличек, которая
оказалась ключом ко всей ассиро-вавилонской культуре. Пользуясь неограниченной
властью в пределах своей огромной империи, Ашшурбанапал приказал скопировать и
доставить в дворцовый архив Нине-
177
вии все известные в Месопотамии древние
тексты, начиная с первых шумерских династий (III тысячелетие до н.э.). Как это делалось практически? Приведу лишь
один пример. Отправляя в Вавилон своего чиновника Шадану, царь вручил ему
подробные и строгие указания: «В тот день, когда ты получишь это письмо,
возьми с собой Шуму, брата его Бельэтира, Алла и художников из Борсиппы,
которые тебе известны, и собери все таблички, хранящиеся в их домах и в храме
Эзида... Драгоценные таблички, копий которых нет в Ассирии, найдите и доставьте
мне».
Стоит ли удивляться, что некоторое время
спустя на полках дворцовых хранилищ скопилось уже несколько десятков тысяч
«глиняных книг» — клинописных табличек, обожженных до крепости камня. В итоге
Ашшурбанапалу удалось создать уникальнейшую библиотеку древности, в которой
были представлены вся наука, все знания того времени, религиозные проповеди и
гимны, медицинские, философские, астрономические тексты, разработки по
математике. Есть там и царские указы, летописи, списки налогов и дани. Есть
даже чисто литературные произведения — лирические элегии, мифологические
поэмы, песни и гимны, и в их числе — знаменитый шумерский эпос о легендарном
Гильгамеше. Все это бесценное наследие культур Востока попало в руки ученых, после
того как Лэйярд раскопал дворцы ассирийских царей на холме Куюнджик.
Могучие желтые стены Ниневии и ее зубчатые
башни величаво отражались в водах широкого Тигра. Незыблемо, как скала, возвышалась
царская цитадель, откуда повелитель Четырех Стран Света направлял грозные указы
во все концы своей необъятной империи. Как и прежде, склонялись перед мощью
Ассирии далекие и близкие соседи. И в назидание непокорным у восточных ворот,
за дворцом Синаххериба, сидели в железных клетках плененные Ашшурбанапалом
цари и толкли в каменных ступках вырытые из могил кости своих предков.
Бесконечные вереницы пленников, подгоняемых стражей, тянулись с утра на
городские базары, чтобы быть там распроданными к вечеру; мужей навсегда
разлучали с женами, отцов и матерей — с их детьми. И казалось, что так будет
продолжаться вечно.
Но дни Ниневии были сочтены. В 612 году до
н.э. к ее стенам подошла объединенная армия индийцев и вавилонян. Мидийский
царь Киаксар, командовавший союзниками, быстро сумел свести
178
на нет все преимущества грозных укреплений
ассирийской столицы. Осаждающие на плотах подтянули под самые ниневийские
стены огромные стенобитные машины и поочередно проломили как внешнюю, так и
внутреннюю линию обороны. Отряды обезумевших от предвкушения богатой добычи
воинов ворвались в город. Начались повальная резня и грабежи. Последний
правитель Ассирии — Синшаришкун, не желая попасть в руки победителей, поджег
свой роскошный дворец и бросился в пламя. Очевидец гибели Ниневии (видимо,
один из пленников, приведенных туда ранее ассирийскими солдатами) так описал
последние мгновения жизни великого города:
«Горе тебе, город кровавый, исполненный
обмана, преступлений и грабежей! Всадники мчатся, меч сверкает, секира
блестит! Убитых множество, груды трупов! ...Ниневия разрушена! Кто станет
жалеть о ней? Все, кто слышат о тебе, радуются судьбе твоей: ибо кто же не
испытывал непрестанно на себе злобы твоей?»
Ненависть победителей к павшей столице
была столь велика, что они разрушили ее почти до основания. Ниневия так и не
возродилась вновь. И когда спустя много лет уцелевшие жители вернулись на
пепелище, они не стали там селиться, а основали новый город за рекой, напротив
старого, назвав его Меспилой или Мосулом.
Так сбылось мрачное предсказание одного
иудейского пророка того времени, предрекавшего гибель ненавистного города от
гнева божьего:
«Он протянет руку свою на север и
уничтожит Ассирию; и сделает Ниневию заброшенной и сухой, словно пустыня. И
стада будут лежать в центре ее, и все звери; и пеликан и дикобраз будут жить
под колоннами; их голоса будут слышны в окнах, одиночество будет за
порогами... Этот веселый город, который жил беззаботно и твердил себе, что я
есть, а кроме меня, нет ничего, станет пустыней, стойлом для животных! Все,
кто будут проходить мимо, будут свистеть и махать руками».
Ассирия пала. Ассирийцы смешались с
другими племенами и народами, а их язык исчез. В настоящее время их потомками
называют лишь одну небольшую народность — айсоров, говорящих на сильно
искаженном арамейском языке. Их численность не превышает 200 тысяч человек, и
22 тысячи из них живет на территории бывшего СССР.
179
ГЛАВА 9. ХАТРА — СФИНКС ПУСТЫНИ
Миражи бледные встают—
Галлюцинации Пустыни.
И в них мерещатся зубцы
Старинных башен.
Из тумана
Горят цветные изразцы
Дворцов и храмов
Тамерлана.
М. Волошин
ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Темные силуэты полуразрушенных башен
возникли перед нами так внезапно, что мы сначала приняли их за мираж.
Чего-чего, а миражей здесь хватало: озера, реки, целые моря сверкающей прозрачной
воды то и дело появлялись и исчезали в раскаленном от зноя, белесом воздухе
Джезиры. Унылое однообразие нелегкой дороги через пустыню притупило все
чувства, кроме усталости и жажды. Нам было отнюдь не до местных красот. Но вот
башни приблизились, выросли, заслонив собой добрую половину горизонта, и тогда
стало ясно, что это не обманчивая игра природы, а долгожданная Хатра —
удивительный город; то ли по капризу восточного деспота, то ли из
каких-то стратегических соображений построенный в самом сердце холмистой,
выжженной солнцем равнины, Отчетливо видны мощные фундаменты некогда грозных
стен, опоясывавших город. В центре, где по традиции расположен теменос —
священный квартал, высится полуразрушенная громада дворца с величественными
арками ворот. Рядом теснятся святилища наиболее почитаемых богов Хатры.
Желтоватые, под цвет окружающей местности, удивительно легкие и изящные
колоннады античных храмов словно застыли в вековом сне под палящим солнцем.
Время не властно над ними. Благородный мосульский мрамор и твердый хатранский
известняк за 17 прошедших веков сохранили на своей поверхности каждую черточку,
каждый завиток, оставленные резцом древнего мастера. Чинно расселись по
карнизам дворцового зала могучие степные орлы. Сидящий орел со сложенными
крыльями -- официальный герб города, воплощение его величия и силы. Бесстрастно
глядят в туманную даль Джезиры скульптурные головы каких-то полумифических
персонажей: не то
180
людей, наделенных чертами богов, не то
очеловеченных обитателей Олимпа. Причудливо вьются по округлому изгибу римской
арки гроздья диковинных растений и плодов, фигуры лошадей, овец, быков.
Но жизнь давно ушла отсюда. Перед нами —
лишь призрак мертвого безлюдного города, застывшие в последнем крике руины.
Змеи, ящерицы и скорпионы — их единственные обитатели. Нет, здесь не было медленного
угасания, как в Уре. И природа не проявляла в Хатре своего капризного нрава.
Это высокие и гордые кровли рухнули не от свирепого натиска ветра хамсина. Эти
мраморные колонны раскололись на куски не от удара случайной молнии. Повсюду
видны красноречивые следы продуманного и варварского разрушения. Город, взятый
с боя и распятый врагами на каменистых холмах окружающей пустыни, захлебнулся в
крови своих жителей и был задушен смрадным пламенем пожаров. Победители не
удовлетворились грабежом вместительных кладовых царского дворца, храмов и домов
богатых торговцев. Были разрыты и опустошены все древние могилы. Тщательно
обшарены все улицы и закоулки. Неудивительно, что, несмотря на самые упорные
поиски археологов, в Хатре до сих пор не удалось найти ни одной золотой монеты,
ни одной серебряной безделушки, а ведь когда-то город славился своим
богатством.
Основанный во 2—1 веках до н.э. предками
арабов, город занимал выгодное географическое положение, выступая чуть ли не
единственным посредником в торговле между Восточным Средиземноморьем (Сирия,
Ливан) и Месопотамией. Сюда попадали экзотические товары даже с рынков далекой
Индии.
Под защитой каменных стен Хатры бок о бок
жили и трудились люди самых разных народностей и религий: оборотистые греки — потомки
воинов Александра Македонского, иранцы-парфяне, арабы, халдеи. На улицах и
площадях города слышалась разноязычная речь. В многочисленных храмах
возносились молитвы богам: шумеро-аккадскому Нергалу, греческим Гермесу и
Афине, арамейской богине Атарат. Над всем этим пестрым божественным сонмом возвышался
верховный бог Хатры — бог Солнца Шамаш.
Здесь, в непроторённой азиатской глуши,
среди холмистой бесплодной пустыни, провидению угодно было создать прекрасную
жемчужину — город космополит, принявший и творчески соединивший на своей почве
влияния греко-римской культуры Запада и богатое наследие тысячелетних
цивилизаций Востока. Вопреки известному утверждению Р. Киплинга Запад и Восток
сошлись в Хатре прочно, на века. И плоды этого необычного культурного
181
симбиоза видны здесь на каждом шагу.
Типично парфянский по архитектуре дворец
правителей города с двумя продолговатыми залами — айванами, открытыми во двор, одновременно имеет
входы в виде римских арок. Рядом с глухими стенами восточных святилищ вздымаются
ввысь стройные колонны эллинистических храмов коринфского или аттического
ордера. В Иракском музее в Багдаде хранится скульптура Геракла из Хатры,
изваянная из белоснежного мрамора. Но, странное дело, усы и борода Геракла
завиты и подстрижены по парфянской моде. На шее — витая иранская гривна. Глаза
героя подведены черной краской, в соответствии с канонами шумерского или
ассирийского искусства. Приземистая и коротконогая фигура хатранского Геракла,
увы, неизмеримо далека от воплощенного в холодном мраморе живого совершенства
скульптур Праксителя. С другой стороны, по странной прихоти древнего мастера,
сугубо халдейское божество, Ашшур-Бел, облачается вдруг в костюм римского
полководца, со всеми доспехами и знаками различия.
«ЗДЕСЬ БУДЕТ ГОРОД ЗАЛОЖЕН...»
Имя Хатра — арамейского происхождения. Оно
встречается среди надписей, найденных в самом городе, а также в трудах римских
и арабских летописцев. На местных монетах выбита надпись: «Хатра, город бога
Шамаша». Видимо, город был основан предками арабов, пришедшими из Хиджаза
где-то во 2 веке до н.э. Надпись, обнаруженная в 1961 году, называет правителя
Хатры — Санатрука царем арабов, а его отца — именем Наср, великий жрец.
Подобно многим другим пограничным городам Восточного Средиземноморья, Хатра
всегда служила разменной монетой в крупной игре наиболее могущественных держав
того времени — Парфии и Рима. Почему же Хатру построили в такой глуши, вдали от
рек и населенных пунктов? Конечно, основатели города преследовали военные и
торгово-экономические цели, но главное, что предопределило выбор места
древними строителями, — наличие воды. В четырех километрах от города находится
вади Тартар. На территории самой Хатры имелось множество естественных колодцев
и пресноводное озеро. Кроме того, дождевую воду горожане заботливо собирали в
специальные искусственные бассейны и цистерны.
Парфяне, под эгидой и при содействии
которых возникла Хатра, не пожалели усилий, чтобы превратить ее в неприступную
твердыню, закованную в каменный панцирь высоких стен и башен. Круглый в плане
город обнесен двойной стеной. Внешняя стена имела
182
диаметр восемь километров, внутренняя —
шесть. Стены разделяло пространство в полкилометра. Кроме того, снаружи город
был окружен глубоким рвом. Во внутренней стене было прорезано четверо ворот,
расположенных строго по странам света. В вековом соперничестве парфянских
царей с Римом Хатра играла важную роль, будучи опорной базой парфянской
панцирной конницы в набегах на Сирию и надежным укрытием от неприятельских
атак. В течение I века н.э. легионы римских императоров Траяна и Септимия
Севера дважды пытались захватить Хатру, но каждый раз неудачно.
Причем это объясняется не только
прочностью каменных стен города и храбростью его защитников, но и применением
хатранцами в борьбе с врагами новейших видов оружия. Летописи упоминают,
например, хатранский огонь — горючую жидкость в глиняных сосудах и хитроумный
аппарат для одновременной стрельбы большим числом стрел. Сыграла, конечно,
здесь свою роль и постоянная поддержка со стороны могущественной Парфии,
владевшей в то время большей частью Ближнего Востока. «Они (парфяне.— В.Г.)...
— пишет известный античный историк Страбон, — овладели таким количеством
земли, столькими народами, что могут соперничать с римлянами по размерам своих
владений...» К рубежу нашей эры весь известный тогда историкам древности мир
был поделен между двумя государствами-гигантами — Парфией и Римом. Главной
ареной боевых действий парфянской конницы и римской пехоты стала
северо-западная Месопотамия, и прежде всего — Эль-Джезира. Борьба велась с
переменным успехом. А в 53 году до н.э. парфянами была наголову разбита
римская армия во главе с Марком Крассом — победителем Спартака. В этом бою
бесславно погиб и сам консул. Впоследствии римляне не раз довольно глубоко
вторгались в парфянские владения на территории Месопотамии, но закрепиться там
на сколько-нибудь длительный срок так и не смогли. Одной из наиболее
решительных попыток подобного рода явился поход римского императора Траяна в
Двуречье. Поначалу дела у римлян шли совсем неплохо, и они продвинулись вглубь
парфянских владений. Но вновь камнем преткновения на пути к окончательной
победе стала Хатра. Без ее взятия нечего было и думать об успешном завершении
кампании. Однако, несмотря на отчаянные усилия вымуштрованных римских солдат и
личное участие в сражении старого императора, Хатра оказалась неприступной.
Неудачная попытка штурма крепости означала и крах всего похода. Траяну не
оставалось ничего другого, как дать приказ об общем отступлении своих войск из
Двуречья.
183
Положение изменилось в III веке. На туманном небосклоне Древнего Востока появилась новая
восходящая звезда — Сасаниды. В 226 году Ардашир Сасанидский разгромил войска
последнего парфянского царя Артабана V и торжественно
вступил в Ктесифон. И в этот драматический момент цари Хатры, изменив своей
традиционной политике, перешли вдруг на сторону римлян. В Хатру вошли римские
легионы. В битве у Шахразора новоявленные союзники наголову разбили древних
иранцев, причем на поле боя погиб и дядя сасанидского царя Шабура I. Узнав о случившемся, Шабур решил наказать непокорный
город. Вскоре у ворот Хатры появилась огромная персидская армия. Правда, у ее
жителей была еще надежда отсидеться за крепкими каменными стенами. Но эта
надежда оказалась тщетной. Согласно легенде, дочь хатранского царя, принцесса
Надира (Нусейра), выдала неприятелю все секреты обороны, и персы сумели
сравнительно быстро захватить город. Дальнейшие события хорошо известны. После
ухода сасанидских полчищ жизнь так и не вернулась в эти опаленные огнем руины.
В 363 году римский историк Аммиан Марцеллин, проходя мимо Хатры, не увидел
здесь ничего, кроме каменных обломков и щебня. Весьма поучительна и история
принцессы-предательницы.
Арабский историк аль-Казвини, живший уже
много веков спустя после гибели Хатры, приводит назидательный рассказ с описанием
этих драматических событий: «Дочь царя Дайзана — Нусейра поднялась на крышу,
увидела Сапора (Шабура. — В.Г.) и влюбилась в него. Она послала к нему гонца с
просьбой узнать, что она получит, если укажет царю, как взять город. «Возьму
тебя для самого себя и возвышу над всеми женщинами», — ответил Сапор. Тогда
Нусейра открыла тайну заколдованных стен Хатры... Сапор сделал так, как его
научила Нусейра. Стена рухнула, и он вошел в город, где убил десять тысяч
человек, в том числе и Дайзана». Финал этой истории весьма красноречив. Шабур
сыграл с предательницей пышную свадьбу. Но наутро после первой же брачной ночи
приказал вывести супругу на крышу самого высокого здания. «Не обещал ли я, что
возвышу тебя над всеми женщинами? — спросил он Нусейре. — Как видишь, я
выполнил свое обещание». И, хлопнув в ладоши, он вызвал стражу и повелел
казнить Нусейру.
АРХЕОЛОГИ В ХАТРЕ
Поразительно, что изучение Хатры
археологами началось лишь в 1951 году, когда Директорат древностей Ирака
приступил здесь к многолетней программе раскопок и реставрации. Правда,
накануне
184
Первой мировой войны на древнем городище
несколько раз побывали немецкие ученые во главе с Вальтером Андре. Они сфотографировали
и описали видимые поверхности руин и составили общий план памятника. Со своей
стороны иракские специалисты в 1951—1955 годах обнаружили и исследовали около
12 небольших храмов и святилищ, содержавших огромное количество каменных
статуй, культовых предметов и надписей. В Хатре в основном использовалась
арамейская письменность, но есть надписи и на латыни. Например, в храме 1 одна
статуя была посвящена богу Солнца неким Квантом Петронием Квинтианом — военным
трибуном первого парфянского легиона. Этот легион был создан императором
Септимием Севером только в 197 году н.э.
Среди наиболее значительных находок —
скульптуры местных и чужих божеств — Ашшур-Бела, Атар'ат, Нергала, Аллат, Аполлона,
Посейдона, Эроса и Гермеса. Ашшур-Бел изображен в виде бородатого мужчины в
римском воинском костюме. В храме V были
обнаружены: изваяние босого жреца по имени Бадда; известняковый рельеф с
фигурами трех женщин, сидящих на спине льва (посередине изображена, видимо,
арабская богиня Аллат, которой придан ряд черт греческой Афины); статуи Сумай —
дочери принцессы Дошфари — и самой принцессы, которая была дочерью хатранского
царя Санатрука II; статуя жрицы по имени Маратиб и многое
другое. Найдены также фигурные бронзовые предметы, например голова пожилого
римлянина, голова греческого бога вина и веселья Диониса в венке из виноградных
листьев.
Прекрасным примером парфянской
классической скульптуры 2 века н.э. может служить голова местного правителя
Санатрука II, сделанная из сероватого мосульского
мрамора. Аккуратно подстриженная борода и завитые волосы обрамляют красивое, с
тонкими чертами, лицо царя.
«Для статуй, изображающих царей и знатных
людей Хатры, в островерхих шапках, в расшитых камзолах, отороченных мехом, и в
ниспадающих свободными складками широких шароварах, — пишет О.Г. Герасимов, —
характерна одна деталь: правая рука поднята к плечу в знак благословения и
мира, а левая — либо лежит на рукоятке меча, либо держит жезл — символ царской
власти».
В самом центре города находится теменос,
вмещающий все святилища важнейших богов (Шамаша — бога Солнца, Аллат, Шахиро)
и царский дворец. Архитектура этих храмов демонстрирует некоторое западное
влияние, но для хатранских архитекторов характерна необычайная свобода в
сочетании декоративных элементов
185
греческого, римского и парфянского
происхождения с традициями планировки и строительства, идущими от Ассирии и
Вавилона, что привело к созданию нового стиля — исключительно хатранского по
облику.
Однако основная часть города была
застроена жилыми домами из сырцового кирпича. Дома стояли вдоль прямых улиц,
расходившихся в виде радиальных лучей от теменоса к окраинам. Почти каждый дом
имел собственный колодец или искусственный резервуар для сбора воды. Кроме
жилых и ритуально-административных построек, археологи обнаружили в Хатре
ипподром и амфитеатр, а так же погребальные башни — каменные мавзолеи для захоронений
представителей знатных фамилий города. У каждой такой семьи имелась своя башня.
Поразительная коллекция античной скульптуры открылась взору археологов при
раскопках эллинистического храма бога Марана — древнейшего святилища города.
Это были преимущественно римские копии II века, сделанные с греческих оригиналов, принадлежавших знаменитой
школе Лисиппа, придворного скульптора Александра Македонского.
Мне приходилось не один раз бывать в
Хатре. Это были и короткие, на час-два, экскурсии проездом, и обстоятельные
хождения по руинам, занимавшие добрых пол дня. Но особенно глубоко засело в
памяти воспоминание о моем последнем посещении руин древнего города в 1979
году. Стоял май. Окружающая Хатру равнина была еще зеленой. Кое-где среди
редких кустиков травы, как огоньки, горели алые маки, мягко желтела сурепка.
Черные шатры бедуинов, запах дыма костров, лай собак и шелест копыт овечьих
отар придавали всей этой картине что-то незыблемое, библейское, вековое и одно
временно призрачно-нереальное, преходящее. Мысленно, еще за несколько
километров до подъезда к городу, начинаешь готовиться к встрече с ним. И все
же каждый раз эта встреча происходит как-то неожиданно и до боли пронзает
сердце необычностью и новизной. Впрочем, так кажется не только мне одному.
«Застывшие одинокие руины этого города, — пишет известный английский археолог
Сетон Ллойд, — возвышаются и сегодня среди величавого одиночества пустыни,
являясь одним из немногих сохранившихся каменных памятников в Ираке...»
Возможно, именно этим и объясняется эффект
необычайно сильного воздействия Хатры на любого зрителя. Вместо обычных для
древностей Месопотамии безликих теллей, ям, западин и куч всевозможного мусора
здесь вдруг предстают на фоне почти безлюдной пустыни стройные колонны
античных храмов, арки дворцов, очертания крепостных стен и башен. Фата-Моргана
— город-
186
призрак, город-мечта, город-сказка. Когда
бродишь по его каменным лабиринтам, всегда оказываешься во власти какого-то
наваждения. Кажется, что ты абсолютно один в заброшенном, мертвом городе,
заснувшем летаргическим сном семнадцать веков назад. Так было со мной и на этот
раз. Белесая знойная дымка затянула все небо до горизонта. Солнце клонилось к
закату, но жара не спадала. И тем не менее, когда обе наши экспедиционные
машины были пристроены в саду возле уютного домика местных археологов и все мои
товарищи потянулись в спасительную тень, я решил отправиться на экскурсию по
Хатре. Ведь она последняя! Скоро вечер, ночлег под южным звездным небом, а
завтра — в путь, домой, в Москву!
Борясь с усталостью и зноем, вхожу под
массивные своды дворца. Тишина. Застывшие в вековом сне каменные руины
мертвого города. Все повседневное, суетное исчезает. Ты — наедине с самой
историей. Наступает момент истины: в душе звучит таинственный зов веков, ты
ощущаешь прямую причастность к вечности.
И вдруг в самый кульминационный момент
моего разговора с древней Хатрой я слышу, как за углом, буквально в двух шагах
от меня, два восторженных женских голоса повторяют без устали одно и то же:
«О, чарминг!»., «О, бьютифул!» Недовольно выглядываю из своего дворцового
«укрытия» и вижу двух пожилых, но крепких англосаксонских дам. Они тщательно
причесаны, на лицах косметика и ни капельки пота. Им, видимо, даже иракская жара
нипочем. Дамы без устали щелкают затворами миниатюрных фотоаппаратов и
обмениваются восторженными восклицаниями. Да, это и есть истинные туристы!
Здесь нет ни особых удобств, ни природных красот, ни обычных туристских
развлечений. Но, несмотря на это, в Ирак едут туристы со всех концов света. А
оказавшись здесь, не могут отказать себе в удовольствии посмотреть чудесный
каменный город, единственный памятник месопотамской древности, который сохранил
до наших дней не только свое лицо, но и свое таинственное очарование.
187
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
БАГДАД: В ПОИСКАХ ГОРОДА ХАЛИФОВ
Сколько стен крепостных уничтожил
безжалостный рок,
Сколько воинов он на бесславную гибель
обрек!
Где строители замков, где витязи, где
полководцы?
Улыбаясь, молчат черепа
у обочин дорог.
Абу-аль-Атахия, 748—825 годы
Закончить рассказ об Ираке — стране первых
цивилизаций — и не упомянуть при этом о Багдаде — совершенно невозможно. Но с
другой стороны, книга посвящена главным образом древним памятникам Междуречья,
а в иракской столице их вроде бы и нет (или почти нет). Не цитировать же
восторженные отзывы средневековых арабских историков о пышности и красоте
сказочного города халифов, повторяя в виде рефрена, что в наши дни от этого великолепия
ничего не сохранилось?
Вопрос о существовании реальных следов
прошлого в современном Багдаде до сих пор вызывает горячие споры и среди журналистов,
и среди ученых. Одни видят контуры легендарной столицы халифов чуть ли не в
каждой улице современного города, другие столь же решительно отметают всякую
материальную связь нынешнего Багдада с эпохой Харуна ар-Рашида. Как ни странно,
видимо, правы по-своему и те и другие. Послушаем сначала доводы оптимистов.
«На багдадских улицах, воплотившись в бронзу и камень, — пишет журналист Ю.
Глухов, — живут герои знаменитых арабских сказок. Звонкие струи Фонтана
Кувшинов напоминают об истории Али-Бабы и сорока разбойников. На берегу Тигра,
под опахалами пальм, можно увидеть красавицу Шахерезаду и царя Шахрияра,
созданных талантливым иракским скульптором. Вместе со старыми уголками Багдада,
его мечетями и базарами эти
188
сцены напоминают о том, что вы попали в
город «Тысячи и одной ночи»...»
Ему вторит американский журналист Уильям Эллис:
«Однако и сейчас можно отыскать следы того Багдада, который был когда-то
богатейшим городом мира. В лабиринте узких улочек по-прежнему бурлит старый
базар — сук. Грохочет уголок базара, где медники
выбивают узоры на металле. Здесь продается и ладан, и краски для век, и
шафран... Сук пережил модернизацию Багдада, как пережила
ее и школа Мустансирийя, построенная еще в XIII веке и широко известная во времена правления халифов династии
Аббасидов... Есть и другие свидетельства того, что это все-таки Багдад, а не,
скажем, Милуоки».
Столь же решительны в своих выводах и
сторонники противоположного взгляда на иракскую столицу. И самым первым нигилистом
был наш соотечественник -- русский офицер, путешественник и дипломат Е.И.
Чириков, посетивший Ирак в 1849 году. «Багдад, — пишет он, — обнесен высокою
стеною, которая с восточной стороны вся обрушилась со времени наводнения 1831
года. Ни одной замечательной в строительном отношении мечети, ни одного красивого
минарета; все они невысокие, тяжелые, безвкусной постройки и покрыты весьма
обыкновенными изразцами. Бани плохие, грязные... Базар старый, хорошей
постройки, все проходы под сводами; но лавки снабжены бедно и на всем пыль и
грязь; в делах какая-то мертвенность...»
Таким образом, даже в середине XIX века придирчивый взор русского путешественника не смог разглядеть
в лабиринтах старого Багдада ни одной архитектурной жемчужины, ни одной
достойной упоминания постройки. Что же говорить о современном городе, по
которому прошелся уже каток модернизации и реконструкции?! Стоит ли удивляться
в этой связи довольно пессимистическим высказываниям некоторых журналистов,
посетивших иракскую столицу в 70-х и 80-х годах, когда там начался
строительный бум?
«В сегодняшнем Багдаде, — отмечали в 1976
году К. Гейвандов и О. Скалкин, — мало что уцелело от времени Харуна ар-Рашида.
Зато иракская столица поражает размахом своего роста и обновления. В этом
древнем городе необыкновенно высок процент новых сооружений — жилых домов,
мостов, гостиниц, административных зданий. Многие из них выглядят довольно
привлекательно, сочетая современную архитектуру и требования комфорта с национальными
мотивами в оформлении. Около трех миллионов иракцев — почти четверть населения
страны — живет в столице. Растет Багдад, тесня пустыню. В его меняющемся облике
находят отраже-
189
ние происходящие в стране перемены».
Точно так же считает и Владимир
Иорданский, побывавший в Ираке, в 1986 году, уже в разгар ирано-иракской войны.
«Халиф Абу Джафар ал-Мансур, — пишет он, — основал Багдад в 762 году. Сто
тысяч рабочих строили город, обносили его крепостной стеной. От той далекой
эпохи немногое сохранилось до наших дней. Когда 15 лет назад я впервые побывал
в иракской столице, в пыльном, широко раскинувшемся городе мало что напоминало
о былом величии религиозного и политического центра всего мусульманского
мира».
Так кто же в конце концов прав —
пессимисты или оптимисты? И есть ли в современном Багдаде архитектурные
памятники, адекватно отражающие самую блестящую страницу средневековой эпохи
в истории Ирака — эпоху правления халифов династии Аббасидов (8—13 века)?
Должен честно признаться, что не считаю
себя ни специалистом по Арабскому Востоку, ни знатоком средневековой
мусульманской архитектуры. Да и времени для познавательных экскурсий по иракской
столице у меня было не так уж и много: считанные дни в каждый наш приезд в страну.
И тем не менее окончательному моему превращению из пессимиста в оптимиста
помог один случай.
В 1985 году, уже по возвращении нашей
экспедиции в Багдад, мы познакомились там с очень милыми людьми, соотечественниками,
работниками нашего торгпредства. И вот как-то у нас с ними зашел разговор о
достопримечательностях Багдада. Естественно, сразу же обозначились и обе
описанные выше позиции по поводу наследия халифов в современной иракской
столице. Тогда в качестве арбитра в общий спор вмешался наш главный восточный
эксперт — Олег Большаков. Времени до отъезда домой у нас еще оставалось
достаточно, и он предложил в ближайший выходной день провести всех желающих по
всем средневековым памятникам Багдада. Предложение было принято с энтузиазмом.
Торгпредская сторона охотно предоставляла в распоряжение будущих экскурсантов
необходимые средства передвижения — два комфортабельных лимузина, а наша —
обширные научные познания доктора Большакова. Это мини-путешествие, занявшее в
общей сложности чуть более половины дня, оказалось для всех нас подлинным
откровением. И если раньше, случайно встречая на своем пути в багдадской
сутолоке средневековые постройки, я тут же о них забывал, то теперь все эти
яркие осколки былых эпох сложились вдруг в общую стройную картину. Нет, Багдад
«Тысячи и одной ночи» не умер, и тени властолюбивых халифов еще бродят по его
улицам и площа-
190
дям. История Багдада неразрывно связана с
историей арабского завоевания Месопотамии, с превращением ее в важную
составную часть мусульманского мира. Но еще задолго до покорения Ирака арабами,
в I-м тысячелетии до н.э., в его южные и
юго-западные области постоянно проникали с соседнего Аравийского полуострова
довольно значительные группы арабского населения. В 3—6 веках н.э. на Нижнем
Евфрате появилось даже небольшое арабское государство Лахмидов. Общая
арабизация страны неизмеримо возросла после исламского завоевания, когда в
Месопотамию переселилось большое число арабов-кочевников. Наступила эпоха Арабского
халифата, центр которого находился первоначально в Дамаске. Однако, в 750 году
ситуация неожиданно изменилась: на смену сирийской династии халифов Омейядов
пришла династия Аббасидов, главной опорной территорией которых стал Ирак.
Начались поиски места для строительства новой столицы халифата. И вскоре такое
место было найдено в районе Среднего Тигра, там, где он ближе всего подходит к
Евфрату.
В 762 году второй аббасидский халиф — Абу
Джафар ал-Мансур основал новую столицу халифата, назвав ее Мединат ас-Салям, что означает город мира. Но простой люд
предпочитал называть город Багдадом, по близлежащей старинной деревушке.
Происхождение этого слова остается до сих пор неясным. Одни ученые полагают,
что Багдад означает Богом данный. По мнению других, Багдад следует переводить
как Сад Дада, где Дад — имя собственное. Как бы то ни было, в народе со
временем прижилось и прочно утвердилось именно второе имя, сохраняющееся за
иракской столицей и по сей день.
Надо сказать, что место для возведения
столицы было выбрано на редкость удачно — в центре плодороднейшей области и на
пересечении важнейших торговых путей средневековой Евразии. Впрочем, это
хорошо понимал и сам ал-Мансур. По словам арабского историка ат-Табари, халиф
обосновывал свое решение следующим образом: «Оно (это место. — В.Г.) прекрасно
как военный лагерь. Кроме того, здесь Тигр, который свяжет нас с дальними
странами вплоть до Китая. Он доставит нам все, что дают моря, а также продовольствие
из Двуречья, Армении и соседних районов. Затем здесь же и Евфрат, который
принесет нам все, что могут предложить Сирия... и прилегающие к ней земли».
Большую роль Багдада в транзитной торговле стран Востока подчеркивал и
известный арабский географ IX века Ибн Хордадбех в своем трактате «Книга
путей и государств»: «Купцы с побережья западного (Средиземного. — В.Г.) моря
отправляются от устья Оронта до Антиохии. В те-
191
чение трех дней они достигают берегов
Евфрата и прибывают в Багдад. Там они грузятся и по Тигру спускаются к Оболла,
а оттуда в Оман, на Зондские острова, в Индию и Китай». Этот же автор сообщает
нам, что «русские из племени славян вывозят меха бобров и черно-бурых лисиц из
самых отдаленных краев славянской земли Иногда случается, что они везут свои
товары из Джур-джана (Каспийское море. — В.Г.) через Итиль (Волгу. — В.Г.) в
Багдад».
Новый город, заложенный на правом берегу
Тигра, имел форму правильного круга диаметром 2638 метров. Снаружи его защищали
стена из сырцового кирпича высотой 18 метров и глубокий ров. На удалении 30
метров от первой стены возвышалась вторая, меньшей величины, из того же
материала, с четырьмя воротами. В центре столицы, на широкой площади, стояли
дворец самого халифа, дома его сыновей, главная мечеть и здания важнейших
правительственных учреждений.
По словам очевидцев, приближавшиеся к
городу караваны уже издали видели зеленый купол халифской резиденции, поднимающийся
на высоту около 43 метров, и фигуру-флюгер в виде всадника с копьем, который
всегда поворачивался, по преданию, в ту сторону, откуда стране угрожало
вторжение неприятеля. Ну как тут не вспомнить пушкинскую сказку о золотом
петушке и царе Додоне! Во дворец вели Золотые Ворота — позолоченные резные
двери, вывезенные из города Васита. Багдаду прислали в дар свои ворота и другие
известные города халифата — Дамаск и Куфа. Строительство длилось четыре года и
обошлось ал-Мансуру в девять миллионов динаров (или около 39 тонн чистого
золота). Но зато новая столица быстро превратилась в богатый и красивый город.
Наивысшего расцвета достиг Багдад в годы правления халифа Харуна ар-Рашида,
внука ал-Мансура и главного героя знаменитых сказок «Тысяча и одна ночь».
Льстивые придворные летописцы с упоением
описывали блеск, роскошь и богатство багдадского халифа. Они подсчитали, что в
его дворце имелось 22 тысячи ковров и 38 тысяч занавесей. Особое впечатление
производил на гостей халифа Зал Дерева, в котором посреди круглого бассейна с
водой стояло диковинное дерево, сделанное из золота и серебра. В его ветвях и
листьях были спрятаны механические птицы, способные благодаря специальному
устройству не только двигаться, но и петь.
«О роскоши, в которой жили Аббасиды, —
отмечают российские востоковеды О. Ковтунович и С. Ходжаш, — говорит, например,
то, что Зубайда (жена Харуна ар-Рашида. — В.Г.) первая ввела в моду ношение
туфель, расшитых драгоценными камнями. Ку-
192
шанья при ней подавались только на золотых
и серебряных блюдах. Свадьба халифа ал-Мамуна (сына Харуна ар-Рашида. — В.Г.)
оставалась незабываемым событием в памяти многих поколений. На новобрачных,
сидевших на золотом ковре, украшенном жемчугом и сапфирами, были высыпаны с
подноса тысячи огромных жемчужин. Среди сановных гостей разбрасывались шарики
из мускуса, в каждом из которых была закатана записка с наименованием подарка:
раба, земельного надела или чего-либо подобного».
Надо сказать, что Харун ар-Рашид,
изображенный в сказках «Тысячи и одной ночи» как мудрый, добрый и щедрый
правитель, отнюдь не заслужил своей славы. В действительности это был жестокий
и вероломный восточный деспот, который по малейшему подозрению без колебаний
отдавал под топор палача любого из своих подданных, в том числе и самых высоких
вельмож. Достаточно напомнить о казни визиря Бурана, верно служившего халифу
17 лет, да к тому же бывшего его прямым родственником: на дочери визиря был
женат сын Харуна ар-Рашида — ал-Мамун.
В годы правления ал-Мамуна (он умер в 833
году), всемерно покровительствовавшего развитию науки и искусства, в столице
халифата собираются крупнейшие ученые, поэты, врачи, музыканты и певцы
мусульманского мира. «Через три четверти века после основания Багдада, —
отмечают О. Ковтунович и С. Ходжаш, — читающий по-арабски мир обладал
основными философскими работами Аристотеля..., большинством медицинских работ
Галена, а также трудами ученых Персии и Индии. За короткий срок народы стран
халифата усвоили знания, накопленные греками в течение многих веков, и
обогатили их, выработав свою богатейшую культуру, роль которой в подготовке и
созревании европейского Возрождения трудно переоценить. Многие трактаты
древнегреческих ученых и мыслителей дошли до нас только в их арабских переводах...»
В VIII—IX веках, когда Европа пребывала еще в полу варварском и
дремотном состоянии, в Багдаде открылись уже первые настоящие аптеки, было
налажено широкое производство бумаги для книг и открыт (при ал-Мамуне) Бейт
ал-Хикма — Дом Мудрости — своеобразная академия средневекового Востока.
После смерти ал-Мамуна между его
преемниками начались бесконечные раздоры. Сменявшие друг друга на троне халифы
часто становились жертвами дворцовых интриг, погибали от яда или кинжала.
Замученный непосильными налогами и поборами, народ не раз брался за оружие,
поднимаясь против произвола верховных властей. Усиливались и сепаратистские
настроения. Уже к концу X
193
столетия от гигантского государства
Аббасидов отделились Египет, Марокко, Алжир, Тунис и Иран. В 1055 году Багдад
захватили и разрушили турки-сельджуки. Спустя два столетия, в 1258 году,
полчища татаро-монголов во главе с ханом Хулагу подвергли столицу халифата
страшному опустошению: все, что могло гореть, было сожжено, а река Тигр на
многие километры стала белой от рукописей из разграбленных библиотек. По
приказу Хулагу был казнен и последний аббасидский халиф — ал-Мустасим. В конце XIV века город захватил и в очередной раз сровнял с землей жестокий
Тамерлан, а впоследствии, в XV—XVI веках, Багдад стал объектом бесчисленных нападений со стороны
набирающих силу турок-османов и соседней персидской державы.
Город халифа ал-Мансура находился, по
сведениям летописцев, на западном берегу Тигра. На восточном же берегу
несколько позднее возник многолюдный торгово-ремесленный район — Рустафа.
Однако время, периодические разливы Тигра и опустошительные вторжения
чужеземных завоевателей привели к тому, что первоначальный Багдад — Мединат
ас-Салям — ныне полностью исчез с лица земли. И мы даже не знаем точно, где
проходили его границы. Но зато на восточном берегу Тигра, в старом районе Рустафа,
уцелело немало архитектурных памятников, относящихся к более позднему периоду
эпохи Аббасидов — к XI—XIII векам.
Самым ранним из сохранившихся сооружений
этого рода по праву считаются крепостные ворота Баб-ал-Вастани, построенные
халифом ал-Мустаршидом в 1119 году. Ворота находятся в восточной части города,
за районом Шейх-Омар. Когда-то они были важной частью мощных оборонительных
укреплений, в настоящее время полностью исчезнувших. До наших дней уцелел лишь
массивный мост, сложенный из обожженного кирпича. «Этот мост, — указывают О.
Ковтунович и С. Ходжаш, — шел от крепостной башни через широкий ров и
заканчивался сохранившейся до нашего времени круглой башней на другом берегу
рва. В эту башню-ворота под косым углом вела широкая, постепенно поднимавшаяся
примерно на три метра... дорога, выложенная плоским четырехугольным
кирпичом... По обеим сторонам входа в башню — стилизованные рельефные
изображения львов. Стены выступающей полукругом башни имеют две линии узких
бойниц. Под кромкой башни вьется вязь арабской, плохо сохранившейся надписи...
Предельная простота и лаконичность форм, строгость конструктивного решения,
почти полное отсутствие орнаментики придают этому памятнику средневековой
арабской архитектуры суровый и строгий вид».
194
В северо-восточной части Багдада, довольно
далеко от центра города, находится мечеть Абу Ханифа (ал-Аазамия). Сама мечеть
— многократно перестраивавшаяся и дошедшая до нас в довольно поздней форме —
интереса не представляет. Но в ней расположена гробница имама Абу Ханифа —
современника ал-Мансура и активного участника первоначального строительства
Багдада.
Сохранилась в Багдаде и могила
современника халифа Харуна ар-Рашида — шейха Маруфа ал-Кархи. Гробница шейха
находится на старинном кладбище, расположенном на западном берегу Тигра,
внутри мечети, возведенной в 1215 году, но с тех пор много раз менявшей свой
облик. Сейчас мы видим неказистое, приземистое сооружение с двумя куполами —
большим и малым. Но ощущение того, что стоишь перед прахом современника
знаменитого халифа из «Тысячи и одной ночи», и общее очарование окружающего
пейзажа (каменные темные надгробия бесчисленных могил с вязью арабских
надписей, зелень пальм и многоцветье майоликовых облицовок мечети) производят
сильное впечатление.
В центре города, на восточном берегу
Тигра, на фоне маловыразительных современных зданий резко выделяется обширный
ансамбль так называемого Аббасидского дворца, построенного в начале XIII века. Впрочем, дворцом это здание можно назвать лишь условно,
поскольку точное его назначение неизвестно. Есть даже мнение, что здесь
находилось какое-то средневековое учебное заведение. Во всяком случае дворец
сохранил все черты, типичные для позднеаббаеидекой архитектуры. «Все
помещения... — пишут О. Ковтунович и С. Ходжаш, — выходят в большой
прямоугольный внутренний двор... Центральный и боковой фасады... членятся на
два этажа. Нижний составляют галереи, на столбы которых опирается внешняя
стена второго этажа с резко выделяющимися на ее фоне глубокими нишами,
образованными стрельчатыми арками. Посреди восточного фасада расположен большой
айван... Арки нижнего этажа обрамляют входы во
внутренние помещения... Каждая арка оформлена выложенной из кирпича
прямоугольной рамой. Треугольники, образованные стрельчатой аркой и прямоугольной
рамой, заполнены резным орнаментом в виде шестиугольников или треугольников.
Орнамент выполнен из светло-коричневой глины и напоминает цветом и тонкостью
исполнения резьбу по дереву».
В самой сутолоке современного багдадского
базара находится еще один архитектурный шедевр эпохи Аббасидов — школа (медресе)
ал-Мустансирия, построенная в первой половине XIII века тридцать шестым халифом — ал-Мустансиром. Этот правитель,
195
всемерно покровительствовавший развитию
науки и искусства в стране, по свидетельству современников, не пожалел для
строительства школы огромной по тем временам суммы — 700 тысяч золотых
динаров. Арабские исследователи наших дней с полным правом рассматривают
ал-Мустансирию как первый в мире университет, так как там кроме различных
направлений ислама изучали и светские дисциплины — филологию, философию,
грамматику, арифметику, алгебру, механику и медицину. Количество учеников
школы в период ее расцвета доходило до 150 человек. А в хранилищах ее
библиотеки насчитывалось свыше восьми тысяч рукописных книг. Даже монголы,
захватившие и разграбившие Багдад в 1258 году, пощадили это знаменитое учебное
заведение. Упадок ал-Мустансирии начался с разгрома ее Тамерланом в конце XIV века и вскоре завершился полным ее закрытием и разрушением.
То, что мы видим сейчас на пыльном берегу
Тигра, — результат нескольких реставраций. Первая из них была произведена при
османском султане Абдель-Азизе в 1825 году. Однако окончательно привели здание
школы в порядок лишь в 1962 году, к 1200-летнему юбилею со дня основания
Багдада.
Вход в ал-Мустансирию находится на узкой и
тесной улочке ал-Харадж — составной части сука —
и представляет собой глубокую нишу на глухом кирпичном фасаде. Ниша украшена
тонким резным орнаментом, и узорной арабской надписью) под которой едва видны
небольшие ворота. Само здание школы прекрасно описано О.Г. Герасимовым:
«Внутри, за высокой оградой, находится небольшой дворик с бассейном. На каждой
стороне прямоугольного здания встроена высокая стрельчатая ниша (айван) с роскошным сталактитовым сводом и фасадом
в форме ломаной в центре арки, украшенной геометрическим орнаментом. Этот
архитектурный тип четырехайванной мечети, классическим образцом которого считается
школа ал-Мустансирия, сложился на основе традиций ирано-сасанидского зодчества.
По обе стороны от каждого айвана
на уровне первого и
второго этажей расположены кельи студентов. На верхнем этаже они выходят в
коридор, протянувшийся вокруг всего здания, а внизу — прямо во дворик или в
узкие проходы с высокими стрельчатыми потолками... Все орнаменты выполнены на
алебастровой штукатурке и производят впечатление замысловатого узора».
Можно добавить, что ранее посередине
внутреннего двора школы находился фонтан, вода в который подавалась из Тигра с
помощью огромного водоподъемного колеса, а на внешнем фасаде здания, над входом,
были установлены часы, сделанные багдад-
196
ским мастером Hyp ад-Дином. И хотя далеко не все части ал-Мустансирии полностью
сохранились до наших дней, она и поныне имеет около ста комнат и залов разной
величины. В целом архитектура и оформление школы поразительно близки
расположенному неподалеку Аббасидскому дворцу.
К XIII веку относится и гробница Зумурруд Хатун — жены халифа ан-Насира.
Гробница расположена на западном берегу Тигра, на старинном кладбище, вблизи
полотна железной дороги Берлин — Багдад — Басра. Самое поразительное, что
народная молва до сих пор называет этот мавзолей гробницей госпожи Зубайды, то
есть жены Харуна ар Рашида, умершей за четыре столетия до Зумурруд Хатун.
«Среди множества скромных, похожих друг на друга как капля воды кирпичных
могил мавзолей Зумурруд Хатун выделяется своими размерами и формой. Он
представляет собой восьмигранное здание из обожженного кирпича, расчлененное на
два яруса. Нижний украшен неглубокими нишами. Мастера-каменщики, используя
кирпичи разных размеров и помещая их под разными углами, украсили стены
мавзолея; особенно в верхнем ярусе, искусным геометрическим орнаментом.
Фигурная кладка этих стен сочетается во многих местах с лепными украшениями из
терракоты. Над этим зданием возвышается высокий продолговатый купол,
напоминающий по своей форме гроздь сот. Каждая такая сота имеет в верхней части
отверстие, через которое внутрь гробницы проникает свет, освещающий...
мраморное надгробие».
Этими словами, взятыми из книги О.
Ковтуновича и С. Ходжаш, мне и хотелось бы закончить описание архитектурных памятников
аббасидского времени, уцелевших в Багдаде до наших дней.
Однако мой рассказ о путешествии в далекое
прошлое иракской столицы будет неполным, если не упомянуть о знаменитой Золотой
мечети ал-Казимейн, расположенной в северо-западном пригороде Багдада. Она
окружена со всех сторон лабиринтом плотно застроенных узких и грязных улиц,
базарных рядов и пыльных площадей. И на этом унылом и сером фоне мечеть
действительно кажется каким-то фантастическим, неземным видением, сказочным райским
дворцом. Ее здание увенчано двумя близко расположенными тяжелыми золотыми
куполами, а по краям мечети вздымаются ввысь тонкие стройные силуэты четырех
минаретов со сверкающими на солнце золотыми башенками. Стены выложены голубыми
изразцами, соперничающими по глубине красок с синим южным небом. Мечеть
ал-Казимейн — один из наиболее почитаемых религиозных памятников
мусульман-шиитов. Здесь погребены два ду-
197
ховных вождя шиитов — имам Муса и его
внук, имам Казим ал-Джавад. Мечеть над этими священными гробницами была возведена
лишь в XVI веке и с тех пор многократно перестраивалась, пока не
приняла настоящий вид. Особенно большие изменения были произведены в 1813
году, когда позолотили оба купола и часть минаретов, а потолок гробницы покрыли
золотом, эмалью, цветным стеклом и кусочками зеркал; деревянные двери заменили
серебряными. В 1906 году над могилами имамов был воздвигнут массивный
серебряный саркофаг. Пройти внутрь и посмотреть на все это великолепие не мусульманину
практически невозможно. Поэтому мы довольствовались лишь внешним осмотром
здания мечети, обойдя ее кругом.
Весной 1985 года в столице Ирака часто
бушевали сильные ветры и песчаные бури. В такие дни, бродя по улицам города,
окутанным облаками слепящей желтой пыли, можно легко представить себе и общий
облик Багдада эпохи халифов, и наиболее величественные из его архитектурных
сооружений — дворцы, мечети, бани, базары, школы и мосты. Но когда ветер
внезапно стихает, а воздух вновь становится прозрачен и свеж, миражи прошлого
быстро исчезают, и перед вами вместо призраков Али-Бабы и Синдбада-морехода
возникает панорама современного города-гиганта, широко раскинувшегося по обоим
берегам полноводного Тигра.
Багдад сверкает огнями новых роскошных
гостиниц, фешенебельных ресторанов и жилых домов. Великолепные автодороги, эстакады,
туннели и раз вязки опоясали весь город. Построен новый, ультрасовременный
аэропорт. Возведены многочисленные правительственные здания, банки,
учреждения. Вместо прежних шести уже двенадцать мостов соединяют теперь речные
берега. Но следы прошлого еще хорошо видны здесь буквально на каждом шагу. Налицо
живая связь времени преемственность поколений. Так было раньше, так будет и
впредь. Вечный город всеми своими помыслами устремлен теперь в будущее. Но
когда глубокой ночью гаснут на улицах огни фонарей и реклам и Багдад засыпает,
утомленный заботами прошедшего дня, он видит чудесные сны о блестящих халифах
и мудрых визирях, томных красавицах и пронырливых купцах, храбрых воинах и
отважных путешественниках, воспетых в бессмертных сказках «Тысячи и одной
ночи».
Иллюстрации
Археологическая карта Месопотамии
Хозяйственный «толос» с прямоугольными помещениями-пристройками. Халафская культура. 5 тыс. до н.э. Ярым-тепе 2
Группа российских и иракских археологов в Нимруде. Слева направо: Ясин (инспектор Иракского директората древностей), Хазим (директор археологического музея в г. Мосул), Н.О.Бадер, Р.М.Мунчаев, А.В.Куза, О.Г.Большаков, В.А.Башилов и И.Г. Нариманов
Автор книги - В.И.Гуляев в Ярым-тепе
Миша (Муса Умарович Юнисов) — шофер экспедиции
Фигурный расписной флакон с изображением богини плодородия. 5 тыс. до н.э.
Бригадир иракских рабочих Халаф Джасим с найденной им «великой богиней» (фигурным флаконом). Ярым-тепе 2
Старик езид в типичной одежде (слева)
Джебель Синджар. Руины круглой башни римской крепости
Нимруд. Вход во дворец Ашшурбанапала II, охраняемый статуями «крылатых гениев». VIII в. до н.э.
Нимруд. Часть каменной облицовки стен дворца с изображением процессии богов. VIII в. до н.э.
Ниневия. Башня городских ворот (вид после современной реконструкции). VII в. до н.э.
Арка входа царского дворца в Хатре. I в. до н.э. - III в. до н.э.
Хатра. Вид на главную площадь и эллинистический храм Юпитера
Хатра. Фигура эллинистического божества на стенах каменной постройки
Одна из современных мечетей центре Багдада
СОДЕРЖАНИЕ
Введение. Дороги странствий, или тернистая тропа
археолога.................................5
Часть I. Российские археологи в
Ираке
Глава 1 Так начиналась
экспедиция.................................................................14
Глава 2 Археологи за
работой........................................................................38
Глава 3 Ярым-тепе: поиски и открытия.............................................................59
Глава 4 У истоков
цивилизации......................................................................79
Часть II По городам древней
Месопотамии
Глава 5 Экология первых цивилизаций..........................................................104
Глава 6 Ур - потерянный город
Шумера.........................................................119
Глава 7 Вавилон - ворота
богов....................................................................138
Глава 8 "Ассирийский треугольник": Ашшур, Нимруд,
Ниневия...........................161
Глава 9 Хатра - сфинкс
пустыни...................................................................179
Вместо послесловия. Багдад: в поисках города
халифов......................................187
Список иллюстраций..................................................................................198
Summary...................................................................................................199
SUMMARY
This book is dedicated to the
remote past of Iraq - ancient Mesopotamia, where, according to the modem
historians, was a cradle of human culture and civilization.
From the years of 1969 to the 1980,
at the North-West of this arabic country, in the Sinjar Valley, the Russian
archaeologycal expedition of the Institute of Archaeology (Russian Academy of
Sciences) carried out the intensive explorations of some early sites VIII - IV
th millenium B.C. Exactly these nameless early agriculturists and
cattle-breeders, called by archaeologists with conditional names - hassunians,
halafians and ubeidians (through the names of the first excavated sites of
these cultures - Hassuna, Halaf, Ubeid) have laid the heavy stones to the
foundation of the Sumerian civilization - the first one of our planet.
The first part of the book
contains an information about the works of Russian archaeologists in the
Sinjar Valley - at Yarim-tepe (with sites of Hassunian and Halafian periods),
Tell-Sotto (pre-Hassunian time, VII - VI mill. B.C.), and Tell-Magzalia (VIII -
VII mill. B.C.)
The author shows not only some
professional aspects of archaeological excavations in Mesopotamia, but speaks
also about the peculiarities of local life, tells of meetings with some
colleagues from other expeditions - english, german, japan, iraquian; a special
story is about the frantic nature of Mesopotamia.
The second part is dedicated to
the first-hand account after the visits of some world-known ancient sites and
monuments in Iraq: Ur, Babylon, Nimrud, Nineveh and Hatra.
The final chapter is a tale of
the relics of medieval Baghdad inside of a modem city. The book is written in a
vivid and popular manner and will be interesting for the most wide audience.
CONTENTS
Introduction. The roads of wanderings..................................................5
Part I. The
Russian archaeologists in Iraq
Chapter 1. So
expeditions begin.........................................................14
Chapter 2. Archaeologists
in work......................................................38
Chapter 3. Yarim-tepe:
search and discoveries........................................59
Chapter 4. On
the threshold of a civilization..........................................79
Part П. Along the cities of Ancient Mesopotamia
Chapter 5 Ecology
of first civilizations..................................................104
Chapter 6. Ur
- the lost city of Sumer...................................................119
Chapter 7.
Babylon -"gate of the
gods"................................................138
Chapter 8. The
Assirian triangle: Assur, Nimrud, Nineveh..........................161
Chapter 9. Hatra
-the sphynx of a desert...............................................179
Conclusion. Baghdad:
in the searching of a mediaeval city..........................187
Illustrations..................................................................................198
Summary.....................................................................................199
Contents.......................................................................................200
Валерий Иванович ГУЛЯЕВ В
стране первых цивилизаций
Художник: Е.Л. Матюненко
Технический редактор Л.В. Жигульская
Компьютерная верстка В. В. Гераскин, Е.В. Гераскина
Формат 60x90 1/16.
Гарнитура Таймс. Печ. л 13,0. Тираж 500 экземпляров
Сканирование и
форматирование: Янко Слава (библиотека Fort/Da) slavaaa@lenta.ru || [email protected] ||
http://yanko.lib.ru || Icq#
75088656 || Библиотека: http://yanko.lib.ru/gum.html
||
Выражаю свою
искреннюю благодарность Максиму Мошкову за
бескорыстно предоставленное место на своем сервере для отсканированных мной
книг в течение многих лет.
update 05.12.03
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |