"Ханна" - читать интересную книгу автора (Сулитцер Поль-Лу)

Счетная машинка, которая…

Они прибыли в Нью-Йорк утром 26 февраля 1900 года на борту судна "Кампанья". Ханна так и не поехала в Берлин, но побывала во всех остальных городах, куда намечала съездить, включая Париж и Лондон. В Лондон заехала из-за Лиззи. Для Ханны была очень важна встреча Лиззи и Тадеуша. Их взаимная симпатия и очень бережное отношение друг к другу стали для нее источником дополнительного счастья. Ведь, в конечном счете, их обоих она любила больше всех на свете. "Ханна, я его обожаю". — "Представь себе, я тоже". — "Я всегда думала, что ты приукрашиваешь, но все так и есть на самом деле. Он просто чудо…"

Они решили, что Лиззи приедет в Америку немного позже, весной.

Марьян Каден пробыл в Нью-Йорке уже пять месяцев и успел сделать довольно много. Сейчас уже все почти готово. Он, как и писал ей в одном из писем, нашел почти идеальное место для салона красоты. Нет, не на Пятой авеню, а на Парк-авеню, напротив здания отеля "Уолдорф-Астория".

— Это для салона, но у меня намечено еще три места для магазинов. И уж одно-то из них почти идеальное: Пятая авеню, рядом с магазином того ювелира, о котором ты мне писала, — Тиффани.

Ханну очень впечатлила высота "Уолдорфа" — 90 метров. Впечатлила, но ^е больше. Ей захотелось побывать на Уолл-стрит, и целый день Тадеуш и она бродили от окраин Манхэттена, от замка Клинтон до моста в Бруклине. Во время этой прогулки их сопровождал племянник Бекки Зингер, бывшей Аньелович. Молодому человеку было столько же лет, сколько Ханне, — почти двадцать пять. Он родился в Нью-Йорке и окончил Институт права. Его звали Зеке (уменьшительное имя от Захария), и он работал маклером в довольно значительной фирме "Кун и Лейб". Его родные эмигрировали из Германии в конце шестидесятых годов и за это время успели сколотить порядочное состояние.

Нью-йоркская биржа разочаровала Ханну — здание было каким-то очень уж скромным. Правда, поговаривали о том, что его будут реконструировать, расширять и даже достраивать новый фасад с колоннами. К тому же собирались строить огромные здания на всех параллельных и перпендикулярных Уолл-стрит улицах. Ханна с удивлением открыла для себя, что Уолл-стрит — это не квартал, а всего-навсего улица, где царит лихорадочное оживление, где снуют молодые люди, веселые, хотя и жестокие. От всего этого она дрожала как в лихорадке: "Вот такой я и представляла себе Америку…"

— Тадеуш, я хотела бы переехать сюда.

Эти слова она произнесла даже не задумываясь. Просто сработала счетная машинка у нее в голове.

…Ну нет, конечно же, не на Уолл-стрит она хочет обосноваться. Но где-нибудь в Америке. До этого момента у нее была только одна цель — открыть свой филиал в Нью-Йорке, как это было в Берлине или Вене, Риме или Мадриде, Париже или Лондоне, и через два-три месяца вернуться в Европу, в дом 10 по улице Анжу или к дворцу Сент-Джеймс. Туда, где до сих пор располагались ее основные производства и ее штаб. Только что все переменилось. Она уверена, что и на этот раз приняла правильное решение. В Европе у нее было чувство, что она может идти вперед так долго, насколько у нее хватит сил. Идти вперед и совершенствовать свою продукцию, что в последнее время не так уж просто. А вот теперь…

— Тадеуш, но ведь это же действительно Новый Свет!

Зеке Зингер в первую очередь привел их на улицу Бэттери, откуда открывался великолепный вид на статую Свободы. Лет пятнадцать тому назад Джон Маркхэм вместе с президентом Кливлендом присутствовал на ее открытии. Потом Зеке провел их по Манхэттену, показал порт на Ист-Ривер, таверну на Фултон-стрит, Ганноверский сквер и очаровательную маленькую площадь Боулинг Грин, где прежде жили отцы города, которые теперь все чаще селились на Парк-авеню, рядом с Центральным парком. Потом они побывали на Уолш и Нассау-стрит, на Бродвее и в церкви Святой Троицы, в Сити-Холл — в городской ратуше, и, наконец, Зингер повел их машину по огромному Бруклинскому мосту.

— Ты можешь, ты должен писать по-английски, Тадеуш… Ты можешь делать это так же хорошо, как Юзеф Корженевский. Я ведь не говорю о том, чтобы навсегда расстаться с Европой, — мы оба ее слишком любим. К тому же вообще странно, что я сама говорю тебе об этом, — ведь благодаря тебе я стала американкой.

Она обрисовала тысячи планов, которые уже родились у нее. То, что ей удалось сделать в Австралии, а затем в крупных городах Европы, удастся и здесь, она в этом абсолютно уверена. Ведь в этой огромной стране все такие же, как они, — эмигранты. Даже этот прекрасный мост построен немцем из Тюрингии Отто Зингером — мужем Ребекки-Бекки, а сегодня он очень богат. Симон Барух, у которого такой умный сын Бернард, приехал сюда из Позена, из Пруссии, а теперь он самый великий хирург Америки, первым сделавший операцию аппендицита. А Морис Хиллквит, родившийся в Риге, который может стать мэром Нью-Йорка? А Сэм Гомперс, создавший Американскую федерацию труда, а ведь он родился в Лондоне, в семье, приехавшей с Востока. А братья Исидор и Натан Страус, у которых теперь самый большой магазин в мире и "которые, кстати, очень заинтересовались моей продукцией"?

Они могут, они просто должны, Тадеуш и она, найти себе дом или построить его — разумеется, кроме квартиры, которую он снимет. Да, дом, где-нибудь в пригороде, может быть, в Лонг-Айленде, который он выберет себе сам, заполнит книгами и обустроит по своему вкусу…

"…Черт возьми, Ханна, это ведь ужасно: ты говоришь с ним так, как должен мужчина разговаривать со своей женой! Он это понимает и страдает от этого, хотя ничего тебе и не говорит…"

…Да, он его обустроит на свой вкус, потому что ему нужно будет там работать. Разумеется, когда ему захочется, он всегда сможет поехать в Европу, в Италию или во Францию. Он может повторить это столько раз, сколько ему заблагорассудится. Да и она сама не откажется побывать с ним в Европе, если он этого захочет. Он совершенно свободен, и она прекрасно понимает, что не должна мешать ему заниматься литературой…

— Клянусь тебе, Тадеуш, я не буду ни во что вмешиваться. Да и зачем мне это? Ты ведь и сам еще не знаешь, как ты талантлив. Я уверена, что ты скоро станешь очень знаменитым, куда более знаменитым, чем я со всеми моими магазинами и моими проклятыми банками-склянками… Да не смейся ты! Согласна, я не должна была говорить "проклятые банки". Тем более что я сама так не думаю: я люблю свое дело, и оно меня увлекает.

Так же, как, должно быть, очень увлекательно писать, придумывать, создавать. Она понимает или, по крайней мере, чувствует это, но, черт возьми…

— Извини, я не должна была говорить "черт возьми" тоже. Я буду следить за своей речью, обещаю.

…Но разрази меня гром (я могу хотя бы говорить "разрази меня гром"?), смогут же они ради их большой любви жить вместе и не мешать друг другу, что бы об этом ни думали эти сраные… эти чертовы кретины, которые будут смеяться и злословить у них за спиной — так вот пусть они все убираются к черту! Конечно, ему понадобится время, ведь писателем в один день не станешь. Хотя глупо становиться знаменитым только после смерти. Лучше жить в ногу со своим временем и ставить свои часы на точное время. Хватит так глупо смеяться! Я ведь говорю только о твоих часах. Хотя…

Их машина так и стоит на середине моста, который протянулся над рекой где-то на высоте сорока метров.

— Тадеуш, этот домик за городом, который мы обязательно найдем, должен подходить и детям. Мы ведь их хотим оба, и мы можем найти базу для соглашения… Желательно горизонтальную. Я хочу тебя, мы с самого утра не занимались любовью! Да, я знаю, что я бессовестная, я пытаюсь покраснеть, но у меня ничего не получается…

…Да нет, Зеке нас не слышит. Разве ты не видишь, что он глухой!

С первыми тремя детьми, которые у них будут (разумеется, если он хочет иметь четверых или пятерых детей, то и об этом тоже можно договориться), она предпочла бы немного подождать. Если это возможно. Разумеется, в таком вопросе ничего нельзя предвидеть, но в идеальном варианте она; хотела бы сначала проделать большую часть своей работы и открыть свои филиалы в Америке. В Нью-Йорке и в других городах: Бостоне, Филадельфии, Чикаго, Сан-Франциско. Да, в Сан-Франциско, она очень хочет там побывать, потому что Бекки влюблена в этот город. Она собирается без отлагательств отправить туда Марьяна. Кстати, о Марьяне: нужно как можно скорее женить его на Лиззи, она сама этого хочет. Ей скоро будет 18, и ей надоело ходить в девственницах. Ты сам поговоришь с Марья-ном и скажешь ему, что у него есть невеста, или мне этим заняться? Лучше бы ему узнать об этом от мужчины. А то ведь он может и обидеться… Она откроет филиалы не только в Сан-Франциско, но и в Новом Орлеане, Вашингтоне, Монреале и Торонто в Канаде, и этот список можно продолжить. Дело следует развернуть достаточно быстро. Она возьмет на работу Зеке Зингера и Джошуа Винна, которого рекомендовал Джон Маркхэм. К тому же у Джошуа умная жена, она умеет считать и она "почти такая же хищница, как я, и пусть ей будет стыдно". Короче, она хочет организовать здесь свое дело, ведь это так увлекательно — создавать и строить. Кстати, о строительстве: нужно бы возвести высокое здание, в котором разместится правление фирмы и на крыше которого огромными буквами будет написано "Ханна". Разумеется, не сразу, а лет через 5–6. Она уже и место выбрала — напротив "Уолдорфа". А в качестве архитектора можно пригласить Луиса Салливэна или его молодого ученика, которого зовут Фрэнк Ллойд Райт и о котором все говорят, что он просто гений.

— Кстати, о Бекки. Пожалуйста, прошу тебя, не слишком-то сближайся с ней. Она не только друг моего детства, а самая красивая женщина в Нью-Йорке… Да, я заметила, что ты, хулиган, обратил на нее внимание… Слава Богу, что она такая хорошенькая, это и позволило ей удачно выйти замуж, а то как бы она, вдова польского раввина, да еще с ее куриными мозгами… Нет-нет, я совсем к ней не ревную!

…Хорошо, согласна, немного ревнует. Но в конечном счете, она любит Бекки. Ведь это Бекки познакомила ее с братьями Страус, и если ее кремы и лосьоны быстро разойдутся по Америке, то это только из-за того, что она вела переговоры с целыми сетями магазинов, таких как "Мэйси" и "Блумингдейл" и даже с такими фирмами, как "Лазарус" и "Сирз и Рэбак", принадлежащими Джулиану Розенвальду.

— Милый мой, мы вместе преуспеем во всем и будем жить необыкновенно счастливой жизнью! Хочешь поспорим, что наш первый ребенок будет мальчик, абсолютно похожий на тебя? Я хочу, любовь моя, чтобы у меня в семье было два маленьких Тадеуша, похожих друг на друга как две капля воды… Давай вернемся в "Уолдорф" и займемся любовью!

Тадеуш уже хотел было сказать Зеке Зингеру, что можно ехать, но Ханна остановила его. Навстречу им из Бруклина к Манхэттену двигалась четверка лошадей, запряженных в украшенную по-королевски карету. Их старинная упряжь была действительно благородна, и при движении лошадей раздавался веселый перезвон колокольчиков. А на месте кучера….

— Мендель! — вскричала Ханна и бросилась навстречу. Тадеуш тоже узнал Менделя, когда до кареты оставалось десяток-другой метров.

Тогда и он вышел из машины, дал Зеке Зингеру знак, чтобы тот их не ждал, повернулся спиной к Менделю и Ханне и стал смотреть на освещенный Нью-Йорк, расстилавшийся перед ним.

Мендель схватил Ханну на руки и кружил так долго, что она запросила пощады.

— Ты по-прежнему богата, малышка?

— Даже богаче, чем прежде, и это пока не предел.

— Ну, а твой Тадеуш хорошо умеет любить?

— Мы как раз собирались… Да, Мендель, даже лучше, чем я мечтала.

— И как дела с детьми?

— Я думаю, что можно наметить рождение первого на 21 июня 1903 года. Это должен быть мальчик. Ну а второй (тоже мальчик, надеюсь) родится 13 сентября 1906 года, и это меня не удивит. Потом мы посмотрим, когда родиться девочке.

Четверка лошадей стоит неподвижно, и только ветер время от времени колышет их гривы.

— Вот и прекрасно, — говорит Мендель. — Теперь я тебе больше не нужен. — Он оборачивается и смотрит в сторону Тадеуша, который стоит, облокотившись на перила, в нескольких метрах от них.

— Вы мне всегда будете нужны, Мендель…

— Помолчи. Не будем больше говорить об этом. И чего ты уставилась на меня своими совиными глазами? Холера тебе в бок — тебе ведь все удалось, ну а то, чего ты еще не достигла, это только вопрос времени. Значит…

Он внимательно смотрит ей в глаза. Что правда, то правда — он действительно всегда умел читать в глазах женщин. А уж в этих-то глазах лучше, чем в чьих-либо других. Да ведь именно эти глаза и преследовали его, пока он отмерял десятки тысяч километров по Европе, Азии, Австралии и теперь по Америке. Одно видение не отпускало его вот уже двадцать лет, пока он вел жизнь бродяги: маленькая, необычно развитая для своих лет девочка там, в польской глуши, возникающая вдруг из моря пшеницы на огромной равнине. "Слушай, Мендель, ты так никогда и не изменишься. Ты ведь и жил-то только ради нее… Но если понадобится, ты снова проделаешь все это, ты, упрямый безумец, который знает, что его любовь так же безнадежна, как и беспредельна…"

Тадеуш оборачивается к ним. Его золотистые волосы блестят на солнце, а на лице, кажется, застыл обращенный к ним вопрос.

Сердце Менделя сильно забилось: "Вот теперь, пожалуй, самый неподходящий момент говорить ей о твоей к ней любви. Просто тебе не надо было давать, ей читать много романов. Да, черт тебя возьми, Мендель, да, это самый неподходящий момент. Не теперь и никогда…"

Тадеуш медленно направляется к ним, а Мендель все говорит с Ханной. Как бы она ни хотела, ей надо оставить Тадеуша свободным. Принимать и прощать его ошибки и не пытаться переделать его жизнь даже с самыми лучшими намерениями.

— Никогда не делай этого, Пигалица!

— Я знаю. Я сумею, Мендель.

Мендель не отвечает. Он дает какие-то указания кучеру в расшитой ливрее, который уже взгромоздился на его место. Потом помогает Ханне и Тадеушу сесть в карету, со смехом говорит, что теперь они действительно женаты по всем правилам, потому что он, Мендель, пожал им руки и отправил их в свадебное путешествие по Бруклину.

Карета удаляется, и копыта лошадей ритмично стучат по мостовой. Мендель слышит, но ничего не видит. Он погрузился в собственные мысли и вновь увидел эту женщину с тысячью лиц. Вот она, выпрямив спину, сидит рядом с ним, вот, смеясь, бросается к нему в объятия, вот говорит, что не прочь бы постигнуть с ним науку любви… А вот ее напряженный взгляд: она просит его найти Тадеуша. А сейчас Ханна уезжает от него в карете, которую он сам по глупости приготовил для нее, для них. Солнце слепит глаза. Вдруг Мендель спохватывается: карета уже в самом конце моста. И прежде чем она исчезает из виду, Мендель поворачивается и не оглядываясь ныряет в каменный лабиринт Бруклина.