"Слово арата" - читать интересную книгу автора (Тока Салчак Калбакхорекович)

Глава 3 Каа-Хем

Вскоре я добрался до Усть-Хопто и не удержался от того, чтобы не завернуть к Пежендею, который батрачил неподалеку.

Старший брат узнал меня сразу и с радостью кинулся мне навстречу:

— Куда ты, братик? Дома у нас что нового? У сестры Албанчи? А Чолдак-Степана как бросил, каким способом от него ушел?

Я торопливо рассказал ему новости.

Пежендей оглянулся.

— Тожу-Хелин тоже всех прикручивает, как твой хозяин Чолдак-Степан. Сколько уже лет ему скот пасу, хлеб сею, кошу, молочу, и ведь чисто работаю. А получить от него ничего не получишь, тебя же самого все должником считает.

Подумав, добавил:

— Тоже здесь долго не проживу, уйду.

Пежендей поднялся. Прошелся взад и вперед, посасывая свою трубку. Потом, нахмурившись, сказал:

— Бросить, выходит, бросишь, уйти-то, выходит, уйдешь, да от них, от чиновников, куда потом денешься? Ведь загубят?

— А ты — как я… Знаешь? Убеги совсем. Что тебе делать у этой… трухлятины?

— Я же, братик, ты знаешь, не чей-нибудь, — работник Тожу-Хелина. Твоего хозяина партизаны разбили, а мой, как прежде, при всех правах. Сначала ты пойди, посмотри, узнай про все. Я за тобой пойду. А сейчас ночуй в той вон юрте. Каша на полке. Поешь и спать ложись.

Потом Пежендей показал туда, где на проталине с голубым налетом талого снега и островками подснежников паслись кони.

— Мне пора поглядеть за моим табуном.

Брат ушел, а я отправился к указанной им юрте. Впрочем, юртой ее можно было назвать с трудом. Это был тот самый нищий-разнищий шалаш, куда мы забрели в один из давнишних и памятных дней наших скитаний вдвоем с матерью. Ничего в кем не изменилось: ни изъеденные временем стены, ни пища его жителей.

Наскоро осмотревшись и поев, я устроился у стены и незаметно уснул.

Разбудил меня Пежендей. Пора было собираться. Брат вывел меня на дорогу, мы попрощались, и я хотел было идти, как впереди увидел самого Тожу-Хелина. Подойдя к нам, хозяин по-домашнему распахнул желтый ламский халат и указал на меня пальцем.

— Что еще за штука? Что вы обсуждаете?

— Позвольте объяснить: мой братик. Парень, значит, в Хем-Белдир учиться идет.

— В Хем-Белдир? Учиться, говоришь? Ишь удалец объявился! Думаешь, сорви голова, дурь твоя так и сбудется?! Выкинь это из головы… Да знает ли, олух, что такое законная управа и милостивый суд? Пойми же ты, олух: твой брат Пежендей потерял мою скотину. Ему откупиться надо. За брата старшего походишь в табунщиках. Уж я подумаю, позабочусь, как тебе остаться тут и больше никуда не ходить.

Не дожидаясь ответа, Тожу-Хелин впопыхах зарядил себе нос таким количеством табаку, что ему, наверное, пришлось изрядно почихать и пофыркать, возвращаясь к себе в юрту.

Три дня и три ночи провел я в заточении у Тожу-Хелина.

Бежать мне помогли друзья брата.

Уже под утро я выбрался из шалаша. Дорогу ночью прихватили заморозки, и она некстати похрустывала. В стороне залаяла собака. Замерев, я вглядывался в тьму. Собака еще тявкнула разок-другой и притихла.

Десятка два бескрыших изб деревни Бояровки в Усть-Хопто, сруб для будущей школы и русская церковь остались позади. Вскоре показалось поселение Кундустуг [37]. Оно вытянулось редкими строениями по берегу Каа-Хема и, как я узнал, делилось по имени первых поселенцев на две самостоятельных деревеньки: верхняя — Федоровка, и нижняя — Гагаровка. А в них-то, вместе взятых, всего-навсего десять домов.

Предвидя погоню, я, не задерживаясь, миновал Кундустуг и продолжал путь вниз по реке.

В дороге шли дни. Тем временем снег совсем подтаял и побежал ручейками. Что ни овражек или просто низинка, — сверкающее весеннее озерцо. Посмотришь вдаль — взгляд скользнет по ослепительной глади водоемов и всего степного половодья, голова закружится и все померкнет от их блеска.

По весенней воде налетело в степь непроглядное множество птиц. Они-то хорошо устроились. Ныряют себе… Одна за другой подкидывают вверх перепончатые лапки, а сами что-то выклевывают под водой. Людям бы так научиться жить на раздольях земли, постигнуть тайну всего, что нужно для жизни твоей и для жизни тех, кого ты любишь, и для жизни всех, кто живет.

Так я размышлял, шагая по берегу Каа-Хема и не зная, что делать дальше. Лед на реке покрылся полыньями, идти по нему опасно, а мне необходимо было перебраться на ту сторону.

Я прилег у бугра и вытянул ноги… Проснулся я как раз в тот момент, когда собирался перешагнуть порог дома и войти в комнату коммуниста Мыкылая, который, оказывается, раньше меня пришел в Хем-Белдир. Что случилось? В ушах ревет. В лицо дышит ледяным холодом. Открыв глаза, я посмотрел в небо. Оно по-прежнему чистое. При такой безмятежной лазури еще страшнее слышать, как ревет и стонет земля.

Но что же это такое? В растерянности я перевел взгляд на Каа-Хем и увидел, что еще недавно мирно спавшая река пришла в движение. Огромные скопища льда — ледяные холмы и горы — спешат вырваться на водный простор, нагоняя друг друга и награждая пинками, от которых содрогаются берега. Раньше мне уже несколько раз приходилось видеть, как весной, в погожие дни, трогается в далекий путь красавец Каа-Хем. Но никогда он не был так грозен и его сборы в поход не были так потрясающи, как сегодня. Видно, эта зима — лютая из лютых — наковала так много льда, а озорная весна наперекор ей повсюду натопила так много буйной воды, что даже видавший виды Каа-Хем не может удержаться в гранитных берегах.

Потрясенный и зачарованный, я не мог оторвать глаз от могучего исполина. Где же та земля, куда спешит Каа-Хем? Мне идти до Хем-Белдира. Дальше будет Большой порог. Льдинам плыть как раз к Большому порогу, а потом? Какой там край, какая сторона?

Каа-Хем бился два дня, пока не освободился от зимнего наряда. Когда льдины наконец уплыли, я сел в долбушку… [38] Причалил к другому берегу. На душе легко. Она поет: «Сбудься моя мечта. Обернись радостью-счастьем». Сердцу весело. Оно выстукивает: «Скорей, скорей».