"Путь на юг" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

Глава 18 Ксамитка

Перед ним плясал огонь. Гигантские пламенные языки взвивались ввысь, жадно лизали клочья тьмы и рассыпались рдевшими багрянцем искрами. Изменчивая и подвижная обжигающая стена отсвечивала алым и лилово-фиолетовым; на этом устрашающем фоне вились, прыгали, метались ярко-желтые сполохи – словно саламандры, играющие в огненной купели. Внизу, у подножия свистящего вала пламени, светились холмы углей – все, что осталось от мира Айдена и множества других миров, канувших в пылающее чрево Вселенной. Одинцов в ужасе зажмурил глаза. Наступал конец света. Армагеддон и Страшный суд!

Когда он снова поднял веки, жуткая огненная завеса превратилась в небольшой костер, а рев пламени – в негромкое шипение сухих трав и веток, которые подбрасывал в огонь невысокий, обнаженный до пояса человек. Поодаль, в полумраке, сидели еще пятеро; все – смуглые, сухощавые, небольшого роста. Рядом с ними распростерся на земле седьмой, держась за грудь, хрипя и охая; Одинцов узнал в нем своего недавнего противника.

Сам он лежал в полутора метрах от огня, уткнувшись щекой и носом в колючую пыльную траву. Руки его были со знанием дела связаны за спиной – локоть к локтю; щиколотки тоже стягивал ремень. Воин, следивший за костром, сидел напротив, и около него были свалены в кучу дротики. Поверх них валялся чель – его даже не вытащили из чехла. У всех пленителей Одинцова на кожаных перевязях висели короткие изогнутые мечи, бедра обхватывали полотнища ткани, когда-то нарядной и пестрой, а теперь превратившейся в бурое рубище. Присмотревшись к человеку напротив, ярко освещенному огнем, Одинцов заметил кое-что интересное. Ткань его набедренной повязки – или остатков туники – была красной в белую полоску.

Ксамиты! Ксамитские солдаты или лазутчики! Не шевелясь, он сквозь полуопущенные веки еще раз осмотрел людей и их жалкий скарб. Кривые короткие сабли… скорее кинжалы… дротики, не меньше дюжины… таким наверняка его и приласкали… бронзовые лица с орлиными профилями… и эти полосатые передники, самый верный признак! Да, это лазутчики или бойцы из отрядов легкой пехоты, одна из групп, уцелевших после разгрома ксамитского войска в холмах.

Нет, скорее не беглецы, а шпионы, решил Одинцов. Слишком уверенно держатся, не похожи на солдат, спасающихся после поражения. Он прикрыл глаза и, по-прежнему не шевелясь, не дрогнув не единым мускулом, стал внимательно прислушиваться к разговору. Почти бесполезная затея на взгляд непрофессионала, ибо ксамитского языка он вроде бы не знал. Но диверсанты высокого класса – а полковник Одинцов был среди них не из последних – владели деликатным искусством, позволявшим и в подобных ситуациях извлечь толику сведений. Сколь многое может сказать опытному человеку интонация! Или тембр голоса, частота дыхания, интенсивность звука!

– К’хид оритури, – услышал Одинцов негромкие слова.

– Эдн кимра митни г’рат ос пратан.

Ответ был таким же тихим, а голос говорившего – высоким и тонким, как у подростка.

«К’хид умирает, – мысленно отметил Одинцов. Потом так же автоматически перевел другую фразу: – Да будет милостив к нему Эдн в южных пределах».

Он понимал язык этих людей! Словно какой-то переключатель щелкнул в голове – гортанная ксамитская речь стала понятной и ясной, как будто он с детства изучал этот язык! Одинцов едва сдержал улыбку. Ай да Рахи! Ну и полиглот! Какие еще сюрпризы может преподнести его память? Впрочем, многие офицеры знали ксамитский, язык иcконных врагов Айдена. Рахи, значит, не был исключением… не только дрался, пил и бегал за столичными шлюхами, подумалось Одинцову. Теперь ему казалось удивительным другое: как его разум сумел использовать часть знаний своего предшественника. О, если бы память Рахи была полностью доступна ему! Возможно, это дело будущего…

– Отошел, – прервал размышления Одинцова гортанный голос, принадлежавший тощему жилистому воину со злым лицом. – Рыжий пес проломил К’хиду ребра.

«Дьявольщина! Перестарался-таки!» – Одинцов сообразил, что речь шла о нем – ксамиты звали рыжими собаками всех обитателей Айдена.

– Бой у них был честным, – заметил сидевший у костра смуглолицый здоровяк. – И этот парень не похож на айда… кожа и волосы у него потемнее. Может, он из шайки северных варваров? Из тех, что ездят на огромных рогатых скакунах, ловко стреляют и размахивают своими дурацкими копьями? Вон, у него было такое же…

Воин пренебрежительно ткнул веткой чель Одинцова. Шестиноги и арбалеты хайритов явно внушали ему уважение, но странный предмет, не то копье, не то секира, казался неуклюжим и никудышным оружием. Очевидно, этот ксамитский ратник не был в холмах и не видел, как северяне изрубили фалангу копьеносцев.

– Все равно, он рыжий скот, – непримиримо произнес тощий. – Всем им надо обрубить жадные лапы… чтобы не тянули их к священным Вратам Юга… Эдн дарует блаженство только верным!

– Правильно, – заметил один из ксамитов, сидевших рядом с телом покойного. У этого подбородок украшала редкая бородка. – Юг только для детей великого эдора, и рыжие шерры не перешагнут его границ! – Он свирепо оскалился и плюнул в сторону пленника. – И этот пес получит свое за смерть К’хида! Я сам…

– Тихо! Тихо, болтливые обезьяны! – раздался высокий голос, который Одинцов уже слышал раньше. Но теперь он с изумлением понял, что голос этот принадлежит женщине. У нее единственной из шестерых плечи прикрывала драная накидка.

– Да, Р’гади. Как прикажешь, госпожа, – почтительно произнес тощий, и мужчины замолчали, лишь бородатый скрипнул зубами. Тощий со злым лицом и двое разведчиков, не проронивших ни слова, растянулись на земле.

Бородатый сидел, бросая убийственные взгляды на Одинцова, по-прежнему изображавшего беспамятство.

Внезапно женщина легко поднялась и запрокинула голову к звездному небу. Невысокая, с точеной фигуркой, она казалась статуей из бронзы, чуть подсвеченной пламенем костра. Бросив взгляд на пленника, она обошла огонь и двинулась в степь, словно по волшебству становясь выше и выше с каждым шагом. Одинцов, удивленный, чуть пошире приоткрыл глаза, но через мгновение сообразил, что Р’гади взбирается на невысокий холм, прикрывавший костер и бивуак ксамитов со стороны айденского лагеря.

Поднявшись до половины склона, она постояла там, разглядывая ночной небосвод, затем вернулась к остальным.

– Зеленая звезда стоит на ладонь над горизонтом, – раздался негромкий голос женщины, и Одинцов понял, что она говорит об Ильме, ближайшей к Айдену планете. – Когда Зеленая поднимется еще на три локтя, остальные прибудут с лошадьми… Мы поскачем быстро! Быстрее ветра!

Пленник едва не вздрогнул. Сбывались его худшие предчувствия – лазутчики, заполучив «языка», были намерены доставить его туда, где из столь ценной добычи попытаются выкачать максимум сведений. Одинцов не сомневался, что эта процедура будет весьма болезненной, такой же, как некогда в Сомали. Если же ксамиты узнают, что им в руки попался предводитель вражеского войска… Об этой возможности он даже не хотел думать, ибо она означала нечто более худшее, чем пытки и боль. Позор!

Впрочем, ничего еще не было потеряно. Пять мужчин и женщина против одного бойца с челем – такое соотношение казалось вполне приемлемым. Если, конечно, ксамиты не доберутся до своих дротиков…

Путы на руках и ногах Одинцова не тревожили. Как говорит Ильтар, у настоящего хайрита по ножу в каждом сапоге… Один клинок его пленители изъяли и успокоились на этом, другой искать им было лень. Непростительное легкомыслие! Он чувствовал твердость кинжала за правым голенищем и знал, что может дотянуться пальцами до рукояти.

Только осторожно, очень осторожно, почти не шевелясь…

Нащупав бронзовое оголовье клинка, Одинцов потянул, и нож покорно вышел из ножен. Теперь ухватить его покрепче и перевернуть… Хорошо, что у Рахи такие длинные, гибкие и сильные пальцы… как у него самого в молодости! Одинцов пошевелил правой кистью, ею можно было двигать, но локти и предплечья находились словно в тисках. Дай бог, чтобы руки связали одним куском ремня! Запястья он освободит, а вот до локтей не достать… никак не достать…

Сильно изогнув кисть, Одинцов полоснул по ближайшему доступному витку своих пут. Раз, другой, третий… Резкая боль подсказала ему, что задета кожа, но лезвие, видимо, прорезало три-четыре ременные петли – кисти освободились сразу; потом, словно нехотя, охвативший локти ремень расслабился, и Одинцов осторожно освободил руки.

Он огляделся из-под полуприкрытых век. Смуглолицый у костра дремал, как и его тощий приятель и два молчаливых разведчика. Бородатый беззвучно шевелил губами, что-то прикидывая на пальцах – может, выбирал пытки, которым скоро подвергнет пленника. Женщина, сидевшая около тела К’хида, глядела в небо; несмотря на разделявший их десяток метров и слабое освещение, Одинцов хорошо ее рассмотрел. Она была похожа и не похожа на тех ксамитских плясуний, что танцевали в кабаке «Под юбкой шлюхи». Те – рабыни, а эта… эта гордячка, свободная, как ветер! Эта скорее умрет, но не пойдет в неволю и никому не покорится! Он видел ее чеканный медный профиль, нос с едва заметной горбинкой, высокие скулы, уголок пухлого рта, округлую линию подбородка… Жаль, если в драке с ней случится что-то неприятное. Эта Р’гади была красива! Одинцову редко приходилось убивать женщин, и каждый раз на то были особые причины; но всегда память о содеянном долго терзала его. Обычно же в схватках с прекрасным полом он привык использовать не меч, а другое оружие.

Ну, посмотрим, решил он, резко перекатился на спину, подтянув колени к груди, и рассек своим кинжалом стягивавшие лодыжки ремни.

В следующий миг он перепрыгнул через костер, слегка опалив волосы на ногах, и всей тяжестью обрушился на смуглолицего здоровяка. Тело ксамита смягчило удар о землю; придавив врага коленом, Одинцов резко пригнул его голову к груди, услышал треск позвонков и полоснул, для верности, кинжалом. Первый, отметил он, поднимаясь и засовывая нож в сапог. В его правой руке уже был зажат дротик, острие которого через секунду на ладонь вошло в бок второго лазутчика.

Второй, хладнокровно отсчитал Одинцов, наклонившись за новым метательным снарядом, но тут же отдернул руку. Похоже, он ошибся, подарив противникам дротик, куда более опасный, чем их короткие ятаганы! Оставив дротики в покое, он поднял чель и с нарочитой неуклюжестью выставил его перед собой. Чем позже ксамиты поймут, на что способно в его руках это оружие, тем лучше.

Четверо лазутчиков уже огибали костер. Ни гнева, ни страха не отразилось на их лицах при неожиданной атаке пленника; застывшие бронзовые маски, холодные глаза, твердо сжатые губы… Да, это были опасные бойцы! Три неподвижных тела лежали на земле, словно напоминание о жестоком уроке, но они не боялись айденского пса! К тому же их оставалось еще четверо…

Они разошлись в стороны, окружая Одинцова. Женщина встала за костром, шагах в десяти от огня; в ее руках был дротик, и Одинцов не сомневался, что с такого расстояния она не промахнется даже в мелкую монету. Мужчины, обнажив изогнутые мечи, приближались к нему; по-видимому, ксамиты не собирались оставлять в живых такого несговорчивого пленника. С левой стороны подступал тощий, справа – бородатый, губы которого время от времени кривила злобная усмешка. Последний воин, крепкий и довольно рослый, по плечо Одинцову, шел в лобовую атаку. У этого, кроме меча, был метательный нож, и сейчас он покачивал клинок в правой руке. Судя по ухваткам, этот парень умел кидать ножи.

Одинцов отшвырнул ногой в костер груду дротиков. Затрещали сухие древки, охваченные пламенем, огонь взметнулся метра на полтора, от кожаных ремешков, намотанных на рукояти, повалили клубы вонючего дыма. На какое-то время – секунд на двадцать-тридцать – он обезопасил свой тыл.

В следующий миг он рухнул на землю, спасаясь от ножа – тот просвистел над самым его плечом. Когда Одинцов поднялся, рослый ксамит был уже в трех шагах; остальные атакующие набегали с обеих сторон, потрясая клинками. Отступив от костра, Одинцов ударил снизу, резко и неожиданно, концом рукояти по колену рослого. Тот споткнулся и клюнул носом, подставляя незащищенную шею; тяжелый хайритский клинок перерубил ее почти напополам. И в следующий миг лезвие челя, словно удлинившаяся по волшебству смертоносная рука, стрельнуло вправо, в горло бородатому. Одинцов прыгнул, чтобы не попасть под клонившееся к земле тело, и чуть не угодил в огонь.

Чертыхнувшись, он выбросил свое оружие на всю длину широким веерным замахом. Третий из нападавших, словно почувствовав неладное, отпрянул в сторону, прикрываясь клинком. Чель, однако, имел чудовищную зону поражения – до трех метров, считая с длиной руки Одинцова, – так что тощему ксамиту ускользнуть не удалось. Стальное острие на излете перечеркнуло его живот кровавой полосой, и воин, хватая воздух широко раскрытым ртом, навзничь рухнул в траву. Плохая рана, подумал Одинцов и милосердным ударом добил последнего противника.

Нет, не последнего! По ту сторону костра застыла тонкая фигурка с дротиком в одной руке и мечом в другой. Что успела заметить Р’гади за ту минуту, пока шла стремительная схватка? Блеск клинков? Смутные тени, метавшиеся за ослепительными языками пламени? Теперь костер пригас, открыв ее взгляду мертвые тела соплеменников и могучую фигуру победителя со странным оружием в руках.

Он убил всех… Всех троих! Какая магия, какое злое колдовство помогало ему? Да, он сильный, быстрый… Но в степные разведчики выбирают лучших бойцов эдората! Т’роллон бросал ножи без промаха… бородатый М’тар был мастером клинка… а З’диги двигался быстрее молнии… Айденский пес убил их… И еще К’хида, опытнейшего борца, силача П’ратама и молчаливого метателя дротиков К’ролата. Кого же они изловили в ночной степи себе на горе? Может, дьюва, злого духа, чьи силы неизмеримо превосходят человеческие? Недаром он сумел высвободиться из пут…

Одинцов перепрыгнул через костер, что положило конец раздумьям Р’гади. Ему не хотелось убивать эту женщину, вернее, молодую девушку; вряд ли она встретила двадцатую весну. И она действительно была красива! Очень красива! Ее смуглое лицо и тело источали влекущую и таинственную прелесть женщин Востока, к которым Одинцов всегда был неравнодушен. Он видел таких в Иране и Ираке… Пожалуй, решил он, эта девушка похожа на цыганку – и золотистым оттенком кожи, и стройной талией, и гордой осанкой, – но черты ее были тоньше, мягче, напоминая скорее женщин Персии или Аравии. Она не походила ни на Тростинку, ни на Зию и Лидор, что казалось Одинцову особенно привлекательным. Лишить ее жизни? Что за кощунственная мысль!

Он медленно опустился на землю рядом с костром, отложил чель и, с трудом подбирая слова, произнес свои первые фразы на ксамитском:

– Не бойся. Я не причиню тебе вреда. Я не хочу тебя убивать.

Девушка вздрогнула – видимо, пораженная тем, что он знает ее язык. Затем, отступив на пару шагов и покачивая дротиком, она с независимым видом заявила:

– Пока у меня в руках это, бояться надо тебе.

Одинцов усмехнулся, соображая, как бы половчей заморочить голову своей хорошенькой противнице и кончить дело миром. Так сказать, полюбовно. Он твердо решил обойтись без кровопролития – разве что совсем крохотного, почти символического… если Р’гади окажется девственницей…

Он снова улыбнулся девушке, стараясь, чтобы его усмешка не выглядела откровенно плотоядной.

– Ты думаешь, я боюсь твоей палки с колючкой? С чего ты решила, что дротиком можно нанести мне рану? Лишь потому, что я прикинулся потерявшим сознание и позволил вам притащить меня в свой лагерь? Ну, ты видишь, чем это закончилось! – Он широко повел рукой в сторону лежавших в траве тел ксамитских воинов.

Р’гади вздрогнула и опустила свое тонкое копье. Даже в тусклом свете, падавшем от угасающего костра, было заметно, как побледнело ее лицо. Затем пальцы девушки разжались, меч и дротик глухо стукнули о землю; в страхе приложив ладошку к губам, она прошептала:

– Дьюв! Это дьюв, ужас ночи! О светлый Эдн, спаси и защити меня!

Проворно поднявшись, Одинцов подошел к девушке, отшвырнул ногой оружие подальше и осторожно коснулся тонкого смуглого плеча. Она стояла неподвижно – видимо, страх перед нечистой силой парализовал Р’гади, и мужество покинуло ее сердце.

– Я не дьюв и не дружу с ночными ужасами, – негромко произнес Одинцов. – Твой клинок мог бы выпустить из меня немало крови, и поэтому я… видишь ли, я схитрил. Мне не хотелось ни драться с тобой, ни получить в спину дротик на обратном пути. – Он снова опустился в жесткую траву, заняв позицию между Р’гади и ее оружием, валявшимся поодаль. – Ты должна признать, что не я первый начал это побоище. – Он кивнул на трупы. – Я сражался честно – и с К’хидом, и с остальными, один против вас шестерых. Я защищал свою жизнь и свободу.

Р’гади села напротив, все еще полная тревоги и страха, с опаской поглядывая на своего недавнего пленника. Ее короткая юбочка съехала к поясу, обнажив гладкие смуглые бедра; упругие маленькие груди чуть колыхались в такт неровному дыханию. Одинцов сглотнул и бросил взгляд на яркую зеленую искорку Ильма, неторопливо подымавшуюся к зениту. Времени у него еще было – часа два, не меньше.

Робко протянув руку, девушка коснулась его плеча и с облегчением перевела дух. Самообладание возвращалось к ней прямо на глазах.

– Да, ты не дьюв, – задумчиво произнесла она. – Говорят, их тела холодны, как лед на горных вершинах, а ты теплый… ты – человек! Но таких людей никто не встречал у границ Ксама, даже мой отец, а он знает обо всем на свете. Ты ведь не рыжая соба… не из Айдена? – быстро поправилась она.

Одинцов покачал головой. Пожалуй, он мог бы выдать себя за хайрита, но после недавней битвы в холмах наемники с запада Хайры безусловно воспринимались в эдорате как враждебное племя. Лучше избрать какой-нибудь нейтральный вариант… скажем, представиться странствующим рыцарем или воином из далеких земель.

На миг его охватило безрассудное желание сказать этой девушке всю правду. Они были тут одни, в темной и тихой саванне, и Одинцову почудилось, будто он оказался в купе экспресса вместе с хорошенькой случайной попутчицей. Тьма за окном, плавное покачивание вагона, неяркий свет у изголовья, бутылка коньяка на столике, блеск любопытных женских глаз, так располагающий к откровенности… Они проведут вместе ночь, а утром расстанутся навсегда; пресечется нить, на краткие часы связавшая их судьбы – и оба, зная об этом, не боятся говорить о самом тайном, самом сокровенном…

Он встряхнул головой. Нет, правду ей говорить нельзя! Да и что поймет Р’гади из его путаных речей? В лучшем случае посчитает его ненормальным, в худшем – снова примет за дьюва… будь он даже горячим, как печка!

И Одинцов пустился в импровизации.

– Ты слышала об океане – там, у западных пределов Айдена? – Он вытянул руку, и Р’гади кивнула в ответ. – За ним тоже есть земли, очень далеко, и к ним надо плыть много дней на корабле. Корабль – это такая большая лодка с мачтами и парусами. – Он не был уверен, что девушка поняла, о чем идет речь, но очередной кивок успокоил его. – Был шторм, мой корабль вынесло на скалы, и он разбился. На нем путешествовало много народа – команда и пассажиры, купцы и искатели знаний, но только я доплыл до берега. Я воин и привык сражаться и с людьми, и с бурями.

Р’гади удивленно приподняла брови.

– Конечно, ты очень сильный и умеешь справляться с неприятностями. – Она бросила взгляд на своих мертвых бойцов и вздохнула. – Но я никогда не слышала, что в Западном океане есть земли… разве лишь какие-то небольшие острова. Об этом не известно даже моему отцу, который…

– …все знает. Это ты уже говорила. Ну, значит, он знает не все. Там, – Одинцов махнул рукой на запад, – есть обширный материк, и на нем много стран, которые то воюют между собой, то заключают союзы и торгуют. Мой род владеет там могучим королевством, оно называется Сибирь. Я был там большим человеком! Очень важным! Таких у нас зовут полковниками.

Глаза Р’гади вдруг насмешливо блеснули.

– Слишком ты молод для большого человека, пришелец из Сибь-ири! Говоришь, ты пол-квовник? Не ведаю, что это значит, и думаю, что ты простой хвастун. Хотя дерешься действительно здорово!

– Тогда считай, что я был любимым сыном и наследником большого человека. А полковник – это принц… ну, не совсем принц, но почти одно и то же. – Одинцов подвинулся к Р’гади и нежно обнял ее за талию.

– Откуда я знаю, что ты не лжешь? – Она сняла его ладонь и припечатала к земле. – Может, у твоего отца было десять жен и сорок любимых сыновей… такое в Ксаме не редкость. Представляешь? Сорок наследников, которые готовы вцепиться друг другу в глотку и…

– Клянусь, я был единственным сыном, – сказал Одинцов, снова решительно обнимая девушку. Его ладонь коснулась шелковистого плеча и скользнула вниз, к маленькой груди с напряженным соском. Р’гади вздрогнула.

– Что-то ты слишком тороплив, единственный сын… Или считаешь меня своей добычей?

Одинцов убрал руку, и на лице его отразилось искреннее негодование.

– Одно твое слово, моя юная госпожа, и я уйду. Ты этого желаешь? Хочешь остаться одна в этой степи, ночью, когда повсюду бродят дьювы?

Повернув голову, девушка долго, пристально всматривалась в спокойные черты Арраха Эльса бар Ригона. Или уже Георгия Одинцова? Потом ресницы ее дрогнули, линия рта стала мягче, и лицо сразу приобрело какое-то беззащитное, почти детское выражение.

– Нет, не хочу… – тихо шепнула она, и Одинцов почувствовал, как тонкие пальцы легли на его затылок.

Позже, потом, в момент наивысшего экстаза, когда их бурное дыхание и вскрики слились в согласный любовный дуэт, которому негромко аккомпанировал ночной оркестр бескрайней степи, Р’гади в полузабытьи прошептала:

– Ты не человек, пришелец из Сибь-ири… Ты все-таки дьюв… мой дьюв…

Разубеждать ее Одинцов не стал.