"Девять опусов о зоне" - читать интересную книгу автора (Круковер Владимир)

истинный художник. Под портретом трогательная и чистая надпись: "Мечта".
Тюремный живописец создал собственную Мадонну и назвал ее соответственно.
Жаль только, что Юра по причине слепоты никогда не увидит эту "Мечту". Юра
тоже чувствует себя в заключении неплохо. Кормят, работать не заставляют,
постель меняют каждые десять дней - чем не жизнь. Юра заходил к
родственникам попросить немного денег, а выходя, надел по ошибке не свои
стоптанные башмаки, а новенькие - хозяина. Статья 144, кража личного
имущества граждан.
На груди Верта ничего не нарисовано. Верт не имеет на чистом теле ни
одной наколки. Профессиональный аферист не должен вызывать у будущих жертв
подозрительных ассоциаций. Верт до сих пор хохочет, когда вспоминает, как
отбуксировал стоящий на приколе у берега теплоход, давно превращенный в
гостиницу для иностранных туристов, в открытое море. Команда грузового
буксира ничего не подозревала, она искренне считала, что щедро плативший
гражданин в элегантном костюме является представителем гостиничного
руководства, а теплоход просто перебазируется на другую стоянку. В заливе, в
месте впадения мутной
Преголи в Балтийское море, теплоход был остановлен, а Верт с
сотоварищами поднялся на борт и предложил туристам выкладывать денежки и
ценные побрякушки, иначе гостиница будет пущена на дно вместе с пассажирами.
Задержали Верта случайно, никто из его помощников задержан не был, он просто
поленился вовремя скрыться из
Калининграда и кутил нахально у любовницы, которая его и сдала
уголовке. Срок Верта не пугал, так как он имел уже опыт побегов и ждал
только перевода в лагерь.
Что было наколото на груди профессора, мы уже знаем. Знаем также, что
профессор сильно удручен, разочарован в лучших своих чувствах, начал
сомневаться в справедливости, но в конечном итоге винит все же себя за
уступчивость притязаниям следователя. Утешает профессора в основном Верт.
Сладкой змеей напевает он ему кощунственные мысли о порочности всей системы
судопроизводства, и даже - самого строя.
Профессор не знает еще, что Верт подыскивает напарника для побега и что
мощное тело Бармалея весьма подходит для устранения физических препятствий,
могущих побегу помешать.
А время идет себе, идет, по Гринвичу и по существу, движется стрелками
кремлевских курантов, партийными съездами, освободитель-ной войной в
Афганистане, идет везде по-разному, но в общем-то - одинаково: неутомимо и
ритмично. И, наконец, этап сформирован, кто-то прыгает от радости, узнав,
что этап идет на
Север, на дальняк - по тюремному, кто-то, наоборот, расстроен, так как
хотел остаться в мягком климате Прибалтики, но все равно возбуждены,
собирают свои тюремные котомки, сделанные из старых рубах, штанов или еще
какого подручного материала, и ждут заветной команды.
Профессор, единственный в камере, не радовался переменам.
Неизвестное со зловещими именами "этап" и "зона" таило новые каверзы. А
в коварстве зэковской жизни профессор убеждался ежедневно: большинство его
естественных с точки зрения гражданина поступков вызывало скверные
последствия. Казалось бы, что тут такого в том, что законопослушный
подследственный вежливо стучит в дверь камеры и сообщает открывшему кормушку
(дверцу в железной двери) надзирателю, что в камере появились клопы,