"Провокационная терапия" - читать интересную книгу автора (Фаррелли Френк, Брандсма Джеффри)

получасовые сеансы), причем во время беседы не скрывать от него своих
мыслей, давать ему высказываться открыто.
Предполагалось, что мы должны точно соответствовать пациентам, то есть
вести себя как пациенты не только с больными, но и между собой. Если бы один
из нас сказал пациенту то, что не понравилось бы другому, нам срочно
следовало бы собраться всем вместе, попросить пациента находиться здесь же,
в одной с нами комнате и обстоятельно обсудить все происходящее.
Едва я огласил суть эксперимента, в комнату вошел один из больных и с
порога спросил: "Уже записывается все это?". У него был необычный,
неподражаемый вид: беззубый рот, торчащие надо лбом рыжие волосы, как будто
через него прошел электрический разряд. Вдобавок глаза у него были косые и
маленькие, как у поросенка, нос картошкой, а говорил он, как Кощей
бессмертный (Красный скелет Клем).
Я вдруг впал в истерический хохот, от смеха у меня заболели бока, и
слезы потекли по щекам. Наш психиатр замер, съежившись от страха, потом
нахмурился и выдавил из себя: "Фрэнк, так нельзя! Что ты делаешь?" Между
приступами смеха мне удалось произнести: "Не могу сдержаться, он необычайно
смешной!"
"Клем" по очереди оглядел нас и констатировал: "Ничего, все в порядке,
всегда так бывает. Иногда хочу заставить людей смеяться, но они смеются,
когда я не хочу этого, а я обижаюсь, схожу с ума и начинаю делать глупости".
Bingo! Очко!" (Наш эксперимент продолжался с сеансами 1 раз в неделю; этот
пациент здорово продвинулся в лечении, и через пару месяцев его выписали).
Я определенно запомнил следующее: абсолютная конгруэнтность, если ее
последовательно доводить до конца, очень полезна в сеансах с больными; над
пациентами можно смеяться без вреда, а часто и с пользой для них; смех не
обязательно "унижает их достоинство". И еще: в таких сеансе я чувствовал
себя свободным, "не скрипел сцеплением", мои мысли и чувства не расходились
с реакциями по отношению к пациенту.
Случай опасного психопата
В 1959 году мне по случаю пришлось работать с больным, который проходил
по уголовному делу и считался опасным. Я тщательно расспросил его семью и
составил для себя картину его общественного поведения. Он узнал, что я
разговаривал с его женой и матерью и должен подготовить медицинское
заключение. Прежде чем увидеться со мной, он посоветовался со своими
психиатром и психологом. Продуманно, хорошо сформулированными фразами,
проникновенно, и с большой долей искренности, в течение 20 минут он
рассказывал мне о том, что в больнице у него было время обо всем подумать,
что в жизни он наделал много ошибок, что необходимо наладить супружеское
согласие в семье, что он надеется все поправить, когда выйдет отсюда. Он
признал, что ему нужно время, чтобы научиться какому-нибудь делу по торговой
части и т.д. Я молча сидел и слушал его разглагольствования, пока он не
спросил: "Ну, мистер Фаррелли, что вы думаете о моем деле?". И в этот
момент, словно на школьной доске, я увидел написанное: "Поскольку я не
собираюсь лечить этого больного, я могу позволить себе быть с ним честным".
Смешавшись на минуту, я спросил, выигрывая время: "Вы действительно хотите
знать, что я думаю по этому поводу?" Пациент кивнул и серьезно заметил: "Да,
сэр, именно поэтому я и спрашиваю". Я вздохнул глубоко и сказал: "Видите ли,
я думаю, что это самое большое надувательство, которое мне когда-либо
всучивали в моей практике". Наклонившись ко мне, он с яростью прошипел: "Мне