"Очерк истории психоанализа" - читать интересную книгу автора (Фрейд Зигмунд)

сможет не понять символики змей, оцепенения, паралича руки и, учитывая
положение у постели больной отца, легко поймет значение каждого симптома.
Его оценка роли сексуальности в душевной жизни этой больной резко разойдется
с мнением врача. Больная поддавалась при лечении в самой сложной степени
внушению со стороны Breuer'a, и ее отношение к нему может нам служить
образцом того, что мы называем "перенесением" (Uebertragung). У меня были
все основания полагать, что Breuer, по устранении всех проявлений болезни,
должен был открыть по новым симптомам у нее сексуальную мотивировку этого
"перенесения", но от него ускользнул общий характер этого неожиданного
явления, так что он, как пораженный "untoward event", на этом месте оборвал
исследование. Я не получил от него по этому вопросу никаких прямых указаний,
но в различное время он дал мне достаточно оснований для изложенных выше
предположений. Когда я впоследствии все решительнее настаивал на значении
сексуальности в этиологии неврозов, он первый проявил ко мне то
неприязненное отношение, которое мне впоследствии стало так хорошо знакомо,
но которое я тогда еще не понимал как мою роковую судьбу.
Факт грубо сексуально окрашенного, нежного или враждебного перенесения,
возникающего при всяком лечении невроза перенесения, хотя и нежелательного и
не вызываемого ни одной из сторон (больным и врачом), казался мне всегда
неопровержимым доказательством происхождения творческих сил невроза из
области сексуальной жизни. Это доказательство еще до сих пор недостаточно
серьезно оценено, так как в этом случае при исследовании не было бы
собственно другого выбора. Для меня оно сохраняет свое решающее значение
одинаково и даже больше, чем соответствующие результаты аналитической
работы.
Утешением за этот дурной прием, который гипотеза сексуальной этиологии
неврозов встретила даже в тесном кругу моих друзей (вокруг меня очень скоро
образовалось пустое пространство), служила мне мысль, что я вступил в борьбу
за новую и оригинальную идею. Однако в один прекрасный день всплыли у меня
воспоминания, которые лишили меня этого удовлетворения, но зато раскрыли
предо мной прекрасную картину процессов нашего познания. Идея,
ответственность за которую легла на меня, никоим образом не является моим
детищем. Она была дана мне тремя лицами, мнение которых должно было
встретить с моей стороны глубочайшее уважение: самим Breuer'ом, Charcot и
гинекологом нашего университета Chrobak'ом, может быть, самым выдающимся из
наших венских врачей. Все эти три человека передали мне мнение, которого,
строго говоря, сами они не разделяли. Двое из них отказались от своих слов,
когда я позднее напоминал им о них, третий, Charcot, вероятно, сделал бы то
же самое, если бы мне было суждено снова встретиться с ним. Во мне же эти,
конгениальные мысли, которые мне запомнились, хотя я их не понимал, дремали
в течение многих лет, пока, наконец, не проявились как мое собственное
оригинальное познание. Когда я, еще молодой госпитальный врач, однажды гулял
с Вгеueг'ом по городу, к нему подошел какой-то человек и пожелал немедленно
поговорить с ним. Я отстал немного, а когда Breuer освободился, он рассказал
мне в своей дружелюбно наставнической манере, что это муж одной пациентки
дал ему о ней сведение. "Женщина эта, - прибавил он, - держит себя на людях
столь вызывающе, что ее направили ко мне для лечения как нервнобольную. Это
всегда тайны алькова, - прибавил он в заключение". Я с удивлением спросил,
что он этим собственно хочет сказать, и он объяснил мне значение слова
("брачное ложе"), так как не мог понять, почему его мысль показалась мне