"Баку - 1501" - читать интересную книгу автора (Джафарзаде Азиза)

16. ВИСЕЛИЦА

Янычары гнали всех, от мала до велика, подгоняя дротиками на площадь. До вечера времени оставалось немного, но, несмотря на это, правитель города хотел исполнить приговор сегодня же? повесить Ибрагима до наступления второго азана. Площадь уже была очищена и выметена. Прямо в центре была сооружена виселица. Одетый во все красное палач стоял под виселицей и намыливал веревку. На одной стороне площади, на возвышении был устроен трон. На троне восседал правитель. Рядом с ним на лавках, обшитых тирмой, сидели ответственный за исполнение приговора верховный священнослужитель и помощники правителя. Здесь же был и базарный смотритель - братоубийца Исрафил, Стоял, готовый выполнить любой приказ.

Правитель взмахнул белым платком, зажатым в руке, и под виселицу подвели окруженного несколькими янычарами заключенного. Ибрагим был в белом одеянии.

Султан не простил его, утвердил смертный приговор. Потому что поэт и в тюрьме не успокаивался, сочинял и громко читал стихи о трагедии тысяч шиитов, зарубленных мечами в Анатолии. В них он заклеймил проклятьем Султана Селима. И вот особый приговор с пышной торжественностью приводился сегодня в исполнение.

Ибрагим казался спокойным. В окружившей площадь толпе многие ахали, сожалея о погубленной молодости и красоте дервиша. Вытирали слезы закутанные в чадры женщины.

Забил барабан. Под его неумолчный стук зачитали приговор, и палач подошел к Ибрагиму. Правитель, вопреки древним обычаям не позволил осужденному произнести последнее слово. Темнело, и азанчи, поднявшись на минареты, готовились пропеть "ла-илаха иллаллах". Надо было спешить с исполнением приговора, чтобы успеть к вечернему намазу. Еще утром, посетив осужденного, духовник доложил правителю, что молодой дервиш отказывается изменить своим убеждениям. Тем самым был перерезан последний путь к спасению: виселица была неизбежна. Все взгляды были устремлены на Ибрагима, а взгляд палача - на правителя. И снова поднялась правая рука с зажатым в ней белым платком. Этого-то и ждал палач: он ведь тоже торопился, опасаясь, и не без оснований, дервишей элеви. Он искоса, боязливо поглядывал на дервишей, затесавшихся в окружившую площадь толпу: не дай бог, нападут, вырвут из его рук осужденного, а самого ведь затопчут ногами, уничтожат. Еще не опустилась подавшая знак рука правителя - а уж палач торопливо накинул намыленную веревку на шею юноше. В Ибрагима полетели камни, их бросали янычары и набожные люди. Когда Ибрагим увидел среди них и своего брата-близнеца Исрафила с камнем в руке, он только глубоко вздохнул: "Странно, иногда события в истории повторяются, почти буквально. Когда Халладж Мансур сказал о себе, что он - бог, и был приведен на виселицу, среди толпы был и его друг, суфий, по имени Шибли. Он стоял с цветами в руке и, оказавшись в безвыходном положении, бросил в Мансура эти цветы. Бедный Мансур горестно застонал, и удивленный палач спросил его: "На камни ты внимания не обращал, отчего же охнул, когда в тебя бросили цветы?" - А Мансур ответил: "Они не знают меня, не понимают, в кого кидают камни. А Шибли знает". И вот она, ирония судьбы: мой брат, Исрафил, с которым вышли из одного чрева, лежали в одной колыбели, сосали одну и ту же грудь..."

Стоявшие в разных концах площади, замешавшиеся в толпе дервиши, увидев, что на шею Ибрагима уже накинута веревка, стали хором повторять: "ху!", "ху!". Со всех сторон раздающиеся звуки "ху!" сотрясали площадь. Все в растерянности смотрели на правителя: ведь "ху" означало "бог", и как заставить умолкнуть, бросить в темницы людей, если они призывают "бога"?!

Правитель поспешно вскочил с места, в третий раз взмахнул своим платком. И палач уже приготовился ловко выбить табурет из-под ног осужденного... Но тут дервиши элеви под предводительством Салима прорвали кольцо толпы. Оказалось что на казнь собралось довольно много сторонников сына Шейха Гейдара. Все еще сотрясая площадь звуками "ху", они в одну минуту обезоружили воинов, окруживших площадь, и бросились в сторону правителя: началась паника. Почувствовав решительность толпы, правитель и его приближенные торопливо вскочили на коней и ускакали с площади. И так же спешно рассыпались кто куда преданные им люди. А те, кого пригнали сюда насильно, радостно приветствовали дервишей и, видя, что виселица пуста жив, значит, узник! - заспешили по своим делам. И в этот момент с минаретов вознеслась в небо молитва, призывающая мусульман к совершению намаза. Стемнело; под виселицей остались лишь двое стражей - Гани и Салим, снявший с шеи Ибрагима намыленную веревку. Палач уже давно сбежал, как только на площади начались беспорядки.

Южная ночь, как всегда, опустилась внезапно. Площадь окутала плотная мгла. И такие же черные, как ночь, тени медленно окружали виселицу. Страж Салим обратился к Гани:

- Слушай, если только тебе жаль оставлять своих детей сиротами, и очень дорога жизнь - беги и ты.

Вокруг них уже кипела рукопашная между черными тенями и еще оставшимися на рыночной площади редкими стражниками. Салим едва успел договорить - три тени, приблизившись к виселице, произнесли:

- Шах!

- Шах! - отозвался поддерживавший Ибрагима Салим.

Подошедшие стали помогать ему. И вскоре дервиши уже покончили со всеми. Гани остолбенело наблюдал за происходящим, не в силах, казалось, ничего понять.

Один из дервишей подтолкнул к виселице вырывавшегося из рук смотрителя Исрафила, ловко сунул в петлю шею, потянул веревку - и брат сменил брата. Ибрагим отрешенно смотрел на своих спасителей. Его, бесчувственного, взвалили на спину Салиму и, помогая ему, все направились к "Гэвил Ери" обычному месту встреч дервишей элеви.

Салим шел, не чувствуя тяжести, стараясь воспоминаниями заглушить в сердце боль и грусть. "Боже, уж не опоздали ли мы? Тогда впору умереть от горя! Но, что бы ни говорили братья-дервиши, верный путь я нашел только в своем сердце, и с тех пор поступаю так, как считаю нужным". Он вспомнил диалог пира, принимавшего его в братство: "О юноша, вступающий в ряды дервишей, есть ли у тебя желание и мужество искать и молиться истине?" - Он ответил: "Есть!", но при этом подумал: "Что толку в одной только молитве? Когда они помогали? Дело нужно делать, мой пир, дело!" - Потом пир сказал: "От подлинно влюбленного требуется особое настроение. Если нет в тебе решительности, нет уверенности, если склонен к обману - не вступай на этот путь! Наш путь - путь лишений, путь познания себя, сможешь ли ты встать на путь истины, доказать делом любовь к людям?" - Кто спросит с меня дело отвечу делом, мой пир!" А разве я е прав? Ведь вот отозвался же я на призыв: "ху!". Я спас для нашего мира поэта, которому нет равных ни в нефесах, ни в мужестве, ни в человечности. Пусть великий творец продлит его дыхание! О боже, не лишай меня надежды! Ведь он и друг мне, Может, у него разорвалось сердце от страха, а может, он потерял сознание от перенесенных страданий? Хоть бы очнулся! Боже, дай ему сил!"

Салим не ощущал тяжести друга, хотя за спиной тело постепенно обмякло, становилось вялым. Он шел быстрее всех и беззвучно молился. Чем глубже окунались они в темноту ночи, тем прохладнее становилось. Легкий ветерок развеивал скопившийся за день зной. Путь их лежал в известные им пещеры. На окраине города они различили в окружающей тьме силуэты людей и коней. Кто-то произнес: - Шах!

В ответ прозвучало: "Шах", и молодые люди с обеих сторон убрали руки с дротиков, кинжалов, ятаганов. Это были друзья, поджидавшие тех, кто пошел выручать друга. Они же должны были обеспечить маленькую группу конями и сопровождать ее, защищая, если понадобится, от регулярных войск султана.

Салим вскочил на коня и хотел было взять бесчувственного друга на руки, но кто-то посоветовал ему посадить потерявшего сознание поэта на седло позади и привязать. Так и поступили, к отяжелевшая голова Ибрагима легла на плечо Салиму. Временами Салиму казалось, что он ощущает слабое дыхание Ибрагима, чувствует на своей шее тепло его лица. Надеясь на то, что друг жив и вот-вот очнется, Салим начал с воодушевлением читать нефес, написанный Ибрагимом, до того, как пришла весть о трагедии сорока тысяч шиитов:

И все же Салим испытывал тревогу. Ему показалось, что дыхание, еле теплившееся на холодных, бесчувственно касающихся его шеи губах Ибрагима, угасло, что бессильно приникшая к его плечу голова стала безжизненной! Ужас охватил молодого человека. Он так пришпорил коня, что тот сразу перешел в галоп от широкой иноходи. И Салима, и привязанного к его спине Ибрагима сильно тряхнуло. И тут Салим услышал стон, слабый стон, еле донесшийся до него вместе с легким, как дуновение ветерка, дыханием Ибрагима.

...Было уже за полночь, когда они, наконец, добрались до места и старый пир Нифталишах встретил их у входа в пещеру. Пир опирался на длинный посох. Всадники спешились. Ибрагима отвязали от Салима и в сопровождении пира внесли в освещенную факелами пещеру. Здесь уже все было готово к их приезду. Опытный старый врач-дервиш еще накануне приготовил из одному ему известных трав различные целительные снадобья. Ибрагима бережно опустили на разостланную прямо на земле мягкую шкуру. В первую очередь врач, расстегнув ворот рубашки, приложил ухо к его груди и взялся за пульс. Все дервиши во главе с пиром Нифталишахом окружив их, в тревоге следили за каждым движением врача, словно ждали приговора: ни один не осмеливался опуститься на землю, передохнуть после утомительной скачки. Все ждали, затаив дыхание: жив Ибрагим или мертв? Есть ли надежда? Может быть, разорвалось сердце, лопнул желчный пузырь? Только бы не был напрасен их труд, их риск! Только бы не УМОЛКЛИ навек эти уста - знамя их сообщества, только бы остался жить их поэт! Или... или сейчас пир Нифталишах обмоет его тело, обернет его в саван, и дервиши, проливая слезы, выроют ему могилу, гневно вонзая в землю каждую кирку и лопату так, как мечтали бы они воткнуть их в сердце врага?!

Старый врач поднял голову. Ни радости, ни печали нельзя было прочесть на его суровом лице. Но и безнадежности не было в этих прозрачных, как холодный родник, глазах, прячущихся под белыми мохнатыми бровями. Обведя всех взглядами, врач остановился на Нифталишахе и сдержанно, как это свойственно пожившим людям, проговорил:

- Ху!... Вся надежда на бога, братья. Очень здоровый организм, он должен выдержать. Вот только обессилел он...

У Салима, у Нифталишаха, да и у всех дервишей, окруживших Ибрагима и врача, будто гора с плеч свалилась. Они уже похоронный обряд совершать собирались, а тут... Все облегченно вздохнули.

Нифталишах задумчиво проговорил:

- Мудрец, я думаю, нет нужды объяснять, кто он и что для нас значит. Вся наша надежда сейчас на бога и на тебя!

- Все, что смогу, сделаю, пир! Вся надежда на бога и на крепость его организма.

По знаку старого врача один из его молодых помощников-дервишей принес приготовленные снадобья. Врач начал лечение. Втирая бальзам в шею, грудь, предплечья Ибрагима, он приговаривал:

- Слава богу, что веревка не затянулась на шее. Сам бог, верно, помог ему. Хотя организм очень крепкий, но слабость и страх сделали свое дело, измучили его...

Сердце Салима наполнилось радостью. "Бог! Если бы обездоленные не помогли мне, подняв священный бунт, если бы я не улучил возможность, вряд ли... бог... А может, бог и дал нам эту возможность, закрыл глаза Гани, до срока наслал сумерки, заставил бежать палачей с площади?" - подумал он и, качнув головой, постарался отогнать эти мысли. Как бы то ни было, Салим был просто счастлив, что труд его не пропал даром, что он сумел сделать все, чтобы спасти друга.

В это время старый врач начал вливать в полуоткрытые губы Ибрагима какую-то жидкость, которую принес ему молодой дервиш. Когда это лекарство, смочив запавший язык Ибрагима, потекло ему в горло, юноша как будто стал отходить, сероватое лицо приняло более живой оттенок. Врач раздвинул губы молодого человека, почувствовал тепло его смягчившегося языка, его участившегося дыхания.

- Не будем терять надежды, - сказал он. - Дорогие мои! Вы возвращайтесь к своим делам, здесь пусть останется только мой помощник. Ночь на сносях, посмотрим, что она к утру принесет миру. Во всяком случае, непосредственная опасность исчезает.

Говоря все это, врач ловко брал с мягкой шкуры то руку, то ногу Ибрагима, перекладывал их себе на колени и растирал, разминал... Все разошлись, каждый занялся своим делом. Салим вышел из пещеры. Вдали, там, где должно через несколько часов взойти солнце, уже слегка развиднелась мгла. Звезды нехотя перемигивались, постепенно блекли на небосклоне. Он стоял и смотрел, погруженный в свои мысли. Вот явственно начала свет-теть одна сторона неба. Скоро из-за гор протянутся первые лучи солнца, заискрятся животворные золотые нити, они прогонят непроглядный мрак ночи к закату.

Салим всей грудью вдохнул чистый, прохладный утренний воздух. Он отошел довольно далеко от скрытого от чужих взоров входа в пещеру, занял свой пост за скалой. "Ну ничего, тезка! бы - Султан Селим, а я - оборванец Салим! Но кровь моих родителей, кровь девушек, не успевших стать невестами, матерей, не увидевших свадьбы своих сыновей, белобородых старцев, чьи тела не отнесены в могилы на плечах внуков - нет, эта кровь неотмщенной не останется. Эту кровь отберу у тебя я - Салим! Клянусь этим утром, я, Салим, найду бога, я стану на земле его карающей рукой, его карающим мечом, слышишь, Султан Селим!" Утром Ибрагим уже пришел в себя. Молодой здоровый организм с помощью приготовленных врачом-дервишем отваров за ночь восстановил силы. Салим и его друзья от избытка счастья готовы были целовать руки врачу.

Через несколько дней Ибрагим уже мог свободно гулять, мог принимать участие в собраниях дервишей. В конце недели окрепшего Ибрагима тайно пригласил к себе его пир Нифталишах.

- Дитя мое! Я не обращаюсь к тебе, как к "эрену"[27], ибо, хотя ты уже эрен, но для меня еще и дитя! Ты так дорог моему сердцу, что я чувствую себя не только твоим духовным отцом - я люблю тебя, как родной, кровный отец. Мое доверие к тебе безгранично, вот почему я хочу поручить тебе важное дело. Ты отправишься в Тебриз к шаху. Задул сильный и опасный ветер - как видно, кровь стоит на пороге обеих несчастных соседних стран. Сынок, любимое дитя мое! Султан Селим, чтобы разбить войско сына Шейха Гейдара, получил очень страшное оружие от англичан и французов. Сообщение, которое доставил нам наш человек из его дворца, передать нашей святыне - мы доверяем тебе и только тебе.

И с этими словами пир Нифталишах положил на плечо Ибрагима руку... После двухдневного молчания среди эренов пир Ибрагим примкнул к каравану...