"Кошки в доме" - читать интересную книгу автора (Дорин Тови)

расходилась публика с последнего сеанса, и билась лапками о стекло в
жалостном беспомощном отчаянии, какое сделало бы честь и Лилиан Гиш, звезде
немого кино, в кадрах, когда ее терзает жестокий отец. Но превзошла она
себя, когда мы остановились на красный свет в деловом центре города. Вопли
многих сиамских кошек роковым образом схожи с плачем младенца, но в тот
вечер Саджи побила рекорды всех сиамских котят и человеческих младенцев. Она
рыдала, она стонала, она завывала, так что прохожие на тротуаре начали
заглядывать и пашу машину, сурово хмурясь - ведь внутри, по-видимому,
одновременно били, морили голодом и подвергали изощренным пыткам бедную
сиротку. Естественно, что Саджи к этому моменту исчезла под сиденьем
Чарльза, откуда и продолжала чревовещать. Вот-вот разъяренная толпа прохожих
линчевала бы нас, но тут зажегся зеленый свет, и Чарльз, в дни своей золотой
юности участвовавший в автомобильных гонках, рванулся с места как ужаленный,
чем и спас нас в последнюю секунду.
Польше мы Саджи никогда к бабушке не возили - у Чарльза не выдержали бы
нервы. В следующий раз, отправляясь отдыхать, мы поручили ее заботам семьи в
соседней деревне - они влюбились в нее, когда однажды, проходя мимо нашего
сада, увидели, как она невинно там играет, и прямо-таки умоляли нас в
случае, если нам по надобится уехать, оставить ее погостить у Джеймса, их
собственного сиамского кота.
Мы поспешно согласились. В последнюю минуту нас зазрила совесть, и мы
позвонили им, объясняя, что надо быть обитателем приюта для умалишенных,
чтобы согласиться взять к себе в дом нашу кошечку, а потому мы освобождаем
их от легкомысленного обещания. Но наши новые друзья и слышать об этом не
хотели. Джеймс, сказали они, до трехлетнего возраста был до того лихим
котом, что его пришлось прооперировать, поскольку жить с ним под одной
крышей стало невозможно. И вот в последние месяцы он преобразился в такого
святошу и ханжу, что, по их мнению, общество Саджи могло принесли ему
большую пользу.
И принесло. За эти две недели единственные минуты покоя выпадали Смитам
по вечерам, пока Саджи и Джеймс совещались в недрах граммофонной тумбочки,
внутренности которой были отправлены в починку. Когда крышку приподнимали, в
отверстии возникали две головы - одна темная, аристократическая, с римским
носом, другая маленькая, голубая, со слегка косящими глазами, - нахала
прожигали возмущенным взглядом, и головы вновь исчезали в недрах тумбочки.
Там они, вероятно, планировали бесчинства на следующий день, который
начинался в пять утра с головокружительного стипльчеза (явно по инициативе
Саджи - обычно Джеймс восставал от сна только после полудня) и продолжался с
нарастающим крещендо до ужина, к которому они являлись чинные, элегантные, с
волосами, метафорически выражаясь, расчесанными на прямой пробор, вкушали
пищу с царственным достоинством и вновь пропадали в тумбочке.
А в промежутке они устраивали редкостный бедлам. Мы забыли предупредить
Смитов о пристрастии Саджи к воде, и она успела трижды нырнуть в рыбный
садок в сопровождении послушного Джеймса, прежде чем люди сообразили, что
это не случайные оплошности, и не накрыли садок проволочной сеткой. И
потребовались усилия всей семьи плюс почтальона, чтобы спасти Джеймса,
которого Саджи заманила на верхушку пятидесятифутовой ели, а затем на манер
Далилы бросила его там висеть, парализованного ужасом, а сама беззаботно
соскользнула вниз и принялась насмехаться над ним с лужайки.
Впрочем, когда Джеймс благополучно очутился на земле, он сразу же