"Мистер Кэвендиш, я полагаю.." - читать интересную книгу автора (Куинн Джулия)

Глава шестая

Вечером того же деня Томас сидел в своем кабинете, размышляя над довольно соблазнительными формами своей fiancée сзади, хотя и делал вид, что просматривает некоторые контракты, составленные его секретарем. Это было настолько приятное времяпрепровождение, что он, возможно, продолжил бы его и после ужина, если бы не ужасная суматоха, поднявшаяся в холле.

— Разве вы не хотите узнать мое имя? — спросил незнакомый мужской голос.

Томас замер, держа ручку и не делая попыток подняться. На самом деле его не сильно занимало происходящее, и когда в течение некоторого времени он больше ничего не услышал, то вернулся к своим бумагам. Но стоило ему опустить ручку в чернила, как воздух cотряс голос его бабушки, так только она умела делать:

— Оставьте в покое мою компаньонку!

Вот на этот возглас Томас отреагировал. Если нанесение возможного вреда его бабушке он легко мог проигнорировать, то Грейс — нет. Он встал, вышел в коридор и быстрым взглядом окинул происходящее. Бог ты мой! Что это случилось с его бабушкой? Она опиралась на дверь гостиной в нескольких шагах от Грейс, которая выглядела такой несчастной и подавленной, какой Томас никогда ее раньше не видел. Рядом с Грейс стоял мужчина, которого Томас также никогда не видел прежде.

Складывалось впечатление, что его бабушка, связала ему за спиной руки.

Томас застонал. Старая летучая мышь представляла немалую опасность.

Он двинулся вперед, намереваясь освободить мужчину, извиниться и откупиться, но когда приблизился к тройке, то услышал, как чертов наглец шепчет Грейс: «Я могу поцеловать вас в губы».

— Что за черт? — возмутился Томас и подошел еще ближе. — Грейс, этот человек вам надоедает?

Она быстро покачала головой, но на ее лице отразилось еще что–то. Что–то очень близкое к панике.

— Нет, нет, — сказала она. — Он не надоедает. Но…

Томас повернулся к незнакомцу. Ему не понравилось выражение глаз Грейс.

— Вы кто?

— Кто вы? — в ответ спросил тот с довольно непочтительной ухмылкой.

— Я — Уиндхем, — бросил Томас, приготовившись положить конец этому театру абсурда. — И вы находитесь в моем доме.

Выражение лица мужчины изменилось, или, скорее, дрогнуло, но лишь на мгновение, а затем снова стало дерзким. Он был высок, почти также высок как и Томас, и приблизительно того же возраста. Томас немедленно невзлюбил его.

— Ах, — воскликнул незнакомец, внезапно само очарование. — Что ж, в таком случае, я Джек Одли. Бывший солдат армии Его Величества, а в последнее время солдат удачи с большой дороги.

Томас открыл было рот, чтобы высказать все, что он думает об этом ответе, но бабушка обогнала его на повороте.

— Кто эти Одли? — потребовала она, сердито вышагивая в его сторону. — Вы не Одли. Это написано на вашем лице, на вашем носу и подбородке, проклятье, да в каждой черточке ваших глаз, у которых неправильный цвет.

Томас повернулся к ней в полном замешательстве. Сколько можно нести всякую чушь?

— Неправильный цвет? — переспросил мужчина. — В самом деле? — Он повернулся к Грейс одновременно с невинным и дерзким выражением лица. — Леди всегда говорили мне, что они зеленые. Меня обманывали?

— Вы — Кэвендиш — ревела вдова. — Вы — Кэвендиш, и я желаю знать, почему мне не сообщили о вашем существовании.

Кэвендиш? Томас уставился на незнакомца, затем на бабушку, потом снова на незнакомца.

— Какого дьявола здесь происходит?

Ни у кого не было ответа, и он повернулся к единственному человеку, который, как он считал, заслуживал доверия.

— Грейс?

Она не подняла на него глаз.

— Ваша милость, — сказала она с тихим отчаянием, — можно переговорить с вами наедине?

— И испортить нам всем такой спектакль? — возразил мистер Одли, изобразив лицемерную вспышку гнева. — После всего, через что я…

Томас посмотрел на свою бабушку.

— Он ваш кузен, — внезапно заявила та.

Возникла пауза. Возможно он ее неправильно расслышал. Он обернулся к Грейс, но она добавила:

— Он разбойник.

Пока Томас пытался все это переварить, этот дерзкий нахал повернулся так, чтобы все они могли видеть его связанные руки, и сказал:

— Я здесь не по своей воле, уверяю вас.

— Ваша бабушка думает, что узнала его вчера вечером, — сказала Грейс.

— Я уверена, что я его узнала, — возразила вдова. Она махнула рукой в сторону разбойника. — Только посмотрите на него.

Разбойник взглянул на Томаса и сказал, словно был сбит с толку также, как и все остальные:

— На мне была маска.

Томас поднес левую руку ко лбу и стал тереть большим и средним пальцем виски, пытаясь избавиться от начавшейся головной боли. Боже милостивый. И тут он вспомнил — портрет.

Проклятье. Так вот для чего он был нужен. В половине третьего утра Грейс пыталась снять портрет его мертвого дяди со стены и…

— Сесил! — завопил он.

Лакей появился с завидной скоростью.

— Портрет, — приказал Томас. — Моего дяди.

Кадык лакея дернулся в смятении.

— Тот, который мы только что подняли к…

— Да. В гостиную. — И когда Сесил не бросился выполнять приказ с достаточной быстротой, Томас практически рявкнул: — Живо!

Он почувствовал, как кто–то тронул его за руку.

— Томас, — спокойно сказала Грейс, очевидно пытаясь успокоить его нервы, — пожалуйста, позвольте мне объяснить.

— Вы знали об этом? — потребовал он, стряхивая ее руку.

— Да, — сказала она, — но…

Он не мог в это поверить. Грейс. Единственный человек, честности которого он доверял.

— Прошлой ночью, — уточнил он и ясно понял то, что чертовски хорошо оценил прошлой ночью. В его жизни очень недоставало мгновений чистой, настоящей дружбы. Минуты на лестнице, довольно странные, были одними из них. И это, подумал он, должно объяснить то пронзительное чувство, которое он испытал, взглянув в ее виноватое лицо: — Вы знали об этом вчера вечером?

— Знала, но Томас…

— Достаточно, — прервал он. — В гостиную. Вы все.

Грейс снова попыталась завладеть его вниманием, но он ее проигнорировал. Мистер Одли, чертов кузен, сложил губы так, словно в любой момент мог начать насвистывать веселую мелодию. А его бабушка … один дьявол знал, о чем она думала. Она выглядела как человек, страдающий плохим пищеварением, но с другой стороны, она всегда так выглядела. Но при этом она наблюдала за Одли с такой жадностью, что положительно пугало. Одли, который со своей стороны, казалось, не замечал ее маниакального разглядывания, был слишком занят, глазея на Грейс, выглядевшую совершенно несчастной, вполне заслуженно.

Томас зло выругался и захлопнул дверь гостиной, как только все покинули холл. Одли кивнул на свои руки и повернул голову в его сторону.

— Как вы думаете, не могли бы вы?..

— Только ради любви к Христу, — пробормотал Томас, беря с соседнего письменного стола ножик для вскрытия корреспонденции. Схватив Одли за руку, он одним сердитым сильным ударом разрубил веревки.

— Томас, — позвала Грейс, становясь перед ним. Ее взгляд был настойчив. — Я действительно считаю, что вы должны позволить мне переговорить с вами до того…

— До того, как что? — сорвался он. — До того, как мне сообщат о некоем давно утерянном кузене, которого возможно разыскивает Корона?

— Думаю, не Корона, — тихо возразил Одли, — но несколько судей, наверняка. А также священник, а может и пара. — Он повернулся к вдове. — Грабеж на дорогах не считается самым безопасным из всех возможных занятий.

— Томас. — Грейс нервно оглянулась на вдову, которая смотрела на нее с негодованием. — Ваша милость, — исправилась она, — есть кое–что, о чем вы должны знать.

— Действительно, — огрызнулся он. — Например, личности моих истинных друзей и наперсниц.

Грейс вздрогнула, будто сраженная его словами, но Томас отмел в сторону мгновенную острую боль вины, ударившую его в грудь. Она могла бы предупредить его обо всем этом предыдущей ночью, времени было достаточно. Не было никаких причин, чтобы он оказался полностью неподготовленным к данной ситуации.

— Я вам советую, — произнес Одли, его голос был тих, но тверд, — говорить с мисс Эверсли с большим уважением.

Томас замер. Какого черта, что этот человек возомнил о себе?

— Прошу прощения.

Одли чуть наклонил голову в сторону, и, казалось, облизывал внутреннюю часть зубов, словно смакуя готовые сорваться слова:

— Не привыкли к тому, чтобы уважать человека, с которым разговариваете, не так ли?

Что–то инородное, казалось, вторглось в тело Томаса, бешенное и зловещее, с грубыми краями и горячими зубами, и прежде чем он осознал то, что он делает, он прыгнул вперед к горлу Одли. Они упали, покатились по ковру и уперлись в стол. С большим удовлетворением Томас подмял под себя своего любимого нового кузена, одной рукой держа его за горло, а другую сжав в кулак, представляющий из себя смертельное оружие.

— Остановитесь! — пронзительно закричала Грейс, но Томас даже не почувствовал, когда она схватила его за руку. Кажется, она упала, когда он поднял свой кулак и опустил его на челюсть Одли. Но тот был грозным соперником. Он провел годы, узучая, как драться и драться грязно, как позже понял Томас. Виртуозно вывернув свое тело из–под Томаса, Одли врезал ему головой в подбородок, оглушив тем самым на некоторое время, что позволило ему полностью изменить соотношение сил.

— Не смейте… вы… когда–либо… бить… меня… снова! — с большим трудом выдавил из себя Одли, опустив свой собственный кулак на скулу соперника, как заключительный знак препинания.

Томас, освободив локоть, ткнул его в живот Одли, за что был вознагражден низким стоном.

— Остановитесь! Вы оба! — Грейс удалось втиснуться между ними, вероятно, только это могло бы прекратить борьбу. Если бы не мгновенная реакция Томаса, то его кулак непременно врезался бы в ее лицо.

— Вам должно быть стыдно, — сказала она, и Томас с ней согласился, хотя дышал он все еще с большим трудом, что не позволяло ему говорить. И тут он понял, что разговаривала–то она с ним, что раздражало. Ему захотелось ответить ей тем же — смутить ее также, как она смутила его.

— Вы могли бы слезть с моего, э–э… — Он посмотрел вниз на середину своего тела, на котором она сидела в данный момент.

— О! — с визгом подпрыгнула Грейс. Одновременно она не отпускала руку Одли, дергая за нее, пытаясь тем самым разделить двух мужчин. И Одли со своей стороны, казалось, не прочь был последовать за нею.

— Поухаживаете за моими ранами? — спросил он, глядя на нее с жалобным выражением щенка, с которым плохо обращаются.

— У вас нет никаких ран, — отрезала она, затем посмотрела на Томаса, который тоже поднялся на ноги, — и у вас тоже.

Томас потрогал челюсть, считая, что их лица еще докажут ее несправедливость с наступлением ночи.

И тут его бабушка — о, теперь она вдруг стала поборником доброты и вежливости, — любезно решила, что пришло время присоединиться к беседе и преподать некоторые уроки. Неудивительно, что первым из них стал ощутимый толчок в плечо Томаса.

— Сейчас же принесите извинения! — потребовала она. — Он гость в нашем доме.

— В моем доме.

Ее лицо напряглось. Это было одно из средств, держать ее в рамках. Она находилась здесь, и все это знали, только благодаря его соизволению и на его усмотрение.

— Он ваш двоюродный брат, — сказала она. — Можно было бы ожидать, учитывая нехватку близких родственников в нашей семье, что вы будете рады его появлению.

Возможно, он и был бы рад, подумал Томас, осторожно изучая Одли. Но ему не нравился его вид, его дерзкая улыбка. Он знал этот тип мужчин. Этот Одли не имеет представления ни об обязанностях, ни об ответственности, и при этом у него хватает наглости паясничать здесь и критиковать его?

И, кроме того, кто, дьявол его забери, сказал, что Одли действительно является его кузеном? Томас сжал пальцы в кулак, затем резко распрямил, пытаясь себя успокоить.

— Было бы кому радоваться, — сказал он срывающимся от ярости голосом. — Сделайте одолжение, объясните, как этот человек появился в моей гостиной?

Первой реакцией была тишина, все ждали, кто же начнет первым. Тогда Одли пожал плечами и, кивнув головой на вдову, сказал:

— Она меня похитила.

Томас медленно повернулся к бабушке.

— Вы его похитили, — повторил он эхом, не потому что в это было трудно поверить, а скорее наоборот.

— Конечно, — сказала она резко. — И я сделала бы это снова.

Томас обратился к Грейс.

— Это правда, — подтвердила она и затем, черт знает что, она повернулась к Одли и произнесла: — Я сожалею.

— Принято, конечно, — ответил он с таким очарованием и изяществом, что хоть сейчас в бальный зал.

Отвращение Томаса, должно быть, отразилось на его лице, поскольку, посмотрев на него, Грейс добавила:

— Она похитила его!

В ответ Томас всего лишь закатил глаза. Он не желал это обсуждать.

— И заставила меня принять участие, — прошептала Грейс.

— Я узнала его вчера вечером, — объявила вдова.

— В темноте? — с сомнением спросил Томас.

— Несмотря на его маску, — ответила она с гордостью. — Он — точная копия своего отца. Его голос, его смех, каждая его черточка.

Наконец, все обретало смысл. Портрет, ее поведение прошлой ночью. Томас вздохнул и закрыл глаза, пытаясь отнестись к ней снисходительно.

— Бабушка, — начал он, что должно было означать протянутую оливковую ветвь примирения, поскольку обычно он называл ее «вы», — я понимаю, что вы все еще оплакиваете своего сына…

— Вашего дядю, — прервала она его.

— Моего дядю, — исправился он, хотя ему было трудно о нем так думать, ведь они никогда не встречались. — Но прошло тридцать лет со дня его смерти.

— Двадцать девять, — резко поправила она.

Томас посмотрел на Грейс, хотя и не знал зачем. За поддержкой? Симпатией? Ее губы сложились в сочувствующую линию, но она промолчала.

Он вернулся к своей бабушке.

— Прошло так много времени, — сказал он. — Воспоминания стираются.

— Не мои, — сказала она надменно, — и конечно же не те, которые касаются Джона. Вашего отца я была бы более чем рада выбросить из головы полностью…

— В этом мы сходимся, — резко прервал ее Томас, потому что еще большим фарсом, чем то, что происходило сейчас, могло бы стать присутствие при этом его отца, если такое возможно себе представить.

— Сесил! — проревел он снова, изгибая свои пальцы в борьбе с желанием задушить кого–нибудь. Где, черт возьми, портрет? Лакей был послан давным–давно. Что может быть проще. Ясно, что у его бабушки не было времени повесить проклятую картину на стену ее спальни.

— Ваша милость! — прозвучало из холла. И вот второй раз за день в дверях гостиной появилась картина, при этом она качнулась вперед, пока два лакея пытались удержать ее в вертикальном положении, огибая угол дверного проема.

— Поставьте ее где–нибудь, — приказал Томас.

Слуги нашли свободное место и поставили картину на пол, осторожно прислонив к стене. Второй раз за день Томас смотрел на длинное мертвое лицо своего дяди Джона.

Но в этот раз совсем по–другому. Сколько раз он проходил мимо портрета и никогда не задерживался, чтобы рассмотреть его? И зачем бы это ему понадоболось? Он никогда не знал этого человека, и у него не было причин искать в нем знакомые черты.

Но сейчас…

Грейс первой нашла слова, чтобы выразить то, что увидели все:

— О, Боже!

Томас в шоке посмотрел на мистера Одли. Было похоже на то, как будто он сошел с картины.

— Вижу, что теперь нет никого, кто бы со мной не согласился, — самодовольно заявила его бабушка.

— Кто вы? — прошептал Томас, уставившись на мужчину, который мог быть только его двоюродным братом.

— Меня зовут, — он запнулся, неспособный оторвать глаз от портрета. — Данное мне имя… Мое полное имя Джон Августус Кэвендиш–Одли.

— Кем были ваши родители? — прошептал Томас. Не дождавшись ответа, Томас потребовал снова: — Кем был ваш отец? — при этом голос его стал на удивление пронзительным.

Одли оторвал глаза от портрета и осмотрелся.

— Проклятье, кем, по–вашему, он был?

Томас почувствовал, как рушится его мир. Все, что только что произошло, каждое мгновение, каждый его вздох заставляли его думать, что фактически он знает, кем тот был, но мысли его разбегались, ускользали, в голове образовалась пустота.

— Ваши родители, — наконец произнес он, и его голос вибрировал как на ветру. — Они были женаты?

— Какая вам разница? — прорычал Одли.

— Пожалуйста, — умоляла Грейс, снова и снова кидаясь то к одному, то к другому. — Он не знает. — Она посмотрела на Томаса, и он понял то, что она пыталась ему сказать. Одли не знал. Он понятия не имел, что за собой влечет тот факт, был ли он рожден законным ребенком.

Грейс умоляюще смотрела на Томаса, уговаривая сообщить Одли правду. Им не следует держать это в секрете, какими бы ни были последствия. Потому она сказала:

— Кто–то должен объяснить мистеру Одли…

— Кэвендишу! — поправила вдова.

— Мистеру Кэвендишу–Одли, — дипломатически выкрутилась Грейс. — Кто–то должен сказать ему, что… что… — Она в отчаянии смотрела то на одного, то на другого, наконец остановив пристальный взгляд на ошеломленном лице Одли. — Ваш отец — человек на портрете, который предположительно является вашим отцом — он был… старшим братом отца его милости.

Никто ничего не сказал.

Грейс откашлялась.

— Поэтому, если… если ваши родители действительно поженились, как и положено по закону…

— Так и есть, — отрезал Одли.

— Да, конечно. Я имею в виду не это, конечно, но…

— Она хочет сказать, — резко вмешался Томас, потому что, ей–Богу, больше он не мог выдержать ни минуты, — что если вы действительно законный наследник Джона Кэвендиша, тогда вы — герцог Уиндхем.

И он стал ждать. Он не знал точно чего. Он высказал свое мнение. Кто–то еще мог вмешаться и высказать свое проклятое мнение.

— Нет, — наконец произнес Одли, садясь на ближайший стул. — Нет.

— Вы останетесь здесь, — объявила вдова, — пока, к моему удовлетворению, этот вопрос не будет улажен.

— Нет, — повторил Одли значительно увереннее. — Я не останусь.

— О, да, вы останетесь, — ответила она. — Если вы этого не сделаете, то я передам вас властям как вора, каковым вы и являетесь.

— Вы этого не сделаете, — заявила Грейс. Она повернулась к мужчине, о котором шла речь. — Она никогда этого не сделает. Никогда, пока она полагает, что вы — ее внук.

— Замолчите! — рявкнула вдова. — Я не знаю, о чем вы думаете, говоря это, мисс Эверсли, но вы не член семьи, и вам нет места в этой комнате.

Томас вышел вперед, чтобы заступиться за Грейс, но прежде, чем он смог произнести хотя бы слово, встал Одли, выпрямив спину как на плацу, взгляд его стал тяжелым.

И впервые Томас подумал, что он не лгал о своей военной службе. Он был офицером до кончиков ногтей, когда произнес в приказном порядке:

— Никогда больше не говорите ей ничего подобного.

Вдова отскочила, опешив от его тона, а еще больше от того, что говорилось о ком–то, кого она считала намного ниже себя.

— Я — ваша бабушка, — отрезала она.

Одли не спускал глаз с ее лица.

— Это еще требует доказательств.

— Что? — вспыхнул Томас прежде, чем смог сдержать свою реакцию.

Одли бросил на него холодный оценивающий взгляд.

— Теперь вы пытаетесь мне сказать, — в голосе Томаса звучало недоверие, — что вы не считаете, что вы — сын Джона Кэвендиша?

Второй мужчина пожал плечами, внезапно вновь становясь больше похож на того жулика, которого он играл ранее.

— Откровенно говоря, я не уверен, что желаю получить вход в этот ваш очаровательный небольшой клуб.

— У вас нет выбора, — сказала вдова.

Одли взглянул на нее искоса.

— Такая любящая. Такая заботливая. Просто бабушка на все времена.

У Грейс вырвался еле сдерживаемый смешок, к которому и Томас не прочь был бы присоединиться, но при любых других обстоятельствах. Нет, он просто громко рассмеялся бы, серьезно. Но только не теперь. Не тогда, когда рядом с ним в его унылой гостиной стоял потенциальный узурпатор.

— Ваша милость, — нерешительно начала Грейс, но прямо сейчас он никого не хотел слышать. Он ничего не хотел выслушивать — ничьих мнений, ничьих предложений, ничего.

Господи, они все смотрели на него, ожидая, чтобы он принял решение, словно он был за все в ответе. О, теперь это становилось забавным. Он даже не знал, черт возьми, кем он теперь был. Возможно, никем. Вообще. И уж точно не главой семьи.

— Уиндхем… — начала его бабушка.

— Замолчите, — рыкнул он, сжав зубы и пытаясь не показать свою слабость. Что, черт возьми, ему теперь делать? Он повернулся к Одли — Джеку, он решил, что должен начать думать о нем по имени, пока не начал думать о нем, как о Кэвендише, или, Боже помоги ему, как об Уиндхеме.

— Вы должны остаться, — сказал он, ненавидя звук своего голоса, выдававшего усталость. — Нам нужно… — О господи, он едва мог поверить, что говорит это. — Мы должны во всем разобраться.

Одли ответил не сразу, а когда ответил, казался измученным в той же степени, что и Томас.

— Кто–нибудь может объяснить, пожалуйста… — он сделал паузу, сжав пальцами виски. Томас отлично понял этот жест. Его собственная голова раскалывалась на мелкие кусочки.

— Кто–нибудь может объяснить генеалогическое древо? — наконец спросил Одли.

— У меня было три сына, — решительно начала вдова. — Чарльз был самым старшим, Джон — средним, а Реджинальд — последним. Ваш отец уехал в Ирландию только после того, как Реджинальд женился — на ее лице отразилось отвращение, и Томас почти закатил глаза, когда она кивнула в его направлении — на его матери.

— Она была простой горожанкой, — продолжил Томас, потому что, черт возьми, это не было тайной. — Ее отец владел фабриками. Просто кучей фабрик. — Ха, какая ирония. — Теперь они принадлежат нам.

Вдова не прерывала его, вместо этого она наблюдала за Одли.

— Нам сообщили о смерти вашего отца в июле 1790 года. Спустя год мой муж и старший сын умерли от лихорадки. Я не болела. Мой младший сын больше не жил в Белгрейве, таким образом, он тоже избежал болезни. Чарльз не был женат, и мы полагали, что Джон умер, не оставив потомства. Поэтому Реджинальд стал герцогом. — После небольшой паузы вдова пробормотала: — Этого никто не ожидал.

И тут все повернулись и посмотрели на Томаса. Изумительно. Он промолчал, отказываясь даже намекнуть на то, что она заслуживает ответа.

— Я останусь, — наконец высказал свое решение Одли. И хотя казалось, что он смирился с неизбежностью, поскольку ему не оставили выбора, Томас не такой уж глупец. Бог ты мой, этот человек был вором. Вор, которому предоставили шанс юридически захватить один из самых высоких титулов на земле. Не говоря уже о состоянии, которое к нему прилагалось.

И состояние это было невероятных размеров. Иногда даже для него.

— Вы приняли самое разумное решение, — сказала вдова, хлопнув в ладоши. — Что ж, теперь мы…

— Но сначала, — вмешался Одли, — я должен вернуться в гостиницу и собрать свои вещи, — Он окинул взглядом гостиную, словно насмехаясь над всем этим богатством, — хотя их не так уж много.

— Вздор, — оживилась вдова. — Ваши вещи будут заменены. — Она свысока осмотрела его дорожный костюм. — К тому же, на изделия гораздо лучшего качества.

— Я не спрашивал вашего разрешения, — холодно ответил Одли.

— Но…

— Кроме того, — прервал он ее, — я должен дать объяснение своим партнерам.

Томас задумался. Он не мог позволить, чтобы слухи об Одли начали распространяться по графству. В противном случае в течение недели об этом узнает вся Великобритания. И не имеет значения, обоснованны ли они. Никто об этом и думать не будет. Главное, появится новая тема для сплетен.

В любом случае он не сможет оставаться герцогом.

Разве ты не слышал, что есть другой претендент, которого поддерживает его собственная бабушка?

Проклятье, будет чудовищный скандал.

— Ничего похожего на правду, — сухо добавил Одли, глядя в его направлении. Томасу стало неудобно. Ему не понравилось, что его мысли были так легко прочитаны. Тем более этим человеком.

— Не исчезайте, — вставила вдова. — Уверяю вас, вы об этом пожалеете.

— Не беспокойтесь, — заметил Томас, высказывая то, что все они и так должны были знать. — Кто же исчезнет, когда ему обещано герцогство?

Похоже, Одли это высказывание забавным не показалось. Томаса это не сильно волновало.

— Я поеду с вами, — сказал ему Томас. Он должен принять меры по отношению к этому человеку. Ему необходимо увидеть, как он поведет себя, как он будет держаться в отсутствии женской аудитории, которую можно обольстить.

Одли одарил его насмешливой улыбкой, и его бровь взлетела точно так же, Бог ты мой, это было пугающе, как у вдовы.

— Мне стоит побеспокоиться о своей безопасности? — спросил он вкрадчиво.

Томас заставил себя не отвечать. Едва ли этот день нуждался еще в одной драке. Но оскорбление было нанесено нешуточное.

Всю свою жизнь он посвятил Уиндхэму. Титулу, наследству, землям. Никогда не имело значения то, что он — Томас Кэвендиш, джентльмен, рожденный в английском графстве Линкольншир, который любит музыку, но ненавидит оперу, который предпочитает ездить верхом, а не в экипаже, даже если погода дождлива, который любит землянику, особенно с топлеными сливками, который был первым в Кембридже и может наизусть прочесть большинство сонетов Шекспира, но никогда этого не делает, поскольку предпочитает рождать каждое слово своим собственным умом. Никогда ни для кого не имело значения, что ему нравится физический труд, или что он терпеть не может неумех. И никого никогда не волновало, что он не любит портвейн, или что его теперешняя привычка к нюхательному табаку в лучшем случае глупа.

Нет, каждый раз, когда требовалось принимать решение, любое решение, ничто из этого значения не имело. Он был Уиндхем. Все очень просто.

И в то же время это все усложняло. Поскольку его преданность своему имени и своему наследству была совершенно неумеренной. Он сделает то, что считает правильным, надлежащим. Он делал так всегда. Но это же смешно, в самом деле, в этом есть некая чудовищная ирония, если приглядеться. Он все сделает правильно только потому, что он герцог Уиндхем. И это правильное решение вполне может означать, что ему придется передать свое собственное имя незнакомцу.

А что если бы он не был герцогом… это сделало бы его свободным? Мог бы он тогда делать все, что пожелает, например, грабить экипажи, лишать девственности и тому подобное, что делают мужчины, не видящие никаких препятствий, не задумывающиеся о последствиях?

И после всего, что он сделал, кто–то посмел предположить, что он опустится до того, что поставит свою личную выгоду выше обязанностей, связанных с его фамильным именем…

Это пробрало его до мозга костей. Это жгло его изнутри.

И тут Одли повернулся к Грейс с раздражающе вкрадчивой улыбкой и сказал:

— Я — угроза его личности. Конечно, любой разумный человек подверг бы сомнению свою безопасность.

И в ответ на это все, что мог сделать Томас, это держать свои руки, хотя бы и сжатые в кулаки, подальше от этого наглеца.

— Нет, вы неправы, — возразила Грейс. Тот пыл, с которым она это произнесла, странным образом подействовал на Томаса успокаивающе. — Вы его недооцениваете. Герцог… — На мгновение она остановилась, запнувшись на слове, но, распрямив плечи, продолжила: — Он самый благородный человек из тех, кого я когда–либо встречала. Вам никогда не придет на ум, что вы можете получить какой–либо ущерб в его компании.

— Я вам гарантирую, — вежливо произнес Томас, одарив своего нового кузена прохладным взглядом, — какие бы побуждения мною не овладевали, я не стану действовать в соответствии с ними.

Услышав его слова, Грейс развернулась к нему.

— То, что вы сказали — ужасно, — и затем, совсем тихо, так, чтобы только он мог услышать: — И это после того, как я вас защищала.

— Зато честно, — слегка поклонившись, признал Одли.

Двое мужчин посмотрели друг другу в глаза, и между ними было заключено негласное перемирие. Они отправятся в гостиницу вместе. Они не будут задавать вопросы, они не будут высказывать свои мнения… Черт, они даже не будут разговаривать без крайней необходимости.

Томаса это вполне устраивало.