"Сказка о Георгии Храбром и о волке" - читать интересную книгу автора (Даль Владимир)

приятелем нашим, который сидел подгорюнившись, как богатырь недотыка, поджав
хвост и повесив голову, и глядел на недоглоданные копытца, рожки и косточки.
По этой мирской сходке видим мы, что Георгий Храбрый, набольший всем
зверям, скотине, птице, рыбе и всякому животному, успел уже постановить
кой-какой распорядок, указал расправу, расписал и порядил заплечных
мастеров, волостных голов, писарей, сотских и десятских - словом, сделал
все, как быть следно и должно.
"Эдак неладно, - сказал серый, покачивая головой на повислой шее, -
совсем яман булыр, будет плохо. Да на что же меня, грешного, с этими зубами
на свет посадили?" Сам вздохнул, отряхнулся и пошел спросить об этом Георгия
Храброго: "Пусть-де сам положит какое ни есть решение, ему должно быть
известно об этом; пусть укажет мне, чье мясо, чьи кости глодать, а травы я
себе по зубам не подберу".
"Георгий! - сказал он, присев перед витязем и наклонив униженно
неповоротливую, да покорную шею свою. - Георгий, пришла мая твая просить,
дело наша вот какой: мая ашать нада, курсак совсем пропал, а никто не дает;
на что же, - продолжал он, - дал ты мне зубы, да когти, да пасть широкую, на
что их дал мне, и еще вдобавок большой мясной курсак, укладистое брюхо? Ему
порожний жить не можно; прикажи ты меня, Георгий, накормить да напоить; не
то возьми да девай куда знаешь; мне, признаться, что впредь будет, а поколе
житье не находка. Я вчера наелся, Георгий, и теперь до четверга потерпеть
можно; а там, воля твоя, прикажи меня кормить!".
Георгий Храбрый был о ту пору занят делами по управлению новорожденного
разношерстного народа своего и войска, и Георгию было не до волка. Большак
поморщился и отправил его к сотнику: "Ступай, братец, к туру гнедому, он
тебя накормит". - "Ну вот эдак бы давно, - сказал серый, вскочил и побежал
весело в ту сторону, где паслось большое стадо рогатого скота. - Я бы вчера
и не подумал таскать сайгаков самоуправством, коли б кто посулил мне
говядинки: куй-иты, сухыр-иты, баранина ль, говядина ль, по мне все равно,
был бы только, как калмыки говорят, махан, мясное".
Он подошел к быку туриному и просил, по словесному приказанию Георгия
Храброго, сделать какой там следовать будет распорядок, как говорится в
приказной строке, об утолении законного голода его. "Стань вот здесь, -
сказал бык, - да повернись ко мне боком". Серый стал. Бык, задрав хвост и
выкатив бельмы, разогнался, подхватил его рогами и махнул через себя. "Сыт,
что ли?" - спросил он, когда серый наш, перевернувшись на лету раза три
через хвост и голову, грянулся об землю навзничь крестцом. У серого отнялся
язык; он вскочил и поплелся без оглядки, приседая всем задом, как разбитая
старуха на костылях. У быка на каждом рогу осталось по клоку шерсти, не
меньше литовского колтуна.
Серый добрел кой-как до логва своего, прилег и лежал, обмогался да
облизывался трои сутки, и то насилу отдохнул. Обругав мошенником и быка и
Георгия, пошел он, однако же, опять искать суда и расправы.
"Ну, дядя Георгий, - сказал он, заставши этого опять за делом, -
спасибо тебе! Я после закуски твоей насилу выходился!" - "А что, - спросил
Георгий, - нешто бык не дает хлеба?" - "Какого хлеба? - отозвался серый. -
Бойся бога, дядя; у нас, когда вставлял ты мне эту скулу да эти зубы, у нас
был, кажись, уговор не на хлеб, а на мясное!" - "Ну а что ж, бык не дает?" -
"Да, не дает!" - "Ну, - продолжал Георгий, - ступай же ты к тарпану, к
лошади, она даст". Сам ушел в свои покои и покинул бедняка.