"Буллет-Парк" - читать интересную книгу автора (Чивер Джон)

IV

Страдания и боль представлялись раньше Нейлзу некой таинственной страной, простирающейся где-то за пределами Западной Европы. Это было государство, по всей видимости, феодальное, раскинувшееся среди гористого ландшафта, по которому Нейлзу никогда не доведется путешествовать, ибо оно не входит в маршруты, предусмотренные его агентом по туризму. Время от времени до Нейлза доходили открытки из этой отдаленной страны с изображением памятника Эскулапу на фоне снежных гор. На оборотной стороне бывал примерно такой текст: «Эдну держат на понтапоне, по расчетам врачей, ей осталось жить еще недели три, но она была бы рада получить от вас весточку». В ответ Нейлз посылал забавные письма для развлечения умирающих и отправлял их в далекий старомодный городок, где из часов городской ратуши выходили хромые, скособоченные человечки, где вместо статуй городские парки украшали исторгнутые болью из воображения художника безобразные химеры, где дворец переделан в больницу, а в окружающем его рву под арками мостов пенятся кровавые ручьи. Жизненный путь Нейлза не пролегал через эту страну, и можно вообразить его изумление и ужас, когда он однажды ночью очнулся от сна, в котором ему привиделось, будто он едет поездом и смотрит из окна вагона на страшную горную цепь со снежными вершинами, что пересекает тот далекий край.

К двенадцатому дню болезни Тони у Нейлза кончилась пора святого неведения. Не то чтобы он прежде считал, будто дары фортуны раздаются, как орешки на детских праздниках, но где-то в душе у него ютилось смутное представление о том, что всякому положено получить свою долю животных радостей, тяжкого труда, денег и любви. Точно так же, как в глубине души он считал, что чудовищная несправедливость, которую он не мог не видеть вокруг, является загадкой, к нему самому не имеющей никакого касательства. Счастливец! И вот вдруг его сын чуть ли не при смерти, и это не просто еще один новый факт в жизни Нейлза,— отныне это сделалось единственным содержанием его жизни. Ему предстояло познать одержимость человека, породнившегося с горем. Первой мыслью его по пробуждении было — вдруг он услышит шаги Тони на лестнице! И чем бы ни был занят Нейлз — пил ли виски с друзьями, играл ли в карты, работал ли в конторе, тревожился ли о доходах,— это было лишь временным отвлечением от всепоглощающего образа гибнущего сына, судорожно сжимавшего руками подушку. Познав одержимость человека, которого постигло горе, он вскоре познакомился и с другим явлением — грубой завистью, снедающей того, кого покинула удача. За что, изо всех юношей Буллет-Парка, за что именно на долю его мальчика выпала такая участь — сделаться жертвой рокового недуга? Нет, сам он не стал бы задавать такой вопрос,— это окружающие с утра до ночи, на всем протяжении дня, беспощадно вынуждали его задавать себе такой вопрос. Веселый, беспечный смех на железнодорожной платформе заставлял Нейлза горько вопрошать, отчего сыновья его друзей ходят, бегают на воле, между тем как его сын прикован к постели. Во время ленча с друзьями, которые неизбежно заводили разговор об успехах своих сыновей, он испытывал такую глубокую грусть и тоску, что чувствовал почти физическое отчуждение от них. Когда он видел человека, бегущего по улице, ему хотелось крикнуть тому вслед: «Стой, стой, стой, стой! Мой Тони тоже был таким же сильным и быстрым, как ты!» Некогда патриот своего образа жизни, он теперь чувствовал себя мятежным подданным, затаившим месть и измену, готовым на диверсию и шпионаж.

— Ты знаешь человека по имени Хэммер? — спросила его Нэлли вечером.

Нейлз сказал, что познакомился с Хэммерами в церкви.

- Ну вот, она сегодня позвонила,— сказала Нэлли,— и приглашает нас на ужин. Я не одобряю эту манеру — звать людей, с которыми ты незнаком, но, быть может, там, откуда они прибыли, это принято.

- Да, в самом деле немного странно,—сказал Нейлз.— Мы ведь только поздоровались, выходя из церкви. Быть может, они чувствуют себя одиноко...

Впрочем, он думал не столько о предположительном одиночестве Хэммеров, сколько о своем собственном. Образ Тони, прикованного к постели, заставил его позабыть ригоризм светских приличий. Тони болен, Нейлз грустит, в жизни, оказывается, больше страдания и горя, чем он себе представлял, почему бы не проявить великодушие и не простить миссис Хэммер ее невежество по части протокола.

— Что ж,— сказал он,— поскольку у нас этот вечер не занят, можно бы, по-моему, и пойти. Это было бы по-добрососедски, и потом всегда ведь можно уйти пораньше.

И вот, несколько дней спустя, они подъехали к Пороховой горе. Ночь была звездная, Венера сияла, как электрическая лампочка, и по дороге от ворот к дверям Хэммеров Нейлз наклонился и поцеловал жену. Хэммер сам открыл дверь и представил их своей жене и гостям. Мариетта Хэммер казалась немного рассеянной и вялой, а может, она была попросту пьяна. Умение разбираться в людях не было сильной стороной Нейлза. Он заранее считал всех честными, положительными, чистыми и счастливыми, поэтому на его долю часто выпадало разочарование. Он тотчас понял, что его оптимистическая оценка Хэммеров в церкви требует пересмотра. На обеде было еще три пары — Тейлоры, Филлипсы и Хэзарды. Прислугу Хэммеры, по-видимому, не держали. Хэммер готовил коктейли в буфетной, а Мариетта, извинившись перед гостями, пошла на кухню.

- Вы давно знакомы с Хэммерами? — спросил Элиот.

- Да я, собственно, совсем с ними незнаком,— сказал мистер Тейлор.— Я ведаю филиалом Форда в Буллет-Парке, он покупал у меня машину и заодно пригласил к себе. Я полагаю, что они будут держать две машины, как все в нашем поселке, так что я здесь, можно сказать, по делу.

- А я продал им холодильник,— сказал мистер Филлипс.

- А я дом,— сказал Хэзард.

- Прекрасный дом, не правда ли? — сказала миссис Хэзард.— Здесь жили Хизкапы, пока мистер Хизкап не умер.

- Он был такой славный малый,— сказал мистер Хэзард.— Никак не пойму, отчего он застрелился.

- Итак,— произнес Хэммер, выходя из буфетной.— Вам американское виски, а вам —шотландское с содовой...

- Скажите, мистер Хэммер, вы из какой, собственно, фирмы? — спросил Хэзард.

- Я президент «Пол Хэммер и К°»,— сказал Хэммер.— Нет таких дел, за какие бы не бралась наша фирма.

Мариетта Хэммер засмеялась. Это был музыкальный смех — по нисходящей гамме. Такой смех, подумал Элиот, услышишь лишь в женском клубе, за бриджем, или в каком-нибудь дорогом ресторане, знаменитом своими пирожными. В нем не было ничего задорно-кокетливого, а была враждебность мужу, издевка над ним. Блондинка с длинными волосами, в длинном платье и с длинными сережками в ушах, Мариетта была безусловно красива, но красота ее была того типа, какой можно встретить на обложке старого журнала в приемной дантиста,— слегка потрепанного, позапрошлогоднего журнала. Она прошла в буфетную и опрокинула еще один стаканчик виски. Тейлор не пытался скрыть чисто деловой характер своего визита и за коктейлем говорил Хэммеру о большой скидке, которую он ему предоставит, когда тот надумает покупать вторую машину. Угощение было много ниже уровня, принятого в Буллет-Парке. Глядя на нескрываемое отвращение, с каким Мариетта ковыряла вилкой жаркое, представляющее собой нечто среднее между рагу и гуляшом, Элиот подумал, уж не сам ли Хэммер приготовил это блюдо.

- Вы, наверное, еще не обжились в Буллет-Парке и не составили о нем мнения, но все мы надеемся, что вам у нас понравится,— сказал он.— По-моему, здесь очень симпатично.

- Мы здесь всего две недели,— ответил Хэммер.

- Если хотите знать мое мнение,— сказала Мариетта,- то я вам с удовольствием его скажу. По-моему, это дерьмовый городок, какой-то сплошной маскарад: покупай костюмы у Брукса, поспевай на утренний поезд, показывайся раз в неделю в церкви, и никто тебя не спросит, кто ты такой.

- Ну, пожалуйста,—взмолился Хэммер.— Воздержись хоть сегодня!

- Господи, да что с тобой творится? — воскликнула Мариетта.— Чего ты все время злишься? Всю неделю только и делаешь, что злишься. Не можешь простить мне, что я купила себе это платье? Из-за этого, да? Или я должна, по-твоему, покупать дешевые платья у «Мейси» и «Александера»? Господи, да ты, наверное, хотел бы, чтобы я себе шила все сама! Ну, ладно, я выбросила четыреста долларов. Допустим. Но ведь оно хорошо на мне сидит, и потом — надо же мне что-то носить! У меня не так уж много нарядов. Ну, да, я сказала, что у меня не так уж много нарядов. Ну, хорошо, у меня очень много нарядов, и я сказала глупость, и ты будешь теперь надо мной издеваться. Святой Иисусе, посмотрел бы ты на свое лицо! Я сейчас расхохочусь, ей-богу!

- У «Орбаха» шьют на заказ,— сказала миссис Тейлор.

- Умоляю тебя, любовь моя! —еще раз воззвал Хэммер.

- Ты тряпка, о которую вытирают ноги, вот ты кто! — продолжала Мариетта.— Настоящая тряпка, подкаблучник, и нечего валить все на меня. Ты просто ничтожество. И ты, разумеется, мечтаешь, что в один прекрасный день в тебя влюбится стройная, красивая, богатая, страстная и умная блондинка с прекрасными манерами. Господи, я прямо вижу, как ты об этом мечтаешь! Фу, какая мерзость! Да, да, да, у нее длинные волосы, длинные ноги, ей лет двадцать восемь, Она разведена с мужем и бездетна. Держу пари, что она актриса или певичка в ночном баре. Вот потолок твоей фантазии. Ну, и что ты будешь с нею делать, дурак, что ты будешь с ней делать — только жрать? А что может делать эта подстилка, этот подкаблучник? В театр водить, да? Покупать ей бриллианты? Или вы поедете путешествовать? Держу пари, что поедете. Это в твоем стиле. Десять дней на «Рафаэлло», три раза в день жрать — утром, днем и вечером, плюс бар первого класса в семь часов. Ты, конечно, в своем шикарном смокинге. Вы только посмотрите, какая интересная пара! Тоже мне голубки! А впрочем, ты, конечно, предпочтешь «Франс», чтобы похвастать своим омерзительным французским произношением. Поедете в Париж, естественно,— как же не показать ей все твои любимые ресторанчики и кафе. А бедняжка и топай по всему городу на своих высоких каблучках. Мне ее жаль, ей-богу! Но пойми ты, дурацкая твоя голова, пойми, наконец: если бы и подвернулась такая блондинка, у тебя не хватило бы пороху лечь с ней в постель. Ты бы возился с нею, целовался бы украдкой в дверях и в конце концов решил бы мне не изменять. Это, я говорю, если бы такая блондинка подвернулась. Но такой блондинки не будет. Ты так и проживешь всю жизнь в одиночестве. Да, да, ты одинокий мужчина, а одинокий мужчина — это скучный мужчина, чурбан, камень, подстилка, пустая бутылка из-под джина...

- Пора, пожалуй, расходиться,— сказала миссис Тейлор.

- Да, да,— согласились Филлипсы, и все двинулись к дверям.

- Покойной ночи.

- Покойной ночи.

Засыпая в ту ночь, Нейлз думал: Хэммер и Нейлз, молоток и гвозди, макароны и котлеты, соль и перец, уксус и масло, Ромео и Джульетта, винт и гайки, гром и молния, яичница с грудинкой, говядина с капустой, ветчина с сыром, мундштук и уздечка, носки и башмаки, удилище и поплавок, ложь и правда, коварство и любовь, диез и бемоль, сапоги и шпоры, ласты и маска, рыба с картошкой, белый галстук и фрак, жених и невеста, кошка и собака, сахар и сливки, стол и стул, перо и чернила, луна и звезды, ведро и колодец, смех и слезы, мама и папа, война и мир, ад и рай, добро и зло, жизнь и смерть, смерть и налоги... На этом он заснул.

Снилось же ему, что они находятся в небольшой сельской церквушке, которую иногда посещали летом. Церковь построена в виде креста, пол покрыт потрепанным зеленым ковром. В воздухе унылый и резкий запах церковной политуры. Они пришли на похороны, перед алтарем стоит гроб, но Нейлз никак не может припомнить, за упокой чьей души им следует молиться. Он оглядывается, смотрит — кого же не хватает среди прихожан? Чарли Эстабрука? Да нет, вон он, слева, с женой. Бейли Барнса? Но Бейли стоит со всем своим семейством слева. Алекса Ниленда? Эдди Клэппа? Джима Рэндолфа? Сэма Фэррара? Дейва Пура? Рика Роудса? Джимми Стесса? Или Роджера Кромвела? Когда Нейлз убедился, что все на местах, он понял, что попал на собственные похороны.