"Второе пришествие" - читать интересную книгу автора (Слепынин Семиен)

Голгофа

А сейчас Иисус сидит в недоступном для смертных убежище — глубокой горной впадине в ожидании манящего и жутковатого перехода. Иногда подходил к пенистому потоку. Шум и грохот скачущей по камням воды немного отвлекал от тревожных дум. Потом возвращался на прежнее место, садился на камень перед кострищем и бесцельно шевелил палкой давно потухшие угли.

Все чаще стала подкрадываться юркая и скользкая мысль: с божественной трансценденцией, видимо, что-то далеко не так. Но она же есть! — восклицал Иисус. Именно сейчас зовы ее, ранее невнятные и смутные, становились все более четкими и настойчивыми. Однако у Иисуса почему-то не возникало желания заглянуть за черную завесу. Там, чувствовал он, таится для него как для Бога какая-то опасность.

Вечером, в сгустившейся тьме, у Иисуса уже не хватало сил бороться с наваждением, с таинственной властной силой. Более того, его охватило вдруг жгучее любопытство, неодолимое желание хоть краем глаза заглянуть в тот мир, откуда он пришел.

И настал момент — желанный и пугающий. Окружающий мир земной померк, он просто для Иисуса перестал существовать. Его обступила густая тьма — небытие. В тот же миг будто разряд молнии выхватил из черных глубин небытия какую-то ослепительную картину. Что это? Божественная трансценденция? Иисус не успел ничего разобрать, ибо картина тотчас погасла, как в тот раз в чикагской гостинице.

Неудача… Зов потустороннего, заманчиво таинственного мира снова оказался бесплодным.

Но нет! Снова разряд молнии, завеса внезапно разорвалась, и перед Иисусом распахнулся сверкающий неземной мир… Божественная трансценденция!

Иисус засомневался: она ли это? Слишком непохожа открывшаяся картина на потусторонний, идеальный бесплотный мир. Слишком все здесь конкретно и вещественно! Вскоре Иисус забыл и о своих сомнениях, и о божественной трансценденции — настолько он был ошеломлен, буквально захвачен и потрясен проносившимся внизу зрелищем.

Чем-то давно забытым и родным повеяло на Иисуса, когда увидел под собой изумительно благоустроенную и в то же время как будто нетронутую, первозданную планету. Как герой сказки, он парил над зелеными лугами, хрустально чистыми озерами и шумящими лесами. Видел внизу города, точно сотканные фантазией сновидения — светящиеся и многоцветные, как радуга, ювелирно отчеканенные из гранита и мрамора. Вот один город, как пушинка одуванчика, подхваченная ветром, сорвался с места и переплыл в другой климатический пояс планеты. Горожане, видимо, пожелали переменить природную обстановку.

Но не города, скачущие по зеленой планете наподобие кузнечиков поразили Иисуса. Его поразили люди. Внешне неотличимые от землян, они властвовали над законами природы, как Боги, как сам Иисус. Они свободно ходили по водам, летали по воздуху, а потом, сбросив бремя невесомости, упругим шагом хорошо натренированных ног шагали по земле. Все они, кроме детей, могли творить чудеса, делать с окружающим миром все, что пожелают.

Иисус, как невидимый соглядатай, поднимался все выше и скоро поравнялся с летающей круглой платформой. Взглянул на нее сверху и сразу понял, что это парящая в воздухе зеленая лужайка. На ней ребятишки играли в игру, похожую на футбол. Внезапно из самых затаенных уголков его души всплыло воспоминание, от которого у Иисуса чуть не брызнули слезы и защемило в груди. Он сам, Иисус, когда-то был мальчуганом, гоняющим мяч на травянистой зеленой лужайке! Рой смутных видений и воспоминаний, теряющихся в далеком золоте детства, всколыхнул глубины его существа. Он жил когда-то здесь! И жизнь его была исполнена счастья и великого смысла. Он твердым и упругим шагом ходил по водам, затем вот так же плавал по воздуху и дружески улыбался звездам… Ибо все они и их планеты были доступны ему!

Ветер продолжал насвистывать в ушах свою простенькую песенку полетов и странствий. И вновь рас-крывались внизу озаренные поющие дали. Но вот Иисус круто взмыл вверх. Там, над облаками, висело нечто похожее на гигантский мыльный пузырь. К этому нечто подлетал Иисус и скоро вблизи увидел исполинскую сиреневую сферу. “Лаборатория космических связей”, — почему-то всплыло в сознании. На самом верху сферы шевелились щупальца и вращались решетчатые антенны — глаза и уши лаборатории.

Иисус подлетел, а затем словно просочился сквозь сиреневые мерцающие стенки и очутился в лаборатории. Появилось странное ощущение: он был и не был здесь, чувствовал себя бесплотным духом, втиснутым в плоскость туманного обруча. Десятки таких же обручей (вероятно, экранов, отметил Иисус) неподвижно и без видимых подпорок висели над полом. Перед ними — сидения и выступающие из пола полукруглые, в виде подковы, пульты. Тоже однако необычные пульты, сделанные не из вещества, а будто из струистого света.

В лаборатории, просачиваясь сквозь мерцающие стенки, стали появляться люди. Иначе их не назовешь — настолько разумные обитатели планеты похожи на землян. На миг кольнула мысль: он сам когда-то был таким же сотрудником лаборатории. Воспоминание об этом, как слабая искорка, затеплилось и потухло.

Сотрудники уселись перед своими экранами и пультами. Все однако смотрели не на экраны, а на середину зала, где расположился самый старший по положению и ученому званию. Да и по возрасту: Иисус видел на его добродушном лице глубокие морщинки и серебряные пряди в волосах. Перед экраном, в котором бесплотной тенью томился Иисус, сидел чем-то недовольный молодой ученый. Иисус совсем близко видел его серьезный и строгий профиль.

Говорили на каком-то знакомом, но давно забытом языке. Сначала Иисус не разбирал ни слова. Затем знание языка, как изображение на фотобумаге, проявлялось все более отчетливо, словно выплывало из глубин подсознания. Вскоре стал понимать отдельные слова, потом обрывки фраз.

— …Пропал, — услышал Иисус голос старшего ученого. Его седые брови хмурились. — Наш лучший разведчик… цивилизаций… далеких… Пропал бесследно.

— Не совсем бесследно, — с достоинством возразил тот самый молодой ученый с четким и строгим профилем, который сидел около экрана Иисуса. Кивнув головой в сторону пульта, добавил: — Мой космоуниверсал беспрерывно нащупывает.

— А результаты?

— Говорить пока рано. Анализаторы показывают, — снова кивок в сторону пульта, — что это нащупывание наш разведчик воспринимает пока как воспоминания своих предшествующих почти тысячелетней давности существований, которых у него фактически не было.

— То есть? — заинтересовался старший. Седые брови его удивленно поползли вверх, а на губах затеплилась улыбка. — Вы внесли в опыт что-то новое? Тогда расскажите обо всем по порядку. Среди нас есть новички.

— Как вы знаете, — спокойно, несколько поучительным тоном начал молодой ученый. Иисус так и впился в его строгий профиль, стараясь не проронить ни слова. — Как вы знаете, мы нашли планету, сходную с нашей. Что самое удивительное и ценное, ее населяют разумные обитатели, очень похожие на нас морфологически. Может быть, и по структуре психики и мышления. Чтобы выяснить структуру, а также уровень цивилизации и духовной культуры, лучше всего иметь у себя в лаборатории сапиенса той планеты с его информацией, накопленной при жизни, с его родовой памятью. Похитить сапиенса мы не можем. К тому же это просто неэтично. Тогда сотрудник нашей лаборатории Дайр согласился на сложный психологический опыт. Он как бы отказался от самого себя, от своего “я”. Сначала все шло обычным путем. Дайр, как и все мы при межзвездных скачках, перешел из вещественного состояния в энергетическое — в космический зонд, который почти мгновенно перескочил на исследуемую планету. Теперь расскажу, как выглядел бы эксперимент по первоначальной программе. Зонд овеществился бы в нашего сотрудника, ничем не отличавшегося от аборигена планеты. Наш разведчик, вначале грудной ребенок, рос бы как обычный сапиенс и впитывал в себя впечатления бытия, ценную для нас информацию. Уровень цивилизации, ее готовность к космическому общению определяется не столько научно-техническим потенциалом, сколько социальным и нравственным обликом сапиенсов.

— Общеизвестная истина, — вмешался один из присутствующих. — Что же нового внесли в опыт? Приступайте к сути.

— Перейдем к сути, — ученый со строгим профилем смутился, но затем продолжал с прежним достоинством и уверенностью: — Наша первоначальная программа имела изъян. Дайр, отказавшийся от своего “я” и росший там с грудного возраста, психологически представлял бы собой чистую страницу, абсолютно пустую структуру. Иначе говоря, космический зонд, сразу воплотившийся в нашего человека, и, следовательно, в сапиенса той планеты, не имел бы родовой, исторической памяти в своем подсознании. Поэтому воплощение в сапиенса было бы не адекватным.

— Резонно, — одобрил старший. — И что вы решили?

— С помощью инверсатора времени, — молодой ученый показал на огромный цилиндр в глубине лаборатории, — решил как бы протащить зонд перед его овеществлением через тысячелетие, через психику сапиенсов разных стран и поколений. Зонд, этот неосязаемый сгусток, словно соучаствовал в их жизни. Это и были фазы насыщения глубин психики родовой памятью предков. Зонд овеществился, то есть родился там с унаследованным подсознанием, как и полагается полноценному аборигену планеты. Наш разведчик должен чувствовать себя сыном того мира, а не странным чужаком, непонятным пришельцем. К тому же нам интересно знать историю планеты через живое восприятие ее участников…

“Голгофа… — мысли, обрушившиеся лавиной, путались в голове Иисуса. — Вот она, Голгофа… Рационалистическое распятие”.

Сознание Иисуса временами заволакивало туманом. Весь дальнейший разговор в лаборатории он понимал с трудом.

— А не унес ли зонд частицу прежнего Дайра… в глубинах психики?

— Неизбежно… Но в далеких глубинах. Это не должно помешать…

— А он полностью вышел из-под нашего контроля?

— К сожалению… Адекватное воплощение предполагает некоторую свободу воли. Мы немного отпустили… на время, а он высвободился полностью… Связь утеряна.

— Стало быть, он может не вернуться?

— Трудно сказать… Сейчас по летосчислению той планеты ему тридцать с лишним лет. Для нашего опыта вполне достаточно… Но вернется ли? Луч связи все время меняет амплитуду, продолжает нащупывать.

— Постойте! — встревоженно воскликнул кто-то. — Если вышел из-под контроля, то полностью высвободилась способность Дайра воздействовать на пространственно-временную метрику! И вообще на окружающий мир! А не натворит ли он там бед?

— Исключено полностью… Только на благо другим сапиенсам… Дайр унес не только наше могущество, но и ограничение…

— Постойте! — Иисус услышал все тот же встревоженный голос. — Выход из-под контроля может сопровождаться отклонениями, даже расстройствами психики.

— К сожалению… — молодой ученый с четким профилем, сидевший вблизи Иисуса, нахмурился. — К сожалению, так оно и случилось. Наш разведчик ведет себя сейчас несколько странно, не как рядовой абориген той планеты.

— То есть? — добродушно улыбнулся старший, догадываясь, видимо, какой будет ответ.

И молодой ученый, перед которым Иисус чувствовал сейчас в чем-то виноватым, смущенно заговорил:

— Видите ли… По условиям опыта зонд воплотился в рядового, среднестатистического сапиенса… Со всеми достоинствами и недостатками. Наш сапиенс-разведчик неглуп и добр, но заносчив и тщеславен невероятно… Повторяю: луч связи нарушен, и мы не можем корректировать поведение, удерживать от эксцессов.

— Ближе к делу, — старший снова улыбнулся. — Говорите. Тут вашей вины нет.

— Видите ли… Унаследованная от нас способность воздействовать на мир, управлять временем и пространством… А также тайна происхождения… Все это, видимо, натолкнуло сапиенса на мысль, что он вовсе не рядовой, не такой, как все, что он всемогущий творец сущего.

— То есть Бог! — рассмеялся старший. — Так я и знал. Разумные обитатели планеты, вероятно, еще не все вышли из стадии религиозного сознания.

“Голгофа, мое распятие…” — голова Иисуса полнилась гулом, мысли путались.

— К тому же, — подсказал кто-то из сидящих в лаборатории, — аборигены планеты обладают не очень устойчивой психикой. Они слишком эмоциональны.

— Да, эмоциональность тоже сыграла роль, — согласился молодой ученый. — Наш зонд, этот клубок высокоорганизованной, но мертвой структуры воплотился в живой организм. Совершил как бы прыжок из небытия. Получив неожиданный дар — жизнь, не имеющую корней в органической истории планеты, наш сапиенс от радости бытия ошалел…

Словечко “ошалел” подействовало на Иисуса как удар. Верно, отметил он, грубовато, но верно…

Иисус чувствовал, что сознание его, оглушенное увиденным и услышанным, начинает погружаться в какую-то мглу. Призрачное пребывание Иисуса в том, “потустороннем” мире будто таяло, его тень на экране рассасывалась…

В это время старший случайно взглянул на экран, и седые брови его подскочили вверх.

— Я вижу на экране позитронную вибрацию. Уж не нащупал ли универсал, — старший добродушно усмехнулся. — Не отыскал ли он нашего ускользнувшего из-под контроля Бога?

Молодой ученый живо повернулся лицом к экрану и воскликнул:

— Так это же сеанс связи! Связь!.. Пока зыбкая. Он слышит и видит нас… Он понимает!

На этом все оборвалось. Черная завеса упала, скрыв “потусторонний” мир. Иисус потерял сознание.

Очнулся глубокой ночью. Страшно оставаться в непроницаемой тьме, напоминающей черное небытие, из которого он якобы возник. Иисус разжег костер и просидел перед ним до рассвета.

О многом передумал Иисус за ночь. В его волосы вплелись первые серебряные нити. Нелегко было расставаться с ослепительной идеей Бога. В конце концов он расстался с ней без особого сожаления. Бог стал атеистом.

“Так вот она, Голгофа, рационалистическое распятие, — с каким-то мстительным наслаждением думал Иисус. — Так мне и надо. Зарвавшийся мальчишка, ошалевший от радости земного бытия и всемогущества”.

Дальше его ждали еще более горькие муки — своего рода нравственная Голгофа. Сейчас, когда Иисус все знал и когда восстановился луч связи, он способен вернуться. Стоило лишь мысленно пожелать. Но нет, просто так уйти в свою “божественную трансценденцию” Иисус уже не мог. Это походило бы на трусливое бегство нашкодившего школьника. Он, инопланетный пришелец, вжился в земного человека, стал сыном Земли. Он любил Землю как свою родину и сейчас чувствовал тяжкую ношу моральной ответственности перед человечеством за все, что он натворил. “Заварил кашу”, — с едкой горечью вспомнил Иисус слова Саврасова. Метко сказано. Всю эту нелепую историю со вторым пришествием надо как-то достойно и вразумительно завершить.

Но как? Лучше всего вновь явиться народу, сбросив шутовское обличие Бога. Явиться, так сказать, с повинной. Пророчество Саврасова, быть может чисто случайное, сбывалось. Но прийти надо сначала к одному человеку.

Тяжко, невыносимо стыдно было это сделать. Весь день Иисус боролся с собой. Он то сидел у костра, пошевеливая угли, то стоял у шумящего горного потока. Покоя нигде не находил.