"Четыре дня Маарьи" - читать интересную книгу автора (Тунгал Леэло Феликсовна)

ГЛАВА 5

Первой машиной, которую нам удалось остановить, оказался грузовик с крытым кузовом. В ответ на нашу просьбу шофер махнул рукой и сказал:

 - В Тарту не поеду. Километров на двадцать вперед подбросить вас могу.

Мы были согласны, пусть подбросит. Залезли в зеленую конуру кузова, и там я предложила Стийне королевскую трапезу — зашморенную курицу в серебристой фольге.

Машина, видимо, возвращалась с какой-то увеселительной поездки: в кузове было несколько рядов скамеек из свежеоструганных досок, а в углах стояли пахучие березки с увядшей уже листвой.

 - Расскажи о соседях, — попросила Стийна.

 - Достаточно о них уже рассказывала, — отказалась я.



 Жизнь в нашей коммунальной квартире виделась Стийне забавной, мне же частенько бывало не до смеха.

 - Расскажи про Студента, — приставала Стийна с набитым ртом.

Студентом, вернее, Вечным студентом звали у нас в квартире Колька, пятидесятилетнего, заросшего щетиной дядьку, который круглый год носил серые ватные штаны и вечно околачивался на кухне. У него был и ватник, но Студент пользовался им лишь для приготовления пищи — закутывал в него свои кастрюльки, чтобы варево «дошло». Мне казалось, что все его варева несъедобны. Но он считал себя профессором кулинарии и постоянно поучал соседей, как готовить вкусную и здоровую пищу. Его лекции могли бы, пожалуй, свести слабонервных с ума. То, что до сих пор никто из жильцов квартиры не спятил, доказывало, что слабонервных в этой квартире не было. Кроме Колька, кухней пользовались еще Фельды — а у этого семейства нервы были стальные. Правда, мадам Фельд была довольно вспыльчивой особой, она-то и разбила тете Марии бровь сковородкой, когда тетя попыталась настоять на своем праве пользоваться одной из двух конфорок на газовой плите. Она не обращала ни малейшего внимания на кулинарные лекции Студента, основной едой в ее семье были вареные яйца и кипяченое молоко. Мадам Фельд имела мужа, двух детей и двух кошек. Ее муж по утрам издавал в ванной тирольские трели — возможно, когда-то в молодости он мечтал стать певцом. На нем неизменно была белая рубашка и галстук-бабочка, что выглядело чрезвычайно торжественно и контрастно рядом с его всегда неопрятно одетой супругой. Два бледных сына Фельдов были еще дошкольниками, они целыми днями оставались дома одни и развлекались главным образом тем, что дразнили кошек. Я всегда любила малышей и, поселившись у тети, раз-другой пыталась заговорить с ними, но мальчишки удирали к себе в комнату, словно боялись, что их укусят. А Фельдиха заявила тете: "Я запрещаю вашей племяннице травмировать моих детей!" Однако вскоре я и впрямь травмировала их — учила в комнате уроки и услыхала, что кто-то подкрался к нашей двери. Тихонько подойдя, я распахнула дверь… и набила мальчишкам шишки на лбу. Мадам Фельд потом негодовала: кому мешают ее дети, играющие в прятки! Тетя заставила меня извиниться, но я сделала это весьма небрежно — никогда раньше слыхом не слыхала, что играющие в прятки должны подглядывать в замочные скважины.

Тетя Мария побаивалась Студента. Он обвинял ее в расточительности ("И откуда вы загребаете такие деньги, чтоб столько тратить на продукты?"). Несколько раз тетя из-за Колька обожгла пальцы. Увидав, что она зажигает газ, он кричал: "Подождите, подождите!" — и бросался в свою комнату за папиросой, чтобы прикурить от той же спички. Потом он ввел важную рационализацию: стал на всякий случай носить папиросу за ухом.

И угораздило тетю Марию получить таких соседей. Ведь могла же быть у тети отдельная квартира. Я знала, что большинство ребят нашей школы живут в отдельных квартирах. Ну хотя бы та же Стийна. Только сестра и она. И никого больше.

Когда я однажды рассказала Стийне про Студента, мадам Фельд, ее супруга, мальчиков и кошек, она отреагировала по-своему:

 - Ах, ну чего там, ты только подумай, как тебе повезло с типами!

 - Ну да, — сказала я. — Наши соседи могут показаться забавными, когда видишь их мельком и они мельком видят тебя. А попробовала бы ты, каково жить с ними в одной квартире.

 - Что с того? — сказала Стийна. — Ах, как ты не понимаешь, это же готовые прототипы!

Сейчас, по дороге в Тарту, мне не хотелось и вспоминать о соседях.

Машина, подергиваясь, остановилась. Двадцать километров в сторону Рима мы проехали. Я направилась к кабине: мне казалось, что следовало дать водителю рубль, но Стийна удержала меня и громко крикнула: "Спасибо!" Грузовик тут же свернул с шоссе направо.

 - Ты считаешь, что платить не надо? — спросила я.

 - Это даже неприлично. Разве ты никогда раньше не ездила автостопом?

Ездила, и не раз, вместе с отцом мы часто ездили на попутных машинах в город или в сельсовет… Только отец называл это "на попутках" и всегда расплачивался с водителем.

Вокруг была пустынная местность, влево сворачивала дорога с глубокими колеями, которая кончалась у небольшого ельничка. Стийна смотрела на этот пейзаж, и выражение лица сделалось у нее каким-то странным.

 - А не зайти ли нам ко мне домой? — спросила она тихо.

 - К тебе домой? Ведь твой дом в городе!

 - Да, но отец и мать живут тут, поблизости.

 - Отец и мать! — Я была потрясена. — Так у тебя есть отец и мать?

Усмехнулась Стийна.

 - А как же!

 - Ну, конечно, пойдем, если они живут поблизости.

Чтобы я проехала мимо своего дома? Да об этом и речи быть не могло! Но Стийна никогда раньше не упоминала о своих родителях, и я была уверена, что она сирота. Меня разбирало любопытство.

Не прошло и получаса, как мы уже стояли у ворот родного дома Стийны. Вернее, это был символ ворот: две поперечные жерди лежали на торчащих из столбов железных болтах. Стийна не стала поднимать жерди, мы просто пролезли между ними в сад. Сад был интересным — здесь стояли старые раскидистые яблони с замшелыми стволами и терносливы, которые кустятся, как ольха. Земля под деревьями заросла высокой, буйной травой, даже серые пушистые головки отцветших одуванчиков казались особенно крупными.

 - У тебя тут вроде бы джунгли плодовых деревьев, — сказала я Стийне.

 - Только плодов-то нет, — заметила она.

 - Ну еще ведь рано!

Стийна засмеялась. И сразу же со стороны дома послышалось устрашающее рычание, а затем густой собачий лай. Я ожидала, что на нас бросится датский дог или хотя бы немецкая овчарка, и спряталась за яблоню. Вообще-то я собак не боюсь — привыкла к ним чуть ли не с младенчества, но знаю, что собака воспринимает как вызов вторжение на ее территорию и нет никакого смысла делать такой вызов.

 - Типа! — позвала Стийна. — Иди сюда, не сердись!

Раздвигая высокую траву, поспешила к Стийне маленькая дворняжка и стала прыгать на нее, этакая коротконогая, желтобровая и хвост колечком — один из счастливых собачьих детенышей, неведомой смешанной породы.

 - И от кого же он унаследовал такой солидный голос? — спросила я, смеясь.

 - Поди знай.

Типа обнюхал меня, не обнаружил ни оружия, ни наркотиков и доброжелательно завилял хвостом. Мы быстро подружились. В кухне песик лег у моих ног, сучил передними лапами и просительно глядел на меня — ждал, когда ему почешут брюшко. Он был уже довольно старым, с тусклыми глазами и редкими нижними зубами.

Мать Стийны засуетилась в поисках того, "что годилось бы поставить на стол". Она квохтала вокруг нас, как курица-наседка, и все время просила: "Садитесь!" — хотя мы уже сидели. Мне показалось, что Стийна чувствует себя тут такой же чужой, как и я. Она сидела за длинным обеденным столом, хмуро смотрела на засиженную мухами лампочку и барабанила пальцами по клеенке.

 - Если бы хоть предположить могла, — напевно говорила мать Стийны, — но ведь ты, Зийна, никогда не пишешь. Мы уж думали, что хочешь все лето торчать в городе. Ну до чего же здорово, что ты и подругу с собой взяла, горожанкам тоже нужно разнообразие…

Стийна недовольно смотрела на мать и не давала мне объяснить, что я горожанка не больше, чем Стийна.

 - Мы только заглянули по дороге и сразу же поедем дальше, — сказала Стийна. — Мы уже поели.

 - Куда же вы? — изумилась мать Стийны. — Опять в Тарту? Ну немножечко все-таки перекусите! Отец на работе. Зажарю яичницу… и… Вчера принесла из центра свежих огурцов.

Глядя на Стийну и ее мать, я испытывала странное чувство. Казалось, будто между ними стоит какая-то стена, которую обе не замечают.

Мать Стийны была симпатичной, жизнерадостной женщиной, с виду гораздо старше моей матери, но такая же отзывчивая и деловитая. Однако мне не понравилось, что она обращалась к дочери как-то заискивающе. И подчеркнуто безразличный тон Стийны не нравился мне тоже.

 - Пойдем во двор, — сказала мне Стийна.

 - Быстрее возвращайтесь, — попросила мать, — яичница скоро будет готова!

Мы сели на лавочку у колодца.

 - Маленькой я ужасно боялась колодца, — рассказывала Стийна. — Понимаешь, не то чтобы самого колодца, но я боялась, что, может быть, когда-нибудь у меня возникнет неодолимое желание броситься в колодец, что такое желание окажется сильнее моего рассудка.

Я не понимала, казалось, вообще перестала тут понимать подругу.

 - Почему мать зовет тебя Зийной?

Стийна не ответила. Поглядела в небо и сказала:

 - Пожалуй, еще распогодится! Смотри, голубого больше, чем белого.

 - И как вы себя чувствуете?

 - При чем тут мое самочувствие?

 - Ну, погода и здоровье — удобные темы для разговора!

Стийна покосилась в мою сторону и сказала очень тихо:

 - Видишь, есть люди, которые не могут правильно выговорить самое простое имя.

Уфф!

 - Но ведь дать имя она все-таки сумела, — возразила я.

 - Ах, ну что значит одно имя! — Стийна махнула рукой. — Разве яблоня знает, как она называется? А она все равно яблоня!

Это я вроде бы где-то читала. Книжная премудрость. Но у меня-то у самой в голове разве другая?

 - Так-то оно так, но, вишь, Типа знает свою кличку.

Типа растроганно вильнул хвостом. Стийну моя логика не поколебала.

 - Имя — это что-то крайне случайное, — считала она. — На одном языке "пуу", на другом «дерево», на третьем "трии". Но сами деревья только деревья, и не больше.

Я чувствовала, что тут таится возможность возразить Стийне, но для этого мне нужно было бы владеть десятью языками. Стала фантазировать просто так:

 - Но разве не жутко было бы, если бы деревья умели говорить, как люди? Скажешь ему по-эстонски: "Дерево яблоня, дай мне парочку яблок!" — а оно отвернется и скажет на другом языке: "Извините, я вас не понимаю!"

Мать Стийны позвала нас есть. В гостях еда всегда вкуснее, я ела с удовольствием и поглядывала на повизгивающего под столом Типу — не могла решить, принято ли в этом доме кидать собаке кусочки под стол или нет. У нас можно, когда мама не видит…

Мать Стийны, сунув руки под передник, смотрела на нас влюбленными глазами.

Она проворно убрала наши опустевшие тарелки и спросила:

 - Может, еще что-нибудь войдет?

Тетя сказала бы про такую женщину: "Из прислуги". Мне, во всяком случае, было неловко пользоваться этим заискивающим обслуживанием. Я поблагодарила и сказала:

 - Знаете, мы во дворе обсуждали, что было бы, если бы деревья умели говорить, как люди?

Мать Стийны засмеялась и сразу вдвое помолодела. Мне ужасно нравится, когда люди смеются. Они в такие минуты похожи на детей и более непосредственные. Я даже мечтаю, когда буду в состоянии купить себе магнитофон, стану записывать на пленку смех разных людей. Ведь каждый человек смеется по-своему: один гогочет, другой хихикает… Мать Стийны смеялась звонко, немножко икая и прикрывая рот рукой. Я предположила, что у нее нет одного из передних зубов.

 - Да, но если бы уж деревья говорили, то говорили бы и животные, и цветы, и… и, например, всякие печенки-селезенки у человека.

Она опять засмеялась, но тут же посерьезнела — со двора донеслось громкое нестройное пение.

 - Жи-вее-ет при-вольно хо-о-лостой, женатый ссорится с женой!..

 - Мама, у тебя деньги есть? — быстро спросила Стийна.

 - Совсем немного, — призналась мать, прислушиваясь к нестройному пению.

Она пошла к полке, на которой стояли жестяные коробки для бакалейных продуктов. Не спуская глаз с двери, она открыла коробку с надписью: «Мука» и достала оттуда две стянутые резинкой трехрублевки. Одну дала Стийне, другую торопливо сунула обратно в «Муку». Резиновое колечко осталось на столе.

 - Так мы пойдем, — сказала Стийна.

 - Приезжайте еще в другой раз, — сказала мать Стийне, когда мы попрощались. — Так приятно было!

И что было приятного? Даже не поговорили толком…

В прихожей послышалось тяжелое топтание, и Стийна сказала:

 - Полезем в окно!

Я в нерешительности замешкалась. Тут дверь распахнулась — ив комнату ввалился коренастый мужчина в промасленной одежде и в шестиугольной фуражке. Он с напряжением раскрыл мутные глаза и заорал:

 - А-а! Городская барышня изволила пожаловать!

 - Аугуст! — умоляюще произнесла мать Стийны.

Она стояла между мужем и дочерью, не зная, что делать. И Типа в растерянности прыгал то к Стийне, то к ее отцу.

 - Иди отдыхать, Аугуст, — попросила мать.

 - Отдыхать? — Мужчина усмехнулся. — А чем же эта финтифлюшка будет кормиться, если рабочий человек будет отдыхать? Небось голод домой пригнал, а?

 - Пойдем, — сказала мне Стийна и повернулась на прощание к отцу. — Опять ты пьян!

Только теперь он заметил меня.

 - Ишь, какую хорошенькую с собой привезла! Нет, ну почему бы городским финтифлюшкам не скакать туда-сюда, если деревенский мужик вкалывает на работе!

Он плюхнулся на стул у стола, Стийна дернула меня за рукав, надо было как-то попрощаться, но сказать: "Всего доброго!" показалось мне неуместным.

Выйдя на шоссе, мы все еще продолжали молчать. Мимо нас мчались только личные машины, никто даже не притормозил.

 - Ну, убедилась теперь, что у меня тоже есть родители? — сказала наконец Стийна.

 - Твоя мама мне понравилась.

 - А отец? — Стийна усмехнулась.

 - Послушай, может, он вовсе не твой отец?

 - Мой. К сожалению. Родной, абсолютно родной папочка.

 - Но ты больше похожа на мать, — попыталась я утешить ее.

 - Спасибо и на этом.

И тут я разозлилась. Будто я подсунула ей такого отца! Мой отец уж, во всяком случае, никогда в жизни так со мной не разговаривал, мой отец не пьяница! Конечно, и он был недоволен, что в такое горячее время летних работ мне приспичило ехать в Ригу, но, когда я пообещала после поездки помочь ему на сенокосе и заготовить по меньшей мере пятьдесят вязанок ольховых веток — подкормку на зиму для косуль и лосей, он согласился, что после успешного окончания учебного года я заслужила небольшой отдых. С отцом Стийны, видимо, вообще невозможно было говорить по-людски!

 - По-моему, ты держишься с матерью слишком холодно.

Стийна вопросительно посмотрела мне в глаза.

 - А чего же она живет с этим… алкашом!

 - Но это же твой отец!

 - И что с того? Да ей просто нравится быть униженной и оскорбленной, как у Достоевского. Я знаю: ей при этом кажется, что она вроде бы лучше других.

 - Стийна!

Она махнула рукой.

 - Ну что ты в этом понимаешь? Скажи: а твой отец пьет?

Я покачала головой.

 - Вот и помалкивай! — сказала Стийна.

И внезапно я поняла, до чего же мне повезло с родителями. Конечно, и у них есть свои застывшие взрослые понятия, поэтому я не могу рассказать им и половины того, о чем думаю, а иногда кажется, что меня дома считают младенцем, который ничего не знает, не умеет и не понимает. Я училась еще в пятом классе, когда прочла "Книгу для родителей" Макаренко, и после этого стала терроризировать мать своими педагогическими знаниями. Но такая игра вскоре мне надоела, в конце концов, я есть и останусь навсегда дочерью своих родителей. И не моя заслуга, что мой отец не пьет! Я даже и представить себе не могла, что я делала бы, будь у меня такой отец, как у Стийны.

 - К вечеру надо бы куда-нибудь добраться, — сказала я примирительно.

Стийна подняла руку, и защитного цвета грузовик остановился. Правда, нас опять могли подвезти лишь километров на тридцать вперед, но нам было все равно, хотелось побыстрее убраться отсюда.

На сей раз мы сидели в кабине рядом с водителем и молча глядели на ленту шоссе. Хорошо, что водитель машины не старался заговорить с нами — не было настроения вести беседы о погоде. А о цели нашего путешествия и подавно. Фантазия почему-то не работала.