ГЛАВА 13

Мое возвращение в имение Гуи было истинным возвращением домой. На этот раз вид величественной фигуры Харширы у входного пилона наполнил меня радостью, я сбежала по сходням и крепко обняла его. Он с достоинством отстранился и сдержанно улыбнулся мне.

— С возвращением, Ту, — сказал он. — Я уверен, что боги даровали тебе свое благословение и твое путешествие было спокойным и успешным.

— Благодарю тебя, Харшира, — радостно ответила я. — Как я рада снова видеть тебя!

Я не стала ждать, пока спустится Гуи. Торопливо пробежав под пилоном, я почти вприпрыжку бросилась по троне к дому, мысленно приветствуя каждую увитую зеленью скамейку, каждый подстриженный куст, будто старых друзей. Я свернула с тропы, чтобы наскоро проговорить молитву Тогу, поцеловала подножие бога у жертвенника в саду и поспешила дальше, во двор, мимо стражников у дверей с колоннами, в дом, в свою любимую комнату.

В ней сохранился едва уловимый запах шафрана, и пульсирующие дуновения горячего воздуха от ветроловушки приносили нежное благоухание фруктовых садов — аромат, который я перестала замечать, пока жила здесь. Я упала на свою кушетку, зарывшись лицом в прохладную свежесть чистого полотна и мягкость полушек. Я слышала, как вошла Дисенк, как слуги внесли в комнату мой дорожный сундук. Наконец, счастливая и довольная, я глубоко вздохнула и села.

— Дисенк, как ты думаешь, можно ли мне поплавать? — спросила я.

Она уже открыла сундук и доставала из него мои платья и ленты.

— Разумеется, Ту, теперь ты можешь ходить где пожелаешь, по всему дому и на территории имения, — ответила она, — но, пожалуйста, вызови слугу с балдахином. Очень непросто восстанавливать твою кожу и волосы после вреда, нанесенного суровым южным солнцем.

Я улыбнулась ей, соскользнула с кушетки и направилась к двери.

— Ты очень тактичная служанка, — отметила я. — На самом деле ты хочешь сказать, что этот вред я нанесла себе сама своим небрежным поведением! Но, Дисенк, было так приятно побродить босиком у реки в Асвате, посидеть на песке под сикомором вдвоем с братом!

Она вздернула свой маленький носик и ничего не ответила.

Я много раз переплыла бассейн, потом сидела в траве и смотрела, как разные насекомые кружились вокруг меня, потом покорилась Дисенк с ее маслами и притираниями, а на закате, одетая и накрашенная, я спустилась к Гуи, чтобы неторопливо поужинать с ним в той самой изысканной комнате, где он представил меня своим друзьям. Когда мы ужинали под музыку лютни, а Харшира ненавязчиво приглядывал за слугами сновавшими туда и обратно с полными блюдами и кувшинами с вином, Гуи сказал мне, что свиток, который подписал мой отец, уже отправлен во дворец и на днях следует ждать ответ от Хранителя дверей. Я проглотила кусок жареной рыбы, который как раз отправила в рот, и уставилась на него, смутно почувствовав себя оскорбленной.

— Хранитель дверей? Это служитель, который смотрит за гаремом? А почему фараон сам не отправит свиток?

— Потому что ты еще не настолько важная персона для Могучего Быка! — резко ответил Гуи. — Ты всего лишь девочка, что попалась ему на глаза, привлекла и заинтересовала его своими познаниями в деле врачевания, но ты пока еще не воспламенила его сердце. — Видя мое разгневанное лицо, он раздраженно махнул рукой. — Я сказал — пока, — продолжал он. — О боги, Ту, какого же ты высокого мнения о себе! Но это хорошо. Фараона не победить покорностью и смирением. Дюжины его наложниц в избытке обладали этими сомнительными достоинствами и поэтому стали для нашего царя не более чем мимолетным увлеченном. Может, сейчас ты для него не столь важна, по позже это изменится. Это зависит от тебя.

У меня враз пропал аппетит, и я отказалась от медовых фиников, что мне принесли. Я подняла бокал с вином.

— Расскажи мне о нем, Гуи, — попросила я.

Мастер ополоснул пальцы в полоскательнице и, отодвинув свой стол, откинулся на полушки.

— Ра-мессу-па-Нетер, — медленно произнес он. — Рамзес Божественный. Никогда не совершай ошибку, недооценивая его, Ту. Невзирая на все его недостатки, он далеко не глуп. Если бы Сетнахт дожил до исполнения своих желаний касательно Египта, он бы обуздал жрецов, как только договоренность с ними достигла подходящего равновесия Маат на его землях, — продолжал он. — Но он умер, и к тому времени, как его сын получил возможность отвлечь свое внимание от угрозы вторжений иноземцев, что занимала его первые одиннадцать лет правления, стало слишком поздно. Хозяйство Египта было уже в руках храмов, и Рамзес не знал, что с этим делать.

Внимательно слушая слова Гуи, я вгляделась в его лицо. Казалось, он как-то вдруг очень устал, веки его красных глаз опухли, четче обозначились морщинки на бледном лице.

— Стабильность Египта висит на волоске, — подытожил он. — Добыча золота в рудниках Нубии сокращается. Наши управляющие — люди иноземного происхождения, которые больше заботятся о своем положении, чем о благе страны. Верховный жрец Амона царствует в Фивах безраздельно, потому что фараон редко бывает там. Вот ситуация, в которой мы оказались. Вот с чем мы хотим, чтобы ты боролась.

В тот момент я ощутила себя очень маленькой и слабой. Что могу я, молодая девушка, сделать для того, чтобы повлиять на такого человека и остановить разложение в стране, которое уже достигло такого размаха?

— А что царевич Рамзес? — робко спросила я, с не совсем бескорыстным интересом. — Уверена, он может что-нибудь сделать!

Мой голос, должно быть, выдал меня, потому что взгляд Гуи вдруг стал очень пристальным.

— Так, — мягко сказал он, — ты ведь влюбилась в нашего прекрасного царька, правда, Ту? Тогда берегись! Рамзес — отшельник. Почти все свое время он проводит в одиночестве в пустыне — охотится он, или гоняет в колеснице, или общается с богами, кто знает? Своими мыслями он не делится ни с кем. Хоть ему уже двадцать восемь лет, у него только одна жена и очень мало наложниц. Что до его политических убеждений — никто не слышал, чтобы он высказывался за или против методов управления его отца. И не надейся очаровать его! С того момента, как твой отец подписал тот свиток, ты принадлежишь фараону, и только ему, и, если ты будешь неверна ему, обречешь себя на смерть.

Мысль о подобном ограничении еще не приходила мне в голову. Я на самом деле так глубоко не задумывалась о последствиях столь лестного предложения из дворца. Мне почему-то казалось, что наложница должна быть более свободна, чем законная жена, но, конечно, это было не так. Это была не простая договоренность о совместном проживании, как в моем селении, это было соглашение с самим живым богом, и любой рожденный ребенок, вне всякого сомнения, должен считаться потомком царя. И теперь я буду привязана к этому дряблому телу, пока смерть не призовет одного из нас. Внезапно перспектива показалась мне ужасающей. Я выбралась из-за стола, на коленях подползла к Гуи и положила голову ему на колени; мои пальцы скользили по его твердым и крепким бедрам.

— И все же я не думаю, что смогу это сделать, Гуи, — прошептала я в его теплые белые колени. — Я хочу остаться здесь, с тобой.

Он мягко отстранил меня и встряхнул.

— Слишком поздно, — ответил он. — И ты сможешь, Ту. Я знаю: ты сможешь. Пусть от тебя зависит его здоровье, пусть от тебя зависит наслаждение его плоти. Будь настойчивой и решительной. Не улыбайся глупо, приближаясь к нему с потупленным взором, как делают другие, которые воображают, что это все, чего он хочет. Это то, чего он хочет, но не то, что ему нужно.

— Я не умею обращаться с мужчиной, — сказала я нерешительно. — Я не знаю, что нужно делать.

Он положил одну руку мне на затылок и резко притянул меня к себе. Его глаза стали суровыми.

— Используй свое чутье, свою интуицию, — сказал он жестко, — Жаль, что я не могу научить тебя сам, это запрещено. Ты должна прийти к нему девственницей.

Может быть, если бы я не покачнулась невольно под его рукой, он бы смог сохранить самообладание. Но я пошевелилась, и его губы раскрылись, и нашли мои губы, и с силой припали к ним, отчего меня пронзила дрожь; я ответила на его поцелуй и обвила руками его шею, запустив пальцы в прекрасные белые волосы. У его губ был вкус вина и корицы. Теплый язык был настойчивым, от его движений волна возбуждения захлестнула меня, и я прижалась к нему всем телом. Он застонал, скользя пальцами вниз по моей спине, и тут послышалось вежливое покашливание. Задыхаясь, мы отпрянули друг от друга. Совсем рядом с непроницаемым выражением лица стоял Харшира.

— Генерал Паис, Мастер, — сказал он.

Гуи провел дрожащей рукой по губам:

— Проводи. — Он схватил свое вино и залпом выпил его. Он не смотрел на меня.

Паис быстро подошел к нам, с улыбкой поздоровался и щелкнул пальцами слугам, которые уже бежали с закусками. Потом он опустился на подушки, на которых я совсем недавно сидела, и критически оглядел нас обоих.

— Да, маленькая царевна, в этот вечер ты выглядишь воистину прелестно, — заговорил он. — Я почти склонен пожалеть нашего царя, потому что, пав жертвой такой красоты, он навечно останется твоим пленником.

— Генерал очень добр ко мне, — выдавила я, с ужасом сознавая, что от проницательных глаз генерала наверняка не ускользнуло, что колени Гуи еще так близко к моим и грудь его вздымается слишком высоко и часто.

— Он вовсе не добрый, — сухо сказал Гуи. — Он говорит правду. Будь уверена, моя Ту. А теперь иди полежи на своей кушетке, будь хорошей девочкой и дай мне поговорить с братом.

Я тотчас повиновалась, с облегчением вскочив и поклонившись им обоим. Я чувствовала себя удивительно неуклюже, руки и ноги едва мне повиновались.

— Ну, Гуи, — услышала я слова генерала уже в дверях, — ее отец дал согласие? Ну конечно дал. Она взбудоражит гарем своим появлением. Какая потеря!

Дверь за мной закрылась, и я не услышала, что ответил Гуи. Раскрасневшаяся, растрепанная и возбужденная, я направилась в свою заповедную комнату, слова Паиса эхом отдавались у меня в голове: «Какая потеря! Потеря…» Я сосредоточенно вызывала в воображении сияющий образ царевича Рамзеса, и, когда Дисенк закончила раздевать меня, я уже успокоилась.

Те немногое дни, что мне оставалось прожить в этом доме, я спокойно работала с Гуи, уйдя с головой в череду диктовок, консультаций, приготовления целебных мазей и снадобий для его немногочисленных пациентов. Мы не говорили о том внезапном исступленном поцелуе в ночь нашего возвращения. Гуи вел себя так, будто ничего не случилось, и я поэтому поступала так же. Но мне не давал покоя этот поцелуй. Я изо всех сил старалась вытеснить из памяти горячие губы Гуи, ощущение его твердой плоти, его вспыхнувшие страстью глаза и представить на его месте царевича Рамзеса, но в отчаянии понимала, что не могу этого сделать.

Не однажды, беспокойно проворочавшись в своей постели всю ночь, под утро я решалась форсировать ситуацию с Гуи. Я хотела натереться ароматным маслом, завернуться в халат, потом проскользнуть в его опочивальню и соблазнить его. Соглашение с фараоном можно как-нибудь расстроить. Мы с Гуи в высшей степени изобретательны. Но страх, что он откажет, удерживал меня от этой попытки. Я начала осознавать всю глубину его желания, но оно было направлено не на меня, а на процветание Египта, в основе которого лежало восстановление Маат. Лелея свои планы, он решил использовать меня, и я знала, что он с этого пути не свернет.

Когда мы работали вместе в его кабинете, он продолжал рассказывать мне о характере фараона, о его предпочтениях, предубеждениях и привычках. Он использовал свой старый способ, заставляя меня повторять наизусть то, что я запомнила из его рассказов, и вскоре у меня возникло ощущение, что я знаю Гора Золотого лучше, чем его собственные жены. Гуи также перечислял болезни царя и способы лечения, что были ему прописаны, так что в случае, если меня позовут осматривать его, я не должна была ошибиться. О самой жизни в гареме он рассказывал мало, и то лишь тогда, когда я просила.

— Будет лучше, если ты составишь свое собственное мнение, — говорил он мне. — Жизнь в гареме не особо отличается от жизни в любом другом месте. Она равно может стать приятной или ужасной, какой она будет — зависит от тебя. — Гуи тем временем перетирал семена кассии, и приятный, свежий аромат наполнял комнату. Тут он остановился и, не глядя на меня, сказал: — Запомни, ты должна есть только ту пищу, которую едят другое женщины, или ту, что Дисенк приготовит сама. Чем больше фараон будет привязываться к тебе, тем больше ревности ты будешь разжигать вокруг себя. К вину или пиву не прикасайся вовсе. В них очень легко что-нибудь подсыпать. Я буду посылать тебе кувшины из моих собственных запасов.

Порошок кассии к этому моменту был уже тоньше пыли. Гуи осторожно пересыпал его в фиал и повернулся лицом ко мне: — Постарайся выявить, кто из женщин самые важные, Ту. Изучи их характеры, оцени их влияние. Реши, кто из них может соперничать с тобой. Подруг выбирай осторожно и не верь никому, кроме Дисенк. Сестра генерала Банемуса Гунро тоже наложница. Найди ее, потому что я думаю, что она может стать тебе надежной союзницей.

— Ты нарисовал мрачную картину моего будущего, Мастер, - взволнованно сказала я, — к тому же одинокого будущего. Можно ли будет хотя бы смеяться в Доме женщин?

Моя слабая попытка пошутить пс вызвала у него улыбки. Он хмуро посмотрел на меня.

— Мы будем видеться регулярно, — сказал он. — Меня часто вызывают во дворец или в гарем. Если ты заболеешь, сразу посылай за мной. Не полагайся на помощь врачевателя, который обслуживает женщин. И продолжай выполнять упражнения, которым Небнефер научил тебя. Прежде всего не поддавайся опасной апатии, что часто настигает многих в гареме. — Он провел рукой по густым волосам и вздохнул. — Все будет хорошо, моя непокорная девочка, — добавил он печально. — Я видел мельком кое-какие твои успехи в гадальной чаше, тебя ждет успех.

Я немедленно насторожилась:

— Ты смотрел для меня, Гуи? Ты наконец попытался предсказать мою судьбу?

— Я сказал — мельком, — с упреком сказал он. — Твоя судьба неясна, ненасытная ты моя, но я видел тебя в сиянии драгоценностей возле фараона, и все его придворные почтительно кланялись тебе. Ты недолго будешь одинокой.

Хотя я была довольна и польщена, я не могла не заметить нотку необычайной печали в его голосе.

— Тебе жаль терять меня, — тихо сказала я. — Еще не так поздно, Гуи…

Резким жестом он заставил меня замолчать.

— Твои именины прошли, — прервал он меня. — Тебе теперь пятнадцать, и ты дала обещание фараону. Я также знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понимать, что твое природное честолюбие никогда не будет удовлетворено, если ты останешься в этом доме. Возьми свою дощечку.

Я поспешно схватила ее, и он начал диктовать:

— Одна часть кассии, три части меда, три части оливкового масла… — Тема была закрыта.

Прошло две недели; наступил день нового года, раскаленный день Звезды Пса.[70] Весь Египет праздновал, и в доме Гуи все дела прекратились. Сам Мастер отбыл в Пи-Рамзес, в храм Тота, месяц которого только начался, советоваться с оракулом о предсказаниях на грядущий год. В тот день в доме намечалось большое торжество для друзей Гуи и их жен; я гуляла в саду после полудня и, вернувшись к себе в комнату, радостно-возбужденная в предвкушении праздника, нашла все свои сундуки открытыми и посреди этого разноцветного хаоса — взволнованную Дисенк. Платья были свалены на кушетке, сандалии разбросаны но полу, на столе валялись ленты для волос, драгоценности и разные безделушки. Я остановилась как вкопанная:

— Что это, Дисенк?

Она лишь поклонилась и слегка нахмурилась.

— Известие из дворца, — ответила она рассеянно. — Завтра утром ты должна предстать перед Хранителем дверей, и я упаковываю твои вещи, но никак не могу найти длинный шерстяной плащ, который Мастер заказывал для тебя в прошлом мезори.

Голова у меня закружилась, я нетвердо шагнула к креслу и опустилась в него, вся дрожа. До этого самого момента я не воспринимала происходящее со всей серьезностью, но при виде того, как моя служанка берет охапку гофрированных туник и перекладывает в сундук, меня охватил ужас. Она сказала — завтра. А день уже на исходе. Скоро сядет солнце. Они могли бы предупредить заранее! Разве Хранитель дверей не понимает, что мне нужно время, чтобы попрощаться с любимой комнатой, провести еще много часов в темноте, стоя на коленях у окна, чтобы сказать прощай деревьям на фоне ночного неба, и лучу от лампы, что часто падал на камни двора из окна кабинета Харширы, и звуку ветра, что вырывался из ветроловушки, раздувая мои простыни, когда я недвижно лежала на кушетке, изнывая от жары? Я решительно боролась с паникой.

— Я не видела плаща с тех пор, как зацепилась им за ветку и ты взяла его чинить, — сказала я с безысходным спокойствием. — Не упаковывай пока желтое платье, Дисенк. Я хочу надеть его сегодня вечером.

Она бросила на меня сочувственный взгляд и продолжала заниматься своим делом.

Мне жаль, Ту, — сказала она, — но Мастер запретил тебе идти туда.

— Что? — Я была ошеломлена, дыхание перехватило. — Но почему?

— Ты скромно поужинаешь и пораньше отправишься в постель, чтобы предстать перед Хранителем дверей свежей и прекрасной. Мастер сожалеет.

Мастер сожалеет! Сам-то он будет там, в пиршественном зале, полном цветов, конусов с благовониями, тончайших вин, в толпе смеющихся, нарядных людей, и сам он тоже будет смеяться и даже не вспомнит обо мне — той, которой завтра предстоит покинуть родной дом. Но я знала, что спорить бесполезно. Я сидела молча, пока Дисенк суетилась вокруг, и хаос постепенно поредел, потом исчез, и сундуки были закрыты. Свет в комнате становился темно-багровым. Мне это показалось зловещим предзнаменованием, но я приняла его безропотно. Конец дня. Конец моей юности. Наш с Гуи конец.

Он так и не пришел ко мне в ту долгую, печальную ночь. Я слышала, как прибывали паланкины гостей, оживленных и радостных, но я не поднялась, чтобы взглянуть на них. До меня донесся голос Паиса, низкий и очень своеобразный, еще мне показалось, что я узнала веселые интонации первого советника Мерсуры, но остальные голоса были незнакомы, просто голоса людей, приехавших повеселиться. Я пыталась не уснуть, надеясь, что, когда все учтут, Гуи, может быть, посидит со мной немного, посочувствует, даст какой-нибудь совет, может быть, припомнит что-нибудь из нашей с ним жизни; но я задремала, а потом уснула, и неумолимый рассвет наступил без него. Вошла Дисенк, подняла оконную занавеску, поставила фрукты и воду рядом с кушеткой.

— Чудесное утро, — сказала она приветливо. — Река поднимается. Исида плакала.

Я не ответила. Пусть Нил поднимается сколько угодно, пусть хоть затопит нас всех, мне безразлично.

Она одела меня в сияющий белый лен, вплела мне в полосы белую ленту и обула в белые сандалии. Потом с особой тщательностью накрасила мне лицо, продела руки в серебряные браслеты и надела мне на шею серебряную цепочку. В мочку уха была продета одна длинная серебряная сережка, цветок лотоса на тонком стебле. Мои губы, ступни и ладони были покрыты хной.

Пока я сидела и ждала, когда хна подсохнет, вошли слуги и стали выносить мои сундуки. Один подхватил мою маленькую кедровую шкатулку, которую подарил отец, но я остановила его, крикнув:

— Это не трогай! Оставь ее здесь на столе. Я сама понесу. Дисенк, открой ее и положи туда мою статуэтку Вепвавета! — Я видела, как слуга посмотрел на Дисенк, ожидая подтверждения, и вдруг разгневалась. — Делай, что я сказала! — закричала я. — Здесь я госпожа, а не Дисенк!

Он пробормотал извинения, кланяясь и воздевая руки с раскрытыми ладонями в знак повиновения. Меня охватил приступ необъяснимого гнева. Когда он подавал мне шкатулку, на пороге возникла громадная фигура Харширы.

— Что здесь за шум? — спросил он. — Не капризничай. Ту. Мастер ждет внизу. Ты готова?

Я схватила свою драгоценную шкатулку и встала.

— Я не капризничаю, Харшира, — раздраженно сказала я, — и хотела бы напомнить тебе, что, раз я теперь царская наложница, а ты не управляющий фараона, ты больше не властен надо мной.

Он нисколько не возмутился в ответ на мое гневное высказывание, он вообще пропустил его мимо ушей. Щелкнув пальцами слугам, чтобы они поторапливались, он, качнувшись на пятках, подбоченился. Последний сундук переместился в галерею, следом просеменила Дисенк, и Харшира ожидающе поднял свои темные брови и воззрился на меня. Стараясь сохранить достоинство, я прижала шкатулку к себе и проскользнула мимо него, надменно ступая вслед за всем нажитым за долгие месяцы жизни в этом доме, вниз но лестнице и к выходу, под сверкающее солнце. Мои носилки были наготове, рядом с ними, под балдахином, стоял Гуи. Слуги с моими сундуками один за другим исчезали в направлении реки, откуда, я полагала, ладья должна была быстро доставить их во дворец. По ведению Харширы Дисенк забралась в носилки и устроилась среди подушек. Я подошла к Гуи. Он выглядел опустошенным. Белое лицо его приобрело сероватый оттенок, глаза припухли.

— Ты не пришел ко мне ночью, — с трудом проговорила я, в горле стоял ком; это были совсем не те слова, что я собиралась сказать. Они прозвучали отрывисто и горько, в них сквозил былой гнев.

— Вряд ли это было бы разумно, — ответил он просто, почти покорно, и его нежелание утешать меня неискренними оправданиями меня обезоружило. Он кивнул на носилки. — Я собрал для тебя травы, положил фиалы, пестик и ступку. Если тебе еще что-нибудь понадобится, дай мне знать. Держись, моя маленькая Ту. Мы не прощаемся.

— Да, дорогой Гуи, — прошептала я. — Но ничего уже не будет так, как раньше.

Я потянулась вверх и погладила сливочно-белую косу, перекинутую на плечо, потом села в носилки и откинулась назад рядом с Дисенк.

— Задерни шторки! — резко приказала я Харшире, и он повиновался.

Когда его лицо на какой-то момент нависло над моим, он улыбнулся и спокойно сказал:

— Да ниспошлют тебе боги свое благословение, малышка!

Мы с Дисенк остались одни, залитые рассеянным светом.

Гуи подал команду, и наши носилки стремительно взлетели над землей. Мы отправились в путь.

У меня не было желания оглянуться. Я не хотела знать, стоял ли Гуи, глядя мне вслед, пока носилки не скрылись из виду. Я не хотела смотреть, как прекрасный фасад дома постепенно исчезал за деревьями сада. И не хотела видеть озеро с его ладьями.

Носилки, покачиваясь, проплыли в тени пилона главного входа и повернули на дорогу; мы молчали. Я посмотрела на невозмутимый профиль Дисенк. Она покорно принимала испытания, что посылала ей судьба, и я подумала, рассматривая удивительно аристократический нос и прекрасную гладкую кожу нарумяненной щеки, что размазанная краска на моем виске огорчает ее больше любого непредвиденного изменения в ее собственной жизни. Я залюбовалась ее самоуверенной осанкой, и во мне вновь шевельнулось отчаяние.

— Ты была когда-нибудь в гареме, Дисенк? — спросила я.

Она кивнула.

— Мне случалось бывать в Доме женщин с госпожой Кавит, когда та навещала свою подругу госпожу Гунро, объяснила она. — Это удивительное место.

Гуи тоже упоминал о госпоже Гунро, сестре Банемуса, но меня в тот момент интересовало несколько другое.

— А вот Хранитель дверей, опять спросила я, — что он за человек?

Она задумчиво нахмурилась.

— Это самый важный человек в гареме, — ответила она. — Если фараон не может выбрать, с кем ему провести ночь, Хранитель дверей сам выбирает для него. Поэтому все женщины соперничают друг с другом, чтобы привлечь его внимание и угодить ему. Он правит гаремом твердой рукой. Даже великие царские жены должны считаться с его мнением. Конечно, кроме самой госпожи Обеих Земель. Она царствует над всеми.

Покачиваясь на подушках, я тщательно обдумывала ее слова. Я не прислушивалась к тому, что происходило снаружи. Потом вдруг всякий дорожный шум прекратился, и носилки качнулись вправо. Послышался оклик, и один из наших стражников ответил на него.

— Мы у царского причала, — сказала Дисенк.

Повернувшись ко мне, она окинула меня внимательным взглядом и отвернулась, видимо оставшись довольна осмотром. «Будто товар на рынок везут, — подумала я мрачно. — и предполагается, что я должна быть счастлива и благодарна за эту великую честь. Другие же счастливы. Я слишком гордая, в этом вся трудность. Но клянусь, что однажды благодарность ощутит фараон».

Снова раздался оклик, и я заметила, что носилки повернули влево.

— Подними шторки, — попросила я Дисенк.

Она тотчас повиновалась. Я увидела небольшую рощу из сикоморов и акаций. Между стволов поблескивала гладь большого пруда. Вдоль мощеной дорожки с одинаковыми интервалами стояли солдаты-шаарданцы в сине-белых одеяниях. Носилки опустились на землю. Я выбралась из них, стараясь, чтобы мои движения были грациозными. Дисенк последовала за мной.

Перед нами возвышался строго охраняемый пилон, составлявший одно целое со сплошной стеной, высокой и массивной. Я обернулась. Сквозь деревья виднелась дорога, ведущая прямо во дворец. Мы с Дисенк стояли на левом ее ответвлении.

У одного из наших стражников в руках был свиток. Он подошел к своим собратьям, стоявшим под пилоном, и подал его. Мне было видно, как свиток перекочевал из одних мощных рук в другие и затем исчез. Вскоре, должно быть, пришло распоряжение, потому что наш стражник церемонно поклонился мне, ткнул в сторону наших носильщиков большим пальцем и направился обратно к дороге, по которой мы прибыли, и все остальные стражники зашагали следом за ним. Люди, охранявшие вход, жестами дали команду проходить. Мы с Дисенк направились в гарем.

Слева были густо посажены деревья, среди кустарника виднелись обширные газоны, покрытое сочной зеленой травой, на поверхности большого овального бассейна покачивались лотосы и лилии. Конечно, лотосы еще не цвели, но лилии на ложах темно-зеленых плоских листьев раскрывались бледными, слепа розоватыми свернутыми лепестками. Над ними, переливаясь на солнце, порхали изумрудно-зеленые бабочки, слышалось кваканье молодых лягушек, недавно народившихся в озерном иле.

За садом, впереди нас, возвышалась стена из необожженного кирпича с лестницей на крышу. Это была прохладная, с солнечными пятнами панорама, но у меня не было времени полюбоваться ею. Прижимая свою кедровую шкатулку, я увидела мужчину, который величавой поступью приближался к нам, его голубая юбка обвивалась вокруг икр, на руках блестели золотые браслеты, черный парик замысловатыми волнами спадал на плечи. Он внимательно и бесстрастно смотрел на меня сильно подведенными темными глазами. Возраст его определить было невозможно. Он был немолод, но двигался легко и величаво. В руках у него был свиток, который оставил наш стражник. Он сдержанно поклонился, и квадратик яшмы, оправленный в золото, что поблескивал у него на лбу в виде диадемы, вспыхнул на солнце зловещим красным светом.

— Приветствую тебя, Ту, — холодно сказал он. — Я Амоннахт, Хранитель дверей. Золотой Гор пожелал даровать тебе свое покровительство. Тебе выпало истинное счастье. Следуй за мной.

Он не стал ждать ответа, круто развернулся и зашагал прочь. Мы с Дисенк семенили за ним, я крепко прижимала к себе шкатулку, а Дисенк несла снадобья, собранные дли меня Гуи. Мое самолюбие кровоточило.

Мы шли по узкой дорожке, бежавшей между двумя высоченными стенами. Вдалеке мне с трудом удалось разглядеть еще одну стену, где, похоже, заканчивалась дорожка. Звук наших шагов, отдаваясь коротким эхом, смешивался с другими звуками; сначала слабо, потом все более отчетливо слышались крики и визг играющих детей и плеск падающей волы. На полдороге справа от нас неожиданно открылась калитка, и я успела увидеть за ней темный узкий проход и вдали неясный силуэт стражника, невозмутимо стоявшего перед огромной закрытой дверью. Амоннахт спокойно вел нас дальше, не глядя по сторонам, пока не остановился у калитки. Он толкнул и открыл ее, и мы послушно последовали за ним.

Не знаю, что именно я ожидала увидеть. Наверное, я представляла себе, что гарем похож на дом Гуи, но несколько больше, воображала изысканную обстановку залитых солнцем комнат и широкие коридоры, полные неслышно ступающих слуг и благоухающих, умиротворенных женщин. То, что открылось моему взору, потрясло меня. Очень короткий коридор выходил сразу в широкий, заросший травой двор, утыканный редкими деревцами. Посредине был каменный бассейн, куда дугами сверкающей воды извергался фонтан. Под струями плескались голые дети, они сновали повсюду, вскарабкиваясь на низкие бортики бассейна. Во дворе, устроившись под деревьями или под кисейными балдахинами, сидели или лежали женщины, они присматривали за детьми и болтали между собой. По всему периметру двора, как соты в улье, располагались маленькие комнаты, а в углу на второй этаж уводила лестница, где были точно такие же комнаты, выходившие в узкую галерею. Двор внизу был, конечно же, под открытым небом.

Амоннахт шел впереди, мы миновали несколько маленьких дверей, некоторые были открыты, другие закрыты. Наше появление не вызвало большого интереса. Женщины поворачивали головы, чтобы взглянуть на нас, потом так же безучастно отворачивались и продолжали заниматься своим делом. Дети, всецело увлеченные радостями купания в прохладной воде, совершенно не обращали на нас внимания. Наконец Хранитель повернулся и указал нам на мрачный дверной проем.

— Это твоя комната, Ту, — равнодушно сказал он, — Прорицатель просил, чтобы тебя разместили с госпожой Гунро, и я выполняю его просьбу. Твою служанку поселят с остальными слугами в том доме, что в дальнем конце дорожки, но которой мы пришли. Если она тебе понадобится, здесь есть посыльные. Она, конечно, может спать и рядом с твоей дверью. — Он щелкнул пальцами, и тут же явилась девочка-подросток. Она поклонилась и застыла в ожидании. — Проводи служанку в ее комнату, — приказал он.

Вслед за ним я шагнула в тесноватую комнатку, напоминавшую келью. Окна в ней не было. У стен стояли две кушетки, одна напротив другой, и два стола. С одной стороны в одни ряд с кушеткой вытянулись сундуки. Здесь находился и маленький жертвенник, все доступное пространство было занято разными милыми безделушками. Мебель в комнате была простая и практичная, множество подушек и белья, чистого, насколько я заметила. Тем не менее я пришла в ужас. Дисенк исчезла.

— Твоя служанка вернется, как только осмотрит свою комнату, — объяснил Амоннахт, — Если тебя что-то беспокоит или есть какие-нибудь жалобы, можешь обратиться к Неферабу, управляющему этой частью дома. В дальнем конце двора есть две комнаты для омовений.

Он уже собрался уходить, но я схватила его за руку.

— Эта келья мне не подходит, — сказала я. Мой голос дрожал он негодования и страха. — Я не хочу делить комнату с другой женщиной, и, кроме того, эта комната слишком маленькая. Я не привыкла к постоянному шуму, от которого дверь не защитит, к тому же здесь нет окна и совсем темно. Я требую для себя отдельную комнату, Амоннахт!

Я впервые увидела, что в его глазах отразилась хоть какая-то эмоция. Они озарились смехом.

— Мне жаль, Ту, — произнес он без тени сожаления, — но отдельные комнаты здесь предназначены для самых любимых наложниц Могучего Быка. И в них тоже не во всех есть окна. Когда ты возвысишься до такого положения, я с удовольствием предоставлю тебе более благоустроенное помещение.

Некоторое время я смотрела на него, готовая расплакаться, вернуться домой. Смех и крики играющих детей были отчетливо слышны. Некоторые женщины, сидевшие поближе, перестали разговаривать и смотрели на нас с любопытством. Я собрала всю свою смелость.

— Тогда я хочу, чтобы была записана моя первая жалоба, — сказала я с достоинством, — и жаловаться я собираюсь вовсе не Неферабу, а тебе, Хранитель дверей. Эта комната напоминает стойло для скота, но я не корова. Я не одна из стада. И я не намерена сидеть здесь, вечно пережевывая свою жвачку. Запомни это!

Он поклонился.

— Я запомню это, — учтиво сказал он, — но позволь дать тебе совет. В мои обязанности входит смотреть за тем, чтобы гарем оставался прибежищем покоя и порядка. Обеспечивать уют — вторая по важности моя задача, а первая — чтобы владыка Обеих Земель был доволен тем, как обстоят дела в его собственном доме. С любой женщиной, которая вызывает неудовольствие, поступают очень сурово. Исключений не делают. — Неожиданно он улыбнулся, и улыбка преобразила его лицо. — Не наживай себе врагов здесь, Ту. Дай себе время привыкнуть к дому. Извлекай из этого пользу для себя. Осмотрись, и ты увидишь, что у тебя есть много преимуществ перед другими женщинами. Используй их правильно и научись скрывать свои намерения. Стоит немного пожертвовать роскошью, о чудесная крестьянка из удивительного Асвата, ради того, чтобы пленить сердце живущего бога? Это зависит только от тебя.

Он круто развернулся и двинулся прочь, останавливаясь по пути, чтобы сказать пару слов одной, улыбнуться другой. Я смотрела ему вслед, слегка успокоившись. Я затосковала но дому.

Вскоре вернулась Дисенк, вслед за ней рабы гарема втащили мои сундуки, поставив их возле кушетки. Я легла на нее, привередливо опробуя ее на прочность, и мне пришлось признать, что она вполне сносная. Пока Дисенк занималась с рабами, я открыла свою кедровую шкатулку, поставила Вепвавета на столик, чтобы засыпать и просыпаться, глядя на него, потом села на один из маленьких стульчиков и стала разбирать свои сокровища. Я потрогала пучок мягких перьев, ощутила прохладную твердость мелких камешков, которые подобрала так много лет назад, переложила сухие весенние цветы, сорванные во время их короткого, изумительно пышного цветения по дороге к реке, глиняных скарабеев, которыми меня награждал Каха за каждое успешно выполненное задание, — все эти вещи вселяли в меня уверенность. Ты все еще Ту, безмолвно говорили они мне. Ты не затеряешься среди женщин, похожих одна на другую.

Я осторожно достала золотистую змеиную кожу, которая от времени стала ужасно хрупкой, и положила ее себе на колени. «Ты будто змея, что оставила эту кожу, чтобы ты нашла ее, — сказала я себе. — Ты сбросила одну оболочку, когда уплыла с Гуи, и теперь ты сбрасываешь другую, но под ней ты по-прежнему госпожа Ту, царевна либу, и скоро у тебя нарастет новая кожа, более сияющая и прекрасная, чем прежние, с которыми тебе так больно было расставаться». Эта хрупкая вещица окончательно успокоила меня, и к тому времени, как я закрыла шкатулку и аккуратно поставила ее под свой столик, я уже была готова обживаться в новой обстановке.

Могло быть намного хуже. В дальнем конце двора, как показал Амоннахт, были две ванные комнаты, они занимали угловые подвальные помещения здания. Они оказались больше, чем ванная в доме Гуи, там были скамьи для массажа и безумное количество ароматических баночек и горшочков, при виде которых Дисенк закудахтала от радости. Из каждой комнаты ход в коридор, соединявший здания гарема, с одной стороны коридор вел в сады, а с другой — к главным воротам.

Вообще здесь имелось четыре отдельно стоящих строения. Я попала в третье от главного входа. Второе строение было похоже на него. А в четвертом, самом дальнем, жили дети с няньками и слугами, а над ними, на втором этаже, размещались классные комнаты и комнаты воспитателей. У каждого здания имелся свой зеленый двор с бассейном и фонтаном.

Однако в самое первое здание нам с Дисенк войти не позволили. Стражники гарема завернули нас обратно. Мы потом выяснили, что это было жилище госпожи Обеих Земель Аст. Она одна занимала весь первый этаж, а над ней, на втором этаже, жила легендарная Аст-Амасарет, иноземка, которая стала второй великой царственной женой Рамзеса. Мне не много удалось увидеть за спинами стражников, только пустые и тихие аллеи, клумбы с цветами и кустарники. Мы с Дисенк вернулись в мою келью, усталые и изнывающие от жары, и увидели, что в наше отсутствие сюда доставили четыре кувшина с вином. Гуи сдержал обещание. Уже перевалило за полдень, и я была втайне благодарна сумрачной прохладе своей комнаты.

— Дисенк, сходи на кухню и принеси мне чего-нибудь поесть, — попросила я. — Но сначала распечатай один из тех кувшинов и налей мне вина. У нас в сундуках есть чашки?

Со двора доносился аромат чего-то вкусного, и я почувствовала, что проголодалась.

Пока Дисенк соскабливала воск с печатью винного погреба Гуи, в дверном проеме возникла чья-то фигура, вошедший поклонился. Он держался с важностью преуспевающего торговца. Я предположила, что это и есть наш управляющий.

— Я Неферабу, — представился он. — Ту, Хранитель просил меня убедиться, что ты ни в чем не нуждаешься, и передать, что тебе предстоит явиться к царю лишь тогда, когда ты сама почувствуешь, что готова к этому. Это большая честь, — продолжал он, понизив голос. — Хранитель редко выказывает такое уважение вновь прибывшей. Я к твоим услугам. Моя комната рядом со входом.

Я с облегчением поблагодарила его, только в тот момент осознав, как волновалась я по поводу первой интимной встречи с Рамзесом. Я понравилась Хранителю, неведомо почему. Или, более вероятно, он разглядел во мне большие возможности. Эта мысль определенно порадовала меня.

Сидя на своем стульчике, я задумчиво потягивала вино, присланное Гуи, наслаждаясь знакомым вкусом. Я была еще не готова выйти во двор и усесться на травку, под взглядами других узниц. К тому моменту, как я допила вино, Дисенк вернулась с подносом и запричитала, как же подавать здесь на стол, если приличного обеденного стола и то нет.

— С таким же успехом мы могли бы отобедать и в пустыне, — сетовала она.

Я была склонна согласиться с ней, но еда была безупречной, а упоминание о пустыне напомнило мне слова Гуи о царевиче Рамзесе. А где, интересно, его покои? Конечно, где-то очень близко, по ту сторону высокой стены за дорожкой, возможно, там, где расположен ансамбль самого дворца. Дисенк убрала поднос, сняла с меня сандалии и платье и предложила отдохнуть. Снаружи по-прежнему было шумно, но шум постепенно стихал. Женщины разбредались, чтобы прилечь среди подушек на время послеполуденного зноя, детей тоже увели отдыхать. Мне стало интересно, где же госпожа Гунро.

Когда к концу дня я пробудилась, на соседней кушетке, свесив ноги, сидела женщина, жадно уплетавшая кусок холодной утки. Она смотрела на меня и улыбалась. Заметив, что я открыла глаза, она что-то крикнула в дверь, и сразу появилась девочка.

— Сбегай за служанкой этой госпожи, — приказала она, потом затолкала и рот последний кусочек мяса, вытерла пальцы и подошла ко мне.

К тому моменту я стряхнула остатки сна и села.

— Я госпожа Гунро, — весело сообщила незнакомка, — а ты, конечно, Ту. Я все знаю о тебе от своего брата Банемуса. Прости, что не встретила тебя, когда ты приехала, но я была занята —  диктовала брату письмо. Он сейчас возвращается в Куш. Когда ты подкрепишься, я представлю тебя еще нескольким женщинам, если захочешь.

Она высказала свое предложение вопросительным тоном, и я согласно кивнула, слегка опешив. Она оказалась совсем не такой, как я себе представляла. Я полагала, что сестра Банемуса постарше, серьезная, красивая, разумеется, и с такой же спокойной безмятежностью во взгляде, как у брата. Должно быть, у меня на лице было написано смущение, потому что она рассмеялась, запрокинув голову и демонстрируя длинную гибкую шею. Она вообще отличалась рельефной мускулатурой. Она была старше меня лет на десять. У нее были густые, короткие и совершенно прямые волосы, решительный подбородок и пухлые губы. С братом ее роднили только карие глаза, и смотрела она на меня с дружеским интересом.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказала она. — Неужели эта женщина родом из той же семьи, что и серьезный старина Банемус? Но брат, если захочет, может быть очень веселым и остроумным, и я нежно его люблю. Если бы у фараона хватило ума оставить его в Дельте. — Она вздохнула. — Но ум не относится к основным достоинствам нашего царя.

В этот момент в комнату влетела Дисенк и тут же начала готовить мне наряд на остаток дня. Свой туалетный столик она поставила у дальней стены между кушетками, чтобы на него падал свет из дверного проема. Гунро бурно приветствовала ее, и какое-то время они поговорили о госпоже Кавит и о жизни в доме, где когда-то работала Дисенк. Потом Дисенк пригласила меня сесть перед армией баночек и бутылочек, чтобы нанести мне на лицо свежую краску и убрать волосы, и Гунро снова переключилась на меня. Она устроилась в изголовье моей кушетки, завернувшись в тонкую кисею, обрисовывающую ее стройное тело, и стала внимательно наблюдать за руками Дисенк.

— Теперь, когда ты здесь, Дисенк, — не умолкая трещала она, — надеюсь, что ты хоть иногда будешь красить и меня. У меня очень хорошая служанка, но с тобой ей не сравниться. О твоем мастерстве наслышаны в знатных домах Пи-Рамзеса. Когда ты пойдешь во дворец, Ту? Сегодня? Рамзес обычно жаден до свеженьких самочек. Он не давал мне спать первые три недели после моего прибытия сюда, и в конце я уже простиралась перед жертвенником моей Хатхор, умоляя богиню любви и красоты переключить внимание фараона на кого-нибудь другого. Я больше не ощущала себя «маленькой Хатхор», как называли меня родители.

Снова зазвучал ее глубокий грудной смех.

— Излишне говорить, что в конце концов мои молитвы были услышаны. Теперь меня вызывают в царскую опочивальню все больше танцевать для повелителя, а не ублажать его плоть. — Она скривилась и понизила голос. — Он ужасный любовник, Ту. В нем много страсти и огня, но это все очень быстро заканчивается.

Мне было дико слышать такое о владыке Обеих Земель. Хотя я уже совершенно точно знала, что его телу далеко до богоподобного совершенства, я все еще продолжала верить в абсолютную святость его божественной особы.

— А как ты оказалась здесь, госпожа Гунро? — спросила я. В этот момент я держала свое медное зеркало и увидела в нем искаженное отражение ее кривой улыбки.

— Пожалуйста, зови меня просто Гунро. Я доставила немало неприятностей своему бедному отцу — он один из советников Рамзеса, — отказавшись выйти замуж за человека, которого он для меня выбрал, и угрожая стать танцовщицей в одном из храмов. Я люблю танцевать, Ту, я с юных лет училась танцевать для богов вместе с другими девочками из знатных семей, но считается, что такие, как мы, не должны делать танцы своей профессией. Отец поставил меня перед выбором — выйти замуж или стать наложницей фараона. Я всегда нравилась Рамзесу. Банемус не позволил мне сбежать вместе с ним на юг, и вот я здесь. Жизнь в гареме совсем недурна, и я ни в чем не нуждаюсь. Я танцую когда хочу. У меня свои виноградники и скот. Мне принадлежит доля во владении фаянсовой мастерской да городом. И мне не нужно подчиняться мужу, который требовал бы от меня вести его дом так, как он хочет. — Она пожала плечами. — Ну ладно, — закончила она, — ты не ответила на мой вопрос. Ты потеряешь девственность сегодня вечером?

Дисенк закончила работу и втирала масло в мои руки.

— Нет, это случится тогда, когда я сама этого захочу, — ответила я. — И, если честно, сейчас я бы охотнее вернулась домой к Гуи.

— И признала свое поражение? Нет, Ту, — задумчиво сказала она, — ты не из тех, кто сдается так быстро. Ты не похожа на ту девушку, что прежде спала на этой кушетке. — С этими словами она соскользнула на пол и потянулась, соединив руки над головой и наклоняясь из стороны в сторону; я вскоре поняла, что двигаться для нее так же естественно, как дышать, она и двух слов не могла произнести в покое.

— А что с ней случилось?

— Она покончила с собой. Мне пришлось долго выносить ее слезы и стенания. Трогательная малютка, миленькая и нежная, как цветок, но в ней не было твердости. — Гунро откинула волосы с раскрасневшегося лица и наклонилась, коснувшись пальцами пола. Ее голос зазвучал глуше, — Ей удалось стащить кинжал у одного из стражников, и она заколола себя. Это был единственный храбрый поступок в ее жизни. По крайней мере, она сделала это во дворе, избавив меня от вида залитой кровью комнаты.

— Но что ее заставило сделать это? — выдавила я.

Гунро медленно выпрямилась.

— Потому что ей взбрело в голову, будто она полюбила одного молодого дворецкого и не вынесет, если ее тело будет и дальше принадлежать Рамзесу. Если бы она немного подождала, Рамзес очень скоро бы пресытился ее глупым блеянием, сама она излечилась от своего романтического порыва. У меня где-то здесь есть ее локон. Локон, срезанный у самоубийцы приносит удачу.

Потом, узнав Гунро лучше, я поняла, что, несмотря на внешнюю благожелательность, в ней была некая бессердечность, не откровенная жестокость или бесчувствие, а скорее равнодушие по отношению к тем, кто слабее ее. Но тогда я была поражена. Возможно, она говорила искренне, но я не разделяла ее убеждения, хотя радовалась, что несчастная девушка не убила себя где-нибудь рядом с кушеткой, на которой мне предстояло спать.

— Ты говоришь, что твой отец — один из советников фараона, — сказала я, поспешив сменить тему. — Ты тоже хорошо знакома с Рамзесом? И с царевичем?

— С которым из них? - уточнила она. — Их тут целая стая, и всех нарекли в честь истинного бога нашего фараона, его предка Осириса Рамзеса Второго. Да, думаю, я знаю фараона достаточно хорошо. И могу помочь тебе завоевать его,

То, как она говорила это, как подбирала слова, моментально обнажило передо мной ее истинные мотивы. Гунро знала. Меня поселили вместе с ней намеренно. Она, так же как и ее брат, и Гуи, и остальные, верила, что я смогу в конечном итоге оказать влияние на фараона и история Египта пойдет по другому пути.

И в тот же момент я осознала для себя еще одно. Право, меня вовсе не заботили их планы. Я любила Гуи и хотела быть полезной ему, но в этой игре мною двигали менее высокие цели, чем те, которыми были одержимы Мастер и его сподвижники. Крестьянка с невидимой грязью под ногтями, еще не забывшая вкус чечевицы и черного хлеба, съеденного на песчаном полу, я хотела и дальше наслаждаться драгоценностями и дорогими тканями, вкушать прекрасную еду и лучшие вина. Я хотела роскоши и власти, почитания и славы, потому что все это было воплощением моих детских грез. Я буду царевной. Я буду царицей.

— Да, я желаю этого, — медленно сказала я, глядя ей прямо в глаза, — но и ты желаешь этого тоже, не правда ли, Гунро?

Ее улыбка стала шире, и она не отпела взгляд.

— Действительно так, Ту, — промурлыкала она. — Действительно так.