ГЛАВА 14

До середины следующего месяца, фаофи, я не чувствовала себя готовой к завоеванию ложа фараона. Каждое утро я просыпалась с мыслью, что сделаю это сегодня, пошлю за Хранителем и скажу ему, но всегда что-нибудь отвлекало меня. Мое тайное нежелание исполнять свои обязанности служило мне правдоподобным предлогом, но были и другие. За две недели со дня моего прибытия в гареме многие узнали, что я являюсь врачевательницей. Там были, конечно, свои врачеватели-мужчины с устоявшейся репутацией, но приходившие ко мне за помощью женщины знали, что их болезни и, главное, их самые сокровенные просьбы не дойдут до Хранителя или, того хуже, до дворцовых властей. Я открывала свой сундучок со снадобьями, садилась на стульчик в укромном уголке двора и внимала реальным или надуманным жалобам соседок, осматривая их и делая предписания. Многие из них просто изнывали от хандры и скуки, но вряд ли стоило советовать им занять себя чем-нибудь, в любом случае они бы не стали меня слушать.

Сама я старательно погрузилась в работу, которой занималась в доме Гуи. Большинство женщин спали допоздна, потом, когда солнце уже стояло высоко над головой, они лениво выползали из своих комнат, заспанные и полуодетые, устраивались где-нибудь в тени, нехотя вкушали первую трапезу. Искушение последовать их примеру было велико, но благодаря суровой дисциплине, к которой так мудро приучил меня Гуи, я смогла устоять.

Но утрам Дисенк рано поднимала меня, и я тренировалась, повторяя изнурительные упражнения, которым научил меня Небнефер, пока солнце не поднималось выше, превращая розовеющий затененный двор в чашу золотого света Часто ко мне присоединялась Гунро, она радостно и самозабвенно отдавалась танцу, поднимая к яркому небу лицо, застывшее в немом восторге. Потом мы вместо, задыхаясь и потея, бежали по узкой дорожке между стеной, ограждавшей дворец, и зданиями гарема к главному входу. Конечно, мы не пытались пройти мимо стражи. Мы сворачивали в редко посещаемый сад гарема, с трех сторон окружавший дворцовый ансамбль, и прыгали в бассейн. Гунро довольствовалась тем, что, окунувшись, выходила и потом лежала на траве, обсыхая, а я, не жалея сил, многократно переплывала бассейн (как прежде — под строгие окрики Небнефера) туда и обратно, туда и обратно, пока руки и ноги не начинали дрожать от изнеможения. Тогда я валилась на траву рядом с Гунро, с которой мы быстро подружились, и мы болтали и смеялись, пока нас не охватывало чувство голода. Мы не брали с собой служанок. В это время нам ничего не требовалось, и, кроме того, пока мы упражнялись, Дисенк и служанка Гунро в кухне готовили для нас завтрак. Потом мы возвращались к себе и набрасывались на еду и питье, как изголодавшиеся львицы пустыни, и, довольные собой, наблюдали, как первые сонные обитательницы гарема выползали во двор и останавливались, слепо жмурясь от яркого солнца. Потом Дисенк сопровождала меня в ванную комнату. После омовения следовала процедура выбривания тела и массаж.

Я полюбила эти утренние часы. Это было время тишины и уединения, перед тем как двор наполнится детскими воплями и болтовней и те несколько женщин, которых я осматривала каждый день, потянутся в мою сторону.

Поначалу дюжины наложниц оставались для меня неким прекрасным, воздушным, безликим скоплением — огромные глаза, нежные голоса и податливая плоть. Большинство их них мне так и не довелось узнать ближе, поскольку я не видела причин искать знакомства с ними. В конце концов, я не собиралась пробыть здесь слишком долго. Но некоторые выделялись из общей массы. Одной из таких была Хатия — пьянчужка, которая появлялась далеко после полудня, с опухшим лицом и дрожащими руками, и, неуклюже опустившись в траву под своим балдахином, глазела на шумную толпу вокруг фонтана. Неподвижная служанка находилась рядом. Никто не обращал внимания на Хатию. Она сидела так, с чашей вина в руке, до заката, потом так же тихо поднималась и исчезала в своем закутке.

Еще были Нубхирмаат и Небт-Иуну, пара привлекательных египтянок на Абидоса, которые выросли в соседних имениях и дружили с самого рождения. Рамзес, будучи с визитом в храме Осириса в Абидосе, был очарован их пением и заключил соглашения с отцами обеих, чтобы присоединить их к гарему. Они регулярно посещали ложе фараона вдвоем, и вызывали их часто, но мне трудно было усматривать в них соперниц. Они были восхитительно-глупы, услужливо-добродушны, всегда смотрели только друг на друга. Одна никогда не выходила без другой. Они делили одну келью и одно ложе на двоих и иногда лаже ели, переплетя пальцы. За советом они пришли тоже вместе, войдя ко мне с застенчивой решимостью, и спросили о средствах против зачатия.

— Мы знаем, что это запрещено, — прошептала Небт-Иуну с придыханием, держась за руку своей возлюбленной, — но, хотя это великая честь — носить ребенка великого бога, мы на самом деле не хотим этого. Ты ведь поможешь нам, Ту?

Я не жаждала помогать им. Не хотела себя дискредитировать или, хуже того, навлекать на себя гнев бога, встреча с которым мне самой еще только предстояла, но я была покорена их настойчивыми просьбами; было похоже, что они действительно страдают. Я сделала, о чем они просили. Перетирая шины акации с финиками и медом и пропитывая этой смесью льняные волокна, я думала о матери и тайных советах, подслушанных в ее каморке. Может быть, мы не как уж и непохожи, размышляла я за работой. А может, правда, что кровь свое берет.

Очень часто в дневные часы комната целиком была в моем распоряжении. Казалось, у Гунро много дел, которые требуют ее внимания. Но стоило Дисенк поджечь фитилек лампы, она появлялась и забиралась на свою кушетку; мы лежали, глядя на кружившиеся тени на стенах, и лениво болтали. Она рассказывала о Рамзесе, о том, как угодить ему, не стеснялась в выражениях, красочно описывая все подробности таинства, происходившего на царском ложе, а я слушала и копила информацию, чтобы позже, когда моя собеседница безмятежно заснет, обдумать все и проанализировать.

Тогда я и пришла к выводу, что роль наложницы не сможет принести мне никакого удовольствия. Не для меня было это сладостное предчувствие, вызывающее улыбку и заставляющее учащенно биться сердце при виде возлюбленного. Не для меня это мгновение чистого восторга при виде любимого лица. Не будет никакой нежности, никакого настойчивого и все же мягкого слияния тела и ка. Все это навсегда останется за пределами моего понимания, за пределами моих переживаний, а мне еще не было шестнадцати. Я платила высокую цену за грезы о несбыточном, рискуя огромными ставками в игре за будущее, которое могло никогда не сбыться. Моей единственной целью было угодить фараону. Ему же необязательно было угождать мне. По крайней мере пока, нашептывал мне внутренний голос. Пока… Я беспокойно ворочалась в постели. Если я хотела любви, настоящей страсти и романтики, мне следовало привлечь к себе внимание царевича, но даже если бы это случилось, что с того? Я принадлежала его отцу.

Однажды ранним утром мы с Гунро бежали по узкой дорожке к бассейну, воздух обдавал прохладой наши обнаженные тела, а стены укрывали нас от первых утренних лучей. Внезапно из владений царицы появилась маленькая процессия. Я бежала впереди. Гунро первая увидела кавалькаду, схватила меня за плечо, и мы резко остановились. Мы стояли, запыхавшиеся, пока вестник в сине-белых одеждах и за ним управляющий подходили к нам. Из-за угла медленно показался край белого балдахина, потом тускло вспыхнули бриллианты, появился широкий, с косичками и диадемой парик, в глаза ударила пышность струящихся, переливающихся золотом одежд Вестник остановился напротив нас.

— Склоните головы перед госпожой Обеих Земель, наложницы! — резко приказал он.

Мы покорно опустились на колени в тесном пространстве между стенами, прижавшись лбами к посыпанным песком камням дорожки, и мужчина удалился. Я почувствовала легкое движение воздуха, когда управляющий шел мимо меня, и потом шарканье носильщиков балдахина. Набравшись смелости, я подняла голову.

Изящная женщина под прозрачной кисеей казалась необыкновенно маленькой и хрупкой. Маленькие ножки в сандалиях, что были бы впору десятилетнему ребенку, ступали осторожно и мягко, а прозрачное одеяние окутывало лодыжки такие тонкие, что я могла бы обхватить их одной рукой. Но, взглянув наверх, я с изумлением обнаружила, что эти ножки принадлежат стареющему телу. Живот великой царицы слегка отвис, и, судя по неясным очертаниям, маленькая грудь, терявшаяся в складках платья, тоже потеряла упругость. Длинная шея, увешанная множеством драгоценных камней, была в морщинах; в один миг мой внимательный взгляд охватил ее тщательно накрашенное лицо, на котором явственно виднелись глубокие носогубные складки, подметил, что вокруг глаз веером разбегаются мелкие морщинки, которые черная краска не в силах скрыть от безжалостного, разоблачавшего все эти ухищрения утреннего света. Движения царицы были величественны, на лице застыли высокомерие и отстраненность.

Я снова коснулась лбом камня. Шаги удалились; поднимаясь с колен, я услышала, что к нам быстро приближается кто-то еще. Гунро была уже на ногах. От входа в покои царицы к нам энергичной походкой, размахивая руками, направлялся мужчина с высоко поднятой головой. Сердце едва не выскочило у меня из груди. Это был он, такой красивый, такой сильный, такой славный. С квадратным подбородком и сверкающими черными глазами, с накрашенными хной губами, которые я так жаждала целовать, со стройными бедрами, которые так хотелось ласкать, проникая руками под его короткую юбку. Он торопился, догоняя свою мать, поэтому на нас едва взглянул, и я обрадовалась, потому что не хотела, чтобы он видел меня такой — ненакрашенной, взмокшей от пота после напряженных упражнений, со свалявшимися волосами, прилипшими к голове. Но вдруг он внезапно остановился и обернулся. Мы с Гунро подняли руки и низко поклонились.

— Приветствую тебя, Гунро, — сказал тот самый голос. — Надеюсь, у тебя все хорошо. Как там Банемус? Мы еще не получали от него известий. А ты?

— Нет, мой царевич, — ответила Гунро со своей обычной самоуверенностью. — Но ты же знаешь моего брата. Отправляясь в свою крепость в Куше, он больше будет беспокоиться о довольстве своих людей, чем о том, чтобы диктовать письма во дворец.

Царевич улыбнулся. У него были ровные, ослепительно белые зубы.

— Но так и должно быть, — возразил он. Тут его внимание переместилось на меня. Сначала оно было вежливо-неопределенным, потом во взгляде появился живой интерес. — Это же наша врачевательница, не так ли? — сказал он. — Помощница прорицателя? Значит, ты теперь одно из приобретений моего отца?

Я молча кивнула, и он снова улыбнулся:

— Думаю, он сделал хороший выбор. — Не сказав больше ни слова, он зашагал дальше.

Я жадно смотрела ему велел, пока он не исчез из виду, потом понуро пошла рядом с Гунро.

— О боги! — застонала я. — И это ж надо было, чтобы он увидел меня в таком плачевном виде! Что он подумает обо мне?

Гунро проницательно взглянула на меня.

— Он вообще не будет о тебе думать, — спокойно сказала она. — Почему он должен о тебе думать? И ради себя самой ты не должна даже помышлять о нем, иначе попадешь в беду.

Я не ответила. Когда мы пришли в сад, я бросилась в бассейн, будто в битву с врагом, яростно скользя сквозь толщу воды, пока кровь не застучала в висках. Пришло время сделать фараона моим рабом.

В тот же день через Неферабу я попросила встречи с Хранителем. Я ожидала, что он сам навестит меня, но мне ясно дали понять, кто я есть, когда Неферабу вернулся и сообщил, что, хотя Хранитель очень занят другими делами, он все же будет рад видеть меня в своем кабинете незадолго до наступления сумерек. Теперь, когда решение было принято, мне хотелось поскорее начать действовать. Я раздраженно выслушала сообщение, потом послала за гаремным писцом, чтобы скоротать время, диктуя письма семье и Гуи. Никому из них я не сообщила ничего существенного, потому что была уверена, что, прежде чем отправиться к адресатам, все письма из гарема проходят через руки Хранителя. Я надеялась, что Гуи, может быть, навестит меня или, по крайней мере, если его вызовут осмотреть кого-нибудь во дворце, придет взглянуть, как я поживаю. Однако до сих пор не было ни его самого, ни вестей от него.

На закате явился посыльный, чтобы сопровождать меня к Амоннахту. Борясь со своей гордостью, я неохотно последовала за ним; мы направились к самой дальней стене резиденции, миновали охраняемые ворота и вышли на обширный утоптанный двор. У дальней стены виднелся длинный ряд помещений и рядом с ними кухня. Скорее всего это были комнаты слуг гарема. Но мы круто свернули направо, немного прошли вдоль внутренней стены, потом, еще раз повернув направо, прошли сквозь толпу солдат, которые внимательно осмотрели нас.

Потом мы оказались в огромном саду, дорожка вскоре свернула влево, к ряду больших келий. Двери были открыты. Во всех кельях за столами сидели писцы и строчили под диктовку, повсюду были навалены свитки; я предположила, что это кабинеты управляющих различными службами дворца. С другой стороны сквозь деревья мне удалось рассмотреть массивную стену огромного здания. Отчаянно пытаясь определить свое местонахождение, я решила, что это уже собственно дворцовая территория и я нахожусь в самой сердцевине власти. Не могу скатать, что зрелище особенно впечатлило меня. Маленький посыльный остановился перед одним из кабинетов. Постучав в открытую дверь, он объявил о моем приходе, поклонился хозяину кабинета и поспешил прочь. Я не стала ждать приглашения и вошла.

В кабинете царил идеальный порядок. На столе лежали только писчая дощечка и футляр с кистями, вдоль стен тянулись дюжины круглых, открытых с одного конца гнезд для свитков, а больше там особо ничего и не было. Я на миг задумалась, где здесь могло храниться мое соглашение и что еще обо мне у них здесь записано. Должно быть, это грандиозный труд — собирать данные обо всех женщинах гарема. Мой осмотр продолжатся всего несколько секунд, потому что Амоннахт уже поднимался из своего кресла.

— Приветствую тебя, Ту, — невозмутимо обратился он ко мне. — Могу я предложить тебе вино или инжир? И какие у тебя просьбы ко мне?

Помня о предупреждении Гуи, я отказалась от угощения. Амоннахт не предложил мне сесть, но сам снова сел в свое кресло, закинул ногу на ногу, расправил на коленях платье и вопросительно воззрился на меня. Я не стала тратить время понапрасну.

— Я готова идти в опочивальню фараона, — заявила я без лишних предисловий.

Амоннахт поднял безукоризненно выщипанные брови. Потом кивнул.

— Хорошо. Рамзес уже спрашивал о тебе, но я сказал, что ты нездорова. Он нашел это забавным — больная врачевательница. Однако он не станет ждать слишком долго.

Я втайне ликовала. Фараон не забыл обо мне, в самом деле, он сам интересовался моей персоной! Это был хороший знак, и настроение у меня сразу улучшилось.

— Тебе нужен совет, Ту? — продолжал Амоннахт.

Я не совсем поняла вопрос.

— Совет, Хранитель? — У меня мелькнула дурацкая мысль, что сейчас он с жаром пустится излагать мне какие-нибудь интимные наставления, которые в его учтивых и строгих устах прозвучат ужасно непристойно.

— Ты знакома с этикетом, предписанным в подобных случаях? Ты знаешь, как вести себя, когда приближаешься к богу?

— А-а! — с облегчением воскликнула я. — О да, Амоннахт. Я бывала раньше в царской опочивальне.

Мне показалось или у него на лице в самом деле промелькнула улыбка? Догадался ли он, что я намереваюсь нарушить большинство из установленных этикетом правил, о которых я была наслышана от Гунро и Гуи; что я доверилась своей интуиции и решила предстать перед фараоном кем угодно, только не робкой, покорной девой, даже если и буду чувствовать себя таковой?

— Да, точно, — серьезно ответил он. — Я забыл. Тогда да ниспошлет тебе Хатхор свое благословение и да пребудет с тобой любовь нашего царя! Я еще не выбрал, кто разделит ложе с фараоном завтрашней ночью. Ты можешь удостоиться этой чести. Слуга из дворца придет за тобой после захода солнца.

Следует ли поблагодарить его? Я решила, что не стоит. Поклонившись, я вышла; у двери меня уже ждал другой посыльный, который, несомненно, должен был проводить меня обратно, дабы я не отправилась одна бродить где не следовало.

Дворцовый сад был все еще залит тихим бронзовым сиянием. Проходя мимо других кабинетов, я увидела кошку, которая спрыгнула с нижней ветки дерева и, плавно, с мягкой, текучей фацией двигаясь в пламенеющей траве, убежала. Я усмотрела в этом добрый знак и быстро прочла молитву Баст, богине чувственного наслаждения, и попросила ее благоприятствовать моим усилиям.

Той ночью я тоже молилась, долго и усердно, перед своей маленькой статуэткой Вепвавета. Я напомнила ему о своей преданности, о том, как он внял моим прежним мольбам и забрал меня из Асвата, умоляла его не дать пропасть напрасно всем его стараниям. Я сообщила Дисенк, что мой час настал, и дала ей указания, что я хочу надеть. Она засомневалась.

— Но, Ту, — робко возразила она, — со всем уважением хочу заметить, что фараона больше восхищает, когда непорочная дева одета в простое белое платье. Если ты пойдешь к нему в золотом и желтом и в парике, увешанная драгоценностями, он тут же прогонит тебя.

— Не думаю, — улыбнулась я, — Свою неискушенность мне скрыть не удастся, Дисенк, но я и пытаться не буду. У меня есть идея получше. Я напущу официальности: пойду как дева, переодетая врачевательницей. Рамзес будет заинтригован.

— Надеюсь, что ты не ошибаешься, — расстроенно ответила она.

Гунро, которая в этот момент разминалась, высоко подняв свою стройную ногу и касаясь лбом колена, пробормотала:

— Умно придумано. Ту. Возможно, это сработает.

Я пожала плечами, выказывая большую уверенность, чем у меня была на самом деле.

— Если не сработает, попробую что-нибудь другое, — заметила я надменно, — Полагаюсь на свою интуицию. Я буду такой наложницей, от которой он не сможет отказаться.

Спала я той ночью плохо, несколько раз просыпалась и подолгу лежала, глядя в темноту; раз я слышала, как тихо переговаривались посыльные, что дежурили неподалеку на случай, если какой-нибудь женщине потребуется позвать служанку, в другой раз у меня кровь застыла в жилах от пронзительного воя пустынной гиены, явственно слышимого и омерзительного; он донесся против ветра. Но упрямые пески пустыни лежат далеко от утопающей в зелени Дельты и к востоку, и к западу, поэтому мне пришло в голову, что этот крик слышала только я, что это боги посылают мне свое предостережение. Впрочем, гиены могли под покровом темноты пробраться в город, чтобы порыться в отбросах. Похоже, так оно и было.

Мысленно содрогнувшись, я перевернулась, пытаясь заснуть снова, но от испуга в голове зашевелились беспокойные мысли, которые я прежде сознательно гнала прочь. Я не хотела отдавать свою девственность этому мужчине. Всего два гола назад я была готова принести ее в жертву Гуи, за то что он заглянет в мое будущее, но тогда я была еще ребенком, невежественным и безрассудным. Девственность представлялась мне всего лишь товаром для обмена. Теперь все изменилось. Она по-прежнему была товаром, но ее стоимость возросла и стала неотделимой частью стоимости меня самой.

В момент истинного озарения я поняла, что Гуи был более достоин этой награды, чем владыка Обеих Земель. Кроме того, я и не собиралась дарить свою девственность. Я наконец распорядилась ею, чтобы заплатить за будущее, о котором как давно мечтала, и это откровение принесло мне и надежду, и стыд.

Утром я поднялась немного позднее обычного, чтобы вечером чувствовать себя совершенно отдохнувшей. Когда я стала проверять содержимое своей медицинской сумки, как раз принесли новые травы, о которых я просила Гуи. В жаркие послеполуденные часы я снова спала, потом до заката мы с Гунро забавлялись игрой в собаку и шакала,[71] это подействовало на меня успокаивающе. Потом настало время для церемонии одевания и нанесения краски. Когда явился слуга из дворца, я поцеловала изножье Вепвавета, подхватила свою сумку и вышла вслед за ним в благоухание вечера. Еще я предварительно пожевала листик ката, и от моих страхов остался только слабый трепет где-то глубоко в животе. Я была молода и красива, хитра и умна. Я была Ту, царевна либу, которая собралась завоевать весь мир.

Я ожидала, что путь будет долгим и за это время я успею полностью овладеть собой, но молчаливый слуга вывел меня из двора, прошел несколько шагов наискосок по дорожке, что бежала из одного конца гарема в другой, и через калитку в дворцовой стене нырнул в короткую аллею. Почти тотчас мы оказались перед охраняемой дверью. Мой сопровождающий сказал стражникам несколько слов, и они постучали. Дверь открылась, мы вошли.

Я была совершенно сбита с толку. Мы вдруг оказались прямо в царской опочивальне. Я узнала изысканные кресла со сверкающими ножками из электрума и высокими серебряными спинками, низкие столики, изящно украшенные рельефными золотыми фигурками. Мой взгляд метнулся в сторону массивного ложа, громада которого неясно вырисовывалась в тусклом свете.

На скамеечке у ложа опять кто-то сидел, и я уже была готова увидеть царевича, стремительно поднимающегося мне навстречу, как в тот день, когда мы с Гуи приходили сюда; но закутанная в полотно склоненная фигура оказалась самим фараоном, он наблюдал, как с него снимают сандалии. Сопровождавший меня слуга прошел через всю опочивальню и занял место у двери и самом конце. Рамзес заметил его и поднял голову, сердце у меня заколотилось, я шагнула вперед и опустилась на колени, осторожно коснувшись лицом и ладонями лазуритовых плит пола, как меня учила Дисенк. Сумку я положила рядом с собой.

— Встань! — услышала я знакомый голос и поднялась, снова прижав сумку к груди, чтобы чувствовать поддержку ее привычной убедительности.

Я не стала ждать, пока меня позовут. Расправив плечи и сделав глубокий вдох, я гордо шагнула к скамеечке.

Рамзес поднялся. Прежде я не видела его стоящим. Он оказался выше меня, но совсем не намного, поэтому, после того как он с явным разочарованием осмотрел меня сверху донизу, наши глаза встретились. На голове у него была легкая полотняная шапочка, которая лишь подчеркивала его отвисшие щеки; мясистые губы его оказались еще толще, чем мне запомнилось.

— Глаза те же, — проворчал он, — но и только. Я устал, у меня болит голова. Я обрадовался, когда Амоннахт сказал мне, что ты поправилась, потому что мне уже начинало казаться, будто ты не желаешь доставить радость своему фараону. Я надеялся поближе познакомиться с чаровницей, что называет себя врачевательницей. Но что я вижу? — Он недовольно отстранился. — Увешанное драгоценностями создание в парике, каких всегда полно в толпе придворных. Я огорчен!

На последних словах он перешел на крик. Слова эхом прокатились под высокими голубыми сводами и обрушились на меня как удар грома. Преодолевая внутренний трепет, я шагнула к нему. И тут в тени по другую сторону ложа я заметила неподвижную фигуру с сине-белой лентой через плечо. С ужасом я узнала Паибекамана. Его лицо вырисовывалось в темноте неясным овалом, он озадаченно смотрел на меня; я поймала его взгляд. «Верь мне, — попыталась я передать ему взглядом. — Просто верь мне».

— Присядь, мой повелитель! — приказала я строго. Рамзес запнулся, и я повторила еще раз: — Садись. Я готова поспорить, что владыка не следовал моим предписаниям и не ограничился водой. Разве владыка позабыл, какие у него были боль и жар после злоупотребления кунжутной халвой? Голова у моего повелителя болит оттого, что канал мету, ведущий к голове, закупорился из-за чрезмерного употребления вина и изысканных кушаний. Разве не так? — Не гляди на него, я деловито открыла свою сумку и достала ступку и пестик. Потом принялась распечатывать баночки. —  Особа повелителя священна и дорога дли всех жителей Египта, продолжала я с укором. — Владыка задолжал своим подданным немного самодисциплины.

— Самодисциплины? — взревел Рамзес, обернувшись. — Кем ты себя вообразила? — Потом его тон изменился. — Что ты делаешь?

— Готовлю состав из семян сетсефта, плодов дерева ам и меда, чтобы прочистить мету. Мой повелитель будет медленно пить это, а я пока помассирую ему ноги.

Это был переломный момент. Сердце у меня билось так неистово, что готово было вырваться из груди, и я была рада скрыть дрожание рук за перетиранием порции снадобья. Мне показалось, что прошел целый хентис, пока царь смотрел на меня сверху вниз, шумно дыша, потом он вдруг уселся на свою скамеечку и преувеличенно глубоко вздохнул, как нашаливший и пристыженный ребенок.

— Паибекаман! — рявкнул он. — Принеси мне ложку!

Тень отделилась от темноты и исчезла.

— Я хотел несколько часов позаниматься любовью, — пожаловался фараон моей склоненной голове, — а вместо этого слушаю нравоучения ведьмы, воплотившейся в красивую юную девушку. Уже жалею о том дне, когда я решил добиться тебя, мой маленький скорпион!

Я не ответила. В его голосе звенел смех. Дела пошли на лад. К тому времени, как Паибекаман вернулся с золотой ложкой, лекарство было готово. Рамзес взял каменную ступку, и, пока он помешивал и сам глотал лекарство, я села перед ним, поджав ноги, поставила одну его ступню к себе на колено и начала массировать ее. Изредка он вздрагивал, когда мои пальцы находили чувствительную точку, но продолжал глотать снадобье. Когда оно закончилось, отдал пустую ступку дворецкому и откинулся назад. Его глаза медленно закрылись. На этот раз вздох был вздохом удовольствия, и я увидела, что его пенис опасно зашевелился и стал твердеть, начав вдруг жить своей жизнью. Я остановилась и, раздвинув многочисленные складки его халата, захватила член и крепко сжала его. Член опал, и Рамзес распахнул глаза.

— Больно! — сказал он.

— Нет, мои повелитель, это не больно, — возразила я. — Я пытаюсь избавить тебя от головной боли и усталости. Еще не время для любви.

Я продолжала массировать одну ногу, потом другую. Снова его член начал восставать, и снова я заставила его упасть. Когда он в третий раз стал наливаться кровью, Рамзес прошептал мне:

— Сделай это снова, Ту.

И я повторила. Потом он протянул руку и снял с меня парик. Волосы обрушились вокруг лица, и он начал ласкать их, перебирая пальцами и прижимая их к моему лицу. Я оттолкнула его, но, прежде чем он успел запротестовать, я опустилась на колени и стала касаться языком пальцев его ног, медленно облизывая их и посасывая. Он пробормотал что-то невнятное. Потом я осторожно стала продвигаться выше, целуя его икры, внутреннюю сторону бедер, потом резко остановилась.

— Голова владыки болит уже меньше? — живо поинтересовалась я.

Его затуманенный взгляд сфокусировался на мне, и он неуверенно поднялся на ноги.

— Да, да, — сказал он хрипло, хватая меня за платье. — Иди сюда.

Я ускользнула, соблазнительно разглаживая на себе платье, будто он измял его. Теперь пора, подумала я, становиться той, кем я была на самом деле, — испуганной девой.

— Я не могу, — сказала я.

Он нахмурился, и его глаза потемнели.

— Почему?

— Потому что для того, чтобы доставить удовольствие моему повелителю этой ночью, я надела свои лучшие драгоценности и самое нарядное платье, и я боюсь, что в страсти мой повелитель порвет на мне все это.

— Что за чепуха! — раздраженно воскликнул он. — Делай, что тебе говорят! Иди сюда!

Я смиренно повиновалась, приблизившись к нему и внутренне напрягшись от первого прикосновения его пухлых рук к моему непорочному телу. Но он не стал стягивать с меня платье, как я ожидала. Он протянул руки, осторожно расстегнул ожерелье и положил его на столик рядом с ложем. С такой же деланой заботливостью он вынул сережку из моего уха, снял с рук браслеты, развязал усыпанный драгоценными камнями пояс, что удерживал на талии мое платье. Дыхание его стало тяжелым. Оно пахло медом с примесью семян сетсефта. Спустив платье с моих плеч, он позволил ему соскользнуть на пол. Теперь я стояла перед ним обнаженная.

— Вот так, — хрипло сказал он. — Так лучше, маленький скорпион? Могу я теперь посмотреть, есть ли у тебя жало на хвосте?

Он резко притянул меня к себе, схватил за ягодицы, его лицо вжалось в мою шею; на мгновение меня охватила паника. Я попыталась вырваться, силясь вдохнуть, но он сжимал меня все сильнее. Я знала, что должна снова обрести контроль над ситуацией, не только ради того, чтобы задать тон нашим будущим отношениям, но и ради своего собственного самоуважения. Ни один мужчина не может взять меня без моего полного согласия, даже если это сам фараон.

— Ты всегда насилуешь своих девственниц?! — воскликнула я.

Он замер. Потом разжал объятия, и тогда я толкнула его на ложе. Его колени подогнулись, и он упал на спину, изумленно глядя на меня. Я взобралась на ложе и встала на колени рядом с ним.

— Я боюсь, Могучий Бык, — прошептала я, и это было правдой. — Неужели ты не видишь? — Я прижалась губами к его губам.

В какой-то момент я с ужасом ощутила, будто покинула свое тело и воспарила куда-то ввысь, под своды этой огромной комнаты; я посмотрела вниз и увидела ложе, где хрупкая обнаженная фигурка склонилась над другой, неуклюже распластавшейся тучной фигурой, увидела дворецкого, неподвижно стоявшего у стены, слуг, теснившихся в дальнем конце комнаты, будто сонм одинаково бесплотных духов. Мне бы хотелось остаться там, наблюдая за происходящим, а не ощущать на себе губы фараона, его рыхлое тело, его ищущие руки, но я вернулась в себя так же быстро и мучительно, как и воспарила.

Губы Рамзеса были жаркими и трепетными. Его язык проник между моими зубами. Я неистово пыталась включиться в это действо, вызвать в воображении воспоминание о поцелуе Гуи, о прекрасном теле царевича Рамзеса, но реальное тело было слишком близким, а мое отвращение слишком глубоким. Как только фараон перевернулся, опрокинув меня на спину, и впился губами в мой рот, а его руки отыскали мою грудь, я стала совершенно холодной. И снова я боролась с этой холодностью, потому что знала: под тонким панцирем моей девственности таится натура чувственная и страстная, и не важно, чей рот, чьи губы, чье тело пробуждают мое желание, но, как я ни старалась, я не смогла заставить себя что-либо почувствовать. «Ненавижу тебя, — думала я, когда фараон раздвинул мне ноги и засунул в меня свои пальцы. — Ненавижу тебя за то, что ты делаешь со мной, и я ненавижу Гуи за то, что он заставил меня стать распутной, ненавижу царевича за то, что он посмотрел на меня так, как никто никогда не смотрел. Будьте вы все прокляты».

Только подумав так, я пришла в себя. Когда Рамзес с победным воплем наконец вошел в меня и я закусила губу, чтобы не отпрянуть от внезапной боли, я поклялась, что, так или иначе, он заплатит за это, я получу свою цену. Я мрачно терпела, обхватив его руками и сжимая его жирные ягодицы, пока он двигался во мне, удовлетворяя свою страсть. Потом он издал еще один дикий крик, извергая семя, и обрушился на меня, его пот струился по моей коже. Какое-то время он лежал неподвижно, потом скатился с меня и, улыбаясь и глядя мне в лицо, приподнялся на локте.

— Ну вот, теперь ты моя навечно, маленький скорпион, — сказал он, отдуваясь.

Но даже улыбнувшись в ответ, я с яростью подумала: «Нет. Это ты мой пленник, хотя еще и не знаешь об этом».

— Паибекаман! — позвал Рамзес. — Принеси вина!

Я высвободилась из его объятий и села.

— Полагаю, что ты обойдешься без вина, мой царь, — сказала я решительно, — если не хочешь, чтобы головная боль вернулась. Разве тебе меня не хватило?

Поцеловав его в лоб, я покинула ложе. Как только я ступила в круг своего сброшенного платья и начала натягивать его, я почувствовала, что у меня что-то течет по ногам. Я спокойно и неспешно снова надела свои украшения, потянулась за париком, положила ступку обратно в сумку.

— Желает ли мой повелитель отпустить меня, с тем чтобы он мог уснуть?

Какое-то время он лежал, растерянно глядя на меня, потом в его блестящих глазках-пуговках появилось понимание. Он начал тихо смеяться, потом захохотал, продолжительный раскатистый гогот эхом разнесся по комнате до самой крыши.

— О Ту, — задыхался он, — не зря я назвал тебя скорпионом! Но побудь со мной еще немного. Если хочешь, нам принесут пива вместо вина и чеснока в можжевеловом масле. Останься, поговори со мной.

Это была не просьба, конечно. Цари не просят. И все же в тот самый момент я уже знала, что придет время, и он будет просить. Я бы позволила уговорить себя, запрыгнула бы обратно на ложе, как девчонка, которой я на самом деле и была, и устроилась бы на подушках, и мы бы просто лежали и разговаривали, как старые друзья. Но жидкость струилась у меня по лодыжкам, темно-красная и противная, заставляя меня содрогаться. Я просто стояла с сумкой в руках, и он наконец скривился.

— Ну тогда уходи, — приказал он.

Поклонившись, я оставила его. Слуга у двери, в которую я вошла, открыл ее передо мной и устремился вперед, обратно, по короткой аллее, которая теперь была просто бледным лучиком под ногами, в калитку, сквозь густую темноту главной дорожки, и наконец в мой двор. Тут он отвесил поклон и растворился в ночи.

Журчал фонтан, расплескивая серебристые струн в каменный бассейн. От бледного света звезд но граве ползли длинные тени. В тишине мои шаги гулко стучали но камням, которыми были вымощены площадки перед кельями. В моей комнате горела одна лампа. Гунро спала. А Дисенк ждала меня, ее лицо осунулось от усталости. Когда я пошла, она поднялась с циновки и без слов начала быстро раздевать меня. Увидев кровь, она ничего не сказала. Раздев меня донага, она заколебалась, и я отрицательно помотала головой.

— Нет, Дисенк, — прошептала я. — Я не хочу сейчас мыться. Я слишком устала.

Она кивнула и откинула покрывало на постели. Я скользнула под него, она укрыла меня и неслышно удалилась.

Обессиленная, я свернулась калачиком, согнув свои измазанные колени, и закрыла лицо руками. Меня знобило, и внутри была пустота. Я достигла цели. Он пошлет за мной завтра же, я знала, но мысли об этом напоминали песок, скрипевший на зубах. «Ненавижу тебя», — пробормотала я уже без всякой ненависти, мне теперь было все равно. С горя я провалилась в глубокий сон.

Тем не менее я приказала Дисенк поднять меня в обычное время и, превозмогая апатию и усталость, заставила себя проделать весь утренний ритуал с упражнениями и омовениями. Гунро последовала за мной на лужайку, а потом и в бассейн. Она начала подробно и то расспрашивать меня о ночи с фараоном, но мне не хотелось говорить об этом, и я отделывалась односложными ответами. То, что ночью все прошло хорошо, не вызывало сомнений, но неожиданно я почувствовала себя униженной. Сознание того, что теперь я стала полноценной женщиной, не наполняло меня гордостью, и я решила, прежде чем рассказывать подробности Гунро, разобраться в своих чувствах.

После полудня пришел Неферабу и сказал, что фараон снова требует моего общества. Я спокойно выслушала новость, обрабатывая маленькую ранку у ребенка, который порезался, споткнувшись о камень, потом слегка перекусила, устроившись в тени перед своей кельей, и, когда день начал клониться к вечеру, я снова покорилась рукам Дисенк.

На этот раз я решила явиться к Рамзесу девой в белом одеянии, какой он ожидал увидеть меня прошлой ночью. Дисенк вплела мне ленты в распущенные волосы, совсем немного подкрасила глаза и обрядила в скромное платье, закрытое от шеи до голых лодыжек. Украшений на мне не было. Однако она все же натерла меня желтым шафранным маслом, чтобы при каждом моем движении от меня исходил аромат чувственного обещания. Я хотела быть непредсказуемой для фараона. Прошлой ночью я была властной врачевательницей, превращавшейся в невинного ребенка. Сегодня я буду распутной соблазнительницей под непорочным белым одеянием. Я решила не брать свою сумку. Оставим на время игру в пациента и врачевательницу. Мы к ней еще вернемся, у нас впереди много времени.

Тот же дворцовый слуга пришел проводить меня к фараону, и я уже без трепета последовала за ним. Те же стражники стояли у садовой калитки и у дверей опочивальни. Снова они пристально оглядели меня и расступились. Двери за мной закрылись.

На этот раз комната фараона была окутана сладкой синеватой дымкой только что зажженных благовоний. Я остановилась, чтобы выполнить ритуальный поклон, жрец с двумя младшими прислужниками по бокам как раз приближался к богато украшенному жертвеннику в дальнем углу комнаты. Они повернулись и поклонились Рамзесу, курильницы у них в руках еще дымились. Фараон поблагодарил их, потом нетерпеливо обернулся ко мне и велел подняться.

— Ну и где сегодня наша замечательная врачевательница? — весело спросил он, беря меня за руку и подводя к ложу. — Может быть, она помогает какому-нибудь несчастному и поэтому прислала свою очаровательную заместительницу? Не знаю, обижаться мне или радоваться!

Он определенно радовался. Его круглое лицо порозовело и глаза блестели радостным ожиданием. Потупив взор, я с притворной скромностью улыбнулась в ответ.

— Конечно же, она здесь, Великий Гор, — ответила я, — но сегодня ее не интересует врачевание. Она вкусила иного мастерства и желает овладеть им в совершенстве.

«Не льсти ему, — предупреждала Гунро. — Все, маленькие девочки льстят ему, и он достаточно проницателен, чтобы распознать их неискренность и почувствовать себя оскорбленным. Он неглуп». Он проницательно взглянул на меня.

— Хм… — произнес он. — Это легкий укол скорпионьего хвоста или удар мягкой кошачьей лапки, спрятавшей коготки? Иди сядь рядом со мной, Ту. Ты выглядишь прелестно без всех этих ухищрений. Хочешь вина? Паибекаман, налей нам! — Как только вездесущий дворецкий выскользнул выполнять приказание, Рамзес с шаловливой улыбкой устроился на ложе рядом со мной. — Ну? — продолжал он. Врачевательница не будет возражать, если ее бог пожелает отведать плодов со своих виноградников?

Я улыбнулась в ответ.

— Здесь нет врачевательницы, — ответила я тихо, — а Ту, твоя возлюбленная, с радостью выпьет с тобой вина.

— Тогда пей, — предложил он, вручая мне наполненный до краев кубок, и мы отхлебнули темно-красной жидкости. — Ты снилась мне прошлой ночью, — сказал он, его карие глаза ласково смотрели на меня поверх края бокала, — и, когда я проснулся, мне было жаль, что ты не лежишь рядом со мной. Это не странно?

Я ответила, осторожно выбирая слова, сознавая, что ступаю на опасную почву:

— Это большим честь, если мой повелитель считает меня достойной его снов и желаний. Я преданная подданная моею повелителя.

Он, должно быть, ожидал большего. По-птичьи склонив голову набок и улыбаясь, он, очевидно, ждал продолжения, и я вдруг поняла, что мой осторожный ответ был правильным, потому что его слова были чем-то вроде проверки. На миг мне стало его жаль.

— Ты благоразумна не по годам, Ту, — откровенно сказал он, — но благоразумие в сочетании с красотой и юным возрастом может быть опасно.

Поддавшись порыву, я прижала ладонь к его полной щеке.

— О могучий фараон, — прошептала я, — если все эти качества живут в искреннем сердце, какая же здесь может быть угроза?

Он притянул меня к себе, уткнулся мне в шею, потом стал целовать мое лицо, перебирая пальцами мои волосы, и я отвечала ему, медленно прижимаясь всем телом и обвив его руками. На этот раз мои губы узнали его, и я почувствовала, что мне это начинает нравиться. Но я пока не хотела уступать. Поддерживать огонь страсти в этом самце было просто. Нужно только как можно дольше оттягивать момент, когда пламя в нем погаснет. Конечно, среди дюжин женщин, что являлись сюда по первому его зову и мановению руки, наверняка были и те, кто понимал это! Но подобное обращение с ним требует смелости и уверенности в своих силах и умения балансировать на краю скалы, которая обрывается в царственный гнев и забвение. Оно также требует интуиции и некоторых знаний, поэтому советы Гуи и Гунро, бесспорно, пригодятся мне. Я не могу себе позволить увязнуть в горячей, ослепляющей трясине страсти Рамзеса и упасть с ним в эту безрассудную пустоту. Для этого должны пройти месяцы.

Много раз за эту ночь я уводила его от края и много раз увлекала к нему, пока наконец мы не сорвались, он — в продолжительном взрыве чувственного освобождения, а я — взмокшая от изнеможения. Мы оба дрожали от слабости, когда я выползла из-под него и потянулась за вином; неверной рукой я держала бокал у его губ, пока он жадно пил большими глотками, потом выпила сама.

— Ты не девушка, ты демон, — прохрипел он, когда я, поклонившись ему, быстро облачилась в свое платье и попятилась из комнаты.

В сопровождении слуги я заплетающимися ногами прошла по короткой аллее, прошмыгнула мимо стражников у калитки и, глубоко вдыхая чистый предрассветный воздух, повернула к гарему. Оставшись одна и ощутив траву под ногами, я свернула к фонтану, с разбегу опустилась на колени и погрузила лицо в прохладную воду, потом растянулась у бассейна, глядя, как успокаивается взволнованная вода. Становилось светлее, приближался Ра. Признаки его возрождения были все явственнее, и, чувствуя его приближение, темнота вокруг меня стала тусклой и серой, тени исчезли.

Мое отражение медленно проявлялось на ряби воды неясным, призрачным абрисом с двумя черными дырами вместо глаз и кривящейся, подергивающейся прорезью рта. «Не девушка, демон, — прошептала я ему. — Демон». Оно злобно смотрело на меня, его контуры медленно волновались, выражение было безразличным. Я поднялась и пошла к своей келье.

Дисенк не будила меня, и я проспала как убитая до тех пор, пока дневная суета двора не начала прорываться в мой сон. Тогда я заставила себя дойти до ванной комнаты, оживая, как поникший цветок, под благоухающими струями волы, которой Дисенк обливала меня, и ароматными маслами, которые массажист втирал в мою кожу. В это время дня обе ванные комнаты, как и комната для массажа, были заполнены оживленно болтающими женщинами, в ярком свете скользкие нагие тела блестели, как атлас, и благоухали ароматами всех оттенков; от смеси насыщенных запахов вокруг у меня слегка закружилась голова. Некоторые женщины здоровались со мной, но для них я все еще была чужая необычная девушка, что могла прописывать снадобья, и, хотя они все улыбались мне, на их лицах читалась либо настороженность, либо вежливая отстраненность. Но меня это не особенно трогало; свежеомытая и умащенная, с мокрыми волосами, обвитыми вокруг головы, я отправилась обратно в свое жилище.

У двери я увидела знакомую фигуру, человек стоял со сложенными на груди руками, устремив безразличный взгляд на беззаботную суету двора.

— Харшира! — закричала я, подбежав к нему. — Как я рада видеть тебя! Все хорошо?

Он с серьезным милом повернулся ко мне и поклонился:

— Все хорошо, Ту. Мастер в комнате.

Я опешила:

— Здесь? Гуи здесь?

Я рванулась через порог и бросилась к белой забинтованной фигуре, которая поднялась со стула рядом с моей кушеткой. Я едва заметила Гунро, которая, выходя из комнаты, задела меня плечом.

— Гуи! — выдохнула я, неистово обнимая его. — Я так скучала но тебе! Что ты здесь делаешь? Почему ты ничего не писал мне, с тех пор как я уехала из дому?

Он обнял меня, потом твердо отстранился в своей неизменной манере, взял меня за подбородок затянутой в перчатку рукой и повернул мое лицо к свету. Некоторое время он внимательно изучал его, потом отпустил меня.

— Ты стала другой, — уверенно сказал он. — Ты изменилась, моя Ту. Дисенк, принеси нам что-нибудь поесть. Ту, расскажи мне все.

С ощущением, что я вновь вернулась к жизни, я уселась на кушетку, и слова потоком хлынули из меня. Он хладнокровно слушал, а я не сводила с него глаз. Вернулась Дисенк с подносом, я что-то ела, не замечая, что кладу в рот, переводя дыхание между торопливыми фразами.

Когда я начала описывать последние две ночи, Гуи оживился, начал откровенно спрашивать меня о том, что фараон говорил и делал и как я себя вела. Я отвечала, не стесняясь. Я как будто стала пациенткой Гуи и описывала симптомы своей болезни, чтобы он поставил диагноз.

— Хорошо, — похвалил он. — Очень хорошо. Ты отлично справилась, Ту. Но тебе не следует впредь пить его вино. Это в обыкновении Рамзеса — на какое-то время сильно увлечься новой наложницей, но, если спустя недели ты все еще не наскучишь ему, на тебя начнут обращать внимание. И далеко не всегда оно будет восторженным. Будь осторожнее!

— Хорошо. Прости меня. Но расскажи, как там дома. У тебя теперь новая помощница? А что ты сделал с моей комнатой?

Он рассмеялся:

— Пока что ничего особенного. Я оставил ее для гостей. Что до новой помощницы, я не думал об этом. Да и кто может заменить тебя, Ту?

Я втайне ликовала.

Я все еще незримо присутствовала в его доме, где сохранялись мои следы. Я с тоской расспрашивала его о Кахе, о Небнефере, об Ани, и он с готовностью отвечал, понимая мой всплеск тоски но дому и явно не желая обострять его. Потом он поднялся, завернувшись в свои покрывала. Я потянула его за руку:

— Ты уходишь? Пожалуйста, Мастер, останься еще немного. Давай погуляем здесь. Я столько недель не видела тебя!

Он наклонился и поцеловал меня в макушку.

— Я бы очень хотел побыть с тобой, Ту, но мне нужно посетить мать фараона. И еще перед уходом я должен поговорить с первым советником Мерсурой. Ты посылала письма домой? Может быть, тебе нужно что-нибудь?

Я сложила руки на груди.

— Да, я диктовала послание писцу. Нет, мне ничего не нужно, — мрачно сказала я, разочарованная тем, что он пришел в гарем не только для того, чтобы повидаться со мной. У меня защипало глаза от подступивших слез.

Он кивнул, удовлетворенный, и направился к двери.

— Я откладывал свой визит, чтобы ты успела получше здесь освоиться, но это вовсе не значит, что я не думал о тебе все это время, — сказал он тихо. — Я скоро вернусь, моя дорогая.

Он ушел, его покрывала зашуршали, и его фигура на мгновение закрыла дверной проем.

Я вдруг испытала непреодолимое одиночество и разочарование. Что, если мне не удастся продвинуться дальше в обольщении фараона? Что, если я обречена оставаться в этой келье до конца своей жизни? Лучше умереть, чем влачить свои дни так, как Хатия, пьяная и больная, покинутая и всеми забытая. Страх распростер надо мной свои темные крылья, и я уткнулась лбом в колени.

Рука Гунро нерешительно коснулась моего плеча, и я пришла в себя. Она внимательно смотрела на меня какое-то время, потом сказала:

— Нам не запрещается покидать гарем, нужно только спросить позволения у Амоннахта и взять с собой стражу. Подобные привилегии обычно даются не сразу, но, хоть ты еще недолго пробыла здесь, если ты пойдешь со мной, я могу поручиться Хранителю, что ты не убежишь. Возьмем носилки и отправимся и город. Хорошо?

— О да! — воскликнула я, и смеясь и плача. — О Гунро, какая прекрасная мысль!

Она предложила мне одеться и подождать. Отсутствовала она довольно долго, Дисенк успела одеть и накрасить меня. Гунро вернулась с парой крепких солдат-шаарданцев.

— Хранитель позволил, — сказала она, — но нужно вернуться до заката. Носилки ждут у главных ворот. Ты готова?

Предвкушение вытеснило мой страх. Она взяла меня за руку, и мы вместе вышли со двора.

Несколько восхитительно бесцельных часов слуги носили нас в послеполуденной жаре по лабиринтам оживленных улиц, извилистых переулков, площадей и рынков Пи-Рамзеса. Мы пересекали широкие аллеи, уводившие взор к пилонам храмов, и узкие улочки, на которых толпились варварски одетые иноземцы, торговцы и ремесленники, что спешили поклониться своим иноземным богам. Дисенк и служанка Гунро шли рядом с носилками, а стражники расталкивали толпу. Мы продвигались по улицам, забитым ревущими ослами и босоногими горожанами, скрипучими тележками, нагруженными глиняными кувшинами, кирпичом-сырцом или шаткими горками блестящей глазурованной черепицы. Мы останавливались у рынков, наблюдая, как запыленные лавочники расхваливают свой товар прохожим. Мы даже добрались до доков, где на высокой бурой глади вод Авариса покачивались всевозможные суда в ожидании, когда взмокшие феллахи примутся за погрузку или разгрузку.

Однажды мы забрели в тихий уголок, где вокруг маленького жертвенника теснились яблоневые и гранатовые деревья, там в уединенной тени, не замечая ничего вокруг, сидела пара влюбленных. Но такие оазисы встречались редко. Пульс города бился напряженно и шумно, запахи пыли и навоза смешивались со слабыми, но вездесущими ароматами фруктовых деревьев; они почти всегда были скрыты за высокими стенами садов, но, невидимые, наполняли воздух благоуханием.

Мы с Гунро несколько раз приказывали остановиться и посылали служанок купить у уличных торговцев грубых лепешек и жирных пирогов и после с наслаждением поглощали их, покачиваясь на ходу и облизывая пальцы. Вокруг пестрел шумный Пи-Рамзес, время от времени наши стражники покрикивали хриплыми голосами: «Посторонись! Дорогу Дому женщин!» — и совсем рядом со мной, на ноге у Дисенк, звенел мелодичным, нежным звуком серебряный браслетик с маленькими золотыми скарабеями.

Лишь только Ра начал клониться к западу, мы, утомленные и счастливые, вернулись и свой тихий приют. После безудержного городского шума гарем казался гаванью мира и покоя. В краснеющих лучах заходящего солнца мы улеглись на траву, потягивая пиво и болтая, и я наконец нашла в себе силы рассказать Гунро о своих ночах с фараоном, потому что они утратили власть надо мной и я больше не стыдилась себя.