ГЛАВА 15

На следующую ночь меня снова призвали в царскую опочивальню, и на этот раз я пе пыталась сдерживать страсть фараона. Результат меня не вдохновил, но и не вызвал отвращения; после того как все произошло, я нарочно не делала попыток уйти. Я знала, что не смогу удержать его одними сексуальными уловками. Пришло время немного открыться, явить ему другие грани своей натуры. Он уже видел меня врачевательницей, девственницей, искушенной соблазнительницей, но, создавая эти образы, я следовала предписаниям Гуи и дружеским советам Гунро. Пришла нора придумать что-нибудь самой. Конечно, я буду и дальше использовать образы, которые создала, вернее, которые открыла в себе и освободила, по мне нужно проложить путь к его сердцу и разуму, не довольствуясь тем, что служить утехой его чреслам. Поэтому, когда мы закончили заниматься любовью, я завернулась в простыню и, отказавшись подкрепиться, устроилась на ложе и заговорила с фараоном.

Сначала мы беседовали о вещах незначительных: о том, как высоко в этом году поднялась река, а значит, будет хороший разлив и богатый урожай, о том, как мы с Гунро провали день в городе, о фаянсовых мастерских на заднем дворе, куда съезжались торговцы со всего света обменивать свой товар на египетскую посулу. Я заметила, что в Пи-Рамзесе много иноземцев, на что фараон, сидевший в кресле перед подносом с закусками, сказал:

— Твой отец ведь тоже иноземец, разве не так? Из мелких землевладельцев, чье поместье находится где-то на юге?

— Мой повелитель, мой отец принимал участие в войнах твоего отца и потом, как ветеран, был наделен куском земли в Асвате. Он либу.

— Асват? — эхом отозвался Рамзес, наморщив лоб. Его украшенные перстнями пальцы, и которых он держал липкий финик, замерли в воздухе. — Асват? А где это? Ведь это глухое селение на краю пустыни? — Потом его лицо прояснилось. — Вепвавет! Ну конечно! Но почему знатный человек, пусть даже иноземец, нуждался в землях? Разве у него не было своих?

— Нет, мой повелитель. — Я сначала заколебалась, но потом отважилась и сказала: — Мой отец крестьянин, он обрабатывает свои собственные ветеранские ароуры. А моя мать сельская повитуха.

— Правда? Это правда?! — Он положил финик обратно на блюдо. Потом нетерпеливо замахал руками, и слуга тут же бросился к нему с чашей душистой воды и полотенцем. Царь поболтал пальцами в чаше, потом протянул их для вытирания. — Ты крестьянка, Ту? Как необычно! У меня есть несколько наложниц из простолюдинок, но они все, кажется, танцовщицы или певицы. А как же ты оказалась под покровительством Гуи? Нет, не рассказывай. — Он поднялся с кресла, подошел к ложу и сел рядом со мной. Рама застонала под его весом. — Расскажи мне, Ту, как живут мои крестьяне. Расскажи мне как это — вырасти в далеком селении. Надо сказать, — продолжал он, понизив голос, — что ты не похожа ни на одну из тех грубых дочерей земли, что мне доводилось видеть. Кроме того, среди моих управляющих и слуг много либу, и все они имеют привлекательную внешность. У тебя есть сестры? Они так же изумительно красивы, как и ты?

Он сидел, время от времени прихлебывая вино, а я рассказывала ему об Асвате, о нашем скромном доме, об управителе селением и его невыносимых дочерях, о берегах Нила, которые грязным и полунагим детям кажутся волшебными. Я описывала неустрашимых, замкнутых, деятельных мужчин, что распахивали свои земли, поклонялись богам, любили своих жен и обеспечивали хлебом насущным своих детей. Я рассказывала о Паари, о наших тайных уроках, но не упомянула о том, как приехал Гуи и как я была готова обменять свою девственность за возможность узнать будущее. Я коснулась глубокого почтения селян к прошлому, их пылкой и невинной веры в то, что ныне живущий бог может разрешить как должно все дела на земле, но в подробности я не вдавалась.

Пока я рассказывала свою историю красочно и образно, как только могла, он не сводил глаз с моего лица, кивал и пофыркивал, иногда улыбался, однажды протянул руку и погладил меня по щеке. Потом он, казалось, вдруг заметил, что лампы стали угасать, что один из слуг украдкой зевнул, и тогда он поднял руку и жестом остановил поток моих слов. Я сделала вид, будто собираюсь спрыгнуть с ложа и взять свое платье и сандалии, но он опередил меня. Стянув с меня простыню, он лег и повелительным жестом приказал мне лечь рядом с ним, потом укрыл нас обоих.

— Паибекаман, гаси лампы! — приказал он, притянул меня ближе к себе и обнял. — Спи, малышка Ту, мое маленькое чудо пустыни, — бормотал он. — Ты удивительная и ужасная. В тебе нет ни капли лжи, потому что ты не побоялась открыть мне свое низкое происхождение. Я очень рад. Твоя кожи еще благоухает шафраном. Мне нравится этот… — Его голос затих и дыхание стало ровным. Он уснул.

Изумленная, я поняла, что меня оставили на ночь, что утром я еще буду здесь, рядом с ним. В его объятиях было тепло и уютно. Некоторое время я чувствовала себя неловко в этой еще непривычной обстановке, но постепенно пригрелась, как котенок, контуры комнаты стали расплывчатыми и исчезли совсем. Я уснула.

Меня разбудили доносившиеся из-за дверей приглушенные звуки флейты и лютни. Сначала сквозь сон я подумала, что праздник в доме Гуи слишком затянулся, но потом окончательно проснулась и села. Мелодичный молодой голос начал нараспев выводить слова поклонения и благоговения: «Слава божественному воплощению, восходящему, как Ра, на востоке! Слава бессмертному, чье дыхание есть источник жизни Египта!» Вдруг с волнением и благоговейным трепетом я осознала, что слышу хвалебный гимн, древнее песнопение испокон веков пробуждающее на рассвете всех царей. Я огляделась вокруг, посмотрела на человека, мирно посапывавшего рядом со мной, на мягкие тени, заполнившие огромную комнату, на пробивавшийся из высоких узких окон слабый серый свет, в котором начинали проступать очертания изысканной мебели, и меня охватил восторг.

Гимн закончился. Что-то зашуршало, раздался шепот, и после паузы двери решительно отворились. Я поспешно натянула на грудь простыню. На пороге спальни появилась небольшая процессия — слуги внесли еду и питье, теплую воду и полотенца, а за ними вошел арфист, устроился в углу и принялся перебирать струны. Я погладила фараона по плечу и поцеловала его в ухо.

— Уже утро, мой повелитель, — сказала я. — Надеюсь, ты хорошо отдохнул.

Он вздохнул, застонал, потом моргнул и открыл глаза. Увидев меня, он удивился, но сразу расплылся в широкой улыбке, как счастливый ребенок, но прежде чем подняться и позволить слугам обтереть свое лицо душистой водой, он потянул меня вниз и задышал мне в шею.

— Что за чудесный сон я видел! — воскликнул он, глядя, как ему на колени ставят поднос. — Я погружался в Нил, и мне было хорошо, приятно и прохладно, и я испытывал чувство очищения. Ты принесла мне добрый знак, маленький скорпион, потому что такие сны означают освобождение от всех болезней. Ты ешь. Ешь!

Я заколебалась, но, поскольку была очень голодна и хотела пить, я решила пренебречь всеми предосторожностями. Я начала отламывать кусочки свежего хлеба, запивая его водой. Слуги, выжидавшие на почтительном расстоянии, когда мы покончим с едой, начали нерешительно приближаться. Рамзес озорным взглядом посмотрел на меня.

— Я бы хотел снова заняться с тобой любовью, — прошептал он, — но эти ослы ждут, чтобы я отправился совершать омовение. Сегодня утром я собираюсь в храм, чтобы лично выполнить священные обязанности, которые обычно оставляю на своего заместителя. — Он громко вздохнул. — Теперь, когда праздник Амона Хапи завершился, Узермааренахт может вернуться в Фивы. Конечно, прежде чем уехать, он пожелает убедиться, что здесь все в порядке. Узермааренахт! — раздраженно выкрикнул он в ответ на мой вопросительный взгляд. — Первый пророк Амона! О боги, малышка, неужели все обитатели Асвата так невежественны, как ты?

Упоминание о верховном жреце Амона, казалось, привело его в дурное расположение духа, поэтому я решила промолчать. Когда он подал знак убрать тарелки, потом спустил ноги, чтобы надеть сандалии, я тоже соскользнула с ложа и набросила свое покрывало. Мои движения привлекли его внимание.

— Ты куда собралась? — отрывисто спросил он.

— К себе в комнату, мой царь.

Он быстро-быстро заморгал, а потом его лицо озарилось неожиданно проказливой, радостной улыбкой.

— Мне понравилось твое общество, — заявил он. — Отправляйся мыться, потом я пришлю за тобой, пойдешь со мной в храм. Поторапливайся!

Я снова поклонилась, и, спеша повиноваться, помчалась через дремлющие рассветные сады, по дорожке, отделяющей гарем от дворца. Но дороге я размышляла, стоит ли делать утренние упражнения, и решила, что не успею. Я должна быть готова, когда за мной придут.

Дисенк не было в комнате, а Гунро еще крепко спала, зарывшись в измятые простыни. Послав за служанкой, я тем временем вышла на влажную траву; я была совсем одна во всем огромном дворе, бледно-розовое небо в вышине становилось нежно-синим, воздух быстро прогревался и наполнялся ароматами невидимых цветов. Наконец я увижу врага Гуи, проклятие Египта, бедствие фараона, верховного жреца Амона; и все же сердце мое билось спокойно и ровно, мысли были ясными. Подняв руки и лицо навстречу новому дню, я улыбнулась в бесконечную синеву неба. Пока все разворачивалось так, как предрекал Гуи.

Когда явился слуга, которому было приказано сопровождать меня к Рамзесу, я была уже готова: омытая, благоухающая, накрашенная и одетая в прозрачное белое платье, вышитое красными цветами. На губах у меня блестела красная охра. Тяжелый парик со множеством косичек, обрамлявший накрашенное лицо с подведенными углем глазами, жестко упирался в плечи. Золотые, расписанные темно-красным ленты охватывали мои запястья и шею. Я была прекрасна и знала это. Я гордо шла за человеком, который вел меня к главному входу гарема, Дисенк семенила за мной.

Там уже стояло несколько паланкинов, вокруг которых толпились нарядные женщины со своими служанками и переговаривались визгливыми голосами; свежий утренний ветерок развевал их дорогие одежды, приподнимал локоны замысловатых париков. По краю площадки, в пестрой тени колышущихся деревьев, цепочкой стояли стражники. Я изумилась увиденному. Я представляла, что мы с Рамзесом поедем вдвоем, в приятном уединении, но, похоже, приглашение посетить храм вместе с фараоном, которое, я надеялась, распространялось на меня одну, получила половина гарема. Я поискала глазами госпожу Обеих Земель, но не увидела ее.

— А где Аст? — тихо спросила я Дисенк.

— Она уже отправилась, — прошептала та в ответ. — Великая царица не будет околачиваться в компании наложниц.

— А это кто? — украдкой указала я на женщину, сидевшую на стуле, в стороне от толпы, и с надменным безразличием взиравшую на суету.

Подле нее находились несколько стражников, руки четырех ее служанок были заняты какой-то ношей, мне показалось, что одна держит покрывало, другая шкатулку с косметикой, третья — корзину с засахаренными фруктами, четвертая — что-то еще. Со своего места мне было трудно определить возраст и происхождение женщины, но я заметила, что у нее очень желтая кожа и широкие, вразлет, брови. Они не были подведены углем. Их чернота была естественной.

— Это Старшая жена Аст-Амасарет, — тихо отвечала Дисенк. — Ты, наверное, слышала о ней. Фараон ценит ее больше всех своих жен. Она очень умная.

«Неужели?» — цинично подумала я, оглядывая ее. Она, должно быть, почувствовала, что я рассматриваю ее, потому что перевела взгляд своих иссиня-черных глаз в мою сторону и тоже воззрилась на меня. Затем царственным жестом она подняла руку, поманив меня пальцем. Пальцы были унизаны кольцами с драгоценными камнями. Жест был повелительный и однозначный. Я пробралась сквозь толпу, подошла к ней и поклонилась. Некоторое время она внимательно изучала меня, потом сказала

— Ты — наложница Ту. Ты провела ночь с Рамзесом. Я — Старшая жена Аст-Амасарет.

Тембр ее голоса был довольно низким для женщины, с легким мелодичным акцентом, который показался мне странно знакомым. С такими же интонациями говорил мой отец, но у него они были слабее, не так явно выражены. Я вспомнила, что она была пленницей, что фараон привез ее с войны и она была из либу.

Я продолжала дерзко разглядывать ее. Красивыми у нее были только глаза, большие и яркие. Кожа была слишком смуглая, желтовато-коричневая, нос слишком маленький, рот невыразительный. И все же в целом она выглядела привлекательной и умной. Она холодно встретила мой взгляд, и я опустила глаза, внезапно устыдившись своей дерзости.

— Новости здесь расходятся поразительно быстро, Старшая жена, — ответила я. — Я действительно была удостоена чести провести целую ночь на ложе Рамзеса.

Какое-то время она помолчала, потом вкрадчиво заговорила снова.

— Услаждать плоть фараона — это одно. Но спать с ним — это совсем другое. Видишь девушку слева, которая сейчас усаживается в носилки?

Я удивленно обернулась. Миловидная молодая женщина в поздней стадии беременности тяжело опускалась на подушки, браня помогавшую ей служанку.

— Это Ибен, любимая наложница фараона, — продолжала Аст-Амасарет своим хрипловатым голосом. — Ее звезда догорает, и она знает это. Ребенок не спасет ее; став матерью, она потеряет для фараона интерес. Я живу над царицей Аст.

Она жестом отпустила меня, поскольку подали ее носилки. Я отошла. С величайшим достоинством она поднялась со стула и грациозно уселась а них. Ее свита расположилась вокруг. Она задернула шторки, не взглянув на меня больше. Я вернулась к Дисенк. Толпа редела, носилки отправлялись одни за другими, и я подошла к тем, что оставались незанятыми.

— Ибен, — повторила я, обращаясь к Дисенк, — чужеземное имя.

Дисенк хмыкнула.

— Ее мать из макси или пелосегов,[72] я не помню, — сказала она с пренебрежением, — а ее отец служит стражником во дворце. Она простолюдинка и очень глупа.

Я забралась в носилки.

— Ты не рассказывала мне о ней.

Дисенк посмотрела на меня, и на ее лице появилось уже знакомое мне выражение брезгливости.

— Она не стоит твоего внимания.

Когда мы отправились, я задумалась, не относится ли втайне Дисенк и ко мне с такой же брезгливостью, поскольку мое происхождение было столь же низким, как и происхождение несчастной Ибен. Мне хотелось надеяться, что это не так, но потом я решила, что мне это безразлично. Как бы я ни любила Дисенк, мнение слуг становилось все менее и менее важным

Красочной кавалькадой мы продвигались по городу, вестник оглашал улицы предупредительными возгласами, а стражники расчищали нам дорогу, пока наконец мы не высадились на краю огромной площади, вымощенной белыми плитами, перед высоким пилоном храма Амона. На площади, ограниченной рядами сфинксов, было черно от собравшегося народа, люди вытягивали шеи, чтобы хоть мельком взглянуть на фараона. Оглядевшись, я тоже увидела его и даже прикусила язык.

В окружении своих министров и сановников он приближался к входу в храм. Аст была рядом с ним, крошечное, блестящее воплощение царственной крови и высокого положения, но мой взгляд не остановился на ней. Я во все глаза смотрела на Рамзеса. В относительном уединении царской опочивальни я начала привыкать к отталкивающей тучности его огромного тела. Я привыкала к его тяжести, к его прикосновениям; хотя они больше не вызывали у меня такого отвращения, я надеялась, что со временем они станут мне безразличны. Но здесь, в сверкающем, беспощадном сиянии солнечного света, отраженного от белых плит площади, его тучная плоть преобразилась в физическое проявление царской власти. Огромное тело, царственное и величественное, излучало божественное могущество. На нем была гофрированная юбка до колен, поверх нее — жесткий треугольный передник, инкрустированный скарабеями из сердоликов, что мягко поблескивали при каждом его движении. Как символ Могучего Быка Маат к его поясу был прикреплен бычий хвост, свисавший до самой земли. Массивную грудь почти полностью закрывала большая пектораль из анхов синей и зеленой глазури, оправленных в золото. Широкие золотые браслеты сжимали запястья, в ушах были серьга в виде анхов из яшмы на подвесках в форме золотых копий. На голове у него красовался херпеш[73] — двойная корона темно-синего лазурита с золотыми вкраплениями. Над высоким лбом возвышался урей — змея Уаджет, владычица заклинаний, изготовившаяся извергнуть яд в любого, кто посмеет приблизиться к короне, замышляя измену. Я видела его пухлую, всю в кольцах с драгоценными камнями руку, ставшую сейчас символом абсолютной власти фараона, она была поднята в повелительном жесте. Протрубил рог. Божественная пара двинулась внутрь храма и исчезла из виду.

Присоединившись к толпе избранных, что последовали за ними, я вдруг остро ощутила свое ничтожество. У входа на священную территорию я сняла сандалии и отдала их Дисенк. Храмовый двор был посыпан теплым песком. Мой возлюбленный — бог; эта простая мысль так удивила меня, будто я впервые узнала об этом. Мой возлюбленный — всемогущее божество. А кто я, со своим тайным презрением к нему, своим святотатством, своим отвращением к его физическому несовершенству? Мои самоуверенные суждения значили меньше, чем писк последней мыши в зернохранилище моего господина. Униженная и смиренная, я совершила привычный ритуал поклонения и молитвы, потом открылись двери в крытый внутренний двор, и Рамзес и Аст приблизились к святилищу. Но мое пылкое самобичевание сразу прекратилось, когда из-за одной из огромных колонн вышла группа мужчин и присоединилась к парю.

Верховного жреца и Первого пророка Амона Узермааренахта я узнала сразу, но не потому, что он был коварным воплощением дьявола, которого рисовало мое воображение. В действительности внешность у него оказалась до обидного заурядной: обычный человек средних лет, с приятным лицом и величавой осанкой. Солнечный свет проникал сквозь ряд окон, расположенных высоко под сводами храма, освещая гладко выбритый череп жреца и его белое сверкающее одеяние. Спину его покрывала леопардовая шкура — символ Первого пророка Амона; лапы зверя лежали на плечах, а голова безжизненно покоилась на груди жреца. Казалось, будто зверь направляет движения хозяина, сжимая его хищной хваткой. Рядом с верховным жрецом были, очевидно, Второй и Третий пророки, с такими же чисто выбритыми головами, лентами жреческих сановников через плечо и белыми жезлами. Верховный жрец поклонился Рамзесу не очень почтительно, как мне показалось, и открыл двери в святилище. Волна благоуханий от воскурения фимиама вырвалась оттуда, и я успела выхватить взглядом золотую фигуру бога, сидевшего на гранитном троне, двойное перо[74] высоко поднимаюсь над его благородным лбом; потом фараон и Узермааренахт вошли в святилище, и двери за ними быстро закрылись. Для царицы Аст принесли кресло. Начались песнопения, во внутренний двор вереницей выбежали танцовщицы, в их руках мелодично зазвенели систры.

Я поискала глазами Аст-Амасарет, но вместо нее увидела Ибен. Женщина стояла, опершись всем телом на свою служанку, поддерживая обеими руками огромный живот, на ее лице отражалось страдание. Пот каплями стекал в ложбинку между грудей. Мне вдруг стало жаль ее, и я отвернулась, жарко возрадовавшись, что я не на ее месте. Слова Аст-Амасарет снова вспомнились мне, и я поклялась, что сделаю все возможное, чтобы не понести ребенка от фараона. Я ни за что не дам повода царю вытеснить меня.

Какие бы обряды ни проводил царь, длились они очень долго, и к тому времени, как снова протрубил рог и появились фараон с пророком, я уже утомилась и очень хотела пить. Остановившись в ожидании, пока госпожа Обеих Земель встанет рядом с ним, он оглядел собравшихся обведенными углем глазами, и его взгляд остановился на мне. Накрашенные губы расплылись в беззастенчивой улыбке. Аст проследила за направлением его взгляда. По ее лицу я увидела, что она не узнает меня, но тонкие черты сложились в неприязненную гримасу. Она что-то прошептала Рамзесу, улыбка исчезла с его лица, и они проследовали к выходу, навстречу ослепительному сиянию дня, где их встречала шумная толпа горожан.

Остаток дня я намеревалась провести в своей комнате, но, когда я выбралась из своих носилок и направилась к затененному деревьями входу в гарем, меня остановил вестник.

— Наложница Ту, — обратился он ко мне без приветствия, — фараон желает, чтобы сегодня вечером ты присутствовала на празднестве в честь отъезда верховного жреца Амона. Подготовься должным образом. На закате за тобой придут. — С надменностью всех вестников, что всю свою жизнь передают приказания других, он развернулся на месте и ушел, а я стремительно повернулась к Дисенк.

— Мне необходимо надеть что-нибудь новое, что-нибудь поразительное. — сказала я, когда мы миновали стражников и по узкой, огороженной стенами дорожке пошли к себе. — Я не хочу выглядеть изысканно, Дисенк, я хочу быть заметной!

Ее маленькие ноздри затрепетали.

— Изысканность предпочтительна, — сказала она твердо. — Ты ведь не хочешь привлекать внимание так, как привлекает его простая танцовщица или высокородная блудница. Мы можем что-то изменить с помощью косметики, Ту, но решительно советую надеть платье строгое и благопристойное.

Она, конечно, была права. В мои планы не входило снискать не имеющую перспектив славу танцовщицы или блудницы. Поэтому на закате я ждала в своей келье, облаченная в белое с золотой каймой платье с высоким вырезом, скрепленное на плечах широкими лентами. На шее, закрывая ключицы, лежало простое ожерелье, а посредине его красовалась изящная фигурка богини Хатхор с маленькими коровьими рогами и улыбкой на милом лице. Левое запястье охватывал единственный браслет. На правую руку я надела кольцо со скарабеем. Парик до плеч был прямой и очень простой. Тонкий венец на лбу был совсем без украшений. Но поверх жирной черной подводки вокруг глаз Дисенк нанесла мне на веки золотую краску и покрыла веки золотой пылью. Мочки ушей она тоже покрасила золотом, и, хотя мои ладони и ступни были покрыты хной, на губах тоже лежал толстый слой золотой краски. Золотая пыль, прилипшая к моей натертой шафранным маслом коже, покрывала руки и ноги и даже ямочку на шее. Когда я наконец подошла к медному зеркалу, чтобы осмотреть себя с ног до головы, эффект был потрясающий. Я была одета так скромно, как только возможно. Но лицо и тело дразняще переливались, обещая нечто экзотическое, загадочное, изысканно-чувственное.

Я восторженно поблагодарила свою волшебницу, ощущая на губах странный привкус золота, она сдержанно улыбнулась в ответ и кивнула. Ей предстояло сопровождать меня на банкет, чтобы пробовать мою еду и питье и прислуживать мне, — и от этого становилось легче на душе. Я вновь преисполнилась сознанием важности момента, потому что жизнь опять намеревалась испытать меня; интересно, подумала я, не будет ли вся моя жизнь такой вот цепочкой сменяющих друг друга испытаний. В душе я благословляла Гуи за то, что благодаря ему ни в чем не испытывала нужды, на какой-то миг я пожалела, что не могу войти в банкетный зал фараона, опираясь на его твердую, властную руку.

Итак, я вошла туда в сопровождении Дисенк, и сначала никто не заметил моего появления. Когда явился слуга, мы вышли вслед за ним в теплые, напоенные ароматами сумерки, миновали врата гарема, сократив путь, пересекли лужайку, поросшую мягкой травой, и оказались на мощеной дорожке, что вела к главному входу во дворец. У входа теснились гости и стража; стражники окликнули нас и разрешили пройти, справа от огромного зала, сразу у входа, виднелись двери, и мы проследовали туда вместе с толпой. Шум возбужденных голосов сливался в сплошной гул. Я оказалась в таком огромном зале, что потолки почти не просматривались в вышине; я едва различала колонны в дальнем его конце, откуда разносилась приятная прохлада ночного ветра. Вокруг толпились сотни людей, их тончайшие одежды развевались над гирляндами свежих влажных цветов, что лежали на низких столиках, накрытых для праздничной трапезы. Юные слуги в набедренных повязках скользили между гостей, извиваясь как угри, разнося сплетенные из цветов венки, конусы с благовонными маслами, бокалы с вином. Один из слуг приблизился ко мне и поклонился. Я позволила ему закрепить конус с благовониями на своей голове и протянула было руку к бокалу с вином, но тут дворцовый вестник шагнул между нами и коротко кивнул:

— Наложница Ту?

Я кивнула в ответ.

— Я провожу тебя к твоему столику. Следуй за мной, пожалуйста.

К моему удивлению и восторгу, я была пожалована местом прямо у подножия приподнятого помоста, где располагалась царская семья.

— Очень хорошо, — довольно сказала Дисенк, когда мы пробирались сквозь толпу разгоряченных и возбужденных ожиданием гостей. — Действительно очень хорошо. Ты всю ночь будешь в поле зрения фараона.

— Уверена, что он не планировал это специально, — язвительно пробормотала я в ответ и в испуге схватила ее руку, потому что в этот момент громко и нестройно зазвучали трубы.

Тотчас же наступила тишина. Главный вестник выступил из тени слева от помоста. Он трижды гулко ударил в пол своим жезлом и набрал в грудь побольше воздуха.

— Рамзес Усер-Маат-Ра Мери-Амон, Хек-Он, владыка Таниса, величайший из царей, Могучий Бык, Вседержатель Земель, владыка Святынь Некхбета и Уарчета, Золотой Гор, победитель Сати, покоритель либу… — громыхал его звучный голос, перечисляя титулы моего возлюбленного.

Рука у Дисенк была сухая и прохладная, несмотря на то что в зале было очень жарко и душно; я отпустила ее и напряженно сжала пальцы. На помост взошел фараон. Вместо юбки на нем была длинная струящаяся белая туника, густо вышитая но низу серебряными анхами. За ним шла Аст, крошечная, будто кукольная, вся увешанная драгоценностями, тускло поблескивавшими в свете факелов и свечей.

Потом я почувствовала, как кровь прилила к моему лицу, потому что вслед за матерью шел царевич Рамзес. На нем была короткая юбка, восхитительное лицо обрамлял белый льняной шлем, крылья которого слегка касались соблазнительного изгиба его ключиц. Тонко подведенные углем глаза сверкали, когда он оглядывал заполненный гостями зал, устраиваясь на подушках за своим столиком. Потом он взглянул вверх и подал руку женщине, которая опустилась рядом с ним. Ей было чуть меньше тридцати, насколько я могла судить, стройная, сильная, с классическими чертами и улыбкой богини Хатхор, изображение которой можно видеть на барельефах храма.

— Это его жена, царевна Неферу, — прошептала Дисенк, проследив за моим взглядом.

Естественно, подумала я, терзаемая мучительной ревностью. Классическая египетская красота в сочетании с классическим египетским именем. Чистая, древняя кровь, ни в чем не уступает ему. Потом я устыдилась, потому что царевна угадала интерес в моем внимательном взгляде и рассеянно улыбнулась мне. Во главе маленькой процессии появился верховный жрец Амона, и эхо голоса вестника стихло, затерявшись в сумраке высоких сводов. Гости наконец оживились, и разговоры зазвучали снова.

Я откинулась на подушки, Дисенк устроилась у моих ног; неожиданно я поймала себя на мысли, что меня совсем не интересует Узермааренахт, и его власть, и его пагубное влияние на фараона. Мне на самом деле было безразлично, в какую ловушку жрецов угодил мой фараон. Всепоглощающая страсть Гуи, холодная и разрушительная, больше не привлекала меня. Возможно, и никогда не привлекала. Возможно, мне просто льстила его настойчивость, мысль о том, что только в моей власти спасти страну, но теперь эта идея казалась мне идиотской. Я была девчонкой, потерявшейся в блеске иллюзий, заплывшей слишком далеко по волнам своих увлекательных фантазий. Я всем своим существом впитывала все, что происходило вокруг гул голосов, громкий смех; игру желтого света в мириадах драгоценностей, мерцающих и переливающихся разными цветами; кружение и шелест богатых одежд; мягкий блеск накрашенных глаз и губ; соблазнительные ароматы, исходящие от нагруженных яствами подносов, которые разносили слуги на высоко поднятых руках. И сквозь все это великолепие и блестящую суету бесшумно струилось неуловимое, загадочное и чарующее дыхание Шу, бога воздуха, проникавшее из окружающей ночи.

Угощение было восхитительным. Маленькие хлебцы, испеченные в форме лягушек, соленое масло, коричневый острый козий сыр. Перепелки, фаршированные инжиром, тушенные с огурцами и луком. Семена лотоса, вымоченные в фиолетовом можжевеловом масле, и корни дикой осоки, посыпанные кориандром и тмином. Нежные листья латука, кольцами уложенные вокруг веточек петрушки и тонких стрелок сельдерея. Изобилие мела и лепешек, подслащенное финиками вино. Я никогда не ела ничего подобного. Невозмутимая Дисенк, прежде чем я отправляла что-нибудь в рот, важно пробовала каждое блюдо и благоразумно отпивала из бокала легкое красное вино, прежде чем оно попадало ко мне в желудок.

С течением времени в зале становилось все более шумно. Когда я насытилась и ненавязчивый слуга убрал блюда со стола, я откинулась на подушки и, опершись на локоть, принялась наблюдать за тем, что происходит на помосте. Фараон был поглощен беседой с Первым пророком; Аст изящно ковыряла в зубах, пока ее служанка меняла конус с благовониями у нее на голове. Конус царевича тоже опустел, тающее масло стекало золотой струйкой по его шее, между окрашенными хной сосками и на его закрытый сейчас столом мускулистый живот. Его жена положила ему на плечо руку и, наклонившись, что-то сказала, он улыбнулся и быстро повернулся к ней.

Я отвернулась и наткнулась на устремленный на меня безразличный взгляд Аст-Амасарет. Ее локти покоились на столе среди поникших цветов, украшенные кольцами руки были сложены под подбородком. В спокойных глазах не было ни намека на опьянение. Я выдержала ее взгляд и кивнула ей. Она холодно кивнула в ответ.

Тут кто-то упал в подушки рядом со мной. Резко обернувшись, я увидела улыбающуюся Гунро с бокалом в руке.

— Ты выглядишь как экзотическая чужеземная богиня, — сказала она, — Тебе правится здесь, Ту? Скоро выйдут танцоры, и я буду танцевать с ними. Здесь еще труппа акробатов из Кефтиу и глотатель огня. — Она допила вино и сделала знак слуге вновь наполнить бокал. — Все заметили, что Аст-Амасарет не сводит с тебя глаз, — продолжала она шепотом, поддразнивая. Сегодня все разглядывают тебя, и Паис тоже, но, поскольку он здесь с чьей-то женой, а ты принадлежишь фараону, ему остается только вожделеть тебя издали. — Она рассмеялась, закинув голову.

Загремели кимвалы, послышался легкий топот босых ног, и шестеро танцоров выбежали на свободное пространство перед помостом. Женщины были нагие, с длинными, почти до пят, черными волосами. Мужчины в набедренных повязках и с колокольчиками на щиколотках. Гунро поцеловала меня в щеку и поднялась поприветствовать их, ее тотчас узнали, и по толпе пронесся гул. Фараон помахал ей. Даже Аст слабо улыбнулась. Барабаны начали глухо выстукивать свой ритм, глаза Гунро медленно закрылись, будто в трансе, и ноги начали двигаться в такт музыке.

Я тоже закрыла глаза. Чтобы раствориться в этом океане чувственных ритмов, мне не обязательно было смотреть на извивающиеся тела танцоров. Гулкие барабанные раскаты, завывания флейт, бешеные рукоплескания, отбивавшие такт, окружали меня со всех сторон и переполняли сладостным восторгом. Долгое время я позволяла ему нести меня на своих волнах, но потом музыка изменилась, снова загремели кимвалы, и я открыла глаза; танцоры исчезли, а на их месте теперь кувыркались акробаты.

Царевич Рамзес тоже исчез, и для меня ночь внезапно закончилась. Аст зевала, прикрывая рот рукой. Фараон все еще был увлечен беседой с верховным жрецом. Гости громкими криками выражали свои восторга, их лица раскраснелись от вина, одежды растрепались, и я вдруг почувствовала себя совершенно трезвой и чужой среди всего этого веселья. Я встала, чувствуя себя немного скованно от долгого сидения, Дисенк немедленно поднялась вслед за мной и потянула меня за руку, но я не реагировала

— Ту, мы не можем уходить раньше царя! — увещевала она.

Я вдруг почувствовала, что мне жизненно необходимо глотнуть свежего воздуха и, проскользнув мимо покачивающихся гостей, направилась к выходу. Дойдя до громадных колонн, сквозь которые в зал проникала ночь, я прошла между ними, и стражники не остановили меня. Помедлив на дорожке, я подняла руку и сняла с головы конус с благовониями, растерла в ладонях остатки масла, бросила конус и огляделась.

Небо было черным, с сияющими россыпями звездной пыли, бледный полумесяц висел низко над горизонтом, подняв кверху свои рога над темной громадой далекой стены. Ближе ко мне виднелись неясные очертания высоких деревьев, они тревожно колыхались, а где-то впереди звенела неумолкающая музыка фонтана.

Разгоряченная и усталая, я свернула с мощеной дорожки на прохладную траву и пошла на звук льющейся воды. Я знала, что Дисенк идет за мной, но в обволакивающей тишине сада на фойе затихающей какофонии, доносившейся из банкетного зала, ее шаги были не слышны. Вскоре я увидела фонтан, столп жидкого хрусталя безостановочно падал в широкий белый бассейн.

— Подожди здесь, — приказала я Дисенк. — Я хочу пить. — С этими словами я направилась к фонтану, наклонилась и, сложив ладони чашей, подставила руки под струю. Я жадно попила, потом побрызгала водой на шею и грудь.

Я как раз стряхивала капли с пальцев, когда краем глаза заметила какое-то движение. Я была не одна, по ту сторону непрерывного блестящего потока маячила темная фигура. Она зашевелилась, поднялась и двинулась ко мне. Из темноты выступил царевич Рамзес. В замешательстве я метнулась бежать, но было уже слишком поздно.

— Никак это маленькая врачевательница, последнее приобретение гарема? — сказал он. — Что ты делаешь здесь одна?

Он говорил резким тоном, и, пока я торопливо выражала ему свое почтение и собиралась с мыслями, до меня внезапно дошло почему. Я с улыбкой выпрямилась.

— Нет, царевич, я здесь не для тайного свидания, — ответила я. — Моя служанка ждет поблизости. Я возвращаюсь к себе.

Он подошел ближе, поставил ногу на край бассейна и небрежно сцепил руки.

— В зале было душно, и представление наскучило мне, — снова заговорил он. — Я уже видел это все. Кроме того, мне совсем не нравится сидеть там и смотреть, как отец унижается перед этим ничтожеством.

Его слова потрясли меня. Может быть, это были просто мысли вслух, потому что я значила для него не больше, чем те шелестящие деревья или окутанные тьмой цветочные клумбы вокруг. Слова противоречили всему, во что я перила относительно строгого кодекса преданности, согласно которому жили ближайшие родственники царя. Я посмотрела на него, последние винные пары рассеялись. Его юбка и льняной шлем неясно серели в темноте, лица тоже было не разглядеть. Масло на его коже тускло блестело в свете звезд.

После стольких часов, проведенных среди роскошного праздника, о котором я не могла даже мечтать, я не желала говорить от имени Гуи. Мне хотелось и дальше парить на облаке своей фантазии. Но такая возможность вряд ли когда-нибудь еще представится. Собрав всю свою природную смелость, я неуверенно сказала:

— Полагаю, что ты имел в виду верховного жреца Амона, мои царевич. Я слышала, что он господствует в стране, несмотря на то что благой бог лишь правит ею. Эти слухи приносят душевную боль и страдание очень многим людям.

Я впервые ощутила, как его внимание вдруг всецело сосредоточилось на мне. Он убрал ногу с края бассейна и сделал два быстрых шага ко мне. Теперь я видела его глаза, в них слабо отражался серебряный свет звезд, он пристально изучал меня.

— Это правда? Это действительно так? И как много этих людей? Ты тоже одна из них, маленькая наложница?

Он взял меня за подбородок одним пальцем и поднял мое лицо к свету. Мне хотелось извернуться и прижаться губами к его руке. Я встретила его изучающий взгляд не дрогнув, старательно запоминая ощущение его руки на своей коже, тепло его дыхания на своей щеке, черты его лица, которое было так умопомрачительно близко. Безостановочный плеск падающей воды в какой-то момент показался мне очень громким. В наступившей тишине он внимательно изучал мое лицо.

— Ты в самом деле очень красива, — наконец сказал он. — И к тому же умна, как говорит мой отец. Такое сочетание не всегда полезно, врачевательница Ту. Но тогда что же имеет значение, если ты — одна из тысячи женщин, да? — Он улыбнулся, обнажил ровные белые зубы, и ниже наклонил голову.

Я подумала, что он собирается поцеловать меня, это был всего лишь краткий восхитительный миг, когда во мне боролись тревога, желание и здравый смысл.

Но он только повторил свой вопрос:

— Так эти слухи заставляют и тебя страдать, Ту?

Я была уверена, что он почувствовал мой порыв, предательский миг влечения к его совершенному телу. Я почтительно отстранилась от него и поклонилась.

— Гарем всегда полон слухов, мой царевич, — ответила я. — Большинство из них не стоит того, чтобы относиться к ним серьезно. Но живой бог — это воплощение Амона здесь, на земле, и то, что простой жрец имеет влияние на божество, — это нарушение Маат.

— Хорошо сказано! — холодно произнес Рамзес. — Тебя надо бы перевести в ряды царедворцев, которые заняты внешними связями Египта, потому что твои слова остроумны и деликатны. Врачевательница, искусная наложница, а теперь еще и непризнанный гений дипломатии двойной короны. Чем ты еще удивишь нас?

Он говорил язвительно, и тут проявил себя мой ужасно необузданный нрав: я вспыхнула.

— Я верноподданная Египта, мой царевич! — резко ответила я. — Одна из многих, которые ненавидят мертвую хватку жречества, сковавшего эту страну. И, судя по твоим словам, совсем недавно ты тоже был среди них, разве не так? — Я хотела проглотить свой язык, когда услышала, что сказала, но было слишком поздно.

Рамзес дергал крыло своего шлема, его глаза сузились, по-видимому, его совсем не задела моя вспышка. Когда он заговорил, в его голосе слышалось легкое презрение. Когда он заговорил, в его голосе слышалось легкое презрение.

— Феллахи на полях тоже верноподданные египтяне, — ровным тоном сказал он, — но их суждения о тонкостях управления страной столь же авторитетны, что и лай пустынных псов под луной. То же относится и к молодым и глупым обитательницам гарема. Я решительно советую тебе держать свое мнение при себе, Ту, и постараться не забывать о том, кто ты есть. — Теперь в его голосе проскользнула нотка иронии. — Если, конечно, ты на это способна, в чем я сомневаюсь.

— Но ты первый заговорил об этом! — почти выкрикнула я с чувством разочарования, сама уподобившись псу, лающему под луной. Я сжала кулаки. — Заставь меня думать иначе, мой царевич! Расскажи мне о тонкостях правления!

Он критически оглядел меня, и снова улыбка заиграла на его губах.

— Я начинаю понимать, почему отец теряет от тебя голову, — сказал он. Прими мой совет. Используй свою активность, чтобы стать хорошей и верноподданной наложницей, а важные вопросы оставь тем, кому положено решать их. Люби моего отца. Он заслуживает этого. — Я открыла рот, чтобы ответить, но он повелительно поднял руку. Ты зашла слишком далеко. Спокойной ночи.

Развернувшись, он зашагал прочь и вскоре скрылся в мягком ночном сумраке, я даже не успела должным образом поклониться ему.

Я опустилась на край бассейна, теперь меня ужасно раздражал звук струящейся воды, и стиснула зубы, во мне бушевали страсти, я чувствовала вожделение и гнев, восхищение и унижение. «Хорошо, — в бешенстве сказала я себе, — по крайней мере он не будет больше смотреть сквозь меня. Осталось только надеяться, что мои наивные рассуждения не будут им восприняты слишком серьезно».

Когда мне удалось совладать со своими чувствами и я повернула обратно, туда где меня терпеливо ждала Дисенк, я подумала, что больше всего на свете мне хотелось бы, чтобы царевич Рамзес думал обо мне, чтобы помнил мои слова и то, как я говорила их, помнил мое лицо в свете звезд и ощущение моей кожи под своими пальцами. Я думала о том, что неплохо иметь наготове вторую стрелу, если первая попадет мимо цели, чтобы еще раз натянуть лук; впереди показалась дорожка, и Дисенк отделилась от тени. Возможно, если я наскучу фараону, то смогу добиться расположения царевича. Я не переставая думала об этом, пока мы с Дисенк не подошли к большой развилке, где пересекалось множество аллей перед главным входом во дворец, теперь усеянной носилками, стражей и сонными, ворчащими гостями; мы свернули на дорожку, что вела к гарему.

Перед тем как ответить стражнику гарема, я оглянулась. В густой тени деревьев, растущих вдоль дорожки, как привидение, стояла Аст-Амасарет и наблюдала за мной. Быстро пройдя мимо, я вошла в свой двор, но по спине у меня побежали мурашки. У меня мелькнула мысль, не владела ли Старшая жена магией — слишком большой силой и властью от нее веяло. Возможно. Она была загадочная и опасная женщина.