"Миклухо-Маклай" - читать интересную книгу автора (Колесников Михаил Сергеевич)
СЛОВО МАКЛАЯ ОДНО!
Еще в Сингапуре Николай Николаевич узнал неприятную новость: пока он, преодолевая невероятные трудности, шел вдоль Малайского полуострова с юга на север, сингапурский губернатор сэр Эндрью Кларк творил черные дела. Кларк начал наступление на независимые султанства полуострова, не останавливаясь перед посылкой карательных экспедиций и канонерок против беззащитных малайцев. Кларк жаждал власти и крови. Еще в прошлом году он посадил на перакскии престол продажного раджу Муда Абдула, своего ставленника. К радже был приставлен британский резидент мистер Бирч. Марионетка повиновалась Кларку и Бирчу. Но малайцы не желали повиноваться. Они схватили мистера Бирча и прикончили его. Сэр Эндрью Кларк рассвирепел. Он поклялся огнем и мечом усмирить «эту малайскую сволочь». И как вообще они посмели отстаивать свою независимость?! Следует «пройтись» по стране, «привести в чувство дикарей»!
«Томми» шли в джунгли и погибали в болотах. Никто не знал дороги в глубь страны.
Возвращению Миклухо-Маклая из второго путешествия Эндрью Кларк несказанно обрадовался: вот кому известны туземные тропы! Сингапурский губернатор не погнушался вместе с молодой очаровательной супругой прибыть в виллу «Вампоа», где остановился ученый. В прошлом году сэр Кларк оказал Николаю Николаевичу немаловажную услугу: это он, Кларк, на своей паровой яхте «Плуто» доставил Маклая в Бангкок, это он, Кларк, заставил сиамского короля без проволочек подписать охранную грамоту на имя русского путешественника. В этой варварской стране белые должны помогать друг другу. Кларк не сомневался, что Миклухо-Маклай отплатит услугой за услугу.
Эндрью начал издалека. Он стал жаловаться на беспорядки в султанствах, на тяжелую миссию быть сингапурским губернатором, мирить своенравных раджей. Даже наиболее «ручному» махарадже Джохорскому нельзя доверять вполне. Затем Кларк поинтересовался дальнейшими планами путешественника.
— Здесь, в комфортабельных и богатых домах, я с завистью вспоминаю покойную и тихую жизнь в моей келье на берегу Маклая в Новой Гвинее, — ответил Николай Николаевич. — Я жил во дворце махараджи Джохорского, но звон и бряцание цепей арестантов, которые достраивают дворец, — унылая музыка для моих ушей. Я перебрался в дом русского вице-консула господина Вампоа. Но и тут нет покоя. Вы спрашиваете о планах? На днях я отправляюсь в Батавию и там займусь обработкой накопленных материалов…
— Не следует спешить. Как я узнал, на днях сиамский король присылает вам обещанного слона. Кроме того, вам представляется возможность совершить еще одну экскурсию в глубь полуострова. Ваши дневники, опубликования которых мы ждем с нетерпением, пополнятся новыми впечатлениями.
Едва приметная презрительная улыбка пробрела по губам Николая Николаевича: он понял, куда клонит сингапурский губернатор. Указать дорогу английским солдатам, предать малайцев! Ему захотелось плюнуть в лицо сэру Кларку. Но Маклай был дипломатом. Он сдержался.
— Я чувствую новый пароксизм лихорадки, — сказал он. — Отложим разговор до более подходящего момента…
Кларк откланялся. И только после этого Николай Николаевич дал волю гневу:
— Негодяи! Мерзавцы! Подонки!.. Им мало Сингапура, Малакки, Дингдингса! Они хотят прибрать к рукам весь полуостров. Но и этого им мало… Они покушаются на берег Маклая, на половину Новой Гвинеи!
В ярости он швырял и швырял сингапурские газеты, в которых широко обсуждался вопрос о занятии Англией восточной половины Новой Гвинеи. И после всего этого негодяй, старый бульдог, вешатель Кларк посмел явиться к нему с гнусным предложением!..
Как защитить берег Маклая от посягательств колонизаторов? К кому обратиться?
Был только один путь: обратиться за помощью к своему отечеству. Петр Петрович Семенов сможет выяснить точку зрения русского правительства на этот вопрос. В случае положительного ответа можно будет действовать официальным образом…
И Миклухо-Маклай пишет Семенову-Тян-Шан-скому:
«Известие о намерении Англии занять половину Новой Гвинеи и вместе с тем, вероятно, берег Маклая не позволяет мне остаться спокойным зрителем этой аннексии.
Я достиг большого влияния на туземцев и надеюсь при моем возвращении (?) иметь еще больше. Вследствие
Будучи неопытен во всех этих делах, то есть официальных вопросах, я решаюсь обратиться к вашему превосходительству и надеюсь, что не получу отказа.
Замечу еще, что мое решение
Так как время очень дорого в этом случае и я не хочу упустить его, то
Ну, а что касается дневников двух путешествий по Малаккскому полуострову, то господа колонизаторы их не получат: «…я почел бы сообщение моих наблюдений, даже под покровом научной пользы, положительно делом нечестным. Малайцы, доверявшие мне, имели бы совершенное право называть такой поступок шпионством».
Вот тогда-то, после разговора с губернатором, не вняв убедительным просьбам очаровательнейшей леди Кларк погостить во дворце, Николай Николаевич поспешно оставил Сингапур. Очутившись на Яве, он стал с нетерпением ждать ответа Петра Петровича Семенова. Но ответ не приходил. Почему же, несмотря на настойчивые просьбы Миклухо-Маклая, добрейший Петр Петрович молчит? Может быть, Петр Петрович не может добиться аудиенции у царя? А может быть, царю нет дела до берега Маклая?! А вообще-то Петр Петрович явно не одобряет нового направления в деятельности Маклая. В одном из писем он упрекнул путешественника (правда, мягко) в том, что последний «перешел с почвы научной на почву чисто практическую». Только в том случае, если Миклухо-Маклай вернется к прежней научной программе и «поставит точку» на антропологических исследованиях, Русское Географическое общество согласно оказывать ему денежную поддержку. Пришлось наотрез отказаться от помощи Географического общества, чтобы не связывать себя.
 |
Микронезийская девочка Мира. Рисунок Миклухо-Маклая.
 |
Н.Н. Миклухо-Маклай с Ахматом. 1874-1875 гг.
 |
Туй, папуас из деревни Горенду. Рисунок Миклухо-Маклая.
 |
Хижина Миклухо-Маклая на мысе Бугарлом.
Невеселые мысли навевало и письмо старого доброжелателя Остен-Сакена. Федор Романович сообщал последние новости: состоялось высочайшее повеление о назначении великого князя Николая Константиновича шефом Аму-Дарьинской экспедиции, для коей ассигновано из правительственных сумм 20 тысяч рублей! Молодому великому князю Николаю нужны лавры путешественника. «Экспедиция» придумана специально, цели ее никому не ведомы. Великого князя будет сопровождать пышная свита. И все лишь для того, чтобы совершить увеселительную поездку в Среднюю Азию, водворить там одного несчастного метеоролога. «Вообще Географическое общество действует ненормально, оно находится под влиянием внешних, чуждых науке элементов…» Федор Романович рассказывал о блистательных успехах замечательного путешественника Пржевальского, вернувшегося из тибетского путешествия. Пржевальский привез огромные ботанические и зоологические коллекции. Он производит в Петербурге фурор и за свой необыкновенный географический подвиг представлен к константиновской медали. «По настойчивости, предприимчивости и неустрашимости я только вас могу поставить еще выше его…» — писал Остен-Сакен. Миклухо-Маклай печально улыбался. Бедный Федор Романович… Они все там так и не поняли ничего. Пржевальский — исследователь совершенно иного плана, и нет нужды сравнивать несравнимое. Они никак не хотят понять, что география меньше всего интересует Маклая. У него свой, единственный в своем роде путь. Пржевальскому нельзя завидовать, так же как нельзя завидовать, скажем, Менделееву или Лобачевскому… Кто из них сделал больше, кто выше, трудно и невозможно сказать. 20 тысяч для увеселительной поездки великого князя! Этих денег Маклаю
Опять жалкие гроши… Все антропологические и этнографические коллекции заложены и перезаложены, перешли в руки батавских и сингапурских кредиторов. Сумма общей задолженности выросла во внушительную цифру — 10 тысяч флоринов. (Одна лишь экспедиция на Папуа-Ковиай обошлась в тысячу флоринов. 150 фунтов стерлингов съели две экскурсии по Малакке.) Растут проценты, петля затягивается все туже и туже. И если даже Маклай умрет, его головой волен распоряжаться лишь представитель фирмы «Думмлер и K°». Еще не так давно Николай Николаевич с горечью восклицал: «Мне иногда приходит на ум тяжелая мысль, что я живу на счет сестры и матери!» Но сейчас даже на помощь матери нельзя рассчитывать: совершив неудачную покупку имения Екатерина Семеновна влезла в неоплатные долги. За два последних года он не получил из России ни гроша. Жил близ Бейтензорга в развалинах какого-то дома.
На Яве Миклухо-Маклай не находил себе покоя. Из Богора он переехал в кампонг Эмпанг, из Эмпанга в Батавию, из Батавии в Шерибон. В полтора месяца, диктуя свои записки по шести часов кряду каждый день, он подготовил к печати семь работ.
Но это была лишь короткая передышка в страннической жизни. И эта передышка тяготила Маклая.
Он вынашивал в голове новый грандиозный план: любой ценой вернуться на берег Маклая! Опередить англичан, встать между ними и мирными папуасами… Он изучал право и сумеет защитить своих друзей от гибели.
«Я надеюсь, что общественное мнение
Миклухо-Маклай замыслил объединить всех папуасов восточного побережья, сплотить разрозненное население берега Маклая в одно политическое целое и создать Папуасский союз, который смог бы защищать свою независимость. Он даже подготовил телеграмму в газету «Голос» с заявлением, что «Папуасский союз на берегу Маклая желает остаться независимым и будет до крайней возможности протестовать против европейского вторжения».
Маклай прочно встал на путь политической борьбы, отложив на время свои научные изыскания. Ему нужна была опора, но на всем Ост-Индском архипелаге не значилось ни одного русского консула.
Явившись к Хендрику-Яну Анкерсмиту, Миклухо-Маклай сказал:
— Вы назначаетесь русским консулом в Батавии. О формальной стороне дела я позабочусь.
Анкерсмит с радостью принял назначение и обещал всеми силами и возможностями защищать права русских граждан на архипелаге.
— В первую голову вы будете защищать мои права…
18 февраля 1876 года Миклухо-Маклай, так и не дождавшись ответа от Петра Петровича Семенова, на небольшой торговой английской шхуне «Морская птица» отправился в долгое плавание к берегу Маклая.
По пути следования он посетил острова западной Микронезии и северной Меланезии: Целебес, Гебе, Яп, Пелау, Адмиралтейства, Агомес.
Задержись Маклай в Батавии ещё на некоторое время, он получил бы, наконец, долгожданное письмо. Но оно вряд ли утешило бы его. Семенов-Тян-Шанский сделал все, что мог. Но, конечно, из всей затеи ничего не вышло. Русское правительство отказалось взять под протекторат берег Маклая, мотивируя свои отказ «отдаленностью страны и отсутствием в ней связи с русскими интересами».
Сам Маклай не собирался превращать Новую Гвинею в русскую колонию. «Колонизацию» я не имел в виду, — разъяснял он. — Что мне казалось (и кажется) желательным, — был «протекторат» части Новой Гвинеи, жители которой через мое посредство подчинятся некоторым международным обязательствам и которые, в случае насилий со стороны белых, имели бы законного могущественного покровителя».
Он хотел полной самостоятельности. Но полной самостоятельности не было даже на шхуне «Морская птица». Маклай попал в лапы мерзавца шкипера. По договору вместо платы за проезд Миклухо-Маклай обязался быть посредником между купцами и туземцами (как человек, знающий потребности и обычаи обитателей Каролинского архипелага и островов Адмиралтейства). Шкипер обманывал туземцев, угрожал им оружием и даже пускал в ход кулаки, натравливал на них собак. Миклухо-Маклай пригрозил негодяю и отказался быть посредником.
— Я вас высажу на первом же острове! — разъярился шкипер.
— Это именно то, чего я желаю, — невозмутимо отозвался Маклай. — Он и в самом деле решил высадиться на одном из островов Агомес или Ниниго. И только сильные приступы лихорадки помешали осуществить это намерение.
А где же юный друг Маклая Ахмат? Почему мы не видим его на палубе шхуны «Морская птица»?
Перед самым отплытием из Шерибона Ахмат тяжело заболел (сказались скитания по Малакке). Взять мальчика в почти полугодовое плавание Николай Николаевич не решился.
— Ты плыви, Маклай… Я не умру!.. — сказал Ахмат.
Поручив Ахмата заботам новоиспеченного русского консула господина Анкерсмита и оставив значительную сумму денег, Николай Николаевич простился со своим маленьким другом, чтобы никогда больше с ним не встретиться. След Ахмата затерялся. Возможно, он не перенес болезни, а возможно, выздоровел и отправился в странствия по островам с надеждой напасть на след своих родителей. Документы не дают нам ответа на это.
На шхуне Миклухо-Маклай познакомился с так называемыми тредорами, или торговыми агентами, Пальди и О'Хара. Оба по контракту, заключенному с сингапурской фирмой, должны были остаться на островах Адмиралтейства. Уроженец северной Италии Пальди решил высадиться на южном берегу большого острова в деревне Пуби.
— Что вы думаете о моем новом местожительстве, о решении жить здесь между дикими и вероятном результате моего плана? — спросил итальянец Миклухо-Маклая.
— Зачем мне вас разочаровывать? — отвечал ученый. — Мои слова будут лишними, так как вы решили остаться здесь. Если вам жизнь дорога, если вы когда-нибудь надеетесь жениться на вашей возлюбленной, о которой вы как-то мне говорили, то, по моему мнению, не оставайтесь здесь!
— Это почему?! — вскричал Пальди.
— Потому, что вы проживете здесь месяц, может быть, два, а возможно также, только день или другой по уходе шхуны.
— Что же вы думаете, меня убьют туземцы?
— Да!
— Отчего же меня убьют?… Вас же не убили папуасы на берегу Маклая! Почему же убьют меня? Вы же ужились с туземцами Новой Гвинеи! Разве здесь люди другие? Вам же удалось, отчего же не может удаться другому?
— Причин тому много. Лучше прекратим этот разговор.
— Я настаиваю!
— Хорошо. Главные причины следующие: вы горячекровный житель юга, я северянин. Вы считаете вашим другом и помощником, вашею силою ваш револьвер; моей же силой на берегу Маклая было хорошее и справедливое обращение с туземцами; револьвер же мне никогда не казался там нужным инструментом. Вы хотите, чтобы туземцы вас боялись благодаря револьверу и ружью; я же добивался и добился их доверия и дружбы. Вот главнейшие различия наших воззрений относительно обращения с туземцами.
— Но я-то не горячекровный житель юга, а ирландец, — сказал О'Хара.
Миклухо-Маклай усмехнулся:
— Но вы тоже своими лучшими друзьями считаете револьвер и бренди. И кроме того, вы будете стремиться получить барыш в восемьсот процентов! Когда вы вымениваете мелкий бисер или пустую бутылку от пива на черепаху и перламутр, то туземцы постепенно начинают понимать, что вы их надуваете. А кому это может понравиться?
— Откуда это вы взяли?
— Я хорошо знаю тредоров. А кроме того, я отлично помню сочинения вашего соотечественника Альфреда Уоллеса, который выдает себя чуть ли не за революционера и в то же время негодует, что туземцам островов Ару европейские произведения достаются почти что даром — за какой-то там несчастный жемчуг, трепанг и кокосовое масло. Глядя на вас и на шкипера нашей шхуны, Уоллес мог бы остаться доволен заработком европейских купцов в Океании.
— Я не верю вам! — вскипятился Пальди. — Я высаживаюсь.
Ученый пожал плечами и отвернулся.
Впоследствии он узнал, какая участь постигла самоуверенных тредоров. Туземцы, разъяренные издевательствами Пальди, схватили его и отрубили ему голову, а тело выбросили в море на съедение акулам. О'Хара повезло больше. По уходе шхуны он запил, допился до сумасшествия, открыл стрельбу по туземцам. Его выбросили из хижины, но убивать не стали. Добрый туземец Мана-Салаяу приютил ирландца и спас от гибели.
27 июня 1876 года «Морская птица» бросила якорь в бухте Астролябии. Утомительное плавание закончилось. Капитан шхуны заверил Николая Николаевича, что ровно через полгода он вернется сюда.
— Можете не сомневаться, сэр Маклай, я тоже умею держать свое слово! — это было сказано таким тоном, что в душу ученого закралось подозрение. Но он не мог предполагать, сколь злую шутку сыграет с ним англичанин. Ученый взял с собой запасов ровно на шесть месяцев.
…И Маклай вновь через три с половиной года увидел своих друзей Туя, Бонема, Каина, Саула, Коды-Боро, Бугая, того самого Бугая из Горенду, который первым назвал русского ученого «человеком с Луны». Папуасы встретили тамо-русса с радостью, но без удивления: он должен был вернуться и вернулся. Баллал Маклай худи!.. Слово Маклая одно!.. Когда Маклай съехал на берег и направился в Горенду, со всех деревень сбежались туземцы, не исключая женщин и детей. Туй, Коды-Боро плакали от радости навзрыд, вскоре к ним присоединились и другие.
— О Маклай! О Маклай!.. О отец! О брат!..
Дети доверчиво терлись головами о его одежду. Заметив девочку лет четырех-пяти, он спросил:
— Как тебя зовут?
— Маклай-Мария, — уверенно отвечала девочка.
«Ну, вот я и дома…» — подумал Николай Николаевич. Он пришел в Гарагаси. Знакомые до слез места. Мыс Уединения. Тропинки заросли китайской розой. Сиротливо торчали изъеденные муравьями сваи бывшего таля Маклая. Здесь почему-то появилось много птиц. Из посаженных когда-то Николаем Николаевичем кокосовых пальм принялись только шесть. А вот и медная доска, прибитая к высокому дереву матросами «Изумруда»…
Жители окрестных деревень стали упрашивать путешественника поселиться среди них. Но как и в первый раз, он решил поставить дом в уединенном месте. Небольшой деревянный дом в разобранном виде был привезен из Сингапура. Облюбовав красивый мысок Бугарлом неподалеку от деревни Бонгу, Миклухо-Маклай занялся строительством. Теперь таль Маклая имел 10 метров длины на 5 метров ширины. Помощники размещались в отдельной хижине. При помощи туземцев было расчищено место около дома. Здесь посадили кукурузу, арбузы, тыквы, бананы, папайя, мангис и двадцать две кокосовые пальмы. Кроме того, папуасы построили еще один дом для Маклая — буамбрамру, где он мог бы принимать гостей.
Когда шхуна ушла, Миклухо-Маклай сразу же приступил к делу, ради которого прибыл. Теперь, по его собственным словам, он стремился изучить папуасов не с антропологической стороны (как было в 1871 — 1872 годах), а с общественной. «Общественная сторона будет одной из главных задач исследования».
Стремясь создать сплоченный Папуасский союз, он прежде всего поинтересовался, продолжаются ли стычки между туземцами береговых и горных поселений. Да, продолжаются. Жители Бонгу и Горенду подозревали, что их давние враги горцы из деревни Марагум снова готовятся к войне.
— Мы пойдем в Марагум! — сказал Маклай. — Нужен мир.
Сопровождать Маклая вызвалось более сотни человек. Папуасы разукрасили себя перьями, красной глиной, вооружились копьями, луками со стрелами. Под грохот барумов процессия направилась в горы. Горцы встретили послов дружбы с непритворным восторгом.
— Маклай пришел! Маклай пришел!..
Нет, жители Марагум и не помышляют о войне, они готовы выстроить в своей деревне самый большой дом для Маклая…
Он посетил архипелаг Довольных Людей и остров Били-Били, где в местечке Аиру папуасы специально для него построили хижину. Каин радушно встретил высокого гостя и заколол самого большого борова. Миклухо-Маклай совершил большой поход в горные деревни Енглам-Мана, Сегуана-Мана, Самбуль-Мана, Бан-Мана, Сандинг-би-Мана, Бурам-Мана, Манигба-Мана, Колику-Мана, и повсюду в его честь устраивали празднества ай.
На триста километров, от мыса Краузелль до мыса короля Вильяма, протянулся берег Маклая. Всюду нужно побывать, всюду необходимо сказать, что «войны не должно быть».
Только в округу Еремпи ходить не советовали.
— Жители Еремпи — людоеды! — уверяли Маклая папуасы. — Двадцать деревень, и все людоеды…
Николай Николаевич даже задрожал от радости: наконец-то, наконец он напал на след людоедов!
Конечно же, он сразу устремился в Еремпи. Каин согласился быть проводником. Приход Маклая в Еремпи вызвал переполох среди жителей. Здесь еще никто не видел белого человека. Люди Еремпи ютились в небольших разбросанных в лесу хижинах. Барум созвал всех на главную площадь. Еремпи-тамо ничем не отличались от остальных папуасов. В их украшениях ученый не приметил ни одного человеческого зуба. Туземцы имели очень растерянный вид, так как не знали, как вести себя в присутствии иноземца.
Каин, желая внушить почтение к ученому, закричал во всю глотку:
— Как это? Маклай тамо-боро-боро — самый большой-большой начальник, каарам-тамо-«человек с Луны», тамо-русс приехал сам в вашу деревню, а вы стоите и еще не принесли ни свиньи, ни поросенка, ни даже аяна или орехов кенгара!..
Каин до глубины души был возмущен подобным негостеприимством. Он топнул несколько раз ногой. Перепуганные еремпи-тамо бросились ловить кур и свиней. Вскоре появились табиры с кенгаровыми орехами и аяном. Носильщики привязали к деревьям гамак, поставили складной табурет, кресло, стол. Так как уже стемнело, ученый зажег лампу. Туземцам все это казалось каким-то колдовством.
Раздав подарки, Николай Николаевич принялся за работу. Затем, погасив лампу, он разлегся в гамаке и спокойно заснул. Еремпи-тамо до утра охраняли его сон. В этой деревне Миклухо-Маклай провел два дня. Нет, здесь ему не удалось пополнить свою коллекцию черепов, так же как и не удалось обнаружить следов каннибализма.
Где же они, людоеды, где?… Где те каннибальские пиршества, так красочно описанные в сочинениях европейских и американских путешественников? Может быть, каннибализм — всего лишь выдумка, миф? Можно ли заподозрить в людоедстве Туя, Каина, Бонема, Коды-Боро, папуасов деревень Бонгу, Горен-ду, Гумбу, с которыми Маклай прожил бок о бок вот уже почти два года, был с ними в самых дружеских отношениях, ежедневно наблюдал все подробности их быта? Да и вообще существует ли каннибализм на островах Тихого океана?
Миклухо-Маклай, привыкший видеть во всем естество, и к этому щекотливому вопросу старался подойти как ученый.
Во время одного из посещений деревни Еремпи, когда ему подали угощение из вареного таро, он спросил:
— Имеют ли еремпи-тамо специальные табиры для угощений, на которых бы подавалось исключительно человеческое мясо?
— Нет, таких табиров мы не имеем, — ответил папуас. И не то в шутку, не то всерьез добавил: — Человеческое мясо подается в обыкновенных табирах.
— А кто-нибудь из вас пробовал человеческое мясо? — допытывался ученый.
— Нет, никто не пробовал. Мы едим свинину. Свинина лучше.
Миклухо-Маклай так и «остался в сомнении» по вопросу о существовании каннибализма у папуасов залива Астролябии. «Вещественных доказательств» обнаружить не удалось.
На островах Адмиралтейства он установил, что людоедство существует. Но оно никогда не носило массовый характер и всегда было связано с религиозными обрядами и войнами и являлось привилегией господствующей верхушки. Это был священный ритуал — поедание поверженного врага. И участие в ритуале принимали лишь избранные.
Там, куда еще не проникли европейские колонизаторы, каннибализм носил случайный характер. Разжигая среди туземцев межплеменные войны, снабжая островитян огнестрельным оружием, европейцы тем самым способствовали развитию каннибализма. «Случаи каннибализма на островах Адмиралтейства — сущая безделица в сравнении с теми кровавыми и опустошительными войнами, которые ведете вы, господа… — думал Миклухо-Маклай. — Страшные рассказы о дикарях-людоедах вам нужны лишь для того, чтобы оправдать свою гнусную политику захватов и грабежей и массового уничтожения туземцев… Вы не постеснялись «очистить» Тасманию, истребив при этом семь тысяч человек, «повинных» лишь в том, что они имели кожу темного цвета, и в то же время до хрипоты в горле кричите о каннибалах, которые, как показывают факты, не съели еще ни одного белого…»
Во время пребывания на островах Адмиралтейства Миклухо-Маклай был поражен тем, что местным туземцам неизвестно назначение лука и стрел, они вооружены лишь копьями. «Для них пока и копья достаточно, чтобы кончать свои споры, — сказал он капитану шхуны «Морская птица», — а европейские тредоры не замедлят познакомить их с преимуществами огнестрельного оружия. Ваша шхуна нагружена, как я узнал, ружьями, порохом и даже небольшими пушками, которые вы намереваетесь ввести в употребление между здешними папуасами…»
«А куда же прикажете девать все эти тысячи ружей, вышедших из употребления в Европе? — удивился капитан. — Пусть черные убивают друг друга — нам меньше будет работы…»
Потрясенный цинизмом капитана, Миклухо-Маклай записал в дневнике: «Было бы достойной гуманности мерою международного права запретить на о-вах Тихого океана ввоз и распространение тредорами пороха, огнестрельного оружия и спиртных напитков. Эта негативная мера может иметь более влияния на сохранение туземного населения, чем ввоз миссионеров и молитвенников».
Каин с острова Били-Били стал постоянным спутником Маклая. Николаю Николаевичу исполнилось тридцать лет. Но по обыкновению день рождения не был отмечен: Миклухо-Маклай не любил никакой обрядности, а кроме того, никогда не помнил не только день и месяц своего рождения, но даже год. Он чувствовал прилив сил. Лихорадка на первых порах редко посещала его. Правда, ноги по-прежнему были покрыты незаживающими болячками (но кто же всерьез обращает внимание на подобные пустяки!).
Он торопился до прихода шхуны посетить как можно больше поселений; углублялся в горы, навещал отдаленные островки архипелага Довольных Людей, замышлял далекое плавание на туземных пирогах на север к большому острову Кар-Кар, а также вдоль северо-восточного побережья, до самой крайней деревни берега Маклая — Телят. В каждой деревне он прибивал к самому прочному и высокому дереву медную монограмму со своим именем, производил перепись населения и составлял словари местных диалектов. Все посещенные им деревни должны были войти в Папуасский союз.
Прошло шесть месяцев. Кончились продовольственные запасы. Белые муравьи и плесень привели в негодность одежду и обувь. Все чаще и чаще повар Сале, яванец, сидел без дела. Два других спутника Маклая — микронезийцы с острова Пелау — веселый и ленивый парень Мебли и его родственница, девочка лет двенадцати Мира, или собирали кенга-ровые орехи, или же ловили рыбу и приносили все это Маклаю. Опять начиналась голодная робинзонада. Наступил новый, 1877 год, а шхуны все не было. Прошло еще полгода. «Морская птица» не появлялась. Это было преднамеренное предательство. Маклай отправился защищать папуасов от англичан — так пусть он погибнет от лихорадки и голода. Капитан шхуны «Морская птица» не обязан быть джентльменом по отношению к этому человеку…
А русские газеты в это время писали:
«Что касается Новой Гвинеи, то голландцы давно уже заявляли свои притязания на западную часть острова, а в 1871 году на южном берегу высадились лондонские «миссионеры» и вслед за ними появились там же искатели золота из Австралии. Наконец, в последнее время к берегам Новой Гвинеи отправилась английская разведочная экспедиция, и не может быть сомнения, что независимость острова… подвержена большой опасности.
Если посреди всех разнообразных своекорыстных интересов, которые сталкиваются теперь на Новой Гвинее, нашему соотечественнику Миклухо-Маклаю удастся сплотить в одно целое разбросанное население северо-восточного берега и образовать самостоятельную колонию, это будет, во всяком случае, большая заслуга перед человечеством… Для нас же может быть утешительной мысль, что представителем бескорыстных истинно человеческих стремлений в этих далеких странах является русский гражданин».
За деятельностью Миклухо-Маклая следила общественность всего мира, все ждали, чем закончится его опыт с созданием политического союза среди первобытных племен. Многим затея казалась реальной. Во всяком случае, англичане перестали обсуждать вопрос о захвате северо-восточного побережья. Там находился руководитель и покровитель папуасов, считавшийся в официальных кругах эмиссаром России.
Не дождавшись шхуны, Николай Николаевич отправился на двух пирогах в дальнее плавание вдоль северо-восточного побережья. Как всегда, его сопровождал Каин. По пути следования Миклухо-Маклай составлял карту побережья, отыскивал удобные якорные стоянки, производил рекогносцировку местности, поднимался на горные пики. Одному из хребтов он присвоил имя академика Бэра, второму — своего друга Мещерского. Получили наименования и другие хребты и пики, но Маклай по каким-то соображениям не доверил бумаге названия этих хребтов. Ему нужно было обозначить местность для себя и только для себя.
На этот раз его записи отличаются предельной скупостью. Если записки попадут в чужие руки, то заполучивший их так ничего и не узнает о взаимоотношениях туземцев, о важных событиях на побережье, о деятельности самого Маклая. Это беглые заметки весьма общего характера.
После двух путешествий по Малакке Миклухо-Маклай стал предусмотрительным. Нельзя вооружать колонизаторов знанием той или иной малоисследованной страны. За его записками охотятся, ловят каждое неосторожно брошенное слово. Будь нем, Маклай! К чему слава, успех, если они покупаются ценой предательства друзей? Слово Маклая одно, и он никогда не изменит своему слову. География никогда не была пассивной, созерцательной наукой. Она служила компасом прежде всего торгашам и завоевателям всех мастей. География — это кровь и пот человечества, звон мечей и грохот пушек.
Александру Мещерскому он написал: «Размышления о судьбе туземцев, с которыми я так сблизился, часто являлись сами собой, и прямым следствием их был вопрос, окажу ли я туземцам услугу, облегчив моим знанием страны, обычаев и языка доступ европейцев в эту страну. Чем более я обдумывал подобный шаг, тем более склонялся я к отрицательному ответу. Я ставил вопрос иногда обратный. Рассматривая вторжение белых как неизбежную необходимость в будущем, я снова спрашивал себя: кому помочь, дать преимущество, миссионерам или тредорам? Ответ снова выпадал — ни тем, ни другим, так как первые, к сожалению, нередко занимаются под маской деятельностью последних и подготавливают путь вторым. Я решил поэтому положительно ничем, ни прямо, ни косвенным путем, не способствовать водворению сношений между белыми и папуасами».
И в самом деле, никогда еще не размышлял он так много о судьбах народов, как теперь. Он или сидел на песчаном берегу и задумчиво глядел в морскую даль, или же в окружении папуасов неторопливо брел по горной тропе, не замечая ничего вокруг.
Мысли приходили разные. Некоторые нашли отражение в его письмах. Зоркий глаз Маклая видел сквозь пелену времени то, чего не замечал пока никто. Анатомируя расистские теорийки буржуазных ученых, своих современников, он беспощадно вскрывал подоплеку всех этих «теорий», доводил их до логического конца.
Еще целая историческая эпоха отделяет Миклухо-Маклая от той мрачной поры, когда начнется разгул фашизма в Европе, но Маклай предвидит и предупреждает…
Он пишет:
«Возражения подобные: темные расы, как более низшие и слабые, должны исчезнуть, дать место белой разновидности, высшей и более, сильной, мне кажется, требуют еще многих и многих доказательств. Допустив это положение и проповедуя истребление темных рас оружием и болезнями, логично идти далее и предложить отобрать между особями для истребления у белой расы всех неподходящих к принятому идеалу представителей единственно избранной белой расы. Логично не отступать перед дальнейшим выводом и признать ненужными и даже вредными всякие-больницы, приюты, богадельни, ратовать за закон, что всякий новорожденный, не дотянувшись до принятой длины и веса, должен быть отстранен…»
И разве не так поступали германские нацисты с теми, кто не подходил к их идеалу «избранной белой расы»? Это они ввели в практику массовое уничтожение, придумали новую расовую диагностику, превращающую всякого фашистского громилу в «нордического человека», это они зажгли печи Майданека и Освенцима и залили Европу кровью десятков миллионов людей…
Маклай далеко видел.
Так почему же этот прозорливый человек не мог сразу понять, что его попытка создать Папуасский союз, сплотить в единое политическое целое людей каменного века, обречена с самого начала на неудачу? Чтобы уяснить эту истину, ему потребовалось семнадцать месяцев. И все-таки в конце концов он понял… Прежде всего: туземцы залива Астролябии, упрямо считавшие себя единственными обитателями на земле, долго не могли взять в толк, откуда им угрожает опасность. Только единственный раз за всю историю своего существования они были встревожены не на шутку — это когда у побережья появился русский корвет. «Витязь» был первым кораблем, который они видели. Когда жители побережья заметили дым в море, у них явилась мысль, что пришел конец света. Мужчины поспешили перебить массу свиней и собак с целью умилостивить жертвой великий дух, а также и с намерением поесть получше перед гибелью. Много народу убежало в горы, другие стали поспешно копать себе могилы, а некоторые даже ложились в них. Но когда папуасы узнали, что прибыли белокожие люди, то обрадовались, так как полагали, что это вернулся к ним их великий белый предок Ротей. Когда же раздались пушечные выстрелы, туземцы пришли в ужас и решили, что их посетил не Ротей, а Бука («сам злой»). Однако русские не причинили им никакого вреда, и папуасы успокоились.
Теперь Маклай толковал с предполагаемом нашествии белых людей. Такие же белые люди, как и Маклай, с такими же волосами и в такой же одежде прибудут сюда на таких же кораблях, на каких приезжал он, но, очень вероятно, это будут совсем другие люди, очень злые, во много раз страшнее, чем Бука.
Добродушные дети природы, папуасы не могли понять, почему белые люди не похожи друг на друга. Туземцы боялись «онимов» — колдовства, боялись «тангрин» — землетрясений, но они перестали бояться белых людей, которые до сего времени обходились с ними ласково, дарили железные топоры, пилы и ножи. Кроме того, в случае нужды тамо-боро-боро Маклай всегда сумеет защитить их…
А сам тамо-боро-боро на каждом шагу с горечью убеждался, что разрозненные, изолированные друг от друга и ведущие беспрерывные войны первобытные общины объединить не представляется возможным. Им двигало лишь страстное желание спасти папуасов от уничтожения. Но реальная основа для создания Папуасского союза отсутствовала. Слишком уж на низкой ступени развития находились жители берега Маклая!
Авторитет русского ученого здесь был велик. Лишь силой своего авторитета ему удалось предотвратить готовившееся большое военное столкновение между жителями побережья и горцами. Весть о том, что Маклай говорит: «Войны не должно быть», — мигом облетела все деревни. Заядлые драчуны смирились. Но надолго ли? Маклай запретил войну, наложил на нее табу. Никто не посмел нарушить запрет. А что будет, когда тамо-боро-боро уедет?
Память о Маклае на побережье была священна. В одной деревне ему показали обломок суковатой палки.
— Это палка Маклая, которую Маклай сломал давно-давно, по дороге из Гарагаси в Мале, — пояснил один из папуасов.
В другом месте Николай Николаевич увидел бережно хранимые туземцами изорванные перчатки, которые он когда-то выбросил. Пустые консервные банки вывешивались в папуасских хижинах — это был знак того, что Маклай посетил такой-то дом.
О Маклае знали даже в самой отдаленной деревне Телят. Здесь Николай Николаевич встретил древнего совершенно седого старца.
— Видел ли ты когда-нибудь белых людей? — спросил ученый.
— Нет. Никогда не видел. Но я знаю Маклая… — последовал ответ. — Он большой-большой, выше всех. Он убивает врага одним взглядом. Он прилетел с Луны. Пришел Маклай и дал нам железные топоры и ножи. Маклай говорил: «О люди Били-Били, Бонгу, Горенду, идите с моими ножами, с моими топорами, которые я вам дал, на плантации и обрабатывайте поля, работайте и ешьте; ваши каменные топоры не острые, они тупы. Бросьте их в лес, они плохие, не годятся, они тупы». Так говорил Маклай… Я стар, и глаза мои плохо видят, но уши мои открыты для слов Маклая.
— Я — Маклай и пришел к тебе!
Старик не поверил. И, только ощупав одежду ученого, догадался, что сам каарам-тамо пожаловал в гости. Щедро одарив старика, Николай Николаевич направился к пироге. Очень долго уговаривал он Каина отправиться дальше вдоль побережья. Ни два топора, ни целый набор ножей, ни красный коленкор (невиданное богатство!) не произвели на папуаса никакого впечатления.
— Дальше нельзя! — отвечал он твердо. — Убьют. Маклай один, а людей там много…
Каин охранял тамо-боро-боро, так как не верил в легенды о бессмертии последнего. Маклай был таким же смертным, как Туй, Каин, Саул. Он так же переносил болезни, так же голодал и так же испытывал жажду, как все люди. Но Маклай был защитником темнокожих, и его следовало беречь. Эту обязанность Каин добровольно взял на себя. Природный ум Каина выделял его среди соплеменников. Он лучше других понял, какая опасность угрожает побережью.
— Мы предлагали тебе жен и хижину в каждой деревне, мы готовы отдать тебе пироги и лучшие кокосы, — говорил Каин Маклаю. — Мы просили тебя остаться навсегда с нами. Но Маклай все равно уедет. У него много дел в России. Каин понимает это. Но у Маклая есть братья. Пусть они приезжают сюда, и они станут нашими братьями. Мы слабы, и нам нужны защитники…
«А почему бы и нет? — впервые подумал Миклухо-Маклай. — Почему бы не поселиться здесь Мещерскому, Мишуку, Оле и другим, кто пожелает? Вместе мы организуем небольшую коммуну и сумеем от «стоять папуасов… Мы заявим о своих правах на беper Маклая. Мы создадим здесь очаг тропического земледелия, проложим дороги…»
Эта мысль прочно засела ему в голову, и он еще вернется к этому плану.
Почти полтора года минуло с того дня, когда шхуна «Морская птица» оставила эти берега. Таль Маклая стал разваливаться: белые муравьи разрушили сваи. Туземцы построили новый дом.
И повар Сале, и Мебли, и Мира медленно умирали. Климат Новой Гвинеи оказался для них губительным. К Маклаю опять вернулись старые знакомые: болезнь печени, лихорадка, невралгия, нарывы, опухоль желез, рожа лица и головы, общая анемия. Все тело покрылось гноящимися ранами. Во время восхождения на горный пик он сорвался в пропасть и от ушибов потерял сознание. С тех пор сильные головные боли не оставляли его ни на один день.
Он понимал, что жить осталось недолго. Все физические и нравственные ресурсы были исчерпаны.
Даже самые убежденные из туземцев стали сомневаться в бессмертии Маклая.
— Когда Маклай умрет, начнется большая война, и люди гор перебьют нас всех. Как быть? — спрашивал Саул жителей Бонгу, Богати, Били-Били.
— Маклай никогда не умрет. Он бессмертен, — возражали ему.
В эту минуту в барлу вошел Маклай. Все замолкли.
Ученый догадался, что разговор шел о нем, и обратился к Саулу, которому всегда доверял больше, чем другим:
— Вы говорили о Маклае. Чего хотят тамо?
Саул смутился, но преодолел робость и положил руку на плечо Николая Николаевича:
— Маклай, твое слово одно. Ты всегда говоришь только правду. Скажи, можешь ты умереть? Быть мертвым, как люди Бонгу, Богати, Били-Били?
Было над чем задуматься. Сказать неправду — нельзя. Признать себя слабым и смертным — значит поколебать собственный авторитет в глазах тех, кто жаждет немедленной войны с горцами. Ведь многие лишь из страха перед могуществом Маклая отказались от вооруженного нападения на горные деревеньки. Маклай поступил так, как мог поступить лишь он один, — он снял со стену огромное копье и протянул Саулу:
— Попробуй посмотри, могу ли я умереть!
И прежде чем Саул успел сообразить, чего от него хотят, несколько туземцев бросились к Маклаю и загородили его.
— Нет, нет! — в ужасе закричал Саул. — Я хотел только узнать…
— Баба! — шутливо бросил Маклай и уселся на циновку. Больше никто и никогда не спрашивал Маклая, может ли он умереть.
Миклухо-Маклай смирился со своей участью и больше не помышлял о том, чтобы покинуть побережье. В цивилизованном мире о нем забыли или умышленно не хотят посылать сюда судно.
Помогли непредвиденные обстоятельства.
В ноябре 1877 года в бухту Астролябии совершенно неожиданно зашла английская шхуна «Флауэр ов Ерроу». Ее капитан был поражен, заметив русский флаг, развевающийся на самом высоком кенгаре, и решил выяснить, в чем дело. Узнав, что здесь живет все тот же Маклай, капитан недовольно поморщился.
— Я очень тороплюсь в Сингапур, — бросил он, — и вовсе не намерен ждать, пока вы погрузите свое имущество. Кроме того, как вы, надеюсь, успели заметить, размеры моего судна…
— Имущество я оставляю здесь!
— В таком случае не теряйте времени на разговоры…
Капитан отвернулся. Он был настроен к ученому явно враждебно. И на то были свои причины. Маклай не знал, что творится в мире, но капитан был обо всем хорошо осведомлен: в связи с успешным продвижением русских войск в Малой Азии и на Балканском полуострове возникла угроза военного столкновения между Россией и Англией. Нечего сказать, хорошенький подарочек преподнесет он сингапурскому губернатору!
— Я за все заплачу, — пообещал Николай Николаевич.
Капитан смирился. Деньги всюду есть деньги…
Прежде чем покинуть побережье, Миклухо-Маклай приказал, чтобы к нему из каждой деревни явилось по два человека: самый старый и самый молодой. Собралась большая толпа.
— Я уезжаю и, по-видимому, не скоро вернусь, — сказал Маклай. — Может быть, сюда приедет мой брат. Он произнесет те слова, которые вам уже знакомы, и вы узнаете его. Остальных белых бойтесь. Они могут увезти вас в неволю, сжечь ваши хижины, убить женщин и детей. Как только появится корабль белых, пусть женщины и дети убегут в горы. Пусть тамо никогда не выходят навстречу белым вооруженными, — что вы можете сделать со своими копьями и луками против ружей и револьверов?
Слова Маклая повергли всех в уныние. Сперва всхлипнул Саул, затем побережье огласилось воплями. Плакали люди Бонгу и Горенду, плакали люди Били-Били и посланцы острова Кар-Кар, плакали жители Енглам-Мана и Марагум, спустившиеся с гор.
Чтобы как-то утешить их, Маклай пообещал:
— Я вернусь и привезу вам много-много подарков и свинью с зубами на голове, которая называется бык…
Он старался ободрить друзей, но внутренний голос подсказывал: «Тебе не суждено больше увидеть их. Прощайся с ними навсегда…»
…Какой-то английский писатель XVII века назвал вообще всякое судно «плавучим ящиком с дурным воздухом, дурною водою и дурным обществом». Миклухо-Маклаю неоднократно представлялась возможность убедиться в истинности этих слов. На шхуне к прочим болезням прибавились новые: хронический катар желудка и кишок, цинга и бери-бери. Когда после двухгодичных странствий он в январе 1878 года вернулся в Сингапур, то врачи в один голос заявили: «Пишите новое завещание». Маклай и сам понимал, что час его близок. Анемия и общее истощение сил, постоянное головокружение, потеря сознания… От Маклая остались кожа да кости: он весил всего лишь 97 фунтов! Вот почему он послал предупреждение на родину: «Если мое уже
Больше чем полгода был он прикован к постели. Но этот умирающий человек все еще карабкался, строил новые планы.
В бреду его посещали видения. Вот он стоит на набережной Невы у сфинксов. Заснеженные крыши, иней на проводах и деревьях… Блаженный холод северных широт… На родину, на родину! Любой ценой на родину!
Он торопливо пишет командующему русской тихоокеанской эскадрой, находящемуся сейчас в Иокогаме. Ответ приходит через восемьдесят дней: в этом году судов, возвращающихся в Балтику, нет. Как далеко до Петербурга! Письма туда идут пятьдесят дней. Ответ приходится ждать столько же. Итого сто дней! Это в лучшем случае. От матери и Ольги за два года — ни одного письма… Братья тоже молчат. Молчит Мещерский.
Но Маклай не может пожаловаться на одиночество: кредиторы не дадут ему умереть спокойно; словно воронье, обступили они кровать больного и требуют уплаты 12 тысяч рублей. Анкерсмит озлоблен выше всякой меры: его так и не назначили консулом в Батавии. А врачи твердят одно: «Не только до России, но даже до Японии вы не дотянете. Уезжайте в Сидней: всего десять дней пути!»
Легко сказать: уезжайте в Австралию. Где взять денег на проезд, как отделаться от назойливых кредиторов, на какие средства жить в Сиднее?
Опять спасает чудо. Нет, друзья не забыли, не покинули Маклая: неожиданно приходит вексель от Русского Географического общества на 3 577 долларов. Долги сингапурским ростовщикам уплачены. 452 доллара переведены на Сидней.
Прощайте, мечты о скором возвращении на родину…
На носилках Миклухо-Маклая переправляют из Джохор-Бару в каюту парохода, отплывающего в Сидней.
Парализованной рукой Маклаю все же удается нацарапать ответ Русскому Географическому обществу: нет, он еще не умер! Он скоро вернется в Россию, отдохнет немного, а уж тогда укатит в Африку (!) года на два: этого требуют интересы науки.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |