"Миклухо-Маклай" - читать интересную книгу автора (Колесников Михаил Сергеевич)
«МОИМ ПУТЕШЕСТВИЯМ Я НЕ ПРЕДВИЖУ КОНЦА…»
Газеты «похоронили» Маклая, они же и «воскресили» его. Слава о русском ученом, прожившем пятнадцать месяцев среди каннибалов Новой Гвинеи, с быстротой птицы перелетала с архипелага на архипелаг, с материка на материк. Он стал известен в Австралии, в Индонезии, в Малакке, — в Китае, в Англии, Голландии и, конечно же, в России.
Все с нетерпением ждали его возвращения в Европу. Всюду его встречали с почетом, старались познакомиться с ним. Генерал-губернатор Нидерландской Индии Джемс Лаудон прислал Николаю Николаевичу специальное приглашение посетить Яву и погостить во дворце в Бейтензорге. В Кантоне Миклухо-Маклай принял вице-короля кантонского, который пожелал увидеть знаменитого натуралиста. Султан Тидорский решил почтить «султана Маклая из Новой Гвинеи» и назвал в честь его только что родившегося первенца наследного принца Маклаем. Больше недели гостил ученый во дворце султана. Последний был так растроган, что вынудил высокого гостя принять в подарок маленького папуасенка Ахмата.
— У него есть родные? — спросил Маклай.
— У меня никого нет, — бойко отвечал Ахмат. — Я хочу, чтобы ты стал моим отцом. Здесь меня часто наказывают за шалости, и я хочу убежать.
Так Маклай обзавелся «сыном», или, вернее, маленьким, преданным другом: «Я получил Ахмата, 11- или 12-летнего папуаса, от султана Тидорского в январе этого года. Пробыв около 4 месяцев на клипере «Изумруд», он выучился говорить по-русски, и на этом языке мы объясняемся. Ахмат сметливый, непослушный, но добрый мальчик, который делает усердно и старательно то, что ему нравится делать, но убегает и скрывается, как только работа ему не по вкусу».
Нет, пока что Миклухо-Маклай не собирался возвращаться в Европу, так как не хотел останавливаться на полдороге в своих научных исканиях. Не так-то легко будет потом вырваться в эти края!.. Он замышлял уже в этом году предпринять вторую экспедицию на Новую Гвинею.
«…Но неужели вы захотели бы, чтобы я бросил начатое, чтобы оправдалось мнение многих: русский человек хорошо начинает, но у него не хватает выдержанности, чтобы так же кончить?… — написал он матери. Он был всецело во власти тех высоких задач, которые только один мог решить с успехом. — Я здоров и готов на все, что потребуется для новых путешествий и исследований».
«Моим исследованиям и путешествиям я не предвижу еще конца и не предполагаю вернуться в Россию ранее нескольких лет, когда моими научными исследованиями я докажу себя более достойным оказанной мне помощи и сочувствия», — докладывал он в другом письме председателю Русского Географического общества.
Свое почти полугодичное пребывание на клипере «Изумруд» Миклухо-Маклай использовал не только для поправки здоровья, но и для научной работы. Он посетил Молуккские острова, Целебес, Филиппины, Гонконг, Кантон. Не следует думать, однако, что это было увеселительное плавание. Стремясь изучить все разновидности папуасских племен, сравнить папуасов Новой Гвинеи с жителями других островов Меланезии, а также выяснить отношение папуасов к негритосам Филиппин, он с большим нетерпением ожидал прихода «Изумруда» на Манильский рейд.
Низкорослые, курчавоволосые негритосы Филиппин!.. Племена, стоящие на более низкой ступени культурного развития, чем папуасы Новой Гвинеи… Они ведут бродячий образ жизни, собирают клубни и корни; земледелие им неизвестно. Академик Бэр еще в Петербурге настоятельно советовал Миклухо-Маклаю посетить Филиппинские острова, отыскать там остатки «черного первобытного населения» и выяснить, действительно ли негритосы Филиппин — брахикефалы; и если это так, то действительно ли они принадлежат к одной расе с долихокефальными папуасами. Нужно заметить, что вопрос о соотношении антропологического типа папуасов и негритосов и по сию пору — один из центральных в круге вопросов, связанных с классификацией и происхождением рас Юго-Восточной Азии и Океании. Между антропологами до сих пор ведется жестокий и, увы, не чисто научный спор. Некоторые буржуазные антропологи пытаются доказать, что пигмеи Африки и Юго-Восточной Азии (негритосы Филиппин, семанги полуострова Малакки, обитатели Андаманских островов) представляют собой остатки наиболее древнего состояния человечества. Это якобы древнейшая раса, древнейшие формы человечества. От пигмеев произошли все люди. Бездоказательно приписывая пигмеям такие институты, как частная собственность, религия с верой в единого бога — творца, эти антропологи пытаются доказать извечность подобных черт социального строя.
Очутившись на острове Лусон, Миклухо-Маклай на другой же день в туземной рыбацкой лодке переплыл бурный Манильский залив и углубился в горы, где, по словам проводников, обитали «маленькие негры». Вскоре он добрался до временного пристанища вечно кочующих негритосов и поселился в шалаше. «Маленькие негры» весьма радушно встретили русского ученого. Кочевье насчитывало всего пятьдесят человек. Очень скоро Миклухо-Маклай решил вопрос, намеченный в его программе Бэром: негритосы оказались «короткоголовыми». И все же первого взгляда было достаточно, чтобы признать их за одно племя с папуасами. «Я был даже поражен сходством физиономий некоторых негритосов с туземцами островов Ново-Гебридских, Новой Ирландии и Новой Гвинеи, которых лица, так как я со многих снимал портреты, ясно сохранились у меня в памяти. Не только их лица, но и их обращение между
Это было провидение гения, намного опередившего свое время. Он доказал, что в границах больших рас имеются и долихокефальные и брахикефальные группы и что головной указатель не является определяющим признаком расы. Головной указатель одного народа в течение нескольких столетий может резко измениться без всякого смешения этого народа с другими. Современный человек — Homo sapiens — меняется на глазах. Расовые признаки изменяются по эпохам. Этот факт установил еще А.П. Богданов, Я с которым Н.Н. Миклухо-Маклай впервые встретился на Втором съезде русских естествоиспытателей в Москве. Советские антропологи подтвердили, что в последнее столетие происходит увеличение головного указателя, в различных антропологических типах идет процесс брахикефализации, то есть люди становятся все более и более «короткоголовыми». Кроме того, установлено по отношению к населению Советского Союза увеличение длины тела в новейшее время (процесс, наблюдаемый у разных народов).
 |
Папуасы берега Маклая.
 |
Обучение мальчика приемам добывания огня. Остров Гуадалканал. Соломоновы острова.
 |
Папуас у сигнального барабана.
Термины «брахикефалия» и «долихокефалия» были впервые предложены еще в 1842 году шведским антропологом профессором Стокгольмского университета Рециусом. Сей ученый муж утверждал, что будто бы все древние народы Европы были «короткоголовыми», что эта полудикая раса господствовала в Европе в течение каменного века. Затем из азиатских просторов сюда вторглась раса, уничтожившая «короткоголовых». Остатки брахикефальной расы сохранились только у финнов, у лопарей и у басков.
Выводы Н.Н. Миклухо-Маклая начисто отметали эти антинаучные вымыслы, а также наносили удар по Вирхову, считавшему форму черепа главным признаком древности и глубины различий между расами.
Увлекательная наука — антропология! Она так же безгранична и бесконечна в своих поисках, как бесконечно развитие человечества. Отсутствие причинной связи между языком, культурой, уровнем общественного развития народа, с одной стороны, и его расовым типом — с другой, уже на первых порах своего великого эксперимента угадывалось Н.Н. Миклухо-Маклаем. Но ему пока не хватало фактов, чтобы сделать окончательный вывод.
Распростившись в Гонконге с офицерами и матросами «Изумруда» и получив от них в подарок южноамериканскую обезьяну, Миклухо-Маклай вместе с Ахматом пересел на пассажирский пароход, направлявшийся в Сингапур. «Изумруд» ушел в Россию.
В конце мая 1873 года ученый прибыл в Батавию, или Джакарту. Он спешил на Яву, намереваясь до отплытия голландского фрегата, где за ним по приказу генерал-губернатора Джемса Лаудона уже закрепили каюту, привести в порядок свои дневники и заметки. (Экспедиция вокруг Новой Гвинеи намечалась на конец 1873 года.)
Ява… Сказочная Ява! Жемчужина Малайского архипелага… Батавия — столица тропиков… Миклухо-Маклай с недоумением разглядывал грязную гавань. Пестрая толпа теснилась около нагруженных барок и шлюпок. Здесь же стояли два небольших пароходика. Там и сям торчали, как метлы, тощие кокосовые пальмы, метались на ветру рваные листья бананов. Особенно гнетущее впечатление производили мангровые заросли, которые тянулись по болотам, насколько глаз хватает. Низкий плоский берег. А дальше — прямые, как стрелы, каналы, где в мутно-желтой воде моются яванцы. Небо серое, скучное. Где же хваленые вулканы и влажные тропические леса Явы?
Нет, это не феерический остров Таити, выныривающий из синего океана. Заласканный светом зеленый Таити, вздымающийся среди водной пустыни зубчатый Муреа…
Вначале Маклай хотел усесться в железнодорожный вагон, чтобы добраться до города, но, поразмыслив, решил, что знаменитому путешественнику не подобает ехать на аудиенцию к генерал-губернатору всего Малайского архипелага и прочая… в вагоне, и нанял карету.
Не безвестным скитальцем, до которого никому нет дела, появился на Яве Миклухо-Маклай: о нем уже знали здесь, ждали его. Сам генерал-губернатор Нидерландской Индии Джемс Лаудон каждый день справлялся, не прибыл ли в Батавию прославленный русский натуралист и естествоиспытатель, отважный путешественник, дворянин и друг великого русского князя Константина Миклухо-Маклай, имеющий на руках рекомендательное письмо министра колоний Голландии. Министр колоний еще год назад поставил Лаудона в известность о том, что Миклухо-Маклай высадился на северо-восточном побережье Новой Гвинеи. Кроме того, в прошлом году Лаудон принимал в своем дворце в Бейтензорге великого русского князя Алексея Александровича и русского мореплавателя, командующего тихоокеанской эскадрой адмирала Посьета, совершавших на фрегате «Светлана» вояж вокруг света. Оба с большим уважением отзывались о Миклухо-Маклае. А еще в 1871 году Русское Географическое общество обратилось к Батавскому обществу науки и искусства с просьбой оказать содействие Миклухо-Маклаю в его начинаниях.
Джемс Лаудон был сухим, черствым и педантичным. Так говорили в Сингапуре. Чувство юмора подобным людям не присуще, оригинальность им непонятна, экстравагантности они не терпят. Жестокость Лаудона вошла в поговорку, чиновники и местные царьки трепетали при одном упоминании его имени. Он властвовал и беспощадно карал. Это был король, имевший власть более неограниченную, чем король Нидерландов.
«Ты мне нужен, петух голландский, — сказал себе Маклай, — а потому я буду больше, чем дипломатом, и стану являться на приемы и обеды в безукоризненно новом фраке, при белом галстуке и в белых перчатках, хотя это глупо и непозволительно при столь адской жаре…»
Вопреки ожиданиям Лаудон, весьма пожилой человек, встретил русского ученого довольно любезно. «Долихокефал! — определил Маклай. — Длинноголовый!.. Головной указатель меньше 75…» «Придворные», которыми кишел дворец в Бейтензорге, заинтересовались молодым человеком и отнеслись к нему почтительно. Особенно выгодное впечатление произвел путешественник на многочисленное семейство губернатора.
Узнав, что знаменитый путешественник остановился со своим слугой в небольшом дешевом домике, генерал-губернатор пришел в благородное негодование:
— Настоятельно прошу вас, переселяйтесь ко мне в Бейтензорг. Будьте как дома. Дворец в вашем распоряжении. Здесь вы совершенно свободны и вольны делать все, что заблагорассудится. Если вам станут докучать, вы можете послать всех к черту и не видаться ни с кем. Выбирайте любые апартаменты!
Миклухо-Маклай вежливо отказался.
— У меня лихорадка и ревматизм, — сказал он. — А это отнюдь не всегда приятно для окружающих.
Оценив скромность натуралиста, генерал-губернатор пришел в еще большее негодование:
— Я не позволю, чтобы всемирно известный путешественник, каким являетесь вы, очутившись в подвластной мне стране, ютился в какой-то халупе! Что обо мне подумают после этого в Европе?… Не навлекайте, господин Маклай, позор на мою голову. Уж не думаете ли вы, что генерал-губернатор Голландской Индии менее гостеприимен, нежели людоеды Новой Гвинеи?
Это, по-видимому, следовало принять за остроту, и все рассмеялись. После того как Лаудон прислал своего адъютанта на дом к Маклаю, последнему не оставалось ничего другого, как перебраться в Богор, этот райский сад мира, в надежде, что в любое время под каким-нибудь предлогом он сможет уехать из дворца. Он осмотрел и выбрал самые простые комнаты в павильоне, стоявшем на отшибе. Павильон был увит ползучими растениями, усыпанными орхидеями. Как жар, пылали цветущие тамаринды и деревья, которые здесь называют «пламенем лесов». Дорожка, усаженная агавами и перистыми пальмами нипа, вела к пруду, где распускали бледно-розовые цветы гигантские лилии виктории-регии и плавали черные лебеди.
Богор, или Бейтензорг (что в переводе с голландского значит — «Город без забот»), утопал в роскошной зелени. Это был знаменитый ботанический сад, куда мечтали попасть все ботаники мира. Он располагался у подножия главного хребта Явы и был соединен со столицей отличным шоссе и железной дорогой. Здесь, в горах, где не так жарко, как в Батавии, и где нет малярийных комаров, селилась знать.
Семь месяцев прожил Миклухо-Маклай в Богоре, окруженный почти королевским комфортом. Прямо из каменного века он попал в роскошнейший дворец, где все было к его услугам. Не нужно заботиться о пище, о поддержании огня в очаге, можно спать на мягкой чистой постели. Он часами прогуливался по пальмовым аллеям, забирался в глухие уголки, любовался орхидеями, варингинами — очень высокими деревьями, стволы которых сплошь обвиты корнями, стоял у молчаливых прудов и созерцал сказочно прекрасный на фоне пальм и смоковниц белый дворец или же продирался сквозь лианы и прислушивался к голосам незнакомых птиц. Казалось, он дремал, отдыхал душой и телом.
Но так могло показаться лишь невнимательному наблюдателю. Эти семь месяцев он жил деятельной жизнью. И в «Городе без забот», под сенью пальм ботанического сада, его активная натура не мирилась с праздностью. На рабочем столе — груды книг, по углам — ящики с коллекциями и приборами.
Маклай готовился ко второй, не менее дерзкой вылазке на Новую Гвинею, на ее юго-западный берег. Затем придется посетить южное побережье. Новая Гвинея — важнейшее звено в его антропологических и этнографических исследованиях. Загадочный зеленый остров. Никто из европейцев не знает, что там, в глубине его.
Сейчас Миклухо-Маклай пытался охватить умом проблему в целом. Он вынашивал смелую мечту изучить всю меланезийскую расу, составить полное представление о ней, исследовать все ее разветвления в самых разных областях ее распространения, поднять для науки целый этнический пласт в Океании и в Юго-Восточной Азии, выяснить древние расовые связи всего огромного района…
Под силу ли одному вечно больному человеку подобная работа? Над этим Маклай не задумывался.
Когда население Новой Гвинеи будет классифицировано, появится необходимость сравнить его с обитателями остальных островов Меланезии, а также Микронезии и Австралии. Побывать в Австралии необходимо хотя бы потому, что до сих пор вопрос о расе австралийцев не решен: некоторые антропологи считают последних принадлежащими к папуасской расе, другие — к полинезийской, а Гексли выделяет их в особую группу «австралоидов». Такое разнообразие мнений настоятельно требует точного и положительного решения вопроса. Тем более что австралийцы почти истреблены англичанами. Нужно спешить. Не дают Маклаю покоя и смутные слухи о курчавоволосом негроидном племени в дебрях Малайского полуострова. Имеет ли это племя, подобно негритосам Филиппин, родственную связь с папуасами?
Но самое важное, конечно, впереди. Предстоит выяснить место меланезийцев среди других рас земного шара, проследить распространение этой расы на планете. Интуиция подсказывает ему, что на очень большом протяжении в западной части Океании и на островах Юго-Восточной Азии, а также в дебрях Малакки обитает более или менее единый меланезийский тип. Но существует ли родственная связь между меланезийцами, куда он включает папуасов и негритосов Филиппин, и африканскими неграми? Еще на берегу Маклая он обратил внимание на то обстоятельство, что женщины и дети папуасов весьма напоминают африканских негров, с которыми ему приходилось сталкиваться раньше. Участвовала ли в формировании меланезийского типа негритосская раса? И если подтвердится наличие негритосской расы на Азиатском материке, то не приведет ли это к далеко идущим выводам: не здесь ли, в единственном в своем роде районе земного шара, где так близко сходятся все три большие расы человечества — белая, желтая, черная, — следует искать единый центр происхождения человека?
Все это следует узнать. Уже сейчас, после первого посещения Новой Гвинеи, трещит «древо жизни» Геккеля, на котором люди темнокожих рас обозначены как промежуточная форма между белым человеком и обезьяной, уже сейчас вирховский «головной указатель» потерял свое былое значение: признак длинноголовости для расового отличия папуасов оказался несостоятельным. А что будет потом, когда Миклухо-Маклай выполнит намеченную программу?
Кстати, о программе. Руководители Географического общества до сих пор не подозревают, что Миклухо-Маклай давно перечеркнул прежнюю программу и целиком отдался антропологии и этнографии. Они по-прежнему полагают, что ученый занят губками и зоологией, а антропологические и этнографические заметки — лишь побочный продукт его деятельности. Пусть до поры до времени остаются в этом приятном заблуждении!
И лишь другу Мещерскому он пишет: «Моя участь решена: я иду, не скажу, по известной дороге (дорога — это случайность), но по известному направлению, и иду на все, готов на все. Это не юношеское увлечение идеею, а глубокое сознание силы, которая во мне растет, несмотря на лихорадки…»
Да, лихорадки и здесь, в Богоре, не оставляют его. В Африке была африканская лихорадка, в Южной Америке — южноамериканская, на берегу Маклая — новогвинейская, которой переболели команды «Витязя» и «Изумруда». В Бейтензорге следовало бы подцепить местную малярию, но Миклухо-Маклай неожиданно свалился от лихорадки деньгю — особой лихорадки в костях, которая и появилась-то на Яве всего год назад. На двадцать дней приковала болезнь ученого к постели. Он пытался писать статьи о папуасах берега Маклая, но боль в суставах распухших пальцев была так сильна, что перо валилось из рук. Пришлось нанять человека, знающего немецкий язык. Каждый день в течение шести часов диктовал Миклухо-Маклай свои заметки. Подобная работоспособность тяжело больного русского казалась нанятому писцу сверхъестественной. Сам писец за эти шесть часов выматывался до того, что тут же едва ли не замертво валился на циновку и засыпал. В батавийском журнале естественных наук появились статьи Миклухо-Маклая. Он писал о деревнях и жилищах папуасов, об орудиях, употребляемых при разных работах, о пище и ее приготовлении, о языке, суевериях и обычаях, о музыке и пении.
Характерен стиль его работы. Он стремился к предельной краткости: «Пробыл бы я один месяц, а не 15 на берегу Маклая, я мог бы написать целый том, так как описания самых ничтожных обстоятельств, догадки, длинные объяснения и т. д. заняли бы много страниц; трудно было бы отобрать действительно научно интересные факты от хлама… Пробудь я еще 15 месяцев на берегу Маклая, заметки были бы хотя полнее, но, вероятно, еще короче». «Нельзя требовать, чтобы я путешествовал в странах малоизвестных и труднодостижимых и писал бы одновременно целые тома! Это успеется потом. Я не сижу сложа руки…»
Иногда он выезжал в Батавию (каждое утро карета была к его услугам) и там в госпитале занимался анатомическими исследованиями человеческого мозга.
В минуты отдыха он устраивался на веранде белого дворца. Приходила семнадцатилетняя Адриенна, старшая дочь генерал-губернатора, усаживалась за фортепиано, и в тропической ночи, озаренной чужими созвездиями, плыла полная грусти мелодия шумановской увертюры к «Манфреду». Знакомые с детства звуки навевали воспоминания о родине, о матери, о любимой сестре Оле, о братьях. Как он был одинок, как был чужд и непонятен всем окружающим в этом белом дворце!..
Тяжелые думы посещали Миклухо-Маклая. С какой жадностью расспрашивал он офицеров «Изумруда» о событиях в Европе, в России! Наиболее либерально настроенные доверительно выкладывали потрясающие новости: Чернышевский все еще в ссылке, перевезен из Александровского завода в Вилюйский острог. Слышал ли Николай Николаевич что-либо еще по пути на Новую Гвинею о восстании парижских рабочих? Так вот, Парижская коммуна задушена. Как рассказывают, уничтожено больше ста тысяч человек. В Париже некоторые рабочие кварталы стали совершенно безлюдными. На помощь Тьеру пришел Бисмарк. Кто бы мог предполагать! Ярослав Домбровский и Валерий Врублевский стали генералами Парижской коммуны. Домбровский погиб, Врублевский спасся. Известный географ, автор книги «Земля» Элизе Реклю сражался на баррикадах Коммуны, теперь его бросили в тюрьму… Петр Лавров, сестра Софьи Ковалевской Анна Корвин-Круковская, она же Жаклар, Елизавета Дмитриева и другие русские приняли самое деятельное участие в Коммуне, за что и преданы самодержавием анафеме.
Каждое слово о трагедии Коммуны ранило сердце Миклухо-Маклая. Элизе Реклю. И даже женщины… О, если бы стоять на баррикадах, своей грудью заслонить Коммуну! О, если бы судьба борца-одиночки не занесла его так далеко от дымных развалин Парижа!.. Кому нужны его искания, если там до сих пор льется кровь?!. Когда человеку двадцать восемь, он обязан с оружием в руках отстаивать свободу… Немцы провозгласили у себя Германскую империю. Бисмарк торжествует. «Неужели все странствуете по этой Германии, — спрашивает Миклухо-Маклай Мещерского. — (Я думаю, немцы очень напустили на себя важности после своей солдатской деятельности)?…»
От генерал-губернатора Лаудона Миклухо-Маклай совершенно случайно узнал, что якобы большую партию осужденных коммунаров направляют на Новую Каледонию на каторжные работы.
«Я должен побывать там!..» — подумал Миклухо-Маклай. Ему необходимо увидеть этих бесстрашных людей, взглянуть на них, пожать им руки, ободрить словом… Но это будет потом, а сейчас нужно готовиться к экспедиции на Новую Гвинею. «Моя участь решена!..» Как жаль, что не довелось встретиться с братом Володей… Он уже произведен в мичманы. Крейсер «Аскольд», на котором плавает теперь Володя, должен был этим летом посетить Батавию. Володя все-таки добился своего — стал моряком. Брат Сергей собирается на восток России. Мишук учится и не оставляет мечты посвятить себя горному делу. Оля и мама хандрят, ждут не дождутся путешественника. Им удалось собрать немного денег и купить скромненькое именьице Малин, что в 129 верстах от Киева и в 35 верстах от Радомысля. С туманным и сырым Петербургом покончено. Пусть Коленька приезжает в Малин. Он утешает в письмах сестру: «Нехорошо так много думать обо мне и все ждать меня. Кончу, что начал, — сейчас приеду. Думаю, что и в тебе есть кое-что, что есть у меня: решимость и воля достичь, что назначил себе; уныние и малодушие ведут только к самой глупой жизни». Мать он успокаивает: «…благодаря моей нервной, эластичной и крепкой натуре, которую вы понимаете, потому что сами ее имеете, я перенес все хорошо, здоров и готов на все, что потребуется для новых путешествий и исследований…»
Готов на все, но здоров ли?… Врачи пугают нарывами в печени; не прекращаются приступы лихорадки; ноги и руки отнялись. Периост костей… Ночью не знаешь, как лечь, Как повернуться, чтобы боль не раздирала тело. Пришла бессонница. Лихорадка, печень, раны на ногах…
Кажется, на этот раз ему не выкарабкаться, несмотря на эластичную натуру. Он вынужден написать из Бейтензорга Мещерскому: «Здоровье мое сильно пострадало. Да иначе и быть не могло. Я бы серьезно желал, чтобы мать и сестра были готовы ко всякой случайности…»
И все же, несмотря ни на что, он решил покинуть Яву, роскошный генерал-губернаторский дворец. Не следует, однако, думать, что во дворце с ним обращались плохо, не были предупредительными, любезными. Наоборот. Все пять дочерей (от 8 до 17 лет) генерал-губернатора были влюблены в тамо-русса, всячески ухаживали за ним. А маленькому Ахмату, в нарушение всех правил, разрешено было играть с девочками. Миклухо-Маклай попал в музыкальную семью и чувствовал себя в знакомой стихии. Бетховен и Шопен, Шуман… Обедали здесь в семь часов вечера. И не всегда «человек с Луны» обязан был являться к столу во фраке и белых перчатках. Он был личностью оригинальной, и ему прощались всякие вольности. После обеда, когда позволяло самочувствие, он засиживался с дамами допоздна: рассказывал о береге Маклая, пел туземные песни, читал вслух Тургенева или же давал уроки музыки Адриенне. Да, в «стране фраков и белых перчаток» все было не так, как на Новой Гвинее или же у негритосов Филиппин. Он рассказывал об обычае, существующем у пигмеев Лусона. Если негритос, находясь в лесу, вздумает подкрепиться едой, которую он имеет или же которую раздобыл, то он обязан громким голосом оповестить об этом джунгли, приглашая всех разделить с ним трапезу, ибо утаивать пищу от других нельзя. Кто прячет еду от соплеменников, тот предается мучительной смерти.
Дамы смеялись. А Миклухо-Маклай думал: «Очутившись в положении негритосов, способны ли были бы вы, господа, на подобное благородство? И разве, живя в роскошном дворце, бездельничая, пользуясь всеми благами цивилизации, не отнимаете вы последний кусок у голодного?»
Ослепительно красивая белокурая хозяйка дома госпожа Лаудон часами не сводила восторженных синих глаз с Маклая. Вот он, не книжный, а настоящий романтический герой, «сильная личность»!.. Внешность Маклая не была лишена известной оригинальности и привлекательности: над высоким лбом поднимались у него обильные кудри рыжевато-шатеновых волос, небольшие усы и коротко подстригаемые баки и борода окаймляли узкое бледное лицо с прямым правильным носом и большими мечтательными глазами.
Если принять во внимание и тот факт, что госпожа Лаудон или Л. Л. (как зашифровывает ее имя Маклай в своих дневниках) была лет на двадцать моложе мужа и никогда не любила его, то становится понятным, почему тамо-русс воспламенил ее воображение. Она полюбила всей силой нерастраченного чувства. А он даже не догадывался ни о чем. Он был слеп и глух к голосу сердца. Его мысли были заняты научными проблемами.
Поручив путешественника заботам семьи, генерал-губернатор облегченно вздохнул и с головой ушел в служебные дела. А дел было хоть отбавляй. В Батавии свирепствовала холера. За полтора месяца умерло свыше двух тысяч яванцев и двести европейцев. Но это было бы еще полбеды. Малайцы, не вынесшие притеснений голландцев, подняли на Суматре в Ачине восстание. Следовало действовать оперативно и решительно. Если мятеж не удастся задушить в самом зародыше, то прощай пост генерал-губернатора!
Нидерландская Ост-Индия (кстати, название «Индонезия» для всего архипелага впервые было предложено в 1884 году немецким этнографом и антропологом профессором Бастианом, другом Миклухо-Маклая) то и дело озарялась пламенем перанг-сабила — священной народной войны против иностранного владычества. Восстание 25 июля 1825 года, на знамени которого были начертаны лозунги французской революции — «Свобода, Равенство, Братство», — охватило самые широкие народные массы. Колонизаторов вешали, расстреливали, отбирали у них владения. Крестьяне делили землю. Имя народного вождя Дипонегоро (о котором Миклухо-Маклай впервые услышал на Северном Целебесе) до сих пор с любовью произносилось на всех островах Малайского архипелага.
Теперь мог появиться новый Дипонегоро. Лаудон отменил экспедицию фрегата «Кумпан» вокруг Новой Гвинеи и направил корабль на подавление мятежа. Об этом Миклухо-Маклай услышал от госпожи Лаудон.
Они сидели на диване и разбирали ноты.
— Не пойму, зачем вы рветесь на Новую Гвинею? — сказала она.
— Это слишком долго и скучно объяснять.
— А Ахмата вы берете с собой?
— Да. Ахмат — папуас. Его родина — Новая Гвинея. Я подозреваю, что там, может быть, именно на побережье Папуа-Ковиай, до сих пор живут его родители.
— Но ведь папуасенка вам подарил султан Тидорский?
— Султан Тидорский — большой негодяй. Хоть он и назвал наследного принца моим именем…
— Не понимаю. Малайский султан обласкал вас, одарил, а вы называете его негодяем. Это несправедливо. Мы ничего дурного о нем не слышали.
— А я слышал. И очень много. Ахмат разлучен с родителями, украден! Вы знаете, что такое хонгии?
— Не совсем…
— Хонгии — это разбойные набеги малайских султанов на папуасские селения. Как мне довелось услышать, вооруженные шайки Тидорского, Тернатского и других малайских султанов высаживаются на побережье Новой Гвинеи, сжигают папуасские деревни, захватывают мужчин, женщин и детей и продают их в рабство на плантации. Так был украден Ахмат. И очень печально, что некоторые папуасские радьи, соблазненные подачками, помогают малайцам.
— Чудовищно! Никогда не поверю… Если бы Лаудон знал!..
— Он узнает. Я отправляюсь на фрегате «Кумпан», кстати, и для того, чтобы составить подробное донесение генерал-губернатору по этому вопросу. Буду рад, если слухи останутся всего лишь слухами.
— «Кумпан» отправляется через несколько дней в Ачин. Муж не возражает, чтобы вы приняли участие в этой экспедиции, — сказала она.
Миклухо-Маклай побледнел:
— Это решено? На Суматру? Для подавления восстания?…
— Да. Я понимаю вас. Не пытайтесь даже отговаривать господина Лаудона. Ваши слова не произведут на него ни малейшего впечатления. Для него решается древний гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?» Он отвечает за «спокойствие во владениях».
Пожалуй, она права…
— Передайте господину Лаудону, что от подобной «экспедиции» я наотрез отказываюсь! Я сумею и сам выбраться на Новую Гвинею. Ахмат!..
Прибежал Ахмат, который в соседней комнате развлекал девочек, проделывая разные фокусы с южноамериканской обезьяной.
— Ахмат! Собери вещи. Мы немедленно уезжаем отсюда.
— Куда, Маклай?
— В страну без фраков и белых перчаток! На Новую Гвинею…
Она ласково взяла Маклая за локоть:
— Вы не забудете меня там, в стране без фраков и белых перчаток, тамо-русс?
Он внимательно посмотрел на нее, поразился бледности ее лица, мертвенной синеве губ и вдруг понял все. Ему сделалось жарко. Но он только сказал:
— Я не забуду вас…
Уже на пароходе «Король Вильгельм III», отправлявшемся на Молуккский архипелаг, он получил аккуратный сверток из Бейтензорга. В свертке оказался портрет госпожи Лаудон и… дождевое пальто!
На пароходе не пришлось сидеть сложа руки. Здесь началась холера. Умершую женщину выбросили за борт.
В Семаранге, где они остановились на несколько часов, также свирепствовала эпидемия. Ни один из пассажиров не осмелился съехать на берег. Говорили, что почти все европейцы умерли. Смерть наступает через три-четыре часа.
Доктор Джемс, обследовав Маклая, сказал:
— Если холера вас не возьмет, то вы все равно долго не протянете. Невралгия, печень и вообще целый ларец Пандоры всяческих болезней. Настоятельно советую вернуться в Европу или же отправиться в Австралию.
— Только на берег Папуа-Ковиай!
Наняв в Гесире туземную лодку — урумбай, Миклухо-Маклай отправился к берегам Новой Гвинеи. Это было опасное плавание. Гремящие валы играли урумбаем, как щепкой. Каюту залило водой. А ветер все крепчал. Рулевые совсем обезумели от страха. Один из них упал на колени и стал молиться, вместо того чтобы делать свое дело. Маклай выхватил револьвер и приставил его к уху труса:
— Завтра можешь молиться, а теперь, если не будешь править как следует, я тебе всажу пулю в лоб!
Угроза возымела действие. Рулевой кинулся исполнять свои обязанности.
Ахмату хоть и было страшно, но он ни на шаг не отходил от своего русского друга.
Новая Гвинея! Может быть, там Ахмата ждут мать и отец… Как разыскать их на огромном побережье, в непроходимом лесу? Но Маклай все может… Он храбрый и сильный, сильнее любого матроса с «Изумруда»! Обезьянка верещала от ужаса, а Ахмату было весело: он ехал домой.
3 марта 1874 года Маклай высадился на побережье Папуа-Ковиай. Папуасы и проводники построили ему на мысе Айва хижину. Здешние туземцы уже были «тронуты» цивилизацией: требовали джин и ром, отказывались от всего остального. Женщины без всякого стеснения приходили в хижину, беспрестанно болтали и просили иголок. Вскоре возле хижины возникло целое поселение папуасов, которые полагали, что по соседству с Маклаем они будут в полной безопасности (они не без оснований побаивались нападения своих давних врагов — туземцев из бухты Бичару).
Маленький Ахмат сразу же заболел. Хина не помогла. Мальчик кашлял, жаловался на грудь и звал мать. Звал на русском языке.
Еще от радьи Айдумы ученый слышал, что будто бы внутри страны по реке Утан живут пигмеи-людоеды. Мозг человека кажется им особенно вкусным. Маклай решил отправиться в горы Камака и Лоха-кии, а по пути следования наводить справки о родителях Ахмата,
Ахмату становилось все хуже и хуже. Он уже не говорил, без посторонней помощи не мог приподнять голову. «Не могу решиться оставить его в таком положении, — записал Миклухо-Маклай. — Отложил поэтому отъезд до послезавтра».
Но и послезавтра не принесло ничего нового: «Мне его очень жаль, но взять я его не могу, а терять далее время не следует».
Стирая слезы с усов и бороды, Миклухо-Маклай отправился туда, куда звал его научный долг. Присмотр за Ахматом он поручил надежному человеку, оставил большой запас продуктов и хины, хотя и понимал, что мальчик скоро умрет, так и не повидав своих родителей.
Больной пришел в сознание, тоскливым взглядом посмотрел на своего приемного отца и неожиданно сказал по-русски:
— Иди, Маклай! Я не умру…
И Маклай покинул мыс Айва. Он плыл на урум-бае, продирался сквозь заросли, ножом прокладывал дорогу к таинственному горному озеру Камака-Вал-лар. Лихорадка по-прежнему трепала его. Но он шел и шел. Рассказы о нападении горцев на жителей побережья, об убийствах не пугали его. «Папуасы здесь готовы убить человека из-за пустой бутылки или старой тарелки», — говорили ему. Но он каждый раз отправлялся в горы без оружия и без конвоя. Таков был обычай Маклая.
«О жителях Папуа-Ковиай ходили между малайцами ужасные рассказы, их считали людоедами; уверяли, что они нападают на приходящие к берегу суда, грабят, убивают, поедают экипаж и т. п.
Все эти страшные рассказы малайцев о разбойничестве и людоедстве жителей берега Папуа-Ковиай и побудили меня избрать именно эту местность, так как я надеялся встретить там чистокровное папуасское население», — записал он.
Папуасов племен майраси и вуоусирау Маклай встретил, но они не были людоедами и мало чем отличались от жителей побережья. Тогда он окончательно понял, почему малайские радьи стараются опорочить папуасов. Малайцы занимаются работорговлей. Племена папуа-ковиай вынуждены оставить оседлую жизнь на суше. Они превратились в водных кочевников, странствующих в пирогах с места на место. Украдкой высаживаются они на берег, чтобы собрать урожай со своих плантаций, скрытых в лесу. Междоусобные стычки, убийства, похищения людей и продажа их в рабство сделались обычными явлениями на берегу Папуа-Ковиай. Нет, никто ничего не мог сообщить о родителях Ахмата… Да и мало ли похищено малайцами детей с этого побережья!
Перевалив хребет Варика, Миклухо-Маклай очутился на берегу еще не известного ни одному географу озера Камака-Валлар, кишевшего крокодилами. На островке Лакахиа он открыл залежи каменного угля. Пигмеев он не нашел, хотя и не сомневался, что они обитают в горах Новой Гвинеи. Слухам о том, что пигмеи — каннибалы, Миклухо-Маклай не доверял. Его сообщение о пигмеях Новой Гвинеи подтвердилось лишь в 1912 году. А о пигмейском племени «голиаф», местонахождение которого точно указал Маклай, мы до сих пор не знаем почти ничего.
…Возвращение на мыс Айва было печальным. Еще находясь в пути, Миклухо-Маклай узнал, что его хижина разграблена. Охранять хижину он поручил некоему «капитану» с острова Мавара и радье Наматоте. Оба оказались изменниками. Воспользовавшись тем, что туземцы из бухты Бичару напали на спящих папуасов мыса Айва, «капитан» и радья занялись грабежом имущества ученого. Налетчики не щадили ни женщин, ни детей, ночевавших в хижине.
Миклухо-Маклай, кипя негодованием, направил урумбай к острову Мавара. Но разбойный «капитан» уже успел улизнуть.
…На волнах покачивалась шлюпка. В шлюпке сидел мальчик-папуас.
— Я вижу Ахмата! — воскликнул Маклай.
Это был Ахмат с южноамериканской обезьяной на плече. Когда его подняли на борт урумбая, он прижался лицом к груди Николая Николаевича.
— Я живой, я живой, — твердил Ахмат. — И ты живой! Я стрелял в радью Наматоте и в «капитана» Мавары. Они хотят убить тебя… Ты нашел моего отца и мать?
Ученый ничего не ответил. Может быть, родители Ахмата живут совсем на другом побережье? А возможно, их продали в рабство или убили…
Трудно глядеть в ясные вопрошающие глаза мальчика, которого негодяи, может быть с помощью того же «капитана» Мавары, разлучили с матерью.
Миклухо-Маклай поклялся изловить «капитана». Вскоре удалось напасть на его след. «Капитан» прятался в одной из пирог. И хотя побережье кишело папуасами, которые в любую минуту готовы были вступиться за «капитана», ученый бесстрашно подошел к пироге и крикнул:
— Капитан Мавары, выходи!
Не дождавшись ответа, он сорвал циновку, служившую крышей пироге. На дне пироги сидел «капитан» Мавары.
— Саламат, гуан! (Привет, господин!) — произнес он дрожащим голосом.
Схватив «капитана» за горло и приставив револьвер к его лицу, Миклухо-Маклай приказал папуасу Мойбирату принести веревку.
Когда «капитана» связали, ученый обратился к папуасам:
— Я беру этого человека, который грабил мои вещи, которого я оставил в Айве стеречь мою хижину и который расхитил все, что было в ней, и допустил, чтобы в моих комнатах убили женщин и детей. Возьмите его сейчас же на урумбай!
За «капитана» не вступился никто. Запрятав револьвер, ученый уже дружелюбно сказал:
— Я не сержусь на вас, а только на начальника, «капитана» Мавары и радью Наматоте. Вы же все можете получить табак, саго и другие подарки.
На острове Кильвару разбойный «капитан» был сдан голландским властям.
Гнев зрел в груди Маклая. Повсюду он натыкался на следы пиратских налетов банд султана Тидорского. Даже здесь, на Кильвару, к ученому каждый день приходили начальники окрестных районов с сообщениями об убийствах, кражах, насилиях.
Его дневник пестрит записями:
«2 февраля радья Румо-сол требовал пять человек на основании письма султана Тидорского (приходя каждый год, спрашивая дань с купеческих прау (лодок)…
Здешние жители (малайцы) нехорошо обходятся с папуасскими детьми, которых покупают и выменивают в Папуа-Ковиай. Положение их не лучше рабства…
…Отправился в хижину, где мои люди увидели маленького папуасенка под хижиною вместе с козами. Я вошел в хижину и увидел несчастное создание лет 2 или 3 с ужасно худыми ногами и руками. Мальчик при виде меня закричал и пополз. Нога были в ранах.
Я приказал позвать хозяина и от гнева весь дрожал, трудно было стоять на ногах. Я сделал очень строгий выговор капитану Кильтай и намерен довести до сведения генерал-губернатора и просить защиты этих несчастных от серамцев (малайцев).
Нельзя позволять вывозить маленьких детей, да еще без матери, из Новой Гвинеи!»
Маклай обмыл и перевязал раны ребенку. Еще не остыв от ярости, душившей его, он сел и тут же написал на имя генерал-губернатора Голландской Индии меморандум «О политическом и социальном положении папуасов берега Папуа-Ковиай». Он писал о бедствиях туземного населения, страдающего от постоянных набегов вооруженных банд местных «капитанов» и торговцев, о том, как малайские купцы понуждают горных папуасов красть береговых, а береговых — уводить в плен горных, а затем за бесценок скупают украденных людей:
«Из сказанного следует, что… хотя рабство в голландских колониях давно уничтожено официально, на бумаге, но торговля людьми совершается на деле в широких размерах…»
«Беззакония процветают беспрепятственно. Для меня было бы большим удовлетворением, если эти несколько строк смогут способствовать облегчению, хотя бы и в малой степени, несчастной участи этой страны и людей.
Я надеюсь, что это письмо не затеряется в архивах, а окажется полезным в настоящем деле».
Маклай поднял голос в защиту папуасов.
Но это не была наивная вера в силу слова. Он должен был восстать против «возмутительной торговли людьми» и восстал. Он ясно представлял себе, как генерал-губернатор Лаудон, прочитав меморандум, скажет резиденту:
— Этот «человек с Луны» начинает совать нос не в свои дела. Сейчас некогда заниматься подобными пустяками. Недурно было бы поскорее отделаться от этого русского агента. Очень уж его расхваливал адмирал Посьет. За каким дьяволом они лезут в наши владения?
Маклай был прав: меморандум остался без ответа, а султаны Тернатский и Тидорский отправились на своих прау в новые набеги на побережье Папуа-Ковиай.
На острове Амбоина Миклухо-Маклай попал в госпиталь, где и провалялся целый месяц. Доктор Хуземан после очередного осмотра спросил путешественника:
— Где находятся ваше основное имущество? Миклухо-Маклай улыбнулся через силу:
— Что вы имеете в виду? Долгов много. Экспедиция в Папуа-Ковиай обошлась мне в тысячу голландских флоринов. Хендрику-Яну Анкерсмиту, главе фирмы «Думмлер и К0», я должен тысячу пятьсот флоринов. У меня нет недвижимой собственности. Багаж — другое дело. Большую часть багажа я отправил еще в 1871 году с «Витязем» в Японию, куда еще думаю отправиться. Имея намерение посетить Австралию, я с архипелага Самоа выслал в Сидней часть своих вещей. Остров Уполу мне так понравился, что я в надежде посетить его еще раз оставил там кое-какую аппаратуру. Главное депо моих вещей — Бейтензорг. Кое-что разбросано в Южной Америке, где я непременно побываю еще раз, кое-что — в Иене. Остальное — в Петербурге.
— А вы не подумали, что пора составить завещание?
— Я так плох?
— Вы не протянете и трех дней, если говорить начистоту, как врач с врачом.
— Вы мало знаете мою эластичную натуру… Я уже несколько раз писал завещания. Можно попробовать еще раз.
К удивлению доктора Хуземана, Миклухо-Маклай поправился и на первом же судне укатил в Батавию.
Здесь он узнал, что Джемс Лаудон смещен с поста генерал-губернатора и уже в качестве частного лица вместе с семьей переехал в живописное местечко Ти-Панас. По-видимому, не повезло ему с карательной экспедицией на Суматру. Так называемая ачино-голландская война затянулась.
Быть гостем частного лица хоть и не так почетно, как гостем некоронованного короля, зато спокойнее. Миклухо-Маклай поехал в Ти-Панас. Через Лаудона он рассчитывал завести знакомство с новым генерал-губернатором ван Лансберге. Маклай всегда придерживался правила: использовать сильных мира сего в интересах науки и своей борьбы. В батавском журнале он опубликовал статью в защиту папуасов от работорговцев. Из Ти-Панаса он вернулся в Батавию и здесь сказал Ахмату:
— Мы отправляемся в новое путешествие!
«Я замышляю новую экскурсию, которая по трудности не уступит Новой Гвинее. Я хочу отправиться в горы полуострова Малакка, — сообщил он матери. — Теперь, отправляясь через месяц в Малакку, я принужден был занять (!) около 100 фунтов. Вероятно даже, что этих денег не хватит, и по возвращении (?) оттуда придется прибегнуть к новому займу. Я решился на этот шаг, будучи убежден, что мое путешествие будет ценно для науки… О себе могу сказать, что подвигаюсь вперед по дороге, которую избрал, не думая много о будущем, пока здоровье еще позволяет…»
В это же самое время сестра Ольга писала князю Мещерскому: «Никогда Коля не умрет, прежде чем мы с ним не увидимся и прежде чем он не передаст другим свое начатое дело. Его работы и труды не пропадут, как никогда не пропадает правое и справедливое дело. Только с такой уверенностью можно жить, иначе наша жизнь была бы настоящей толчеей, где хорошее и дурное проходило бы так же бесследно, как и жизнь мошкары…»
«Никогда Коля не умрет…» Но сам Николай Николаевич не был в этом уверен. Он отправлялся в совершенно никем не исследованные дебри Малакки, в те места, куда не проникал еще ни один ученый. Лесная тьма, тигры и ядовитые змеи, отравленные стрелы «лесных людей», непроходимые болота, непроходимые хребты, бурные потоки… Там в трущобах Малайского полуострова, по слухам, обитают загадочные племена оран-сакай и оран-семанг — не то негры, не то какие-то хвостатые, клыкастые существа со слоновыми ушами. А на самом-то деле никогда и никто их не видел.
А может быть, там, в девственных лесах, у верховьев реки Паханг, скрываются остатки меланезийской расы, чистокровные папуасские племена? Эти племена нужно найти во что бы то ни стало! Или же убедиться, что на Малакке таких племен нет вообще…
Никто еще не вернулся живым из джунглей Малакки. Даже местным жителям полуострова — малайцам — неведомы тропы, ведущие к оран-сакаям и оран-семангам. На географической карте верховье реки Паханг — сплошное «белое пятно». Страна тайн…
Следует подготовить себя ко всему.
И Николай Николаевич пишет очередное завещание, сорок третье по счету:
«Я отменяю все завещательные распоряжения, ранее сделанные или предпринятые: 1) Я завещаю его сиятельству князю Александру Мещерскому в С.-Петербурге все мои книги, рукописи, рисунки, чертежи, заметки и пр. в память дружбы. 2) Музею антропологии Имп. Академии наук в С.-Петербурге мою коллекцию черепов. 3) Имп. Русскому Географическому обществу в С.-Петербурге мои антропологические, этнологические и зоологические коллекции. 4) Моему маленькому слуге, папуасу по имени Ахмат, тысячу рублей серебром…
Я постараюсь принять необходимые меры для того, чтобы моя голова была сохранена и переслана г-ну Анкерсмиту, которого прошу направить ее в Музей антропологии Имп. Академии наук в С.-Петербурге, каковому я ее завещаю (вместе с коллекцией черепов, собранных на берегу Маклая).
Как только моя смерть будет установлена, я прошу г. Анкерсмита собрать по этому поводу все обстоятельства и подробности, которые он сможет получить, и их сообщить г. секретарю Имп. Русского Географического общества в С.-Петербурге.
5) Я называю и назначаю полной наследницей всего моего имущества, владений и прав, которые не упомянуты выше в этом завещании, Ольгу Миклухо-Маклай, мою сестру, проживающую в России…»
Сделав завещание и раскрыв в одном из писем Русскому Географическому обществу истинную цель всех своих исканий (дабы не писали в некрологах, что основной его специальностью были губки!), Миклухо-Маклай, не прожив на Яве и четырех месяцев, 24 ноября 1874 года отправился в странствие по Малайскому полуострову. Неизменный друг Ахмат сопровождал его.
Нет необходимости подробно описывать это изнурительное путешествие. По своим результатам, по тем открытиям, которые сделал исследователь, оно весьма ценно для науки. Маклай добился-таки своего и нашел то, что искал.
Однако следует сказать, что время для экскурсии было выбрано явно неудачно. В декабре начинался сезон дождей. Джунгли затопило. Вода шумела над верхушками пальм нипа. Обширнейшее пространство превратилось в сплошное болото. Но Миклухо-Маклай не отступил. Не отступил и тогда, когда уже в пути его настигла неизменная лихорадка. Он плыл меж поваленных деревьев на туземных лодках, семнадцать дней шагал по колено, по грудь в воде и грязи, прорубался сквозь колючие лианы или же, подобно эквилибристу, рискуя сорваться в пропасть, ступал по скользким стволам. Неукротимая жажда познания гнала его в неизведанные места, в самые дикие трущобы Малакки. Он рассчитывал за двадцать дней пересечь полуостров с запада на восток. Но проходила неделя за неделей, а конца путешествию и не предвиделось. Проводники малайцы призывали на помощь аллаха, некоторые покидали лагерь. Вышло продовольствие. Ахмат собирал дикие лимоны, съедобные листья и корни. Тропический зной, полчища огромных комаров и кровожадные пиявки и сороконожки доводили до исступления. Окровавленные, вечно мокрые ноги вспухли. Остатки хины приходилось делить между заболевшими проводниками. Ко всем этим трудностям прибавилась еще одна: «Было около 11 часов, когда люди, наконец, вернулись с двумя небольшими пирогами, но с нехорошими известиями. Люди Пахана угрожают напасть на Индау, и окрестные жители разбежались. Не без громкого, серьезного разговора убедил я их, что белому туану нечего бояться раздоров малайцев, как и людям, которые будут с ним. По жаре пришли мы в час пополудни к пирогам. Ничего не ев с утра, я положительно боялся солнечного удара. Пришлось поделиться с людьми хиной: обещал вчера — Tengo una palabra…»
В каждом селении — рассказы об убийствах, о стычках; жители вооружены крисами и парангами. Особенно ненавидят они белых — англичан. А разве у Маклая написано на лбу, что он не англичанин? У путешественника даже появилась водобоязнь: «Странное дело, я, однако, же боюсь утонуть, положительно боюсь воды…» Спал он в каучуковом мешке. Опять тяжело заболел Ахмат. Оставшись без проводников, без еды, без единой спички, Мак-лай пытался добывать огонь первобытным способом, применяя для этого лиану каюлара. В нескольких шагах от его бивака плескался тигр, пришедший на водопой.
Миклухо-Маклай встретил «лесных людей» — низкорослые племена оран-утан и оран-райет. Но то не были представители папуасской расы. Они вели бродячий образ жизни, скитаясь на своих лодках прау вдоль берегов. А где же загадочные сакаи и семанги?
«Они скрываются где-то в других местах! — решил ученый. — Их нужно найти…»
Больной, подавленный, вернулся он в Джохор-Бару и поселился во дворце махараджи. Не 20, а 50 дней отняла у него эта экспедиция.
Другой на его месте отступился бы: нет — значит нет. Но Маклай знал только одну дорогу — вперед.
Своим знакомым он неожиданно заявил:
— Мне нужен сиамский король и молодой слон! Ахмат, мы едем в Бангкок к сиамскому королю.
И они едут морем в далекую столицу Сиама, или Таиланда.
Слон нужен был для сравнительно-анатомических исследований. Вернее, требовался не сам слон, а его мозг. Но лишь сиамский король имел слонов. Мятущаяся душа Маклая требовала действия. Врачи укладывали его в постель, а он, не желая тратить время на такие «пустяки», как болезнь, замыслил организовать в Джохор-Бару зоологическую станцию — Тампат-Сенанг (что по-малайски значит — «Место покоя»). Поскольку врачи все время твердят о покое, будет «Место покоя». Своему приятелю Дорну он сообщает в Неаполь: «Эта новая станция, правда, не может иметь того же значения, что ваша в Неаполе. Я принял за образец мои собственные потребности и обычный образ жизни и соответственно им проектировал здание и принадлежности.
Прежде всего эта станция должна служить для меня: в мое отсутствие и после моей смерти я отдаю ее в распоряжение каждого изучающего природу… Пользование этим «Местом покоя» открыто для каждого исследователя природы, без различия национальностей…»
Маклай купил у махараджи Джохорского участок земли. Первым объектом исследования будет мозг слона. Сиамский король пообещал подарить молодого слона. Но не только слон нужен Маклаю: он готовил новую экспедицию в глубь Малакки, и ему требовалась грамота короля, в которой предписывалось бы всем местным раджам и вождям племен оказывать русскому путешественнику содействие.
Засиживаться долго во дворце махараджи Джохорского или в Тампат-Сенанге ученый не собирался.
Грамота получена. Зоологическая станция, сравнительно-анатомические исследования — все отошло на второй план.
13 июня 1875 года началось второе путешествие Миклухо-Маклая по Малаккскому полуострову.
Представим себе почти фантастическую картину: влажный тропический лес — колючие пальмы ротанги и панданусы, заросли казуарины и густые вечнозеленые мангры, непроходимые бамбуковые рощи; огромная белая луна над оживающими к ночи джунглями. Тут бродят тигры, дикие слоны и даже, как поговаривают, сохранился в этих дебрях злобный оранг-утан. Русский человек («дато русс Маклай», — как зовут его здесь) восседает на слоне. Из всех ученых мира он первый проник сюда.
Сто тринадцатый день идет дато русс по стране. Пробирается то на слонах, то на плотах, то в туземных прау, то пешком; то совершенно один или же с Ахматом, то с огромной свитой. Далек путь от Джохор-Бару до Бангкока! И снова дожди, дожди, потоп…
У верховьев реки Паханг, в горах между областями Паханг, Трингано и Келантан, он нашел, наконец, то, что искал: карликовые негроидные племена сакаев и семангов. Они весьма походили на негритосов Филиппин. Рост у мужчин не привышал 150 сантиметров. Женщины были еще более низкорослы (130 — 140 сантиметров).
Вели они кочевой образ жизни, чуть ли не каждый день меняя места своих стоянок. Все, что можно было найти в лесу — камфару, каучук, ротанг, слоновую кость, — они сбывали малайцам, а взамен получали железные ножи, соль, табак, ткани. «Лесные люди» отличались весьма мирным характером. Мужчины хорошо обращались с женами и дочерьми. В некоторых случаях женщина имела право стать вождем племени. Здесь сохранились остатки общинного брака.
Средством защиты и охоты «лесным людям» служило «духовое ружье» — длинная бамбуковая трубка с отравленными стрелами. Пораженное стрелой животное погибало через десять минут.
Дожди помешали ученому пройти в столицу Сиама Бангкок. Но Маклай не жалел об этом. Он выполнил программу: открыл негроидные племена, представляющие собой остатки древнего, домалайского населения полуострова. Кроме того, он сильно сдружился с малайцами. Всюду он встречал хороший прием. Узнав, что малайцы ненавидят англичан, посягающих на независимость Малакки, Миклухо-Маклай отказался от писем и рекомендаций сингапурского губернатора Кларка. Небывалый гость, русский человек в самых глухих местах полуострова, он вызывал всеобщий интерес. Его спрашивали: «Что же дато Маклай хочет во всех этих странах и чего он ищет?» Ученый отвечал: «Дато Маклай путешествует по всем странам малайским и другим, чтобы узнать, как в этих странах люди живут, как живут князья и люди бедные, люди в селениях и люди в лесах; он хочет познакомиться не только с людьми, но и с животными, деревьями и растениями в лесах…»
На сто семьдесят шестой день странствий, исходив полуостров вдоль и поперек, он вернулся в Сингапур.
Год жизни отдал Миклухо-Маклай Малакке. Он своими глазами увидел то, чего не видел никто из европейских ученых. Он исправно вел дневник, делал зарисовки, открыл неведомые горы и реки. Теперь он знал о Малайском полуострове больше всех исследователей, взятых вместе. Его труды могли бы обогатить науку, произвести переворот в воззрениях, открыть новый период в истории изучения племен Малакки. Пути сообщения, степень населенности, характер малайского населения, его жизнь и культура, взаимоотношения между раджами, политическое положение княжеств — все это представляло громаднейший интерес для европейцев.
Но Миклухо-Маклай был нем. Как величайшую драгоценность, скрывал он свои дневники от посторонних глаз. Никому ни словом не обмолвился он о своих путешествиях. Даже больше того, он поспешно покинул Сингапур, боясь невзначай проговориться. Он уехал на Яву, в любимый Богор.
Дневник первого путешествия по Малакке увидел свет лишь в 1941 году, а дневник второго, наиболее интересного, наиболее «крупномасштабного» и важного, так и не был опубликован.
По распоряжению Маклая этот ценнейший документ был сожжен Маргаритой Робертсон вместе с другими бумагами.
Миклухо-Маклай не пожелал «открывать новый период в истории изучения Малайского полуострова». Почему?
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |