"Приятные ночи" - читать интересную книгу автора (Страпарола Джованфранческо)

Сказка III Карло из Аримино {44} любит Теодосию, а она не любит его, так как связала себя обетом отдать свою девственность богу; считая, что насильственно держит в объятиях Теодосию, Карло вместо неё обнимает печные горшки, котлы, вертелы и чугуны, и, весь чёрный от сажи,подвергается беспощадному избиению своими же слугами

Сказка, мои дорогие дамы, с таким блеском рассказанная Молино, побудила меня воздержаться от той, которую я собиралась вам рассказать, и я хочу предлвжить вам другую, каковая, если не заблуждаюсь, придётся по вкусу дамам не меньше, чем его сказка пришлась мужчинам. И насколько его сказка была длинной и не слишком благопристойной, настолько моя будет короткой и целомудренной. Итак, милые дамы, начну с того, что Карло из Аримино, как, надо полагать, хорошо известно каждой из вас, был человек необузданный, богохульник, поноситель святых, убийца, звероподобный злодей и распутник, погрязший в утончённом любострастии всякого рода. И такова была его злобность и столь бесчисленны и столь велики пороки его души, что в этом он не имел равного себе. Так вот, этот Карло, будучи юношей стройным и видным, возгорелся любовью к молоденькой девушке, дочери одной бедной вдовы, каковая, хоть и терпела безысходную бедность и жила с дочерью в крайней нужде, придерживалась столь строгих правил, что скорее умерла бы с голоду, чем дозволила дочери согрешить. Молодая девушка, которую звали Теодосией, кроме того, что была красива и привлекательна, отличалась также и целомудрием, добрыми нравами и здравомыслием не по летам; и она настолько была поглощена служением богу и молитвами, что в сердце своём всё земное и бренное ставила ни во что.

А Карло, обуреваемый любовною страстью, день за днём настойчиво домогался её и, если случалось, что он целые сутки её не видел, ему начинало казаться, что он умирает с тоски по ней. Много раз пытался он льстивыми уверениями, подарками, уговорами и убеждениями через своих посланцев склонить её подарить ему наслаждения, но хлопотал он понапрасну, ибо, будучи девушкою разумной и рассудительной, Теодосия отвергала все его домогательства и всечастно молила господа отвратить его от нечистых помыслов. В конце концов юноша, которому уже стало невмоготу сопротивляться своей пламенной страсти или, вернее сказать, своему скотскому исступлению, уязвлённый к тому же тем, что отвергнут той, кого любил больше собственной жизни, замыслил в душе похитить её и во что бы то ни стало удовлетворить своё любострастное вожделение. Он опасался, однако, наделать шуму и того, как бы народ, который ненавидел его лютой ненавистью, с ним не расправился. Всё же, побеждённый своей необузданной похотью и уподобившись бешеному псу, он объявил двум своим слугам, людям предерзостным и на всё готовым, о своём твёрдом решении похитить беспорочную Теодосию.

И вот как-то вечером, когда уже стало смеркаться, прихватив с собой оружие, он с обоими слугами направился к дому девушки. Найдя дверь незапертой, он, прежде чем войти внутрь, приказал слугам зорко нести охрану и, если они хоть сколько-нибудь дорожат жизнью, никому не дозволять входить в дом или выходить из него, пока он сам к ним не вернётся. Слуги, горя желанием угодить своему господину, ответили, что всё будет исполнено по его приказанию. Между тем Теодосия, почувствовав, каким образом я и сама не знаю, что вот-вот явится Карло, поспешно укрылась в убогой кухоньке и заперлась в ней одна-одинёшенька. Тем временем Карло поднялся по лестнице их маленького дома и, застав в комнате старую мать Теодосии, которая, не подозревая о возможности подобного посещения, сидела за прялкой, осведомился о её столь желанной для него дочери. Увидев, что охваченный любострастием юноша вооружён и скорее преисполнен готовности совершить злодеяние, чем сотворить добро, почтенная женщина страшно перепугалась и побледнела так, что её лицо стало белым, как у покойника.

Она несколько раз порывалась крикнуть, но рассудив, что этим ничего не добьётся, решила молчать и вверить свою честь попечению господа, твёрдо уповая на его милосердие. Затем, немного придя в себя и набравшись смелости, она обратила своё лицо к Карло и сказала: "Я не знаю, Карло, с какими мыслями и чего ради ты так дерзко явился сюда, чтобы смутить душу той, что жаждет жить в целомудрии и чистоте. Если ты пришёл с благими намерениями, да ниспошлёт тебе бог, который каждому воздаёт по заслугам, удовлетворение всех твои честных и добрых чаяний. Но если дело обстоит по-иному, от чего избави нас боже, ты сотворишь великое зло, если пожелаешь насильно завладеть тем, чего иначе тебе никогда не добиться. Итак, подави в себе и отбрось это необузданное своё вожделение, не пожелай отнять у моей дочери то, что ты не сможешь ей возвратить, а именно беспорочную чистоту её тела. И чем настойчивее ты будешь её домогаться, тем большую неприязнь она будет питать к тебе, ибо её девственность - для неё святыня".

Выслушав благожелательные слова старой женщины, Карло немало смутился душой, но тем не менее не оставил своего злодейского умысла и, как безумный, бросился разыскивать Теодосию по всему дому. Не найдя её, он устремился туда, где была их кухонька. Обнаружив, что она на запоре, Карло предположил, что в ней, как это и было в действительности, находится Теодосия. Загляну в дверную щель и увидев, что Теодосия молится, Карло ласковыми словами стал просить её отворить и говорил так: "Теодосия, жизнь моей жизни, знай, что я явился сюда не за тем, чтобы запятнать твою честь, которую люблю больше себя самого и почитаю своею собственной, но за тем, чтобы взять тебя в законные жёны, если ты и твоя мать изъявите на это согласие. И я, не раздумывая, убил бы всякого, кто посмел бы покуситься на твою честь". Внимательно выслушав слова Карло и сразу же отвечая ему, Теодосия молвила: "Оставь свои упорные домогательства, Карло; тебе никогда не добиться, чтобы я стала твоей женой, ибо свою девственность я отдала тому, который всё видит и надо всем властвует.

И хотя бы ты, не посчитавшись с моими желаниями, насильственно осквернил моё тело, всё равно ты бы не смог замарать мою исполненную благочестия душу, каковую я, можно сказать, с самого моего рождения вручила моему создателю. Господь наделил тебя свободной волей, дабы ты мог познать, что есть добро, а что - зло, и поступал так, как сочтёшь наилучшим. Так вот, следуй стезёю добра, дабы о тебе говорили, что ты добродетелен, и избегай того, что с этим несовместимо и что зовётся порочным". Увидев, что от его льстивых увещаний нет ни малейшего проку, и уязвлённый тем, что его отвергают, Карло, который не мог дольше сопротивляться пожиравшему его сердце пламени, с ещё большим, чем прежде, юношеским неистовством, отбросив в сторону уговоры, без особого усилия взломал не очень прочную и не очень надёжную дверь, препятствовавшую его любестрастию. Ворвавшись в крохотную кухню и увидев девушку, исполненную изящества и непостижимой красоты, он, ещё нестерпимее обожжённый своей страстью, решил, что пришла, наконец, пора удовлетворить досыта свою неодолимую похоть.

И он накинулся на Теодосию, как разгорячённая п изголодавшаяся борзая накидывается на робкого зайца. Несчастная Теодосия с распустившимися по плечам белокурыми волосами, оказавшись в крепких объятиях Карло, стала белой, как полотно, и так обессилела, что едва могла двигаться. Тут она устремилась душою к небу и воззвала к богу о помощи. И едва она мысленно сотворила молитву, как чудом бесследно сгинула, а господь до того помрачил у Карло свет его разума, что он перестал что-либо распознавать и, считая, что прикасается к девушке, обнимает её, лобзает и обладает ею, прижимал к себе, обнимал и целовал не что иное, как печные горшки, котлы, вертелы, чугуны и прочие находившиеся в кухне предметы. Насытив своё необузданное вожделение, Карло почувствовал, что у него в груди снова разгорается пламя, и ещё раз бросился обнимать чугуны, как если б то была Теодосия. И он так измарал руки и лицо о закопчённые чугуны, что казалось, будто это не Карло, а бес. Так вот, насытив, наконец, таким образом свою похоть и сочтя, что пришла пора уходить, Карло, весь чёрный от сажи, спустился с лестницы.

Но двое слуг, стоявших у двери на страже, дабы в дом никто не вошёл и оттуда не вышел, увидев его в столь безобразном и отвратительном виде, похожим больше на зверя, чем на существо человеческое, и вообразив, что перед ними сам дьявол или какой-нибудь призрак, вознамерились было бежать от него, как от невиданного чудовища. Но набравшись отваги и устремившись ему навстречу, а также вглядевшись в его лицо и обнаружив, до чего оно мерзко и уродливо, они обрушили на него бесчисленные палочные удары и отделали ему лицо и плечи кулаками, которые казались железными, не оставив к тому же на его голове ни единого не пожелавшего расстаться с ней волоска. Не удовольствовавшись этим, они повалили Карло на землю, разорвали на нём одежду и надавали ему ногами столько пинков, а кулаками затрещин, что дальше некуда, и пинки, которые расточали ему слуги, сыпались на него до того часто, что он не мог раскрыть рта и узнать, почему его так беспощадно колотят. Всё же ему удалось вырваться из их рук, и он пустился бежать, охваченный страхом, что они гонятся за ним по пятам.

Вот так-то Карло был без гребня причёсан своими же слугами, и притом с превеликим усердием, и, так как тяжёлыми кулаками наставили ему синяков под глазами и они так заплыли, что он ничего перед собою не различал, Карло понёсся по направлению к городской площади, вопя что было мочи и жалуясь на своих слуг, которые так вероломно с ним обошлись. Стража на площади, услыхав его вопли и сетования, двинулась навстречу ему и, увидев его, столь безобразного, с лицом, измазанным и разукрашенным, сочла, что это какой-нибудь буйно помешанный. И так как там не было никого, кто признал бы в нём Карло, каждый принялся глумиться над ним и вопить: "Наддай ему, наддай, ведь он сумасшедший!" Некоторые, кроме того, пинали его, другие плевали ему в лицо, третьи набирали в горсть мелкого песку и швыряли ему прямо в глаза. Так измывались над ним довольно долго, пока шум от поднявшейся суматохи не достиг слуха градоправителя. Встав с постели и подойдя к выходившему на площадь окну, он осведомился, что там происходит и отчего такой шум. Один из стражников ответил ему, что всё произошло из-за какого-то сумасшедшего, который и перевернул площадь вверх дном.

Услышав это, градоправитель приказал, чтобы этого сумасшедшего связали и привели пред его очи, что и было исполнено. Карло, перед которым все всегда трепетали, видя себя связанным по рукам и ногам, а также то, что над ним издеваются и им понукают, и не догадываясь, что его не узнали, немало этому удивлялся. Он впал в такое бешенство, что едва не разорвал стягивавших его верёвок. Когда Карло привели к градоправителю, тот сразу увидел, что это не кто иной, как Карло из Аримино, и, кроме того, подумал, что тот так измазался и стал так непохож на себя, видимо, потому, что тут была замешана Теодосия, которую, как он знал, Карло столь пылко любил. И градоправитель стал успокаивать и уговаривать Карло, обещая ему сурово наказать тех, кто был причиною такого его посрамления. Не зная, что наружностью он стал эфиопом, Карло пребывал в полном недоумении, но как только удостоверился в том, что мерзко измазался и похож не столько на человека, сколько на зверя, его осенила та же самая мысль, которая пришла в голову и градоправителю.

Распалившись гневом, он поклялся отомстить за нанесённое ему оскорбление, если за него не взыщет градоправитель. А градоправитель с наступлением светлого дня послал за Теодосией, полагая, что всё это было проделано не без помощи колдовских чар. Но Теодосия, которая здраво обдумала всё происшедшее и отлично понимала, сколь великой опасности она может подвергнуться, бежала в монастырь к монахиням непорочной жизни, где тайно и пребывала, от всего сердца служа господу богу до самой своей кончины. Что касается Карло, то ему впоследствии поручили обложить осадою один замок и, желая представить неоспоримые доказательства своей безрассудной храбрости, он попал в западню, точно глупая мышь в мышеловку, ибо, стремясь взобраться на стену замка и первым водрузить над её зубцами папское знамя, он был сражён огромным камнем, который так ушиб его и покалечил, что он едва успел исповедаться. Таков был жалкий конец злополучного Карло, так и не вкусившего завершающего плода своей страсти, как он того и заслуживал.

Лионора закончила свою сказку, которую рассказала коротко, не вдаваясь в подробности, и почтенные дамы начали шутить по поводу глупого Карло, который, считая, что держит в объятиях свою обожаемую Теодосию, обнимал и нежно лобзал печные горшки и котлы. Не меньше смеялись они, вспоминая о нелепых и ни с чем не сообразных побоях, доставшихся ему от собственных слуг, которые столь непочтительно отнеслись к своему господину. После того как все посмеялись вволю, Лионора, не дожидаясь особого повеления Синьоры, в таких словах предложила свою загадку:

Замысловатую загадку все осыпали похвалами, но так как никто не понимал, в чём её суть, Лионору просили поделиться со всеми её разъяснением. И она, улыбаясь, сказала: "Не подобает малосведущей женщине, каковой я и являюсь, поучать других, располагающих большим опытом, нежели я. Но раз таково ваше желание - а всякое ваше слово для меня безусловное приказание, и я беспрекословно ему повинуюсь, - скажу всё, что думаю. Моя загадка подразумевает прекрасный холст отменной белизны, который женщины терзают и сминают ножницами и иглами. И хотя он прикрывает тела всех и каждого и ведёт своё происхождение от предвечной матери, которая есть земля, тем не менее, когда он обветшает, его обязательно отсылают в сукновальню, дабы, хорошо измочаленный и искромсанный, он превратился в бумагу". Всем понравилось разъяснение замысловатой загадки и его весьма и весьма похвалили. Заметив, что у Лодовики, которой подошла очередь рассказывать сказку, сильно болит голова, Синьора, обернувшись к Тревизцу, сказала: "Синьор Бенедетто, хотя рассказывать сказки - обязанность, возложенная исключительно на нас, женщин, всё же, так как Лодовика страдает головной болью, вы в этот вечер замените её и выступите вместо неё, и я предоставлю вам неограниченную возможность говорить о том, что вам больше всего по душе". На это синьор Бенедетто ответил: "Хотя, Синьора моя, в этих делах я не большой дока, тем не менее, поскольку ваше желание для меня закон, постараюсь вам угодить. Заранее прошу у всех вас снисхождения на случай, если мне не удастся доставить вам удовольствие, а в этом состоит и ваше желание и моё стремление". Итак, встав со своего места и отвесив присутствующим надлежащий поклон, Тревизец следующим образом приступил к своей сказке.