"Приятные ночи" - читать интересную книгу автора (Страпарола Джованфранческо)

Сказка III У Бертольда из Вальсабии три сына, причём все три горбаты и одинаковой внешности. Один из них по имени Дзамбон отправляется странствовать по свету в поисках своего счастья; он попадает в Рим и там умирает, и тело Дзамбона вместе с телами двух его братьев было брошено в Тибр

"Durum est", милые дамы и благородная Синьора, повторяю, "durum est contra stimulum calcitrare" [93], и означает это, что удар ослиным копытом - вещь пренеприятная, а удар конским - и того неприятнее. Посему, если судьба пожелала возложить на меня обязанность повествовать, должно стерпеть и это, ведь, как говорится, лучше повиноваться, чем ограничиваться молитвами {94}, ибо упрямство идёт от лукавого; в противном случае упрямцы попадают в обиталище дьявола. И если я не расскажу вам ничего такого, что бы потешило вас, вините в этом не меня, а Синьору, которая так повелела. Делая то, чего ему делать не должно, человек частенько сталкивается и встречается с тем, о чём он никогда прежде даже не помышлял, и по этой причине остаётся кругом в дураках, как это и случилось в былое время с Дзамбоном; норовя обмануть двух своих братьев, он сам оказался обманутым ими; впрочем, в конце концов все трое умерли дурной смертью, как вы об этом узнаете, если подарите мне ваше внимание и воспримете умом и душой всё то, о чём я поведаю вам в этом моём рассказе.

Итак, я уже сказал выше, что Бертольд из Вальсабии {95}, находящейся на прилежащих к Бергамо землях, имел трёх сыновей, причем все три были горбаты и до того друг на друга похожи, что отличить одного от другого было столь же невозможно, как если б то были три одинаково вздутых сзади печных горшка. Один из них носил имя Дзамбон, другой - Бертац, а третий - Санти. Дзамбону, который был старшим из них, ещё не исполнилось шестнадцати лет.

Прослышав о том, что Бертольд, их отец, из-за случившегося в том краю, да и повсюду, страшного недорода надумал продать, чтобы продержаться со своей семьей, небольшой наследственный участок земли - надо сказать, что в том краю было мало таких или, вернее, не было никого, кто не располагал бы хоть какой-нибудь земельною собственностью, - Дзамбон, как старший брат, обратился к Бертацу и Санти, своим младшим братьям, с такими словами: "Для нас было бы большим благом, когда бы отец наш не продал той полоски земли, что находится в нашем владении; тогда бы после его смерти у нас было чем себе пособить. Для этого нужно, чтобы вы отправились странствовать по свету и постарались кое-что заработать, дабы можно было поддержать наше хозяйство, тогда как я останусь дома со стариком и буду за ним присматривать, и таким образом мы избавимся от непосильных расходов, а тем временем, может быть, пройдёт нынешний голод". Младшие братья Бертац и Санти, будучи не менее хитрыми и коварными, чем Дзамбон, сказали на это своему брату Дзамбону: "Дзамбон, любимый наш брат, ты застал нас со своим предложением настолько врасплох, что мы, право, не знаем, как ответить тебе; но дай нам отсрочку на эту ночь, мы всё хорошенько обдумаем и завтра утром сообщим наш ответ". Обоими братьями, Бертацом и Санти, их мать разрешилась одновременно, и были они близнецами, и в них двоих вместе было больше ума и сметки, чем у Дзамбона. И если Дзамбон был негодяй в двадцать два карата {96}, то Бертац и Санти тянули вдвоём добрые двадцать шесть, ибо повсюду, где хромает природа, её восполняют злокозненность и бесчестность.

И когда наступил следующий день, Бертац рано поутру, по побуждению и поручению своего брата Санти, отправился повидать Дзамбона и, найдя его, начал говорить так: "Дзамбон, любимый мой брат, мы хорошо обдумали и ещё лучше взвесили наши обстоятельства и, зная, что ты - старший наш брат, а ведь это и вправду так, находим, что тебе первому и подобает отправиться странствовать по свету, а мы, поскольку ещё не вышли годами, повременим пока дома и станем присматривать за нашим отцом; а буде ты тем временем обретёшь удачу и счастье для себя и для нас, ты нам об этом отпишешь, и мы вслед за тобой уйдём отсюда и разыщем тебя". Услышав этот ответ, Дзамбон, который рассчитывал обмануть Бертаца и Санти, отнюдь не нашёл его чрезмерно приятным и так пробормотал про себя: "Они, однако, ещё коварнее и злокозненнее меня". И он сказал себе эти слова, потому что задумал было отослать братьев куда-нибудь далеко-далеко, дабы из-за повсеместного недорода они где-нибудь умерли с голоду, а он остался единственным владельцем всего, ибо отец их был уже на краю могилы и, можно сказать, не жилец больше на свете. Но всё у Дзамбона обернулось совсем не так, как им было задумано. И вот, выслушав высказанное Бертацем и Санти мнение, Дзамбон из имевшихся у него кое-каких лоскутов соорудил себе безрукавку и, прихватив котомку с хлебом, сыром и бутылкой вина, а также обув ноги в рваные башмаки из свиной кожи, ушёл из отчего дома и направился в Брешию.

Не найдя там подходящего для себя занятия, он устремился в Верону, где встретился с мастером шапочником, который спросил его, умеет ли он шить шапки, и которому он ответил, что нет, не умеет, и, увидев, что и здесь ему для себя ничего не найти, покинул Верону и через Виченцу двинулся в Падую. Тут он наткнулся на неких врачей, которые спросили его, умеет ли он ходить за мулами, и он им ответил, что нет, не умееет, но умеет пахать землю и ставить подпоры в винограднике, и, ни о чём не договорившись с ними, он оставил Падую и ушёл оттуда в Венецию {97}. Проделав изрядный путь, и не найдя никакого занятия для себя, и не имея ни денег, ни пропитания, Дзамбон впал было в отчаяние. Но после долгого перехода он добрался, по милости господа бога, до Лецафозины, но и здесь, поскольку у него не было денег, никто не хотел приютить его у себя, так что бедняга просто не знал, что ему делать. Увидев, однако, подёнщиков, вращавших ворот, при помощи которого поднимались на суда грузы, и получавших за это кое-какую плату, он примкнул к ним и стал промышлять этим же ремеслом.

Но судьба, которая всегда преследует бедняков, лентяев и неудачников, пожелала, чтобы у него, когда он вращал такой ворот, лопнула ременная лямка и чтобы ворот, раскрутившись назад, изо всей силы ударил его одной из своих рукояток прямо в грудь и повалил наземь, и он потерял сознание и оказался на волосок от смерти, и, если б не некие добрые люди, которые, взяв его за ноги и руки, перенесли на судно и отвезли в Венецию, он бы не выжил. Поправившись, Дзамбон покинул этих добрых людей и снова пустился странствовать по земле в поисках такого занятия, которое было б по нём. Случилось так, что, когда он поравнялся с кондитерской лавкой, хозяин её, толокший в ступке миндаль, чтобы изготовить из него марципан, спросил у него, не захочет ли он у него остаться, и Дзамбон ответил ему согласием. Войдя в лавку, мастер вручил Дзамбону конфеты, которые нужно было перебрать и пересмотреть, и объяснил, что чёрные должны быть отделены от белых, после чего свёл его с ещё одним подмастерьем, обучавшимся ремеслу в его заведении, с тем, чтобы они работали вместе. И вот Дзамбон принялся вдвоём с кондитерским подмастерьем перебирать эти конфеты, причём товарищ его - вот язва, вот злодей! - делал это на свой собственный лад, а именно, сдирал с них сладкую верхнюю оболочку и оставлял начинку.

Хозяин, догадавшись об этом, схватил добрую палку и всыпал им, не скупясь и без счёта, приговаривая: "Ах, разбойники, негодяи, мошенники, если вздумалось делать такое, делайте, сколько вашей душе угодно, но со своим, а не с моим", - и всякий раз награждал их палочными ударами, после чего приказал немедленно убираться ко всем чертям. Претерпев столь суровое обхождение у кондитера и уйдя от него, Дзамбон отправился на площадь святого Марка и, на своё счастье, проходя мимо того места на ней, где торгуют овощами и зеленью, был остановлен одним огородником из Кьоджи {98}, которого звали Вивиа Вианель, и тот спросил, не хочет ли он отправиться с ним, обещая вдосталь его кормить и хорошо с ним обращаться. Павший духом Дзамбон, который к тому же был голоден и мечтал поесть, сказал, что согласен, и, распродав те немногие овощи, какие у него ещё оставались, огородник вместе с новым работником сели в лодку и направились в Кьоджу; и Вивиа приставил Дзамбона смотреть за садом и ухаживать за виноградником.

Понемногу Дзамбон привык ходить туда и сюда по Кьодже и хорошо узнал многих друзей хозяина, и так как подошло время созревания первых фиг, Вивиа сорвал с дерева три чудесные фиги и уложил их на блюдце, чтобы послать в дар своему куму, который жил тут же, в Кьодже, и которого звали сер {99} Педер. Призвав Дзамбона, он вручил ему три эти фиги и приказал: "Возьми, Дзамбон, три эти фиги и отнеси их моему куму серу Педеру и скажи ему, чтобы он из любви ко мне ими полакомился". Послушный воле хозяина, Дзамбон отозвался: "С большой охотой, хозяин", - и, прихватив фиги, весело удалился. Идя по улице, бездельник, которого не оставляло в покое его жадное чрево, то и дело поглядывал и заглядывался на фиги и обратился к своему чреву с таким вопросом: "Что же мне делать? Съесть ли их или не есть?" Чрево ответило: "Для голодного законы не писаны". И так как Дзамбон был чревоугодником от природы, и, кроме того, постоянно ощущал голод, он последовал совету своего чрева и, взяв в руку одну из фиг, принялся пальцами выдавливать её снизу и до тех пор нажимал на неё, пока не кончил тем, что высосал всё, что в ней было внутри, и от неё осталась одна кожура.

Съев фигу, Дзамбон задумался, не поступил ли он дурно, но, так как его по-прежнему мучило чрево, он взял в руку, не посчитавшись со своими сомнениями, ещё одну фигу и съел её таким же манером, как и первую. Почувствовав, что позволил себе недопустимое безобразие, Дзамбон стал колебаться, что же ему теперь делать, продолжить ли путь вперёд или вернуться назад. И, преодолев в конце концов свои колебания, он набрался духу и решил идти дальше. Придя к куму своего хозяина серу Педеру, Дзамбон постучался в дверь, и, так как его в этом доме хорошо знали, ему немедля открыли. Войдя внутрь, он застал сера Педера шагающим взад и вперёд по комнатам. Увидев Дзамбона, сер Педер спросил: "Что тебе нужно, Дзамбон? С добрыми ли ты явился вестями?" - "С добрыми, добрыми, - ответил Дзамбон, - мой хозяин послал вам со мною три фиги, но две из них съел я сам". "Как же ты сделал это, сынок?" - спросил сер Педер. "А вот как", - ответил Дзамбон, и, взяв последнюю фигу, положил её в рот, и неторопливо расправился с нею, и таким образом покончил со всеми тремя плодами.

Увидав, как ловко это проделал Дзамбон, сер Педер сказал ему: "Передай своему хозяину мою превеликую благодарность и чтобы впредь он больше не беспокоился и не посылал подобных подарков". На это Дзамбон поспешил ответить: "Нет, нет, мессер, пожалуйста, не сомневайтесь, что я с большой охотой доставлю вам его дар". Вслед за сим Дзамбон показал серу Педеру спину и возвратился домой. Узнав о плутнях Дзамбона, и принимая во внимание его нерадивость в работе, а также жадность к еде и безграничное обжорство, и поняв, что он безнадёжный бездельник, Вивиа прогнал его прочь. Бедняга Дзамбон, лишившись крова над головой и не зная, куда податься, надумал отправиться в Рим и попытаться устроить свои дела удачнее прежнего. И как он решил, так и сделал. Достигнув Рима и разыскивая и подыскивая себе хозяина, он набрёл на купца, которого звали мессер Амброс да Муль и который держал большую суконную лавку, и, договорившись с ним, начал помогать ему в торговле. Хлебнув перед тем досыта горя, Дзамбон порешил старательно учиться своему новому ремеслу и его превзойти.

И так как Дзамбон был хитёр и пронырлив - даром, что горбат и по-деревенски неотёсан - он в короткое время настолько освоился с лавкой и так хорошо изучил своё дело, что хозяин перестал себя утруждать продажей и закупкой товара и положился в этом полностью на Дзамбона, передоверив ему торговлю. Случилось так, что мессеру Амбросу понадобилось отправиться с сукнами на ярмарку в Реканати {100}, но, видя, что Дзамбон в своём деле дока и вполне доверяя ему, он отправил его с товаром на ярмарку, а сам остался в Риме присматривать за своей лавкой. Вскоре после отъезда Дзамбона судьба пожелала, чтобы на мессера Амброса напал кровавый понос - хворь, столь тяжёлая и столь страшная, что всего за несколько дней она довела его до могилы. Жена мессера Амброса, которая звалась Феличетой, увидев своего супруга на смертном одре, от великой скорби и душевного потрясения, одолеваемая к тому же воспоминаниями о покойнике и мрачными мыслями об ожидающем её разорении, чуть не протянула ноги сама. Услышав печальную весть о смерти хозяина, Дзамбон поспешил вернуться домой, и такова была милость господня, что он не дал торговле прийти в упадок.

Удостоверившись, что Дзамбон добросовестно трудится, что он старается расширить торговлю, и, прикинув, что со смерти её мужа мессера Амброса миновал уже год, мадонна Феличета, страшась, что может наступить день, когда она лишится Дзамбона и вместе с ним своей суконной торговли, принялась совещаться со своими приятельницами, нужно ли ей вступать в новый брак и если нужно, то выходить ли ей за Дзамбона, старшего приказчика в её лавке, поскольку он долгое время прослужил у её первого мужа и приобрёл опыт в суконной торговле. И так как её приятельницы сочли, что поступить так было бы лучше всего, она справила свадьбу, и мадонна Феличета стала женой Дзамбона, а Дзамбон - мужем мадонны Феличеты. Проникшись гордостью, что поднялся так высоко, что имеет жену и такую славную суконную лавку с хорошим доходом, сер Дзамбон отписал своему отцу, как оказался он в Риме и о выпавшей на его долю великой удаче. Отец, не получивший от него ни одной весточки и ничего не знавший о нем с того самого дня, как он ушёл из дому, тут же умер от радости, но Бертац и Санти были письмом брата немало утешены.

Между тем пришло время, когда мадонне Феличете понадобились новые башмаки, так как старые износились и изорвались, и она обратилась к своему мужу серу Дзамбону с просьбой купить для неё пару обуви. Сер Дзамбон ответил на это, что у него есть другие дела поважнее и что, если её башмаки изорвались, пусть она отнесёт их зашить, подлатать и поставить подмётки. Мадонна Феличета, однако, привыкшая к ласковому и обходительному отношению своего первого мужа, заявила в ответ, что не привыкла носить чиненые и заплатанные старые башмаки и что она хочет, чтобы они были добротные и совсем новые. Тогда сер Дзамбон объяснил, что у него дома было принято отдавать обувь в починку и что он желает, чтобы она сделала то же. И вот между ними вспыхнула ссора, и, так как каждый из них хотел, чтобы последнее слово осталось за ним, сер Дзамбон в конце концов поднял руку и влепил мадонне Феличете такую пощёчину, что та отлетела назад и упала навзничь. Получив затрещину от сера Дзамбона, мадонна Феличета не пожелала смириться с нею и безропотно её претерпеть и принялась поносить мужа оскорбительными словами.

Сочтя, что её бранью затронута его честь, сер Дзамбон принялся - что дальше, тем крепче, - дубасить кулаками жену, пока не заставил бедняжку замолкнуть и выучиться терпению. Миновал летний зной, и наступили холода, и мадонна Феличета попросила у сера Дзамбона шёлку, чтобы покрыть им свою шубу, ибо старая ткань обветшала, и дабы он убедился, что это и вправду так, она принесла шубу, намереваясь показать её мужу. Но сер Дзамбон не пожелал обеспокоить себя и взглянуть на неё и сказал, чтобы она починила её и продолжала носить, так как у него дома не было в заводе позволять себе подобное щегольство. Услыхав эти слова, мадонна Феличета до глубины души возмутилась и заявила, что никоим образом не согласится на это. Но сер Дзамбон сказал ей в ответ, чтобы она прикусила язык и не гневила его, ибо ей будет худо, если она вздумает пойти наперекор его воле. Мадонна Феличета, однако, не оставила его в покое, настаивая на исполнении её просьбы, и оба супруга распалились такой яростью и таким гневом, что ничьи глаза ничего похожего никогда не видели.

В конце концов сер Дзамбон по своему обыкновению принялся тузить жену палкой и устроил ей хорошую шубу, одарив её столькими колотушками, что большего их числа ей было не вынести, после чего оставил её полумёртвой. Увидев, что сер Дзамбон её лютый враг, мадонна Феличета начала во весь голос бранить и клясть день и час, когда впервые заговорила о браке с сером Дзамбоном, и тех, кто ей посоветовал взять его своим мужем, причитая при этом следующим образом: "Так вот как ты со мною обращаешься, негодяй, неблагодарная скотина, мошенник, разбойник, обжора, злодей; вот как ты отплачиваешь и воздаёшь мне за благодеяния, которые я тебе оказала; ведь из ничтожного и жалкого слуги, каким ты был ранее, я сделала тебя полновластным хозяином не только моего имущества, но и собственной особы моей! А ты так со мной обращаешься! Молчи, подлец! За всё, всё я с лихвой тебе отплачу". Слыша, как поток слов, изрыгаемый мадонной Феличетой, становится всё обильней и неистовей, сер Дзамбон отделал её как нельзя лучше. И, получив эту таску, мадонна Феличета дошла до того, что, услышав голос или шаги Дзамбона, начинала трястись, как лист на ветру, и со страху уделывалась по-малому и по-большому.

Миновала зима, и настало лето, и серу Дзамбону понадобилось отлучиться в Болонью как по торговым делам, так и ради того, чтобы получить кое-какие долги с оптовых своих покупателей, и, считая, что его пребывание там окажется достаточно продолжительным, он обратился к мадонне Феличете с такими словами: "Феличета, да будет тебе известно, что у меня есть два брата и оба горбаты, как я, и до того на меня похожи, что нас друг от друга не отличить и, если мы трое не предстанем пред чьим-нибудь взором одновременно, ему ни за что не распознать, кто я, кто они. Так вот, предупреждаю, если им ненароком доведётся попасть в наши места, и они выразят желание осесть в нашем доме, смотри, не вздумай приютить их у нас, ибо они лицемеры, обманщики и мошенники и им ничего не стоит стащить наше добро и бесследно исчезнуть и обвести тебя вокруг пальца, и знай, что если мне станет известно, что ты всё-таки пустила их к нам, быть тебе самой разнесчастной женщиной, какая когда-либо существовала на свете". Произнеся это, сер Дзамбон отбыл. Не успело пройти после его отъезда и десяти дней, как братья сера Дзамбона, Бертац и Санти, добрались до Рима; они столько блуждали по городу, разыскивая сера Дзамбона и расспрашивая о нём, что в конце концов им объяснили, как найти его лавку. Увидев, что лавка сера Дзамбона обширна, хороша и забита сукнами, Бертац и Санти оцепенели от изумления, не будучи в силах понять, каким образом ему удалось за столь короткое время прибрать к рукам столько богатств.

До глубины души потрясённые, стояли они перед лавкой и в конце концов, решившись в неё войти, спросили сера Дзамбона, с которым, по их словам, им требовалось поговорить. Им ответили, что его нет в лавке, больше того, нет в городе, но если у них есть к нему неотложное дело, то готовы их выслушать. На это Бертац заявил, что всего охотнее переговорил бы с самим сером Дзамбоном, но раз его нет, он хотел бы поговорить с хозяйкой, его супругой. Послали за мадонной Феличетой, и, придя в лавку и увидав Бертаца и Санти, она сразу почувствовала, как замерло её сердце, ибо ей стало ясно, что это не кто иной, как её девери. Увидев невестку, Бертац сказал: "Мадонна, стало быть, вы и есть супруга сера Дзамбона?" Она проговорила в ответ: "Да, конечно". Тогда Бертац произнёс: "Подайте мне руку, мадонна, ведь я брат Дзамбона, вашего мужа и, выходит, ваш деверь". Хорошо помня наставления своего супруга сера Дзамбона, а также колотушки, которыми он её награждал, она не хотела подать руку Бертацу, но он пустил в ход такие ласковые и искательные слова, что в конце концов мадонна Феличета подала всё-таки ему руку.

Сразу же после того, как она пожала руку также и Санти, Бертац сказал: "О, дорогая моя невестушка, дайте нам чего-нибудь подкрепиться, ибо мы, можно сказать, помираем с голоду". Она ни за что не хотела дать им поесть, но Бертац сумел так много наговорить и столько всего наболтать и до того ловко опутал её своими смиренными и умильными просьбами, что она прониклась к своим деверям состраданием, и пустила их в дом, и дала им вволю поесть и ещё обильнее выпить, и вдобавок к этому отвела помещение, где бы они могли ночевать. Не прошло и трёх дней после разговора Бертаца и Санти с невесткой, как сер Дзамбон нагрянул домой, и мадонна Феличета, услышав, что он возвратился, до того растерялась и испугалась, что со страху не могла ни на что решиться, не представляя себе, что же ей делать с братьями, чтобы их не увидал сер Дзамбон. И не придумав ничего лучшего, она заставила их потихоньку убраться в кухню, где было подполье с ямой, в которой тогда палили только что заколотую свинью, и, подняв над этой ямой крышку, велела им спуститься вниз и там притаиться.

Войдя в дом, поднявшись наверх и увидев жену, сер Дзамбон, сразу заметив на её лице замешательство и смятение, задумался, в чём же тут дело, и немного погодя вымолвил: "Что с тобой, почему ты в таком беспокойстве? Тут дело нечисто. Или ты скрываешь в доме любовника?" Но она тихо и робко отвечала ему, что у неё нет любовника. Испытующе смотря ей в глаза, он одновременно произносил такие слова: "Не сомневаюсь, однако, что ты всё-таки в чём-то передо мной виновата. Уж не пустила ли ты, чего доброго, в дом моих братьев?" И на этот вопрос она ответила решительным отрицанием. Тогда сер Дзамбон принялся по привычке тузить её палкой. Бертац и Санти, сидевшие внизу в свиной яме, слышали всё, и их охватил такой страх, что они оба тут же наложили в штаны и не смели ни двинуться, ни шевельнуться. Опустив наконец палку, сер Дзамбон принялся ворошить и обыскивать дом, не обнаружит ли он внутри кого-нибудь постороннего, но, удостоверившись, что в нём нет никого, немного успокоился и занялся кое-какими хозяйственными делами. Между тем горемыки Бертац и Санти, проведя столько времени в смертельной тревоге, жесточайшем страхе, невероятной жаре и невообразимом зловонии свиной ямы, не выдержали этих мучений и испустили дух.

Наконец пришёл час, когда сер Дзамбон имел обыкновение отправляться, как подобает порядочному купцу, на торговую площадь и вершить там дела, и он вышел из дому. Как только сер Дзамбон удалился, мадонна Феличета отправилась к свиной яме, чтобы выпроводить деверей из дому и они не попались на глаза серу Дзамбону. Открыв яму, она нашла их обоих испустившими дух, и ей показалось, что это свиные туши. Увидев, какая беда с нею стряслась, бедняжка поняла, что попала из огня да в полымя. И дабы сер Дзамбон не узнал о случившемся, она принялась ломать себе голову, как бы поскорее спровадить покойников из дому и муж не проведал о происшедшем и ни о чём не догадывался. Как мне довелось слышать, в Риме существует порядок, согласно которому чужестранцы или паломники, найденные мёртвыми на городских улицах или у кого-нибудь в доме, подбираются выделенными для этого особыми крючниками, которые выносят таких покойников за городские стены, сталкивают их в Тибр и пускают плыть по течению, так что никто никогда о них ничего не узнает и о них больше не будет ни слуху, ни духу.

И вот, подойдя к окну, в надежде увидеть, быть может, кого-либо из своих добрых знакомых, кого она могла бы попросить вынести мертвецов, мадонна Феличета, на своё счастье, заметила проходившего мимо её окон одного из упомянутых крючников и позвала его зайти к ней, дав ему понять знаками, что у неё в доме покойник и чтобы он, в соответствии с принятым обыкновением, пришёл забрать его и бросить в Тибр. Тем временем Феличета вытащила из свиной ямы одного из умерших и оставила его около неё на земле и, когда за ним пришёл крючник, она помогла ему взвалить мертвеца на плечи и сказала, чтобы, покончив со своим делом, он вернулся к ней за получением платы. Выйдя за городские стены, крючник бросил труп в воды Тибра. Покончив с этим, он направился к мадонне Феличете получить свой флорин, ибо такова была плата, которая полагалась за эту услугу. Между тем, лишь только крючник унёс мёртвое тело, мадонна Феличета, хитрая и находчивая, поспешила извлечь из свиной ямы второго своего деверя и уложила его возле неё совсем так, как это было проделано ею с первым покойником.

Но вот крючник воротился к мадонне Феличете за своей платой, и та спросила его: "Отнёс ли ты мёртвое тело к Тибру?" Крючник ответил: "Конечно, мадонна". - "А бросил ли ты его в воду?" - продолжала расспрашивать женщина. В ответ на это крючник сказал: "Как это, бросил ли я его в воду? А куда же ещё?" Тогда мадонна Феличета проговорила: "Как же ты бросил мертвеца в Тибр? Погляди-ка, не он ли всё ещё здесь?" Посмотрев на мёртвое тело и поверив, что это и впрямь то самое, которое он вынес за город, крючник оцепенел, и смутился и, бранясь и осыпая его проклятиями, взвалил мертвеца на плечи, и приволок на плотину, и сбросил оттуда в Тибр, и некоторое время помедлил, не двигаясь с места, и удостоверился собственными глазами, что его подхватило и понесло течение. Направляясь к мадонне Феличете, чтобы получить свою плату, он повстречал возвращавшегося домой третьего брата, то есть сера Дзамбона. Увидев указанного сера Дзамбона, который как две капли воды походил на сброшенного им в Тибр покойника, крючник рассвирепел и распалился такой неистовой яростью, что на нём не осталось такого местечка, из которого не рвались бы наружу огонь и пламя.

Не в силах стерпеть такое издевательство и глумление над собой и будучи уверен, что перед ним и вправду тот же самый мертвец, которого он уже дважды сбрасывал в Тибр, и что это какой-нибудь из злых духов, упорно его преследующий и потешающийся над ним, он с зажатым в руке железным крюком пошёл по пятам за призраком и, набросившись на него, принялся колотить своим крюком сера Дзамбона по голове, приговаривая: "Ах, бездельник, злодей, неужто ты думаешь, я что ли не знаю, что только сейчас отнёс тебя к Тибру?" И он так усердно тузил его, что бедняга сер Дзамбон, не вынеся губительного града увесистых и беспощадных ударов, отправился вслед за братьями вступить, как говориться, в беседу с Пилатом {101}. Взвалив на плечи тело сера Дзамбона, в котором, впрочем, ещё теплилась искорка жизни, крючник бросил его в воды Тибра. Итак, Дзамбон, Бертац и Санти - все трое - самым прискорбным образом окончили свою жизнь. А мадонна Феличета, узнав про случившееся, воспрянула духом, обрадовалась всем сердцем и почувствовала великое облегчение, ибо наконец-то избавилась от стольких горестей и забот и вернула себе свободу, в какой жила прежде.

Сказка Молино пришла к концу, и она до того понравилась дамам, что они никак не могли удержаться от смеха и от её обсуждения. И хотя Синьора неоднократно призывала их помолчать, они, тем не менее, не переставали дружно и громко смеяться. Когда же наконец они смолкли, Синьора приказала Молино предложить загадку на том же наречии. И горя желанием проявить повиновение её воле, он прочитал загадку такого рода:

Если рассказанная Молино сказка понравилась решительно всем, то ещё больше пришлась им по вкусу его хитроумная, впрочем, мрачная и потому устрашающая загадка. И так как никто её не понял как должно, дамы в один голос стали просить Молино дать её толкование на том же наречии, на котором он её прочитал. Увидев, что таково единодушное желание всех и опасаясь, как бы его не сочли скупым и прижимистым в отношении всего, что является его собственностью, свою тёмную загадку Молино разъяснил нижеследующим образом: "Милые дамы, моя загадка ничего иного не означает, как игру в кости. Мёртвая кость, извлечённая из могилы, - это не что иное, как игральная кость, извлечённая из кармана. И когда выпадают тройка, двойка и единица, разве такое очко не возвещает везения? И не добавляет ли оно жара играющим в кости и не прожигают ли дыру в их кошельке? И кто в этой игре часто выигрывал, перестанет ли тот предаваться ей и тогда, когда его начнёт преследовать проигрыш? И не потому ли, что превратности её переменчивы и своевольны? И разве мало волнуется и горячится жадный игрок, который, стремясь неизменно выигрывать, извергает такую страшную брань и такие ужасающие проклятия, что порой не можешь понять, как земля не разверзнется и не поглотит его в свои недра? И сколь бы ему ни везло в игре, не пробуждается ли ото сна петух с бородкой из свисающей плоти и костяным клювом и не разражается ли своим кукареку, дабы тем самым возвестить, что уже полночь и что пора уже отправляться в постель, которая набита гусиными перьями? И когда вы в ней улеглись, не кажется ли вам, что вы погрузились в яму? Так что же вам всё-таки кажется? Но хватит, достаточно".

Весело и дружно смеясь, присутствовавшие прослушали разъяснение замысловатой загадки, и не было никого, кто бы, сидя в своём кресле, не покатывался со смеху. Приказав, чтобы все наконец замолчали, Синьора повернулась лицом к Молино и молвила: "Синьор Антоньо, подобно тому, как утренняя звезда превосходит яркостью все остальные, так и рассказанная вами сказка вкупе со своей загадкой намного возвышается своими достоинствами надо всем, что нам довелось до сих пор услышать". На это Молино ответил: "Похвала, Синьора, которой вы меня дарите, вызвана не моим умением и искусством, но несравненной добротой и благожелательностью, которые неизменно царят в вашем сердце. Но когда бы вам было угодно, чтобы Тревизец поведал нам что-нибудь на деревенском наречии, вы бы испытали, уверен в этом, несравненно большее удовольствие, нежели доставленное вам моей повестью". Синьора, которой очень хотелось послушать Тревизца, сказала: "Синьор Бенедетто, внемлите тому, что говорит ваш Молино. Вы окажете ему дурную услугу, если оставите недоказанным, что он не лжёт, а говорит сущую правду. Итак, суньте руку в сумку у вас на боку, достаньте из неё деревенскую сказку и повеселите ею нас всех". Тревизец, так как ему было неловко и неприятно перебивать дорогу синьоре Ариадне, которой подошла очередь говорить, сначала решительно отказался, но затем, поняв, что от этого столь щекотливого поручения ему всё равно не отбиться, положил начало своему рассказу, говоря так.