"Приятные ночи" - читать интересную книгу автора (Страпарола Джованфранческо)

Сказка IV Между тремя почтенными сёстрами одной монастырской обители возник спор, кому из них стать её настоятельницей, и этот спор разрешил викарий {120} епископа, сказав, что ею должна стать та из них, которая возьмёт верх над другими,соревнуясь с ними в деяниях достойных и доблестных

Сколь бы скромность, прелестные дамы, ни была похвальна во всяком и каждом, тем не менее я нахожу, что она намного похвальнее, когда встречается в человеке, хорошо знающем самого себя. И, чтобы доказать справедливость этого суждения, мадонны моя, я расскажу вам сказку, не менее остроумную, чем занятную, и сколь бы смешной и неприличной она ни была, передам её в словах подобающих и благопристойных, как тому и быть надлежит. И, если случайно в моём повествовании что-нибудь покоробит и оскорбит ваш целомудренный слух, прошу прощения вашего и молю вас о том, чтобы кару за это вы отложили на будущее.

В благородном городе Флоренции есть знаменитый своею святостью и благочестием монастырь, название коего я обойду молчанием, дабы не набросить ни малейшей тени на его славное имя. Случилось так, что настоятельница этой обители опасно занемогла и, достигнув предела жизни своей, отдала душу создателю. После смерти и торжественного погребения настоятельницы сёстры-монахини колокольным звоном созвали монастырский капитул {121}, и в собрание явились все те, кто располагал правом голоса. Викарий монсиньора епископа, человек благоразумный и рассудительный, желая, чтобы избрание новой настоятельницы произошло с соблюдением всех полагающихся формальностей, обратился к сёстрам-монахиням с приглашением сесть и после этого сказал им так: "Достопочтенные инокини, вы превосходно знаете, что мы собрались сюда не для чего-либо иного, как для избрания одной из вас общей вашей наставницей и главою. А раз так, то, руководствуясь велением совести, изберите такую, которая представляется вам наилучшей".

Все инокини в один голос ответили, что так и поступят. Случилось, однако, что в обители были три инокини, между которыми возник жаркий спор, кому из них стать настоятельницей, и, так как остальные монахини питали к ним глубочайшее уважение, они пребывали в уверенности, что на голову выше их, и одинаково жаждали стать настоятельницей. И вот, пока монахини готовились приступить к выборам, одна из трёх упомянутых инокинь, прозывавшаяся сестрой Венерандой {122}, встала и, обратившись к остальным сёстрам, сказала: "Сёстры и дщери мои, премного любимые мною, вам нетрудно припомнить, с какой преданностью и каким рвением я служила всегда нашей обители, в которой состарилась, более того, одряхлела. Так вот, мне кажется справедливым, чтобы по причине продолжительной моей службы и моего возраста вы избрали меня настоятельницей и если вас не побуждают к моему избранию многолетние труды и заботы мои, а также бдения моей юности, то пусть, по крайней мере, вас побудит к этому моя старость, каковая должна быть почитаема превыше всего.

Вы видите, что сроки жизни моей уже на исходе; примите в соображение, что вскоре я освобожу место другой, а посему, дщери мои, подарите меня этой кратковременной радостью, памятуя о добрых советах, каковые я постоянно вам подавала". Произнеся эти слова и заливаясь слезами, она умолкла. По окончании речи сестры Венеранды встала сестра Модестия, по своему возрасту числившаяся второю в монастыре, и сказала: "Матери и сестры мои, вы хорошо слышали и ясно поняли предложение сестры Венеранды, каковая, хоть и самая старшая среди нас, не должна всё же, по-моему, быть избранной настоятельницей нашей обители, ибо она достигла такого возраста, что слывёт, скорее, простоватой, чем мудрой, и больше нуждается в руководстве, чем способна руководить другими. Но, если по здравом размышлении вы примете во внимание моё высокое положение и родственные связи мои и то, сколь благородная кровь течёт в моих жилах, ваша совесть, конечно, вам не дозволит поставить своей настоятельницей никого иного, кроме меня. Как каждой из вас хорошо известно, наш монастырь немало терзают всевозможные тяжбы и он крайне нуждается в покровителях.

Но кто же может доставить этой обители в её нуждах более мощное покровительство, чем мои родичи? Ведь, буде я стану вашею настоятельницей, они не пожалеют для неё не только своего имущества, но и жизни". Едва сестра Модестия села на место, как встала сестра Пачифика и почтительно проговорила: "Я склонна думать, достопочтенные сёстры, более того, я твердо уверена, что вас, инокинь проницательных и рассудительных, приведёт в немалое изумление, как это я, совсем недавно удалившаяся сюда, дерзаю равнять себя, нет, не равнять, а ставить себя впереди обеих наших достопочтенных сестёр, превосходящих меня и своим возрастом и своей родовитостью. Но, если вы глазами разума рассмотрите положение дел и со всей мудростью обдумаете его, вы увидите, каковы и сколь важны доводы в мою пользу, и несомненно оцените молодость мою не в пример выше, чем их старость и их родню. Как вы все превосходно знаете, я принесла с собой богатейший вклад, благодаря каковому ваш монастырь, который из-за своей древности был весь в развалинах, приведён ныне в порядок и обновлён от фундамента до кровли.

Я умалчиваю уже о домах и поместьях, которые куплены на деньги из моего вклада и из которых вы ежегодно извлекаете обильнейшие доходы. Итак, из-за этого и ещё много чего другого, а также в воздаяние за столь значительные благие дела, каковые вы от меня получили, вы изберёте меня своей настоятельницей; ведь и пропитанием вашим и одеждой, носимой вами, вы обязаны не чему иному, как моему вкладу". Сказав это, она вернулась на своё место. По произнесении тремя инокинями речей викарий мессера епископа повелел всем остальным монахиням подойти к нему друг за дружкой и в его присутствии написать имя той, кого они бы по совести хотели видеть своей настоятельницей. Когда голоса были подсчитаны, оказалось, что каждой сопернице досталось равное их число и ни одна из них не взяла верх над двумя другими. По этой причине всех остальных монахинь охватила непримиримая распря, ибо кто-то хотел, чтобы их главою стала одна, кто-то - чтобы другая, а кто-то - чтобы третья, и посему они никак не могли успокоиться.

Видя их твёрдокаменное упрямство и исходя из того, что каждая из трёх соревнующихся сестёр-монахинь благодаря своим добрым свойствам заслуживает избрания в настоятельницы, викарий надумал изыскать такие пути и способы, чтобы одна из них, не в обиду другим, добилась своего. Итак, призвав к себе трёх этих монахинь, он произнёс: "Матушки вы мои возлюбленные, я вдосталь наслышан о добродетелях и других отменных качествах ваших, и каждая из вас достойными деяниями своими заслуживает того, чтобы стать настоятельницей этой обители. Но среди достопочтенных монахинь ваших выборы породили непримиримую распрю, ибо вы поровну поделили между собой голоса. Посему, дабы и впредь вы пребывали в любви и безоблачном мире, предлагаю для окончательного избрания настоятельницы использовать способ, который, надеюсь, окажется настолько удачным, что, в конце концов, все будут довольны. Способ же мой таков. Пусть каждая из трёх матушек, жаждущих достичь почётного положения, придумает в течение трёх дней что-нибудь похвальное и достопамятное и свершит его у нас на глазах, и кто из них совершит деяние, наиболее славное и примечательное, та единодушно и будет избрана всеми сёстрами настоятельницей обители, и ей будут оказаны подобающие её достоинству уважение и почёт".

Решение мессера викария пришлось по душе всем монахиням, и все в один голос пообещали им руководствоваться. Когда наступил назначенный день и все сёстры собрались на капитул, мессер викарий подозвал к себе трёх монахинь, домогавшихся возвыситься до сана настоятельницы, и задал им вопрос, подумали ли они над тем, что подобает им сделать, и готовы ли показать присутствующим нечто, способное стяжать им славу. Все три, как одна, ответили утвердительно. После того как собравшиеся сели, сестра Венеранда, самая пожилая из трёх, встала посередине капитула и вооружилась иглой из дамасской стали, которая перед тем была вколота в её чёрный куколь {123}, после чего, подняв спереди подол своего одеяния, в присутствии викария и сестёр-монахинь помочилась через ушко иглы с такой поразительной точностью, что никто не увидел ни одной капли, которая пролилась бы на пол иначе, чем сквозь игольное ушко. Узрев это, мессер викарий и все монахини тут же решили, что сестра Венеранда и должна стать настоятельницей и что не может быть свершено ничего такого, что превзошло бы своею значительностью это деяние.

Затем поднялась на ноги сестра Модестия, которая была второю по старшинству. Поместившись тоже посередине капитула, она взяла игральную кость и положила её на скамью, после чего взяла также пять зёрнышек самого мелкого проса и положила их на пять очков кости, предназначив для каждого очка по одному зёрнышку. Вслед за этим, приподняв подол своего одеяния сзади и обратившись тыльной частью к скамье, на которой лежала игральная кость, она произвела тыльным отверстием такой громоподобный и страшный выстрел, что перепугала насмерть и викария и сестёр. И этот выстрел, не говоря уже о том, что он вырвался из заднепроходного отверстия с величайшим грохотом, был направлен с таким умением и искусством, что зёрнышко, лежавшее на среднем очке, осталось на своём месте, тогда как остальные четыре бесследно исчезли, так что никто их больше не видел. Этот подвиг показался викарию и монахиням не менее выдающимся, нежели первый, но все сохраняли спокойствие, дожидаясь, что за доблесть будет явлена им сестрою Пачификой.

Последняя, поместившись также посередине капитула, свершила подвиг отнюдь не старушечий, но женщины отважной и мужественной. Ведь она извлекла из-за пазухи жёсткую рыбью кость и подбросила её вверх, вслед за чем стремительно подняла подол своего одеяния и поймала эту кость между ягодиц, которые сжала с такой силой, что измельчила кость на куски и растёрла их в порошок, до того мелкий, что мельче и не бывает. Викарий, отличавшийся благоразумием и рассудительностью, принялся вместе с монахинями подробнейшим образом обсуждать доблестные деяния всех трёх соревнующихся сестёр, но, обнаружив, что единомыслие на этот счёт совершенно недостижимо, отложил на время вынесение окончательного приговора. И, так как они не могли отыскать в своих книгах, как с этим делом покончить, викарий оставил его нерешённым, и оно остаётся таковым и поныне. Посему, высокомудрые дамы, вам предоставляется вынести свой приговор, каковой, принимая во внимание исключительную важность этого дела, сам я вынести не дерзаю.

Сообщённая Бембо сказка рассмешила больше мужчин, чем дам, ибо, побуждаемые стыдливостью, они склонили головы долу и не смели поднять их. Но мужчины - те возвращались то к одной, то к другой подробности рассказанной сказки и испытывали при этом немалое удовольствие. Видя, что мужчины бесстыдно хохочут, а дамы недвижны, словно мраморные изваяния, Синьора повелела всем замолчать и прекратить неуместный долее смех, а Бембо, последовав установленному порядку, прочитать положенную загадку. И он, который вдосталь наговорился, повернулся к прелестной Лауретте и произнёс: "Теперь не кому иному, как вам, синьора Лауретта, подобает предложить нам загадку. Если мы угодили вам в одном вашем деле, то не хотим угождать и в другом". И Лауретта, которой не хотелось вступать в препирательства, тем более, что она не выполнила возложенной на неё обязанности, весело и живо произнесла нижеследующее:

Все заявили, что предложенная Лауреттой загадка нисколько не хуже замечательной сказки Бембо. Но, так как загадку поняли лишь немногие, Синьора повелела Лауретте, чтобы та растолковала её. И Лауретта без всякого промедления сказала так: "Два человека вознамерились распилить толстое-претолстое бревно. Один взял в руки крепкую, остро отточенную пилу и взобрался наверх; другой, который остался внизу, смазал её маслом, после чего вставил в щель на бревне, и оба стали водить пилой вверх и вниз, пока не закончили своего дела". Всем очень понравилось остроумное и тонкое истолкование отменной загадки и, когда все успокоились и умолкли, Синьора приказала Эритрее приступить к изложению её сказки, и та сразу же начала говорить.