"Дорога домой" - читать интересную книгу автора (Ховард Линда)

Глава 6

— А что насчет твоей семьи? – осторожно, словно ступая на зыбкую почву, спросил он на следующее утро. В его представлении, семья — это то, что бывает у других, и, исходя из того, что он видел в приемных семьях, нечто не очень приятное. Но он хотел больше знать об Анне, хотел выведать о ней все, что только можно, на тот случай, если однажды, придя домой, обнаружит, что она исчезла. – Ты рассказала им о том, что ждешь ребенка, или что-нибудь обо мне?

— Семьи у меня нет, — небрежно бросила она, заливая хлопья снятым молоком.

Он немедленно насторожился.

— Вообще нет? Ты сирота? – Он перевидал множество сирот, печальных и запуганных детей, мир которых рухнул, и они не знали, что им делать. Возможно его ситуация, как ни ужасна она была, оказалась бы для них предпочтительнее. По крайней мере, он не терял того, кого любил. Его мать не умерла, она просто выкинула его в отбросы. Вероятно, она и его отец, все еще где-то живут, хотя он искренне сомневался, что они вместе. В лучшем случае, он оказался результатом короткой связи, в худшем – случайного перепихона.

— Да, но я никогда не была в приюте. Моя мама умерла, когда мне было девять, Отец заявил, что не может заботиться обо мне должным образом, и отослал меня к своей сестре по отцу. По правде говоря, он просто не хотел ответственности. Как говорила моя тетя, он всегда был безответственным, никогда подолгу не задерживался ни на одной работе, просаживал все деньги в барах и волочился за женщинами. Он погиб в автокатастрофе, когда мне было четырнадцать.

— А твоя тетя? – спросил он, вспомнив «Нет», указанное ею в информации о ближайших родственниках. – Ты с ней видишься?

— Нет. Она скончалась примерно за год до того, как я начала работать у тебя, но, сомневаюсь, чтобы, в любом случае, я когда-нибудь захотела увидеть ее снова. Наши отношения были не слишком теплыми. У них с дядей Сидом было семеро собственных детей. Я была нежеланным нахлебником, тем более, что они с папой никогда не жили вместе. Тетя Кора была вечно недовольна жизнью и выглядела так, словно позировала для картины «Американская готика»[1], с осуждающим лицом, сморщенным как чернослив. Денег всегда не хватало, и, естественно, она старалась прежде всего обеспечить собственных детей.

Его разобрал гнев, когда он представил ее, тоненькую, потерянную маленькую девочку, с большими медовыми глазами, всегда державшуюся в сторонке, как часто было и с ним, девочку, которая так и не обрела семью. Для него то время это было лучшим за все его детство, но такое обращение с Анной приводило его в ярость.

— А что кузены? Ты видишься с ними или переписываешься?

— Нет, мы никогда не были близки. Мы прожили так же, как большинство детей, сведенных вместе, но у нас было мало общего. Все они рано или поздно поуезжали с фермы, и я не знаю, где они сейчас. Думаю, я могла бы найти их, если бы захотела, но не вижу в этом смысла.

Почему-то он никогда не мог представить, что Анна совсем одна в этом мире, или то, что в их прошлом есть нечто общее. Его потрясло осознание того, что она, пусть и по-другому, но тоже была лишена заботы. Правда, ее никогда не били, и, возможно, поэтому могла тянуться к кому-то, могла выражать свою любовь. С тех пор, как он себя помнил, он научился ничего не ждать, не надеяться и ни с кем не сближаться, потому что это могло заставить его раскрыться и позволить другим причинить ему боль. Он был рад, что Анне не знала такой жизни.

И даже в этом случае, для нее, наверное, было не так-то легко сказать ему, что она его любит. Замкнулась ли она в себе, когда он отверг ее? Именно это он и натворил, напуганный и отшвырнувший ее любовь. Следующим утром он страшно боялся, что она и на дух не будет его выносить после того, каким образом он ее покинул. Но она приняла его обратно, и благодаренье Богу, любила не только его, но, похоже, и его ребенка. Иногда это казалось совершенно невозможным.

— А что с той приемной семьей, в которой ты в конце концов остался? Ты им звонишь или навещаешь?

— Нет. Я не видел их с тех пор, как закончил среднюю школу, собрал свои вещи, и уехал. Но они и не ждали, что я буду поддерживать с ними отношения. Я поблагодарил их и попрощался, и, полагаю, этого достаточно.

— Как их звали?

— Эммелина и Гарольд Брэдли. В общем-то, они были хорошими людьми. И они оба старались, особенно Гарольд, но, увы, не существовало способа, которым они могли бы превратить меня в их умершего сына. Это всегда читалось в их глазах. Я был не Кенни. Казалось, Эммелина постоянно досадовала на то, что ее сын умер, а я все еще жив. Они старались не касаться меня, если этого можно было избежать. Они заботились обо мне, дали мне угол, где я мог оставаться, одежду, еду, но не выказывали никакой привязанности. Когда я уехал, они облегченно вздохнули.

— Разве тебе не интересно, живы ли они, и не перебрались ли в другое место?

— В этом нет никакого смысла. Меня туда не тянет, да и они будут не слишком рады видеть меня.

— Где они живут?

— Примерно в восьмидесяти милях отсюда, в Форт Моргане.

— Но это так близко! Мои кузены жили в Мэрилэнде, так что, по крайней мере, понятно, почему мы не сохранили связь.

Он пожал плечами.

— Я уехал из штата, когда поступил в колледж, так что навещать их мне было не с руки. Я пахал на двух работах, чтобы платить за учебу, и у меня совсем не оставалось свободного времени.

— Но ты вернулся в Колорадо и обосновался в Денвере.

— В больших городах инженеры всегда нужны.

— В стране множество городов. Но ты живешь так близко от них, а ни разу не позвонил, не рассказал, как закончил колледж, не рассказал, что вернулся в штат.

В его голосе послышалось раздражение.

— Нет, не звонил и не собираюсь. Бога ради, Анна, с тех пор, как я закончил колледж, прошло пятнадцать лет. Я абсолютно уверен, что все это годы они не держали для меня зажженную свечу в окне. Они знали, что я не вернусь.

Она сменила тему, но ничего не забыла. Гарольд и Эммелина Брэдли. Она отложила в памяти эти имена. Несмотря на то, что думал Саксон, они растили его долгие годы, и, вполне возможно, им будет небезразлично узнать, что с ним стало.

***

Он молча уехал на работу, и вернулся домой в тот день в прежнем задумчивом настроении. Она оставила его в покое, но его молчание повергло ее в тихую панику. Неужели ее вопросы так достали его, что он подумывает о разрыве их соглашения? Но он первый начал интересоваться ее семьей, так что винить мог только себя. За несколько дней, с тех пор, как она сказала ему о ребенке, она привыкла считать его более доступным, но, внезапно, снова наткнулась на стену, все еще окружавшую его. Она проделала в ней несколько щелей, но та все еще была далека от разрушения.

Саксону не понравился весь этот разговор о его приемной семье, но он навел его на размышления. Их ребенок тоже будет лишен того, что есть семья, если они с Анной не предпримут шаги, чтобы это предотвратить. В существующих обстоятельствах он не мог представить, что они обзаводятся другими детьми, но, к его удивлению, ему понравилась идея о куче детворы. Ему захотелось, чтобы они стали семьей, а не просто совместно проживающими любовниками, которым случилось завести ребенка.

Он не сочинял душещипательные истории о своей матери, но часто задавал себе вопрос, приводящий в замешательство его детский ум и причиняющий боль, каково это – иметь настоящую семью, кому-то принадлежать и иметь кого-то, кто любит тебя. Под беспощадным гнетом реальности эти фантазии длились очень недолго, но он все еще помнил, как воображал эту картину, наполненную чувством безопасности, удерживающей всех вместе. Он не мог представить родителей иначе, чем высокими призрачными фигурами, стоявшими между ним и опасностью. Он не хотел, чтобы у его ребенка были такие фантазии, он хотел, чтобы тот имел реальный надежный дом.

Менее недели назад одной только мысли о том, что он теперь спокойно обдумывал, хватило бы, чтобы он сбежал, обливаясь холодным потом, но с тех пор он усвоил, что есть кое-что и пострашнее. Куда страшнее было потерять Анну. Он надеялся, что никогда в жизни ему больше не придется пережить такие день и ночь, какие он перенес тогда, потому что не был уверен, что его рассудок сможет вынести это опять. То, что он сейчас обдумывал, по сравнению с пережитым тогда было сущей ерундой.

Мысли мыслями, но облечь все это в слова, совсем другое дело. Он с беспокойством наблюдал за Анной, хотя знал, что бесполезно пытаться предугадать ее ответ. За ее привычной безмятежностью скрывались глубина и сложность, она видела больше, чем ему хотелось, и понимала больше, чем его устраивало. Поскольку ход ее мыслей был скрыт от него, он не был уверен, как она отреагирует, и почему. Если она любит его, то сомнений быть не может, но это еще не факт. Она способна принести в жертву свое счастье, притворяясь, что он может сделать ее счастливой, так как будет считать, что это лучше для ребенка.

Было так странно, что за месяцы до своего рождения ребенок оказал на их жизни такое влияние, но он не сожалел о переменах. Это пугало; он чувствовал себя так, словно идет по краю пропасти и все может решить один неверный шаг, но, в то же самое время, возросшая открытость и близость, которую он делил с Анной, без сомнения, стоили каждой минуты беспокойства. Он не думал, что сможет вернуться к прежнему одиночеству, которое раньше считал само собой разумеющимся, даже желанным.

Однако, это решение стоило ему нервов. Ну не мог он произнести слова, которые будут расценены как предложение самого себя, как заявление о его чувствах и его уязвимости. И потому он небрежно бросил:

— Я думаю, нам надо пожениться.

Он не мог сказать ничего, что поразило бы ее сильнее. У нее подкосились ноги, и она тяжело осела.

— Пожениться? – в ее голосе было и недоверие, и крайнее удивление.

Его не порадовало то, что это решение не приходило ей на ум.

— Да, пожениться. Это вполне разумно. Мы уже живем вместе, и у нас будет ребенок. Брак представляется следующим логичным шагом.

Анна потрясла головой. Не отказывая ему, а тщетно пытаясь прояснить мозги. Как бы то ни было, она не ожидала получить предложение руки и сердца, сформулированное как «следующий логичный шаг». Она не вообще ждала от него предложения, хотя ужасно этого хотела. Но хотела, чтобы он сделал его совсем по другой причине – потому что любит ее и не может без нее жить. Она подозревала, что без этого не обошлось, но она никогда не будет знать это наверняка, если он не скажет ей.

Принять решение было не так-то легко, и она не спешила отвечать. Он ждал ее ответа с безразличным лицом, но его зеленые глаза потемнели и насторожились. И она поняла, что ее ответ очень много значит для него. Он хотел, чтобы она сказала «да». Она и хотела сказать «да». Вопрос заключался в том, готова ли она ухватиться за шанс, что он любит ее и, слепо веруя, выйти за него. Осмотрительная женщина не стала бы принимать поспешное решение, касающееся не только их двоих, но и их ребенка. Развод неминуемо оставит шрамы на всех причастных.

Слепо веря в него, она бросила работу, чтобы стать его любовницей, и не жалела об этом. Эти два года стали лучшими в ее жизни, и она ничего не хотела бы изменить. Все изменила беременность, подумала она, слабо скривив губы. Теперь она не могла думать только о себе. Она обязана думать о ребенке. То, что казалось логичным, не обязательно было лучшим выбором, даже если ее сердце настойчиво требовало, чтобы она немедленно согласилась.

Она посмотрела на него темными серьезными глазами.

— Ты знаешь, что я тебя люблю.

Совсем недавно такое заявление заставило бы его лицо побледнеть от нежелания слушать. Сейчас он уверенно вернул ей взгляд.

— Я знаю.

И это знание уже не заставляло его паниковать. Теперь он дорожил им, наслаждался им как самым дорогим подарком в жизни.

— Больше всего на свете я хочу сказать да, но я боюсь. Я осознаю, что это ты предложил остаться вместе, и это прекрасно, но я не уверена, что ты будешь желать того же самого, когда ребенок родится. Как гласит старая поговорка, тогда будет совсем другая каша. Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя пойманным в ловушку или несчастным.

Он покачал головой, предваряя свой ответ:

— Будущее не предугадаешь. Я знаю, почему ты беспокоишься о том, как я ко всему этому отнесусь, и, говоря по правде, я сам несколько побаиваюсь, но я тоже рад и взволнован. Я хочу этого ребенка. Я хочу тебя. Давай поженимся и сделаем это официально. – Он криво усмехнулся. – У ребенка будет фамилия Мэлоун. Второе поколение совершенно новой семьи.

Анна глубоко вздохнула и отказала себе в том, чего хотела сильнее всего.

— Я не могу дать тебе ответ прямо сейчас, — прошептала она и увидела, как напряглось его лицо. – Я не уверена, что это будет правильно. Я хочу сказать да, Саксон, я хочу этого больше всего, но я не уверена, что это будет верное решение.

— Нет, верное, — резко возразил он.

— Если верное, то оно останется таким и через месяц, и через два. Так много всего случилось за такое короткое время… ребенок… ты. Я не хочу ошибиться. Мне кажется, что сейчас я руководствуюсь не разумом, а эмоциями.

Его глаза, сосредоточенные и невероятно зеленые, горели непреклонной решимостью.

— Я не могу заставить тебя сказать да, — медленно ответил он низким голосом. – Но я могу повторять это снова и снова. Я могу заниматься с тобой любовью и заботиться о тебе до тех пор, пока не сможешь представить себе жизнь без меня.

Ее губы задрожали.

— Я и сейчас не могу этого представить.

— Я не собираюсь сдаваться, Анна. Когда я добиваюсь чего-то, то не останавливаюсь, пока не заполучу желаемое. Я хочу тебя, и ты будешь моей.

Она точно знала, что он имел в виду. Когда он принимал какое-то решение, то сосредоточивался на нем, не видя ничего вокруг, и не успокаивался до тех пор, пока не достигал своей цели. Ее слегка обескураживало то, что она стала объектом его устремленности.

Затем он улыбнулся весьма хищной улыбкой.

— Можешь положить мои слова в банк, малышка.