Глава 30. Итого.

Как справедливо указал один американский проповедник, основной недостаток фактов в том, что их слишком много и все они разные.

Действительно, мы располагаем рядом свидетельских показаний, значительная часть которых противоречит всем остальным. Ситуация напоминает сюжет одного из фильмов Куросавы «Расёмон»: очевидцы рассказывают об одном и том же событии, причем каждая версия опровергает все предыдущие.

Свидетельские показания вовсе не должны совпадать на 100%. Абсолютное единогласие очевидцев настораживает: оно может оказаться следствием сговора, либо может случиться, что сами свидетели ничего не знают, а говорят с чужих слов, пользуясь одним и тем же источником.

Расхождения в показаниях, если они истинны, должны быть ограничены некоторыми разумными пределами.

Приходится учитывать и такую человеческую слабость, как желание поставить себя в центр событий или продемонстрировать свою осведомленность (в нашем случае это характерно для Кемпки, Аксмана, Юнге).

С другой стороны, рассматривая показания, относящиеся к 1945—1946 годам, необходимо принимать во внимание стремление многих участников событий дистанцироваться от Гитлера и его соратников, чтобы избежать ответственности (как моральной, так и уголовной) за нацистские преступления.

Но даже с учетом всех этих обстоятельств, противоречия в показаниях по принципиальным моментам, с которыми нам пришлось столкнуться в данном случае, никак нельзя объяснить субъективными причинами и «естественным разбросом».

Следует либо признать, что часть свидетелей, входящих в ближайшее окружение Гитлера и являющихся непосредственными участниками событий («посвященные»), лжет, предварительно сговорившись, но не успев согласовать детали; либо прийти к выводу, что «случайные» свидетели (Кунц, Кернау, Бауэр) ошиблись. Но вот что странно: они видели Гитлера и Еву Браун в последний раз в разное время, но после их «смерти», последовавшей 30 апреля в 15.30!

Огромное значение имеет тот факт, что оба ключевых свидетеля, на показаниях которых держится версия СМЕРШа об идентичности обнаруженных останков, после возвращения из России в Германию отказались от своих показаний: зубной техник Эхтман — полностью, ассистентка-стоматолог Хойзерман — частично.

Для того чтобы вы, Читатель, наглядно представили себе складывающуюся в результате картину, показания свидетелей по основным вопросам сведены нами в табл. 3.

Прежде чем завершить допрос свидетелей, предоставим слово последнему из них — генералу артиллерии Вейдлингу, коменданту Берлина (см. гл. 18).

Напомним, что еще за неделю до самоубийства Гитлера Вейдлинг был скромным фронтовиком, носил звание генералмайора и командовал танковым корпусом. В фюрербункер он попал по недоразумению. Никогда раньше он не имел отношения к Гитлеру и его окружению, относился к ним критически. Короче говоря, это тот самый желанный объективный, не повязанный с гитлеровской мафией свидетель, которого так не хватало в данном расследовании.

К сожалению, ему мало что известно. Но зато исходящей от него информации можно доверять, а его оценки объективны. Из «собственноручных показаний» Гельмута Вейдлинга 4 января 1946 г. («дело Миф»): «…Находясь уже в плену, я слыхал, что труп Гитлера не был обнаружен. Это обстоятельство породило у меня сомнение, не является ли смерть Гитлера мнимой… Умер ли Гитлер, я не решаюсь утверждать, располагая только тем, что я видел и слышал (Вейдлинг был проинформирован о смерти Гитлера Кребсом в присутствии Бормана и Геббельса 30 апреля между 18.00 и 19.00. — Л. А.). Перебирая в памяти все разговоры Гитлера и моменты, связанные с его жизнью в последние дни, я задаюсь вопросом — что может говорить за то, что Гитлер еще жив? — и отвечаю себе: животный страх Гитлера перед смертью и нескрываемые заботы о своем «я»…

Деловитое поведение — без тени скорби — самых близких сотрудников Гитлера — Кребса, Бормана и Геббельса, когда они меня ставили в известность, что Гитлер умер.

Обязательство о сохранении в тайне смерти Гитлера, которое от меня потребовали. Это, конечно, могло быть сделано по военным соображениям, чтобы не вызвать беспокойства в рядах защитников Берлина. Но вполне возможно, что те, кто помогал бегству Гитлера, стремились выиграть время.

После моего пленения я беседовал с группенфюрером (так в тексте, правильно — «обергрупленфюрером». — Л. А.) СС Раттенхубером, начальником личной охраны Гитлера, и с его адъютантом штурмбаннфюрером СС Гюнше. Оба заявили, что им ничего не известно о смерти Гитлера. Я не могу этого допустить. Не связывает ли всех посвященных в это дело клятва?

Несмотря на приведенные мной доводы… я все же думаю, что Гитлер действительно умер. Мотивы для такого заключения следующие:

…Гитлер представлял собой душевную (так в переводе, следует — «духовную». — Л. А.) и физическую развалину. Я не могу себе представить, чтобы человек в таком состоянии был способен передвигаться по разрушенному Берлину. Правда, можно возразить, что Гитлеру могли помочь и увезти его. Возможность уйти в ночь с 29 на 30 апреля еще была — через станцию (метро. — Л. А.) «Зоологический сад» на запад Берлина и через станцию «Фридрихштрассе» на север города… Вылет Гитлера на самолете из Берлина совершенно исключен…»

Вейдлинг приводит еще одно соображение в пользу версии о том, что Гитлер действительно покончил с собой: если бы у него действительно были планы на будущее, он позаботился бы об их исполнителях — своих ближайших соратниках Геббельсе, Бормане, Кребсе, которые доказали свою верность, не покинув его до конца… Но он покинул их в безвыходном положении, обрек на гибель…

В действительности дело обстояло не так. Сам же Вейдлинг приводит высказывание фюрера (процитированное Кребсом), которое содержало политическую цель и план действий на период после его исчезновения: «Единственный человек, с которым Германия может договориться, это Сталин, ибо он самостоятелен и независим… Черчилль же и Рузвельт зависят от своих парламентов и капитализма… Однако лично он, Гитлер, не может договариваться со Сталиным». (Нечто подобное содержится и в записях высказываний Гитлера, сделанных Борманом в фюрербункере.)

Итак, на Геббельса, Бормана, Кребса возложена миссия: после того как главное препятствие — Адольф Гитлер — будет устранено, вступить в переговоры с русскими, заключить перемирие, одним из условий которого должно быть воссоединение рейхсканцлера Геббельса и рейсхминистра Бормана с остальными членами германского правительства во Фленсбурге, с тем чтобы совместно вести переговоры с Объединенными Нациями об условиях заключения мира.

Вопреки бытующему мнению, во время переговоров Кребс — Соколовский в ночь на 1 мая такое соглашение в принципе было достигнуто.

Советская сторона соглашалась, во-первых, после капитуляции берлинского гарнизона не считать Геббельса, Бормана, Кребса военнопленными, то есть предоставить им некоторую свободу действий; во-вторых, помочь им установить связь с Фленсбургом.

Разногласия возникли лишь по поводу последовательности выполнения пунктов этой программы: немцы соглашались на капитуляцию берлинского гарнизона после того, как будет установлена связь с Фленсбургом и Геббельс получит от рейхспрезидента Дёница полномочия на подписание акта капитуляции «крепости Берлин»; Соколовский же, в соответствии с инструкциями Сталина, требовал сначала капитуляции Берлина. Стороны не доверяли друг другу, что не удивительно…

Таким образом, самоубийство Гитлера — подлинное или мнимое — открывало перед его соратниками перспективу спасения жизни и сохранения власти, а сам Гитлер — как было задумано — жертвовал собой во имя интересов нации.

Оценивая показания большинства свидетелей, нельзя упускать из виду, что все они — убежденные нацисты, члены НСДАП и офицеры СС, все они лично преданы фюреру. Об их личной преданности Гитлеру говорит, в частности, тот факт, что они добровольно решили остаться с ним в Берлине после 20 апреля, когда фюрер предоставил каждому из них право при желании покинуть столицу. Признаки раскаяния, находясь в плену, проявили лишь двое — Кунц и Раттенхубер.

Кемпка в своей книге пишет о «шефе»: «Не мне судить его, но когданибудь, может статься, история выдвинет в качестве самого большого упрека фюреру то, что он был слишком доверчив»… (!) В другом месте он цитирует высказывание Черчилля, относящееся к 1935 г.: «Возможно, Гитлер является величайшим из европейцев, живших когда-либо». Ганна Рейч заявила американскому офицеру, допрашивавшему ее: «Никто из знавших его (Гитлера) не может отрицать его идеалистически мотивированных намерений…»

Поэтому, если б Гитлер предпринял в 1945 году попытку скрыться, на этих людей он мог твердо рассчитывать — его б не выдали. Генерал Бауэр своим примером доказал это со всей очевидностью.

Необходимо учитывать условия, в которых свидетели давали показания. Они беседовали со следователями МВД и СМЕРШа. Поэтому не исключено, что некоторые из этих показаний «со слов следователя записаны верно».

Специфика советских методов дознания отражена в анекдоте 1937 года рождения, который молодым читателям, возможно, неизвестен: «Во время раскопок в Долине Царей обнаружили мумию „предполагаемого фараона“, но по поводу ее датировки и идентификации возникли разногласия. Академия наук СССР предложила свою помощь, поскольку к тому времени советские ученые разработали новую методику определения возраста археологических находок. Мумию доставили в Москву. Спустя неделю исследования были завершены, и самолет доставил мумию обратно в Каир. По трапу сбежал молодой советский египтолог в гимнастерке с лейтенантскими кубиками в петлицах и с эмблемой щита и меча на рукаве. Он лихо откозырял встречавшему драгоценный груз Главному хранителю Каирского музея и скороговоркой отрапортовал:

— Так что Хуфу-Ахламон Второй из Двенадцатой династии Среднего царства!

— Как вам удалось это выяснить?! — изумился ученый.

— Сам сознался, гад!»

Возможно, именно так «предполагаемый Гитлер» сам признал свое тождество с фюрером.

Следует вводить «коэффициент недоверия» к результатам расследования и судмедэкспертизы, проведенных «компетентными органами».

Вернер Мазер по наивности обвиняет советских судмедэкспертов в недостаточном профессионализме. Он просто не представляет себе реальную ситуацию, которая в те времена существовала: если СМЕРШ полагал, что обнаружены подлинные останки Гитлера, то любые сомнения в этом, как говорится, «вредны для вашего здоровья».

Вспомним акты экспертизы захоронения в Катыни, вспомним заключения о смерти наркома Орджоникидзе, профессора Бехтерева, артиста Михоэлса и тысячи других подобных документов. Даже прославленные на весь мир профессора и академики были вынуждены подписывать фальсифицированные медицинские заключения и протоколы судебномедицинской экспертизы. И это были не исключительные случаи, а постоянная практика. Советская судебная медицина скомпрометирована.

В условиях, когда свидетелям и экспертам полностью доверять нельзя, особое значение приобретают подлинные документы и вещественные доказательства — в частности, телеграммы Бормана о согласии «передислоцироваться на юг за океан», документально доказанный факт изменения почерка фюрера в апреле 1945 года; пятна «крови» на обивке дивана и заключение о судебнохимическом их исследовании; сохранившаяся часть свода черепа «предполагаемого Гитлера» с пулевым отверстием; фотографии, рентгенограммы зубов фюрера и стоматологические карты; результаты лабораторных анализов тканей внутренних органов и т. д.

Упомянутые материалы следствия, а в особенности те из них, которые рассмотрены Вернером Мазером [148] и Хью Томасом [149], доказывают: «предполагаемый Гитлер» Гитлером не является. Здесь вероятность факта составляет, на наш взгляд, уже не 0, 1%, а не менее 70—80%. Если это доказано — а это почти доказано! — то показания относительно времени, способа, других обстоятельств убийства или самоубийства становятся второстепенными. Они представляют интерес лишь как дополнительные подтверждения. С высокой долей вероятности доказано, в частности, что мертвого Гитлера видели лишь беспредельно преданный ему слуга Линге, Борман и, возможно, Геббельс. Поскольку двое последних вскоре погибли, остался единственный свидетель, который знал правду.

А еще создается впечатление, что тщательно спланированная и аккуратно подготовленная «акция прикрытия» была проведена наспех и включает признаки небрежности и импровизации. Вероятнее всего, по какимто причинам исполнение акции состоялось гораздо позднее намеченного срока, в последний момент.

Многое свидетельствует о том, что эрзац-Гитлер был убит или покончил с собой «заблаговременно».

X. Томас полагает, что в «яме Чуракова» был захоронен истинный Гитлер, а его супруге удалось бежать. Опровергать эту версию в части, касающейся Гитлера, нет необходимости — это блестяще сделал сам X. Томсон.

В. Мазер полагает, что ложное захоронение имело целью скрыть захоронение истинное. (К подобным мерам прибегали египетские фараоны, чтобы спасти от разграбления свои погребальные камеры.)

Нам же представляется, что меры, предпринятые для достижения столь ограниченной цели, слишком сложны, трудоемки, требуют длительной предварительной подготовки. Взять, например, установку в ротовой полости двойников точных копий зубных протезов, предназначенных для Гитлера и Евы Браун или пятна «искусственной крови».

Поразительно, что В. Мазер и X. Томас, вплотную подойдя к выводу о том, что Гитлеру удалось бежать, все же не решились сделать последний шаг и признать то, что представляется очевидным. Впрочем, их можно понять: против такого вывода восстает нравственное чувство, присущее всякому нормальному человеку.

Тем не менее, от фактов никуда не денешься.

Впрочем, в противопоставлении точек зрения — В. Мазера, X. Томаса и нашей — не может быть бесспорных доказательств: одно предположение противостоит другому. Чтобы рассеять все сомнения, тогда, в 1945—1946 годах, необходимо было предпринять расследование объединенными силами разведывательных и следственных органов держав-победительниц, поскольку свидетели, документальные и вещественные доказательства находились по обе стороны линии, разделившей Европу на Восток и Запад. Если Гитлеру действительно дали уйти, то ответственность за это лежит прежде всего на политическом руководстве СССР и на главах ведомств, которые в Советском Союзе скромно именовали просто «органами». Со стороны западных держав осенью 1945 года была предпринята робкая инициатива, но отклика она не встретила. Политическая конъюнктура и ведомственные амбиции восторжествовали над интересами правосудия. Убийце миллионов людей, возможно, удалось ускользнуть от возмездия.

Как писал князь Вяземский в «Письмах из Парижа»: «Какой патриот не захочет выдрать несколько страниц из истории своего отечества!» Всем нам хотелось бы выдрать из истории отечества не «несколько страниц», а значительно большее их количество, но это, увы, невозможно.

Во второй половине сороковых и до конца пятидесятых вопрос о судьбе Гитлера был политически актуален. Сегодня он представляет лишь исторический интерес. Но история должна быть точной. И ее нужно знать. Очень хорошо об этом сказал герой нашего повествования, когда он делился со своим окружением идеями относительно «колонизации восточных пространств»: «Гораздо лучше установить в каждой деревне (русское население должно было жить только в деревнях. — Л. А.) репродуктор и таким образом сообщать новости и развлекать их, чем предоставлять им возможность самостоятельно усваивать политические, научные и другие знания. Только чтобы никому в голову не взбрело рассказать по радио покоренным народам об их истории (выделено нами. — Л. А.). Музыка, музыка, ничего, кроме музыки»… [150].

К этому остается добавить несколько слов о судьбе русского населения, для которого предназначалась музыка: «При заселении русского пространства… немецкие учреждения и ведомства должны размешаться в роскошных зданиях… вокруг этих центров будет построено все необходимое для поддержания жизни. В окружности 30—40 км от города мы разместим красивые деревни… Все остальное пространство будет принадлежать как бы другому миру — миру русских. Мы станем их господами, а в случае бунта сбросим… несколько бомб, и дело с концом. Один раз в год можно будет проводить по столице отряд киргизов, чтобы, глядя на ее каменные памятники, они получили представление о мощи и величии Германии»… [151].

Но эта райская жизнь предназначалась лишь для 30% «онемеченного» населения Европейской части России. Остальные 70% подлежали, согласно наметкам генерального плана «Ост», выселению в Сибирь и частично уничтожению. На освободившихся землях предполагалось расселить для начала 20 миллионов немецких переселенцев. Программа была рассчитана на 25—30 лет и должна была завершиться к концу 60-х — началу 70-х годов [152], [153]. Это была вполне реальная перспектива. Во время войны были моменты, когда все висело на волоске, и были периоды, когда война казалась проигранной. Н. С. Хрущев в своих воспоминаниях упоминает о беседе с Л. П. Берией, в которой тот утверждал, будто бы в 1943 г. Сталин поручил ему, Берии, через агентурные связи в Софии установить контакт с немцами на предмет проведения мирных переговоров. Этот факт подтверждается двумя немецкими источниками, второй из которых не слишком надежен [154], [155].

Обвинение в попытке установления контакта с правительством рейха в 1943 году было предъявлено Берии десятилетие спустя во время суда над ним. Берия признал себя виновным по данному пункту обвинения (хотя многие другие отверг).

Известный писатель Даниил Гранин, провоевавший всю войну на СевероЗападном фронте, в своем выступлении по телевидению в мае 2000 года заявил: «Войну мы должны были проиграть».