Лес Дэниэлс Оборотень

Рассказы Леса Дэниэлса (Les Daniels) появляются во множестве антологий, таких как «Ужасы 4» (Best New Horror 4), «Темные голоса 4 и 5» (Dark Voices 4 and 5), «Зомби» (The Mammoth Book of Zombies), «Вампиры» (The Mammoth Book of Vampires), «После сумерек» (After the Darkness), «Книга мертвых» (Book of the Dead), «Порт смерти» (Deathport), «Пограничье» (Boarderlands), — мы указали здесь только некоторые из подобных изданий.

Его восторженно принятая серия романов о загадочном герое-вампире доне Себастиане де Виллануэва — «Черный замок» (The Black Caste), «Серебряный череп» (The Silver Skull), «Городской вампир» (Citizen Vampire), «Желтый туман» (Yellow Fog) и «Кровь не пролита» (No Blood Spilled) — наконец-то опубликована в Англии издательством Raven Books, и сейчас Дэниэлс напряженно работает над шестой книгой под названием «Белый демон» (White Demon). Его иллюстрированная история «Чудо: величайшие комиксы мира за пять легендарных десятилетий» (Marvel: Five Fabulous Decades of the World's Greatest Comics) имела огромный успех no обе стороны Атлантики, а недавно он завершил аналогичный труд, посвященный DC-комиксам.

И хотя я читал ряд рассказов об оборотнях, интерпретирующих миф о вервольфах примерно так же, думаю, Дэниэлс справился с темой лучше, чем кто-либо другой…

У него не было имени (у волков вообще редко бывают имена), да и особой памяти тоже. А если он и вспоминал что-либо, то не холодный, острый лесной воздух, щекочущий ноздри, и не мускусную вонь перепуганной добычи — зачем вспоминать то, что и без того чуешь так часто? В воспоминаниях витали странные запахи: запах паленого мяса, запах обугленной плоти и поджаренной крови, запах существ, запертых в катящихся железных ящиках, — и каждый запах выблевывал жуткие пары зловония, облако за облаком, вытесняя сладкую, пряную свежесть. Эти запахи преследовали его, запахи и видения: образы бледных, безволосых тварей, бредущих пошатываясь, с трудом переставляя жирные задние ноги, с передними лапами, закутанными в высохшие шкуры, содранные с других животных. Эти твари были чудовищны, как и их празднества в душных деревянных коробках, которые не двигались, где нечем было дышать, кроме дыма курящихся дурнопахнущих трав и вони гниющих плодов и зерна. В ящиках выли, но вой этот исходил из ящиков поменьше — вой, заглушаемый скрежетом молний, застрявших в железной проволоке, и шумом мечущегося в сухих тростниках ветра.

Ему снилось все это, когда луна становилась полной, и если бы он мог, то рассказал бы об этих снах своим товарищам по стае. И все же он был благодарен, что не обладает даром речи, порой задумываясь, откуда ему вообще известно о существовании слов. Речь, слова — сами эти понятия принадлежали снам.

Он спал в логове со своей самкой и ее щенками; он спаривался с ней, когда ее запах призывал его; и все же в дреме ему мерещились белые бедра, пахнущие мятой или даже клубникой. Тогда им овладевал ужас. Он дрожал и выл, выл все отчаяннее, оттого что его крошечный передний мозг твердо знал ту малую, но непреложную истину, которую способен был вместить: когда свет в небе делается круглым, он обращается в человека.

Волк коротко заскулил и прижался к отдающей плесенью шкуре своей самки, размышляя, не были ли обрывками тревожного сна ее красота и его собственная грубоватая похоть. А еще думая о том, в каком же, собственно, мире находится он сам.

А потом он размашисто бежал на свободе по тропе, проложенной для него в глубоком снегу забредшим сюда лосем, не слыша ничего, кроме шепота ветра и шороха своих лап по ледяному насту. Голод вгрызался в живот, точно напавший зверь; возможно, именно голод и порождал страшные сны, погнавшие его в ночь. Стая голодала, голодали все, но нельзя оставлять логово, пока детеныши еще малы. Щенки не проживут долго без еды, и потому он охотился, покрывая милю за милей, задерживаясь лишь для того, чтобы пометить путь, задрав лапу у какого-нибудь ствола.

В один из таких моментов, едва опустив лапу, он осознал надвигающуюся перемену — подушечки лап вдруг стали мягкими, нежными, их начало пощипывать от мороза. Он утратил талант, которым обладают все волки, — талант управлять температурой собственного тела, и уже по одному этому признаку стало ясно, что сейчас начнется превращение в чудовище.

Он затрясся на холодном ветру, встал на задние лапы, щелкая челюстями, словно ловя пустоту, зарычал утробно, чувствуя, как зубы болезненно погружаются в кость, оставляя ему лишь тридцать два ничтожных пенька, уже не заполняющих пасть, и как морда сама собой вминается в голову, становясь лицом. Мучительная агония корежила тело; он ощущал каждый волосок, всасываемый раздираемой болью плотью.

А потом он распух, раздулся в розовое, неуклюжее существо, вдвое тяжелее привычного, толстое, слабое, безволосое, боящееся кроткой тьмы. Оно бежало по снегу, трясясь и вопя, увлекая его с собой.

Хилыми, кровоточащими, лишенными когтей руками человек, которым он стал, перевернул скользкий, покрытый прозрачной ледяной глазурью камень и нашел под ним тайник с одеждой. Он не помнил, как эти тряпки оказались там, но, когда он натянул их, холод перестал безжалостно терзать тело. Все в нем переменилось, кроме голода. Он побрел дальше в поисках пищи, онемевшие ноги деревенели в шкуре зарезанной коровы.

Большую часть ночи он медленно тащился по снегу, пока не взобрался на какой-то взгорок, где глаза подтвердили то, что давно уже твердили ему уши и нос: он стоял перед входом в иной мир. Внизу бежал бесконечный поток ядовитых газов, струящийся по узкой полоске земли, похожей на сухое русло реки, по которой двигались непрерывные ряды железных коробок с запертыми внутри людьми. Эти существа, казалось, следуют за луной точно так же, как и он; в сущности, каждая из их коробок гналась за двумя ярко-желтыми кругами света, не в силах поймать их. Он охватил всю картину мгновенно, одним взглядом, но решил тоже пойти за огнями. Именно так поступают люди. Возможно, у устья пересохшей реки отыщется еда.

Волоча ноги по серой, наплеванной колесами слякоти, он зашагал за фарами (названия постепенно начали возвращаться в голову), держась обочины, поскольку снова знал, что машины способны убить.

Наконец он понял, куда все направляются. Машины преследовали не луну, а большую красную звезду, силуэт которой пылал на фоне неба. Рядом вились алые загогулины, и он каким-то образом догадался, что они тоже означают КРАСНАЯ ЗВЕЗДА,[1] хотя это и не имело смысла, ведь красная звезда все равно горела прямо возле них. И бессмысленные загогулины вовсе не выглядели тем, о чем говорили, — они скорее напоминали брызги крови на черном снегу.

Потом он увидел, что КРАСНАЯ ЗВЕЗДА — это еще один ящик, только гораздо больше остальных — настолько, что заглянуть за него не получается. Казалось, что сделан он в основном из льда: огромные плоскости блестели, переливались и просвечивали, так что зарево, полыхающее внутри, проникало наружу и падало на него. Машины открывались, и те, кто сидел в них, бросались на волю как разумные существа, но потом всех их заглатывал гигантский капкан, похожий на пылающий во льду костер. Он почуял их голод и, несмотря на страх, двинулся за людьми. Хороший охотник способен стащить еду даже из силков.

Сияние внутри — ярче солнца, холоднее луны — ошеломило его. Он зажмурился, запах смерти забил ноздри. Здесь погибли сотни животных, и их тела еще не съели. Ему стало жутко от осознания такой напрасной резни, хотя рот в то же время наполнился слюной.

Кто-то протиснулся мимо, толкнув его; он зарычал, приподняв верхнюю губу, слишком поздно вспомнив, что у него нет больше клыков, которые можно оскалить. Здесь собрались дюжины людей, но они не были стаей. Каждый тут все равно что волк-одиночка без собственной территории; каждый зол, агрессивен и испуган. Все толкали перед собой небольшие ящики-клетки, движущиеся как машины, пихая ими друг друга. Некоторые клали в эти ящики всякие вещи, и уже от этого одного кружилась голова. Все в этом мире находилось внутри чего-то другого; никакой свободы.

Шум, так часто снившийся ему, снова омыл его: шорох проволоки и тростника, треск проткнутой палками кожи, скрежет соскабливаемой с брюха шерсти. Он обнаружил, что невольно мурлыкает что-то вместе со всеми; с каждой минутой, проведенной среди людей, он все больше походил на них. Взяв тележку, он сделал с ней то же, что и остальные. Яркий свет слепил его, как тьма слепит человека, а музыка оглушала. Только нелепый розовый обрубок носа, его проклятие, говорил ему хоть что-то. И говорил он о мясе.

Он находился в проходе, набитом мясом. Пол был мясом и стены — мясом, и мясо тянулось перед ним, насколько хватало его замутненных глаз.

Зрелище это должно было бы доставить ему радость, но ощущал он и ужас, ужас, который способны породить лишь неумеренность и избыток. Случалось ли когда-нибудь такое, чтобы столько зверей погибли разом? Что могло убить их и что помешало съесть мясо? Шерсть на его спине поднялась бы дыбом, если бы не исчезла несколько часов назад.

Он чуял коров, и овец, и свиней, и цыплят, и индеек, и уток, и несколько видов известной ему рыбы и очень много неизвестной. Он чуял сотни, тысячи мертвых существ, и каждое воняло разложением. Это не свежее мясо, в котором еще трепещет горячее биение крови; это что-то нарезанное, осушенное, испорченное.

И холодное. Безотчетно стиснув в ладони кусок коровы, он почувствовал, как просачивается в руку озноб смерти. Мясо было уже прожевано, как то, которое он изрыгал, чтобы кормить детенышей, и затянуто в прозрачный лед вроде того, из чего были сделаны стены КРАСНОЙ ЗВЕЗДЫ. Дрожащими пальцами он уронил добычу в тележку. Поблизости лежали свиньи, перемолотые и засунутые в собственные кишки, хотя любые потроха не слишком вкусны и питательны. Он прошел мимо, но не смог удержаться и бросил в тележку три цыплячьи тушки, пускай они и были холодными и твердыми как камни.

Теперь им овладело возбуждение — окоченевшие пальцы хватали бычьи ребрышки, ногу ягненка, телячьи мозги. Он окунул руку в чан с куриной печенкой, все еще плавающей в остывшей крови, и густая жидкость облепила кожу. Он облизал руку и, поймав на себе недоуменный взгляд женщины, зарычал на нее.

Пора было уходить, бежать с этим мясом, пока он сам не очутился среди заледеневших безжизненных кусков. Но путь назад оказался блокированным, и его охватила паника, бурлившая, пока он не опознал очередь в кассу. Вот так, рядком, стоят только люди, и он обрадовался собственной смекалке. Возможно, у него в конце концов получится выбраться отсюда.

Он пошел за проволочной тележкой, набитой окаменевшими частями мертвых животных. Люди стояли впереди и позади него, нагруженные точно так же: добыча, угодившая в их проволочные силки, была уже трупами, но не это безобразное зрелище заставило его содрогнуться. Напротив, им овладела идея отнести эти расчлененные туши туда, где можно сунуть их в огонь и смотреть, как они сочатся сгорающим жиром, так что потом остается только высохшая оболочка. От одной лишь мысли к горлу подкатил ком, но он знал, что осуществит этот безумный план, если что-нибудь не помешает ему. Он попытался сосредоточиться на воспоминании о своих детенышах, ждущих в логове, вырытом его собственными лапами, но теперь они отчего-то казались очень далекими, хотя он и понимал, что они могут умереть, не дождавшись ни кусочка мяса, которое он добыл для них.

Щурясь от ослепительного света, он следил за тем, как шеренгой тянутся в ночь впереди стоящие. Люди словно выполняли некий ритуал. Все они проходили мимо молодой женщины, самой еще почти детеныша, и, приветствуя ее, позволяли ей прикасаться к каждому из своих сокровищ. И еще кое-что. Каждый человек делал женщине подношение, протягивая ей что-то вроде зеленого листочка, а иногда и несколько таких листиков сразу. Но откуда они взяли зеленые листья посреди зимы? В это время года листва встречается реже дичи. Его подергивающиеся руки были пусты, и тело под одеждой начало чесаться. Как и все, он положил свой улов перед женщиной — пусть трогает что хочет.

— Сорок два сорок девять, — мелодично сказала она.

Он понятия не имел, что означают эти звуки. Она посмотрела на него, и он вдруг почувствовал головокружение.

— Сорок два сорок девять.

В голове мелькнуло воспоминание о зеленой листве, и о лете, и об обильной добыче. Он упал на колени.

Человек позади, увидев, что происходит, кинулся в молочный отдел в глубине магазина.

Кассирша перегнулась через кассу, чтобы рассмотреть, что случилось, и в этот миг он снова встал на задние лапы. Слюнявые челюсти сомкнулись на лице женщины.

Он жрал — и не гнилую замороженную падаль. Живая кровь лилась в рот, горячая плоть трепетала на языке. Вот что такое первый сорт! Гортань его была набита.

Сбросив последние клочья одежды, он побежал. КРАСНАЯ ЗВЕЗДА раздвинула свои блестящие стены и выпустила его. Он играючи обогнул катящиеся капканы и запрыгал по нетронутому снегу к надежному укрытию — деревьям.

Куски молоденькой кассирши надежно хранились внутри его. Добравшись наконец до дому, он отрыгнет их. Сегодня ночью его детишки наедятся досыта.