«ПАССАТ» МЕНЯЕТ КУРС. УНА

«Капитану танкера «Пассат» тчк Топливо для Южной экспедиции и тунцеловной флотилии получите Уолфиш-Бее фирмы «Шелл» тчк Управление не одобряет ваши действия с заходом остров Кергелен зпт как нам известно зпт Южная экспедиция достаточно снабжена опресненной водой тчк Ваша просьба координации рейса на одни сутки зпт потерянные вами островах зпт положительно решена быть не может тчк Ваши действия возвращении танкера порт явятся предметом специального разбора тчк Огуреев».

«Капитану танкера «Пассат» Горину тчк Больной чувствует себя хорошо тчк Нетерпением ждем вашего прихода район промысла зпт моряки экспедиции воодушевлением получили сообщение зпт что пресная водичка уже на подходе тчк Заранее благодарим вашу настоящую братскую морскую помощь тчк Начюжэкспедиции Попов».

«Заход порт Уолфиш-Бей запрещаю тчк Случае захода порт ваше судно будет арестовано всеми вытекающими этого акта последствиями тчк Капитан порта Уолфиш-Бей сэр Макдональд».

«Отделение компании «Шелл» Уолфиш-Бее готово продать вам необходимое количество топлива тчк Компания «Шелл» имеет свой коридор подходу пирсу зпт гарантируем улаживание любого конфликта зпт могущего возникнуть между вами и властями порта тчк Представитель компании и полномочный директор фирмы «Шелл» в Уолфиш-Бее сэр Томас Мердл».

«Капитану танкера «Пассат» тчк По вашему сообщению о рдо от капитана порта Уолфиш-Бей считаем необходимым сообщить следующее двтч при неполучении топлива с вашего танкера Южной экспедиции складывается крайне тяжелое положение зпт срыв плановых работ тчк Поэтому примите все меры получения топлива Уолфиш-Бее зпт однако зпт учитывая крайне сложное отношение стороны командования порта зпт не подвергайте себя излишнему риску зпт действуйте умно зпт дипломатично зпт не теряя достоинства советских, моряков тчк Учитывая подорожание топлива мировом рынке зпт разрешаем приобретение топлива не дороже двух зпт трех долларов баррель сравнении ранее существующими ценами тчк Окончательное решение вопроса ваше усмотрение тчк Огуреев».

Танкер — судно особое: топливо! Путешествуешь по морям и океанам, как на бочке с порохом. Увы, при всем том, что с каждым годом любые суда, в том числе и танкеры, становятся все более совершенными, топливо, налитое в стальные танки, остается топливом, этаким жестоким, коварным дьяволом, ежечасно ждущим малейшей оплошности экипажа, чтобы в мгновение ока превратить танкер в ревущий, огненный шар. Вот почему наиболее мрачные страницы истории морских плавании посвящены танкерному флоту: то в одном море, то в другом, в открытом океане или возле пирса вспыхивает вдруг гигантский огненный смерч, взрываются пустые емкости танкеров от скопившихся там газов; разливаются на многие мили нефть и мазут из распоротых о рифы днищ железных чудовищ, губя природу и прекрасные пляжи. Ох, топливо! Топливо — это жизнь, движение, экономическое развитие, путь от отсталости к прогрессу. Жизнь замирает, когда нет топлива. Топливо — это мир и война, надежды на день сегодняшний и на будущее, это тепло в домах, яркие витрины магазинов, суда, уходящие в дальние плавания, и гигантские ракеты, рвущиеся в космос. Топливо — это рыба, которую должны выловить рыбаки Южной экспедиции, рыба, которую так ждут на суше. Топливо — это безопасность мореплавания, потому что любой теплоход без него — жестянка, лишенная движения, потенциальная жертва любого очередного шторма, не говоря уж об урагане.

О, это топливо! Русов неторопливо шел по длинным пустынным коридорам, заглядывая во все закоулки громадного судна, в каюты, курительные салоны, в кают-компании командного состава и матросов, осматривал пепельницы, а порой отодвигал то кресло, то диван и принюхивался: не пахнет ли дымом? Нет, не дымом пожара; коль что-то где-то загорится, автоматическая сигнализация даст об этом знать, а дымом от сигарет и трубочного табака. Курить на судне, кроме как в специально отведенных местах да в ходовой рубке, по особому разрешению вахтенного помощника капитана, строжайше запрещено.

Время к ночи. Пустынность. Вот еще одна из особенностей работы на танкерах — постоянное ощущение, будто люди покинули несущийся по океану теплоход. Маленькие на танкерах команды. И одни из моряков на вахтах, другие в каютах. Спят. Отдыхают. Случается — за весь рейс лишь два-три раза увидишь одно и то же лицо...

Мерный, мощный рокот двигателей. Нагоняя время, шли на полной, крейсерской скорости, благо погодка способствовала — ровный, в пять баллов ветер в корму подгонял танкер почти что от мыса Агульяс. Хотя бы продержалась такая погодка еще с недельку, только бы было тихо и спокойно в районе южного промысла!

Ах, это топливо... Русов не помнит рейса, чтобы его не ждали на промысле, чтобы рыбаки не торопили танкер: «Быстрее, работаем на подсосе, торопитесь, торопитесь!» И не бывало такого, чтобы не возникали какие-нибудь конфликты при получении топлива в иностранных портах. Или фирма отказывается продать солярку, или заламывает такие цены, что глаза лезут на лоб, то топливные пирсы заняты танкерами, пришедшими раньше твоего, и на рейде пять-шесть судов, очередь! Показалось вдруг, будто кто-то идет следом. Русов поежился, но не обернулся. Из каюты Алексанова слышались голоса. Зашел: механики «забивали» «морского козла». Глянули все вопросительно на Русова, Алексанов кивнул: не волнуйся, чиф, тут порядок. Грохнул костяшкой по столу: «Рыбу считайте!» — поднялся, вышел следом за Русовым, сказал:

— Посоветоваться с вами хочу, Николай Владимирович. — Русов вопросительно глядел на него, и Алексанов, слегка помявшись, сказал: — Решил я завязать с морями...

— Да ты что? Такой механик и...

— Девушка моя, Анютка, сказала: «С тобой вдвоем хоть на край света, Петенька, а будешь ходить в моря, потеряешь ты свою Анютку...» Таких, как Анютка, чиф, терять нельзя. Вот и порешили мы: на край света. На золотые прииски, в область Магаданскую.

— Ну ты даешь, Петя! Не отпущу! Мало ли еще на какие острова придется высаживаться. Как без тебя обойдусь?

— Ничего, высадитесь. — Алексанов помолчал, сказал: — Пай там вступительный, Коля, три тысячи, а я еле-еле наскреб две. Поможешь?

— Ни копейки от меня не получишь. И останешься в море, Петя. Все, отстань, и слушать не хочу.

Двери, повороты, трапы. Из столовой команды доносилась музыка и приглушенные, курлыкающие голоса. Русов заглянул: женщина и мужчина лежали в постели, целовались, говорили какие-то слова. Тьфу, тут и без фильмов-то что только не пригрезится во сне... Ну, Долгов! Девчонка знакомая на кинобазе у судового «крутильщика кино», вот тот и набрал «кинух» про любовь...

Горел свет в каюте Володина. Разложив чертежи главного двигателя, стармех что-то выискивал в них, кивнул на приветствие Русова, коротко глянул в его лицо туманным взором.

— Эй, дед, очнись, — позвал его Русов. — Что новенького дома? Шлют приветы, не забывают, а?

— Что новенького? — пробормотал стармех. — А что у нас может быть новенького? Шатун шатается, мотыль мотается... Вот какой-то шумок в третьем цилиндре, Коля, какой-то подозрительный, понимаешь, шумок.

— Шатуны, цилиндры. Что дома? Все живы-здоровы? Все в порядке?

— А что может случиться дома? — удивился Володин. — Живут. Пишут. А вот главный двигун уставать начал, Коля. Боюсь, выдержит ли?

— А ну тебя. Сам ты шатун.

Черт знает что, не люди, а механизмы, придатки машин, поговорить ни о чем не могут, кроме как про свои судовые заботы... А, кок еще не спит. Русов толкнул дверь, Донин вскинулся из койки, лежал он со счетами на тощей груди, что-то подсчитывал. Засмущался, сунул счеты под кровать, листок исписанный упал на палубу, Русов поднял его, мельком взглянул в кривые строчки: «Мухер — шесть», «Костюм», «Грудь резиновая»... удивился, пожал плечами, спросил:

— К заходу в Лас-Пальмас готовишься? Прости, а что это такое: «грудь резиновая»?

— Понимаешь, Коля, баба у меня плоская, что доска стиральная. А в том Пальмасе, говорят, есть магазин, где грудями резиновыми, надувными торгують... Какую хошь, хоть с ведро, накачать можно...

— Проверь, пускай накачают при тебе, — засмеялся Русов. — А то опять подсунут тебе что-нибудь не то.

С покупками коку вечно не везло. Жадноватый кок все «химичил», пытался приобрести вещи подешевле не в магазинах, а с рук, на толкучках возле проходной порта. Вот и облапошивали его, как ребенка. То нейлоновое пальто купил по дешевке; отличное, надо сказать, пальто, только почему-то без рукавов. Второпях покупал, примерять было некогда. То пачку пестрых рубах добыл за сущую мелочишку, очень красивые рубахи, одно скверно: бумажные. От первого же дождя рубаха линяла и расползалась по швам.

Не спал еще и доктор, читал словарь Даля. На палубе валялись радиограммы с «Коряка». Доктор начал подбирать их, говоря при этом торопливым, глухим голосом, что надо было бы на «Коряка» «сбегать», глянуть, как там дела у больного. Раскладывал пасьянс Степан Федорович Волошин. Сводил к переносице седые лохматые брови, что-то не получалось у него, десятка «уходила» куда-то не туда, куда бы ей надо было уходить. А в столярке, расположенной в полубаке, строгал досочки из красного дерева боцман Василий Дмитриевич. Ту большую, полученную с «Коряка» доску он уже распилил на узенькие и обрабатывал их теперь, подчищал рубанком, шлифовал. Какое-то странное сооружение стояло на верстаке, небольшой, с тупым носом и кормой кораблик. Досочками были обшиты уже и «корма» и «нос», часть досочек прилажена на борта. «Люльку лажу, — сказал боцман, откладывая рубанок. Погладил «кораблик» черной, грубой ладонью, пояснил: — Для девахи с «Ключевского», помните?» — «С «Ключевского»? Ах да, камбузный матрос...» И Русов тоже погладил колыбельку-кораблик, на дне которой пока лежал не ребенок, а кот Тимоха.

...И все же кто-то идет следом. Русов шел по коридору верхней, командирской палубы и лишь большим усилием воли заставлял себя не оборачиваться, глупости, все ему что-то мерещится. Смешно, кто может идти следом? Подошел к двери своей каюты, взялся за ручку и резко обернулся — позади него стоял Юрик.

— Тебе чего?

— Однако воля у вас, — ответил тот. Раскачиваясь с носков на каблуки, он глядел в лицо старпома своими серыми глазами, улыбался. Правая рука в кармане брюк. — Я за вами уже час хожу. И приказываю: «Обернись! Обернись!», любой по этому приказу оборачивался, а вы нет.

— Зачем шел за мной?

— Хотел проверить, могу ли подойти к вам со спины незаметно.

— Зачем?

— Таков приказ Великого Командора, Русов.

— Вот как?.. Валяй-ка к себе в каюту, Юрик.

— Минутку. Я получил сообщение, что Всемирный конгресс по проблемам возникновения жизни на Земле вот-вот состоится в Париже и что я приглашен туда для доклада. Так что, если исчезну с «Пассата», вы не очень тревожьтесь. Вернусь.

— Всемирный конгресс? Ах, да! — В каюте зазвонил телефон. Наверняка, капитан. — Хорошо, Юра. Только, когда соберешься на конгресс, все же сообщи мне. Хорошо? Гм... сухой паек в дорогу получишь. А сейчас прости, мне к капитану.

В каюте капитана уже были Степан Федорович Волошин, стармех Володин и Жора Куликов. Дверь из капитанской каюты в ходовую рубку была открыта, и Жора стоял на комингсе, как бы присутствуя на совещании и в то же время оставаясь на своей вахте. Михаил Петрович сидел перед низким столиком, на котором лежали радиограммы, полученные от Огуреева, Попова, капитана порта Уолфиш-Бей и полномочного директора фирмы «Шелл». Он вглядывался в эти листки и раскладывал их, как карты пасьянса, меняя то одну, то другую радиограмму местами.

— Не будем разводить длинных дискуссий, — сказал он, лишь только Русов вошел в каюту. — Ситуация вам всем известна. Все вы опытные, технически грамотные судоводители, всякое в вашей жизни случалось... Так вот, как поступить на этот раз? Итак. Вот оно, главное... — Капитан на первую позицию положил радиограмму Огуреева. — Наша задача: получить топливо и подешевле, но... — Капитан положил рядом радиограмму от капитана порта Уолфиш-Бей сэра Макдональда. — Если это не просто угроза? Арест судна, а значит, и арест всех нас...

— Можно мне? — нетерпеливо шагнул к столику Жора. — Капитан! Люди без топлива! А если ураган?! Сможем ли мы жить спокойно, если окажемся виноватыми в гибели моряков? Капитан, подкиньте к эрдеошке Огуреева просьбу о топливе Попова и заверения сэра Томаса Мердла. Мы должны идти в Уолфиш-Бей за топливом.

— Подозрительно мне все это, — проговорил Волошин. — «Коридор»? Дело в том, что некоторые могущественные фирмы за большие деньги откупают у порта такие коридорчики, подходы к пирсам, которые могут занимать лишь те суда, которые идут именно к ним. И вряд ли, фирма «Шелл» обманет нас, ведь слишком крупное имя в торговом мире. Международный скандал, коль южноафриканцы задержат нас в этом коридорчике... Но идти по нему надо точненько. Чуть выйдем из коридорчика, и нас действительно могут сцапать... Очень все подозрительно, уж и не знаю, что сказать.

— Я «за», — сказал стармех Володин. — Надо топать за горючкой, капитан.

— Ну а что скажет старпом? — спросил капитан. — Слушаем вас.

Русов пожал плечами: ну о чем тут говорить? Угрозы этого сэра Макдональда, «коридор» сэра Мердла — риск, но что такое понятие риск для них? Ведь это же не случайность, а естественное состояние обычной морской работы, черт возьми... Все молча глядели на него, и Русов вновь повел плечами, ясно, что надо идти в Уолфиш-Бей.

— Все свободны, — сказал капитан и, как карты, смешал радиограммы.

Тихо. Звездно. Какая ночь. Обильная серебристая россыпь над головой, впереди, позади. Какое это чудо — звездная ночь в открытом океане. Не закрытые от взора домами и деревьями, космические миры плавно раскачивались над головой и мягко всколыхивались в черной, маслянистой на вид воде. Чуть горьковато, наверно, нагретой за день пустыней, пахнул ветерок, он плыл из Африки и нес с собой легкую песчаную пыль, похрустывающую на зубах. Звезды вверху, и звезды внизу. Склонившись над крылом мостика, Русов глядел, как острый форштевень идущего на большой скорости танкера вспарывал черную, кажущуюся живой шкуру океана и звезды испуганно взметывались, рассыпались, плясали в подвижных складках воды. Какие-то огненные шары вспыхивали ярко-голубым, серебристым светом, их будто подкидывали из океанских глубин к поверхности океана множество маленьких и больших шаров-огней. И серебристо-голубая, взбитая винтом дорожка стелилась следом за танкером — то ночесветки загорались и тухли, а можно было представить, что это звездная пыль, мелкие и острые осколки звезд, разрубленных стальным форштевнем танкера... Звезда упала с неба. Еще одна... Да, наловить бы для Нинки полную горсть звезд!

— Николай Владимирович! — окликнул Русова Шурик Мухин, он стоял у рулевой колонки, вел танкер по курсу. — Чиф! — Русов вошел в рубку, и Мухин сказал, понизив голос: — Кто-то ходит по пеленгаторному мостику. Слышите?.. Не Юрик ли?

Русов прислушался и действительно услышал над головой чьи-то шаги.

— Видно, с Великим Командором переговаривается. Взгляну.

На верхнем пеленгаторном мостике действительно находился Юрик. На голове кастрюля, к которой проволокой была привязана поварешка. Черенком вверх. Юрик глядел из-под кастрюли в небо, коротко и резко постукивал согнутыми пальцами о металл. Возле ног стоял чемодан и «красный аккордеон». Русов подошел. Юрик поглядел на него, поднес палец к губам и продолжал вызывать космос. Русов проследил за его взором: над самым урезом горизонта смутно светилась подковка Северной Короны. Не желая мешать переговорам,, Русов отошел к краю мостика. Вот и еще одна звездочка скатилась. Русов пригляделся: прямо в океан упала. Во-он, круги разошлись... Улыбнулся. Отчего и не пофантазировать в такую ночь? А вот эта падает прямо на мостик. Ну уж если о« эту не поймает, то... Нет, проскочила звездочка мимо его раскрытой ладони.

— Хотите себе много-много счастья? — окликнул его Юрик. Он снял с головы кастрюлю, поставил, как боевой шлем, возле ног, облокотился о леер возле Русова, вздохнул: — Никак не достучаться. Вот и антенну усилил. — Он кивнул на поварешку. — Какие-то шумы, трескотня в эфире.

— А чего чемодан-то притащил?

— Да пора мне. Вызываю светолет, но отчего-то никто не выходит на связь.

— Придется тебе отложить полет, Юрик... Почему? Магнитная буря в нашем районе. Вот и Бубин жалуется, никак не можем с радиоцентром управления связаться. Страшные помехи. Слушай, ты что-то о счастье сказал, а?

— Жаль, опоздаю на конгресс. О счастье? Расскажу вам одну историю, которая несколько лет назад произошла у нас на Гемме. Слушаете?.. Уберите все же пока ладонь, не ловите звезд... Так вот, жила в Северной провинции девушка...

— Где это?

— А разве вам не известно, что на Гемме есть две провинции? Северная и Южная? Видите ли, Гемма вращается, как волчок, и одновременно вокруг солнца. Поэтому в Южной провинции всегда светит солнце, у нас нет дня и ночи, как у вас. В Южной провинции и обитает все население Геммы, а в Северной постоянная ночь. Морозная, звездная ночь, и геммики бывают там лишь в командировках и научных экспедициях. В Северной провинции гигантские ледники, и все продукты питания, громадные запасы для всего населения Геммы мы содержим там, в специальных ледяных тоннелях. Оттуда же мы берем и воду. По специальным трубопроводам она поступает в Южную провинцию...

— Очень интересно, но ты начал рассказ про девушку.

— Ее зовут Уна. Она была вместе с родителями на Главном Леднике. Длительной, трудной была командировка: ее родители, известные ученые, выпиливали из ледников доисторических животных, с тем чтобы впоследствии оживить и пополнить коллекцию Главного Парка Природы: динозавтров, плезиозавтров, бронтозавтров, мамонтов.

— И такое возможно?

— Вполне. Доведется вам побывать в наших краях, увидите этих животных, спокойно пощипывающих травку... Однако об Уне. Девчушка очень грустила по своему теплому, солнечному югу. Какой она считала себя несчастливой! Выходя из дома, она глядела на небо и говорила: «Небо, я так хочу быть счастливой! Как десять, как сто геммиков! Небо, ну как мне стать счастливой?» И однажды Небо ответило: «Подставь ладонь, видишь, сколько звездочек падает? Мороз будет леденить тебе ладошку, но ты терпеливо жди. Поймаешь звездочку и будешь счастливой, как сто геммиков», Уна засмеялась, скинула варежку и подставила ладошку. Мороз куснул пальцы. Ладонь покрылась инеем, стала звонкой и прозрачной, как льдинка, но Уна терпела. Она хотела быть очень-очень счастливой. Слезы текли из ее глаз и звонко, как стеклянные бусинки, падали на лед, такой там страшный, трескучий мороз... И вот, о чудо! Одна из звездочек упала в ладошку Уны, и она сжала свои ледяные пальцы. Ладошка тотчас отогрелась, стала розовой и теплой. «Спасибо, Небо! — сказала Уна. — Значит, теперь у меня будет много-много счастья? Как у десяти, нет, как у ста геммиков?» Она прислушалась. Похрустывали, отламывались и падали с айсбергов сшибленные ветром льдинки. Воздух был такой холодный, что замерзал и кружил над головой Уны ледяной пылью. И вот что сказало Небо. «Да, Уна, ты будешь очень счастливой, но только тебе надо отпустить звездочку. Подожди, не разжимай пальцы и слушай внимательно». Уна стиснула зубы, теперь звездочка не то что грела, а жгла ей ладонь. А Небо сказало: «Как только ты отпустишь звездочку, все-все твои желания исполнятся. И все то счастье, что могло бы быть у ста геммиков, станет твоим, личным счастьем...» Уна сильнее сжала пальцы. Спросила удивленно: «Могло бы быть? Как это понять? Говори же, Небо, ой как жжет мне ладонь звездочка!» Она напрягла слух и в шорохе ветра услышала шелестящий, как морозный ветер, голос: «Уна, у каждого геммика есть лишь одно, его личное счастье. Одним везет, у них много счастья, у других его меньше... Но откуда же взять еще много-много счастья? Его можно лишь о т о б р а т ь у других. Так вот, как только ты разожмешь пальцы, счастье ста геммиков перейдет к тебе. И ты будешь счастлива всегда-всегда, пользуясь счастьем других, понимаешь?.. Ста геммиков...» — «А они? Те сто? Станут... несчастливыми?» И Небо ответило: «Конечно. Ну что ты задумалась? Разжимай же свои пальцы...» — Юрик смолк, поглядел в сторону Короны. — Скажите, Русов, разве можно желать себе счастья, отнимая его у других?..

— И что же произошло с Уной?

— До сих пор не разжала пальцы. Уже вся рука у нее обуглилась. Она молчит как рыба, наша мужественная Уна, потому что лишь стоит ей разжать зубы, как из груди ее рвется страшный крик боли. Так что подумайте, прежде чем ловить звезды... Но вы что-то говорили о магнитной буре? Какое невезение!

— Полагаю, что конгресс перенесут на другой срок, Юрик. Иди отдыхай...