ГЛАВА XVI Разоблачение мастера Риптона Томсона

Леди Блендиш и другие лица, проявлявшие интерес к судьбе и к будущему воспитываемого по Системе юноши, в разговорах подчас называли семьи, породниться с которыми, по их соображениям, не было бы унизительным для Феверелов; и вот на перечень этих фамилий, которые сэр Остин успел незаметно занести в свою записную книжку, именно на этот открытый ее листок и упал рассеянный взгляд баронета в то время, как он подъезжал к столице. Тут были фамилии исторические и наряду с ними — самые заурядные и никому не известные; те, которые Завоеватель[42] не отказался бы иметь в своем списке, и те, что, несомненно, были подброшены в высшие слои цивилизованной жизни мельничным колесом или прилавком. Фамилии эти баронет отметил буквами «Д.», «П.» или «Пр.», что означало «деньги», «положение», «принципы», причем последние были заключены в особые скобки. Практическая мудрость, к которой он обращался по временам, подсказывала ему, что, прежде чем приступить к посещению намеченных им домов, он должен посоветоваться со своим адвокатом и доктором и выведать, что тот и другой думают касательно каждого дома в отдельности, ведь адвокаты, да и врачи тоже, все равно что крысы: они знают, что заслуживает внимания в доме и на каком фундаменте дом этот возведен.

Сэр Остин прибыл в столицу в дурном расположении духа. Постигшая его некогда утрата предстала перед ним так живо, как будто не было всех этих долгих лет и не далее как вчера он нашел у себя письмо, в котором сообщалось, что у него больше нет жены, а у его сына — матери. Приехав, он в первый же вечер отправился бродить по улицам города, и странными показались ему витрины магазинов и вся столичная суета, с которой он так надолго расстался; он чувствовал себя в этом городе таким же обездоленным и бездомным, как самый последний бродяга. Он уже почти позабыл расположение улиц и, возвращаясь к себе в гостиницу, случайно оказался возле принадлежавшего ему дома. Окна в нем были освещены — это означало, что в доме царит веселье. Остановившись на погруженной во мрак противоположной стороне улицы, он глядел и глядел. Он ощущал себя призраком, взирающим на свое прошлое, на то, когда он еще был живым человеком. И тогда призрак, стоявший и насмехавшийся над ним в ту пору, когда он сам был таким, как остальные люди, — призрак, обретший ныне плоть и кровь, охватил и сдавил ему сердце и залил незаживающие трещины горьким ядом иронии. Вернувшись к раздумью, он вспомнил, что дом его отдан в распоряжение Алджернона, и у того сейчас, может быть, играют в карты или по какому-то другому поводу собрались гости. Наутро он вспомнил еще, что в свое время порвал со светом для того, чтобы вступить в брак с Системой, и что он обязан теперь хранить верность своей требовательной супруге, ибо в целом мире только она одна может поддержать его и вознаградить за потери.

Мистер Томсон принял его с подобающим достоинством и вполне понятным волнением: баронет получал со своих земель большие доходы, и к тому же приезд высокопоставленного клиента явился полной неожиданностью для нашего адвоката. Это был худощавый осанистый мужчина, одетый так, как пристало тому, кто принимал у себя владеющих обширными угодьями епископов, и в цвете его лица запечатлелись сродство с пергаментами и доблестная приверженность портвейну, вполне достаточные, чтобы приобрести еще больший вес в глазах высоконравственных бриттов. Начав с того, что поздравил сэра Остина с благоприятным исходом двух или трех судебных дел, и удостоверившись, что приезд баронета в столицу не имеет к ним ни малейшего отношения, мистер Томсон осмелился выразить надежду, что юный наследник баронета оправдал все ожидания отца, и с удовольствием услыхал, что тот действительно был примерным юношей нашего века.

— Какой это трудный возраст, сэр Остин, — сказал старый адвокат, качая головой. — Глаз за ними нужен, еще как нужен! За минуту может приключиться беда.

— Надо быть уверенным, что сажаешь в хорошую почву, и следить, чтобы корень оказался здоровым, а не то, как потом ни гляди, беды все равно не миновать, — ответствовал баронет.

— Вот именно, — подтвердил его советчик по части законов, как будто это была его собственная мысль, а затем добавил: — Так вот я поступаю с Риптоном; он имел честь быть вам представленным и очень приятно провел время с моим юным другом, которого он все время вспоминает. Риптон изучает юриспруденцию. Руковожу им я сам и надеюсь, что он будет мне достойным преемником и вы сможете на него вполне положиться. Утром я отвожу его в город; вечером забираю обратно домой. Кажется, я вправе сказать, что вполне им доволен.

— И что же, вы считаете, что можете увидеть за каждым его поступком определившее его побуждение?

Старый адвокат потянулся к баронету и почтительно попросил своего клиента повторить заданный им вопрос.

— Вы что же, — сэр Остин по-прежнему пронзал собеседника испытующим взглядом, — вы что же, полагаетесь на свою всесильную интуицию; выходит, ваша бдительность основана на таком доскональном знакомстве с его характером, на таком совершенном знании строя его души, что все ее движения — даже самые неожиданные — вы можете не только предугадать, но и предопределить?

Объяснение это было, пожалуй, чересчур длинным, чтобы старый адвокат решился попросить повторить его еще раз. Непрерывно моргая, с мучительной досадой человека, который плохо слышит, мистер Томсон, однако, учтиво улыбнулся, примиряюще закашлял и сказал, что, пожалуй, не решился бы все это утверждать, хотя, на его счастье, он знает, что в школе Риптон был примерным учеником.

— Я вижу, — язвительно заметил сэр Остин, принимая более непринужденную позу и уже не так сурово на него глядя, — что есть отцы, которым достаточно того, что сыновья их просто повинуются. Что до меня, то я требую от моего сына не только, чтобы он меня слушался; я хотел бы, чтобы у него не возникало самого побуждения перечить моим желаниям, чтобы мой голос звучал в его сердце более властно, нежели его собственный, до тех пор, пока он не развился и не созрел — настанет время, когда моя миссия будет окончена, и он сам станет сполна отвечать за свои поступки. Человек — это самодействующий механизм. Он не может перестать быть механизмом; однако, несмотря на то, что он действует самостоятельно, он все же может потерять власть над собой и, направив жизненные силы свои по неправильному пути, обречь себя на верную гибель. Пока он молод, организм его, созревая, ежедневно проходит по все тому же механическому кругу, и пока это так, все ангелы-хранители потребуются, чтобы он рос здоровым и порядочным и пригодным для исполнения всех тех механических обязанностей, какие выпадут ему на долю…

Мистер Томсон тревожно зашевелил бровями. Он был окончательно сбит с толку. Он слишком ценил земельные угодья сэра Остина, чтобы хоть на мгновение поверить, что владелец их несет сущую чепуху. Но как же тогда объяснить, что его высокочтимый клиент говорит вещи, совершенно для него непонятные? Редко бывает, чтобы господину уже в годах, привыкшему давать людям советы и улаживать чужие дела, приходилось сомневаться в том, что он мыслит здраво; поэтому у мистера Томсона и не возникало на этот счет никаких сомнений. Однако то обстоятельство, что баронет собственной персоной явился к нему и снизошел до того, чтобы говорить с ним о столь близком его сердцу предмете, должно быть, все же оказало на него неотразимое действие, и он быстро решил это непонятное дело в пользу обеих сторон, в душе допуская, что у его клиента имеется собственный взгляд на вещи, и коль скоро мысли его столь глубоки и столь изысканны, то неудивительно, что не так-то легко найти подходящие слова для того, чтобы их выразить.

Сэр Остин продолжал развивать собственную теорию Организма и Механизма в назидание своему адвокату. Когда он еще раз употребил слово «здоровый», мистер Томсон прервал его:

— Я понял вашу мысль! Да, я с вами согласен, мистер Остин! Целиком и полностью! Позвольте мне позвать сюда моего сына Риптона. Мне кажется, что если вы соизволите проверить его, вы признаете, что правильный режим и чтение одних только книг по юриспруденции — ибо все прочие книги читать ему строго запрещено — сделали его как раз примером того, о чем вы только что говорили.

Мистер Томсон собирался уже позвонить слуге. Сэр Остин остановил его.

— Позвольте мне взглянуть на вашего сына в то время, когда он занимается, — попросил он.

Наш старый знакомый Риптон сидел в отдельной комнате вместе с облеченным доверием клерком, мистером Бизли, старейшим из клерков; старик этот сам успел превратиться в подобие документа, который уже подписали и запечатали и очень скоро пошлют; он требовал от своего ученика и коллеги только одного — гробового молчания, и каждый вечер, докладывая отцу об успехах сына, неизменно хвалил его за те дни, когда пресловутое правило строго соблюдалось, нимало не заботясь и даже не думая — ибо этому старому сухарю не пришло бы и в голову подумать, — какие чары погрузили подвижного юношу на целых шесть часов в гробовое молчание. Предполагалось, что Риптон штудирует Блэкстона[43]. Фолиант этого классического комментатора юридических текстов лежал снаружи на парте, а под приподнятой ее крышкой нашла себе прибежище голова нашего прилежного студента, и тем самым юриспруденция была приведена в прямое соприкосновение с его черепною коробкой. Дверь в комнату открылась, но сидевший ничего не услышал; его окликнули — он продолжал оставаться недвижимым. Следуя особой методе в изучении Блэкстона, он, очевидно, был увлечен этим автором и читал его, как читают роман.

— Должно быть, сличает комментарий, — прошептал мистер Томсон, — вот это и значит по-настоящему изучать предмет.

Облеченный доверием клерк поднялся и подобострастно поклонился вошедшим.

— И это он каждый день так старателен, Бизли? — спросил мистер Томсон, явно гордясь своим сыном.

— Гм! — ответил старый стряпчий. — Он у меня так занимается каждый день, сэр. Большего я от этого скромного юноши требовать не могу.

Сэр Остин направился прямо к парте. Приближение его пробудило одно из пяти чувств Риптона, которое в свою очередь подало сигнал всем остальным. Крышка парты захлопнулась. Смятенность и неослабное рвение изобразились на его лице одновременно. Он соскочил со своего насеста, и вид у него был такой, будто он готовится защищать себя, а отнюдь не приветствовать высокого гостя; правой рукой он принялся шарить в жилетном кармане, ища ключ, левой же держался за табурет, с которого встал.

Сэр Остин положил два пальца юноше на плечо и, склонив голову немного на сторону, как он имел обыкновение делать, сказал:

— Я рад, что давний товарищ моего сына делает такие успехи. Сам-то я знаю, что значит изучать науки. Смотрите только, не переутомитесь! Послушайте! Пусть наше появление вас не смущает: оно отвлечет совсем ненадолго. К тому же, вам надо привыкать к посещениям вашего клиента.

В словах этих мистер Томсон усмотрел столько снисходительности и доброжелательности, что, видя, что Риптон все еще смущен, напуган и рассержен, счел нужным движением головы и бровей выразить сыну свое неодобрение и пожелал, чтобы тот сообщил баронету, какую именно часть книги Блэкстона он изучает в данное время.

Риптон немного подумал, а потом вдруг, запинаясь, выпалил: «Закон Грэвелкинда»[44].

— Какой закон? — недоуменно спросил сэр Остин.

— Грэвелкинда, — прогромыхал еще раз Риптон.

Сэр Остин повернулся к мистеру Томсону, ожидая от него объяснения. Старый законник не знал, куда деться от стыда.

— Удивительно! — вскричал он. — Чтобы он так ошибся! Какой закон, сэр?

По суровому и тягостному выражению отцовского лица Риптон понял, что допустил ошибку, и поправился:

— Гэвелкинда, сэр.

— Наконец-то! — со вздохом облегчения сказал мистер Томсон. — Подумать только, Грэвелкинда! Грэвелкинда! Старинный Кентский закон… — он собирался пуститься в подробные разъяснения, но сэр Остин заверил его, что отлично знает этот нелепый закон, и добавил:

— Мне хотелось бы взглянуть на записи вашего сына или на его заметки касательно правомерности этого установления о праве на наследование, если только они у него есть.

— Ты что, делал записи или просматривал старые, когда мы вошли? — спросил мистер Томсон у начинающего адвоката. — Это очень полезное дело, и я всегда его одобряю. Так что же?

Риптон принялся сбивчиво объяснять, что боится, что ему нечего показать: у него нет таких записей, которые стоило бы показывать.

— Так что же вы в таком случае делали, сэр?

— Записи, — пробормотал Риптон, краснея и стараясь уклониться от прямого ответа.

— Подай их сюда!

Риптон взглянул на парту, а вслед за тем поочередно — на отца, на сэра Остина и на своего наставника. Он вытащил из кармана ключ. К замку ключ этот явно не подходил.

— Подай их сюда! — еще раз потребовал повелительный голос.

Продолжая свои достойные всяческой похвалы усилия вставить ключ в скважину, Риптон обнаружил, что парта уже отперта. Мистер Томсон устремился к ней и откинул крышку. Внутри оказалась раскрытая книга, которую Риптон тут же отодвинул в дальний угол, запихав ее в груду бумаг, но, как он ни спешил, сэр Остин успел разглядеть раскрашенный фронтиспис этой книги.

— Вы, оказывается, изучаете еще и геральдику, — заметил баронет, улыбнувшись. — Ну и как вам, нравится эта наука?

Риптон ответил, что она ему очень нравится, что он увлечен ею, а сам меж тем старался запихать злосчастную книгу все дальше в угол и набросить на нее побольше всяких бумаг.

Записи, очевидно, хранились в месте менее доступном, и поиски их были занятием невеселым, а, точнее, совершенно бесплодным. Обнаруженные бумаги не имели отношения ни к юриспруденции, ни к каким-либо наукам вообще и только позволили мистеру Томсону ближе ознакомиться с финансовыми Делами его сына; ничто в них даже отдаленно не напоминало заметки по поводу закона Гэвелкинда.

Мистер Томсон высказал предположение, что записи эти могут оказаться среди бумаг, в беспорядке засунутых в темный угол. Хотя Риптон и согласился пересмотреть их, он решительным образом заявил, что там их быть не может.

— А это что такое? — спросил его отец, схватив аккуратно сложенное письмо, адресованное издателю книги по юриспруденции, в то время как Риптон вытаскивал свои бумаги одну за другой. Вслед за тем мистер Томсон надел очки и прочел вслух:

Наступило молчание: зловещий шепот вполне обоснованного изумления и упрека прошел по комнате. Сэр Остин выпрямился. Мистер Томсон строго поглядел на облеченного доверием наставника; тот в отчаянии всплеснул руками.

Теперь уже окончательно смущенный, Риптон сунул под нос отцу другую бумагу, внешний вид которой мог бы удовлетворить родителя: она была озаглавлена «Юридические соображения». У мистера Томсона и в мыслях не было как-то щадить или защищать сына. Напротив, подобно многим отцам, чьи отпрыски ранят их самолюбие, он жаждал отмщения и был готов в известной мере пожертвовать репутацией сына ради их обоюдного блага. Вот почему он развернул сей документ, уже готовый к тому, что там окажется нечто худшее, нежели только что прочитанный текст, невзирая на серьезность заголовка, — и он оказался прав.

«Юридические соображения», относившиеся к делу, касательно которого Риптон счел необходимым обратиться к издателю «Юриста» и которое действительно было громким и, надо сказать, давним, были вытащены на свет, по-видимому, специально для того, чтобы дать возможность выявить юридические способности защищающему интересы истца младшему адвокату мистеру Риптону Томсону, о благодетельной помощи которого в первых же строках этого послания с восхищением сообщает не кто иной, как генеральный прокурор, что, вообще-то говоря, настолько необычно, что скорее всего должно свидетельствовать о чрезвычайной известности, больше того, о славе, увенчавшей сего молодого человека в адвокатуре своей страны. Именно это явствовало из копии доклада, якобы появившегося в газете и предваряющего замечания младшего адвоката, иначе говоря, юридические соображения касательно ведения упомянутого дела, достоверности или недостоверности некоторых свидетельств и окончательного решения судей.

Мистер Томсон-старший поднес эту бумагу к глазам и с видом человека, готового привести в исполнение приговор над преступником, чеканя слова как глашатай, и, однако, не без некоторой горечи и язвительной монотонности, решительно прочел:

— Вот оно что! — рявкнул мистер Томсон-старший, источая сквозь очки на злосчастного Риптона яд. — Вот какого рода записи вы ведете, сэр! Вот, оказывается, на что вы тратите свое время, сэр!

Он еще раз искоса взглянул на облеченного доверием наставника, который столь отчаянно пожимал плечами, что голова его точно провалилась в траншею. Пробудившийся в мистере Томсоне демон мести заставил его читать дальше: «Дело это настолько хорошо известно, что надлежит подытожить только некоторые особые подробности».

— Гм! Мы пропустим эти подробности, хоть они и особые, — сказал мистер Томсон. — Ба!.. Да что же это такое, сэр… впрочем, хватит! Думаю, что мы можем и не принимать во внимание ваши «юридические соображения» касательно такого дела. Вот, оказывается, чем вы занимаетесь в часы, отведенные вам на изучение права, сэр! Вот на что вы употребили это время! Мистер Бизли, начиная с сегодняшнего дня вы будете сидеть в комнате один. Мне придется самолично следить за этим молодым человеком. Я приношу вам свои извинения, сэр Остин, за то, что сделал вас свидетелем столь неприятной сцены. Как отец, я обязан быть беспощадным.

Мистер Томсон вытер проступивший на лбу пот: точь-в-точь Брут, только что вынесший смертный приговор вероломному сыну.

— Все эти бумаги, — сказал он, взволнованно перебирая драгоценные творения Риптона своей карающей десницей, — я оставлю у себя. Когда-нибудь он их устыдится, и чтение их явится для него искуплением. Постойте! — вскричал он, в то время как Риптон втихомолку закрывал парту. — У вас есть еще такие вот образцы, сэр? Выкладывайте их сюда! Дайте нам узнать все ваши творения до конца. А ну-ка, что у вас там, в том углу?

Риптон дал понять, что в том углу у него хранятся старые сводки важных судебных дел.

Мистер Томсон запустил дрожащие пальцы в эти старые сводки, и в руках у него оказалась та самая книга, которая привлекла внимание сэра Остина, однако он не стал ее особенно разглядывать, ибо подозрения его не простирались на печатное слово.

— Руководство по геральдике? — учтиво и, может быть, не без иронии спросил баронет, прежде чем книга скрылась от его глаз.

— Я очень люблю геральдику, — сказал Риптон, сжимая в руках книгу и сам не свой от страха.

— Позвольте мне взглянуть, верно ли в ней изображен наш герб и украшение наверху, — баронет потянулся за книгой.

— Там грифон между двумя колосьями пшеницы, — вскричал Риптон, продолжая судорожно сжимать книгу в руках. В мгновение ока мистер Томсон выхватил книгу из рук сына; вслед за тем две седые головы склонились над титульным листом: возле цветного фронтисписа красивыми буквами возвещалось о том, что читателю предстоит узнать увлекательные похождения отчаянной девицы по имени мисс Случайность.

Если бы в этой обители юриспруденции нашелся бы карцер, куда можно было бы упрятать Риптона, или железный прут, чтобы укротить его греховную плоть, мистер Томсон непременно бы прибег к тому и другому. А тут он удовлетворился тем, что изобразил и карцер и железный прут взглядом своим, направленным на уличенного в преступлении юношу, который сидел на своем насесте, оцепеневший и безучастный ко всему, что может произойти.

— Тьфу! — произнес мистер Томсон и кинул непотребную девицу на пол. Однако потом он поднял ее и унес с собой. Сэр Остин протянул Риптону указательный палец и, ласково потрепав его по волосам, сказал:

— До свидания, мальчик! В свое время ты приедешь к нам в Рейнем. Ричард будет тебе рад.

Не приходилось сомневаться, что Система одержала решительную победу.