ГЛАВА XVII Хорошее вино и хорошая кровь

Разговор между адвокатом и его клиентом возобновился.

— Может ли это быть, сэр Остин, — произнес мистер Томсон, как только он привел клиента к себе в кабинет и они остались вдвоем, — что вы соглашаетесь его еще видеть и принимать у себя в доме?

— Разумеется, — ответил баронет. — А почему бы и нет? Меня это нисколько не удивляет. Когда он перестанет быть опасен для моего сына, он будет таким же желанным гостем, каким был прежде. Он школяр. Я это знал. Я этого ожидал. Все это прямое следствие ваших принципов, Томсон!

— Одна из самых омерзительных книжонок подобного рода! — вскричал старый адвокат, открывая цветной фронтиспис, с которого соблазнительно улыбалась бесстыдная мисс Случайность: казалось, она была уверена, что соблазнит своими чарами и самое Время и всех его ветеранов. — Тьфу ты, пропасть! — он захлопнул книгу с такой силой, с какой он, вероятно, был бы рад отхлестать эту девицу при всех по щекам. — С этого дня он будет у меня сидеть на хлебе и воде… и перестанет получать карманные деньги! И где это он умудрился раздобыть такую пакость! Как это он!.. И что за мысли! И так хитро от меня все скрыть! Он затеял игру с пороком! Душа его погрязла в распутстве! А я ведь мог подумать, да я и подумал… я мог так думать и дальше… что мой сын Риптон — благопристойный молодой человек! — старый адвокат разразился сетованиями на то, как отцы обманываются в своих сыновьях, и опустился в кресло, растерянный и жалкий.

— Все тайное стало явным! — сказал сэр Остин. — Ведь это даже забавно, с какой целью он воспользовался юриспруденцией. Он действительно играет с пороком; только что вкусившие его молодые люди столь же дерзки, как и завсегдатаи, и забавы начинающего грешника похожи на те, что прельщают старого развратника. Всякая страсть, как ненасытная, так и пресытившаяся, обращается к крайностям. Вас удивляет то, что вы открыли в отношении вашего сына. А я этого ожидал, хотя, поверьте мне, я никак не подозревал, что все это может обнаружиться столь внезапно и столь бесспорно. Но я знал, что семя это все равно в нем заложено, потому-то я и не приглашал его в последнее время в Рейнем. Школа и царящая в ней распущенность рано или поздно приносят свои плоды. Я бы мог посоветовать вам, Томсон, что с ним делать: у меня есть свой план.

Как истый царедворец, мистер Томсон пробормотал, что он почел бы за большую честь услышать из уст сэра Остина добрый совет, втайне же он, как истый бритт, решил, что все равно поступит по-своему.

— Дайте ему увидеть, — продолжал баронет, — порок во всей его наготе. Пока в нем еще осталось что-то от невинности, сумейте вызвать в нем отвращение! Принимаемый малыми дозами, порок постепенно овладевает человеком целиком. Если хотите знать, то мой вам совет, Томсон, это поводить его по городским вертепам.

Мистер Томсон снова заморгал.

— Будьте спокойны, я сумею его наказать, сэр Остин! Не бойтесь, сэр. К пороку я беспощаден.

— Совсем не это сейчас нужно, Томсон. Вы неправильно меня поняли. Обращаться с ним надо мягко. Боже мой! Неужели вы надеетесь, что, сделав из него мученика, вы этим заставите его возненавидеть порок? Чтобы быть для него настоящим наставником, вы должны сойти с пьедестала ваших почтенных лет и на время сделаться его сверстником; вы должны показать ему, как непреложно и безжалостно порок наказует сам себя: сопровождать его во все прибежища порока.

— Водить его по городу? — спросил мистер Томсон.

— Да, по городу, — сказал баронет. — И можете не сомневаться, — добавил он, — что до тех пор, пока отцы не начнут как следует исполнять свой долг перед детьми, мы будем видеть те неприглядные картины, что видим сейчас в больших городах, и слышать все истории, которые слышим сейчас в деревушках, где есть и смерть, и приходящая в дом беда, и горе, и стыд, который мы завещаем тем, кто придет в мир после нас. Поверьте, — продолжал он, приходя в возбуждение, — что если бы не мой долг перед сыном и не надежда на то, что он оправдает мои ожидания, когда я думаю обо всем нагромождении бедствий и горя, которые мы готовим нашим потомкам, ибо содеянные нами грехи замутят всю первозданную свежесть жизни… то мне… верьте, что это так!.. то мне хочется, чтобы имя мое осталось скрытым! Ведь куда мы идем? Где тот дом, честь которого ничем не запятнана? Почему наши доктора и адвокаты бессильны нам это сказать?

Мистер Томсон многозначительно кивнул головой.

— К чему же это все приведет? — продолжал сэр Остин. — Ведь если грехи сыновей еще умножат грехи отцов, то разве все вместе взятое не приведет мир к погибели? Разве тогда жизнь из посланного нам господом блага не превращается безраздельно в игрище дьявола? Именно ради моего сына мне хочется, чтобы имя мое осталось в тайне. Я не хочу, чтобы над моей могилой с уст людей срывались проклятия!

Нарисованная баронетом картина была поистине страшна. Мистеру Томсону стало не по себе. В клиенте его было такое чувство собственного достоинства; слова его звучали так убедительно, что перед неопровержимостью его доводов умолкал и протестующий разум, и голос долгих лет благопристойной размеренной жизни. Мистер Томсон регулярно ходил в церковь; он исправно платил причитавшиеся с него подати и даже не особенно при этом ворчал, уж во всяком случае меньше, чем все остальные. На первый взгляд, это был добропорядочный гражданин, любящий отец, хороший муж, благочестиво поднимавшийся к уготованному на небесах блаженству по проложенной тысячелетиями тропе. И вдруг находится человек, разглядевший изнанку его жизни, и, хотя это был недозволенный, противный всем правилам, больше того, противный английским нравам способ вглядываться в себе подобных, мистер Томсон был всем этим смущен. Что из того, что его клиент несколько сгустил краски? В конце-то концов, за всеми словами его стояли факты. И он оказался проницателен — он разоблачил Риптона! С той минуты, когда Риптона вывели на чистую воду, отец его содрогался при мысли о том, что все, что проповедует его клиент, относится именно к нему. Может быть, это и являлось скрытой причиной того гнева, который отец обрушил на провинившегося юношу.

Мистер Томсон покачал головой; скорбно наморщив лоб и весь как-то жалобно съежившись, он тихо встал с кресла. По всей видимости, он собирался что-то сказать, однако вместо этого повернулся и задумчиво направился к стоявшему в нише шкафу; открыв дверцу, он вытащил оттуда поднос и графин с этикеткой «портвейн» и, налив бокал, почтительно предложил его своему клиенту, после чего налил еще один для себя и сразу же его осушил.

Это было его ответом.

Сэр Остин никогда не пил перед обедом вина. У Томсона был такой вид, как будто он все еще собирается что-то сказать; и баронет ждал, когда это произойдет.

Мистер Томсон увидел, однако, что его клиент не присоединяется к нему и не пьет, а следовательно, красноречивый ответ — бокалом портвейна — не достиг своей цели.

Неторопливо выпив и просмаковав сей драгоценный напиток, и смакуя его вновь и вновь с проникновенною мудростью истинного служителя Фемиды (можно было подумать, что он в эту минуту решает судьбу всего человечества), старый законник вздохнул и, облизав губы, сказал:

— Мир в очень печальном положении, сэр Остин!

Его клиент с любопытством на него посмотрел.

— Но это вот, — тут же добавил мистер Томсон, не в силах скрыть свою радость от разливавшейся по его телу теплоты, — это вот вы, надеюсь, признаете, сэр Остин, если только я уговорю вас его отведать, уверяю вас, это совсем неплохое вино.

— Стало быть, Томсон, добротность все-таки существует, — тихо сказал сэр Остин, стараясь не потревожить игравшей на лице его собеседника сладкой улыбки.

Старый законник, усевшийся, чтобы допить свой бокал, заметил, что такое вино найти нелегко.

Внешне оба они пребывали в молчании. Внутри же в одном из них все бушевало и было охвачено ликованием; можно было подумать, что на угодья юриспруденции вторглись целые сонмища вакханок и захватили их целиком; и для того чтобы физиономия его сохраняла пристойно сокрушенный вид и он мог как-то общаться со своим собеседником, нашему адвокату приходилось, подобно Арлекину, кривить лицо.

Мистер Томсон пригладил волосы назад. Баронет все еще выжидал. Мистер Томсон глубоко вздохнул и осушил свой бокал. Он все еще противился действию винных паров. Он пытался рассуждать здраво. Он пытался прикинуться несчастным, но у него это не получалось. Он говорил, стараясь уловить выражение лица своего клиента и изобразить нечто подобное на собственной физиономии, чтобы показать, что у них есть известная общность во взглядах.

— Боюсь, что близится ужасное вырождение!

Баронет кивнул.

— Если верить тому, что говорят мои поставщики вин, — продолжал мистер Томсон, — в этом не приходится сомневаться.

Сэр Остин изумленно на него воззрился.

— Дело не то в самом винограде, не то в почве, не то еще в чем-то, — снова принялся за свое мистер Томсон. — Могу только сказать, что детей наших ждет невеселое будущее! По мне, так правительству надлежало бы создать комиссию, которая бы расследовала, по какой причине все это происходит. Это сущее бедствие для англичан. Я все-таки удивляюсь: я слышу, как люди сидят и уныло говорят об этой необычной болезни виноградной лозы, и, как видно, никто не считает себя обязанным что-то предпринять, сделать все от него зависящее, чтобы ее пресечь, — он напустился на своего клиента, словно речь шла о некоем ужасающем преступлении. — Никто даже пальцем не пошевелит! Безучастность англичан войдет в поговорку. Прошу вас, отведайте его, сэр Остин! Позвольте, я вам налью. Такое вино можно пить когда угодно. Прошу вас! Мне вот разрешено два бокала за три часа до обеда. Улучшает пищеварение. Я нахожу, что мне это очень полезно: чувствую себя совсем другим человеком. Думается, на наш с вами век его хватит! Без него мы бы просто пропали! Никаких бы дел не могли вести. Законнику без него дня не прожить. Профессия у нас такая, что от нее сохнет кровь.

Сцена с Риптоном расстроила его, выпитое вино его освежило, а чувство благодарности к этому вину развязало ему язык. Он решил, что как ни привередлив его клиент, он смотрит на вещи здраво и поэтому непременно должен выпить налитый ему бокал портвейна.

— Так вот, насчет этого вина, сэр Остин… если не ошибаюсь, высокочтимый батюшка ваш, сэр Пилкер Феверел, был до него большим охотником и пивал его всякий раз, когда приезжал за советом к моему отцу. Я тогда еще был мальчишкой. И, помнится, как-то раз позвали меня, и сэр Пилкер сам мне налил бокал. Хорошо, если бы теперь я мог позвать Риптона и также вот его угостить. Как бы не так! Пусть он не ждет от меня никаких поблажек! Вино бы ему, правда, не повредило… боюсь только, что не очень-то много останется ему угощать своих гостей. Ха-ха! Знаете что, сэр Остин, коль скоро вы перед обедом вина не пьете, то мне хочется уговорить вас как-нибудь оказать мне честь и посетить мой загородный домик… Там-то уж у меня вино… не хуже этого… Думаю, что тогда вы… тогда вы… — Мистер Томсон хотел сказать, что, как он полагает, клиент его и сам придет в то состояние, какое воодушевляет законников после того, как они как следует выпьют, и позволяет им снисходительнее взирать на собратьев, но все же удержался от этого сладостного предсказания, сказав лишь: — Вы его оцените в полную меру.

Сэр Остин взирал на своего советчика по юридическим делам и раздумывал над его словами с кислой миной, презабавно сморщив губы.

Ему стало ясно, что Томсон до принятия портвейна и Томсон после этого — два совершенно разных человека. Переубеждать его теперь уже было поздно; но, может быть, была как раз удобная минута использовать его теперешнее состояние в своих интересах. Он взял карандаш и на первом попавшемся клочке бумаги написал:

«Два зубца одной вилки; мир зажат между ними — портвейн и чревоугодие. Одного не станет — и мир погиб». И еще: «Сквозь стекла портвейна».

— Я охотно поеду с вами сегодня вечером, Томсон, — сказал он; слова эти привели адвоката в восторг, и он весь преобразился; и эти самые слова составили костяк замечательного афоризма, приютившегося у баронета в кармане, чтобы обрасти там плотью и облечься в форму вместе с находившимися в подобном же положении многими другими.

«Я приехал сюда посоветоваться со своим адвокатом, — подумал он, — а случилось так, что я столкнулся с целым миром в его лице».