"Год Крысы. Путница" - читать интересную книгу автора (Громыко Ольга)

ГЛАВА 32

Лодку отпихивали вместе — Цыка догнал Миха в последнюю щепку, вывалившись на него из камыша, как перепуганная утка. Чуть в лоб не огреб от неожиданности.

— Саврянин… Тот, что будто бы сено поджег и на лодке удрал… Не удрал он, — прерывисто выдохнул запыхавшийся батрак.

— А я-то голову ломал: на кой им, четверым, две лодки, — только и сказал чернобородый. — Придержи-ка борт, я заскочу…

Под немаленьким весом Миха лодка так осела, что уже не шаталась.

— Куда поплывем? — шепотом спросил Цыка, примеряясь к веслам — те были непривычно короткие, с широкими лопастями. На ринтарском берегу напротив Пупа цепочкой горели костры: часть тсецов охраняла обоз, переправу которого на остров отложили до утра. С саврянским тоже творилось что-то неладное: пограничный город (название которого Цыке не удавалось ни запомнить, ни даже выговорить), вместо того чтобы отходить ко сну, светился все ярче и ярче. Что-то там явно происходило, вот уже и за его пределы огни расползаться стали.

— Вниз по течению точно не стоит, — решил Мих. — Справа Йожыг, слева этот крысий помет, а мы между ними как орех в Щипцах будем. Давай вверх и к белокосым.

— А может, к нашим? — робко предложил Цыка.

— Не трусь. Я местечко надежное знаю, где можно пару деньков отсидеться, пока заваруха не утихнет. А наши небось сейчас вдоль всего берега пики выставили, изготовились.

— К чему?

— Да вон к этому. — Чернобородый придержал весло ногой и ткнул пальцем в огни на саврянском берегу, уже вытянувшиеся в ленту. Часть огненной крошки высыпалась в воду и тоже двигалась к острову.

— Надо наших предупредить! — Цыка вскочил, лодка зашаталась. Мих, ругнувшись, ухватился за края:

— Сядь, дурак! Они и так знают.

— Откуда? Когда я уходил, все спали!

— И тсецы?

В Йожыге тоже потихоньку начиналось какое-то копошение. Алые светляки слетались и к реке, и почему-то в противоположную сторону, куда более беспорядочно. Как будто жители с вечера сидели на узлах с добром и по сигналу бросились наутек.

Батрак медленно опустился обратно на лавку.

— Разбудят, не бойся, — ободрил его Мих. — А больше мы для них все равно ничего сделать не можем. Мужичье не поверит, а тсецы не послушают.

— Да ты глянь, на нас весь город поднялся! Перебьют же всех!

— Всех не всех, а половину как пить дать положат, — серьезно прикинул чернобородый. — Смотри, молодцы какие: некоторые наискось пошли, переправу захватить хотят. А это уже — нарушение границы, нападение на мирных честных ринтарских жителей… Небось и оружие многие прихватили. Умно.

— Да ты ими никак восхищаешься? — изумился Цыка. — Во наемничек, увидел врага — и сразу деру!

— Ими? Не-е-ет, нами! Но если я сегодня с кем-то и схлестнусь, — проворчал Мих, делая глубокий разгонный гребок, — то за что-то более стоящее, чем роль живца на тсарском крючке.

Путник все понял с первого взгляда на лицо бывшего ученика.

— Ты его убил, — с огромным разочарованием заключил он.

— Можно подумать, ты поступил бы с ним по-другому, — огрызнулся саврянин. Под чистым небом, при виде Крысолова он действительно слегка ожил, хотя до прежнего, аж звенящего обоюдоострого клинка, который способны вытерпеть только друзья-ножны, ему было далеко. Казалось, вместе с Райлезом Альк убил и часть себя.

Крысы прямо за ними не пошли. Но Жар видел, как они потихоньку выбираются из скрытых травой расселин и из соседних входов, снова окружая людей.

— Я давал тебе шанс вытребовать у него свою свободу!

Альк неожиданно рассмеялся. Чистосердечно и оттого еще более страшно.

— Один к тысяче? Вы ведь нарочно подбираете пары из сильнее всего ненавидящих друг друга учеников. Чтобы не допустить подобного.

— Иногда мы ошибаемся.

— Как ошиблись с тобой?

Путник вздрогнул, и Жар с Рыской поняли, что Альк попал в точку.

— На самом деле ты пытаешься исправить не эту ошибку Ты хочешь исправить ту, — безжалостно продолжал саврянин. — Кем был для тебя он — или она? Кого ты не сумел отпустит, человеком, но и не смог использовать свечой? А потом обнаружил, что просто выпустить мало? Ты сам отправился за ним — или получил свое прозвище в насмешку?

Рыска вздрогнула — что-то легонько, щекочуще коснулось щиколотки. Крыса вытянула мордочку, выглядывая из-за ноги девушки, как из-за дерева. Стрельнула глазом на Рыску: я тут постою, ты ведь не против?

Крысолов не ответил ни на один вопрос, но это в общем то и не требовалось.

— Прости, Альк, — только и сказал он, вытаскивая меч. — Я действительно желал тебе лучшей судьбы.

— Верю, — криво усмехнулся Альк. — И именно поэтому — не прощаю.

Как только один из людей шевельнулся, трава ожила — прятавшиеся в ней крысы бросились врассыпную, освобождая полянку. Удрала и та, что уже пригрелась возле Рыскиной ноги.

Саврянин тоже поднял клинки — неловко, словно для вида, чтобы путнику было проще.

Вид, однако, оказался настолько впечатляющ, что Крысолов закатил глаза и рухнул ничком.

— Скажи, лучше получилось? — с гордостью обратился Жар к Альку. — Я на этот раз камень тряпкой обмотал. И без крови, и удар сочнее. Да и вообще как-то во вкус вхожу…

— Ты что натворил?! — Саврянин чуть правый клинок не выронил, еле перехватить успел. Рыска тоже вытаращилась на друга в немом изумлении.

— Я ж ради его блага! — В искренности Жара можно было не сомневаться — иначе путник почуял бы исходящую от вора угрозу. — Забавный старикан, жаль, если б ты его убил.

— А кто теперь меня убивать будет?! — вырвалось у саврянина.

— Могу я, — охотно вызвался Жар. — Только, того, я не шибко разбираюсь, куда тыкать. Давай я просто меч подержу, а ты наскочишь?

Белокосый, зарычав, пошел на приятеля, на ходу поднимая клинки, как дикий кабан щетину на хребте. Вору жизнь была еще дорога, и он кинулся наутек, в кусты. Рыска — за ним, собираясь встрять между мужчинами. Но развернуться лицом к Альку и остановить его не успела, нос к носу столкнувшись с беглыми батраками.

Увидев растрепанную, в рваной и мятой-перемятой рубашке девушку, за которой гнался саврянин далеко не самого дружелюбного вида, батраки вначале опешили, а потом с угрожающими возгласами вскинули оружие.

Рыска, в темноте не узнав заросшего бородой Цыку с веслом, а у Миха вообще заметив только меч, взвизгнула и спряталась за Алька. Тот тоже мигом ощетинился клинками и пригнулся, готовый отразить атаку.

К счастью, по поведению девчушки Мих понял, что белокосый ей не враг, и меч опустил. А тут и Жар пришел на помощь, выскочив со стороны и радостно заорав:

— Эй, да это ж наши хуторские! Мих, Цыка!

— А-а-а! — Теперь назад шарахнулся Цыка. — Беспокойник!

Вор, спохватившись — ах да, его ж такка в овраге сожрала! — тоже отпрянул и прикрылся Альком.

— Это… брат Жара! — неуклюже соврала Рыска. — Просто похож очень.

— Ага, — мрачно поддакнул саврянин, выпрямляясь. — И он ему про вас много рассказывал.

— Так и знал, что этот жук сумеет выкрутиться! Ишь вырос-то как! — Мих, тихо рассмеявшись в усы, протянул брату руку.

Жар смущенно ее пожал. Рядом с чернобородым он по-прежнему чувствовал себя мальчишкой, и его ладонь точно так же тонула в лапище бывшего наемника.

— А это Альк, — представила саврянина Рыска. — Он наш… друг.

Батраки вежливо покивали, предпочитая все-таки держаться на расстоянии от белокосого. Друзья друзей далеко не всегда и твои друзья.

— А вон тот, видать, нет? — Мих с ухмылкой ткнул пальцем в распростертое тело.

Девушка, спохватившись, присела на корточки рядом с путником, заглянула ему под веко и робко предложила:

— Может, водичкой на него побрызгать?

— Ага, щас! — возмутился Жар, не желая так быстро портить свою прекрасную работу. — Чтоб он встал и всем нам тут навалял?!

— А есть за что? — понимающе уточнил Мих.

— Да уж он не сам тут поспать прилег!

Рыска, смирившись с необходимостью выбора между Альком и Крысоловом, заботливо подоткнула проигравшему полы плаща, чтоб не простудился.

Батраки переглянулись, по-прежнему мало что понимая.

— Вы из города идете? — настороженно спросил Цыка. Неужто Рыска ради этого белокосого к саврянам переметнулась и теперь на бой с ринтарцами его провожает? Одного вон уже завалили!

— Нет, из пещер, — успокоил их Жар. — На нас там… разбойники напали.

Мих разочарованно прищелкнул языком:

— Эх, а мы там отсидеться собирались… Что за разбойники-то? Много их?

— Уже нет, — уклончиво ответил вор. — Только соваться в подземелье все равно не стоит. Там крысы.

— С каких это пор ты крыс боишься? — удивился Цыка. — Вроде раньше только Рыска их шугалась…

— Это смотря скольких, — мрачно сказал Жар, оглядываясь на пещеры. Внутри как раз что-то зашебуршало, запищало на несколько голосов. Батраки предпочли поверить ему на слово и не подсчитывать. — А что случилось-то? Что вы здесь делаете?

— С Пупа приплыли. — Чернобородый уступил место более болтливому Цыке, лишь изредка вставляя пару слов.

— Что же теперь будет?! — охнула Рыска.

— Что, что… — проворчал Мих, отчего-то чувствуя себя виноватым, хоть и не понимая в чем. Помешать стычке он все равно не мог, а оставаться на острове означало раздуть ее еще больше: когда белокосые придут стучать обидчикам по головам, волей-неволей придется отмахиваться. — Сцепятся сейчас. И пойдет снежок с горки.

— Эх, выходит, зря мы письмо возили… — приуныл Жар. — Из-за какого-то паршивого острова все посольские труды насмарку!

— Как только один дурак вилы выставит, а другой на них наскочит, конец миру, — подтвердил бывший наемник. — Наши за ваших мстить начнут, ваши за наших, и тогда их уже даже тсарь не остановит.

— А он этого делать и не собирается, — глухо сказал Альк.

Когда Шарес отложил последний свиток, протер слипающиеся глаза и перебрался из кресла в кровать, большая часть звезд уже выгорела, серебристым пеплом припорошив горизонт на востоке. Бумаги, хоть и важные, особо срочными не были — с теми тсаревич покончил еще до обеда. Но работа — лучшее лекарство от тяжких мыслей.

Однако сегодня Шарес, похоже, перестарался. Устал так, что даже заснуть не получалось, хотя служанка добросовестно взбила перину, а ночь выдалась приятно прохладной.

Свечу забыл задуть, — вспомнил тсаревич, но вставать было лень. Скоро сама потухнет, там меньше четверти осталось.

Под закрытыми веками раскручивалась воронка из всех оттенков серого, будто Шарес куда-то проваливался и все никакне мог упасть до дна. Ощущение было скорее приятным, хоте лось растянуть его подольше и в конце концов незаметно забыться — но тщетно.

Раньше тсаревича больше беспокоило, что письмо может попасть в чужие руки.

Теперь — что оно не попало в нужные.

Это он знает, что гонец убит. А Исенара, наверное, подумала что Шарес просто не стал отвечать! Решил, что продолжат связь с дочерью врага слишком рискованно. Испугался отцовского гнева.

А разве не так?

Тсаревич заскрипел зубами и уткнулся лицом в подушку.

За три года многое может измениться. Да что там — все!

Оскорбленная Исенара вычеркнет его из сердца, а то и выйдет замуж за другого. Вопреки ринтарским сплетням у тсаревны нет недостатка в поклонниках, готовых повести ее под венец хоть сегодня, лишь бы согласилась.

А ведь саврянская тсарица не против их брака. Она всегда принимала Шареса очень приветливо, хотя, разумеется, политики в ее улыбке было больше, чем истинной симпатии. Тсаревич даже подозревал, что она нарочно свела его со своей дочерью. Саврия, хоть и находится на подъеме, с военной позиции проигрывает всем соседям. Кровный, а не бумажный союз с Ринтаром ей сейчас жизненно важен.

Если он сорвется, то Нарида начнет закидывать удочку в степи. А тсаревна, оскорбленная предательством любимого, подчинится материнской воле.

Шарес представил свою любимую Исечку в объятиях потного низколобого степняка и так стиснул кулаки, что сухожилия затрещали.

Почему все должно зависеть от склочного старика?! Последние дни он даже из покоев не выходил, все дела пришлось вести сыну — и получалось не хуже, а то и лучше, чем под вечным угнетающим контролем. Шарес боялся ответственности и утраты вольной жизни? Так какого Сашия он все равно ночи напролет просиживает за бумагами — только в роли затравленной крысы, а не правителя?!

В ночной тишине глухой стук — не то что-то упало, не то кто-то оступился — прозвучал особенно громко.

Тсаревич, подавив первый порыв подскочить с криком «кто здесь?!», замер, весь обратившись в слух. Дверь заперта, это он точно знал. Проверять ее перед сном по три-четыре раза давно вошло у Шареса в привычку. Но среди подручных Кастия есть и такие умельцы, что сквозь доски пройдут, в щели просочатся. Ходили слухи, что он набирает их из бывшего ворья, а то и тараканов — при взгляде на некоторые рожи в это безоговорочно верилось.

В комнате что-то шуршало. Тихо, но явственно, со странным подшлепыванием.

Шарес медленно-медленно, стараясь, чтобы одеяло не шелохнулось, нащупал рукоять лежащего под боком меча. А затем резко сел, нацелив его в сторону звука.

Аппетита у тсаревича сегодня не было, и ужин, поданный ему в покои, остался почти нетронутым. И вот теперь огромная гусиная нога лежала на полу — в окружении рассыпавшейся чечевицы, — а возле нее крутилась раздосадованная крыса: то с одной стороны пытается тащить, то с другой — ничего не выходит, тяжело, неудобно!

Застигнутый на месте преступления воришка с сожалением разжал зубы и метнулся под шкаф.

Да сколько можно! — снова накатила на тсаревича глухая злость. — До чего дошло — в собственных покоях нельзя спокойно поспать, наемные убийцы мерещатся!

Шарес опустил меч и собирался откинуться обратно на подушки, но тут из-под шкафа выбежали уже две крысы, подскочили к гусиной ноге, слаженно в нее вцепились и — топ-топ-топ! — уволокли в мгновение ока, тсаревич даже рта раскрыть не успел.

Несмотря на раздражение и досаду, Шарес рассмеялся. Надо же, такие мелкие твари, а сумели договориться!

Почему же люди не могут?!

Тсаревич решительно спустил ноги с кровати. И что с того, что сейчас ночь? Витор сам чванливо наставлял его, что для истинного тсаря времени суток не существует, он должен печься о благе страны постоянно. Уж страна точно одобрит выбор Шареса: купцы беспошлинно в Саврию ездить будут, не придется столько денег на укрепление границы по Рыбке тратить, а приданым за Исенарой вполне можно выторговать несколько рудников или кусок плодородной земли за рекой. Тсаревича-то они не интересовали, но вдруг это немного смягчит отца?

…У тсарских покоев Шареса встретила стража — два высоченных лба в доспехах, с парадными копьями и боевыми мечами.

Копья лязгнули, скрещиваясь.

— Никого пускать не велено, — гулким басом сообщил один тсец.

— У меня важное сообщение для отца. — Тсаревич нарочно выделил последнее слово, намекая, что он не кто-то.

— Никого пускать не велено.

Шарес уже собирался прибегнуть к крайнему средству, но тсаревичу все-таки не хотелось врываться в отцовские покои с боем. Вместо этого он всего лишь положил руку на рукоять меча — а стража сразу встрепенулась, обнажила клинки.

— Вы поднимаете оружие на своего тсаревича? — холодно уточнил Шарес, поправляя ножны и убирая руку.

— Но, ваше высочество… — Тсецы растерялись. Одно дело — броситься на второе по важности лицо тсарства по прямому приказу первого, и совсем другое — по расплывчатому не пускать. Эдак самих потом перевешают.

Шарес воспользовался их замешательством, толкнул дверь и вошел.

И сразу понял, что никого он тут не разбудил.

В комнате горело не меньше десятка свечей. Вокруг застеленного картой стола сидели семеро — сам тсарь, Кастий и пятеро его хорьков. Один как раз что-то докладывал, с появлением тсаревича осекшись на полуслове.

— Пошел вон, — неприязненно проскрипел тсарь, не отрывая взгляда от карты. — Я занят.

Обычно Шарес старался не связываться с отцом, когда тот пребывал в подобном настроении. Но дурацкие препирательства со стражей окончательно вывели его из себя. Чтобы его, без лучины тсаря, выгоняли с какого-то тайного совещания, как сопливого мальчишку!

— Чем?

— Не твое дело.

— С каких это пор дела тсарствия стали не моими? — дерзко поинтересовался Шарес, подходя к столу.

Удивленный тсарь наконец соизволил поднять голову. Кастий тоже смотрел на тсаревича, взгляд у главы хорьков был странный — не то настороженный, не то… одобряющий, и это придало Шаресу сил. С Кастием он не слишком ладил, но признавал ум и заслуги этого человека. Такого лучше держать в друзьях, чем в тюрьме или, пуще того, во врагах.

— С тех пор, как ты его предал, — отрезал тсарь. — Убирайся.

Шарес, будто не расслышав последнего слова, оперся о стол напротив Витора и медленно, убедительно произнес, глядя ему в глаза:

— Я люблю Ринтар не меньше тебя, отец. И никогда не сделаю ничего, что могло бы ему навредить. Тебя интересует, что было в том письме? Хорошо, я тебе расскажу.

— Это уже не имеет значения, — огорошил его Витор. — Поговорим завтра утром. Можешь пока хорошенько обдумать свое признание, чтобы оно звучало как можно покаяннее…

— Мне не в чем каяться. Я и так непростительно долго увиливал от этого разговора. — Тсаревич на миг прикрыл глаза, а затем на одном дыхании отчеканил: — Письмо было для Исенары. Я люблю ее. И хочу на ней жениться.

По невозмутимому лицу Кастия можно было заподозрить, что такая догадка у него мелькала. Но с тсарем он ею не поделился.

Витор пошатнулся, будто в него плюнули.

— На дочери врага?! Этой тощей белокосой подстилке?

— У нас мир с Саврией, — напомнил Шарес, стараясь держать себя в руках: за такие слова о любимой женщине он готов был смазать по зубам даже отцу. — По-моему, это весьма достойная…

Тсарь перебил его смехом, мелким и зловещим.

— Тебе так нужна эта девка? Жениться для этого вовсе не обязательно.

— Что?! — опешил тсаревич.

Витор хлопнул ладонью по карте и снисходительно-презрительно (надо же, как просто открывался ларчик его идиота-сына!) сообщил:

— Через несколько недель, от силы — месяц, когда наши войска возьмут Боброград, ее и так приволокут к тебе на веревке. Сможешь делать с ней, что хочешь.

— А как же мирный договор?!

— Сегодня савряне его нарушат. И вся страна в едином порыве поднимется на священный бой… — процитировал тсарь свою грядущую речь перед народом, составленную еще месяц назад.

— Из-за чего?!

— Из-за Хольгиного Пупа, — неожиданно сообщил Кастий, заслужив раздраженный и удивленный тсарский взгляд. — Его величество распорядился поставить там сторожевую башню.

Чтобы просчитать последствия подобного хода, у Шареса ушло не больше четверти щепки.

— Я тебе этого не позволю! — вырвалось у него. — Немедленно отзови своих людей!

— Ты? Мне?! Приказываешь?!! — Витор рассмеялся еще громче, закашлялся, налегая на стол — в груди гадко кольнуло. — Стража!

За дверью раздался шум, подозрительно громкий и долгий, и, когда она наконец распахнулась, в покои ворвались не двое, а четверо человек — причем не тех, что несли караул у двери. Шарес слишком хорошо знал своего отца и, прежде чем соваться в медвежье логово, заручился поддержкой верных людей, ждавших снаружи.

Тсарь потрясенно, но отнюдь не испуганно вскинул брови: ты глянь, этот выродок затеял переворот! Какая неслыханная глупость: дворцовая стража всецело предана (и трижды перепроверена Кастием!) Витору, и если раздавить эту горсточку храбрецов…

— Кастий!

Но глава хорьков и сам не шелохнулся, и едва заметным движением руки остановил напрягшихся помощников.

— Простите, ваше величество, но я не считаю себя достойным вмешиваться в семейные дела тсарей, — мягко заметил он. — Разберитесь вначале между собой.

Измену сына Витор предвидел давно, даже как будто обрадовался, что его подозрения оправдались. Но измена ближайшего соратника? Человека, которого он знал уже несколько десятков лет и которому доверял почти так же, как себе?!

— Мерзавцы! Предатели! Да я вас! — Тсарь пошатнулся, схватился за грудь, из которой как будто чья-то невидимая рука разом вырвала сердце, и тяжело осел на пол.

— Лекаря, живо! — Кастий и Шарес кинулись к нему с разных сторон, собираясь приподнять и усадить в кресло, но Витор с яростью отмахнулся. На белом как мел лбу выступила холодная испарина, умирающий судорожно хватал ртом воздух.

— Я все равно… победил… — Даже жуткая боль не смогла смыть с тсарского лица торжества человека, достигшего цели всей своей жизни — пусть в самом ее конце. — Война уже… началась… тебе ее… не… остановить… крысены…

Тсаревич, не веря, глядел на обмякшее тело: остановившиеся выцветшие глаза, редкие волосы с перетяжкой от скатившейся при падении короны, отвисшая челюсть… И это ему, полоумному больному старику, он без боя уступал все важные решения, наивно полагая, что возраст и мудрость идут рука об руку?!

Родители всегда кажутся нам куда больше и могущественнее, чем они на самом деле есть. Но понимаешь это, только когда сам становишься отцом — или лишаешься его.

— Как вы могли, — потрясенно прошептал тсаревич, — такое допустить?!

— Как вы могли такое допустить, ваше величество? — вежливо поправил Кастий.

Щепку они смотрели друг другу в глаза, потом лицо парня изменилось, закаменело, будто с него уже чеканили монеты, и ринтарский тсарь сухо и отрывисто велел:

— Отправьте к Хольгиному Пупу письмо с отменой приказа. С кем хотите — гонец, гончая, сам Саший, лишь бы поскорее! И седлайте коров. Мы выезжаем немедленно!

— Да, ваше величество, — кротко подтвердил начальник тайной стражи, поклонился и вышел.

Мы — это надо с полсотни тсецов снарядить. Бывалых, но молодых и горячих — в седлах придется есть и спать, а из них, возможно, сразу кинуться в бой. Один приказ — в казарму, второй — в коровник, третий-четвертый-пятый слугам, чтобы готовили тело к похоронам, а дворец к трауру. В конце концов, он был хорошим тсарем. А человеком… Хольга ему судья.

Несмотря на крайнюю серьезность ситуации, Кастий улыбался в усы.

Стая наконец дождалась нового вожака — молодого, умного и решительного. Давно пора.

Когда первые саврянские лодки достигли острова, их там уже ждали: и тсецы, и вовремя разбуженные, хоть и мало чего со сна соображающие работники. Топоры и колья привычно, как на учебе, лежали в их мозолистых ладонях.

Лезть на этого ежа савряне побоялись, заработали веслами на месте, оглядываясь на отставших. Лодки постепенно скапливались у берега растущим вширь и в толщу полукругом. Блики факелов плясали на воде, густой смоляной дым стлался поверху. Стороны все громче и враждебней перекрикивались, подбадривая себя перед боем.

— А ну пошли вон с нашей земли!

— Накася выкуси, ворье!

— От ворья слышим, дай только до вас добраться!

— Так добрались же уже, чего ждете? Штаны меняете?

— Вам, трусам, даем время подальше отбежать!

— Ой-ой-ой, добренькие какие!

— Да уж мальцам косички не режем! Только круглорожим свиньям уши!

— Крысы!

— Сволочи!

— Воры!

— Щхарские девки!

Некоторые из ринтарцев бывали в славном городе Щхарске, но, хотя и остались довольны тамошними девками, сравнению не обрадовались. — Да у вас что ни город, то курятник!

— Так иди сюда, петушок, потопчи!

На лодках захохотали, заулюлюкали. Их собралось уже достаточно, чтобы савряне не чувствовали себя шавками, облаивающими медведя. Ринтарцы тоже не унывали: за ними был Йожыг, от которого уже спешила подмога.

Колай, стоявший в заднем ряду, точнее, даже в камышах за задним рядом, трясся как лист. Цыка с Михом куда-то пропали, а ему драться с саврянами ну никак не хотелось, даже несмотря на дразнилки. Он и военный-то налет на веску ничком пролежал на дороге, насмерть затоптанный саврянской коровой (хорошо, никто добренький не добил).

Знаменного тоже отчего-то не было видно, хотя ему полагалось бы стоять впереди. Но замещавшие его тсецы из особо приближенных держались твердо и уверенно: мол, если куда-то и отлучился, то наверняка за подмогой.

И тут на линию прибоя, в грязную пену с водорослями, влез обсохший, передохнувший молец, воздел посох, подожженный в костре — факел вышел длинный и видный всем, — и заблеял во всю свою козлиную глотку, чередуя ринтарские слова с саврянскими, так что худо-бедно, но понимали его все:

— Остановитесь, глупцы! Разве не видите — то Саший искушает вас во тьме ночной! Богиня моими устами предупреждает вас: не поддавайтесь ему! Только теми он способен править, кто сам впустил его в свое сердце нечестивыми желаниями и помыслами! Отриньте их, и спасены будете!

Обе стороны ошеломленно замолчали. О Хольгином пророке знали почти все — кто видел, кто только слышал, но сразу догадался. Савряне относились к ринтарскому проповеднику более скептически, но Богиня-то едина! Как и ее священная книга, уже сотни лет переписываемая без малейших изменений — приходилось изощряться в толковании.

Часть противников послушно сотворила Хольгин знак — правда, свободной рукой, во второй продолжая сжимать оружие. Колай и вовсе принялся истово молиться: Лучезарная, не попусти!

— Хольга вложила в вас души не для того, чтобы вы замарали их грехами! А чтобы сохранили в чистоте, несмотря на мирские искушения и власти! — упоенно продолжал молец — еще ни разу ему не доводилось вещать перед таким скоплением народа! Сам святой Трачнил позавидовал бы. — Знайте: чаша Ее терпения уже полна до краев и скоро опрокинется на ваши неразумные головы! Если…

Откуда пустили эту стрелу — с реки или с берега, — никто так и не понял.

Молец всхлипнул, выронил посох, тут же с шипением угасший в воде. Потянулся к торчащему из-под ключицы древку, но не достал: рука опала, ноги подкосились, и пророк, нелепо изогнувшись, будто из него выдернули стержень, упал.

Когда в гробовой тишине растаял последний плеск, савряне и ринтарцы одинаково яростно взревели. До чего же низко пали их враги — божининого человека убили! (Хольгин он или просто блаженный — без разницы, все равно Ею отмеченный!) Ничего святого в них не осталось!

А раз так — то всего остального не жалко.

На Рыску, как всегда внезапно, накатило ощущение близящейся беды. На сей раз — такое сильное и всеобъемлющее, что девушка пошатнулась, не сразу сумев заговорить.

— Альк, чувствуешь?!

— Да.

Взгляд у саврянина снова начал стекленеть. Батраки с воплями ужаса и отвращения попятились от пещер — крысы посыпались оттуда горохом, по стенам, как паучье.

— Бежим! — Жар схватил Рыску за руку, но та в последний миг уцепилась за Алька, а сдвинуть их обоих вору не удалось.

— Уже некуда. — Саврянин с таким отстраненным видом склонил голову к плечу, будто сам вот-вот рассыплется на сотню крыс.

В лесу за пещерами послышались голоса, возня, треск веток. Еще бы собачий лай — и можно подумать, что местный вельможа объявил неурочную охоту на волков, цепочкой пустив загонщиков.

— Давайте обратно в лодку и вверх по течению, — трезво предложил Мих. — Посреди реки, да в такой темнотище, никто не достанет. И не до того им будет.

— Куда угодно, только сваливаем отсюда! Рыска, да вмажь ты ему пощечину!

Девушка неуверенно подняла руку, но саврянин, встряхнувшись, поймал ее запястье.

— Я тебе сам щас… — процедил он, глядя на Жара.

— А какого Сашия ты стоишь?!

Альк уже не стоял. Хотя смысла бежать по-прежнему не видел.

Но пусть надежда, которую путники добровольно променяли на знание, хоть с кем-то останется до последнего.

Цыка выскочил на берег первым и опешил — так тут все изменилось меньше чем за лучину. Над островом стояло низкое зарево от сотен костров и факелов, в котором с криками метались тени, до того изломанные, что Рыске показалось, будто там сцепились две крысиные стаи. И это было только начало: огненные точки продолжали стекаться к Пупу с обоих берегов, на смену угасшим и сброшенным в воду.

— А чтоб их всех Саший побрал! — с горечью сказал Мих. — Опоздали.

Жар обернулся — и понял, что батрак имеет в виду не войну, а свой неудавшийся побег от нее.

Справа шло — точнее, уже бежало краем берега — поднятое гонцом саврянское ополчение. Ждать до утра весчане не стали, похватали оружие (а в приграничье им владел каждый мужчина старше десяти лет, место такое — смутное) и кинулись на подмогу, как чуя, что она понадобится уже ночью.

И их вожак уже поравнялся с запрятанной в камышах лодкой.

— Вот крысы, и тут они уже! — раздался резкий и злой выкрик на саврянском. Видно, белокосые вообразили, что вслед за островом ринтарцы вознамерились захватить и чужой берег.

Объяснять, что это не так, было бесполезно. Бросать оружие — глупо, убьют или покалечат прежде, чем утолят жажду мести. Убегать — некуда, слева саврянский город, сзади крысы и загонщики — видно, ополчение из другой вески.

Друзья-приятели сбились в кружок, плечом к плечу. В центр затолкали Рыску, при виде полчищ саврян побелевшую как полотно.

— Присядь! — крикнул ей Мих, но девушка продолжала заворожено таращиться на приближающихся врагов. Точь-в-точь как в ее детских кошмарах — только там она была одна-одинешенька, а здесь от белокосых убийц ее защищал белокосый же, и за него Рыска боялась едва ли не больше, чем за себя.

Нападавших это, увы, не остановило. Перебежчик, предатель?! Тем более под нож!

Но первыми саврян встретили крысы. Словно обезумев, они без колебаний десятками прыгали на огромных чудищ, какими им должны были казаться люди, остановив их не столько числом, сколько неожиданностью нападения.

Да только людей тоже было немало, и Рыска знала — эта отсрочка ненадолго.

Савряне с воплями и проклятиями срывали кусачих тварей, отшвыривали, давили сапогами, а девушка уже видела, как точно так же, в последнем безнадежном бою, умирают ее друзья.

Сначала Жар, сумевший отбить два вражеских удара, торжествующе рассмеявшийся — и пропустивший третий.

Или Цыка, совсем глупо подставившийся под вражеский топор.

Или Мих — обливающийся кровью из десятка ран, которые сумело выдержать его могучее тело, прежде чем его остановил прямой удар в сердце.

Или Альк, поднятый сразу на два копья, потому что подобраться к нему на длину клинка невозможно….

На всех дорогах было то же самое.

Менялся только порядок. С этого перекрестка было не уйти. Ни им, ни всем остальным, что собрались сегодня на острове и по обоим берегам. Разве что…

— Рыска, — неожиданно спокойно сказал Альк, и девушка не столько услышала, сколько ощутила его голос через тесно прижатые друг к другу спины. — Рыска, послушай меня. Я знаю, ты тоже его нащупала. Так попробуй вытянуть.

— Но он такой крохотный! — всхлипнула девушка. Если б не Альк, она бы даже не поняла, что эта единственная зеленая горошина в мешке желтых ей не мерещится. А может, и не горошина вовсе — сорное семя, камешек, крысиная какашка… Просто что-то резко отличающееся от всего остального.

— Неважно. Он там есть, и это главное.

— Но что у нас получится?!

— Не знаю.

— Ты же раньше ругал меня за слепые повороты!

— Раньше у нас был выбор. — Альк качнулся вперед, угомонил прорвавшегося сквозь крыс соотечественника и снова прислонился к Рыске. Девушка чувствовала, как он дышит, как его то и дело начинает колотить странная мелкая дрожь и как он напрягает мышцы, пытаясь ее сдержать. — А сейчас его нет ни у кого. Давай. И, что бы ни случилось, не останавливайся.

На сей раз Рыске даже не пришлось сосредотачиваться. Ей так хотелось убежать из этой яви — куда угодно, хоть прямиком к Хольге, — что едва девушка закрыла глаза, как в ладони лег ворот. Уже не деревянный, теплый и шершавый, а холодный, железный, неохватный — иначе как он выдержит груз стольких судеб?

— Альк, я не смогу! Я его даже с места не сдвину.

— Сможем. — Альк по-прежнему стоял за Рыской, отбивая участившиеся атаки, — и одновременно девушке померещилось, что его руки сжались на вороте рядом с ее руками.

Ты всегда так говоришь! — захотелось закричать девушке. — Вечно хватаешься за то, что тебе не под силу, надрываешься до смерти, и даже она тебя ничему не учит!

Теперь Рыска впервые его поняла.

Повернуть деревянный ворот — маленький, легкий, личный — может каждый.

Но ради них кому-то приходится встать и у железного.

Ворот скрипнул — и пошел со щелчками считать зубцы шестеренок. Сначала набирая ход, а потом снова стопорясь, будто увязая в наматывающихся на него дорогах.

В какой-то миг Рыске показалось, что они достигла предела. Но не твердого, как скала, а будто свиная плевка на окне, в которое с размаху ударилась выращенная в избе синичка.

Ты точно этого хочешь? — словно спрашивал ее дар. — Ты согласна заплатить эту цену? Вы оба согласны?

— Давай! — страшно изменившимся голосом прорычал Альк, судорожным взмахом перерубая медвежью рогатину с окованными концами. Сдавленно, отчаянно вскрикнул Жар, почти одновременно захрипел с другой стороны Мих, и звон их мечей оборвался. Цыки не было слышно уже давно.

Рыска не открывала глаз, но сквозь зажмуренные веки все равно текли горячие жгучие слезы.

— Я не хочу, — чуть слышно прошептала она, зная, что ее желание опять ничего не значит. Решение должна принимать совесть — что станет большим на ней пятном?

И будто лопнуло что-то, побежала, раскатываясь к окоему, новая тропка — узкая, нехоженая, то тонущая в высокой траве, то выныривающая из нее на гребне холма.

Раздался вздох-стон, совсем непохожий на резкое, злое дыхание Алька во время боя, и стена за Рыскиной спиной начала исчезать, таять, оседать на землю…

— Альк! Алечка!!!

Обернуться она не успела.

Отшельник проснулся перед самым рассветом: темень, заполонившая скит, была гуще некуда — дальше только редеть. Несмотря на открытое окно, грудь спирало от духоты. Но еще хуже ее было смутное, как послевкусие от дурного сна, беспокойство. Гадать, чем оно вызвано, бесполезно: тысячи причин, из которых верной окажется самая невероятная. В прошлый раз… Впрочем, тогда дар проявился куда сильнее. А сейчас просто сообщал, как по старой дружбе: где-то что-то происходит, но ты, старик, уже выбыл из этой игры.

Последние полтора месяца отшельник спал плохо. Вычеркнуть человека из жизни несложно, выкинуть из сердца — куда труднее. Даже если уверен, что поступил правильно. А когда — такими вот бессонными, смурными ночами — начинают терзать душу ниспосланные Сашием сомнения…

Старик поворочался с боку на бок и понял, что толку не будет. Лучше встать, зажечь светильник и почитать книгу, пока глаза снова не начнут слипаться.

Посадив огонек на фитиль, отшельник повернулся к столу — и вздрогнул. На полу в центре комнаты смирно сидела крыса (с собаку, как почудилось в первый миг, однако на поверку большая часть чудища оказалась отбрасываемой им тенью). Под взглядом человека тварь только подняла короткую острую мордочку: Ну наконец-то ты проснулся!

Старик покосился на корзину с увесистыми кусками болотного угля, но передумал.

— Пшла вон, — цыкнул он. — Ваше время еще не пришло. Крыса не возражала. Но и не уходила. Видно, ей тоже не спалось.

— На совке тебя, что ли, из дома выбрасывать?

Крыса прошуршала к двери и взобралась на порог, носом к щели, будто кошка, просящаяся во двор.

— Дожил… — Отшельник, покряхтывая, натянул башмаки, подцепил пальцем крючок светильника. Вовсе не ради обнаглевшей твари — старику тоже захотелось глотнуть свежего воздуха. — Давай выходи, мерзавка!

Та дождалась, когда дверь распахнется пошире, и неуклюже спрыгнула с порога. Дальше крыльца не пошла, остановилась на краю, как и человек. Двигалась крыса с трудом, приволакивая задние лапы, и отшельнику подумалось, что, наверное, тварь тоже стара. Это почему-то примирило его с ее присутствием.

— Ты уже не дождешься, — почти сочувственно сказал он.

Крыса не спорила. Так одряхлевшие враги сидят рядом на завалинке: по-прежнему непримиримые, но понимающие друг друга лучше кого-либо в этом мире.

— Чего тебе надо-то?

Хаскиль никогда не разговаривал со своими свечами. Так проще. Вещь и вещь, вроде меча. От разговора недалеко до приязни, а там и до жалости, которую путник не может себе позволить. Но эта крыса все равно ему не ответит, как не отвечают лики богов с двуикония. Зато по ней хотя бы видно, что слышит.

Крыса отвернулась, по голосу поняв, что человек ей не угрожает. С трудом привстала, повела носом. С севера тянуло цветущей полынью и озерной водой; до Плотинного было не меньше десяти вешек, уместнее бы сказать речной, но и старик, и крыса точно знали: нет, так может пахнуть только простор с выполосканными ветром волнами.

Старик вспомнил последнюю поездку на озеро для осмотра плотины по тсарскому приказу. Во времена Савринтарского тсарства ее подновляли каждые пять — десять лет, но после первой же войны забросили. Так враждующие соседи косятся на разделяющий их забор: чего это я один его чинить должен, раз оба пользуются? Вот если на мои грядки крениться начнет… Плотина, впрочем, была сложена на совесть и вполне могла простоять еще столько же, хоть сверху и облупилась до неприглядности. Тысяча к одному, так тогда тсарю и отписали. А раз не горит — лучше пустить деньги на что-нибудь более полезное. Например, еще одну башню сложить или бал во дворце устроить.

Сто раз с тех пор собирался съездить — просто так, для удовольствия, погулять по берегу, а то и по самому озеру, наняв рыбацкую лодку, — да так и не собрался. Уже и не соберется, наверное. Рыбалку в их семье любили только двое. И одного вначале пришлось слишком долго ждать, а потом — от этого отучаться.

Тишина стояла такая, что старик слышал, как всклокоченные бока крысы тяжело, рывками, качают воздух. Что она видела там, в темноте, то вздрагивая, то хрипло попискивая? Будто не сидела, собравшись в комок, на рассохшемся крыльце, а мчалась, здоровая и сильная, по скользким камням сквозь облако брызг. Шерсть промокла и слиплась, лапы разъезжались, но крыса была слишком молода и самоуверенна, чтобы беречь себя невесть для чего — в то время как можно схватить удачу за длинный чешуйчатый хвост здесь и сейчас. Разведать новые угодья. Сцепиться с чужаком — и одолеть его. Найти выброшенную волнами рыбу: всю — мне! Да просто насладиться бегом и игрой с опасностью, чем не награда за риск?

Выступ оказался просто камешком, свободно лежащим у края плотины. Крыса повисла на передних лапах, отчаянно закрутила хвостом, пытаясь удержаться и подтянуться. Левая лапа сорвалась, крысу мотнуло вправо, к ободранному водой корню, от которого удалось оттолкнуться и запрыгнуть обратно. Не успев толком испугаться, она побежала дальше, почти сразу выкинув из головы эту досадную оплошность.

А камешек полетел вниз.

Возле скита ничего не изменилось. Все так же, тяжелым черным покрывалом, лежало на земле небо с прорехами звезд. Ветер стих, и полынный запах почти вытеснил озерный.

Но старик, неотрывно глядевший на север, внезапно напрягся, и из его груди мучительным стоном вырвалось:

— Альк!

Ему ответил далекий перекатывающийся рокот.

Многие савряне выпрыгивали из лодок, едва те равнялись с камышами. Навстречу им уже хлюпали ринтарцы, и вскоре битва кипела не только на острове, но и по колено, а то и по пояс в воде. Упавший — оглушенный или раненый — в любом случае скрывался под ней с головой, и течение утягивало его вниз по реке. С другой стороны, на сухом проще добивать. Не знаешь, что и хуже.

Бой переполз уже и на ринтарский берег: савряне попытались перерезать переправу, наткнулись на охраняющих обоз тсецов и сцепились с ними. От Йожыга верхами спешила подмога наперегонки с саврянскими лодками.

За шумом и запалом боя никто не услышал третьей рати, не заметил ее зловещих вестников: дрожи земли и воды, внезапно усилившегося и посвежевшего ветра, истошно орущих птиц, несмотря на сумерки стаями пролетающих над головами. Даже когда из леса выскочило стадо оленей, промчавшись мимо сражающихся, мало кто отличил их от рыжих коров, — а прочие решили, что животные померещились им в боевом безумии.

Река одним махом сглотнула спорный остров и покатила волны над ним, расползаясь вширь и вдаль.

Большинство даже не поняло, что произошло. Вот только что они яростно махали мечами, глядя в такие же зверски перекошенные лица врагов, — а в следующий миг их уже крутит и несет, как щепки в мутном дождевом потоке. Вода разметала противников, сорвала всадников с седел, выдернула из рук оружие и схрупала высокие древки знамен, как прошлогодние камыши. Тсецам в доспехах пришлось хуже всего, да и из весчан плавать умела хорошо если половина. Но поначалу туго пришлось и им: какое там грести — высунуть бы на миг голову из водоворота, хватануть воздуха, пока снова не потянуло вниз! Бой захлебнулся в прямом смысле слова.