"Обрученная с мечтой" - читать интересную книгу автора (Скотт Тереза)

ГЛАВА 26

На борту корабля, следующего из Гренландии в Исландию

Бренд стоял у штурвала. Карманы отвисали под тяжестью полученного за лес золота. Совсем недавно матросы распрощались с обитателями Оскфьорда, и те еще долго стояли на берегу, провожая корабли. На губах Бренда застыла улыбка. Хорошо знать, что ты больше не одинок! Взглянув на корму и заметив плывущий под всеми парусами прекрасный драккар Грольфа, он махнул рукой, и молочный брат помахал ему в ответ.

Управляя судном, Бренд одновременно успевал следить за появлением встречных судов, айсбергов, плавучих коряг, китов или тюленей, искал на небе признаки приближавшегося шторма, замечая, как меняется цвет воды, направление ветра, полетом морских птиц. Все эти сведения помогали ему не сбиться с курса. Весь мир принадлежал ему, и от этого на душе было хорошо.

Бренд потянулся, распрямив плечи! Наконец-то он отыщет Торхолла Храброго! Он чувствовал это! И он силой или уговорами потащит Торхолла в Норвегию, чтобы тот помог снять подозрение с его имени. Как тяжела участь беглеца. Когда же судьба улыбнется ему?

Бренд что-то тихо замурлыкал себе под нос. Взгляд его упал на Уинсом, стоявшую у борта на носу корабля. Проклятие! Она опять беседует с монахом! Показав на кита, медленно погружавшегося в синюю глубь, она сказала что-то, заставившее монаха откинуть голову и рассмеяться. Бренд почувствовал кинжальный укол ревности. Это с ним она должна говорить и смеяться, а не с этим отвратительным монахом!

Желание подбежать к монаху и швырнуть его за борт было таким сильным, что Бренд лишь с большим трудом взял себя в руки, а про себя даже мрачно пошутил, что такой маленький тощий человечек вряд ли будет лакомым кусочком для рыб.

Бренд то и дело поглядывал в сторону жены, и каждый раз ее красота вновь воспламеняла его. Матросы тоже не остались равнодушны к прекрасной индеанке. Правда, Бренд теперь был почти уверен, что хотя люди они грубые и неотесанные, зато надежные. Было ли причиной внимания команды к Уинсом любопытство или прелестное личико, Бренд не знал, но за последнее время часто замечал, что несколько пар глаз следят за Уинсом каждый раз, когда она шагает по узким доскам палубы, между двумя рядами гребцов.

Бренд вздохнул. Как он хотел, чтобы Уинсом оставалась невидимкой для команды! Увы, этому не суждено было случиться! Кроме того, она больше не мазалась проклятой грязью, что еще больше ухудшало положение! Когда Бренд спросил жену, почему ее кожа не такая красная, Уинсом смущенно вспыхнула и ответила, что хочет поберечь остаток глины для торжественных случаев. Бренд едва не застонал от досады, но не осмелился возразить, боясь, что если заговорит о возможном несчастье, может навлечь его на свою голову.

От невеселых мыслей его отвлекло появление Арни. Юноша почему-то выглядел так, словно спал на ходу, и Бренд решил его немного встряхнуть, но тут же пожалел об этом. Оказалось, что у Арни тоже проблемы с женщинами.

– Знаешь, ведь Турид из Оксфьорда – самая прекрасная девушка на свете, – объявил он, будто сделав величайшее открытие. Бренд метнул взгляд на женщину, стоявшую на носу корабля. Уинсом все еще оживленно говорила с монахом. Бренд рассерженно фыркнул. Арни с радостью принял нечленораздельный звук за подтверждение, так что Бренд был избавлен от дальнейших замечаний.

– Глаза Турид, – продолжал он, – прелестного голубого цвета, совсем как вечернее небо.

Бренд хотел было кисло заметить, что, по его мнению, вечернее небо обычно синее или фиолетовое, а иногда, в северном сиянии, выглядит даже зеленым или желтым. Кроме того, сам Бренд предпочитал темно-карие глаза. Бархатистые темно-карие глаза.

– А ее волосы! Словно летнее солнышко! Красивее я не встречал!

Бренд едва не ответил, что лучше волос цвета воронова крыла ничего быть не может, хотя черные пряди с красноватым отливом тоже довольно привлекательны.

– А ее лицо! Совсем, как у козочки… или скорее маленького ягненочка.

Бренд присмотрелся к юноше. Очевидно, тот совсем потерял голову. Но, прежде чем он смог предупредить Арни об опасностях любви, парень продолжал:

– Когда-нибудь я обязательно вернусь туда и женюсь на ней.

Бренд уставился на юного друга с таким недоумением, будто видел впервые. Что сказать ему?

– Арни, приятель, сомнительно, чтобы мы еще раз побывали в Оксфьорде?

Или:

– В мире много прекрасных женщин, Арни. Еще не раз встретишь таких, перед которыми твоя Турид просто дурнушка.

А может, сразу выложить жестокую правду?

– Арни, если мы даже и вернемся туда через много лет, твоя невеста уже будет замужем за жирным фермером и беременна десятым ребенком.

Но пока Бренд соображал, как все лучше объяснить, Арни уже отошел, с безмятежно сияющим лицом, погруженный в мечты о своей первой любви.

Бренд покачал головой. Может, это к лучшему, что он ничего не сказал Арни. Не ему давать советы насчет женщин. Да ведь сам Бренд не понимал своих чувств к Уинсом, собственной жене. По крайней мере Арни был уверен, что любит Турид.

Уинсом наслаждалась беседой с одноглазым монахом. Она считала его спокойным, серьезным человеком, а его ответы на многочисленные вопросы говорили о безграничном терпении.

Когда Уинсом неделикатно осведомилась, где он потерял глаз, Бреннан мгновенно впился в нее взглядом, и ей показалось, что в единственном уцелевшем оке мелькнула грусть.

– В битве, мадам, – ответил он с обычной откровенностью.

– Люди Христа сражаются? – удивилась она. – Но ты сам сказал, что вы верите в мир и любовь для всех людей, скрелингов и северян. Почему ты дрался?

Монах Бреннан сухо усмехнулся. Он никогда не уставал отвечать на умные вопросы, если, конечно, был в состоянии ответить на них. Иногда он не ведал, как объяснить те таинства, в которые веровал.

– Я не всегда служил Христу, госпожа, – сказал он наконец. – Было время, когда я участвовал в войнах и набегах.

– Ты? Но ты так мал ростом, хотя и выглядишь сильным, – пролепетала Уинсом. – Прости, я не хотела оскорбить тебя.

Маленький человечек ошеломленно покачал головой, но тут же пришел в себя. Сухая улыбка искривила его губы, придавая слегка залихватский вид. Уинсом подумала, что, может, он сказал правду, и в самом деле был когда-то воином.

– Я потерял глаз, когда враг пронзил его кинжалом, – пояснил монах. – И не только глаз. Я потерял жизнь.

Уинсом не знала, что подумать.

– Ты о чем? Ведь ты не умер? Стоишь здесь и разговариваешь со мной. Живой и здоровый. Как…

Коротышка рассмеялся.

– Эту историю я редко рассказываю, – признался он. – Все же чувствую, что меня каким-то странным образом влечет к тебе, женщина-скрелинг. И поведаю тебе все, что знаю.

Он начал говорить, и повесть его оказалась столь невероятной, столь необычайной и отвратительной, что поверить в нее было трудно, однако слова монаха дышали искренностью, и долго еще после того, как он замолчал, Уинсом сидела, словно пораженная громом.

– Наступил вечер, и стало ясно, что набег оказался неудачным. Мы проплыли мимо многих берегов, разорили несколько ферм, но не добыли богатств, на которые рассчитывали. Среди команды росло недовольство, и я с трудом успокаивал их.

Заметив, как вздрогнула Уинсом, Бреннан кивнул.

– Да, это я вел их.

И, сверкнув единственным глазом, продолжал говорить:

– Наконец на пустынном одиноком берегу мы заметили ирландский монастырь, полускрытый туманом. Мои люди оживились. Набег! Матросы, подстрекаемые Гаральдом, моим помощником, рвались разграбить монастырь, и, признаться, я не очень противился. Мы знали, что найдем там много золота, серебра и драгоценных камней и сразу разбогатеем. А остановить нас будет некому – всему свету известно, что монахи – никудышные воины, да и место, как я уже сказал, было глухим. Уинсом кивнула.

– Мы причалили к берегу под покровом ночи и выжидали, пока в монастыре не погаснут огни, а потом прокрались на берег и отыскали главный вход. Эти глупцы даже не позаботились выставить стражу – без сомнения считая, что сама уединенность монастыря служит достаточной защитой. А может, верили, что Бог оберегает своих слуг. И, как выяснилось, не так уж ошибались. Как я уже сказал, мы добрались до монастыря. Вокруг царила тишина, туман укрывал нас, словно густым покрывалом. Оказавшись внутри, мы обнаружили, что маленькая комната и в самом деле полна богатств. Там были золотые блюда, статуи из дерева и золота, серебряные чаши, стол ломился от драгоценностей. Мы не верили собственным глазам! Наконец сбылись мечты викингов! И никто не охранял сокровища! На стене ничего не было, кроме вырезанного из дерева изображения человека на кресте.

Мои люди набросились на богатство, задыхаясь от алчности, ссорились и спорили, запихивали все, что добыли, в мешки, которые, казалось, вот-вот лопнут. То и дело вспыхивали драки. Прохладная тихая часовня звенела от криков и проклятий.

До Уинсом с трудом доходил смысл слов монаха, но она понимала отдельные слова и не просила его повторить, слишком увлеченная рассказом.

– Но мне все было мало. Я знал, что, если поискать еще, наверняка можно наткнуться на новые богатства, кроме тех, которые мои люди уже успели награбить в маленькой комнате. Я отделился от остальных, пошел по длинному коридору и попытался открыть несколько дверей по обе стороны, но все были заперты. Наконец я добрался до двери, из-под которой виднелась полоска света. Кто-то был в этой комнате!

Я вытащил нож, медленно отворил дверь и в тусклом мерцании свечи заметил, что на постели лежит старик, укрытый по шею серым покрывалом; клочковатая борода была совсем седой. Рядом с кроватью стоял на коленях человек помоложе, со склоненной головой, одетый в коричневую рясу. В комнате стоял запах воска, благовоний и чего-то еще. Я осторожно прикрыл дверь и прокрался ближе. Мужчины не замечали моего присутствия.

Над кроватью, на каменной стене, висела огромная золотая статуя того же человека, которого я уже видел в маленькой комнате – руки у него тоже были распростерты. Понимая, что статуя, должно быть, имеет большую ценность, я решил ею завладеть и начал осторожно продвигаться вперед, подняв кинжал. Подойдя ближе, я заметил, что глаза мужчин закрыты, а губы шевелятся. Молодой человек что-то бормотал себе под нос, и я занес кинжал и вонзил ему в шею, заткнув свободной рукой рот. Тело незнакомца сползло на пол. Он был мертв.

Уинсом, охнув, схватилась за горло и ошеломленно огляделась, ища Бренда, желая, чтобы муж увел ее от этого ужасного человека. Но монах пригвоздил ее к месту неподвижным взглядом светло-карего глаза так надежно, словно удерживал руками.

– Теперь оставался лишь один старик. Легкая добыча для таких, как я, кто убивал людей так же просто, как надоедливых мух. Но по какой-то причине я колебался. И ждал слишком долго, потому что он открыл глаза. Глядя в них, я понял, что старик слеп, и почему-то рука не поднялась нанести ему смертельный удар. У моих ног на холодных камнях ручейком растекалась кровь молодого человека, павшего от моей руки. Теперь оставалось только прикончить старика и забрать статую. Но, как уже было сказано, что-то мешало мне. И тут незнакомец заговорил:

– Бреннан? – спросил он. – Это ты?

Я засмеялся про себя. Он обращался к мертвецу. Но мне понравилось играть с ним. Я встал на колени, отодвинул в сторону труп, спеша притвориться тем монахом, которого только что зарезал, и начал шептать что-то, подражая монаху, издеваясь в душе над бедолагой слепым, не понимавшим, что произошло. Но он, должно быть, заметил разницу, и я быстро протрезвел, когда он внезапно сел в постели.

– Бреннан, где ты, парнишка?

– Он мертв! – закричал я, устав забавляться. – А теперь я убью тебя!

Но старик, вытянув костлявую руку, показал на меня дрожащим пальцем.

– Я не страшусь смерти ты, мерзкий язычник! Можешь убить меня! Но трепещи от страха за свою черную душу, ибо она будет вечно гореть в аду за всю пролитую тобой невинную кровь!

– О чем ты толкуешь? – воскликнул я, вне себя от страха. – Что знаешь обо мне? Можешь приговорить меня к вечным мукам, если до сих пор не ведал о моем существовании?

Паника вынудила меня кричать все громче, а холод, сжимавший сердце, доводил до отчаяния.

– Христос видит все, – безжалостно продолжал святой старец. – И он простит меня, даже тебя, закоренелый во грехе преступник, если всего лишь попросишь его об этом!

– Не нуждаюсь я в людском прощении! – вскричал я. – Ни в твоем, ни этого Христа, ни в чьем!

В этот момент дверь распахнулась, и в комнату ворвался Гаральд, мой помощник. С одного взгляда поняв, что происходит, он недоуменно воскликнул:

– Что гложет тебя, Ранульф? Убей старика – и покончим с этим делом!

Но что-то в моих глазах, должно быть, остановило Гаральда, потому что он снова посмотрел на меня.

– Говорю же, зарежь его и пойдем отсюда! Я уронил кинжал.

– Не могу. Убей его сам.

Гаральд засмеялся и подошел к кровати.

– Конечно, раз ты просишь, рад услужить, – пробормотал он, и уже поднял меч, чтобы отрубить голову старику, но тут я внезапно завопил:

– Nej! Не делай этого! Он мудрец и провидец, не смей убивать его!

Гаральд в недоумении обернулся.

– Ты обезумел, потерял разум! – закричал он и ринулся на меня с поднятым мечом, но я вовремя отбил удар, поранив при этом руку. Меч со звоном покатился по полу, но тут Гаральд заметил мой кинжал и, схватив его, рванулся вперед и вонзил клинок мне в глаз. Я упал: Гаральд навалился на меня и начал душить. Я пытался оторвать его руки, но не мог. И тут произошло нечто странное. Воцарилась внезапная тишина… Я вышел из собственного тела… не знаю, как получше это описать… и взлетел к потолку. Мое тело, лежавшее на полу, казалось таким жалким! Я видел, как Гаральд набросился с мечом на слепого, но чувствовал скорбь и жалость не к жертве, а к убийце. После нескольких ударов, Гаральд отскочил, посчитав, что монах мертв. Но я, в своем непонятном состоянии, знал, что это не так. И тут я ощутил, что меня словно тянут из комнаты, и с радостью последовал призыву, потому что узрел Свет, сияющий Свет любви, манивший меня. Я полетел к нему. Свет показал мне всю мою жизнь, совершенные преступления, убитых мною людей. И в душе моей родилась такая скорбь, что не описать никакими словами.

И тут Свет вопросил меня, что я собираюсь делать. Я ответил, что хочу вернуться и творить добро, любить людей, ибо я ощущал такую любовь, рожденную Светом в моем сердце, несмотря на все ужасающие вещи, которые совершил в жизни, что желал лишь одного: отдать частичку этой любви другим. Теперь я понимал, насколько правдивы слова слепого монаха – главное с жизни уметь прощать даже самых закоренелых грешников. Прощать и любить.

И тут я мгновенно очутился на земле, в своей телесной оболочке. Но Гаральд, поняв, что сотворил, вытащил кинжал из моего глаза и начал трясти меня.

– О старый друг, что я наделал? Что я наделал? – вскричал он. Рядом с ним на полу лежала сорванная со стены золотая статуя. От немилосердных толчков я пришел в себя и застонал:

– Ранульф! Ранульф! Очнись!

Я сел, зажимая рану рукой, окончательно сбитый с толку тем, что видел и узнал от Света. Печаль и отчаяние терзали меня, ибо я хотел вернуться к любви, сохранив рядом этот Свет.

Гаральд, не зная о том, что я пережил, схватил с постели простыню и попытался остановить кровь.

– Я отнесу тебя на корабль, Ранульф, – вскричал он. – Не знаю, что нашло на меня!

Но я отказался, и объяснил, что хочу остаться тут. Все мысли о золоте и богатствах были забыты. Гаральд попытался убедить меня пойти с ним, думая, что я просто разгневан его подлым нападением. Но я заверил его, что нисколько не сержусь. Гаральд замолчал и, пожав плечами, поднял золотую статую Христа, взвалил на плечи и ушел. Только тогда я ползком подобрался к слепому и перевязал как можно старательнее его раны, хотя сам почти ничего не видел и едва не терял сознание от ужасной боли, был исполнен решимости начать новую жизнь, помогая другим. Здесь, у постели слепого, в монастыре, выстроенном на скале, я понял, что обрету себя, исцелюсь и найду свою дорогу.

На рассвете я увидел, как мой корабль поднял паруса и исчез в тумане, из которого явился. Только тогда я уснул, а когда пришел в себя, увидел служителя и двух монахов в коричневых одеждах, ухаживающих за мной и слепым стариком. Они вовремя успели скрыться в погребе и тем самым избежали ужасной смерти.

Вот и все. Остается добавить, что я пробыл на этом скалистом острове два года, оправляясь от раны и изучая заветы Христа. Слепой старик тоже выздоровел и сделался моим наставником. Я превратился в другого человека и не искал больше золота и богатств, не хотел бездумно убивать людей, наоборот, стремился их любить и дарить доброту и сочувствие. Наконец этот уединенный монастырь стал слишком тесен для меня, и я решил уйти. И в качестве прощального дара, слепой учитель, который был воплощением доброты и понимания, спросил, не желаю ли я взять новое имя, новое имя для новой жизни. И когда я сказал, что хочу назваться Бреннаном, он кивнул и дал свое благословение идти в мир и нести людям учение Христа. Он знал, что именно я убил несчастного монаха, но никогда не упрекнул меня за это. Я сам никогда не смогу простить себе эту смерть, она камнем лежит на моей совести. И вот я здесь, перед тобой.

Тощий невзрачный коротышка пожал плечами, и Уинсом уставилась на него, потрясенная невероятной историей. Наконец, не в силах вымолвить ни слова, она коснулась его руки, медленно побрела в шатер и долго сидела там, в глубокой задумчивости.