Рихтер Гала Мальчик, который умел летать

1.

Как вы думаете: легко ли жить уродам? Ну да, да, я вас спрашиваю! Легко ли жить уродам, калекам, инвалидам, непохожим на других? Особенно если вам четырнадцать?

Молчите? Мимо проходите? Ну и валите!

Ненавижу их всех. Всех ненавижу!

Проходят мимо, а в глазах или жалость, или брезгливость. И взгляд отводят. Ну а чего останавливаться? Сидит пацан на грязной тряпке, рядом костыли валяются и надпись стоит "Помогите, на хлеб денег нет". Проходят, кидают в кепку мелочь, что на сдачу осталась, а в глаза не смотрят.

А я сижу. А куда я денусь.

Иногда подходит Леська-скрипачка, девчонка из перехода метро. Протягивает мне бутерброд с вареной колбасой, садится рядом. Сидим. Молчим. А чего делать-то?

Леська в переходе уже год играет, с тех пор как мать увезли в психушку. Отец, даром что мужик, работяга, спивается. А Леське всего одиннадцать, мелкая еще совсем, но работает. В день рублей триста сшибает, не меньше.

Она на своей пискле со струнами здорово играет, как артистка. Три года занималась, пока мать не свихнулась, а там бросила. Не до музыки было, наверное.

Территорию мы с ней поделили еще месяц назад, с тех пор, как я здесь появился. Ее место там, внизу, в переходе — и теплее, и дождь не мочит и народ топчется, а мое наверху, на ступеньках лестницы.

Вот и сейчас пришла. Села, устроилась поудобнее, протянула бутылку с колой. Я сделал глоток, отдал бутылку обратно.

— Тебя сегодня они заберут?

Я кивнул. А кто ж еще-то?

— А у меня отец сегодня уехал, хочешь, у меня переночуешь, — сказала, а сама боится, что я "да" скажу. Я хочу, конечно. Знаю, что у Леськи какая-никакая, а квартира, там кровать и еда есть.

Качаю головой. Зачем, если мелкая меня боится?

Она подергивает плечами, складывает скрипку и смычок в чехол и убегает домой.

В нашем "доме" я — самый старший. Дом — это заброшенное здание на улице Кирова. Не знаю кем он там был, этот Киров, но улица уж больно поганая. Прямо в центре города, вокзал недалеко, а трущобы трущобами. В нескольких разрушенных домах живем мы, мальчишки. В других — взрослые бомжи, в доме слева от нас — двое наркоманов. Что дальше, я не знаю.

СтаршОй у нас Валера. Ему, как и мне, четырнадцать. Он распределяет что кому делать, как зарабатывать, куда идти. Зуля — карманница, много денег приносит. Таня — проститутка. Ее отчим насиловал с первого класса, а потом она убежала. Два года кантовалась то тут, то там, а потом к нам прибилась. По ночам она с Валерой уходит, если клиентов нет. Денис и Рустам, два друга, воруют.

Один я ничего не могу: ни воровать, ни на скрипке играть, ни даже побираться. Прихода от меня почти нет — рублей сто может, в удачный день. Не больше. Ладно, хоть кормят.

Валера всем клички дает Он у нас "Шеф", быстроглазая ловкая Зуля "Белочка", Таня — "Рыжая" (и впрямь рыжая, красивая очень), Денька и Рустик "акробаты". А я вот "Квазимодо".

Горб у меня с рождения. А вот ходить я ходил, до пяти лет. А потом перестал. Так уж случилось.

На "Квазимодо" я не обижаюсь. А чего тут обижаться, урод — да. Калека — да. Зато честно говорят, в лицо, а не как эти, которые на улицах мимо проходят.

Ненавижу взрослых! Они всю жизнь детям ломают.

Валерка своего отца не знает. А у матери-алкашки сожителей было столько, что пальцев на руках не хватит пересчитать. Последний материн хахаль его бил, сильно бил. А Валерка боксом занимался, не выдержал, ответил… а потом, уже после больницы, собрал манатки и свалил. Говорит, что может и не ушел бы, да пока его били, мать стояла рядом со стаканом в руках и смотрела молча.

Боксом ему сейчас нельзя заниматься, и драться нельзя. После больницы Валерка начал замечать, что видит все хуже и хуже. Ему если по голове серьезно дать, ослепнет. Но он все равно дерется, чтобы нас защитить.

Рустам сбежал из детдома. Сказал, что уж лучше на улице, чем в карцере. Он маленький, как Леська, наверное, но очень юркий. Вместе с Денькой они налетают на улице на прохожих, сумки срывают. Особо часто так не побегаешь, запоминают. Да и место приходится менять.

Так и живем. Просто живем.

За мной приходят Валера и Таня. Денег в кепке сегодня всего ничего — полтинник мелочью. Рыжая морщится, как будто болит у нее что-то — ее бы воля, давно бы меня, дармоеда, выкинула. Валерка не дает.

Шеф помогает подняться, сует костыли в руки, сворачивает тряпку.

— Пошли.

Я кривлюсь. Это вы ходите, не я. Я уже и не помню как это — ходить.

От метро до Кирова здоровому человеку идти десять минут. Мне же почти сорок. Так что мы садимся в подъехавший трамвай. На взгляд тетки кондукторши в синем переднике Рыжая делает большие глаза:

— Мы только одну остановочку.

Пару раз нас выпроваживали, но обычно предпочитают не связываться. Чем мы хуже маленьких цыган, которые распевают суры, пока трамвай едет от одной остановки к другой? Да ничем. Даже не поем дурными голосами, и денег не просим.

Пока трамвай едет, я смотрю в пыльное, покрытое разводами грязи окно. Вот озеро посреди города, а это театр с фонтанами, а по другую сторону дороги университет и каналы. А стоит лишь завернуть чуть поглубже, и наша улица.

Я этот маршрут знаю наизусть. Каждый камень. Вот сейчас, на повороте, вагон чуть подпрыгнет, зазвенит, а потом снова пойдет ровно. А сразу после поворота будет рынок, большой такой. Почему его называют "Колхозным" я не знаю, так давно повелось. Там Белка с пацанами промышляют.

Кто-то дергает меня за локоть.

— Не спи, ворона, приехали уже, — зло шипит Таня. Трамвай, оказывается, стоит на остановке, и двери уже открылись.

В старом доме, где мы живем, сыро и мрачно. Электричество есть, как ни странно, его по всей улице так и не отключили, а вот ламп всего две. Одна у девчонок в "комнате", другая в общей.

Сегодня Белка принесла шашлык, вместе с шампуром. Говорит, что взяла у кавказцев в открытом кафе на рынке. "Взяла" — значит, украла, так бы не дали. Хотя, на рынке иногда нас подкармливают, кто списанную колбасу дает, кто фруктов. Но это не мне — Белке, Рустику, Денису, но не нам троим. Валера с Рыжей почти взрослые, а я там не появляюсь. Однажды пошел, а попался цыганам. Избили.

Шашлык был недожаренный, с кровью, но вкусный. Я съел кусок, потянулся было за вторым, но передумал. Танькин взгляд остановил.

— Заработал бы сначала! Зулю чуть не поймали, Денис весь день сегодня бегал, а ты только жрешь!

Злится на меня. Правильно злится. Я и впрямь у всех на шее сижу, толка от меня никакого.

Только вот Шеф почему-то вмешивается:

— Робя, всем хватает? Никто с голода не мрет? — народ кивает. Валерка кладет мне мясо на пластиковую тарелку, — Рыжая, еще раз услышу про дармоедство, выкину отсюда на х… У нас все поровну едят. И поровну работают. Если кому непонятно, тот может катиться куда подальше.

Танька вскидывается, но молчит.

Мы вместе не только потому что живем в одном доме. Мы вроде семьи, по-своему, конечно, но вроде семьи. А без семьи остаться снова — это страшно и для Рыжей, и для всех остальных.

Вечерами заняться нечем.

Рыжая уходит на "работу". Белка, Валера и мелкие сидят на одеяле, играют в карты и пьют "Красный восток", самое дешевое пиво. Денька раньше клей нюхал, не всерьез, но постоянно. Шеф увидел, чуть не убил на месте. Теперь не нюхает. Страдает, но держится — иначе снова, на улицу. В одиночку не выживешь, а в других компаниях так защищать уже не будут.

Белка замечает мой взгляд, протягивает бутылку:

— Будешь?

Утвердительно киваю. Пиво теплое, противное. Делаю еще два больших глотка, отдаю Зуле обратно.

Пацаны вовсю жульничают, но и Валерка и Зуля этого навроде и не замечают, только улыбаются. Жду когда мелких припечатают по полной, и вот уже вроде все готово, Белка вытаскивает из загашника козырей, да только врывается, сбивая замки, Танька.

— Менты! Валим, быстро!

И сразу визг, ор, пацанва быстро бросает карты, хватает нужное, Зуля копошится у своих вещей, у нее там игрушка-медвежонок, материн подарок, она без него никуда, Валерка сразу как-то собирается, становится выше ростом.

А я пытаюсь встать и падаю.

Валерка сует костыли мне в руки, поднимает:

— Давай, Квазимодо, времени нет на сопли. Погнали!

Мелкие отдирают от окна прибитую картонку и, недолго думая, спрыгивают вниз, Зуля прошмыгивает за ними. Мы втроем подходим к окну: там, на улице, уже темнеет, сумерки. Самое время для облавы.

Дверь в дом уже открывается, слышно голоса, ругань.

— Прыгай, — кричит на меня Рыжая. А я не могу. Высоко и темно. И страшно, — Твою мать, если из-за тебя всех поймают…

Я смотрю на Валерку. Тяжело ему сейчас. Он и оставить меня не может, и понимает, что даже если я прыгну, их со мной быстро догонят.

Отхожу от окна.

— Придурок, — шепчет Валерка, — Быстро лезь!

Качаю головой.

Идите, ну. Чего встали?

Шеф наконец понимает, молча подсаживает на подоконник Таню, а вслед за ней прыгает и сам.

Дверь открывается в ту же минуту. Только в комнате уже никого: только я, опирающийся об стену, чтобы не упасть, россыпь карт на дырявом клетчатом одеяле и опрокинутая Рустиком полторашка пива.

Милицейский пазик едет к отделению. Пойманных в нем всего восемь — две девчонки лет двенадцати и пацаны. Троих цыганят менты отпустили сразу: с их семьями связываться — гиблое дело. Знакомых нет. Да их и вообще нет, особо-то.

В отделении сидим тихо. Если через три часа родители не приедут, то всех передадут в приют. А пока записывают фамилии, пытаются разговорить. Зачем?

— Безмерных Антон, — называет имя взрослая уже женщина в милицейской форме, капитан. Белобрысый пацан лет двенадцати, который напротив меня сидел, поднимает глаза, — Мать за тобой приехала, на выход.

Взгляд у пацана становится тоскливым. Странно. Те, кого родители забирают, радоваться должны.

Антон Безмерных ловит мой взгляд, оскаливается:

— Че смотришь, урод! Иди в…!

Я покрепче цепляюсь в свои костыли. Урод, да. Знаю. В курсе уже.

Его уводят. Девчонок увозят в КВД, еще за троими приезжают родственники. Остаюсь я и парнишка моих лет, то ли торчок, то ли токсикоман. Хотя, руки вроде чистые. Только глаза ненормальные. Странные глаза. И одет в хорошие чистые джинсы и футболку.

— Значит, тебя зовут Тимур Акчурин? — переспрашивает тетка-капитан парнишку. Он весело кивает:

— Именно.

Капитан записывает данные в какую-то тетрадь, а я начинаю наблюдать за ним внимательней. Зовут его как угодно, только не Тимуром Акчуриным.

— Год рождения?

— Девяносто шестой, двадцать седьмое мая.

Нет, я старше. Почти на год. А выгляжу младше, наверное.

— Родители есть?

— Конечно, не в капусте нашли, — продолжает веселиться паренек, — Акчурина Тамара Ахметовна, Акчурин Равиль Анварович.

Милиционерша вдруг откладывает ручку и стремительно набирает на мобильнике чей-то номер.

— Шарипов, это я. Как фамилия пассажиров того такси, в которое на той неделе возле Икеи "паджеро" врезался?

Кто-то что-то отвечает ей, и лицо, до этого отстраненное, вдруг становится человеческим.

— Акчурины? Уверен? Да, спасибо, Ринат. Да, увидимся. Я позвоню, если что.

Она медленно нажимает на мобильнике кнопку и поворачивается к нам. Тимур вдруг вскакивает и с грохотом кидает на пол стул.

— Тимур, я все понимаю, — начинает капитан, — Мы позвоним твоим родственникам, чтобы тебя забрали, только телефон мне дай пожалуйста! И…и успокойся, пожалуйста!

— Ни х… вы не понимаете! Не троньте меня!

Он смахивает с ближайшего стола бумаги, кидает на пол вазу с пластмассовыми цветами, и уже никакого веселья не видно.

У него красное лицо и такие сумасшедшие глаза, что капитан не лезет к нему с утешениями, только пытается успокоить.

— Тимур, сядь пожалуйста. Все будет хорошо.

— Ничего хорошо не будет! Их убили! — его трясет.

Из коридора на шум сбегается человека три в форме. Сейчас быстро успокоят…чисто по-ментовски.

Все становится ясно. Мне его жаль. Я поднимаю костыли и, тяжело опираясь, встаю со старого, обитого дермантином стула, и становлюсь рядом.

Перекошенное гримасой истерики лицо становится удивленным. Так-то…

Высвобождаю правую руку из костыля, нажимаю ему на плечо и заставляю сесть на стул. Руки у меня сильные, не то что ноги. Садится.

Теперь он просто плачет.

Менты уходят, прикрыв дверь. Тетка-капитан садится рядом и впервые за весь вечер смотрит мне в глаза. Без жалости. С благодарностью.

Капитан выходит куда-то, оставив вместо себя девушку в гражданском. Она не смотрит на нас — сидит, уткнувшись в телефон, набирает смски.

Тимур поднимает заплаканные глаза. Наверное, они серые, только сейчас не поймешь. Ночь уже, и освещение плохое. Рассматриваю. Рослый, выше Валерки. Только лицо худое. Как будто болел или что-то такое. Или родители умерли, например.

— Ты кто? — голос у него надтреснутый после плача.

А по мне что, непонятно. Урод, калека.

Но я молчу.

— Ты вообще говорить умеешь? А понимаешь?

Пожимаю плечами. Почему если человек молчит, его дураком сразу считают?

— Умею. Понимаю.

Он меня долго рассматривает. Я даже знаю, как выгляжу со стороны, видел в окне трамвая сегодня. Серый разодранный свитер, грязные джинсы, порванные ботинки. А мне то что? Все равно не хожу. На спине горб. Рядом старые, слишком высокие мне, костыли.

— Тимур, — называется он и протягивает руку.

— Кир, — отвечаю я.

Он уточняет:

— Кирилл?

И снова смеряет меня взглядом. Неужели, мол, у этого уродца такое простое человеческое имя…

Я повторяю негромко:

— Кир!

— А у тебя что…стряслось?

Рассказывать долго и неинтересно. Тем более, что девушка за столом, кажется, наконец отправила свое сообщение и теперь решила послушать разговор. Просто пожимаю плечами и рассматриваю стены кабинета.

Я в отделении на Япеева первый раз. Тут оказывается уютно. Обои, картинки на стенах, вазы на столах.

В кабинет входит капитан с пакетом из "Пятерочки".

— Мальчишки, есть хотите? Тимур, за тобой сестра двоюродная приедет, звонила.

Тот кивает:

— Хорошо.

А радости в глазах нет.

Капитан достает из пакета сок, пирожки, виноград.

— Садитесь и ешьте, вам двоим тут всю ночь куковать. Спать на диванах будете в гостевой. Ладно, с одним разобрались, а с тобой, молодой человек, что делать, я не знаю. Больницы тебя не берут, а в приют отправлять толку нет, опять исчезнешь.

Тимур, начавший было есть, отрывается от пирожка и смотрит на меня с каким-то опасением.

Не заразно, хочу сказать я. Но молчу.

Пирожки вкусные, сок тоже. Мы наедаемся до отвала, пока милиционерша отзванивается домой. Девушка с телефоном уходит, остаемся мы втроем.

— Ну всё, молодые люди, спать.

В комнате отдыха стоят два дивана. Тимур сходу падает на один из них, скидывает обувь и не шевелится. Я стою у двери.

— Ты чего?

— Ничего.

Сажусь на диван, аккуратно складываю костыли на полу и перекидываю ноги. Усталость наваливается разом и прибивает к кожаной поверхности старого скрипучего дивана.

Капитан выключает свет и закрывает дверь. На ключ.

В комнате душно. За окном жаркая июньская ночь, дождя не было уже неделю. Жара давит, и уснуть не получается.

Тимур тоже не спит, ворочается с бока на бок, что-то шепчет, кажется, плачет. Шмыгает, по крайней мере. Рустик часто плакал по ночам, его Белка каждый раз успокаивала. Я утешать не умею.

Я подумал о "своих". Интересно, куда Шеф всех увел? И найду ли я их теперь?

О том, что будет завтра, я думать не стал. В больницу не повезут, точно.

— Кир, спишь?

— Нет.

— У меня сестра — типа врач. Может…

— Не может, — отрезаю я.

Меня лечили. Не помогло. И не поможет. Зачем снова об этом думать?

Калека, куда уж деваться.

— Я родителей похоронил. Они ехали в гости к друзьям, в Азино… — голос Тимура звучит спокойно, но я слышу дрожь, нерв, — Неделю назад. Тетка к себе пока взяла, но я у нее не останусь. И дома не могу, там они как будто живые. Все кажется, что сейчас мама выйдет из кухни или отец футбол включит…

Молчу и смотрю в зарешеченное окно. Видно как во дворе растет какое-то дерево, тополь, наверное. В нашем городе много тополей. Сейчас если выйти в тинчуринский парк, можно утонуть в тополином пуху.

— А ты почему… — он не договаривает, но я понимаю. Почему на улице?

— Так получилось.

Не стану рассказывать. О том почему так получилось знает только Валерка. Когда мы впервые встретились, меня как раз били цыганята на рынке. Он боксер, раскидал их, отвел меня в дом на Кирова. И я ему все выложил, как есть. Только ему, больше никому.

Валерка тогда наверное решил, что я "того". Но не выгнал. И Таньке не позволил. А потом к нам прибились все остальные.

— А-а-а… — тянет Тимур понимающе.

И снова каждый молчит и думает. О своем.

Утром капитан поит нас горячим чаем с лимоном и кормит печеньем. Она невыспавшаяся, усталая, и сразу заметно, что ей больше лет, чем казалось вечером. И кабинет в дневном свете совсем не кажется уютным — обычный ментовской кабинет, с портретом Путина на стене и древним пентиумом-4.

В семь утра за Тимуром приезжает двоюродная сестра — худая, высокая девушка в очках. Извиняется перед капитаном, суетится:

— Вы уж простите, что не вчера приехала. Мать третьи сутки в больнице, предынфарктное состояние после всего, что…навалилось, отец рядом с ней, а я уезжала в Питер, в срочную командировку. Тимка, какой ты худой и грязный. Есть хочешь? Сейчас заедем в магазин, хоть пельменей купить надо. Галина Ильинична, мне подписаться где-то надо?

Капитан, которую зовут Галина Ильинична, протягивает ей какие-то бумаги, а мы с Тимуром стоим в стороне.

— Я на Зорге живут, дом прямо на остановке Гарифьянова, где трамвайная, — говорит он зачем-то, — Если что, приходи. У любого можешь спросить где Акчурины живут…жили.

— Ладно, — говорю я, тоже не знаю зачем. И добавляю, — Ты держись.

Тимур на мгновенье застывает, глаза леденеют, но потом словно встряхивает с себя морок.

— И ты держись, Кир.

Через минуту в кабинете нас остается двое — я и капитан.

2.

В "Гавроше" я впервые. Это приют. Говорят, хороший. Только я в хорошие приюты не верю.

Душ, обед, психолог. Обязательный набор. Сейчас будут обычные вопросы: кто ты, откуда, почему на улице, что беспокоит? А я буду кивать и пожимать плечами. Как обычно.

Раньше меня считали немым. Я не люблю разговаривать. Сейчас просто ставят диагноз "псих". Я привык.

В углу комнаты отдыха стоит шкафчик с книгами. Я поднимаюсь и иду к нему, стуча костылями по полу. На меня оглядываются сразу двое. Странноватая девушка — воспитатель, вся в фенечках. Парнишка моего возраста или чуть младше, со встрепанными короткими волосами.

Беру с полки первую попавшуюся книгу. Какой-то Маршак, стихи. Кладу на место. Вторая не лучше.

— Любишь читать, Кирилл? — спрашивает воспитательница.

Я — Кир. Не Кирилл. Но говорить это бесполезно. В документах я записан как Кирилл Мартов. Первый раз меня нашли ранней весной, на станции "Проспект мира" в Москве, когда ловили бродяг. Поэтому Мартов.

Я отрицательно киваю головой и отхожу от полки.

За окном шумят чьи-то голоса. Я выглядываю. Сквозь решетку видно малышню на прогулке, наверное, рядом детский сад.

За обедом пацан с взъерошенными волосами садится рядом.

— Первый раз поймали?

Я не отвечаю. Мешаю ложкой слишком горячий жирный суп. Есть еще неохота. Капитан накормила в отделении завтраком, все заставила съесть. Сказала, что у Тимура Акчурина родители умерли в аварии в прошлую пятницу. Сказала, что в МКДЦ меня не возьмут. Нет страховки. Дорого.

Обычно я не разговариваю со взрослыми и с ментами. Но ей сказал, что мне все равно.

— Ты вообще чтоль не разговариваешь? Ох. еть! А чо тебя в дурку не увезли сразу?

Вкусно. Я давно супа не ел. В "доме" мы питались всухомятку, чем придется. У Рустама от такой еды резало в животе, Рыжая бегала за лекарствами.

— Жихарева, не болтай, ешь! — кричит в нашу сторону тетка с завитыми ярко-красными волосами. Очередная воспитательница.

Я отрываюсь от еды, смотрю на соседа внимательней. Пацан как пацан, только худой очень. Короткие каштановые волосы. Карие глаза. На виске шрам. Только кадыка нет.

Девчонка.

Она краснеет и отворачивается. Я допиваю компот, разворачиваю стул, чтобы удобнее было вставать на костыли. Чувствую толчок сзади и растягиваюсь на полу. Очень больно рукам.

Все оборачиваются на грохот.

— Жихарева! — угрожающе начинает воспитательница, — Саша!

Про наказания в приютах я знаю. Ничего хорошего.

— Я сам упал, — говорю я, пытаясь сесть, — Сам.

Сесть трудно, но я подтягиваюсь на руках и почти добираюсь до стула. Меня подсаживает воспитатель.

— Все в порядке?

Киваю. Не первое падение. И не последнее.

Она отходит. От соседки доносится язвительное:

— Оно еще и разговаривает…

Сжимаю челюсти. Я привык. Так всегда бывает. Привык…

За десять минут до отбоя ко мне подходит один из парней, живущих в приюте. В разговорах его называли Серым. Наверное, Сергей.

— Куришь?

Качаю головой. Не люблю запах дыма.

— На Сашку не обращай внимания, она-дура, — неожиданно говорит он, — ее лечить давно пора, а эти сюсюкаются.

— Почему?

— Да е. нутая на всю голову потому что! Вообразила себя пацаном, ходит только в мужской одежде, ведет себя как муд…ла. Ее сюда не в первый раз отправляют, от нее мать отказывается.

Понятно. Плохо, но понятно.

— Если тебе помощь нужна, говори, — заключает Сергей и встает. В пальцах у него зажата сигарета, — Ладно, пойду покурю до отбоя.

Он уходит, а я ложусь на кровать, прислоняю к тумбочке костыли и смотрю в белый потолок.

Я урод, да. У меня не ходят ноги и на спине горб. Но и эта Жихарева тоже калека. По-другому, но калека.

Кровать вкусно пахнет стиральным порошком. Тонкое клетчатое одеяло колет тело даже сквозь штопаный пододеяльник. Я надеваю рубашку, которую мне дала кастелянша, накрываюсь с головой и засыпаю еще до отбоя.

Мне снится замок. Белый замок на скале. Тонкие башенки. Узкие переходы. Коридоры в зеркалах.

Из замка нет дороги вниз. Отсюда один выход — лететь. А я не могу летать. Я и ходить-то не могу.

Мне снится полет. Я никогда не летал. Я не знаю как это. Но я знаю, что это — счастье. Лететь в ночном небе. Слышать свист ветра в ушах. Чувствовать, как тебя подхватывают потоки воздуха.

Внезапно полет прекращается. На миг я повисаю в воздухе, а потом камнем падаю вниз, в темноту.

Падать страшно. Так страшно, что я просыпаюсь. И даже наяву тяжело дышу, будто падение еще не закончилось.

Еще ночь. Все спят. Только в коридоре слышится чей-то плач. Я узнаю голос.

Жихарева.

Если встану, разбужу всех остальных стуком костылей.

Сползаю на пол, с трудом перекидываю ноги и ползу к двери. Получается долго, зато тихо. Дверь полуоткрыта, выйти несложно.

Она сидит на подоконнике в одной футболке и плачет. Прикрываю дверь, подползаю ближе. Ладони уже в пыли, вытираю их об рубашку. Сажусь внизу, рядом с батареей. Холодная, надо же.

Она соскакивает с подоконника.

— Чего тебе надо, урод? — бросает мне в лицо и убегает.

Ничего. Глупо было идти сюда. Еще глупей будет возвращаться. Без посторонней помощи я на кровать не заберусь. Добираюсь до комнаты, сажусь спиной к кровати. Теперь главное не смахнуть костыли ненароком.

Скрипит дверь и в комнату проникает полоска света из коридора.

— Это я, Саша, — негромко говорит Жихарева, — Давай помогу лечь.

Утром начинаются неприятности. Меня находят они.

После уроков мы возвращаемся на несколько минут в спальню, и я нахожу на кровати конверт. Обычный белый конверт. Только на марке замок на скале. И надпись: "Киру".

Я не читаю. Прошу у Серого зажигалку и жгу письмо у открытого окна.

— Е…нулся? — реагирует он, — Сейчас набегут на запах!

Просовываю горящий конверт в отверстие между решетками и держу на весу. Руке горячо, но я терплю. Терплю, пока Серый не бьет меня по руке. Пальцы разжимаются сами. Догорающий конверт летит вниз, на асфальт.

— Не приют, а дурдом, — ворчит Сергей, — Руку дай!

Протягиваю ему обожженную ладонь. Серый матерится и ведет меня к медичке. Она хмуро смотрит на руку, ведет к раковине и включает холодную воду.

— Стой так минут десять. Опять с тополиным пухом баловались?

Сергей мнется.

— Типа того.

Когда вода остужает руку, нас выпроваживают из медкабинета. Мне интересно:

— А как можно тополиным пухом баловаться?

Серый хохочет.

— Да у нас малышня его бегает и поджигает. Хорошо горит!

Смеемся. Я снова смотрю на красную ладонь и спрашиваю:

— Как отсюда смыться?

Он сразу серьезнеет.

— Это без меня. Меня через две недели домой забирают.

Ничего не отвечаю. Дом — это важно. Но и мне здесь оставаться больше не стоит.

Уйти в ту же ночь не получается. Стук костылей будит уснувшего было охранника — молодого странноватого парня в очках. Шума он не поднимает. Просто возвращает меня в "нашу" спальню.

За обедом Сашка снова подсаживается ко мне.

— Сегодня в зоопарк едем, — сообщает она беззаботно. Только я не верю, что она сказала это просто так.

Зоопарк — это шанс.

Нас собирают после обеда. Пятеро старших. Двое пацанов и девчонка, все лет двенадцати и трое малышей. Погружают в приютскую машину с надписью "дети" и везут в зоопарк. Он недалеко, рядом с озером Кабан.

Я сижу сзади, чтобы не мешать костылями всем остальным. Настрой у всех праздничный. Все знали о зоопарке еще неделю назад. Мне никто не сказал. Да и я не спрашивал.

Парк в городе убогий. Бетон и клетки. Кто может любить животных в клетках? Только взрослые.

Под присмотром трех воспитательниц мы заходим в зоопарк. Я оглядываюсь на конвой и иду к вольеру со снежными барсами. Они красивые. Жалко было бы придти в зоопарк и не увидеть его гордость. Все подтягиваются за мной.

Маленький барсик появляется подвисает на ветке большого дерева и чуть не падает. Рядом появляется мамаша, подхватывает, делает в нашу сторону предупреждающий рык. Все смотрят на неожиданное представление, когда меня дергает за рукав Жихарева.

— Пусти позырить, не видно из-за костылей, урод! — громко говорит она.

На нее оборачиваются, одна из воспиталок шипит, а я, пользуясь случаем, ухожу за спины. Уже заворачивая в аллею, ведущую к выходу, я слышу разгорающийся скандал.

В случайности я не верю. Но Сашу в сговоре с ними, не подозреваю.

У входа на меня обращают внимание, но уже поздно. Выхожу на остановку и взбираюсь в первый же автобус. Мужик-кондуктор отрывается от пересчета денег и смотрит на меня. А потом отводит глаза.

Инвалид. Что с меня возьмешь?

Я успеваю заметить, как из ворот зоопарка выбегают воспитательницы. Но автобус уже выезжает с остановки.

В автобусе пусто. Я сажусь на заднее сиденье и облегченно вздыхаю. В этот раз повезло. Теперь осталось найти Валерку и остальных. Только вот мы едем совсем не на Кирова, в другую сторону города.

Здесь мне почти ничего не знакомо. Старый ипподром с двумя бронзовыми всадниками по обе стороны от ворот. Сверкающая стеклом и металлом наземная станция метро. Парк для скейтеров и велосипедистов. Другой город. Не центр с туристами. Не заброшенные дома на Кирова. Трамваи, троллейбусы, девушка на ярко-красном скутере в цветастой юбке.

— Остановка "Братьев Касимовых". Следующая остановка "Гарифьянова", — раздается в динамике механический голос.

Название отзывается чем-то знакомым. Адрес Тимура Акчурина, у которого погибли родители. Дом прямо на остановке, сорок пятая квартира.

С автобусных ступенек сходить легче, чем с трамвайных. Выхожу, перехожу дорогу и иду к серому дому. Зачем мне это? Не знаю.

Третий подъезд заперт на железную дверь. Об этом я не подумал. Встаю рядом с дверью, может кто-нибудь откроет. Через минут пятнадцать подходит старуха с пакетами. Смотрит на меня без обычной жалости или брезгливости. Старухам самим такой взгляд не нравится. Отпирает дверь, даже пускает меня вперед. Вызывает лифт.

— Тебе на какой?

Я пожимаю плечами:

— Не знаю. В сорок пятую.

Теперь она всплескивает руками.

— Так сорок пятая — это Акчурины! Какие люди были хорошие, молодые совсем, йа алла, — заканчивает она каким-то словами по-татарски. Я понимаю, что это молитва.

— Я к Тимуру…

Старуха присматривается ко мне внимательней, но молчит. Старухи, они такие. Вопросов не задают. Они не как взрослые, они как мы.

На пятом этаже я выхожу, а она едет дальше, на девятый.

Угловая квартира. Добротная дверь, деревянная, не железная. Нажимаю кнопку звонка. Звучит веселая мелодия. Тишина. В квартире никого.

Конечно никого, понимаю я. Тимура забрала сестра, у сестры и живет. Мог бы додуматься и раньше.

Зачем-то звоню еще раз, и дверь вдруг открывается. На пороге стоит Тимур с лейкой в руке.

— Кир? Ты откуда здесь?

Мы пьем чай и едим шоколадное печенье. Чай заварил Тимур, а про печенье сказал "старые запасы". Старые, значит еще до того, что случилось.

— Тебе повезло, что сейчас пришел, я всего-то на час заглянул, цветы мамины полить, — говорит он весело. Только сейчас это веселье настоящее. Не истерика. И глаза вроде стали нормальными, — А то бы куковал тут до завтра. Я на балконе был, когда звонок услышал.

Я откусываю печенье и оглядываюсь. Красивая кухня. Вся из дерева, везде деревянные полки, скульптуры, картины. Хозяин замечает:

— Отец плотник…был. Он всю мебель сам сделал.

— А картины? — хрипло спрашиваю я. Тимур мрачно смотрит на повешенный на стену рисунок. Белый замок с тонкими башенками на фоне синего неба. Наконец, признается.

— Ну, я. Что, плохо? Я три года в художку ходил.

— Куда?

— Ну…в школу художественную. Где рисовать учат. Потом бросил.

— Почему?

Мне правда интересно почему. Я не умею рисовать.

Тимур делает гримасу.

— Таланта нет. И вообще, ешь. Слушай, может ты чего серьезнее пожрать хочешь? В морозилке котлеты были, будешь?

Я мотаю головой. Есть я всегда хочу.

— Буду. Тимур…

— Что? — он оборачивается. Из открытого морозильника вылетает струйка пара.

— Почему ты нарисовал этот замок?

Коробка с заморожеными котлетами падает на пол.

Тимур сидит, положив локти на скатерть в белую и красную клетку и внимательно смотрит на меня.

— Ты кто, а Кир?

Молчу. Минут пять молчу, а потом он начинает рассказывать.

— Мне снился этот замок. С детства, понимаешь. Каждую ночь. Как я хожу по коридорам, читаю книги в библиотеке, рисую. Только в замке никого нет, я один. И выбраться никак. И я кричу, зову кого-то, а дверей нет, только окна. Скажешь, сны, да? Ну-ну…Там все как в реальности.

Отхлебывает чай из большой желтой кружки и смотрит на свой рисунок еще раз.

— У нас было задание в художке, нарисовать замок. Я и нарисовал. И после этого сны закончились. Отцу очень эта картина нравилась, он сделал рамку, прибил сюда.

Наверное, надо что-то сказать. Что-то важное.

Валерке я сказал. Но он не поверил. Ему было не до моих фантазий.

Тимур поверит.

Я закрываю глаза. Почти вижу это место. Открываю. И задаю главный вопрос:

— Ты там летал?

3.

У Тимура на футболке гитара. Я вдруг вспоминаю Леську. Интересно, есть футболки со скрипками? Ей бы понравилось.

— Да — говорит Тимур в тишине, — Летал. Откуда ты знаешь?

Я неловко поворачиваюсь на стуле и сшибаю костыли. Они падают на пол с грохотом, разбивают тишину.

— Твоя очередь, Кир, — говорит Тимур, не обращая на шум внимания.

Я пытаюсь нагнуться, чтобы поставить костыли на место, но Тимур меня опережает. Прислоняет их к стене, наливает себе еще чая, садится.

Я пытаюсь оттянуть время. Потом сдаюсь. Cам завел этот разговор.

— Я тоже его вижу. Все время. Только я не могу летать.

— Почему? — спрашивает Тимур заинтересованно.

Я не могу сказать. Разве по мне не видно почему я не могу летать? Я и ходить-то не могу без костылей.

Но я почему-то говорю правду:

— Я боюсь.

И еще…Доверять — так всё.

— Этот замок. он не только во сне есть.

У Тимура округляются глаза. Он все-таки решил, что я — сумасшедший.

Я не псих. Правда. Я ничего не выдумываю.

Валерка считал, что я "двинулся" из-за своего уродства. Что я не могу ходить и поэтому придумываю мир, в котором можно летать. Но это не так.

Я не сошел с ума. Этот замок, он существует. И однажды мне предложили туда попасть.

Я нашел письмо. Письмо, написанное на тонком желтом пергаменте. Письмо в конверте с надписью "Киру".

Мне предложили жить в этом замке. Быть его хозяином. Летать.

Я не поверил и выбросил его.

Через день письмо пришло снова. И тогда я согласился. Наверное, мне просто надоели серая московская осень и больница, в которой я лежал.

Они забрали меня в ту же ночь. Старик в белом и молодая девушка. У девушки были длинные темные волосы и серые глаза. Они пришли в палату, взяли меня за руки и мы просто оказались в замке.

Чтобы остаться там, мне нужно было только взлететь. Но я не смог. Увидел бездонную бездну внизу и испугался. Очень испугался. До истерики.

Старик сказал, что будет ждать, когда я буду готов. И что пришлет письмо, если понадоблюсь. Письмо пришло. Но я по-прежнему боюсь.

— Где он? Где этот замок? — говорит Тимур.

Я смотрю в его лицо. Издевается?

Но у него серьезные глаза.

Я могу сейчас придумать что угодно, наврать. Никто не сможет проверить.

Но я опять говорю правду.

— Я не знаю.

Тимур кидает задумчивый взгляд на картину, потом встает, разогревает масло на сковороде, достает из холодильника котлеты. Я нервно слежу за его движениями. Мне кажется, что он сейчас он рассмеется, а потом позвонит в психушку. Но он аккуратно кладет на кипящее масло котлеты, накрывает сковородку крышкой и спокойно садится рядом.

— Я так и думал, — заявляет он, — когда летал там во сне. На Земле так не бывает. Ну, слишком красиво, наверное, и звезды такие большие, я таких даже летом на море не видел. Слушай, а ты котлеты так будешь или тебе картошки сварить? Я обычно так хаваю, только мама ругается… — и осекается, — …ругалась.

Замолкает. Я почти вижу, как он ест жареные котлеты с хлебом, а мама кричит ему, что можно было и потерпеть до ужина. Но терпеть до ужина нет сил, а это быстро и вкусно.

Наверное, иметь семью очень здорово. Даже когда на тебя ругаются. Значит, к тебе неравнодушны. Хуже, когда проходят, не замечая. Или отводят глаза.

В такой тишине, которая установилась сейчас, очень трудно. Я не выдерживаю первый.

— Я так котлеты буду, без картошки.

Глупо это сейчас говорить. Но я не могу сказать ничего ободряющего.

Тимур резким рывком вскакивает и становится у плиты.

— Ага, сейчас дожарятся, я уже тоже есть хочу. Расскажи пока о замке, Кир.

Я не знаю что это за место. Правда, не знаю.

Они называли его Замок Средь Миров. Сказали, что в нем учатся те, кому предназначено менять свой мир. Девушка добавила, что из нашего мира туда почти никто не попадает. Наш мир меняют не те, кто умеет летать.

Я не спросил почему они выбрали меня. Может быть из жалости. Может, потому что так легче — забрать того, кого не станут искать.

Меня не станут. Некому.

Никто не ищет тех, кто живет на улице.

Меня вернули в мою палату. Никто даже не заметил того, что меня не было.

Я решил, что это был очередной сон. От лекарства иногда бывает такое.

Но потом пришло письмо.

По кухне разносится аппетитный запах котлет. Тимур кладет их на большую тарелку, достает из холодильника кетчуп.

— Хлеба нет, ты уж извини. Тут неделю никого не было после похорон, а сегодня я купить не догадался. Да ешь ты уже! — нетерпеливо говорит он.

Я согласно киваю и начинаю рассказывать о Замке. То что помню. Тимур слушает меня очень внимательно, словно на уроке. Когда я говорю о письме, он кривится.

— И ты его сжег? Кир, ну ты и дурак.

Он мне не верит. Конечно, не верит. На миг я жалею, что сжег письмо и не могу показать его, сказать что оно настоящее.

— Жалко, — вдруг говорит Тимур, — Я бы ушел в этот замок. Раньше — нет, конечно, а сейчас ушел бы. Странно, что ты остался, для тебя это был шанс. Ну, не ходить, так летать. Даже лучше, — он улыбается. Я понимаю, что он и вправду так думает. Что так лучше. Только для меня это плохой выбор. Я не могу ни ходить, ни летать.

Мы доедаем котлеты и снова пьем чай. Я давно не чувствовал себя таким сытым. И спокойным.

Наверное, в любом настоящем доме человек чувствует себя именно так.

Тихо урчит холодильник и стучат стрелки настенных часов. За окном шумит дорога. Из подъезда доносится звук поднимающегося лифта. Я бы отдал всё на свете за то, чтобы слушать эту сосредоточенную тишину вечно.

Только ее разбивает звонок мобильника. Какая-то модная мелодия. Ее часто ставили в ларьке с пиратскими дисками, в переходе, там, где я сидел. Некоторые песни мне нравятся, некоторые не очень. Я не слишком разбираюсь в музыке.

Тимур вздрагивает и берет трубку.

— Да! — кидает быстрый взгляд на часы, — Дома я, цветы поливал…, - раздраженно бросает, — Через полчаса буду. Пока!

Отжимает красную кнопку и бросает мобильник на стол.

— Бл…, на два часа уйти нельзя, ё-моё, как маленькие! — и объясняет мне, уже успокаиваясь, — Сестра звонила. Мне ехать пора.

Подтаскиваю к себе костыли, тяжело поднимаюсь со стула.

— Кир! Ты куда сейчас, в "Гаврош"? — спрашивает Тимур ни с того, ни с сего. Я озадаченно моргаю. Еще не думал.

— Не знаю пока. Я сбежал вообще-то.

Наверно смешно слышать "сбежал" от калеки. Но Тимур не смеется.

— И куда пойдешь? Своих искать?

Пожимаю плечами. Где их найдешь теперь, своих? Откуда едва успели уйти, возвращаться не станут.

— Кир, слушай… — у него сейчас голос человека, решающего что-то важное. Поднимаю голову — Тимур меня намного выше. Все ровесники выше меня. Лицо у Тимура сосредоточенное.

— Что?

Секунда молчания. А потом резкое:

— Оставайся здесь! Я серьезно. Все равно здесь никто кроме меня не появится. Ключи только у меня. Здесь же лучше, чем в приюте или на улице.

Я не знаю что сказать. Молчу, пытаясь придумать какие-то слова. А Тимур в это время лихорадочно шарит по кухонным ящикам и холодильнику.

— Так, мяса чуть осталось, пельмени есть. Тут макароны, гречка, консервы. Картошка есть, но она старая, прошлогодняя. Хлеба нет, масла тоже нет, зато есть сыр. С голоду не помрешь, по крайней мере, сегодня. А завтра я что-нибудь придумаю, ладно? — тараторит он, пока я, наконец, не перебиваю.

— Нет. Не надо.

Он останавливается, со стуком закрывает дверцу ящика.

— Я с улицы, — неуклюже пытаюсь объяснить, — Если что-то пропадет или…

Тимур матерится. Не как Валерка, по-другому. Валера матерится, как говорит. А Тимур словно выплевывает слова, злится.

— Да пусть пропадает пропадом! — почти кричит он, — Думаешь, мне есть до этого дело? Теперь уж все равно!

Я осторожно касаюсь его рукой:

— Тимур, почему?

Почему он предложил остаться? Потому что пожалел полузнакомого калеку с улицы? Или потому что теперь нас связала одна тайна на двоих?

Он смотрит на меня как на больного:

— Потому что тебе некуда идти, Кир. Мой отец друзей не бросал. И я не бросаю.

Я не успеваю ничего сказать в ответ, раздается знакомая трель звонка.

— Алло! Да, Алин, я уже еду, — бросает трубку, — Кир, я побежал, а то сеструхе обещал лекарство для тетки купить, надо в аптеку еще заскочить. Ключи запасные у вешалки висят, еда есть. Я приеду завтра, часов в десять утра.

Он выскочил из кухни, не дожидаясь ответа. Я услышал лишь хлопанье двери.

У меня нет друзей. Так уж получилось.

Друзья есть у тех, кто может ходить, бежать наперегонки, играть. Нет, не так.

Друзья есть у тех, кто умеет улыбаться. Доверять. Делиться радостью и горем.

Ребята с Кирова мне были…ну, чем-то вроде семьи. Валерка для нас всех был старшим братом. Строгим, иногда сердитым, но защитником.

Денька дружит с Рустиком, у них какие-то свои секреты. Белка одинаково легко сходится со всеми. Валера и Рыжая постоянно вместе.

Но друзей у меня никогда не было.

Я осматриваюсь в квартире. Большой зал. Уютная спальня с белыми занавесками. Родительская, наверное. Прямоугольная, как пенал, комнатка. Туда я захожу.

Стол у окна. Разбросанные везде диски с фильмами и играми. Полка с книгами. На кровати открытый фотоальбом. Мельком замечаю семейные фото и закрываю. Я не имею права его смотреть.

Внезапно накатывает усталость. Я выхожу из комнаты, по дороге закрываю дверь родительской спальни. Это слишком личное. Иду в зал и устраиваюсь на диване.

Что если закрыть глаза и представить что это мой дом? Что у меня здоровые ноги и прямая спина? И я не беспризорник, а школьник на каникулах. Что сейчас вернутся с работы родители, в доме будет шумно от их разговоров…

Хватит, останавливаю я себя. Нельзя выдумывать такое. Замок Средь Миров и то реальнее.

И все же я лежу так до самого вечера и придумываю другую жизнь.

Ночью мне снова снится замок. В этот раз он как на картине Тимура. Ясный день, синее небо. Я иду по коридору, стук костылей отдает эхом от каменных стен. Навстречу мне идут они.

Почему вы не отвяжитесь, с тоской думаю я. Почему? Но уйти не могу. Сны живут по своим законам. Здесь мы ничего не решаем.

Старик и девушка ведут меня в странный круглый зал. На стенах — вышитые картины. Старик подводит меня к одному из них.

— Посмотри на гобелен, — он указывает на картину. На верхней части две фигуры, летящие, раскинув руки, в ночном небе. На нижней, двое пацанов в старинной одежде. Один из них похож на Тимура. Высокий, улыбающийся, с серыми глазами и темными волосами. У второго русые волосы, худое усталое лицо и грустный взгляд.

До меня не сразу доходит, что он похож на меня. Только горба нет, и стоит он нормально, без костылей.

— Что это? Кто?

— Во все времена, во всех пространствах, — нараспев начинает старик, — когда мир начинает принимать темную сторону, когда впереди появляется мрак, рождаются те, кто умеют летать. Они приносят людям надежду и веру, они разгоняют зло. В твоем мире сейчас не самое лучшее время, Кир, и тебе выпало освещать людям путь.

— Чушь. Бред.

Девушка, стоявшая поодаль, подходит ближе.

— Ты и сам знаешь, что Замок Средь Миров существует.

— Бред что этот ваш герой — это я! И… — до меня вдруг доходит, — здесь же Тимур на картине.

— Он тоже из меняющих мир, — пожимает девушка плечами, — Художник. Но он лишь Спутник. Он будет помогать тебе там, где ты не будешь справляться.

Смотрю на гобелен еще раз. У нарисованного меня тонкая шея и не очень широкие плечи. Рядом с Тимуром я кажусь себе совсем мальчишкой.

— Почему на картине я здоров? Ведь я же…

Старик усмехается.

— Калека? — спрашивает он, — Ты такой, каким себя считаешь. Сможешь полететь, станешь таким, — он указывает на картину, — Будешь бояться, останешься прежним. Но и мир вокруг будет меняться только к худшему.

Я хочу прокричать, что я никогда не стану таким, как на гобелене. Хочу, но что-то внутри останавливает.

— Тебе придет письмо, — доносится в дымке полудремы голос старика.

Я просыпаюсь среди ночи в чужом доме и спрашиваю в темноту:

— Что теперь делать?

Тимур приезжает рано, до десяти. Я вожусь на кухне, мою чашку после завтрака, когда он входит и садится за стол.

— Ты его видел сегодня? Этот сон? — спрашивает он сходу. Я пытаюсь одновременно поставить чашку и развернуться на костылях. Не получается. Чашка падает на пол. Я зажмуриваюсь, предчувствуя звон, но она только откатывается в сторонку. Тимур подхватывает ее и с интересом изучает, — Ух ты, даже трещины нет. Это моя любимая чашка, если что, ее бить необязательно.

Краснею. Я никогда не думал, что у людей есть любимые чашки.

Тимур внимательно на меня смотрит.

— Так ты сон видел, да?

Качаю головой. Задаю дурацкий вопрос.

— А ты?

— И я видел. Два года не видел, а тут вдруг увидел. Гобелен был?

— Что?

— Гобелен, — нетерпеливо ерзает Тимур, — Настенный ковер ручной работы с какой-нибудь картиной. Вид декоративного искусства. Ну, штука такая, на стене висела.

Я знаю, что такое гобелен. Узнал вчера во сне.

— Был.

— Себя видел?

Дергаю подбородком. Еще бы.

— Старик сказал, что мы сможем летать, — продолжает Тимур, и я понимаю, что он видел другой, только свой сон, — Что ты сможешь встать на ноги.

— Это всего лишь сон, — говорю я. Тимур очень серьезно меня оглядывает.

— Один сон на двоих? Кир, я не верю в совпадения. Ты и сам вчера говорил, что был в том замке. И я тебе верю.

Людей не исправишь. Валеркина мать не бросит пить, а отчим Рыжей не поймет что за гнусность он совершил. Мать Леськи-скрипачки не перестанет сходить с ума. В зале этой квартиры больше никогда не прозвучит смех родителей Тимура. А я не расстанусь с костылями.

— Зачем это тебе? — спрашиваю я.

Тимур не врет мне насчет света и добра. Серые глаза становятся ледяными.

— Я найду того ублюдка на "Паджеро", — говорит он, — И уничтожу. Мне надо летать.

Он хочет убить. Я хочу ходить. Не очень-то мы похожи на спасителей мира.

Раздается звонок в дверь. Тимур срывается с места и приходит через минуту, держа в руках что-то белое.

— Почтальон приходил, — говорит он, протягивая мне конверт, — Заказное.

На конверте марка. Замок с белыми башенками. И надпись: "Киру и Тимуру".

— Открывай, — требует он. Я вспоминаю предыдущее письмо и смотрю на левую ладонь. Она все еще немного "ноет", — Кир, да е…твою мать, чего ты телишься? — Тимур забирает у меня письмо и рвет конверт у края.

В эту самую секунду мир вокруг меняется.

4.

Я один стою у подножья скалы. Вокруг такие же скалы и никого. Там, наверху, Замок. Но до него не добраться. По крайней мере, не мне. Скалы не предназначены для того, чтобы по ним поднимались калеки.

Я не знаю почему письмо перебросило меня сюда. Я не знаю где Тимур. Я не знаю что с ним.

И мне страшно.

В горах прохладно. Я одет в новые джинсы, которые мне дали в приюте, и рубашку. Этого явно недостаточно. Я стою всего десять минут, но уже начинаю мерзнуть.

— Тимур! Ти-и-и-им! — эхо такое громкое, что я невольно вздрагиваю. Будь он рядом, он услышал бы, это уж точно. Но я все-таки зову снова, — Тимур!

Звать их бесполезно. Пробовал уже.

Я не знаю как вернуться назад. Я не могу идти наверх. Впереди есть тропинка среди камней. Но она не для меня.

Я сажусь на камень. Но вечно тут не просидишь. Я замерзну.

Если есть тропинка, значит, она ведет в замок. Надо идти.

В горах быстро темнеет. Солнце сначала кажется очень ярким, а потом закатывается за скалу и мгновенно пропадает.

Я иду уже несколько часов. А кажется, что пару дней. Только замок не становится ближе. Когда становится совсем темно, сажусь на холодную землю прямо на тропинке. Болят спина и руки. Прислоняюсь спиной к камням и поднимаю лицо к небу.

Небо светится яркими точками. Я вспоминаю слова Тимура о том, что он нигде больше не видел таких ярких звезд. Это и вправду красиво.

Только очень холодно и хочется есть. Я закутываюсь в рубашку и пытаюсь уснуть. Не получается. Думать о том, почему я здесь, не хочется.

Я думаю о Валерке, о ребятах. Интересно, Танька довольна тем, что я пропал? А Леська-скрипачка наверняка переживает, что я не прихожу к переходу.

А еще я думаю о том, где сейчас может быть Тимур. Мне все кажется, что он совсем рядом, сидит, точно так же, как и я, на холодной земле и смотрит в небо.

Рассвет я встречаю совсем закоченевшим и очень усталым. Надо идти вперед, надо, только вот сложно даже подняться. Я доползаю до ближайшего камня, пересаживаюсь до него, а уж потом встаю, опираясь на костылях. В рассветном свете замок на вершине кажется близким, но я знаю, что это не так. Не для меня.

Я не знаю, что заставляет меня идти дальше. Может быть, страх замерзнуть. А может быть то, что здесь совсем никого нет. Но уж точно не обещанная ими способность летать. И ходить.

Я уже не помню каково это, ходить. Ноги отказали, когда мне было пять. Просто однажды проснулся утром и не смог встать. Потом были больницы, много больниц, а потом от меня отказались. Кому нужен сын-калека? Сын — горбун, который не может ходить? Никому…

Ненавижу взрослых. Ненавижу людей, которые предают.

Воспоминания обжигают. От злости отступает даже холод, даже страх. Ярость словно прибавляет сил.

Я поднимаюсь еще немного выше. Совсем чуть-чуть, но замок уже виден во всей своей красе.

Он сейчас такой, каким его нарисовал Тимур: белые башни и галереи, балконы и переходы. Сказочный замок из снов.

Осталось еще совсем немного, уговариваю я себя. Делаю глубокий вдох и переставляю костыли.

И вдруг слышу птичий крик позади себя. Странно, но он слишком громкий. Я ни разу не был в горах, может быть, тут водятся именно такие птицы…

Оборачиваюсь на звук слишком поздно. На меня летит громадная махина, отливающая в солнечном свете медью. Я успеваю разглядеть лишь хищный клюв и огромный размах крыльев. Птица мчится прямо на меня, я пытаюсь увернуться, но падаю и качусь вниз.

Все тело в синяках. И костыли остались там, откуда началось падение, метров на десять выше по тропинке. Чудовище улетело так же внезапно как появилось, и я решаюсь ползти наверх. Подтягиваюсь на руках, сажусь. Кажется, ничего не сломано, но левая рука в крови, напоролся на какой-то каменный выступ, пока летел вниз. На лбу тоже царапина. Кровь стекает к глазу, мешает. Ползти на руках по камням тяжело, но терпимо. Правда, очень долго, намного дольше, чем на костылях. Добираюсь до того места, где меня настигла эта…птица, наверное…и понимаю, что пора сдаваться.

Одного костыля нет. Нигде нет. Слева от тропинки небольшая трещина в скале. Должно быть, он упал туда.

Мне очень хочется, чтобы все это было сном. Всего лишь моим сном, как и было в начале. Но боль в руках настоящая. И кровь, которая течет по лицу, соленая.

Я кричу. Просто кричу, чтобы стало легче. А потом снимаю продранные теперь уже джинсы и наматываю на обе руки. Ногам все равно, они не чувствуют, а ладони уже все в крови.

Я не знаю для чего сейчас это делаю. Валерка бы сказал, что я больной.

Мне надо узнать что с Тимуром.

Силы заканчиваются у стен замка. Входа в него нет, я помню. Чтобы выбраться из замка, надо полететь. И чтобы попасть — тоже.

Я кричу, до хрипоты кричу, колочу кулаками в глухую стену, но меня никто не слышит. Я не выдерживаю. Плачу.

А потом бессонная ночь все-таки берет свое, и я отключаюсь.

Я просыпаюсь от боли. От странной боли.

Оглядываюсь, пытаясь понять где я, ведь я точно помню подножие замка и холодный день с пронзительно-синим небом…

Комната с окном, выходящим на горы. Каменные стены, завешанные коврами и гобеленами. И кровать, настоящая кровать. Значит, меня все-таки нашли и перенесли в замок…

Дотрагиваюсь до лба — перевязан. Ладони тоже замотаны бинтами, только не обычными, а из грубоватой ткани серого цвета. Но боль не отсюда. Спина "ноет", но и к этому я привык.

Ладно, решаю разобраться позже. Пока мне надо в туалет, а костылей, чтобы встать, около кровати я не вижу.

В комнате кроме меня никого. Звать на помощь ради…этого… стыдно. Ладно, попробую доползти до двери.

Сажусь на кровати, морщась (ладони все-таки все в царапинах) начинаю перекидывать ноги, и вдруг застываю.

Болят именно ноги. Болят…значит, чувствуют. От этого открытия вдруг становится тяжело дышать. Встаю на ноги, опираясь руками об кровать. Тяжело. Отпускаю руки и падаю. Сразу же, не сделав ни шага. Больно ударившись виском об угол кровати.

Не получается. И не получится. Я смотрю на свои ноги — тонкие, с сеткой синих вен, в синяках и царапинах, и чувствую себя собакой, которую поманили отравленной колбасой. Калека.

Дверь открывается через пару минут. На пороге они и Тимур. Седой старик в простой одежде, и девушка с длинными темными волосами в красивом платье. Леська-скрипачка показывала мне какой-то свой журнал с такими вот платьями. Девчонкам такие нравятся, почему-то.

Старик горестно качает головой и садится на пол, рядом со мной. Зачем-то трогает мой лоб, вытирает выступившую из-под повязки кровь. А, я же ударился.

— Что ты наделал, мальчик? Куда ты торопишься?

Пожимаю плечами и, поймав взгляд Тимура, задержавшийся на моих ногах, тяну с кровати одеяло, чтобы укрыться. Не хватало еще от него жалости.

Старик подхватывает меня на руки с легкостью, которую трудно ожидать от такого возраста, и кладет на кровать. Я смотрю на его руки — жилистые, узловатые, сильные. Они похожи на мои.

— Как ты, Кир?

Это спрашивает девушка. Я молчу. Дураку понятно, что плохо. Не то чтобы совсем плохо, хуже тоже было, просто…Просто молчу. Тут и говорить незачем.

— Ты прошел первое испытание, — говорит старик торжественно, — смог дойти до замка и не испугался гарпии.

Я не смотрю на них, я смотрю на Тимура. А он почему-то отводит глаза.

— Теперь вы оба будете жить в Замке Средь Миров и учиться всему тому, что нужно полетов, — продолжает девушка, словно перенимая мысль старика, — Это твоя комната, а Тим будет жить рядом. Занятия у вас начнутся, когда ты окрепнешь. Меня зовут Фиона, а вашего наставника — Леку. Слуги принесут тебе одежду и еду, если ты не в силах дойти до обеденного зала. А сейчас, нам нужно идти, ведь вы — не единственные ученики в замке.

Оба делают странный поклон и поворачиваются к двери.

— Мне нужны костыли, — говорю я. Фиона оборачивается:

— Они тебе не понадобятся в этом замке, Кир.

И закрывает дверь. Оставшийся в комнате Тимур садится на кровать, рядом со мной. Я вскидываю голову:

— Можешь дотащить меня до…до туалета?

Мучительно краснею. Я привык сам справляться. Даже Валерку никогда не просил. Тимур спокойно кивает:

— Да, конечно. Дверь вон в той стене — в туалет.

Садится спиной ко мне.

— Кир, цепляйся, донесу.

Доносит до уборной (таких богато украшенных туалетов я еще никогда не видел), выходит и закрывает дверь. Потом несет меня обратно, укладывает в кровать. Я снова натягиваю на себя одеяло, лишь бы только не видеть сочувствующего взгляда. Где же эти слуги, которые должны были принести одежду и еду? Неужели у кого-то вообще могут быть слуги?

Тимур сосредоточенно молчит.

— Как ты попал в замок? Тоже через горы? — спрашиваю я, — На меня напала какая-то тварь, я из-за нее потерял костыли.

— Это гарпия, — оживляется Тимур, — Леку сказал, что они охраняют вход в Замок. Что, большая была?

Утвердительно киваю, вспоминая громадные крылья и медного цвета клюв. Интересно, а кто такие эти гарпии? И есть ли они в нашем мире?

— Ты долго поднимался, — говорит Тимур, — Они сказали, что это часть твоего испытания. И гарпия, и горы. Я не знаю, почему, ведь… — он внезапно осекается.

Я смотрю на него и вдруг понимаю, что у Тимура нет ни ран, ни царапин. Он даже одет в ту же футболку, в которой был тогда, на кухне… Мне вдруг становится все понятно.

Я покрепче вцепляюсь в свое одеяло и часто-часто дышу. Наверное, так легче справиться. Тимур выдыхает:

— Кир, я хотел тебя найти. Хотел помочь! Мне не разрешили! — он смотрит то на меня, то в сторону, — Я хотел помочь…

Я выпрямляюсь на подушке, сажусь, чтобы смотреть на него почти на равных. Мне надоело смотреть на людей снизу вверх.

— Да пойми ты, — почти кричит он, — Я не хотел тебя обидеть, не хотел!

У него красное лицо, а в глазах опять сумасшедшинка. Я вспоминаю, как мы стояли в участке, пока его сестра подписывала документы…

"— Ты держись.

— И ты держись, Кир".

— А ты и не обидел, — выговариваю наконец тихо, — Обидеть только друзья могут.

Тимур выскакивает из комнаты как кошка, которую кипятком облили, столкнувшись в дверях со старой женщиной в сером платье. Она несет какой-то сверток, одежду, наверное.

— Ну что за мальчишки пошли, — ворчит она, — Не ходится им спокойно, что ж такое? — смотрит на меня, — Вот, одежду тебе принесла, старая вся разодралась. Помочь одеться?

Молча мотаю головой. Не надо.

— Есть здесь будешь или в зал пойдешь, к остальным? — это звучит как насмешка. На секунду я вспоминаю, как сидел у перехода. Некоторые не проходили мимо. Они смеялись.

— Здесь.

Я просто не дойду до зала.

Не смогу.

Я смотрю на небо. Когда лежишь на этой кровати, небо видно очень хорошо. Ночью оно такое звездное, как будто кто-то рассыпал драгоценные камни на черном платке. Красиво. Иногда мимо проскользают чьи-то тени. Наверное, это и есть те, кто умеют летать. Я могу лежать всю ночь и смотреть на звездное небо.

Там, где я жил раньше, звезд было не видно. А в доме на Кирова мы не смотрели наверх. Только Белка иногда любовалась закатом, но только когда ее не видели Валерка и Рыжая. Отвлекаться было опасно. Тот, кто любуется небом, на улице долго не выживает. Смотреть надо по сторонам, чтобы менты не поймали или кто похуже, а не наверх.

Я думаю о ребятах. О то, что им легче там, без меня. Я думаю о Сашке Жихаревой и о Тимуре и о своих словах.

Глупо это — считать другом человека, который в твоей жизни всего несколько дней. У таких, как я, нет друзей.

Почему же на душе тогда так погано?

Утром я просыпаюсь от того, что горный холодный воздух проникает в комнату и хлопает створками. Открываю глаза и вижу прислоненные к кровати костыли — оба. Странно, но это именно мои костыли: старые, потертые, слишком большие для моего роста. Но ведь один из них упал в пропасть.

Сажусь на кровати и прислушиваюсь к телу. Ноги болят. Но снова пытаться вставать я не буду. Подтягиваю костыли и опираюсь на них. Так проще.

Выхожу из комнаты и застываю. Передо мной лишь открытая каменная галерея, горы и рассвет. В рассветном свете скалы кажутся не серыми, а золотыми, драгоценными.

— Нравится?

Оборачиваюсь. Рядом стоит, скрестив руки, Фиона. Она сегодня не в платье, а в облегающих брюках и свитере, а волосы заплетены в косу. И как она подошла, что я не услышал?

Я качаю головой. А зачем врать, если и вправду нравится?

— Ты готов к занятиям? — спрашивает она, — Сегодня я планировала рассказать вам о замке.

Пожимаю плечами. Готов — не готов, какая разница.

Фиона похожа на молодую учительницу, только пришедшую после института в школу. В детдомах такие — редкость. Там все больше старые грымзы, которым надо оторваться за свои обиды. Злые, некрасивые. К нам однажды пришла такая девушка, так они ее выжили.

— Вижу, ночная практика у Тима удалась, — продолжает она, подбородком указав на костыли.

— Что?

— Он отпросился вчера вечером, чтобы достать тебе твои… — она запинается, — …приспособления для ходьбы. Мы были против, но ночная практика у него прошла успешно.

— Почему? — слышу я собственный голос издалека. Фиона усмехается:

— Ночные вылеты для новичков категорически запрещены. Думаешь, нам с Леку интересно потом собирать вас по косточкам, разбросанным в ущельях?

— Почему вы против костылей?

Девушка пристально смотрит на меня. Она выше меня, конечно же. Но я смотрю наверх, в ее глаза, так пристально, как могу.

— Кир, ты должен ходить. У тебя есть такая возможность, твои ноги могут ходить.

Теперь она кажется намного старше. Глаза у нее взрослые. Серьезные, колючие глаза.

Я переношу тяжесть тела на ноги, но все-таки держу костыли. Нет, если отпущу, то упаду, точно. Это страшно. Мотаю головой:

— Я не могу.

— Плохо. Времени на то, чтобы научиться, у тебя немного, Кир. Надеюсь все же увидеть тебя сегодня на занятиях.

Она подходит к мраморному ограждению и смотрит в пропасть. А потом одним рывком спрыгивает вниз.

Я кричу.

Через мгновенье, тонкая фигура с развевающейся косой, взмывает выше и летит к небу. А я так и стою, наблюдая за полетом, пока не чувствую как заледенели босые ноги. Чувствую…

5.

Одеваться трудно. Сейчас я пытаюсь справиться с брюками. Десять минут на одну ногу, десять минут на другую. Потом опускаю ноги вниз — теперь предстоит сражаться с ботинками. Обычная одежда, из нашего мира, только новая или еще совсем чистая. Натягиваю толстый вязаный свитер. Он колется. Встаю, опираясь на костыли.

Над прикроватной тумбочкой висит зеркало. В него я не гляжусь. Вот радости-то в моем отражении… Искореженный калека.

В дверь стучатся. Входит Фиона.

— Кир, готов?

Качаю головой. Вроде бы. Не знаю.

— Тогда пойдем.

Мы идем по коридору и она рассказывает.

— Замок Средь Миров стоит здесь в горах с незапамятных времен, здесь учат летать тех, кто умеет менять миры в лучшую сторону. У каждого мира есть пророчества об Избранных, только вот люди часто не понимают о чем они, и избирают других… — она молчит, подбирая нужные слова, — Ну а мы… мы всего лишь находим таких людей и учим.

Хмуро на нее смотрю.

— Чему?

Девушка усмехается.

— Всякому. Сам увидишь.

Она идет по медленно, но все-таки чуть быстрее меня. Иногда оборачивается посмотреть, не отстал ли я. Я не отстаю.

Мы останавливаемся перед большой деревянной дверью. За ней слышен шум разговоров, чей-то смех. Я поднимаю голову. Фиона смотрит на меня очень внимательно.

— Готов? В прошлый раз ты убежал.

Вместо ответа берусь за дверную ручку и распахиваю дверь.

В светлом просторном кабинете человек сорок. Горит камин, стоят мягкие кресла полукругом. Некоторые сидит в них, забравшись с ногами.

Самое дальнее от двери кресло свободно. Иду к нему, стуча костылями по каменному полу, спиной ощущая вгляды сорока пар глаз. Нет, тридцати девяти. Тимур смотрит в окно.

Сажусь в кресло и оглядываюсь. Всем, кто здесь сидит лет по четырнадцать-пятнадцать. Мои ровесники. В основном, пацаны. Хотя, девчонки тоже есть. Рядом со мной сидит одна: тонкая, смуглая, с волосами, заплетенными в тонкие косички. Смотрит на меня непонимающе.

Они тут все — здоровые. Они, если Фиона не соврала, летают. Даже Тимур летает. А я ходить-то не могу. Конечно, им непонятно что я тут делаю. Мне и самому непонятно. Я забираюсь поглубже в кресло и отворачиваюсь от пристального взгляда девчонки.

Вслед за мной в кабинет входит Фиона и закрывает дверь. Здоровается со всеми, улыбается, а потом показывает на меня.

— Кир будет учиться с вами.

Я затравленно киваю. Не люблю, когда много внимания. От него одни проблемы. Сейчас начнется как тогда, в "Гавроше"…

К счастью, Фиона начинает занятие и все сразу стихают.

— Сегодня я расскажу вам о мире под названием Сард. На одном из языков того мира Сард означало "мать"…

Я слушаю вполуха. Не то чтобы неинтересно, просто мысли о другом. Мысли о том, что рассказала Фиона, пока мы шли сюда.

Вселенная похожа на кристалл с множеством граней. Каждая грань является миром. Иногда миры похожи друг на друга, иногда совсем разные, но во всех мирах живут люди. И потому-то все миры подвержены опасности. Обычно миры находятся в равновесии, но временами случаются странные перекосы, и, тогда, в момент войн или бед, кризисов или катастроф, рождаются те, кто может восстановить мир. Или изменить его к лучшему.

Замок Средь Миров находится в сердцевине кристалла. Он живет по особым законам, совсем иным, чем в остальных мирах. Откуда бы ты сюда не попал, ты поймешь язык обитателей и гостей замка. Он излечивает от недугов, помогает найти себя — но только тем, кто прошел испытание…И у каждого, Кир, оно свое.

После занятия я первый выхожу из кабинета. Меня не держат, хотя и провожают изучающими взглядами. Иду к открытой галерее, чтобы посмотреть на горы. Встаю у самого края.

Фиона так легко это сделала. Так просто и правильно. Всего-то дел, кинуть костыли и сделать шаг вперед.

Закрываю глаза. Слышу позади торопливые шаги.

— Кир, не надо! Ты, еб. тый, отойди от края!

Тимур оттаскивает меня к стене.

— В ящик решил сыграть, дебил? Ты же не умеешь еще ничего!

У Тимура красное сердитое лицо и взлохмаченные от бега волосы. И глаза как у Рыжей, когда она со мной разговаривала.

— Что молчишь, придурок? Жить надоело?

Молча вырываюсь, устраиваю поудобнее руки в костылях. Что тут говорить?

— Ну и дурак же ты, Кир, — бросает он мне вслед. Я ежусь, как от холода. Дурак, да.

Потом долго сижу в своей комнате, привалившись лбом к холодной каменной стене. Очухиваюсь только когда кто-то настойчиво стучит и, не дожидаясь ответа, распахивает дверь.

Я оборачиваюсь. Фиона. А позади, в коридоре, стоит Тимур.

У нее встревоженные глаза. Похоже, Тимур рассказал ей о том, что я хотел сделать.

Она закрывает дверь и садится рядом со мной.

— Ты хотел прыгнуть, чтобы взлететь, или прыгнуть, чтобы упасть? — голос кажется спокойным. Так хорошие учительницы спрашивают о невыполненном задании на уроке.

Я пожимаю плечами. Если бы самому знать.

— Чтобы научится летать, нужно желание, — говорит она, — Не просто прыгнуть и поймать поток, не просто захотеть этого, а сделать так, чтобы это стало необходимостью. Как дышать, есть, говорить.

Я не хочу летать. Я хочу ходить. Сам, без костылей. Только вот у меня не получается ни того, ни этого.

— Если бы ты прыгнул сегодня, ты бы разбился. Твой друг тебя спас.

Она кладет мне руку на плечо. Я отряхиваюсь. Не люблю чужие прикосновения, мне от них неуютно. Зло чеканю:

— Нет у меня никаких друзей. Мне они не нужны.

Фиона поворачивается ко мне лицом, смотрит в глаза.

— Кир, ты сейчас не на улице, и не в своем мире. Вокруг всё изменилось, а ты даже не хочешь попытаться измениться сам. Ты не сможешь летать, пока тебя держит страх, и не сможешь менять мир, пока не полетишь.

Я отвожу взгляд. Боюсь, да, Фиона права.

— Там, за дверью, стоит один человек, — говорит она настойчиво, — Человек, который сбежал ночью искать твои костыли, зная, что это опасно, человек, который готов тебя поддерживать, даже если ты сам этого не хочешь. Таких людей обычно и называют друзьями, Кир.

Девушка встает, касается рукой моего плеча, и идет к выходу из комнаты.

— Увидимся на обеде.

В обеденном зале тоже шумно. Народ еще только собирается, кто-то рассаживается, кто-то несет еду с кухни. Я осматриваюсь. Выглядит как настоящий зал из фильмов про средние века. В больнице нам ставили такие.

Большой камин, деревянные столы и тяжелые стулья с высокими спинками. Свечи. Еду каждый берет себе сам, несет с кухни. Только собираюсь туда, как меня тормозит та девчонка с косичками, которая сидела рядом со мной.

— Тебе чего принести, Кир? — спрашивает она. Я жму плечами. Она улыбается, — Сегодня есть рагу, салат и пироги с мясом. Пироги я готовила, а Лейка мне помогала. Будешь?

Отказываться от еды не принято.

— Буду. А почему имя такое странное — Лейка?

Смеется:

— Потому что Лей! На ее языке — "дождинка". Ты садись вон там, а мы сейчас подойдем!

И бежит на кухню.

Я сажусь на указанное место. Оно опять у окна. Стекол здесь нет. Интересно, когда идет снег, он залетает в зал? Наверное, это очень красиво. И очень холодно. Я вспоминаю как ночевал в горах всего два дня назад и невольно дотрагиваюсь до колена. Ноги болят. Несильно, чуть напоминая о себе, но постоянно.

— Ворон ловишь? — раздается голос над ухом. Я вздрагиваю: так обычно Рыжая спрашивала. А потом ругалась на меня почем зря. Но этот голос совсем другой — озорной, лукавый. Поднимаю глаза.

Девушка. Вроде бы моя ровесница, а может и чуть постарше.

— Меня Лей зовут. Мы с Айше сегодня с тобой посидим, можно? Ты ведь Кир, да?

У нее синие глаза и смуглая кожа. И выгоревшие золотистые волосы. Она была бы красивой, если бы не шрам на правой щеке. Он белый, старый, но все равно заметный.

Подходит девчонка с косичками, ставит на стол поднос. На подносе огромный кусок пирога, три тарелки и три чашки. В чашках травяной отвар, я его уже пробовал.

— Лейка, скажи своему братцу, чтобы перестал меня за косы дергать, — жалуется она, — А то я ему сама что-нибудь надеру.

Лей оборачивается через ползала:

— Лата! Если еще раз Айше за косы дернешь, она сама тебе что-нибудь надерет, обещала, — кричит она парню с такими же золотистыми волосами, который сидит через два стола. Лата, а вместе с ним, и весь его стол, смеются.

— Ну смотри, черноглазка, придется тебе что-нибудь надирать.

Девчонку с косичками зовут Айше. Ей пятнадцать. Скоро ей возвращаться в свой мир, она ждет лишь своего Спутника, который все еще учится. Лейке и Лате по шестнадцать. Они близнецы, дети опального короля из какого-то из сопредельных с нашим миров. У них всего поровну — даже умения летать.

— Это потому что я старшая, — говорит Лей и хохочет, — Старшим всегда больше Дара достается. А Лата хоть и младший, но из упрямства от меня не отстает.

Ее брат в рифму отзывается от своего стола:

— Лейка, а Лейка, я ведь слышу тебя! Напомнить тебе, что ты только дождинка, а тучка-то я.

Я ем пирог и смотрю в окно. Девчонки шумят, с кем-то шутливо пререкаются. А я даже не знаю что сказать.

— Айше, пирог — вкуснятина, — сообщает вдруг знакомый голос. Тимур убирает мои костыли в сторону и садится на скамеечку рядом, — Не зря Лата тебе глазки строит, видать такую хозяйку упускать не хочет. А то уедешь, ищи тебя потом по всем граням Кристалла.

Поворачиваюсь и вижу как она краснеет.

— Дураки вы оба! Мальчишки!

"Мальчишки" у нее звучит как ругательство. Тимур довольно улыбается. И только я сижу как чужой.

Здесь слишком шумно. Слишком тепло.

— Вот почему Кир сидит и ни слова не сказал, а вот вам двоим все бы позубоскалить, — рявкает Айше на смеющуюся Лейку и Тимура, — Быстро же вы спелись.

— Хорошим певцам долгие репетиции не нужны, — парирует Лей, — А Кира просто подождать надо. Слышала же, мастер Фиона сказала…

Она вдруг замолкает. Как будто что-то ненужное сказала. Я делаю вид, что не заметил и склоняюсь над своей тарелкой. Пирог вкусный, девчонки с душой пекли.

Айше рассеянно собирает три своих косички в одну, глядя в сторону Латы.

— Вкусно, — говорю я. Она отпускает волосы, усмехается уголком рта:

— Ты ешь, ешь. На занятие по полетам сегодня пойдешь?

Занятие по полетам? Мне вдруг становится смешно. Как будто мы в школе и у меня спрашивают, пойду ли я на урок. Только здесь уроки другие.

— Пойду.

— А я нет, — отзывается Тимур, — мне Леку велел три дня на полетах не появляться. Вот хмырь!

Лейка пожимает плечами:

— Еще раз ночью вылетишь, вообще отстранит. Пока весь курс не пройдешь, ночные вылеты запрещены, сам же знаешь.

Тимур корчит гримасу. Я краснею. Ночью он летал, чтобы достать мои костыли.

Чтобы никто ничего не заметил, отворачиваюсь к окну. Там ясный день, голубое небо и яркое солнце. На мгновенье солнце закрывает чья-то большая тень. Я вспоминаю слова Тимура. Гарпии.

— Летать ночью из-за гарпий нельзя?

Айше делает кивок:

— Из-за них тоже.

— А кто они?

Мне интересно, правда.

— Гарпии? — оживляется Лейка, — О них мало что известно. Они стражи гор, охраняют замок.

— От кого?

Лейка и Айше одновременно пожимают плечами. Я еще раз смотрю на небо, но там уже никого.

На полеты Леку меня не пускает. Останавливает у входа в открытую площадку одной из галерей.

— С тобой отдельно, мальчик.

— Почему?

Он трогает пальцем шершавую поверхность костыля.

— Когда это перестанет быть нужным, тогда и приходи. Сам. На своих двоих.

Тяжело выдыхаю. Горб словно становится больше и давит к земле. Но сказать ничего не успеваю: Леку уже уходит к краю площадки и собирает всех остальных.

Разворачиваюсь на костылях и ковыляю к каменной скамье у входа в галерею. Смотрю как взлетают знакомые ребята. Айше аккуратно шагает вниз, Лата и Лей стартуют одновременно и сразу же взмывают наверх. Лейка обгоняет брата и смеется.

Вытягиваю ноги. Так странно, что они чувствуют. Не всё, конечно, но боль, холод и тепло, прикосновение, уже точно.

Ставлю их так, чтобы можно было опираться ступнями о каменный пол. Поднимаюсь, опираясь ладони о скамью.

Если отпустить руки — упаду. Точно упаду, ноги уже подкашиваются.

Зажмуриваюсь от напряжения до разноцветных кругов перед глазами. Когда открываю, вижу перед собой хмурого Тима.

— Давай сюда руки, — говорит он.

Я мотаю головой и пытаюсь сесть.

— Руки давай! — рявкает Тимур, — Ну, быстро!

Я отрываю правую руку от скамьи, протягиваю вперед и почти падаю на Тимура. Он подхватывает.

— Твою мать, Кир, ты чего падаешь? Стой, я держу.

Держит крепко. Я стою на своих ногах, не костылях, почти минуту. А потом прошу осипшим голосом:

— Отпускай. Я упаду.

Но упасть не успеваю, Тимур помогает сесть на скамью. Ноги дрожат от напряга. Почему трясутся руки, я не знаю. Но меня бьет крупная дрожь. Выгляжу, наверное, как псих.

— Ты чего, Кир? Злишься опять на меня, да?

Он смотрит на меня с тревогой. Я не могу ответить — просто хватаю ртом резкий холодный воздух и пытаюсь унять дрожь.

Я не злюсь. Даже и не думаю злиться.

Я вспоминаю это ощущение, безумное, волшебное ощущение, что я стою, и меня колотит.

Получилось. Неужели получилось? Пусть Тимур меня держал, но стоял-то я сам.

— Тим, я стоял, — говорю я. и меня вдруг прорывает на нервный хохот, — Я сам стоял! Сам, Тимка, сам! Видел, да? Я могу, слышишь, я могу!

А потом плачу. Сам не хочу, но плачу. Слезы холодят щеки. Торопиво вытираю их рукавом свитера.

— Ну ты что, Кир? — Тимур заглядывает мне в лицо, — Всё же хорошо.

Да, всё хорошо.

Я смотрю на тонкие силуэты в небе. У меня получится. Должно получиться.

6.

Второй вечер я провожу в библиотеке. Я не читаю. Не люблю читать. Просто сижу в огромном круглом зале и смотрю в окно.

Библиотеку я нашел случайно. Шел по одному из коридоров и увидел маленькую дверь. А за дверью зал с высокими потолками. Крикнешь — будет эхо. У круглых стен — стеллажи с книгами. Я такие залы только в кино видел. И пусто…

Бродить по замку никто не запрещает. Просто ребята устают после полетов. А у меня полетов нет.

Вчера я сидел в кресле у окна до ночи. Смотрел на горы и думал о ребятах. Наверное, Леське-скрипачке тут бы понравилось. Настоящий замок, как в фильмах и в книжках. С галереями и переходами и узкими коридорами. С настоящими каминами и факелами.

Ноги болят. Они теперь не перестают болеть. Я пытаюсь ходить, только без Тимура еще не получается. Он говорит, что это из-за того, что мышцы слабые. А я думаю, что просто боюсь.

Тимур не всегда со мной. Ему интересней с ребятами. Там шутят, болтают, смеются. Он умеет дружить. Со мной ему скучно, наверное. Я не обижаюсь. А чего тут обижаться? И мне нравится сидеть здесь в одиночку. Это думать не мешает.

Дверь в библиотеку со скрипом открывается. Я оборачиваюсь. Держа перед собой факел, входит Леку. Видит меня и вздыхает.

— А, это ты… Чего сидишь в темноте?

Я жму плечами. Сижу… нравится.

Леку странный. Фиона простая, может смеяться, шутить. Может быть, потому что совсем молодая, лет на десять старше нас. А Леку много лет. Он строгий. Говорит мало и только по делу. Айше говорит, что он хороший учитель. Я не знаю. Он не разрешает мне ходить на занятия.

— В библиотеке принято книжки читать, юноша. А не в окошки глядеть, — говорит он, ставя факел в крепление на стене. Я зажмуриваюсь. Даже такой свет слишком яркий после темени за окном, — Или у тебя с чтением так же как с полетами?

Краснею. О полетах все говорят. Лейка сказала вчера, что когда ты в небе, о плохом не думаешь. Просто летишь. Как будто ты — часть ветра. И еще, когда летишь, понимаешь что правда, что нет. Что стоит делать, и чего делать не стоит. Наверное, поэтому нас и учат летать.

— Я научусь, — говорю я глухо.

— Летать или читать? — усмехается Леку.

— Читать я умею.

Он встает и идет к полкам. Возвращается через минуту с какой-то книгой в руках. Бросает ее мне на колени.

— Держи. Прочти ее.

Я осторожно беру ее в руки. Тяжелая. А обложка мягкая, как будто из кожи. Надписей нет.

Смотрю на Леку. Мотаю головой.

— Не буду.

— Почему?

— Не хочу.

Старик нагибается, забирает у меня из рук книгу и смеется.

— Вот и с ногами так же, мальчик. Захоти.

Ночью я просыпаюсь от птичьего крика за окном. Резко сажусь и смотрю в ночное небо. Луну пересекает крылатая тень.

Гарпии. Стражи.

Вспоминаю хищный клюв и медное оперение и вздрагиваю.

Уснуть снова не удается. Слишком ярко светит луна. Слишком свеж в памяти вечерний разговор с Леку.

Я пододвигаюсь к краю кровати и свешиваю ноги вниз. Рука привычно тянется к костылям. Одергиваю себя. Надо встать. Самому.

Просто захоти.

Переношу тяжесть тела на ноги и встаю. Ноги сразу же начинают дрожать. Но не так сильно, как еще вчера. Теперь нужно сделать шаг. Делаю глубокий вдох и шагаю вперед. Получается. Я даже не заваливаюсь в сторону. Еще один шаг. И еще один.

Останавливаюсь у окна, прислоняюсь к стене. Со лба течет пот.

Я смотрю на темнеющие горы, на звезды и на светлеющее где-то далеко, на востоке, небо, и понимаю, что все это по-настоящему. Я хожу. Я горбун, калека, урод, но я хожу. И я смогу летать.

Возвращаться в кровать легче и труднее одновременно. Легче, потому что знаешь сколько тебе идти. Всего три шага. Труднее, потому что в ногах страшная усталость. Сажусь на кровать и вместо того, чтобы уложить ноги руками, пытаюсь сделать это сам. Движение дается с трудом.

Но я могу это сделать.

Я ложусь поудобнее, укрываюсь с головой одеялом и принимаюсь мечтать.

Утром самое тяжелое — не смотреть на костыли. Они стоят, прислоненные к прикроватной тумбочке.

Я решительно встаю на ноги и иду в ванную. До нее дальше, чем до окна. Шагов десять, не меньше. Но дойти получается едва ли не быстрее, чем ночью. Ноги словно стали крепче за прошедшие часы. Они болят и подкашиваются, и со стороны я наверное очень глупо выгляжу. Но у меня получается и стоять, и идти.

Не знаю, доковыляю ли до зала занятий. Решаю попробовать.

В коридоре никого. Я вышел с запасом времени. Все еще спят. Иду, придерживаясь одной рукой об стену. Вроде пока не падаю.

Без костылей непривычно. И как-то неуютно. Как будто голый, что ли. Странное чувство.

Прохожу примерно полдороги и сваливаюсь на пол. Пару минут сижу, вдыхая режущий легкие прохладный воздух. Хочется закричать. И спрятаться поскорее, чтобы никто не видел, как я здесь сижу.

Но прятаться вечно — глупо. А от крика никакого толка. Приходится вставать. Иду дальше, опираясь о стену. Считаю шаги. Сбиваюсь на сотом. Потом просто иду, думая лишь о том, как дойти. Коридор кажется бесконечным.

Останавливаюсь у знакомой двери и поворачиваю ручку.

Дошел.

Минут через сорок слышу голоса из коридора. Ребята идут на занятие.

Первыми появляются близнецы. Они как обычно о чем-то спорят.

— Лейка, брось ты эту затею! Ничего не выйдет.

— Еще как выйдет! Ты завидуешь, что тебе первому это мысль в голову не пришла!

— Ну, коне-е-е-чно, — тянет Лата, — Посмотрим, что у тебя выйдет…

— Посмотрим, посмотрим, — ехидно пропевает Лей и замечает меня, сидящего на своем обычном месте — самом дальнем от двери кресле, — Ой, а тебя Тим искал зачем-то…

Я молча киваю ей и Лате и продолжаю наблюдать как комната заполняется людьми. Вскоре в кресло рядом устраивается с ногами Айше. Мы коротко друг другу улыбаемся. Потом она смотрит на Лату, а Лата смотрит на нее. Лейка над ними смеется.

Никто не замечает того, что около моего кресла нет костылей. Наверное, всем просто все равно.

Тимур появляется последним, даже после Фионы. Сразу же идет ко мне.

— Блин, я тебя потерял. Стучался в комнату, думал, ты спишь. Ты что, с утра пораньше что ли сюда приперся?

Поднимаю на него глаза.

— Ага. С утра.

— Ааааа… ну ладно, потом поговорим, — быстро говорит Тимур и плюхается в кресло. Фиона начинает урок. Сегодня она рассказывает о нашем мире — о Земле.

В мире, раньше известном как Эрда, а теперь как Земля, живет людей больше, чем на остальных гранях Кристалла. Ученые Эрды создали машины и механизмы, способные летать, но они же создади оружие, настолько страшное, что им можно уничтожить миллионы людей. Люди Эрды идут вперед, не оглядываясь назад, но у них плохое будущее. Их мир может умереть в любую минуту, ибо они убивают его сами.

Урок уже закончился. Фионы нет в кабинете. И ребят нет, все ушли на обед. Я сижу, сжимая и разжимая кулаки.

Почему так получается? Разве я могу хоть как-то повлиять на то, что происходит? Мне и дела никакого не было до будущего Земли. Я даже о своем будущем не думал.

Скрипит тяжелая деревянная дверь.

— Кир, ну, ё-мое, сколько тебя ждать можно? Девчонки велели за тобой идти! — Тимур заходит в кабинет, встает у двери, — Пошли!

Неужели он не услышал слов Фионы? Не услышал…

Или их слышал только я?

— Кир, ну чего ты телишься, у нас всего полчаса на обед, потом полеты, меня наконец Леку пустил на занятия? — Тимур подходит ко мне, — Ну, где там твои ходули?

Мне вдруг становится весело.

— Чего ты ржешь? — сердито спрашивает Тимур, — Давай быстрее, ага…

— Давай, — соглашаюсь я и встаю, опираясь о валики кресла, — А костыли в комнате остались.

И делаю шаг. Глаза у Тимура становятся очень большими. Он дает мне руку, но я качаю головой. Не надо. Я справлюсь. Это ведь так легко.

— Твою мать… — шепчет Тимур, — ну, твою же мать…Кир, ты молодец! У тебя получается!

— Знаю.

Тимур ворчит:

— Знает он… И шифровался еще все утро, вот зараза…Пошли. Вот сейчас все приофигеют!

Мне не надо чтобы все офигели. Мне все равно. Но Тимур тащит меня в столовую.

Перед входом я останавливаюсь. Ноги тяжелые, как будто железные. На секунду начинаю паниковать.

— Что, Кир?

Обратной дороги не будет. Сейчас все увидят, что я хожу. И Леку начнет учить меня летать. Что будет дальше, я не знаю. Но никогда не будет так, как было раньше.

— Ничего. Пойдем.

Поворачиваю ручку двери и мы входим в столовую. Из окон льется солнечный свет, и я не вижу лиц. Но вокруг нас сразу же собирается толпа.

Поздравления, улыбки… Тимур светится, как будто это он начал ходить, а не я. Меня пытаются обнимать. Я отстраняюсь. Не люблю прикосновения. Ловлю на себе изучающий взгляд Леку.

Старик усмехается:

— И всего-то стоило захотеть, а, мальчик?

Молчу. Чего уж тут скажешь.

— К полетам ты допущен. Жду сегодня без опозданий.

Он кивает и отходит. Тимур, стоящий рядом, начинает меня тормошить.

— Кир, пошли быстрее хавать, полеты через полчаса. Леку знаешь как опоздавших строит! Как, блин, наш физкультурник Антон Раисович!

Ребята расступаются. Мы садимся за "свой", привычный стол. И только сейчас я чувствую, как гудят ноги.

На площадке для полетов холодно. Дует резкий, пронзительный ветер. Я жалею, что не одел чего-нибудь потеплее свитера. Свитер тоже теплый, плотный, но ветер проникает повсюду.

Леку указывает нам с Тимуром на скамейку.

— Посидите-ка, пока я с остальными разберусь.

Я, ежусь от холода. Наблюдаю за тем, как все взмывают в воздух и набирают скорость. Это красиво. Необычно, но красиво.

Тимуру тоже нравится. Он завороженно смотрит в небо.

— Так, теперь вы, двое, — Леку подходит к нам бесшумно, — Тим, твой ночной вылет был безобразием. Мало того, что опасно, так еще и глупо и безответственно.

— Это я уже слышал, — заявляет Тимур нахально.

— И я это уже говорил. Только вот в некоторых случаях приходится повторять, — рявкает Леку, — Особенно, когда ученики тебя не слышат! Еще одна такая самодеятельность, наказание будет куда более суровым, чем три дня без занятий.

— Кир, с тобой особая ситуация. Врать не буду, такие ученики у меня впервые…

— Какие? — перебиваю я. Изо всех сил пытаюсь выпрямиться, — Калеки?

Тимур жалобно переводит взгляд с Леку на меня. Старик вскидывается:

— Если тебе уж очень хочется себя так назвать, мальчик, то да — калеки. Но я имел ввиду другое. Мне не встречались еще ученики, которые не хотят летать, которым все равно, есть ли небо или нет…

Зябко кутаюсь в свитер. Замерзшие ладони становятся красными.

Все равно есть ли небо или нет? Не знаю. Может и все равно. А может, я просто вру себе.

— Я научусь. Я же начал ходить.

— Ты мог ходить, мальчик. Замок вылечил твои ноги, тебе оставалось лишь сделать первый шаг и поверить в то, что ты можешь. А с полетами это не пройдет.

Вспоминаю слова Фионы.

Чтобы научится летать, нужно желание. Не просто прыгнуть и поймать поток, не просто захотеть этого, а сделать так, чтобы это стало необходимостью. Как дышать, есть, говорить.

— Я научусь, — повторяю я как заклинание, — Научусь.

Ничего не выходит. Я стою у края и смотрю вниз, на горы и скалы. Тимур с легкостью прыгает с платформы. Я едва не кричу, увидев, что он падает метра три вниз. Но он быстро координируется и взмывает наверх, к остальным.

Мне страшно. Я даже двинуться не могу. Просто стою на краю площадки. У меня трясутся ноги.

Леку даже не оборачивается, когда я отхожу назад, к выходу. Он знал, что так и будет.

Сажусь на ледяной пол в коридоре и смотрю на каменную кладку. Мне вдруг кажется очень важным разгадать ее узор. Я даже не слышу легких шагов.

Фиона наклоняется ко мне.

— Кир, пойдем, ты замерзнешь. Пойдем, у тебя руки все закоченели.

Она рывком ставит меня на ноги. Странно. Она ведь выше меня ростом совсем чуть-чуть, а силы намного больше.

— Ну, давай, шагай.

Идем мы недолго. Она приводит меня в маленький кабинет рядом с башней полетов. Усаживает в мягкое кресло. Подкидывает в тлеющие угли камина немного дров. Достает откуда-то теплое одеяло и накидывает мне на плечи.

— Что с тобой? Что, Кир?

Я не смог. Я не смогу. Это страшно.

— Что ты все время молчишь, а? — сердится она. Наверное, ей совсем неинтересно со мной нянчиться.

Мне стыдно признаваться, что я трушу. Боюсь до колотьбы в ребрах. Она не поймет. Ребята тоже. Для них, даже для Тимура, небо — это счастье.

— Все будет хорошо, Кир, — Фиона берет меня за руку, — Честное слово.

Я возвращаюсь на закате. Площадка пустая, скоро уже стемнеет. Солнце красит вершины гор в золотой.

В небе появляется чей-то силуэт. Леку приземляется рядом со мной.

— А ты упрямый, мальчик.

Если бы, думаю я. Был бы упрямый, прыгнул бы.

— Вот только глупостей совершать не надо. Иди спать.

Я поднимаю голову.

— Почему вы меня выбрали? Чем я Избранный? Я даже сам себе не могу помочь.

Мне очень хочется кричать. Но из-за ветра мой голос еле слышен.

Леку ничего мне не отвечает.

На утренние занятия я не иду. Похоже, что вчера простудился на ветру. Я часто болею. Раньше простужался, потому что одевался легко.

В дверь стучат. Не открываю. Даже сил крикнуть, что болею, нет. Меня знобит. Накрываюсь с головой одеялом и снова засыпаю.

Мне снится дом на Кирова. Снятся узкие улочки, и белый Кремль на берегу реки, и громада аквапарка. Я никогда не был в аквапарке. Но мы ходили смотреть на бассейны и горки, которые стояли на улице. Рустик и Денька мечтали хоть раз в нем побывать.

Мне снятся желтые трамваи и зеленая листва деревьев. Снится старый парк с большим прудом, в котором живут утки.

Мне снится, что я вижу все это сверху, в полете.

Мне снится, что лечу.

Но полет сменяется падением.

Я просыпаюсь в холодном поту. Первое, что я делаю — дотрагиваюсь до ног. Теперь это мой самый большой страх. Я до истерики боюсь проснуться однажды утром и не почувствовать их.

Ноги болят. Да и спина тоже ноет, первый признак высокой температуры. Но мне уже лучше.

Надо бы одеться и добрести до столовой, хотя бы воды попить. И попросить кого-нибудь из обитателей замка дать лекарств. Интересно, какие лекарства в Замке Средь Миров? Уж точно не аспирин с анальгином. Валерка говорил, что пробовал димедрол с пивом. Говорил, что похоже на наркоту. Правда, димедрол, кажется, запретили.

Я медленно натягиваю джинсы и свитер на голое тело. Одевать и застегивать рубашку сил не хватает. Слишком много пуговиц.

В коридоре сквозняк. Я бы не хотел всегда жить в горах. Слишком уж тут холодно.

На повороте останавливаюсь. Коридор раздваивается. С одной стороны — кухня. С другой — площадка для полетов. Я сворачиваю к площадке, сам не знаю почему.

Наверное, я слишком долго спал. Ребята сейчас как раз в воздухе. Леку стоит на парапете и наблюдает, время от времени что-то выкрикивая.

Сегодня пасмурно. Небо покрыто серыми тяжелыми тучами. Кажется, что пойдет снег. Может и пойдет, не знаю.

Хромаю к краю площадки. Ветер немного бодрит, дышать становиться легче. А вот горло болит.

Леку наконец-то меня замечает.

— Чего тебе сюда принесло, мальчик? Фиона сказала, что тебя не было на занятиях.

— Вроде заболел, — пожимаю я плечами.

— Вот и лежал бы в комнате, если заболел, — огрызается Леку, не отрывая взгляд от ребят. Он кажется чем-то встревоженным, — Давай, мальчик, не стой тут на ветру, — и тут же кричит на кого-то в небе, — Шель! Отлетай от скал! Все летаем ближе к замку!

Я отхожу на пару шагов назад, чтобы не мешаться. Всегда чувствую, когда могу под горячую руку попасть. На свежем воздухе хорошо, уходить неохота. Развлечения ради смотрю, как парят в небе Лата и Лейка. Их легко узнать по светлым волосам, и потому, что они всегда соревнуются. Только Лата посильнее, быстрей, а Лей гибче.

Где-то рядом летает Тимур. А я здесь стою.

Я пытаюсь найти его в воздухе. Вроде бы он сейчас у маленькой соседней башенки, а может, и нет. Так не угадаешь, среди ребят темноволосых пятеро. И еще трое такого же роста.

Пока вглядываюсь, замечаю в стороне парящую гарпию, почему-то летящую в сторону площадки.

— … Лата, хватит красоваться, ты не пируэты выделывать учишься, а летать! — доносится до меня со стороны. Я тревожно смотрю на приближающуюся огромную птицу. Она несется на одинокую фигурку, тренирующуюся в стороне.

— Леку!

— Ты все еще здесь? — раздраженно бросает старик в мою сторону.

На ватных ногах пытаюсь доковылять до края, чтобы увидеть кто там занимается. Фигурка делает поворот, взметаются десятки тонких черных косичек.

Айше.

— Леку, там гарпия! Рядом с Айше.

Он разворачивается мгновенно. И с места срывается в полет. Я такого еще никогда не видел. Он летит прямо на гарпию.

Айше замечает птицу слишком поздно. Гигантский клюв бьет ее в плечо, и она словно теряет равновесие. Делает несколько взмахов руками в воздухе. Я слышу ее крик.

От Леку до гарпии совсем недалеко, но старик не успевает. Ему надо или отвлечь чудовище или подхватит Айше. Он мчится к гарпии. Наверное, думает, что Айше справится. Долетит до площадки или приземлится на камнях.

Только вот она не справляется. И ребята точно не успевают. Лата уже летит, что-то крича, но он далеко.

А я рядом.

Мне надо полететь, надо! Ее ранило, разобьется ведь! Пожалуйста, мне надо полететь!

Набираю побольше воздуха. Зажмуриваю глаза. И прыгаю.

7.

Падать страшно. Первые секунды я паникую. Тело камнем несется вниз, на скалы. Ору как будто меня режут. А потом до крови прикусываю губу. Боль помогает вспомнить причину падения.

Пытаюсь вспомнить каково это было — летать во сне. Тело само вспоминает движения. Группируюсь и останавливаю падение. И устремляюсь наверх, туда, где Айше изо всех сил пытается не упасть.

Лететь, оказывается, просто. Не надо делать лишних движений. Не надо махать руками как крыльями. Тело сжимается в тугую пружину и само отпускает эту пружину ввысь. Леку дразнит гарпию, уводит ее в сторону от Айше, и я могу подлететь.

Хватаю ее за левую руку. Правая залита кровью — чудовищная птица ударила ее в плечо.

— Держись крепче.

Она судорожно цепляется за мою шею. Кровь стекает на воротник моего свитера. Подхватываю ее за талию и лечу. Айше неожиданно тяжелая. Наверное, потому что потеряла сознание.

Затаскиваю ее на парапет и сам падаю рядом. Меня колошматит.

Рядом опускаются Лейка и Тимур. Остальные уже на подлете. Рядом со мной тяжело бухается на каменный пол Лата. Садится на корточки и подсовывает под Айше руки, пытаясь поднять.

— Лей, ищи Фиону. Я в общий зал, — бросает он, вставая. Черные косички Айше развеваются в воздухе.

Мы с Тимуром остаемся на площадке одни в считанные минуты.

— Леку надо помочь, — говорю я.

Он смотрит на меня как на дурака.

— Ты что ли собираешься помочь? Кир, давай без самодеятельности, Леку справится, он же Учитель. А мы с нашими великими умениями только мешать будем. Ты и так весь в крови.

Дотрагиваюсь до свитера пальцем. Я и забыл про нее.

— Это не моя.

— Да знаю я, что не твоя. Вставай.

Протягивает мне руку. Я поднимаюсь. Почему-то очень болит все тело. Я с трудом вспоминаю, что утром болел. Кажется, что прошло не каких полчаса, а целые сутки.

— Е… твою мать, — охает Тимур, — У тебя ж температура. Погнали к Фионе.

— Не надо, — пытаюсь отбиваться я, все еще наблюдая за небом. Тимур замечает.

— Пойдем. Леку справится.

Киваю. Да, наверное, справится. Но это все равно неправильно.

Мы доходим до лестницы. Около поворота к кабинету Фионы я останавливаюсь. Пытаюсь отдышаться.

— Кир, ты чего?

Воздуха не хватает. Я делаю вдох.

— Ничего.

— Дойти сможешь?

Киваю. Перед глазами летают черные мушки. Тимур дает руку:

— Обопрись. Пошли.

У дверей кабинета толпа. Не видно только Латы и Айше. Они внутри, наверное. Тимур расталкивает остальных, открывает дверь и заталкивает меня внутрь.

— Я же сказала не входить! — рычит Фиона, даже не оборачиваясь. Она склоняется нал лежащей на столе Айше и зашивает рану.

— Ему тоже плохо! — возражает Тимур, — А я выйду, если надо.

Фиона на секунду оборачивается.

— Сиди. И ты, Тим, сядь пока. Мне сейчас помощь будет нужна.

Лата и пожилая женщина служанка стоят с ней рядом.

— Санди, принеси еще воды кипяченой с кухни, — командует Фиона, — Лата, а ты ее держи, чтобы не поранилась еще больше.

Бледный Лата кивает. Его, кажется, трясет. Может от крови. А может и впрямь в Айше влюбился.

Я стараюсь не смотреть на то, как Фиона рану промывает. Меня и так подташнивает. Это от температуры высокой, не от страха. А еще знобит.

Служанка возвращается с водой.

— Тим, иди сюда. Держите ее за руки, чтобы не дергалась. Айше, девочка, потерпи чуток, самую малость, хорошо?

Они окружают Айше. Я не смотрю. Со всей силы борюсь с тошнотой. Еще кровь на свитере так пахнет… Чтобы отвлечься, вспоминаю свой полет. Даже не верится, что это я сделал. Плохо, что не запомнил ничего.

Наверное, это неправильно. Ребята о полетах с горящими глазами рассказывают. Тимур вон с ума сходит от занятий. Его бы воля, он бы и ночью и днем летал. Может, просто привыкнуть надо. А может дело во мне.

Айше кричит. Я забиваюсь в кресло. От меня толка сейчас никакого. Я и сам на ногах еле держусь. Умом понимаю, что сейчас зашьют ей рану и все будет хорошо. Фиона говорила, что замок сам лечит. Но я будто ее боль сейчас чувствую.

— Держись, девочка, я уже заканчиваю, — говорит Фиона успокаивающе, — Тим, ребятам крикни, чтобы носилки принесли, на которых мы тогда Кира тащили.

Тимур отпускает Айше и уходит в коридор. Лата остается на месте, держит девчонку за здоровую руку. Я отвожу глаза.

Фиона подходит ко мне.

— Так, тут что?

Мотаю головой. Ничего. По сравнению с Айше ничего серьезного. Подумаешь, простуда. Отлежусь. Тем более, что сейчас мне лучше.

Фиона кладет руку мне на лоб. Ладонь прохладная, приятная.

— Горло болит?

— Немного, — киваю я.

— Понятно, — говорит она, — Санди, сделай ему отвар ромашки с чабрецом. Попьешь два-три дня, все пройдет. Это ты ее вытащил?

Она смотрит на меня изучающе. Я краснею.

— Ну…

Фиона молча проводит ладонью по моим волосам и что-то шепчет. Знать бы что…

Вечер я встречаю в библиотеке, закутавшись в одеяло. Сижу у окна и смотрю на беззвездное небо. Как обычно. На столе маленькая свечка. Она то ярко вспыхивает, то снова почти гаснет.

Айше стало получше. Лата, Тимур, Лейка и Спутник Айше, Шель от нее не отходят теперь. Фиона говорит, что летать она сможет, только позже. Может через месяц, а может и через полгода. Смотря как залечит раны Замок.

В открытое окно врывается холодный ветер. И, кажется, начинается метель. Вставать и закрывать окно неохота. Поглубже зарываюсь в одеяло и смотрю на то, как начинают кружиться снежинки.

Я не люблю снег. Снег — это зима, а зимой холодно. Даже если ночевать в подвале, где трубы с горячей водой. Зимой одежды не напасешься.

Но сидеть здесь и смотреть на снег в окно интересно.

Хлопает дверь. Сквозняк что ли? Я поворачиваю голову.

В комнату прихрамывая входит Леку.

— Мальчик, ты опять здесь? Ты ж вроде болеешь.

Пытаюсь усмехнуться.

— Болею, — и внезапно признаюсь, — Вас жду.

Леку подсаживается в соседнее кресло, греет над свечой руки.

— Вот как, — говорит он задумчиво, — Дождался, вот он я. Может, скажешь, чего надо было.

Пожимаю плечами. Даже и не знаю, что сказать.

— Я летал.

Он усмехается.

— Я видел. Пластика у тебя, конечно, так себе, но для первого раза сойдет. Только руками так не маши больше, ты ж не гусь перелетный. Лишние усилия — лишняя энергия. Плавать умеешь?

Качаю головой. Не умею. Валерка с ребятами плавали в Кабане, а я только на берегу сидел.

— Жаль, — протягивает Леку, — Было бы проще. Ну да ладно, и так справишься.

Он потирает ладони, потом снова ставит их над свечкой.

— Холодно сегодня. Снег вон пошел. Если завтра заметелит, полетов не будет. Видимость плохая.

— Почему гарпия напала? Она же — Страж.

Леку берет свечу в руки, долго на нее смотрит.

— Они стражи… стражи Замка. Они охраняют Замок, а не людей, что в нем живут, мальчик. Я не знаток их разума, но знаю, что гарпии не любят людей. Боятся — и не любят. Но они больше не нападут, обещаю.

— Я испугался за Айше. Поэтому прыгнул. Не потому что летать хотел.

Старик криво улыбается:

— Ну что ж… бывает и так.

Холодно. Зарываюсь в одеяло поглубже. Мне бы уйти, да что-то мешает. Как будто внутри что-то останавливает.

— Пойдем, — говорит Леку, — Полетаем.

Мы стоим на башне. Снег идет всё сильнее и сильнее. Я кутаюсь в куртку, которую мне дал Леку. Она большая, теплая и пахнет лекарствами. Иногда я забываю, что Леку уже старик, пусть и очень крепкий. А старики не могут без лекарств. Ни в одном из миров.

— Не бойся, — говорит он негромко, — Резких движений не делай. Не паникуй. Ясно?

Киваю. Повторяю про себя: не бояться, не делать резких движений, не паниковать.

— Воздух не для истеричек, — продолжает Леку, — Учти это на будущее, мальчик.

Радуюсь, что в темноте, освещаемой одним лишь факелом, не видно, что я краснею. Наверное, из всех его учеников я единственный боялся летать.

— Если устал, всегда можно поймать воздушный поток или приземлиться, если высота небольшая.

Снова киваю. Еще бы знать что такое эти воздушные потоки.

— Когда летаешь, одевайся тепло. Нужно что-то облегающее, чтобы движений не стесняло и давало бОльшую скорость.

Я почти не слушаю. Вроде и правильно все это знать, да вот только это все не то…

Я становлюсь у самого края. Внизу из-за метели ничего не видно. Да и вообще, ночь на дворе.

— Ну что, понятно, почему ночные вылеты запрещены? — спрашивает Леку. Смотрю вниз и нервно соглашаюсь:

— Да.

Бояться больше нечего, так?

Снимаю куртку, она слишком тяжелая. Становлюсь на парапет и делаю шаг вперед.

В ушах свистит ветер. Я раньше никогда не слышал такого звука. И еще их закладывает, от высоты, наверное. Я падаю несколько секунд, а потом вижу летящего рядом Леку. Он что-то кричит, но я не слышу, а скорее понимаю его слова.

— Кир, выравнивайся!

Тело само останавливает падение. Зависаю в воздухе. А потом медленно начинаю подниматься. В прошлый раз вроде было легче. Может, потому что я за Айше был в ответе, а сейчас только за себя.

Снежинки бьют по лицу. Наверное, у меня уже все волосы мокрые. Проверять страшно. Кажется, что любое движение нарушит равновесие, и я снова начну падать.

Башню уже не видно. Что-то темнеет справа, но я понять не могу, то ли это Замок, то ли скалы.

Леку подлетает ближе. Что-то говорит. Я не слышу из-за ветра и он просто машет мне рукой, мол "за мной". Лечу за ним, стараясь не смотреть вниз. Ночью не видно ни зги, но все равно страшно.

Долетаем до башни полетов. Сил хватает только на то, что сесть на каменной платформе. Она уже покрыта слоем снега.

Леку накидывает на меня свою куртку, деловито поднимает.

— Вставай, мальчик, замерзнешь тут.

На кухне, куда он меня ведет, ночью никого. Леку подбрасывает в очаг поленьев.

— К камину садись.

От очага идет приятное тепло. Я постепенно начинаю отогреваться. Руки за несколько минут полета стали ледяными.

— Ну? — спрашивает старик, — Все еще боишься?

Мотаю головой. Вроде не боюсь.

— И хорошо. С тобой буду заниматься отдельно. На занятия можешь ходить, если так уж хочется, но учти, по вечерам будут дополнительные. Попроси у Фионы костюм для полетов. Твоя одежда никак не годится, ее насквозь продувает. Понял?

Я слушаю его вполуха. Когда тепло сразу после холода, всегда так.

— Засыпаешь что ли? — догадывается Леку, — Понятно.

Он заставляет меня выпить кружку травяного отвара и доводит до комнату. Я засыпаю, едва коснувшись головой подушки.

Идти по открытым галереям мешает выпавший за ночь снег. На полпути к кабинету Фионы я устаю и несколько минут стою, прислонившись к стене. Смотрю на снегопад. Сегодня он другой, не метель. Снежинки кружатся и падают вниз.

Чуть передохнув, иду дальше.

— Эй, Кир, погоди, — кричит кто-то позади. Оборачиваюсь. Ко мне бежит Лата. Он останавливается около меня и смотрит в глаза, — Кир, спасибо тебе!

Я поднимаю на него взгляд:

— За что?

— За Айше, — говорит он и быстро уходит вперед, только длинные светлые волосы развеваются на ходу.

Я не успеваю ничего сказать. Не понимаю. Валерку с Рыжей понимаю. Шеф говорил, что она в этом лучше всех. Не знаю, может и правда лучше. У меня опыта нет. Кому нужен урод? Да никому…Пусть даже ходить я и начал, но горб-то остался. И никуда не денется.

Мысль не очень веселая. Но я не особо огорчаюсь. Всё лучше, чем на костылях.

Около кабинета я останавливаюсь. Сегодня непривычно тихо. Ребята не галдят, не болтают. Перешептываются слегка и смотрят в окна. Будто ждут чего-то. Я понимаю, что все из-за гарпии.

Шель, спутник Айше, угрюмо смотрит на небо, сжимая и разжимая кулаки. Лата и Лейка, двое балаболов, и те сегодня молчат.

Урок Фионы проходит в такой тишине. Обед тоже.

На площадку для полетов я прихожу первый. Леку оценивающе на меня смотрит. Я все в тех же свитере, джинсах и куртке. Просить другую одежду у Фионы я не стал. Ей не до этого сегодня.

— Будешь летать сегодня, мальчик?

Буду. Куда же я денусь.

Киваю в ответ.

Ребята толпятся у края. В воздух никто не поднимается. Леку смотрит на них выжидательно-насмешливо.

Я стою рядом с Тимуром. Он вглядывается в горизонт.

— Леку сказал, они не прилетят больше, — говорю я.

Тимур пожимает плечами.

— Страхово как-то, блин! Мало ли что кто сказал.

Меня берет злость. Тоже мне, герои.

Расталкиваю всех и резко прыгаю с парапета. Даю себе упасть почти до самой земли, а потом взмываю вверх, набирая скорость.

Кидаю взгляд в сторону башни полетов. Четверо одновременно прыгают вниз. Я вижу светлые лохмы Латы и Лейки, темные волосы Тимура и черный ежик Шеля. Я даже вижу как улыбается чему-то старик Леку.

И, наконец, понимаю.

Когда летишь, не чувствуешь ни страха, ни злости, ничего. Слышишь только свое дыхание и шум ветра. Ветер бьет в лицо и путает волосы. Ветер холодит кожу. В груди что-то сжимается в маленький комок. Но снижать скорость не хочется. Останавливаться — тем более.

Я лечу, а в лицо мне мчатся снежинки и оседают на щеках крупными каплями.

Полет — это свобода.

8.

Леку учит нас летать "в связке".

— Мне надо, чтобы вы чувствовали друг друга! — орет он каждый вечер, — Чтобы улавливали малейшие изменения в настрое и состоянии! Чтобы если у одного из вас голова закружилась, второй бы сразу же подлетел и помог. Чтобы один подумал, о том, что надо поворачивать, а второй уже разворачивался!

Тимур обычно огрызается:

— А может нам просто заранее договориться и не придумывать себе сложности, а?

Я просто молчу и отрабатываю движения. Почти ничего не получается. У Тимура получается, а у меня нет. Я злюсь, но молчу. А что тут скажешь? Сам виноват. Понимаю всё не с первого раза.

Мы летаем ночью, в темноте. Днем Леку занимается со всеми. Ночью только с нами. На общих занятиях он спокойный. На нас "отрывается". Мы все делаем не так. Не так летаем, не так поворачиваемся. Тимур говорит, что он похож на всех его учителей разом. Не знаю. Леку он ведь не просто учитель, он Учитель.

Сил на разговоры у нас не хватает. У меня точно, насчет Тимура не знаю. Я возвращаюсь в комнату, падаю на кровать и засыпаю. Но мне это нравится. Наверное, так правильнее.

После недели тренировок Леку дает нам поблажку.

— Завтра выходной, — говорит он, смеясь, — А то Фиона мне проела всю плешь, дескать, замотал я вас.

Тимур поднимает глаза к небу:

— Ушам своим не верю. Неужели завтра будем спать всю ночь?

— Именно. Но послезавтра тренировки продолжатся. Так что, я бы, на вашем месте, особо радоваться не стал бы, — предупреждает Леку. Он отпускает нас с занятия, и мы идем по коридору вдвоем. Тимур держит факел и размышляет.

— Блин, ну один только день — это маловато…Я так уставал только после футбола, мы с пацанами через день ходили в спортзал. А ты чего молчишь, не вымотался еще?

Качаю головой. Мне нравится уставать. Нравится, когда ноги болят.

Тимур доходит до своей комнаты, кивает. Я иду дальше, в свою.

На следующий день на занятиях у Фионы появляется Айше. Лата бережно усаживает ее в кресло, садится рядом. Мы переглядываемся, Айше улыбается. Только улыбка не такая, как раньше, грустная.

— Как твои ноги? — спрашивает она. Я пожимаю плечами. Ходят, чего ж еще от них надо?

— А ты как? — глупо спрашиваю я. Айше улыбается одними губами:

— Фиона сказала, что послезавтра снимет повязку.

Я за нее рад. Правда, рад. Но за все время, что она выздоравливала, я ни разу не смог к ней зайти. Все ходили, даже мастер Леку пару раз был. А я не мог.

Вроде как я ее спас. А на самом деле, если бы не гарпия, я никогда бы не полетел.

— Я даже спасибо тебе не сказала… — начинает она.

— Не за что, — быстро говорю я. Она непонимающе на меня смотрит. От необходимости что-то говорить меня спасает Фиона.

— Айше, Кир, может, вы потом обсудите что вас интересует, а пока меня послушаете? — ехидно спрашивает она. Лата и Лейка одновременно ухмыляются. Я краснею и поворачиваюсь к окну. Не люблю, когда все на меня смотрят.

За окном солнечно. Снег шел всю неделю, а сегодня прекратился.

Вечером я не могу уснуть. Слишком рано, привык уже по ночам летать. Ворочаюсь с бока на бок и думаю о разном. Потом не выдерживаю и встаю.

На площадке для полетов, конечно же, никого. Тихо. Я сажусь на скамейку и смотрю на звезды, их много сегодня. До них будто рукой можно дотянуться. Некоторые созвездия я знаю, Белка показывала. Вот там Медведица, например. Интересно, а почему она — Медведица? Больше похоже на кастрюлю с ручкой.

Фиона сказала, что звезды во всех мирах одинаковые. И люди, и животные, и континенты — все такое же. Даже над Замком, где всё по-другому, звезды светят те же. И еще она сказала, что если один мир уничтожить, то и все остальные будут разрушаться.

Кристалл — достаточно простая система устройства Мироздания. Все его грани взаимосвязаны. Если в одном из миров идет война, в других может бушевать непогода или разгореться эпидемия, или еще что-нибудь, но что-то обязательно произойдет. Именно поэтому вам всем и необходимо охранять собственные миры — чтобы не погибли все остальные, и Кристалл не потерял свою целостность.

Я все еще думаю над словами Фионы, когда сзади раздаются шаги.

— Так и знал, что ты здесь, — довольно говорит Тимур. Бухается на скамью рядом и протягивает мне фляжку, — Не замерз еще? На, грейся.

С опасением открываю крышку фляги. От Тимура всякого можно ожидать. Он же отчаянный, с Леку спорит постоянно, лезет во всё первый, правила нарушает.

Принюхиваюсь, делаю глоток. Во фляжке горячий чай с травами, а не что-то другое. Он быстро согревает.

— Ночные вылеты запрещены, — передразнивает он тон Леку, — так что, колись, чего тут делаешь в темноте?

— Не спалось, — коротко объясняю я. Тимур хмыкает. Огрызаюсь, — А ты чего здесь?

— И мне не спится, — коротко смеется он, — Привык я что ли к занятиям…

Несколько минут просто смотрим на небо. Тимур называет имена созвездий.

— Видишь вон ту группку, которая на букву "М" перевернутую похожа? Это Кассиопея. А вон там вот Сириус светит. А красная — это Марс. Только Марс не звезда, планета. Видишь?

— Вижу, — вру я. Ничего я не различаю, ни Марс, ни Кассиопею, ни Сириус. Леку пытался нас научить ориентироваться по звездам. У Тимура хорошо получается. У меня не очень. Когда я смотрю на звезды, я вижу звезды, а не карту.

Тимур вдруг замолкает. А потом говорит совсем другим голосом.

— Мы с отцом были прошлым летом в планетарии, когда его только открыли. Помнишь, который рядом с автовокзалом?

Серый вокзал с немытыми окнами, вечно орущим репродуктором и холодным залом помню. Пробовал там сидеть, выгнали через неделю.

— А что такое планетарий? — спрашиваю я. Я вправду не знаю. Ну, понимаю, конечно, что что-то с планетами связанное.

Тимур не смеется.

— Это место, в котором можно звезды увидеть, и планеты тоже. На музей похоже немного. Папа рассказывал, что раньше за городом был настоящий планетарий, с телескопом, но его закрыли давным-давно. Там еще фильм показывали про туманности и кометы, а отец торопился на работу и мы раньше уехали…

Голос начинает срываться. Тимур вдруг делает глубокий вдох и отворачивается.

Я — кретин. Совсем забыл, что после смерти его родителей только месяц прошел. Он же смеется все время, прикалывается, болтает, дурака валяет. А что там внутри у него творится, никто не знает.

Наверное, надо сказать что-то. Только я не умею.

— Расскажи еще про звезды, — прошу я вместо этого. Он шумно выдыхает.

— Было бы о чем рассказывать, нашел специалиста, тоже мне! Леку спроси, он лучше знает.

Мотаю головой. Ничего я спрашивать не буду. Даже в темноте видно как Тимур кривит губы в усмешке.

Молчим минут пять. Смотрим на звезды. Мне тишина не мешает. Когда все время один, привыкаешь к тому, что в твои мысли никто не лезет. Раньше я с Валеркой только разговаривал. Здесь приходится со всеми.

А Тимур и часа не может без трепа. Сидит сейчас, вроде в небо смотрит, но я замечаю его взгляды в мою сторону.

— Кир, а ты почему на улице оказался? Из-за ног? — вдруг спрашивает он.

Меня словно по голове бьют тяжелым чем-то. Я не люблю про это вспоминать.

Очень хочется сказать что-нибудь злое. Я прикусываю губу, сдерживаюсь. В Замке считают, что Тимур — мой друг. На друзей наезжать не принято.

— Из-за этого тоже. — В горле почему-то становится сухо. Делаю глоток остывающего чая и со стуком ставлю фляжку на скамью.

Тимур все понимает правильно:

— Дело твое, — говорит он, — Не хочешь рассказывать, не надо.

Снова молчим. Вдруг он показывает куда-то наверх рукой:

— Смотри, падающая звезда! Загадывай быстрее желание!

Я поднимаю голову, но не успеваю. Интересно, что Тимур загадал?

А что бы я загадал, если б успел? Раньше все бы отдал за то, чтобы ходить. А теперь уже не надо. Дом? Родных? Не знаю. Друзей, может?

— Блин, пока тебе говорил, сам прошляпил, — огорчается Тимур, словно угадав мои мысли. И ругает себя, — Вот балда!

Невольно улыбаюсь. Тихо признаюсь:

— Я тоже не успел.

— Да уж, мы с тобой — двое растяп! — весело говорит Тимур.

Мы смеемся, громко, от души. А через минуту он уже рассказывает о звездах. Мы сидим, привалившись спина к спине, и смотрим в ночное небо.

Наверное, ребята правы, и Тимур — мой друг.

У меня не было друзей раньше. Откуда ж мне знать, какие они.

Ночью мне снится город, переходы метро и дом на Кирова. И ребята. Испуганные лица. Зуля, Таня и Рустик стоят, окружив лежащих на полу Деньку и Валеру. У Валерки кровь по всему лицу. Он пытается встряхнуть ее рукой, но только размазывает по щекам и лбу. А Денька вообще не двигается.

Я просыпаюсь в холодном поту. У меня уже были сны, которые оказывались реальностью. А этот сон такой настоящий, что хочется кричать.

Здесь, в Замке, хорошо. Здесь кормят, есть где спать. Здесь я могу ходить и летать. А там у меня нет ни жилья, ни надежды на будущее. Я даже не знаю, смогу ли я там ходить, или это всего лишь влияние Замка-Средь-Миров.

Заснуть я не могу. Думаю о тех, кто там. О ребятах. О Леське-скрипачке. О нашем мире.

Сажусь на подоконник и долго смотрю на медленно светлеющее небо.

На занятиях у Фионы то и дело начинаю клевать носом. Ночь почти без сна сказывается. Тимур вообще спит, откинувшись на спинку кресла. Фиона пыталась его разбудить, но потом рукой махнула. Сегодня вообще все какие-то "вареные".

Я слушаю ее рассказ внимательно. Чем-то он меня зацепил.

— Фактически имеющие дар летать рано или поздно начинают проявлять способности другого рода. Видеть подлинное лицо человека, к примеру, или лечить, или любым другим образом менять мир вокруг себя. Из тех, кто умеет летать, выходят великие музыканты, художники, политики, воины. Некоторые становятся учителям, — говорит она, и все улыбаются, — Можете мне поверить, это тоже нелегкий труд.

Я верю. Мало кто из взрослых может быть хорошим учителем. Они все время забывают, что ученики делают что-то в первый раз.

Занятие заканчивается. Я толкаю Тимура. Он отрывает голову от ручки кресла.

— Что? М-м-м?

— Доброго утра, Тим, — ехидничает проходящая мимо Лей, — Хорошо ли спалось тебе, сладкие ли сны видел?

Он протирает глаза кулаком, широко зевает:

— Утренний сон — самый сладкий, — отзывается он, — Ты, Лейка, разве не знала?

— Да уж, по тебе сегодня заметно.

Пока они препираются, я выхожу из кабинета. Фиона быстро идет по коридору в сторону столовой. Я зову ее по имени.

— Что, Кир? Что-то случилось?

Взгляд у нее тревожный. Мотаю головой.

— Ничего. Я хотел спросить… — замолкаю, не знаю как сказать, но потом говорю как есть, — Когда мне можно будет вернуться в свой мир?

Фиона серьезно на меня смотрит.

— Пойдем в комнату, поговорим.

В ее комнате я уже как-то был. Она совсем небольшая, уютная, с занавесками на окнах и картинами. Комната девушки.

— Садись, — говорит она, указывая подбородком на кресло. Сама садится в соседнее, — Объясняй.

Объяснять я не умею. Фиона кривится.

— Тебе зачем туда?

Пожимаю плечами:

— Всё равно же возвращаться.

— Когда ты станешь взрослее и сильней! — вдруг кричит она, совсем как Леку. Что они на меня орут-то все время? — Когда тебе можно будет доверить решать судьбы людей! Когда ты возьмешь на себя ответственность за свой мир! Когда ты пройдешь испытание! Вот тогда — ты можешь вернуться.

Я не хочу никакую ответственность ни за кого. Мне здесь хорошо. Но там остались ребята, которых я считаю семьей. Во сне Валерке было очень плохо. А я своим снам верю. Начал верить, когда Замок увидел в первый раз.

Я поднимаюсь с кресла.

— Устраивайте это ваше испытание! Я готов.

— Кир, ты дебил!

Тимур догоняет меня на лестнице, ведущей к башне полетов.

— Идиот, кретин, долб…б! Что ты делаешь, а? Убиться хочешь? Черт, почему каждый раз одно и то же?

Останавливаюсь. Глаза у него сумасшедшие, как тогда, в участке. Он хватает меня за воротник свитера:

— Кир, твою мать, какого х. я?!

Лицо у него белое и очень злое.

— Отпусти, — прошу я. Не хочу с ним ссориться. Ни с кем не хочу, — Пожалуйста.

Он медленно отцепляется от свитера, садится на ступеньку. Я опускаюсь рядом.

— Они сказали, что чтобы вернуться домой, надо пройти испытание, — бормочу я.

Тимур с силой пинает стену.

— Зае. тое испытание! Самоубийство это, чистой воды! Слышишь меня, Кир? Тебе чего тут не живется? Что, в Казани что-то хорошее ждет? — ядовито спрашивает он, — Вонючая улица Кирова и обезьянник, или приют, что не лучше!

Обхватываю колени руками. Холодно сидеть так, на каменных ступенях.

— Ну и чего ты молчишь опять?

Потому что ты мне и слова вставить не дал, чуть не говорю я. Но выпаливаю другое:

— Я видел сон. Денька умер. Валере плохо.

Тимур разводит руками:

— Это всего лишь сон.

— Про Замок у меня тоже всего лишь сны были?

— И все равно, глупо это. И уходить отсюда сейчас глупо и испытание это…

Жму плечами. Я тебя за собой не тяну. Это мое решение, моя глупость.

— Леку справился, и я справлюсь, — говорю я. Тимур прищуривается.

— Ты ж не хочешь сказать, — медленно начинает он, — что ты собрался один к гарпиям лезть? Или хочешь? Я чего-то недопонял, соображаю плохо со сна.

Я вспоминаю как Леку орет на меня и Фиону в своем кабинете.

Испытание? Мальчик, с ума сошел? Фиона, девонька, какое ему Испытание, он на ноги едва встал, летать только начал? Что значит "надо"? Испытание — это не с одного карниза на другой перелететь при попутном ветре. Мальчик, что значит "все равно"? Все равно будет, когда твои кости на камнях будут валяться внизу, а пока еще ни мне, ни Фионе не все равно! Ты хоть представляешь что это такое, а Кир? Ты ж видел их, гарпий. Воспоминания освежить захотел? "Что надо сделать"? Мальчик, упрямство — не всегда хорошо, от него помирают рано! Что, все-таки хочешь попробовать?

Мне надо забрать из гнезда гарпии ее яйцо. Все так просто. И так сложно. Это — Испытание.

— Собрался, — отвечаю я на тимуров вопрос, — Что с того?

Он снова начинает шипеть сквозь зубы ругательства.

— И ты, альтернативно одаренный, блин, решил, что я тебя одного отпущу, да?

И поднимаю на него глаза. Нервно вздрагиваю.

— Мы в "связке", — напоминает Тимур, — Я — твой Спутник. Один ты там и останешься, будешь за червячка в их гнездышке, дай бог, чтобы быстро склевали. Если найдешь его, конечно. Ориентируюсь я лучше тебя. Летаю тоже. Вдвоем есть шансы забрать яйцо и свалить незамеченными. Представляешь, что здесь будет, если гарпии поймут кто у них яйца таскает? Белая полярная лиса будет, вот что. Так что, красть надо быстро и тихо. Лучше сначала все разведать, но если там с твоими и вправду какая фигня творится, то уже не до пируэтов.

Я молчу. Не могу ничего сказать, слова не идут. Хотя надо бы его развернуть и отправить куда подальше…одно дело собой рисковать, другое — кем-то.

— Ты… зачем? — спрашиваю я глупо, — Жалко стало? Или потому что ты — мой Спутник?

Тимур устало поднимает глаза к потолку.

— Господи, если ты есть, дай мне силы… Кир, ты — дурак. Набитый, полный и это… стоеросовый. Плевать мне на твою тонкую ранимую душу, меня бы кто пожалел! Плевать мне на то, Спутник я тебе или нет! Ты — мой друг. Мой отец друзей не бросал. И я не бросаю, ясно?!

К щекам приливает кровь. Я готов хоть сейчас лететь к гнезду гарпий. Черт с ним, с Испытанием. Вместе всё у нас получится. Ведь все так просто, когда кто-то помогает тебе просто так.

Нет, не кто-то.

Друг.

9.

Уже наступает ночь. От открытого окна тянет холодом, но я все стою и смотрю на горы. Где-то там — гарпии.

Тимур сидит на моей кровати и листает какие-то книги, которые притащил из библиотеки. Время от времени ругается.

— Блин, как все сложно. Жалко, интернета нет, в гугле бы точно нашли, — говорит он странную фразу. Я оборачиваюсь.

— Ты что ищешь?

Тимур поднимает глаза к потолку. Наверное, он уже говорил, а я прослушал. И точно:

— Кир, ну ё-моё, я же уже говорил — ищу информацию по гарпиям. Не может быть, чтобы в местной библиотеке ее не было, должна быть обязательно!

Сажусь рядом. Беру в руки одну из книг. Тяжелая. В кожаном переплете, с металлической застежкой — головой льва. Я такие только в кино видел.

— Что-нибудь нашел? — спрашиваю я. Мне стыдно, что не помогаю в поисках.

Тимур пожимает плечами:

— Так, по мелочи. Если не считать габаритов и того, что они сторожат Замок, обычные хищные птицы, как орлы, например.

— А, — говорю я. Орлов я никогда не видел. В городах они особо не летают. Ястреба видел один раз, он голубей гонял в одном дворе.

Кажется, Тимур все понимает. Он отнимает у меня книгу и спрашивает:

— Ты хотя бы примерно себе представляешь, что мы должны делать?

Отчаянно мотаю головой. Совсем не представляю. Тимур вздыхает.

— Черт, и я…Ладно, давай дальше искать.

Он вновь зарывается в книги, а я выхожу в коридор. Надо бы выпить чего-нибудь горячего, горло опять болит.

На кухне тихо. Разжигаю очаг, вешаю над огнем чайник. И думаю… Думать надо быстро, завтра вылет. Я не могу ждать. В Казани случилось что-то очень плохое с ребятами, которые были моей семьей.

За окном снова начинается снегопад.

Чайник потихоньку начинает закипать. Я беру с полки кружку и вдруг слышу голос.

— Эту кружку не бери, у нее трещина.

Айше стоит у двери, кутаясь в пуховую шаль. У нас такие продавали старухи на рынке. Она входит, садится на ближайшую скамью.

— Это моя кружка была, а потом ее Лата случайно уронил и чуть не разбил. Она с виду вроде цела, а на самом деле… — она вдруг резко замолкает. И говорит странно, — … совсем как я… Разбитая, а трещины не видно.

Ставлю кружку на место, сажусь рядом.

— Ты чего здесь? Поздно уже.

Она кивает на чайник — черные косички коротко взлетают в воздух и падают.

— Пить захотелось.

Вода в чайнике начинает бурлить. Я разливаю кипяток по кружкам и протягиваю одну Айше.

— Спасибо, — говорит она и по привычке делает движение правой рукой. Потом одергивает себя и протягивает левую. Я неловко отвожу глаза. Айше вздыхает, — Кир, это ерунда, все заживет. Главное, что живая. Я ведь почти упала тогда, сознание потеряла. Если бы не ты…

Сердито отмахиваюсь:

— Ничего я не сделал. Лата наверное злится, что не он первым успел.

Она вдруг смеется.

— Смешной ты, Кир. И маленький еще, — вдруг добавляет она, подумав.

Почему она так сказала? Не знаю. Не пойму, наверное.

Горячая вода приятно согревает горло. Я делаю еще глоток и вдруг начинаю рассказывать ей об Испытании. Айше слушает, не перебивая, лишь иногда делает маленькие глотки из кружки.

— …я не знаю, как выкрасть это яйцо, — заканчиваю я. Рассказ получился нескладным. Не люблю я говорить все-таки.

Айше задумчиво смотрит на меня.

— Их гнездо за Близнецами, там, где пять скал полукругом, помнишь? Нет, не помнишь, наверное, ты же не летал туда… — говорит она, — Они охотятся днем, ночью спят в гнезде. Гнезд всего пять — по одному на скале. Гарпии — одиночки, у каждой семьи свой охотничий надел.

Ошеломленно на нее смотрю.

— Откуда ты знаешь?

Она пожимает плечами:

— Лата рассказал. Он хотел лететь туда, мстить за меня и еще что-то такое. Лейка его в чулане заперла, специально место выбрала, где окон нет.

Улыбаюсь, а сам пытаюсь представить себе Лату там. Да, у него лучше бы вышло. Но у меня нет выбора.

Я ставлю чашку на стол и встаю. Надо рассказать это Тимуру прямо сейчас.

Айше перехватывает меня в дверях.

— Удачи тебе, Кир, — говорит она и касается здоровой рукой моей руки. Я краснею, — Ты справишься.

Надо что-то ответить. Только в горле почему-то пересыхает.

— И ты справишься, — шепчу я еле слышно и выбегаю.

Мы вылетаем на рассвете. Небо затянуто серыми тучами, на востоке светлеет. Мы летим на запад. Близнецы — это две огромных скалы, виднеющиеся на западе.

В это время всегда холодно. Я пытаюсь не думать о ветре. Тимур летит в метре от меня. Лицо у него сосредоточенное. За спиной что-то вроде рюкзака. Нести яйцо в руках было бы неудобно и опасно, равновесие трудно удержать.

До Близнецов далеко. Тимур вчера сказал, что не меньше трех часов по прямой. Ветер сегодня не попутный.

Час полета длится вечность. У меня коченеют руки. Делаю знак Тимуру. Он кивает и начинает снижаться.

Опускаемся на камни.

— Ты как? — спрашивает он. Кутаюсь в свитер. Внизу ветра нет, и теплее.

— Ничего, — сиплю я. Тимур настороженно на меня смотрит.

— Точно?

Киваю. Точно. Иначе и быть не может. Мне надо в Казань. А для этого надо долететь до гнезда и забрать яйцо. Отдыхаем еще пять минут. Тимур разминается. Я набираюсь сил. Леку сказал, что я совсем не умею распределять силы. Самое время научиться.

Взмываем в воздух. Ежусь от пронизывающего ветра. Тяжелые серые тучи словно давят к земле.

Чтобы отвлечься, еще раз повторяю в уме план: долететь до скалы, где находится одно из гнезд, дождаться, когда гарпии улетят на охоту, забрать яйцо и улететь. Все просто. Надо только долететь.

Сосредоточиться на полете не получается. Слишком холодно и ветрено. И слишком страшно, наверное.

Тимур намного храбрей меня. И сильней. Иногда мне кажется, что он старше меня. Это странно. Почему так? Не знаю. Мне кажется, он сам хочет казаться старше.

Мысли перескакивают на Айше. Я вспоминаю наш ночной разговор, и у меня почему-то теплеют щеки. Айше… она другая. Не такая, как знакомые мне девчонки. Может быть, Леська-скрипачка похожа немного. А может, и нет. Леська же совсем еще мелкая. Я запутываюсь.

Но мысли о вчерашнем разговоре помогают. Мы пролетаем большую часть пути. Зловещие Близнецы преграждают путь.

Тимур машет рукой и устремляется вниз.

Садимся на холодную землю.

— Держишься? — спрашивает он. Киваю. Держусь, куда деваться.

— А ты?

Тимур пожимает плечами:

— Мне то что? Я на футболе уставал сильно, а потом привык. А тут почти так же, энергии даже меньше тратится.

Минутный отдых заканчивается. Взмываем дальше. Оказывается, устремиться вверх почему-то труднее, чем прыгнуть вниз и уже потом взлететь. Леку объяснял, наверное, но я не запомнил.

Миновать Близнецов сложно. Выше подниматься нельзя — закладывает уши и трудно дышать. Приходиться облетать.

За Близнецами — пять скал. Вместе они похожи на собачью пасть в оскале. Вдалеке, над одной из скал, видна парящая тень.

— Мда, — говорит Тимур присаживаясь на выступ скалы. Я устраиваюсь рядом, — Зрелище не для слабонервных. Может это… потусовались и хватит, полетим обратно?

Я вскидываюсь и готовлюсь сказать, что не заставлял его с собой лететь, но молчу. Тимур улыбается.

— Шутка, — усмехается он уголком рта и сообщает, — У меня очень своеобразное чувство юмора. Мне всегда так говорили.

— Кто?

Он вдруг напрягается, но через секунду в глазах появляется прежняя веселость.

— Родители, кто же еще-то…

Тимур сегодня нервный. Боится? Наверное. Я тоже. Бояться вместе не так страшно.

— Погнали?

Киваю. Обжигающе-холодный ветер снова бьет в лицо.

У расщелины в скале, где пара гарпий построила гнездо, никого. Мы прячемся в тени, под защитой скалы. У птиц хорошее зрение, заметить нас сверху легко. Насчет слуха мы не знаем. Но на всякий случай молчим и общаемся знаками. Выучка Леку сейчас пригодилась.

Тимур нетерпеливо поглядывает наверх. Его бы воля, он не уже поднялся бы в воздух. А я не могу. Меня немного трясет.

Нас на мгновенье закрывает громадная тень. Размах крыльев огромный. Шесть метров? Семь? Тимур шепчет что-то, глядя на парящую над скалой птицу.

— Вот это красота, — слышу я, — Она офигенная!

Я вспоминаю, как катился по тропинке, собирая все острые камни. Вспоминаю кровь Айше на вороте свитера.

Может и красиво. Только не для меня.

Птица делает круг и улетает в сторону Близнецов. Мы переглядываемся.

— Тимур?

Он кусает губу, вздыхает. Ему ее жалко. Она такая красивая, свободная, большая. А кто мы? Особенно я? Еле летающий горбун, который совсем недавно и ходить-то не мог.

— Меня мама учила, что нехорошо птичьи гнезда разорять, — вроде бы шутит. Но глаза печальные, — Ладно, поехали.

Яйцо в гнезде только одно. Большое, с толстой скорлупой. В медную крапинку. Еще в гнезде какие-то кости и пахнет гнилью. Тимур морщится. Я — нет. В доме на Кирова пахло и похуже. Тимур стягивает рюкзак со спины. На самом деле, не рюкзак, конечно, просто мешок из ткани с лямками. Попросили у Санди ночью. Она, конечно, проворчалась, но нашла его в своих закромах.

Осторожно беру его руки. Передаю Тимуру.

— Килограмма три будет, — говорит он оценивающе, — Тяжелое, блин.

Ему его нести. Я буду всего лишь рядом лететь.

— Может… — начинаю я, чтобы предложить нести яйцо самому, но он смотрит куда-то позади меня.

— Кир, берегись!

Сзади слышится взмахи огромных крыльев и угрожающий клекот. Я не успеваю обернуться. Резкий удар в спину сбивает с ноги, и я падаю на дно гнезда. Рядом мягко катится яйцо.

— Тим!

Гарпия подцепляет его когтями. Я слышу крик.

— Кир!

Она удаляется от гнезда в сторону скал. Я пытаюсь сесть. Голова кружится. Спина не просто ноет, как обычно, в нее будто воткнули сотню иголок.

Яйцо лежит рядом. Сейчас бы сунуть его в мешок и давать деру.

Лежащий на асфальте Валерка. Мертвый Денька.

Это так легко, взять его и улететь. Я вернусь с яйцом, я пройду Испытание.

Плевать мне на то, Спутник я тебе или нет! Ты — мой друг.

А пошло оно все, думаю я. И впервые ругаюсь сквозь зубы.

Когда злишься, мир становится очень ясным. Я все равно вернусь в Казань. Я найду способ, я постараюсь.

Я не могу бросить друга.

Стараясь не смотреть на яйцо, тяжело встаю, опираясь о стенки гнезда. Подхожу к краю и прыгаю.

Догнать птицу в полете невозможно. Я чувствую, себя как будто снова передвигаюсь на костылях. Как калека. Стараюсь лететь, не упуская ее из вида, но она то и дело пропадает за скалами.

Она останавливается и начинает кружить над какой-то расщелиной. Внизу небольшая речка и каменистое плато. Гарпия начинает снижаться. Я слышу крик Тимура.

Перед глазами на мгновенье темнеет. Я вдруг понимаю, что собирается сделать гарпия. Похоже на то, как будто видишь фильм, а на самом деле будущее или даже чужие мысли. Это как мои сны, только еще реальнее.

Она огромная. Но и Тимур — немалая добыча. Убить его в воздухе не получится, значит надо кинуть на землю и прикончить.

Я не знаю, что делать. Нет. Знаю.

Бросаюсь к ней, набирая скорость до предела. Волосы мешают, путаются и я мимолетно даю себе зарок постричь их сразу же, как мы вернемся в Казань. Ветер такой же холодный, как и днем, но мне жарко.

В руке у меня подобраный камень. Я не долетаю до гарпии совсем чуть-чуть и целюсь ей в глаз. У меня раньше хорошо получалось. Валерка говорил, что это потому что внимание сосредоточено.

У Тимура белое как мел лицо, но я стараюсь на него не смотреть. Гарпия вроде как озадачилась. Она и вправду громадная, каждое крыло метра по три. Когда она бьет ими, чтобы не упасть, меня едва не сбивает потоками воздуха.

Замахиваюсь. Руки у меня сильные. Камень летит очень быстро, только ударяет не в глаз, а по клюву. Гарпия обиженно кричит и выпускает из когтей Тимура. Он падает вниз, но выравнивается в воздухе и неуклюже приземляется на выступ скалы.

На долю секунды прикрываю глаза.

Сейчас кинется. Вот сейчас.

Успеваю взмыть вверх. Тимур со своего насеста издает громкий свист. И откуда силы берутся?

Гарпия злится. Не знаю как так выходит, но я чувствую ее злость. Ей никогда не делали больно.

Люди — слабые. Люди живут в Замке Средь Миров и пытаются летать. Люди — легкая добыча. Сильный лишь старик, их учитель, но и он не ссорится с гарпиями.

Мы сами виноваты, что полезли в это гнездо. Я виноват.

А Айше в чем виновата?

Пока гарпия соображает что делать, я накидываюсь на нее сверху и пытаюсь схватить за туловище. Медного цвета перья скользят в руке. Ничего, костыли тоже скользят, справлялся.

Она изворачивается и пытается щелкнуть гигантским клювом. Я перекатываюсь, не выпуская из рук перьев.

Я чувствую страх. Ее страх.

Она дергает всем телом и заваливается на бок. Я просто взлетаю рядом, по-прежнему держа в руках перья. Гарпия клекочет, понимая, что у нее не получилось.

Ей обидно. Обидно и страшно.

Снова выравнивается. Я ложусь ей на спину, вытягиваюсь по всей длине. Ноги не дотягивают до конца туловища, она, наверное, длинней меня на метр. Крепко держу ее за перья.

— Никуда не денешься, — шепчу я ей, — Ты мне нужна, ясно?

Глупо это, наверное. Она вряд ли меня слышит. И уж точно не понимает. Ей объяснять надо по-другому.

Закрываю глаза. Резко открываю.

Она уже не хочет никого убивать. Она лишь хочет на свободу, к своему гнезду. К своему яйцу, которое надо высиживать.

А мне надо в Казань. Надо! И я не донесу Тимура до Замка, он ранен. Выход только один.

Опустись вниз.

Я никогда раньше никому не приказывал. Странное ощущение. Как будто это и не ты говоришь, а кто-то совсем другой, сильнее. Вот Валерка мог приказать. И Леку может. Но я?

Гарпия нехотя, переваливаясь, но начинает снижаться. Аккуратно приземляется, подняв крыльями мелкие камушки и какие-то ветки.

Стой смирно. Жди.

— Тим! Сюда!

Кричу наверх. Тимур далеко, метрах в тридцати выше. Он спрыгивает и через пару секунд приземляется на каменной платформе. Почти падает и с полминуты не может встать. Одежда на спине разодрана в клочья. Гарпия издает угрожающий клекот.

Не смей!

— Залезай, — говорю я, кивая на место за собой, на спине птицы. У Тимура округляются глаза:

— Кир ты того… головой ни обо что не ударялся в последнее время? Там камни острые были, может об них?

— Лезь!

Я приказываю Тимуру. Потом мне будет стыдно. Потом. Когда мы будем в Казани, и я найду ребят. А сейчас это и не я вовсе. Кто-то другой, сильный, смелый.

Он тяжело разбегается и взлетает. Садится за мной. На его одежде кровь.

— Ну-ну, — говорит он зло, — Она что тебе, вертолетик с пультом? Сейчас как скинет нас на…й.

— Держись за меня, — говорю я тихо. Смыкаю ресницы.

Лети в Замок!

Гарпия послушно отталкивается от камня и поднимается в воздух.

Ей тяжело нести нас двоих. В одиночку, она долетела бы до Замка за час. С нами выходит все два. Тимур сначала вцепился мне в плечи как сумасшедший, а сейчас отпустил. Держится за перья, наверное.

Когда мы долетаем до Замка, выходит солнце, и он сверкает белизной в голубом небе.

— Совсем как на твоей картине, — говорю я Тимуру. Он усмехается:

— Что-то есть.

На площадке для полетов толпа народа. Как только появляется гарпия, Леку поднимается в воздух.

— Тим, — прошу я, — спустись, объясни всё.

Мы всего метрах в двадцати. Тимур немного отдохнул и уж на такой прыжок у него должно хватить сил.

— А ты?

— Я попытаюсь приземлить ее на площадку.

— Чокнутый, — говорит он. Не спорю. Псих, да. Мне уже говорили.

Тимур осторожно перекидывает ноги на одну сторону, отталкивается от туловища гарпии и взлетает. Она вздрагивает от толчка.

Кружи над площадкой.

Через две минуты площадка становится почти пустой. Приземлившийся Леку отправляет всех вниз. На платформе остаются лишь он и Тимур.

Опускайся.

Она устало садится на башне. Я с трудом спускаюсь на каменные плиты, обхожу гарпию и останавливаюсь, чтобы посмотреть ей в глаза.

Не сметь нападать на это место и людей, которые в нем живут! Ни ты, ни твои сородичи не должны этого делать.

Она понимает и соглашается.

Теперь я вижу, что у нее желтые круглые глаза, следящие за каждым моим движением. Она похожа на орла, только очень большого.

— Леку, я не принес яйцо, — громко говорю я, не спуская с нее глаз, — Но привел ее. Прошел ли я Испытание?

От подошедшего чуть ближе Леку доносится насмешливое:

— Да уж, мальчик, с лихвой.

Тебя ждет твой детеныш, твое яйцо. Лети.

Гарпия словно ждала этого. Секундный взмах крыльями и она уже в воздухе. Улетает. Я подбираю маленькое упавшее перо медного цвета и зажимаю в кулаке.

Кир, который мог приказывать гарпиям, вдруг исчезает. Я — снова я. От того, что было в этот день, что Тимур едва не погиб из-за моей дури, мне становится горько.

Тим, хромая, подходит ко мне, берет за плечо.

— Пошли, Кир. Пойдем, а.

Я киваю. Он прав. Нам здесь больше делать нечего.

Я собираю вещи. На самом деле, мне нечего собирать. Просто слоняюсь по комнате, в ожидании пока Фиона обработает раны Тимура. От нечего делать решаю вымыться, а после ванной расчесать спутанные волосы. Просто расчесать не получается. Подхожу к зеркалу, такому ненужному в этой комнате, и застываю.

Я помню мальчишку на слишком больших костылях, в порванном сером свитере, откуда-то притащенном Зулей, мальчишку с волосами неопределенного цвета и застывшим взглядом. Я помню. Я видел его отражение всего месяц назад в трамвайном стекле. У того мальчишки был горб на всю спину.

Из зеркала на меня недоверчиво смотрит незнакомый мне парень — мой ровесник. Бледное лицо, темно-русые лохмы, темные глаза. Невысокий — мне и не стать высоким, наверное — и болезненно худой. Но здоровый. Горба не стало. Одно плечо повыше другого — чуть-чуть, едва заметно. И всё.

Я подношу руку к стеклу — отражение делает то же самое. Поворачиваюсь, и оно поворачивается в тот же момент. Значит, это не чья-то шутка, не розыгрыш, не…

Значит, это правда.

Мне хочется и плакать и смеяться одновременно. Так вот каким я мог быть, должен был быть… Я все-таки выбираю и начинаю хохотать от радости.

Мы встречаемся у входа в ту часть Замка, где еще никогда не были. Меня привел Леку, Тимура Фиона. Он весь в бинтах, видных даже из-под свитера, но лицо довольное.

— Ты как? — шепчу

— Залатали, — коротко сообщает он, — Так что, готов и дальше отравлять существование крупным видам пернатых.

Дурак. Только Тимур над этим может шутить, больше никто.

Леку молча распахивает тяжелые двери и мы входим внутрь. Круглый зал без окон, зато свет проникает через стеклянный потолок, льется сверху. На стенах — картины.

То есть гобелены, вспоминаю я один из своих снов. Я понимаю, что круг замкнулся. Отсюда все началось, здесь же и закончится.

Стоит странная, торжественная тишина. Словно мы в церкви. Я однажды был в католической церкви, она рядом с метро, там так же было. И Леку в своих белых одеждах немного похож на священника.

— В все времена, во всех пространствах, — начинает Леку нараспев, — когда мир начинает принимать темную сторону, рождаются те, кто умеет летать. Они приносят людям надежду и веру, они разгоняют зло.

— Что мне делать? — спрашиваю я в звенящей тишине. Я не Избранный, в который раз хочется сказать мне. Я не сумею спасать людей, я не супермен из комиксов, я…

— Сам решай, — говорит вдруг Фиона, — Только ты можешь знать, что тебе делать. Мир не меняется сразу, его меняют наши поступки. От твоих поступков будет бОльшая отдача, чем от поступков обычных людей, только и всего. Сделаешь зло, солжешь в мире — прибавится лжи, совершишь чудо — кто-то поверит в чудеса и изменится. Простой человек может изменить совсем маленькое пространство вокруг себя, твоей силы хватит, чтобы изменить мир.

Только и всего?

Тимур усмехается:

— Значит, мне нельзя писать плохие картины?

Фиона смеется и треплет его волосы:

— Значит. Но главная ответственность на Кире.

Мне на мгновенье становится завидно Тимуру. Но это глупо.

Леку достает с одной из полок деревянную шкатулку. Берет из нее две серебряных цепочки с кулонами в виде трех башен. Протягивает одну Фионе. Она одевает цепочку на Тимура, Леку на меня.

И Замок исчезает.

10

В нашем мире день.

Мы попадаем в уютную тимуровскую кухню, валимся на стулья и вдруг начинаем хохотать. Наверное, это истерика. Не знаю. Но похоже.

На кухне все так же. Тикают настенные часы, гудит холодильник, за окном, грохоча, едет трамвай. На столе валяется разодранный конверт. Без марки.

Тимур вдруг вспоминает.

— Кир, я — идиот, мне надо срочно тетке позвонить! Блин, убьет же нафиг, нас же почти месяц не было.

Он кидается к лежащему на холодильнике телефону и вдруг осекается.

— Так. Стоп. За месяц бы зарядка села. У меня ее и так на два дня только хватает, я же музыку в плейере слушаю.

Потом поднимает глаза:

— Кир, какое число было, когда мы попали в Замок?

Пожимаю плечами. Понятия не имею. У меня не получается следить за датами.

Раздается телефонная трель. Тимур зажмуривается и отжимает зеленую кнопку.

— Алло. Что? Привет, Алин. У себя, да! Молока? Ладно, куплю. Ага, давай.

Заканчивает разговор и осторожно кладет мобильник на стол.

— Кир, нам приснилось всё, да? Сестра звонила — молока попросила купить. Здесь и часа не прошло, Кир.

Приснилось? Я осторожно встаю на ноги. Память тела подсказывает, что рядом должны быть костыли, что надо на что-то опереться. Но ноги держат. Легко делаю шаг, два. Смотрю на свое отражение в стекле кухонного шкафа. Горба нет. Нет и всё.

— Нет, не приснилось, — говорит Тимур и мы одновременно дотрагиваемся до груди.

Два тяжелых серебряных медальона на месте, — Значит, и летать мы тоже можем.

Тим "на минутку" убегает в свою комнату и пропадает. Встаю у окна и смотрю на красный автобус, в который заходят люди. Народ спешит по своим делам, да и мне пора. Иду в комнату, чтобы попрощаться.

— Я на Кирова. Буду искать ребят.

Тимур захлопывает альбом с фотографиями. Встает и убирает его в тумбочку.

— Я с тобой.

— Зачем?

Он пожимает плечами:

— Затем. Мало ли, вдруг какая помощь будет нужна. И вообще, у тебя денег даже на метро не хватит.

Кривлюсь. Подумаешь. Как будто я когда-нибудь за билет платил. Но Тимура не переубедишь, он упрямый.

— И это… жара на улице, а ты в свитере своем.

Свитер остался после Замка. На вороте еще видны темные пятна. Кровь Айше толком не отстиралась. Другой одежды у меня нет. Только то, что там было — джинсы, белье и ботинки.

Тимур критически меня оглядывает.

— Мда… мое тебе, конечно великовато будет. Хотя, погоди, мама вроде собирала мои старые вещи, чтобы потом раздать, может, остались, — он вылетает в родительскую комнату. Я иду следом, но не вхожу. Стою в коридоре и смотрю на то, как Тимур без сожаления потрошит шкаф.

В старом пакете из Икеи он находит то, что нужно. Здесь и джинсы и футболки и рубашки. Я думаю о том, что нам бы очень пригодились эти вещи. Валерке, Деньке и Рустику, девчонкам.

В простой белой футболке, летних светлых брюках и старых тимуровских кроссовках я выгляжу обычным школьником на каникулах. Длинные волосы, едва виднеющаяся серебряная цепочка. Будто неформал из тех, кто гоняет на скейтах и роликах по центральным улицам. Я много таких видел. Только лицо выдает. Глаза "тяжелые".

Тимур наблюдает за моим преображением с улыбкой.

— Хорош. Жалко, что Айше не видит.

Вспыхиваю.

— Причем тут она?

— Да ни причем, — пожимает он плечами и ржет, — Так, к слову пришлось. Эй, ты чего? Ну, шучу я, шучу. Да, дурак, и шутки у меня дурацкие, сам знаю.

Глупо это. Я ведь ее уже больше никогда не увижу. Ее, Лату, Лейку, Шеля, всех остальных. Ведь не попрощались даже. Только сейчас это понимаю.

Тимур озабоченно на меня смотрит.

— Все серьезно, да?

— Что? — не понимаю я. Тимур вздыхает и начинает объяснять как маленькому:

— С Айше все серьезно? Нравится она тебе?

Еще больше краснею.

— Нет! Да. Наверное.

Смешно это со стороны. Я в этом не разбираюсь. Я же калека. Был.

Тим кладет мне руку на плечо.

— Не переживай. Так бывает. Поехали уже, пора. По дороге к моим заскочим, я молоко отдам.

Жарко сегодня. После Замка жара кажется нереальной. Я радуюсь тому, что я в нормальной одежде.

Странно это — идти по городу и не ловить на себе взглядов. Никто не показывает пальцем. Никто не жалеет. Просто иду, как все идут. Иногда по привычке начинаю горбиться, но выпрямляюсь, как только это замечаю.

В магазине Тимур покупает молоко, а я застываю около прилавка с мороженым. Я его ел всего раз пять за последние годы.

— Кир, пойдем, — доносится от кассы. Я нехотя отрываюсь от созерцания мороженого и сглатываю слюну.

Пару остановок проезжаем на трамвае, выходим у перехода метро. Тимур тянет меня к одной из девятиэтажек.

— Пошли, молоко надо занести, а то скиснет.

У входа в подъезд я застываю.

— Чего еще, Кир? — раздраженно бросает Тимур.

— Я тут подожду.

— С фига ли? Пошли, там никто не кусается, даже сеструха в последнее время исправилась.

Мотаю головой. Мне страшновато. Почему-то кажется, что родственники Тима заметят, что на мне его старая одежда и будут задавать вопросы.

Тимур набирает код двери и без лишних слов заталкивает меня в подъезд.

— Не дури, — говорит он строго, — Старше меня, а ведешь себя, ну ей-богу, Кир, как ребенок. У меня племянник такой, но ему-то пять лет, а тебе пятнадцать.

— Четырнадцать, — не задумываясь, поправляю я. Пятнадцать в октябре будет.

— Один фиг, — машет рукой Тимур, — Детский сад, старшая группа.

Мы едем в лифте на девятый этаж. На лестничной площадке есть окно. Пока Тимур звонит в дверь, я смотрю вниз, на двор. На железной горке катаются двое карапузов, сидят на скамейке пара мамаш с колясками.

Позади раздается скрип двери.

— Тимур, ну наконец-то, сколько тебя ждать можно! Обед давно готов!

— Ну вот он я, пришел, не шуми, — быстро отзывается он, — Я не один, кстати. Кир! Ты где там застрял?

Приходится заходить. Его сестру я уже видел, тогда в отделении. Сейчас она кажется младше. Волосы, собранные в хвостик, домашний халат.

— Заходи, чего стоишь, — говорит она, — И дверь закройте, дует из подъезда.

Я шагаю в прихожую и плотно прикрываю дверь.

— Алин, ты нас покорми, и мы дальше побежим, ладно. Дела у нас.

Она переводит взгляд с Кира на меня. Мне сразу хочется спрятаться. Кажется, что она сейчас узнает во мне пацана из участка на Япеева, и устроит Тимуру головомойку. Нечего, мол, дружить с уличными, от них одни проблемы. Еще украдет что-нибудь…

— Привет. Разувайся, проходи, нечего в дверях стоять, — говорит она вместо этого, — Тебя как звать?

— К-кир, — заикаясь, отвечаю я.

— Алина, — представляется она весело, — Марш на кухню, оба. Тимка, молоко купил?

— Да купил, купил, ты мне весь мозг уже съела своим молоком, — ворчливо отзывается Тимур и тянет меня в сторону кухни, — Руки мой и садись. Поедим и сразу же рванем на Кирова.

Алина наливает нам борщ в красивые белые тарелки и убегает в комнату. Ей пора на работу. Мы сидим молча. Борщ вкусный, конечно, только мне совсем не хочется есть.

— Ну и чего ты? — без обиняков спрашивает Тимур, когда сестра уходит на работу. Я молча пожимаю плечами. Он хмурится. — Так, что случилось?

Я не знаю, что ему отвечать.

В Замке мы были равные. Просто два ученика. А тут… У него семья, пусть не родители, но все-таки, учеба, школа. А я сам не пойму кто я теперь — и не калека, и не Избранный. Кирилла Мартова, которого в Москве нашли, больше нет. А кто вместо него появился, я не знаю еще.

— Ничего не случилось, — говорю я неохотно, — Устал просто. Поехали уже, а.

Тимур делает гримасу, но больше не расспрашивает ни о чем.

В доме на Кирова пусто. Так же валяются вещи, даже бутылка из-под пива лежит на том же месте.

Тимур брезгливо переступает через старые тряпки, поводит носом.

— Воняет у вас, конечно, знатно, — замечает он. Я обижаюсь и за старый дом, и за ребят, но ничего не говорю.

Тихо. Видно, что никто не приходил сюда.

Выхожу из дома и долго стою, опираясь об стенку. Солнце слепит глаза, и я не вижу подошедшего Тимура.

— Где будем дальше искать? — спрашивает он спокойно.

Не знаю. На рынке. На Баумана. В больницах. В морге. Где угодно. Я плохо знаю город, я почти не видел его. Трудно изучать местность на костылях.

Стоп. Меня Леська-скрипачка с Валеркой и Рыжей видела, они за мной приходили. Может быть, она что-нибудь знает.

Я делаюсь своими соображениями. Тимур кивает.

— Дельная мысль. Пошли.

Идти к моему старому месту минут пятнадцать, не больше. Но я почему-то задерживаю шаг, ищу глазами знакомые лица. На углу улицы, там, где выезд на центральную дорогу, почти сталкиваюсь с куда-то бегущим всклоченным мальчишкой.

— Смотри, куда прёшь, дебил! — он меня толкает и убегает дальше. Я едва не падаю, Тимур успевает подставить плечо.

— Цел?

— Вроде.

— Эй ты, придурок, чё творишь? — орет он вслед убегавшему, — Козел, блин. Ты чего лыбишься? — а это уже мне.

Я пожимаю плечами. Улыбаюсь и всё тут.

Сашка то ли из приюта сбежала, то ли просто спешила по делам. Я ее узнал.

А она меня нет.

У перехода, на моем месте, сидит какая-то тетка в черном платке. Тимур подозрительно на нее косится.

— Блин, и у всех на хлеб не хватает, — жизнерадостно вещает он, — Пойти что ли, купить булку, подать тетеньке.

— Идиот, — бросаю я, и быстро прохожу внутрь перехода. Тимур догоняет меня на ступеньках.

— С чего бы это?

Объяснять не буду. Я тоже не на хлеб собирал.

— Кир, да что с тобой? Шуток не понимаешь?

Мы останавливаемся прямо на лестнице. Вокруг люди снуют, обеденное время. Леська уже пришла после школы, наверное. Расчехлила свою скрипку, начала играть.

— Ну чего молчишь-то опять? Что не так?

Я сажусь на заплеванную ступеньку и отворачиваюсь от тимуровского пристального взгляда.

— Тим, это моя жизнь. Переходы, трущобы, дома заброшенные.

А еще теплотрассы и подвалы с крысами и тараканами, привокзальная площадь, и люди, для которых я даже не просто вшивый беспризорник, а еще хуже, урод. Но об этом рассказывать не стоит.

— Я не могу, когда ты шутишь над этим, — тихо признаюсь я. — Замок — это Замок. Это сказка была, или сон. А в жизни всё по-другому.

Тимур садится рядом.

— Хрена-с-два всё по-другому! — злится он, — Всё так же! Это была твоя жизнь. А сейчас другая, пойми ты это! Сказка, ну-ну… Ты себя в зеркале видел, сказочник?

— Видел! — взрываюсь я, наконец, и начинаю орать, — А толку?! У меня все равно ничего и никого нет!

Утыкаюсь головой в колени и плачу навзрыд. Плевать, что по лестнице ходят люди, и кто-то смотрит. Всё равно!

Я сам хотел вернуться в Казань. Сам напросился на Испытание. Но чувство такое, будто меня обманули. Как щенка, которого сначала взяли домой, а потом обратно на улицу выкинули.

Кто-то кладет руку мне на плечо.

— У тебя есть я.

Поднимаю голову. Тимур внимательно на меня смотрит.

— Всё по-прежнему, — говорит он, — Ты — тот, кто умеет летать. Я — твой Спутник.

Не отвечаю. Мне стыдно за то, что я сорвался. Раньше такого со мной не было.

— Всё по-прежнему, — повторяет он, — И не смей даже думать иначе.

Мы сидим еще минут пять. Я прячу красные глаза, а Тимур просто молчит. Какая-то женщина, проходя мимо нас, осуждающе смотрит. Раньше я подумал бы, что ей неприятно смотреть на калеку. Почему же она смотрит так сейчас?

Его слова меня успокаивают. Не знаю почему, но мне вдруг становится легче. Я справлюсь. Да и нюни разводить, когда с ребятами беда, глупо.

— Пойдем, — предлагает Тимур, — Твоя скрипачка пришла уже, слышишь, пиликает.

И правда, из перехода уже звучит печальная музыка. Это любимая леськина мелодия, она ее чаще всего играет.

Я смахиваю с ресниц последние слезы, тяжело вздыхаю. Тимур гримасничает.

— Успокоился? Больше истерик не будет?

— Не будет, — обещаю я твердо и поднимаюсь со ступеньки.

Она играет с закрытыми глазами.

Я раньше не смотрел, как она играет, даже если рядом сидел. Просто слушал. А Леська, оказывается, красивая, когда играет. И сразу старше выглядит. Словно ей не одиннадцать, а она моя ровесница.

Тимур слушает без интереса. Ему, кажется, такая музыка не по душе. А мне нравится. Я когда такую музыку слышу, даже шума вокруг не замечаю.

Она доигрывает и открывает глаза. Поначалу нас не замечает — ей сыпят мелочь в потертый футляр. Потом народ отходит, и мы становимся рядом.

— Здравствуй, — говорю я.

— Привет. Ты ведь наверху сидел, у входа, да? — отвечает она. Тимур удивленно присвистывает.

И как она узнала? Ведь никто не узнает.

— Лесь, нам помощь нужна, — начинаю я быстро. Мне неохота ничего объяснять. Она понятливая, сразу же кивает.

— Какая?

— Мне надо ребят найти. Помнишь, они за мной приходили. Девчонка такая рыжая и парень в зеленой футболке.

Леська сгребает деньги из футляра в карман и кладет туда скрипку.

— Конечно, помню. Пошли наверх, надоело в темени стоять.

Мы поднимаемся к торговому центру, садимся на скамейку около фонтана-Русалочки. Рустик как-то говорил, что это не Русалочка, а какая-то Су Анасы, Водяная из татарских сказок. Он их много знал и рассказывал.

— Я их позавчера видела, — говорит она, — С ними еще был пацан и девочка. Я хотела их о тебе спросить, но не успела. Их милиция задержала.

Прикусываю губу.

— Один пацан? — спрашиваю я. Мне сразу вспоминается сон, в котором я видел мертвого Деньку. Она кивает.

— Бл… — начинает Тимур, но успевает изменить слово, — Блин, я имел в виду. Лесь, а ты помнишь номер машины ментовской или еще что-то такое?

Она качает головой.

— Не смогла разглядеть, — огорченно говорит она, — Всё очень быстро случилось.

Их и раньше забирали. Рыжую особенно часто. Работа у нее такая. Но чтобы всех, сразу, такого не было. Почему-то в груди колет. Страшно за них.

— Кир, может у той тетки из отделения спросить, — задумчиво предлагает Тимур, — Она вроде ничего, разбирается.

Я растерянно пожимаю плечами. Может, он и прав. Только мне в милицию идти точно не стоит.

— Ладно, хоть что-то. Ну, что, поедем на Япеева? Как ту тетку звали, ты помнишь?

Галина Ильинична, вспоминаю я. Так ее сестра Тимура назвала, когда его забирала.

— Помню. Поедем. Спасибо тебе, Лесь.

Онаа смотрит на меня с любопытством.

— А ты всегда мог ходить?

— Нет, — честно признаюсь я. И задаю свой вопрос:

— А ты меня как узнала?

Она смеется.

— По голосу. Мне еще в музыкалке говорили, что у меня память на звуки хорошая. Пока, ребята, я работать пошла. Приходите как-нибудь.

Она спрыгивает со скамейки и исчезает в подземном переходе.

А я только в трамвае понимаю, что она не могла узнать меня по голосу. Я с Леськой ни разу не разговаривал, только кивал.

В отделение Тимур идет один. Я сажусь на скамейку в ближайшем дворе и стараюсь думать о хорошем. Ночью мы хотим полетать над городом. Наверное, это очень красиво, когда много огней. И не так опасно, как в горах.

Ко мне подходит высокий парень в очках. Старше меня лет на пять, наверное.

— Братан, зажигалки не найдется?

Пожимаю плечами: откуда? Я не курю. Не могу, дым мешает. Да и в тимуровских вещах ей взяться неоткуда. Он вроде тоже не любитель.

— Жаль, — говорит парень, — Блин, и ларек закрыт. Хоть до Кольца топай…

— А чего не дойдешь? — спрашиваю я, чтобы поддержать разговор. Парень на гопника не похож, вроде нормальный. Так хоть время быстрее будет идти.

— Сессия, — говорит он так, будто это все объясняет, — Завтра экзамен, готовлюсь, а дома даже закурить не от чего.

— А какой экзамен?

Его еще больше корчит.

— Сопромат, — говорит он. Замечает мой непонимающий взгляд и уточняет, — Сопротивление материалов. Слыхал?

Мотаю головой. Он назидательно произносит:

— И не надо. Не поступай на инженера, пацан, и будет тебе счастье. Эй, мужик, — кричит он проходящему мужчине лет сорока, — Мужик, зажигалки не будет? О, спасибо, выручил!

Закуривает и уходит быстрыми шагами. Наверное, к экзамену готовиться будет.

Я усмехаюсь. Чудное это чувство, когда с тобой разговаривают как с обычным человеком. Не прячут глаза. Не издеваются. Просто говорят на равных.

Мне, наверное, только предстоит к этому привыкнуть.

Тимур появляется внезапно.

— У меня две новости, — сообщает он, плюхаясь на скамью, изрезанную неприличными словами.

— Хорошая и плохая? — спрашиваю я.

— Плохая и хреновая, — говорит Тим без улыбки, — Плохая новость: твои придурки что-то не поделили с какими-то другими придурками. Может, территорию, я не разобрал особо. Была драка серьезная. В общем, девчонок и мелкого в приют отправили.

— А Валерка и Денис? — вырывается у меня.

— А это хреновая новость. Валерка твой в реанимации, ничего не видит, — он молчит полминуты, потом говорит очень тихо, — А Денис…В общем, опоздали мы с тобой, Кир…

До хруста сжимаю кулаки.

Опоздал.

Что теперь сделаешь?

Глава 11

В речном порту ветрено. Мы сидим на бетонных парапетах и едим хот-доги. И молчим, друг на друга не смотрим.

Я здесь впервые. Раньше как-то не получалось добраться. Не то чтобы от центра далеко, просто Валерка сюда не любил ходить, у него мать с отчимом живут в этом районе. А у меня без него выбираться особо не получалось.

В порту как-то по-особенному пахнет водой. Шумят теплоходы. Из одного, только что вставшего у причала, выходят веселые люди. Я и забыл, лето же, отпуска. На нас они не смотрят. Подумаешь, двое мальчишек сидят на парапетах. Может братья, может друзья. На братьев мы не особо похожи.

Горчица с хот-дога капает на тимуровскую белую футболку, которую он мне отдал. Я замечаю, начинаю яростно вытирать.

— Забей, — отзывается Тимур, — Дома полно футболок.

Он все решил уже для себя. Что я в его квартире буду жить, его вещи носить. На мой вопрос, что же потом будет, в будущем, огрызнулся "Кир, давай решать проблемы по мере их поступления!".

Я не против этого. Я всегда так жил. Но вот сейчас не хочется.

Я продолжаю оттирать пятно. Теперь уже машинально. Тимур останавливает мою руку.

— Хватит, — говорит он серьезно. Я послушно перестаю, но, оказывается, он говорит о другом, — Хватит себя обвинять. Ты старался.

Я не обвиняю. Просто не могу представить себе мертвого Деньку. Не получается. Это нелепо, когда кто-то вот так умирает.

Тимур доедает хот-дог, аккуратно сворачивает салфетку и доходит до ближайшей урны. Делает глоток из стоящей рядом бутылки с минералкой.

— Ну что ты, а? Кир?

— Ничего, — отзываюсь я. Его обижает, наверное, что я молчу всегда, — Просто… плохо. Получается, зря всё было.

Тимур не отвечает. А что тут ответишь? И впрямь, зря.

— Подло думать, что все было просто так! — звенящим от злости голосом выдает он, наконец.

Я осматриваюсь. Толпа туристов проходит куда-то вдаль, к автобусам, наверное. На нас никто не смотрит. Свешиваю ноги вниз. Если я сейчас прыгну, никто не заметит.

А если даже и заметит, этому человеку никто не поверит. Люди ведь не летают.

— А ну не смей! — шипит Тимур. Он обо всем быстро догадывается, — Не смей убегать сейчас ты, дебил! Это трусость! Ты так всё предаешь: Замок, Леку, своих друзей, меня! Бл…ь! — он размахивается и со всей силы швыряет бутылку из-под минералки вниз. Она с плеском падает в воду.

— Блин, я ж против того, чтобы загрязнять природу, — то ли в шутку, то ли в самом деле виновато, говорит он спустя минуту. Кажется, и в самом деле виновато.

Спрыгиваю вниз и, зависнув на секунду над водой, достаю бутылку и сажусь обратно. Никто даже заметить ничего не успевает.

— Дурак! — шепотом говорит Тимур. — Кир, ну ты чего?

Оборачиваемся по сторонам. В порту тихо. Только птицы садятся на соседние парапеты и смотрят на нас любопытными золотистыми глазами.

Странно так, тихо. Только волны тихонько бьются об бетонный причал и вдалеке постанывают чайки. Уютная тишина. И так непривычно жарко после Замка Средь Миров.

— А ты чего орешь? — огрызаюсь я со злостью. Тимур изумленно на меня смотрит. Я краснею и отворачиваюсь.

Мне страшно. Я делаю всё, чтобы заглушить этот страх.

— Он ведь не ослепнет, да? — спрашиваю я в никуда и вспоминаю свой сон. Плохо видеть сны, которые сбываются.

Тим садится ближе.

— Не ослепнет, конечно. Мы что-нибудь придумаем, обязательно.

Тимур отпрашивается у тети на ночевку и, как только темнеет, мы делаем первый вылет. Поднимаемся на девятый этаж, а потом, через люк в стене, на крышу.

— Я тут часто лазил в детстве, — объясняет Тимур, вытирая пыль об джинсы, — Тут защелка хитрая, ее нажимаешь и никаких ключей не надо.

Я выпрямляюсь и смотрю вокруг.

Когда мы летали в Замке Средь Миров, по ночам было очень темно. Только звезды и луна, да и их тучи закрывали. А здесь светло. Фонари, магазины, автобусы и машины, свет из окон. Только звезд почти не видно.

Тимур подходит к краю крыши и вспугивает стаю голубей. Они чуть не сбивают его с ног.

— Да чтоб вас кошки поели, заразы! — ругается он вполголоса, очищая со свитера голубиный помет, — Кир, ты готов?

Я встаю рядом, киваю.

Мы прыгаем одновременно и тут же набираем высоту, чтобы нас не заметили из окон.

Я не знаю, куда мы летим. Просто летим. Внизу проносятся машины и дребезжат запоздалые трамваи. В лицо дует теплый ветер. И до меня только сейчас доходит, что мы и вправду в нашем мире.

Тимур приземляется на одной из крыш. Я устраиваюсь рядом.

— Кир, как здорово! — говорит он, — В Центр полетим?

Пожимаю плечами. Мне нет особой разницы, куда идти или лететь. Просто не хочется ни о чем думать.

Тим поедет завтра в больницу. Но вот что он сделать может?

— Алё, Кир! — машет он перед моим лицом рукой, — Летим?

Я соглашаюсь:

— Летим.

Ночной город с высоты — это красиво. Когда на него смотришь сверху, чувствуешь себя хозяином всего этого.

— Долетим до Кирова, а потом пешком до Баумана! — кричит Тимур. Я жестом, которым научил Леку, показываю "хорошо". Хотя мне совсем не хочется в Центр сейчас. Там по ночам шумно. Гуляют компании, играет музыка, работают рестораны. Но Тимуру нравится, когда много народа.

Мы приземляемся в заброшенном закутке за рынком и я падаю, споткнувшись об какую-то доску. Пахнет гнилью, сыростью, тряпьем и старыми досками. Знакомый запах.

На секунду мне кажется, что ничего не изменилось, и я по-прежнему живу в доме на Кирова. Сразу же хватаюсь за ноги, но они чувствуют прикосновение. Я выдыхаю с облегчением и встаю.

— Все нормально? — Тимура в темноте не видно, но я представляю себе его обеспокоенное лицо. Странно это, когда о тебе заботятся, — Кир?

— Нормально.

Мы выходим из закутка на центральную улицу и уже почти переходим дорогу, когда я слышу крик.

Разворачиваюсь. Тимур качает головой.

— Кир, не надо ради бога. Мы ж не спайдермены! Ки-и-ир!

Я его не слушаю и бегу на звуки.

Мы не киногерои, верно. Супермен был очень сильным, а Человек-Паук умел прыгать по стенам. А я вот даже драться не умею.

Но ведь нас выбрали.

За углом еще один старинный полуразрушенный дом. Тут вся улица такая. Шум драки слышен из-за дома.

— Твою ж мать, сходили, блин, за хлебушком, полетали ночью над городом, — зло шепчет вставший рядом Тимур, — Ну и чего телимся, если уже пришли?

Хорошо, что над домом висит фонарь и видно почти все, что происходит. Я заворачиваю за угол и вижу мальчишку, пытающегося отбиться от высокого и плотного взрослого мужика.

О насильниках всегда слухи ходили. Поэтому Валерка строго-настрого запрещал всем, кроме Рыжей, выходить из дома ночью поодиночке. За Таньку мы особо не боялись. Ее Шеф всегда провожал и встречал.

— Пусти, с…ка, — кричит пацан. По голосу — чуть младше меня. Силы в нем хватает, он вырывается как может.

Тимур подбирает с земли гнилую доску, беззвучно выходит из тени и бьет мужика по голове. Тот разжимает кулаки и падает. Мальчишка отлетает в сторону.

— Кир, валим! — орет Тимур, замечая что мужик начинает шевелиться.

Мальчишка пытается встать. Я хватаю его за руку и тащу прочь со двора, подальше.

Мы бежим что есть силы до самого моста на канале Булак. А потом у парня истерика начинается.

В круглосуточном магазине почти никого. Работяга, покупающий пиво и сигареты, и двое студентов. Они берут по "Яге" и уходят.

— Минералку без газа, — просит Тимур, протягивая полтинник толстой продавщице. Берем бутылку и сдачу и выходим на улицу. Мальчишка сидит на асфальте и плачет, уткнувшись в колени лицом.

— Эй, — зовет Тимур, — Воды попей, легче станет. Слышь?

На нем старые джинсы, черная футболка и порванная на рукаве рубашка. Короткие темные волосы, торчащие во все стороны. Лица я еще не видел толком.

Он все не успокаивается. Мы садимся по обе стороны от него.

— Да всё уже, всё. Отбились, — утешающе говорит Тим. Я дотрагиваюсь до мальчишкиного плеча. Он вздрагивает.

— Тебя как зовут?

Он перестает прятать лицо, и я понимаю, что вопрос был лишний. Я знаю кто это. Тонкое лицо, шрам на виске, карие глаза.

— С-с-саша, — отвечает парнишка, заикаясь.

Жихарева.

— Тимур, — он протягивает руку и кивает в мою сторону, — А это Кир.

Сашка пожимает его ладонь и оборачивается ко мне. Меня не узнает, конечно же.

Я отвожу глаза.

Ей хочется быть парнем. Ну и пусть будет. "Палить" перед Тимом не стану.

— Ты как? До дома дойдешь или проводить? — спрашивает он, — В какую сторону вообще?

Саша вытирает слезы кулаком.

— Тут недалеко, — говорит она и машет рукой в сторону железнодорожного вокзала. Быстро добавляет, — Не надо провожать.

Только приют находится в совсем другой стороне, чуть не говорю я. И понимаю, что идти ей некуда.

— Дело твое, — философски замечает Тимур.

Сашка делает глоток из бутылки и встает.

— Спасибо, пацаны.

И уходит. Я смотрю на Тимура искоса:

— Тим, ему некуда идти.

— А ты откуда знаешь? Сказал же, что домой пойдет.

— Он приютский. Это он мне помог тогда убежать. Просто не узнал меня сейчас. Не надо его отпускать, вдруг опять во что-то влипнет, — для меня это очень длинная фраза. Не люблю что-то объяснять. Но Тим понимает все сразу же и быстро.

— Пошли догонять, — говорит он.

Сашку находим через пару минут. Сидит на паребрике и так же ревет. Мимо с визгом пролетают машины. Тимур сходу тормозит какую-то "девятку", договаривается о цене.

— Поехали, — зовет он. Я затаскиваю Сашку в машину. Тим сидит спереди, рядом с водителем. Мы сзади. Сашка испуганно затихает.

— Случилось что? — спрашивает водила — средних лет мужчина в джинсовой рубашке.

— Да ничего страшного, — отзывается Тим с усмешкой, — У братишки кризис подросткового возраста, бывает. Из дома свалил, весь день искали, только нашли…

Врет он виртуозно. Даже я верю. Он же старше выглядит своих четырнадцати, старше меня даже. Жихарева смотрит на нас изумленными глазами и даже плакать перестает.

Водила понимающе соглашается:

— Да, у Азата, младшего моего тоже такое было лет в пятнадцать. Твоему сколько сейчас?

Тимур заглядывает на заднее сиденье, делает гримасу:

— Сашка, тебе лет сколько щас? Я забыл, блин.

— Тринадцать, — тихо выдавливает она.

— Вот-вот, — водитель, не отвлекаясь от дороги, умудряется осуждающе посмотреть на нас, — Самый сенокос, а не возраст. Ты отцу-то передай, коли есть, что пороть их надо в тринадцать лет. Чтобы потом дураками не вырастали!

Жихарева краснеет. Я смотрю то на нее, то на темень за окном. Тимур умудряется перевести разговор на самого водилу, они уже вовсю шутят о чем-то, и, к тому времени, когда я начинаю понимать, где мы, доезжаем до Гарифьянова.

На остановке Тим протягивает водителю мятую сотку.

— Не надо, ребята, — отказывается тот, — С вас деньги брать — грех, — и обращается к Тимуру, — Братишке мозги-то вставь на место, чтобы больше не убегал.

— Вставлю, — обещает Тим зловеще, — Доброй дороги вам!

Выходим, а через полминуты "девятку" уже и не видно.

В квартире Сашка садится разуться на тумбочке в прихожей и вырубается. Может, ей совсем плохо, не знаю. Пока Кир ставит на кухне чайник, снимаю с нее второй кроссовок и несу в зал, на диван. Она совсем легкая, ничего не весит.

Накрываю пледом и закрываю дверь. А на кухне натыкаюсь на изучающий взгляд Тимура.

— Ну чего он там, успокоился? — спрашивает Тим, вытирая руки полотенцем, — Блин, ну и денек выдался! Надо было дальше в Замке отдыхать, свежий воздух там и всё такое, спокойно опять же…

— Спит.

На кухне всё в каком-то тусклом желтом свете. Лампочка слишком слабая, наверное. Я устало падаю на стул и тоже почти засыпаю. Раньше у меня столько событий в один день не случалось.

Тимур наливает нам обоим крепкого чая.

— А время-то уже аховое, — мрачно говорит он, глядя на часы. Половина третьего ночи.

Завтра утром ему ехать в больницу, узнавать о Валерке. Мне туда нельзя. Мне вообще нельзя ни в какие государственные учреждения.

Почему здесь, в нашем мире, я чувствую себя, будто меня заперли в темной комнате?

Ложимся спать. Тимур у себя, а я на полу в зале, рядом с диваном, на котором Сашка спит. Он предлагает мне лечь в родительской спальне, но я не могу. Это неправильно. В конце концов, он кидает в меня одеялом и подушкой и говорит, что я еще упрямей, чем он.

Я думаю об этом, перед тем как заснуть. О том, что никто не звал меня упрямым. Я и не был таким, наверное.

Вспомнилось то, что сказала на одном из занятий Фиона.

Замок меняет людей. Может быть, сначала вы не заметите этого и будете жить, как жили прежде. Но однажды поймете, что всё изменилось. Это не хорошо и не плохо. Вы просто становитесь самими собой, какими должны быть изначально, без масок и придуманных ролей. Вы становитесь Людьми, которые умеют летать.

На диване тихо сопит во сне Сашка. Наверное, она тоже из тех, кто хочет если не мир вокруг, то хотя бы себя изменить. Понравилось бы ей летать? Не знаю.

Но она бы точно научилась.

И Валерка бы научился. Потому что он тоже меняет мир. Если бы не он, меня бы не было сейчас. А Рыжая бы точно нарвалась на какие-нибудь неприятности.

А Леська-скрипачка, что играет на переходе, меняет мир для тех, кто ее слушает. Она ведь и правда талантливая. Мне в десять раз меньше денег кидали, даже если я целый день сидел. А она за три часа собирала так, чтобы и себя прокормить и отца-алкаша.

Чтобы менять мир не надо делать подвигов, доходит до меня.

Надо просто жить и помогать другим. Хоть чуть-чуть, но постоянно. Всем вместе, а не поодиночке. Не убегать и не прятаться, не закрывать глаза и не проходить мимо. Вот и все.

Я засыпаю с этой мыслью, и мне становится спокойней на душе.

По крайней мере, я знаю что делать дальше.

Глава 12

Я плохо сплю. Первый раз просыпаюсь, когда звонит будильник у Тимура. Он встает, начинает греметь на кухне посудой, насвистывает. Делать что-то тихо у него не получается. Смотрю на Сашку. Она спит, закутавшись в плед, только ресницы вздрагивают. Наверное, очень испугалась вчера.

Можно еще поспать, но надо в туалет. По пути обратно заглядываю на кухню. Тим жарит себе яичницу и наливает кофе.

— Который час?

— Половина восьмого, — отзывается он, — Чего вскочил, спи.

Пожимаю плечами. Может, потом. Пока просто хочется посидеть на уютной кухне и послушать, как за окном начинается теплый летний дождь.

— Завтракать будешь? — буднично спрашивает Тимур. Я и забываю, что для него завтракать вот так на кухне каждый день — нормально.

— Не хочу, спасибо.

— Как хочешь, — покладисто говорит он, начиная есть яичницу прямо со сковородки, — Сашка спит? Герой, бляха-муха. Проведешь с ребенком воспитательную беседу на тему сбегания из приютов?

— Я? — изумленно поднимаю глаза. Тимур подцепляет на вилку сосиску.

— А кто, я что ли? Слушай, ты у нас спец по уличной жизни. Расскажи пару занимательных историй, навроде вчерашней, скажи, что лучше дом, крыша и трехразовое питание, чем мотаться по улицам в поисках приключений на свою ж. пу.

Он, похоже, не шутит. Сосредоточенно жует, запивает чаем из любимой кружки.

— Тим, — начинаю я мягко, — Я ведь тоже мог в приюте жить. А жил на улице. Как я ему объяснять что-то должен?

— Слушай, — Тимур со стуком кладет вилку на стол, — Этого пацана могли вчера изнасиловать. А может и убить, чего жалеть-то. И характер у него не то что у твоего Валерки или у тебя, он сломаться может запросто. Видел ведь истерику вчера.

Я чуть не проговариваюсь, что Сашка — девчонка. Но осекаюсь. Это не моя тайна.

Тимур прав, конечно, она на улице не сможет. Точнее сможет, но уже прежней не останется. Сломают.

— Видел, — говорю я и соглашаюсь, — Хорошо, поговорю.

Он допивает кофе и встает:

— Всё, я погнал в больницу, потом в магазин забегу.

Он торопливо засовывает в карман часть денег, лежащих на холодильнике. Они от его родителей остались. Тим все рассказал, когда мы из Замка вернулись.

Он уходит, а я снова ложусь спать. Меня убаюкивает идущий за окном сыпучий летний дождик.

Второй раз меня будит Сашка. Она встает с дивана и очень тихо выходит. Другой человек не проснулся бы, но у меня чуткий сон. Выжидаю пару минут, думая, что сейчас раздастся шум воды из ванной, но в квартире все так же тихо.

Я нахожу ее на кухне. Сашка сжимает в ладони деньги, оставленные Тимуром.

— Положи на место, — говорю я спокойно. Она вздрагивает и роняет купюры. Краснеет, но дерзко вскидывает голову.

— Ну и что ты сделаешь? Ментам сдашь?

"Воспитательную беседу буду проводить", чуть не обещаю я вслух. Но молча нагибаюсь за деньгами и кладу их на место.

— Жихарева, ты сейчас сядешь и всё мне расскажешь, — решаю я расставить все по своим местам. Сашка от меня шарахается.

— Откуда ты знаешь?

Она боится, что ли. Кого? Меня, над которым смеялась?

— Сашка, это я, Кир, — говорю я. Она непонимающе смотрит. — Ты мне помогла сбежать, когда мы ездили в зоопарк.

У нее сейчас странное лицо. Как будто она призрака увидела.

— К-кир? Но ты же инвалид…то есть…

— Урод? Калека? — не удерживаюсь от иронии я.

Прежний Кир бы так никогда не сказал.

Она садится на ближайший табурет и со страхом смотрит на меня. Я устраиваюсь рядом.

— Что случилось, Саш?

Она молчит. Сидит и в пол смотрит. Если бы я не знал, кто она, точно спутал бы с мальчишкой.

Молчим минут пять. Я не умею разговаривать с людьми. У Тимура бы получилось узнать все, что нужно минут за пять. И у Валерки, наверное, тоже. Им люди доверяют.

Смотрю на часы. Почти девять. Тим наверняка уже в больнице.

— Что случилось? — спрашиваю я опять. И только сейчас замечаю, что она беззвучно плачет.

Дурак, ругаю я себя.

Как бы она не хотела казаться парнем, что бы она не одевала и не говорила, она все-таки девчонка. Хрупкая, ранимая. А маски носить мы все умеем. Даже я.

Передвигаю стул поближе и обнимаю ее плечи.

— Саша, что случилось? — повторяю я в третий раз. Она вдруг странно всхлипывает и начинает плакать, уткнувшись мне в футболку.

Совсем плохо всё, понимаю я.

О том, что от Сашки мать отказывалась, я уже знаю. В приюте еще Сергей сказал. Кому нужна дочь, вбившая себе в голову, что ей лучше парнем быть?

А кому нужен мальчишка, у которого ноги отказали?

Никому, правильно.

Шесть месяцев в приюте прошли, а дальше — либо домой, либо в детдом. Домой ее не пускают, мать отказывается от прав, а от детского дома все бегут. Да и загнобят ее в детдоме, она же отличается от всех.

— Я не могу, не могу так больше, — она всё говорит и говорит, словно выталкивает наружу слова, — Они все думают, что я псих, ненормальная, что придумываю всё. Если бы вчера вы меня не нашли, меня точно бы кто-нибудь убил или я сама с моста бросилась. Я не могу так, не могу…

Я глажу ее по взлохмаченным волосам и думаю о том, что она странно похожа на меня. Но жизнь того Кира Мартова изменил Замок Средь Миров, а кто изменит жизнь Сашки Жихаревой?

Кто, если не я?

Я закрываю глаза и пытаюсь сделать то же, что и с гарпией.

Всё будет хорошо. Мы рядом.

А ты просто будь собой.

Она вздрагивает. Кажется, странный дар, данный мне вместе с умением летать, все-таки работает и в нашем мире.

Отплакавшись, она от меня отстраняется.

В глазах уже не страх. Какое-то странное жадное выражение. То ли надежда, то ли вера.

— Спасибо, — шепчет она.

— Не за что, — автоматически отвечаю я и вглядываюсь в ее лицо. Пытаюсь найти взъерошенного мальчишку, а вижу потерянную одинокую девочку, которая от чего-то отчаянно прячется за очередной ролью. И вдруг говорю, сам от себя не ожидая, — От меня тоже отказались.

— Потому что ты не мог ходить? — спрашивает она. Я качаю головой.

Я перестал ходить в пять лет. А на улице оказался в почти десять.

Больницы, больницы…я столько видел этих больниц, что до сих пор иногда чувствую запах лекарств во сне. Но однажды понимаешь, что никакие больницы не помогут. Родители это поняли. И решили жить дальше.

Со здоровым ребенком — моим младшим братом.

В спец-интернате для инвалидов до нас никому не было дела. Хотя нет, было. Инвалиды ведь не могут дать сдачи, если кто-то выместит на них свое плохое настроение. Кого-то били, над кем-то издевались. А я к тому времени уже побывал в Замке Средь Миров и безумно хотел летать. Меня доводили из-за этого. Смешно это…мальчишка, даже до туалета добирающийся с трудом, а говорит о полетах.

Я тогда почти перестал разговаривать. А потом и вовсе сбежал, вместе с другим мальчишкой. А когда меня впервые поймали в Москве, на той станции метро, назвался придуманным именем, возникшим однажды в голове — Кир. Тем более, что меня никто не стал искать: ни родители, ни интернат. Так и появился Кирилл Мартов. Почти пять лет назад.

Я рассказываю это спокойно, но внутри что-то отпускает.

Я не могу рассказать это все Тимуру. Да и Валерке сказал не все. Но Саша понимает.

Мы так и сидим, взявшись за руки, пока не слышим звук открывающейся двери. Тимур возвращается из РКБ.

— Ну что, воспитательная беседа проведена, ребенок все осознал, можем домой отправлять? — интересуется он, выкладывая на стол пакеты из "Пятерочки", — Господа хорошие, вы тут для интерьера что ли сидите? Помогайте, чего я один тут все делаю?!

— Тим, пошли, покурим, а, — предлагаю я. Он смотрит на меня как на дурака.

— Ты ж не… — я тяну его за рукав и показываю на Сашку глазами, — А, пойдем, конечно. Сань, подожди нас пару минуток.

На балконе много красивых вещей. Деревянные полки, стулья, даже маленький стол. Наверное, работа тимкиного отца.

Я неловко опускаюсь на один из табуретов.

— Что с Валеркой?

— Все нормально, потом расскажу, — отмахивается Тимур и спрашивает, не давая не времени подготовиться, — У вас тут что происходит, елки-палки?!

И я выкладываю ему про Сашку все как есть.

— Ей нельзя в приют, ее сразу же в детдом отправят, — заканчиваю я, — И на улицу нельзя. Тим, я ее одну отпустить не смогу. Ты же понимаешь…

Тимур шумно выдыхает.

— Да, покурить бы действительно не мешало, — замечает он, — И что ты думаешь, я тебе позволю опять туда вернуться?

— А ты что, сын миллионера или Гарри Поттер, чтобы все проблемы разом решить? — язвлю я непривычно для себя.

Тимур машет перед моим лицом ладонью:

— Алё! Ты не забыл кто мы?

И кто же, спрашиваю я одними глазами.

И он отвечает мне без слов.

Мы те, кто умеет летать.

Возвращаемся на кухню через минут пять. Саша сидит на подоконнике и смотрит на улицу. Вид у нее потерянный. Когда мы входим, она легко, по-кошачьи, спрыгивает на пол.

— В общем, так, — без обиняков начинает Тимур, — Кир мне все рассказал. Да не смотрите вы оба на меня как на фашистскую Германию! Саша, ты пока здесь остаешься. Я сказал "пока", а не "на всю оставшуюся жизнь и давайте сейчас же пропишемся", — ехидничает он, замечая ее недоверчивый взгляд, — Нам разобраться во всем надо. И всё решить. Но не прямо сейчас.

Сашка вдруг снова начинает реветь. Тимур обреченно поднимает глаза.

— Блин, скажешь "иди" — плачет, скажешь "оставайся" — тоже плачет. Я что, сказал что-то не так? Эй, успокаивайся уже, хватит!

Я улыбаюсь уголком рта. Тим ведет себя как обычно. Шуточки, смешки, а за этим всем и не замечаешь того, что он сделал.

Мой друг.

Жихарева вытирает слезы кулаком и подходит к нам.

— Спасибо. Вам обоим.

— Было бы за что, — удивляется Тимур, — Это ж временные меры. Вот когда все окончательно утрясется, тогда скажешь.

Я молчу, как обычно. Только на душе до странности тепло.

— Новости такие: Валерий Шагаев, четырнадцать лет, безнадзорный, мать проживает в Приволжском районе, улица Портовая, вместе с сожителем — находится в реанимации, положение тяжелое, но стабильное, — говорит он монотонно, — Была временная слепота, сейчас уже видит немного. К нему пускают только родственников и родителей. Мать известили, но она в РКБ еще не появлялась. Врачи о-о-очень сомневаются, что появится.

Голос у Тимура при этом не особо печальный. Может, он думает, что такая мать и не нужна задаром.

— Дальше, если после больницы не заберут мать или другие родственники, будет приют. А потом — сам знаешь.

— Да уж, — подтверждаю я, — А откуда ты все знаешь это?

Тимка усмехается.

— Природное обаяние. Поговорил с одной тетечкой-врачом, потом с другой. Еще Галине Ильиничне позвонил, сочинил трогательную историю, что пока по городу тусовался тогда, успел с Валеркой познакомиться и сейчас переживаю за друга.

Усмешка у него при этом недобрая. У меня появляется странное чувство, что Тимур не только о Шефе узнавал, но и еще что-то, свое делал.

Мы сидим в комнате Тимура. Он параллельно включает компьютер.

Сашка, которую оставили за главную на кухне, гремит посудой и что-то готовит. Мы, на правах старших, скинули это на нее. Точнее, Тим скинул.

Мы к Валерке не попадем. Да и смысла нет. Еще одного бездомного котенка Тимур в дом не потащит. Здесь же не приют, в самом деле.

Кажется, я знаю что можно сделать.

— Мне адрес надо узнать, — говорю я, — Где его мать живет. Где-то на Портовой, говоришь…

Он что-то быстро набирает на клавиатуре.

— На Портовой, ага. Сейчас найду, погоди.

Он узнает адрес через пару минут. Как? Мне не понять.

— Я, вообще-то, не только порнуху в интернете скачивать умею, — смеется он, в ответ на мой вопрос, — Что, поехали?

Через пять минут мы уже выходим из квартиры, оставив Сашку со строгим наказом никому не открывать дверь. Она переводит взгляд с меня на Тимура и спрашивает, пока мы обуваемся.

— Может быть, я с вами? Я не буду мешать.

— Я знаю, что ты мешать не будешь, — говорю я, — Тебе нельзя сейчас показываться особо.

Она кивает, понимающе.

— Да. Конечно. Удачи.

В лифте Тимур фыркает.

— Если б не знал ситуацию, решил бы, что она в тебя влюбилась.

— Ты уже про Айше так говорил.

— Про Айше я говорил другое, — хмыкает он, — Там скорее ты, а не тебя…

Я рассерженно выдыхаю. Тимур вечно придумывает то, чего нет.

А может и чего есть? Ведь помогла же она мне сбежать из зоопарка.

Всю дорогу до Речного Порта мы не разговариваем. Не потому что ссоримся, просто Тимур какой-то странный сегодня, а я думаю о том, что буду делать.

Старая пятиэтажка. Во дворе сломанные железные горки, качели и красивые тополя. По краю тротуара — сметенный дворниками тополиный пух. Дорога вроде бы и недалеко, а шума от нее нет. На скамейках сидят бабульки, приглядывающие за играющими внуками и болтающие о своем.

Тихий двор старого города.

Тимур смотрит номера квартир на подъездных стенах. Нам нужна сто тридцатая. Десятый подъезд.

Нам везет, входная дверь открыта. Проходим и поднимаемся на четвертый этаж и сразу же видим деревянную дверь, покрашенную в густо-зеленый цвет. Звонка нет, надо стучаться.

Поднимаю кулак и колочу что есть сил.

Никто не открывает.

— Наверное, на работе, — пожимает плечами Тимур. Я стучусь снова.

Открывается соседская дверь. На пороге стоит высокая крепкая старуха в больших очках.

— Чего шумите? Что надо?

— Мы к Шагаевой, — выступает вперед Тим, — Вы не знаете, во сколько она с работы возвращается?

Старуха подозрительно на нас смотрит.

— Вера в запое вторую неделю, какая работа. Дома она, только не открывает. А вы кто такие?

— Пионеры, блин, — тихо бросает в сторону он и ударяет по двери. Результата никакого.

Старуха, оказывается, хорошо слышит.

— Ты бы, пионер, не хулиганил, а то милицию вызову.

— Извините, не буду, — неприязненно говорит Тимур и перестает колотить, — Пошли, Кир.

Мы уже на ступеньках лестницы, когда я оборачиваюсь к старухе.

— Вы не подскажите, а на какую сторону у них окна выходят?

Она изумленно на меня смотрит, но все-таки отвечает.

— На двор.

— Спасибо, — благодарю я, и мы спускаемся вниз, к подъезду.

Войти в дверь не удастся, ну и ладно.

Мы ведь умеем летать.

— Ки-и-ир, — жалобно говорит Тимур, — А может это…ну ее в баню. Проспится, откроет сама, а мы у двери будем караулить.

Он боится того, что нас увидят. Риск есть, конечно, но сейчас день, взрослые на работах, а детям и старикам чего только не привидится.

Я наконец открываю старый ржавый люк на крышу и мы залезаем наверх. Взлетать снизу точно нельзя, там уж точно кто-нибудь обратит внимание.

Квартира Валеркиной матери точно под нами, на этаж ниже.

Переглядываемся. Вроде никто наверх не смотрит. Надо прыгать сейчас.

На наше счастье, окна бить не приходится. Одно из больших окон на кухне открыто, и мы забираемся через него.

Старая убогая кухня с отклеивающимися обоями пуста. На столе стоит пара бутылок, засохшие ломтики сыра и соленые огурцы. В раковине гора посуды. Попали мы точно в ту квартиру, в которую надо было.

В зале работает телевизор и сидят на диване с пивом двое. Мужик в линялом трико и майке и женщина в халате. У нее старое испитое лицо. Отчим, тот самый, из-за которого Валерка чуть глаз не лишился, и мать.

Мужик, увидев нас, вскакивает с дивана.

— Что за х. ня?

Лицо у него злое. Я вдруг думаю, что из-за вот этой вот падали Валерка на улице оказался и сжимаю кулаки. Тимур меня опережает:

— Сидеть, с…ка, — рявкает он так, что вздрагиваю даже я. Он в этот момент кажется не просто старше намного, а еще и выше, сильнее, — И слушать сюда, оба. Кир, давай.

Я смотрю через пыльное окно автобуса на улицы города. Дождь прошел, сменившись жарким летним днем. Едут куда-то машины, троллейбусы, с грохотом катятся трамваи. Я смотрю на людской муравейник за окном и почти его не вижу.

У меня дрожат руки и кружится голова. Словно я снова вернулся в тот день в Замке, когда шел по коридору к кабинету Фионы и падал и падал по дороге.

У нас получилось. У меня получилось. Я не только гарпиям могу приказывать…людям, получается, тоже. Не приказывать, нет. Я даже не знаю, как это назвать.

Тимур сказал, что я могу чистить души. Звучит глупо, конечно. Но как иначе это назвать, ни он, ни я не знаем.

Одно я знаю наверняка. У Валерки будет дом. И мать. Старые обиды не забудешь, но новых не случится больше никогда.

— Кир, — осторожно трогает меня за плечо Тимур, — Приехали. Пойдем.

Дома я сразу же вырубаюсь, устроившись на диване. Оказалось, это отнимает много сил, намного больше, чем я потратил, приказывая гарпии. Уже засыпая, чувствую, как кто-то накрывает меня одеялом.

Тимур бы так делать не стал. Значит, Сашка.

Мне снится Замок.

Я хожу по его пустынным переходам и галереям и смотрю, сощурившись, на яркое горное солнце. Я знаю там каждый камень, каждый поворот, каждую дверь. Я почти слышу смех близнецов, строгий голос Леку, почти вижу солнечную улыбку Фионы и сотню тоненьких черных косичек Айше. Будто еще секунду назад все были здесь, но сейчас спрятались, чтобы выскочить из-за угла и поздравить с возвращением.

Я всему научился. Дружить, и даже любить учусь понемногу. Принимать решения. Не оглядываться на прошлое.

Ходить и летать.

Спасибо тебе, Замок.

И прощай.

И ты прощай, Кир, шепчет ветер, гуляющий по коридорам и переходам. Лети.

Я просыпаюсь от того, что меня кто-то трясет.

— Кир, Кир, проснись. Пожалуйста! — я открываю глаза и вижу перед собой Сашкино лицо.

— Что? Что случилось?

Уже стемнело, поздний вечер. Саша рывком включает свет и садится передо мной.

— Тимур…он…

— Что? — резко встаю. Воображение сразу же рисует все самое плохое.

— Он уехал куда-то, только что, просил тебя не будить. Он странный какой-то был. Я спросила куда он, а он не ответил.

Мне становится спокойней. Мало ли куда он мог уехать, может к тетке на ночь, чтобы не теряли.

— Ну и что ты кипеж навела? — спрашиваю я, — Он же у тетки ночует обычно, не здесь живет.

Сашка берет меня за руку.

— Пойдем.

В комнате Тимура на столе, на кровати, повсюду, разбросаны фотографии. Мне хватает взгляда, чтобы понять, кто на них изображен. Улыбающиеся лица, взгляды. Семья.

Я вспоминаю его слова.

Я найду того ублюдка на "Паджеро" и уничтожу. Мне надо летать.

Он же созванивался с теткой-капитаном с Япеева. И узнал, все, что ему надо было, сегодня утром, пока мы спали.

— Саша, ты в компьютерах как? Разбираешься?

Она смотрит на меня как на дурака.

— Немного. А что?

— Что нужно, чтобы адрес человека найти?

— В интернете?

Я пожимаю плечами. Мне откуда знать, наверное, в интернете.

— Фамилию с именем знать, — говорит она, — И сайт, на котором адресная книга города есть.

Я киваю на компьютер:

— Включай.

Нам не приходится ничего искать. Последней открытой страницей в интернете как раз стоит адрес.

— Знаешь, где это? — спрашиваю я.

— В Ново-Савиновском, — называет она район, — Рядом с Аквапарком.

Я запоминаю адрес и выскакиваю на кухню за деньгами.

— Поехали, — кричу я на ходу. Сашка уже обувается, — Сможешь дом найти?

— Смогу.

Такси едет нестерпимо долго. Я почти рычу на водителя, но понимаю, что он не виноват. Мне просто кажется, что каждая секунда длится почти вечность.

Сашка сидит сзади и испуганно смотрит на меня, не задавая вопросов. И то хорошо.

Водитель подвозит нас почти к самому дому. Я расплачиваюсь и командую:

— Саша, быстрее.

Я не знаю, что именно он хочет сделать. Тим же отчаянный, самый бесшабашный и сумасшедший человек, которого я знаю.

Мы бежим к подъезду и натыкаемся на дверь с кодовым замком. Как назло, никого вокруг нет.

— Бл…ь, — ругается она совсем как мальчишка, — Что делать?

Я смотрю наверх. Окна в коридорах и на лестницах как обычно открыты.

Ну и что, что она увидит?

Есть вещи поважнее.

Тело само знает, что ему делать. Я с ходу, как когда-то Леку, ухожу в полет, наверх. Саша внизу испуганно кричит.

Приземляюсь на козырьке подъезда и запрыгиваю внутрь. Этажа я не знаю, значит, надо будет искать так.

Один этаж, второй, третий, четвертый…а их четырнадцать. Бегать для меня все еще трудно, месяц назад я и ходить-то не мог.

Тимур, дурак, ну что же ты делаешь?

Зачем?

Ведь их не вернешь, уже никогда не вернешь.

На шестом останавливаюсь, прислоняюсь на секунду к стене. Со лба градом льется пот, сердце колотится словно выпрыгнуть хочет.

Лишь бы успеть.

Я отрываюсь от стены и бегу дальше.

Нахожу его на десятом. Он сидит на лестнице, опустив голову.

Он сам нашел бы сотню слов, чтобы меня обругать за такую глупость. А я просто тяжело бухаюсь рядом и молчу.

— Я не смог, — говорит он тихо, — Не смог убить. Думал об этом, все просчитывал, а как до дела дошло, не смог.

Я закрываю глаза и облегченно выдыхаю.

Тимур мне еще что-то рассказывает вперемешку с плачем, а я могу только думать о том, что теперь уж точно все будет хорошо. Меня не пугает даже то, что сейчас Саше надо будет что-то врать.

Всё закончилось.

Эпилог

Три года спустя мы собираемся у старой ивы на озере Кабан. Я приезжаю первым и смотрю на воду, покрытую ряской и утку-маму, которая ведет за собой по воде пятерых маленьких утят. Меня они совсем не боятся. Утка-мама знает, что у меня всегда припасен с собой кусок хлеба для нее и для ее детей.

Я крошу в воду белый хлеб, смотрю как его поддевают клювами утята и улыбаюсь собственным мыслям.

В кармане отчаянно трезвонит мобильник.

— Алло.

— Кир, автобус в пробке застрял на Даурской, — говорит Сашка Жихарева, — Я немного опоздаю, наверное.

— Не переживай, — утешаю я, — Все равно еще никого.

Наверное, все немного опоздают. Будний вечер, самый час пик, все-таки.

Валерка появляется через пару минут. Он в модной футболке, с отросшими волосами и в очках-хамелеонах. Зрение у него все-таки ни к черту, но, кажется, очки ему нравятся. Мы пожимаем друг другу руки и садимся на берегу вместе. Он затягивается сигаретой.

— Всё поступаешь? — спрашиваю я.

Шеф ухмыляется:

— Бери выше. Уже.

Я за него радуюсь.

— Куда?

— Авиастроительный. Куда и хотел.

Мне вдруг вспоминается давний случай с несчастным студентом, готовящемся к сессии.

— Берегись сопромата, — говорю я с улыбкой, — Даже и покурить времени не будет.

Он удивленно на меня смотрит. По мне не скажешь, что я знаю такие слова.

У Валерки все хорошо. Мать забрала его из больницы и никогда больше не пила. Ни рюмки. Через несколько месяцев он начал нормально учиться, а потом вдруг увлекся физикой, да настолько, что удивлялись все учителя.

Сзади, с небольшой дороги вдоль озера, слышится мотор скутера. Мама-утка быстро собирает детей в одну стайку и ныряет в воду.

— Тим на своей тарахтелке, — безошибочно определяет Шеф. Я оборачиваюсь.

Тимур, чертыхаясь, припарковывает скутер и бросает нам пакет с едой.

— Вы, блин, офигели совсем! — возмущается он, — Чуть что так Тимур съезди, у тебя же транспорт, Тимур, тебе же легче довезти, Тимур то, Тимур сё, а сами байк тарахтелкой называете!

Он спускается к нам, кидает еще рюкзак.

— Там соки-воды и "Дом Периньон" тысяча девятьсот восемьдесят пятого года.

— Чего? — переспрашивает Валерка.

— "Дагестанское шампанское", для особо одаренных, — нелюбезно говорит Тим, — И я все еще должен в училище быть, если что. У меня "автомат", конечно, но в зачетке он еще не стоит.

Тимур учится в Художественном Училище. Специальность — "Живопись". Долго метался, выбирал, а потом плюнул на все и ушел после девятого класса учиться туда. Но выглядит он не как художник. Высоченный парень, черная бандана на голове, широкие джинсы, кожаная куртка. Его страсть к скорости на земле выразилась в том, что Тим купил себе хороший скутер и везде ездит только на нем. Девчонкам, впрочем, нравится.

— А Санька где? — озирается Тимур по сторонам, — Опять опаздывает?

— Звонила. В пробку попала.

— А-а-а… — протягивает он, — Ну, без именинницы начинать никак нельзя, будем ждать.

Мы расстилаем клетчатое одеяло, сервируем стол. Тимур и Валерка быстро отвлекаются на какую-то ерунду и начинают спорить (так случается при каждой встрече), а я смотрю наверх. Через пять минут машет рукой и спускается к берегу невысокая красивая девушка с длинными волосами.

У Саши сегодня день рождения, исполняется семнадцать. Она закончила школу, поступает в театральное. Мне иногда кажется, что ее увлечение театром — это все отголоски прошлого, когда ей больше всего на свете хотелось стать совсем другим человеком. Впрочем, прошлое — прошло. Сашка вернулась домой и все наладилось.

Сейчас вы не спутаете ее с мальчишкой. У нее длинные темные волосы, которые закрывают шрам на виске, и теплая улыбка. Она — любимица парней, но сама любит только одного. По крайней мере, мне хотелось бы так думать.

У этого парня странная привычка смотреть незнакомым людям в глаза. Он горбится, когда его никто не видит, любит мороженое и глядеть на звезды, любит горы и ветер в лицо.

А еще, он умеет летать.

Апрель — июнь 2010