"Фиаско" - читать интересную книгу автора (Диналло Грег)

10

Я делаю эти заметки не у себя дома, а в тюремной камере в подвалах Петровки, 38. Черный рынок орденов и медалей дал мне достаточно материала для очерка и позволил набраться разных впечатлений. Сцены облавы, арест оживят очерк, сделают его более интересным — разумеется, если меня выпустят отсюда и я смогу его написать. Шевченко решил не сажать меня вместе с торгашами, у меня персональная камера. Битых четыре часа просидел я в этой сырой и вонючей камере, похожей, скорее, на хлев для свиней, промерз до костей, когда охранник впихнул еще одного арестованного. Лысый, толстый, с густой бородой, он сильно смахивал на беглого монаха. Смахнув пыль со скамьи полой пальто и оглядевшись, он сердито глянул на меня и спросил:

— Ну а тебя-то за что загребли?

— Да попал в облаву вместе с торговцами орденами.

— А-а, так ты, стало быть, с черного рынка.

— Нет, вообще-то, я свободный журналист, но случайно в неудачное время оказался не в том месте. А тебя за что?

— За мясо.

— Спекулировал, что ли?

— Ага, спекулировал. Купил в Смоленске по дешевке, а в Москве продавал с приличным наваром.

— И тебя за это арестовали? По-моему, ты обыкновенный предприимчивый торговец.

— А это ты им расскажи.

— И расскажу.

— Вообще-то, я инженер.

— Инженер? Вот как? Да вы совсем не похожи на инженера, — сказал я по-английски, прибегнув к старой привычке, приобретенной за годы заключения.

Там мы всегда проверяли так новых сокамерников, выявляя «подсадных уток»; большинство политических заключенных говорили немного по-английски, а информаторы КГБ были, как правило, темными тупицами. Какие там иностранные языки! Такой нехитрой уловкой удалось выявить нескольких стукачей, пока нас не засек один из тюремщиков и не стал подсаживать своих людей, знающих английский, чтобы следить за нами. Мы говорили по-английски, когда хотели, чтобы охранники не поняли нас. А иногда просто болтали, скажем, о погоде, чтобы подразнить охрану.

— И что вы кончали? Где защищали диплом? — спросил я далее.

— Не один, а целых два, — тоже по-английски ответил незадачливый спекулянт мяса с какой-то гордостью и даже вызовом. — И оба в Бауманском…

— Серьезное заведение.

— Не то слово. Самое серьезное, — продолжал он по-английски. — А потом все полетело к чертовой матери. Мне светила карьера в оборонке, но в одночасье я стал никем.

— Урезали военные заказы?

— Еще как! Вот они, издержки демократии. Ломать только горазды.

— Но кто как на это смотрит.

— А вы за демократию?

— Всю жизнь за нее боролся.

— Ну и я тоже. Да и вся моя семья. Пока не прочувствовали на своей шкуре ее цену. Пока у жены не стало в чем выйти, а сын не мог купить себе даже простенький кассетный плейер. — Он замолк на минутку и улыбнулся, собираясь привести самый убедительный довод. — Потом они увидели, как Виктор торгует на улице мясом, чтобы свести концы с концами. — Он улыбнулся еще шире. — Тут уж нашему терпению тоже пришел конец, простите за каламбур.

— Хорошо сказано, Виктор.

— А теперь они ждут не дождутся возвращения коммунизма.

По-английски он говорил не так свободно, как я, но все же довольно сносно. Я опять принялся делать заметки в записной книжке, но услышал знакомый голос:

— Катков?

Так и есть — Шевченко. Он стоял в коридоре и самодовольно ухмылялся, видя меня в камере, за решеткой.

— Вы явились позлорадствовать пли для какой-то другой цели? — не выдержал я.

— Вот и не угадали. Кое-кто просит за тебя. Не могу представить только зачем.

Он кивнул охраннику, тот отомкнул замок и выпустил меня.

— А как насчет него? — показал я на Виктора.

— Его не могу, — отрубил Шевченко, когда за моей спиной лязгнула закрывшаяся дверь и мы пошли по коридору. — Он не сумел, не в пример вам, заиметь высокого покровителя. Он просто мошенник, которого нужно проучить.

— В последние дни вы стали очень важной шишкой по части обучения других, не правда ли, товарищ следователь?

Мы остановились перед главной дверью, ведущей из следственного изолятора. Окинув взглядом мое избитое лицо и помятую одежду, иронически ухмыльнувшись, он произнес с подковыркой:

— Вижу, урок вам преподали изрядный.

— Нам на двоих хватит, — огрызнулся я.

Дверь с лязгом и грохотом открылась, и он повел меня мимо огромного зала ожиданий. За металлической сеткой стояла угрюмая разношерстная толпа: задержанные, которых отпускали на волю, их друзья и родственники, адвокаты — все они образовали очереди к трем окошкам, где с ними разбирались равнодушные регистраторы. Словно в большом универсальном магазине: в одной очереди отбирают товар, другая производит оплату, а в третьей отдают чеки и забирают свои покупки. В толпе я узнал нескольких дельцов с черного рынка орденов и медалей. На мою беду, среди них оказался и длинноволосый. Он вмиг опознал меня, а увидев рядом с Шевченко, сделал для себя единственный вывод и как бешеный кинулся на сетку. Крепко вцепившись в нее, мотая головой из стороны в сторону, отчего волосы у него растрепались и закрыли лицо, он заорал на весь зал:

— Стукач! Сраный стукач! Мы еще разберемся с тобой, Катков!

Не обращая на него внимания, я засеменил вслед за Шевченко, который был уже у лифта и нетерпеливо нажимал на кнопку вызова.

— Как же так получается, этого психа отпускают, а Виктора нет? — спросил я.

— А потому что Виктор — мошенник и наживался на торговле продуктами питания.

— Да ладно вам. Никакой он не мошенник, просто мелкий бизнесмен. Такие парни, как он, и заставляют работать свободный рынок.

— Не могу согласиться с таким утверждением, Катков.

— А лучше, если бы согласились. Вам придется жить при таких рыночных отношениях уже до конца дней. Законы рынка следовало бы знать, и поэтому, вместо того чтобы в уголовном порядке наказывать Виктора, лучше бы посодействовать появлению в мясном бизнесе пяти новых точек.

— Какая глупость! Ради чего содействовать-то?

— А чтобы на рынке продавали больше мяса, тогда конкуренция заставит снижать цены. Это и есть закон спроса и предложения.

— Умно, но к делу об убийстве Воронцова никак не относится. А я засиживаюсь с ним до полуночи и встаю в пять утра, чтобы накрыть дельцов с черного рынка орденов.

— И ваша старушенция по-прежнему мылит вам холку?

— А вам-то какое до этого дело?

— Дело? Хорошо сказано. Ваш словарный запас насчет свободного рынка заметно расширяется.

— В основе этого уголовного дела, — назидательно заметил Шевченко, — лежит версия, что его убили не для того, чтобы замять скандал, а из-за орденов. И я обязан проверить версию до конца.

— Устроив облаву на торговцев медалями? Да эти бедолаги, торгуя, еле зарабатывают себе на жизнь.

— Как и я тоже. Был сигнал. Они знают, что им покоя не дадут, пока кто-нибудь не придет и не назовет убийцу Воронцова.

— А вы полагаете, что они знают?

— Нет, конечно. Но их так прижмут, что уж они расстараются вызнать.

На лифте мы поднялись на четвертый этаж и по запутанным мрачным коридорам добрались до рабочего кабинета Шевченко.

— Знайте, я сделал все, что мог, чтобы с вами не обращались как с уголовником, — сказал он и, устало откинувшись на стуле, словно тряпичная кукла, через весь стол подвинул ко мне какие-то бумаги, пояснив при этом: — Подпишите их.

Я насчитал с полдюжины разных официальных форменных бланков. Оказалось, за мое освобождение из-под стражи ходатайствовала Вера. Под ее подписью я вывел свою. Шевченко сидел, откинувшись на спинку стула и глубоко задумавшись, глядя в потолок.

— Она уезжает, — вдруг произнес он.

— Извините, не понял.

— Моя жена. Она уходит от меня, вместе с детьми.

Вот уж такого оборота я никак не ожидал, меня до слез проняла его очевидная беззащитность. Секунд десять я сидел в полной растерянности, потом пришел в себя и сказал:

— Извините меня за резкость.

Шевченко как-то жалко пожал плечами, крутанулся на стуле и пристально посмотрел на семейную фотографию, висящую сзади него над тумбочкой со служебными документами.

— Внизу вас ждет Вера Федоренко.

Я лишь прошептал «спасибо» и поспешил из кабинета.

Блуждая по лабиринту коридоров в поисках площадки с лифтами, я повернул за угол и через окно увидел в конференц-зале знакомую личность. Это был Древний, тот самый, «из молодых, да ранний», литсотрудник «Правды». Он что-то увлеченно заносил в блокнот, слушая тучного мужчину в мятом костюме, который ходил вокруг стола, что-то рассказывая и оживленно жестикулируя при этом. Вначале я увидел его со спины, но вот он повернулся… Господи, какая отталкивающая внешность! Толстые губы, лицо все в шрамах и морщинах, какие-то свинячьи глазки, которые мельком остановились на мне. Понятия не имел, кто это, но, помнится, Сергей говорил, что у его пронырливого литсотрудника в милиции есть кое-какие связи. Теперь понятно, что это за связи.

Вера была в вестибюле и вся ушла в какую-то книгу из моей личной библиотечки. Когда я оказался рядом, она неодобрительно сдвинула брови:

— Ну и видок у тебя!

— Да всю ночь не спал.

— Надо было позвонить, предупредить.

— Да знаю. Прости уж меня.

— Не хотелось беспокоить тебя. Я имею в виду, когда вызвала тебя по биперу.

— А-а! — воскликнул я, только сейчас вспомнив писк сигнализатора. После всех перипетий мне показалось, что этот вызов прозвучал с неделю назад. — Слишком много событий тут же произошло. А зачем надо было звонить-то?

— Я как раз дежурила, когда операции на Воробьевых горах дали зеленый свет.

— А чего же ты так долго выжидала?

— Ну, сначала я не придала этому значения. А потом, когда дома ты не показался, я подумала, что ты мог пойти туда, к дельцам. Но, очевидно, было уже слишком поздно тебя предупреждать.

— Вечно у меня так получается.

— Ты, Николай, сам себе злейший враг.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего.

— Ну, Вера…

— Здесь не место и не время для разговоров.

— Ну давай, говори же, — настаивал я, отводя ее в сторонку. — Ты же знаешь, как я не люблю, когда ты затеваешь эти игры.

— Хорошо. Если ты и впрямь хочешь знать, то скажи, почему ты не можешь подыскать себе нормальную работу?

— Да ты и впрямь помешалась на этом.

— Большинство наших знакомых так считают.

— Это не ответ, и ты хорошо знаешь, что я ненормальный человек.

— Спасибо, что разделяешь мое мнение.

— Вера, ты видишь меня таким, какой я на самом деле. Другим быть не могу. Всегда считал, что ты уважала меня именно за это.

— Да, уважала. Хочу сказать, что уважала. Я…

— Не нужны мне твои уверения.

— Как и мне твои, Коля. Но не могу же я каждый раз брать тебя на поруки. Не могу постоянно оплачивать твои похождения. Я…

— И не будешь, если достанешь копии тех документов, о которых я просил.

Глаза у Веры вспыхнули, будто на нее что-то нашло.

— Господи! — воскликнула она. — И это все, что тебя волнует? Только ради этого я и нужна тебе? Как удобный источник информации, который всегда под рукой. Как шпионка. Ну уж дудки! Я устала, и мне все надоело. Надоело довольствоваться тем, что бросят со стола. Надоело… — Она умолкла на полуслове, вспыхнув от гнева, глаза у нее засверкали, — …прислуживать тебе.

— Вера, да я же…

Она и слушать не стала, резко повернулась и пошла.

— Вера! Верочка, постой, черт возьми!

Я догнал ее и взял за руку. Она отдернула ее и с гордо вскинутой головой быстро зашагала к вращающейся двери, исчезнув в холодной дымке.

Я не знал, что делать: то ли бежать вслед за ней, то ли возвращаться в кабинет к Шевченко, чтобы сочувственно хлебнуть по глотку из его плоской фляжки. Секунду-другую я стоял, убеждая себя, что блажь у Веры вскоре пройдет — такое с ней уже бывало не раз. Потом закурил сигарету, щелкнув новой газовой зажигалкой, и направился домой. У меня было о чем писать.