"Мозаика судеб" - читать интересную книгу автора (Виктор Барбара)

8

В доме на Иджипт-лейн Габриэле бывать не приходилось – Пит купил его сразу же после развода. Словно чтобы продемонстрировать бывшей жене, чем она могла бы обладать и на что потеряла право. Это не значит, что она не бывала в этих местах раньше. Как-то раз, когда на город навалилась томительная жара, а Пит в эти дни был в деловой поездке, Дина настояла на том, чтобы провести уик-энд на берегу океана. Габриэла согласилась, не столько из-за жары, а чтобы удовлетворить свое любопытство.

Сейчас, когда она вошла в дом, ее поразила стерильность и обезличенность обстановки, напоминающей дорогой номер в отеле где-нибудь на Среднем Западе. Осматривая дом, Габриэла не испытывала ни сожаления, которым ее хотел уязвить Пит, ни сентиментальной ностальгии по прошлому. В нем не было души, не было следов ни прошлого, ни настоящего. Ничего, что напоминало бы ей о тех счастливых временах, когда они мечтали вместе что-то построить. Бродя по комнатам, Габриэла не испытывала никаких чувств. Она спокойно вошла в него и так же спокойно, с легким сердцем собиралась его покинуть.

Клер не дала ей каких-то четких инструкций, только упомянула, что какие-то документы, касающиеся дома и страховки, вероятнее всего, хранятся в кабинете на втором этаже. Габриэла поднялась по ступеням, покрытым толстым ковром, и остановилась в растерянности. Нигде не было видно ни ручек, ни кнопок, ни выдвижных ящиков. Все было встроено в абсолютно гладкие стены и упрятано в шкафы. В кабинете тоже. Она долго водила по каждой стене комнаты ладонью, пока не обнаружила точку, при прикосновении к которой панели внезапно раздвинулись.

Две большие ниши были заполнены самой современной ауди– и видеотехникой, там же помещался компьютер и шкаф, набитый папками с бумагами и дискетами. Когда Габриэле удалось раздвинуть панели на противоположной стене, ее взору открылось обширное пространство, заполненное костюмами Пита. Ее поразило такое количество одежды.

Освоив механику раздвижных стен, она отыскала и место, где хранились документы.

При беглом осмотре Габриэла поняла, что найдет здесь все, что нужно, без всякого труда, потому что все бумаги хранились в идеальном порядке: страховые полисы, справки, подтверждавшие право на владение домом, гарантийные паспорта на бытовые приборы, регистрационное свидетельство на автомобиль, закладные и банковские договора, оплаченные и неоплаченные счета и две папки: одна – озаглавленная «Фотографии», а на другой рукой Пита было выведено: «Личное».

Габриэла начала с той, где хранились снимки. Папка выскользнула из ее рук, и фотографии потоком посыпались на пол. Были там и давнишние черно-белые фотографии и недавние – уже цветные. Дина в грудном возрасте… Дина, только-только научившаяся ходить… Габриэла с Диной на руках… Мать и дочка за праздничным столом – склонились над тортом, в который воткнуты три горящие свечки. Пит с Диной в песочнице… Родители Пита в садике… Они же, снятые в день их похорон. Родители Пита умерли с разницей в несколько лет, но Габриэла, сравнивая снимки, удивилась, какие у них одинаковые позы, похожие роскошные гробы, и даже, казалось, венки были одинаковыми. Она подняла с пола целую серию снимков – их первой квартиры, первого автомобиля, первого дома, трещина на тротуаре перед самым домом – ей хорошо запомнился тот случай, когда Пит, попав в нее, свалился с велосипеда и поранил колено. Потом он долго судился с властями Фрипорта по поводу возмещения ущерба. Были и просто пейзажи живописных гор, где они, случалось, проводили его отпуск. Последними в пачке оказались снимки Клер и Гарри в купальных костюмах. Сестра Пита приветственно взмахнула рукой, а он запечатлен ныряющим в бассейн.

Габриэла взяла вторую папку. Повинуясь неизвестно какому инстинкту, она опустилась на стул, прежде чем заглянуть в нее. Это помогло ей сохранить присутствие духа, когда она обнаружила там то, что не могла и вообразить.

Как типично было для Пита снимать копии со всей корреспонденции, со всех присланных ему и им отправленных записок к Дининым школьным учителям или горничным и няньке, и подшивать к пачкам различных квитанций и счетов.

Только простодушная Клер могла попросить Габриэлу окунуться в этот омут личной жизни Пита. Впрочем, ее бесхитростность граничила с наивностью Габриэлы, взявшейся за это дело. Неужели она всерьез верила, что знает своего бывшего мужа?

Предчувствие чего-то страшного охватило Габриэлу, как только она бросила первый взгляд на фотокопию этого письма. Оно не оскорбило ее, а вызвало ярость к бывшему мужу. Каждое слово в нем наносило ей болезненный удар. Ее ошеломило открытие, как тщательно продумал план мести Пит! Пит, которого она любила, за которого вышла замуж, который был отцом ее ребенка, с которым она прожила семнадцать лет и которого она не могла выбросить из памяти. И то, что он был мертв, не давало ей утешения. И, если бы он, как в страшном сне, восстал бы сейчас из гроба, она задушила бы его голыми руками!

Он писал девушке по имени Дарья Келли, двадцати одного года от роду, живущей в местечке Вудленд Плейс, возле Грейт-Нек, что на Лонг-Айленде, со своим отцом Тимоти Келли – политологом и матерью Марианной – учительницей в начальной школе.

Габриэла жадно вчитывалась в каждое предложение, вдумывалась в самую незначительную деталь, которые Пит так дотошно собрал.

У Дарьи, оказывается, есть брат, тоже приемный, Тимоти-младший. Ребенок страдает врожденной болезнью почек и даже имеет донорский орган. Сестра очень привязана к брату. Здесь же приводилось свидетельство об успехах Дарьи в учебе, которая в этом году заканчивала Форхемский университет. Девушка специализировалась в английском. Потом перечислялись места ее работы во время каникул: одно лето Дарья проработала воспитателем в детском лагере в Мэриленде, другое – интерном на телестудии. Здесь же было приложено извещение из почтового отделения, сообщавшее, что Дарья сейчас вместе с двумя подругами проживает в общежитии университета. У Габриэлы от изумления и ненависти к Питу перехватило дух. Сколько же усилий потратил он, чтобы собрать полную и методичную информацию о ее дочери, крошечном, беспомощном существе, с которым она рассталась, даже не увидев? Вычеркнула из своей жизни до того, как оно покинуло ее тело.

Чем дальше вчитывалась она в эти строки, тем жарче разгоралась в душе ярость против Пита.

Все эти годы – с той самой минуты, как она поняла, что беременна, до самых последних дней – она постоянно испытывала одно и то же – страх и чувство вины. Сначала преобладал страх, что об этом узнают в католической школе или, не дай Бог, ее отец. Когда прошло время и Габриэла поняла, что разоблачение ей не угрожает, ее совесть стали терзать сомнения, не совершила ли она страшную ошибку. Может быть, ей следовало растить ребенка самой, а не отдавать в неизвестно чьи руки?

Позже этот страх снова вернулся к ней, приняв другую форму. Габриэла вообразила себе, что что-то ужасное должно случиться с Диной как возмездие за грех матери. Одного ребенка она отдала сама, другого судьба отнимет у нее. Поэтому Габриэла восприняла решение Дины расстаться с матерью как некую высшую справедливость. Этот разрыв был все-таки не так трагичен, как то ужасное, что мерещилось Габриэле.

Закрыв руками лицо, она дала волю слезам, оплакивая свою потерю. Рядом не было никого, с кем можно было бы разделить боль. Единственный человек, знавший ее тайну, – Дина стала ей совсем чужой.

Но когда она перестала плакать и попыталась собраться с мыслями, до нее дошло, что это письмо Пит адресовал Дине – своей собственной дочери. И когда она перечитала строчку за строчкой это злосчастное письмо, ею овладело сильнейшее искушение броситься к телефону, позвонить Нику и сказать ему, что она передумала, что она изменила решение, что без него она не может жить, что она слишком сильно любит его, чтобы расстаться.

Но почему-то вместо этого она не торопясь вышла из кабинета, спустилась на первый этаж в гостиную, залитую солнечными лучами, такими яркими и радостными, взяла в руки фотографию Пита, когда он был молод и не так жесток и вся тяжесть его ненависти еще не обрушилась на нее. Присев на кушетку, она рассматривала фотографию очень внимательно. Казалось невероятным, что Пит действительно мертв и у нее нет возможности отомстить ему за его поступок, который нельзя простить даже мертвому!

Неужели она была так глуха и слепа, что за семнадцать лет не разобралась в истинной сущности Пита? Вероятно, с ее стороны было бы не слишком честно во всем винить только Пита. Да, он не давал ей слова в их семейной жизни, но она этого и не просила, безоговорочно следуя правилам, которыми он руководствовался. Но с годами она стала замечать, как разрушается его душа и одновременно их брак, казавшийся поначалу таким удачным. Она попыталась возвысить голос, но это не привело ни к чему хорошему, а только ускорило их разрыв. Размышления о прошлом, в котором ничего уже нельзя было изменить, навели ее на мысли о Нике. Ее охватило желание услышать его голос. Она не спеша поднялась, подошла к телефону, набрала его номер и, собрав все свое мужество, стала ждать ответа. Но когда он снял трубку, мужество покинуло Габриэлу, и она вновь спряталась за воздвигнутую ею самой стену фальшивого равнодушия, отказываясь открыть ему свою боль, свое одиночество, свою тоску по нему.

…Черный «альфо-ромео» Ника прошуршал по гравию подъездной дороги прямо ко входу в дом. Габриэла смотрела, как он выбрался из машины, одетый в брюки цвета хаки и светло-голубую рубашку. Ее пронзила мысль, что она не имеет права потерять его. Она молча следила, как он приближается к ней, и неожиданная вспышка какой-то энергии толкнула ее в объятия Ника.

– Что случилось, Габи?

Она перевела дыхание, прежде чем ответить:

– Ты нужен мне. – И не удержалась, чтобы не добавить: – По крайней мере сейчас. Я не обидела тебя?

Он покачал головой.

– Я не хочу, чтобы ты меня жалел. Все, что может случиться сейчас, не имеет значения для нашего будущего.

Она прильнула к нему всем телом, женский инстинкт подсказал ей единственно правильную интонацию.

– Давай займемся любовью!

Нику понадобилось короткое мгновение, чтобы прийти в себя от ее неожиданного напора, но опыта обращения с женщинами у него было достаточно, поэтому он тут же подхватил ее на руки и понес в спальню.

Первым делом он расстегнул пуговицы на рубашке, потом скинул одеяла и подушки на пол.

– Вообще-то я не пожарная команда, чтобы вызывать меня по поводу твоей вспыхнувшей вдруг страсти.

– Моя страсть не вспыхнула вдруг, я полюбила тебя с первого взгляда, – сказала Габриэла, как ни трудно ей было признаться в этом.

Ник, безусловно, был красивым мужчиной. Каждый мужчина, которому она отдавалась и который проникал в ее тело, был красивым. Кевин был вне конкуренции! Пит тоже без труда завоевал ее любовь, тело и душу. И остальные мужчины в ее жизни. Все они обманывали ее своим внешним обаянием. В каждом случае все кончалось разочарованием, грязным скандалом или даже трагедией. В Габриэле жила надежда, что с Ником все будет иначе, и ее связь с ним не кончится так плачевно. Ее так тянуло к сильному мужскому телу. Она прижалась щекой к его груди и зажмурила глаза.

– Люблю, люблю тебя… – повторяла она. Габриэла была уже готова раствориться, растаять в его объятиях, но что-то остановило ее, заставило отпрянуть и вновь замкнуться в себе.

– Что с тобой происходит? – недоумевал Ник, мгновенно уловив перемену, произошедшую с любимой женщиной.

У нее против воли вырвалось несвоевременное признание:

– Там, наверху, я нашла кое-какие бумаги. Они многое объясняют…

– Что-нибудь о Дине?

– Да, они имеют отношение к Дине.

– Может быть, ты мне расскажешь?

Она вздохнула:

– Нет. Пусть наши секреты останутся нашими секретами – моими и Пита. Это то, что я рассказала Питу перед нашей свадьбой. Мне казалось, что он должен знать всю правду. – Она запнулась, но нашла в себе силы продолжить: – Только тогда я верила, что мы до конца своих дней будем вместе, и он никогда никому ничего не расскажет.

– Ты ошиблась в обоих случаях.

– Ты подождешь меня? – неожиданно спросила Габриэла.

– Сколько времени придется ждать?

– Пока я избавлюсь от своей израненной кожи и не наращу новую, чтобы мы могли вместе зажить счастливо, как будто вновь родились на свет.

– Почему ты берешь все трудности на себя?

– Потому что я хочу завершить то, что начала. Я должна разобраться во всем сама.

– С Диной?

– С Диной, с Парижем, с моей работой, с моей безумной надеждой, что я могу начать свою жизнь сначала.

– Неужели все так плохо?

– Если б это было возможно! После того что я узнала из письма Пита.

Габриэла, сама не сознавая этого, еще больше отдалилась от Ника. Ее взгляд блуждал где-то в пространстве, там, где за окном солнце золотило лужайку.

– Послушай, – сказал Ник, – я вообще-то парень легкий и проглатываю большинство блюд, которыми ты меня пичкаешь. Мой желудок переварил уже не одну твою историю. – Он вроде бы шутил, но в тоне его не ощущалось ни капли юмора. – Но ты просишь меня о том, что я никак не могу понять, и это унижает меня. Ты требуешь от меня преданной любви, а сама собираешься уйти от меня, пока ты где-то вдалеке будешь принимать решение за нас обоих. – Он заложил руки за голову, расслабился и произнес спокойно: – По-моему, ты дура!

– А ты требуешь, чтобы я поменяла свою жизнь, перестроила свой внутренний мир под тебя. А что будет с моей работой? Задумайся об этом хотя бы на минуту.

Его тон становился все жестче:

– Не пытайся одним своим аппетитным задом сидеть на двух стульях. Все равно не получится! Что-нибудь да пострадает – или зад, или стул.

– Я так поняла, что ты мне предлагаешь следующее: работа будет просто забавой, пока я буду ожидать твоего возвращения домой.

– Нет, Габи. Я думаю о такой работе, которая не заставила бы тебя метаться по миру. Почему бы тебе не сотрудничать со мной, не помогать мне, не давать разумные советы, в которых я так нуждаюсь? И нечего улыбаться, я не говорю ничего смешного.

– Я знала, что этим все и кончится!

Но Ник не почувствовал язвительности в ее замечании.

– Для меня это было бы счастьем, – продолжал он. – Мне кажется, что уже половина моей жизни отдана тебе. Долгими часами я думал о тебе раньше, а теперь я только и жду встречи с тобой. А еще куча времени уходит на раздумья и страхи, что ты исчезнешь, возьмешь билет и просто улетишь!

– А тебе никогда не приходило в голову, что ты ведешь себя как заурядный самец? – В Габриэле тоже постепенно нарастало раздражение. – Это ты отхватил у меня кусок моей жизни, потому что я все время думаю о тебе и не могу думать о чем-нибудь еще. А ты только и знаешь, что предъявляешь мне ультиматумы и предлагаешь мне варианты, которые устраивают тебя одного.

– По-моему, у тебя было достаточно времени, чтобы определиться.

– А ты мог бы за десять дней понять, что такое современный мужчина и современная женщина и как они должны относиться друг к другу.

– Габи, – предупредил Ник. – Между нами нет глобального разногласия, мы спорим о частностях. И поверь мне, в отношениях мужчины и женщины на первом месте всегда стоят чувства.

Почти в панике, Габриэла бросилась в ванную, надеясь, что, если она сейчас скроется в ванной и захлопнет дверь, он исчезнет. Оставит ее. Уйдет. Уйдет вообще из ее жизни! Исчезнет вместе со всеми воспоминаниями, похороненными среди бумаг Пита Моллоя в кабинете наверху.

– Может, что-нибудь и изменилось бы в наших отношениях, если бы ты относился ко мне с уважением. Но ты не поймешь этого – ты же итальянец!

Ник покачал головой, его глаза светились мягкостью и добротой.

– Это не так, Габи. Логично было бы, если бы один из нас уступил. – И, по-твоему, уступить должна я, потому что я женщина?

– Нет, не из-за этого. Ты не знаешь сама, что может принести тебе счастье в будущем, а я знаю. – Ник дотронулся до ее руки. – Мы уже убедились, что нам хорошо вместе. – Он поднес ее руку к своим губам. – Как мы можем быть счастливы порознь? Никак.

Габриэла смогла только утвердительно кивнуть.

– Тогда это просто нелепо, что наша совместная жизнь кончится, так и не начавшись, из-за какой-то иллюзии, что нам так будет легче, – добавил он с нежностью.

Габриэла улыбнулась. Его нежность была для нее лечебным бальзамом.

– Давай не будем терять надежду, Габи. – Ник стоял перед нею уже совершенно одетый. – Как насчет прогулки в Гринвич Виллидж?

– А что все-таки с моей работой? – спросила Габриэла.

– Я наберусь терпения и подожду, – ответил Ник, беря ее за руки.

– Это будет подобно попытке избавиться от привычки к наркотикам. Может быть, наша прогулка поможет разрешить наши проблемы, – пошутила она.

– Во всяком случае, я буду думать о них.

– А я буду подкидывать тебе новые и новые, чтобы ты не чувствовал себя таким самоуверенным.

Сохо было в основном заполнено местными жителями, чьи наряды были достаточно скромны, и только пока еще редкие туристы выделялись в толпе пестротой и экстравагантностью одежды. Ник и Габриэла под руку прошлись по Западному Бродвею, останавливаясь у роскошно оформленных витрин ювелирных магазинов. Некоторые фирмы, вроде «Ральфа» или «Эрика», видимо, были довольно известны, но ни Габриэле, ни Нику раньше не попадались на глаза их изделия. Он предложил купить ей пару серег немыслимой формы, но она их отвергла, также как и серебряный браслет. Когда же Ник выбрал для нее янтарные бусы и собирался заплатить за них, ему пришлось отказаться от покупки и догонять Габриэлу уже в дверях магазина. Единственное, на что она с радостью согласилась, это на чашечку cappuccino, и они, взявшись за руки, как счастливая парочка, направились в кафе на углу.

Она еще раньше подумывала о том, что во время путешествия с континента на континент Ник будет чувствовать себя неловко, что они вместе выглядят как провинциалы. Сейчас к ней вернулись прежние фантазии о любви на расстоянии, о том, как он и она будут спешить друг к другу на свидание через океан. Ей виделись романтические обеды в парижских ресторанах, прогулки по Трокадеро, а потом гамбургеры в верхнем Вест-сайде, и все это красивая прелюдия к браку по любви, который мгновенно разрушится, когда начнутся семейные будни. Запах кофе щекотал ноздри, она помешала ложечкой и с наслаждением глотнула напиток своего детства.

– Когда я была ребенком, я очень часто приходила сюда. Я фантазировала, что моя мать художница, а отец – музыкант. – Она рассмеялась. – Наша жизнь была пародией на эту фантазию. Мы жили в многоквартирных трущобах с видом на Грин-стрит, неподалеку от одного из притонов в Ист Виллидже, где по ночам мой отец играл на кларнете. А в мечтах я имела идеальную семью.

– Ты проводила здесь уик-энды?

– Нет, я предпочитала бродить по Макдугал-стрит. – Она усмехнулась. – Я выглядела, наверное, страшилой вроде вампира с бледными губами и темными кругами вокруг глаз и множеством медных браслетов на руках. Больше всего я тогда боялась, что не буду похожей на местную обитательницу и меня примут за приезжую искательницу приключений.

Они оба засмеялись.

– Твой отец знал, чем ты занимаешься?

– Сомневаюсь, – ответила Габриэла. – Потому что все свое барахлишко, предназначенное для выходов в Гринвич Виллидж, перед возвращением домой я прятала в сумку, в поезде переодевалась, а перед самым домом смывала косметику.

– Значит, это было в конце шестидесятых, – подсчитал в уме Ник. – Гринвич Виллидж к тому времени здорово изменился.

– Конечно. Но я этого не знала. У меня было о нем свое представление. Я судила о нем по кафе «Шекспир» или «Реджио» и даже не догадывалась, что мода на них давно ушла. Там болтались такие же невежественные, как я, парни и девицы, приезжие из Куинса и Лонг-Айленда. Настоящие обитатели Виллиджа там не показывались. Они перебрались к тому времени и понастроили себе особняков на Файр-Айленде в Коннектикуте или в Хэмптоне. – Она отпила кофе, вытерла краешком салфетки губы. – Сейчас как хиппи уже не одевается никто. С того момента, как куртки и брюки из дерюги стали продаваться в универмаге Бергдорфа как предметы роскоши. – Она расхохоталась. – Да, жизнь здорово изменилась, я опоздала почти на десять лет. Я не заметила, что из Гринвич Виллиджа исчезли Джойс Джоксон, Керуак, Гинсберг и даже Эбби Хофман. Их словно смыло волной за считанные минуты.

Ник слушал ее внимательно, с сочувствием и спросил немного печально:

– У тебя не осталось здесь друзей?

– Кое-кто остался, но дальнейшие встречи с ними приносили только разочарование.

– Чем же тебе так не нравился Фрипорт?

– Он был никаким. Там нечего было делать, кроме коротких летних месяцев, которые можно было проводить на берегу. На остальное время он погружался в депрессию, как любой сезонный курорт. Словно Ривьера в январе. Где нет ничего, кроме куч мусора и сломанных пляжных кресел. И волком хочется выть от одиночества. И ощущение, что тебя похоронили заживо.

– Итак, ты рванула во Францию, чтобы наверстать упущенное в Виллидже?

– Тогда я об этом не задумывалась, но в чем-то ты прав. Франция, Париж лет на десять отстают от Нью-Йорка, за исключением моды, которая по карману только денежным техасцам. – Габриэла с горечью улыбнулась. – Но в Париж я тоже опоздала, мода на интеллектуальных американцев вроде Хемингуэя и Франкенталера и Жозефины Бейкер в Париже прошла.

– А что было дальше?

Габриэла, словно невзначай, не ответила на его вопрос.

– Я окончила среднюю школу и поступила в колледж только потому, что на этом настаивал отец. Единственное, что я хотела, – это вернуться в Гринвич Виллидж и шататься по его улицам. Но к тому моменту все известные фотографы перенесли свои мастерские и ателье на восточные – двадцатые и тридцатые – улицы. Я не сильно переживала по этому поводу, потому что познакомилась с Питом, а он оказался самой потрясающей личностью, с кем мне довелось встретиться в жизни, и я вышла за него замуж.

– Меня интересует другое, – улыбнулся Ник. – Я хотел узнать, что с тобой случилось после приезда в Париж, или ты там также сидела в бездействии, ожидая прилива, когда тебя подхватит волна и вынесет в шикарную жизнь?

– Земля – шар, – вполне серьезно ответила Габриэла, – и все движется по кругу. Каждое следующее десятилетие впитывает в себя кое-что из предыдущего. Восьмидесятые оказались очень похожи на пятидесятые, так что девяностые, возможно, в чем-то повторят шестидесятые. Это было бы замечательно!

– Ты не можешь полностью уничтожить свое прошлое, чтобы начать строить другое. Не могло все быть так плохо. То, что тебе казалось поражением, наоборот, помогало тебе двигаться вперед.

– Если щепку несет сильное течение – это разве движение вперед?

– Это сравнение к тебе не подходит. Зачеркивая прошлое, ты все равно совершаешь поступок, меняешься и душевно растешь.

– Что ты хочешь? – резко спросила она, задетая его словами. – Чтобы я вернулась в начальную точку и отказалась от работы? Предала все, что мне дорого?

– Почему ты называешь это предательством? И почему ты это связываешь с началом новой жизни?

– Потому что не так просто начать здесь сначала. – Она говорила медленно, потому что ей приходилось тщательно взвешивать каждое слово. – И потому что все, что произошло здесь, – это кошмар, начиная с моей матери и кончая моей дочерью.

– Дай мне возможность попробовать изменить это. Я не имею в виду, что могу повернуть вспять все, что было сделано, но жизнь может стать лучше даже в этом же месте.

У Габриэлы снова полились слезы, и кое-кто из посетителей кафе обратил внимание на них, глядя, как она вытирает их бумажной салфеткой.

– Это нечестно по отношению к тебе.

– Почему? – Ник протянул руку через стол, чтобы коснуться ее руки.

– Потому что ты еще многого не знаешь.

– Чего, например?

– То, что Пит рассказал Дине обо мне и что разрушило ее веру в меня и наши взаимоотношения.

– А ты не хочешь поделиться этим со мной?

– Хотела бы, только не могу. Опять поставлю себя в такое положение, что буду зависеть от чьей-либо жалости. Я уже получила урок.

– Неужели ты позволишь прошлому погубить свое будущее?

– Может быть, это и есть расплата.

– Расплата за что?

– За то, что я недостаточно хорошо себя вела, – с некоторой долей цинизма ответила Габриэла.

– Дина могла бы найти тебе оправдание.

– Могла бы, но не стала этого делать.

Она наклонилась и прижала его руку к своим губам.

– Отношения между матерью и взрослой дочерью нередко складываются непросто, изначально в них заложен конфликт, но Пит должен был помочь сгладить острые углы. Возможно, он не желал иметь со мной ничего общего, но зачем настраивать против меня девочку? Наверное, он был слишком задет той ситуацией, но нам всем было больно. Так что это не извиняет его. Мы были не только ранены, мы с Диной были очень растеряны. По разным причинам, но обе были растеряны. Сомневаюсь, что Пит был растерян. Он был зол, ему было больно, он страдал, но только не растерян, – сказала Габриэла.

– Я вовсе не собираюсь защищать его, – начал Ник, – но мне кажется, он был тоже растерян, только совсем по другой причине. Не так легко мужчине потерять женщину, над которой он имел власть, которая принадлежала ему. Тебе, наверное, неприятно слышать такие слова. Я тоже тяжело переживал свою потерю.

– Не сравнивай себя с Питом. Ты потерял жену при трагических обстоятельствах, а он из-за своей злости.

– Какая разница, итог один и тот же. С точки зрения мужчины, один и тот же. В любой ситуации есть личность, которая заботится о ком-то, и противоположная – которая принимает заботы. Неизбежно наступает период, когда мужчина колеблется, решая для себя, нужно ли искать кого-то, кого надо опекать, или он сам нуждается в сестре милосердия, лечащей его душевные и телесные раны. И тогда, когда он стоит перед выбором, он бывает растерян.

– Что же получается? Мужчина не знает, какую роль он собирается играть в супружеской жизни? Разве он не обязан решить все заранее?

– Ты не совсем корректно ставишь вопрос.

– Зато правильно. Не надо усложнять мужскую душу. Женщина во всех случаях напугана, растеряна – или она боится остаться одна с ребенком, или страшится совершить поступок, из-за которого муж или друг могут бросить ее, она также боится остаться без мужской поддержки, ведь женщина по большей части в финансовом вопросе зависит от мужчины. Конечно, иногда хочется погрузиться в свои душевные переживания, только не всегда женщина может позволить себе такую роскошь.

– А ты как раз нашла время и возможность погрузиться с головой в переживания?

– Я просто запуталась, – ответила она уклончиво.

– Ты повторяешь это неоднократно, но даже если бы ты и не говорила об этом, я бы сам догадался. Я понял про тебя все в первую же минуту, как мы повстречались на похоронах.

– Да, у тебя есть такое свойство – ты видишь мир только в белых и черных тонах.

– А ты выйдешь за меня замуж, если я все окончательно перепутаю?

– Ты и так уже все запутал, всю мою жизнь.

– Это что, означает твой утвердительный ответ?

– Пока что я делюсь своими наблюдениями.

– Чего же ты добиваешься? – спросил он очень серьезно. – Я говорю о главном. Отбросим все остальное в сторону.

Вопрос был сложный. Габриэла ответила на него с большой неохотой:

– Я думала, что легко пережила все свои горести, начиная с трагедии матери и кончая смертью Пита. Я не позволяла себе впасть в тоску. А теперь мне хочется оплакать все эти потери, расплатиться за свою бездушность и пройти по жизни другой тропой.

– Так пойдем вместе, – предложил Ник, как самый простой выход из тупика, в который она сама себя загнала.

Габриэла на какой-то момент решила принять его предложение и разделить свою ношу с ним. Могла бы девчонка из Фрипорта, что на Лонг-Айленде, послать все к черту – карьеру, ухажеров, бурную жизнь в Париже и найти счастье с честным и мужественным парнем на родной земле? Но не это было в основе ее сомнений. Если бы она действительно купалась в блеске и роскоши, испытывала волнительные приключения и карьера была действительно так важна, как она заставляла его поверить, то это были бы препятствия к их совместному счастью. На самом деле это мало походило на ее реальную жизнь. Мишура парижской журнальной жизни, в которой она закружилась, была только способом вырваться из будничного, одинокого, унылого существования. А вот чувство собственной вины так прочно поселилось в ее душе, так она к нему привыкла, что отбросить его и стать вновь счастливой ей было страшно. Она считала, что не заслуживает той любви, которую он ей предлагал.

– Я люблю тебя, но не имею права с уверенностью заявить, что мне делать с этой любовью. Я боюсь стать тебе плохой женой, пока не справлюсь с тем, что терзает меня изнутри.

– Стоит ли мне ждать?

Ей хотелось сказать ему, чтобы он как можно скорее скрылся с ее глаз, и почти так же сильно ей хотелось взять с него обещание, чтобы он ждал ее вечно.

– Я не хочу, чтобы меня спасали.

Сопровождаемые любопытными взглядами скучающих посетителей, они встали и покинули кафе. На улице они поцеловались долгим, страстным поцелуем, словно бы прощаясь навсегда. Появилась какая-то пара, сидевшая в кафе за соседним столиком, и направилась к автомобилю. Габриэла услышала, как мужчина сказал своей спутнице: «Похоже на конец какого-то длинного романа».

– Что происходит? – встретил ее Сильвио гневной фразой. Он стоял, широко расставив ноги, среди огородных грядок и указывал на дом. – Ты думаешь, что можешь шляться по округе и не говорить мне, где ты пропадаешь?

Габриэла постаралась говорить с ним как можно спокойнее:

– Пожалуйста, не волнуйся. Я как раз пришла объяснить тебе все. Я приняла решение и хочу, чтобы ты меня понял.

– Пришла объясняться, когда натворила черт знает что! – продолжал кричать Сильвио, не обращая на нее внимания.

– Давай найдем место и спокойно поговорим, папа.

– Только если ты не станешь заявлять, что ты уже что-то надумала сама, не посоветовавшись со мной. – Он уже начал торговаться с дочерью, голос его смягчился, но он по-прежнему сжимал и разжимал кулаки, словно боксер на ринге, примеривающийся к противнику, прежде чем нанести первый удар. – Я не намерен сидеть и ждать, когда ты вляпаешься в очередную фантастическую историю. Ты слышишь меня, Габриэла?

– Слышу, – ответила она, в ярости кусая губы, – если ты выслушаешь меня, то поймешь, что это никакая не глупая история и не ошибка с моей стороны!

– Если хочешь знать мое мнение – у тебя один ветер в голове!

Подхватив отца под руку, она повела его в угол сада, где стоял стол с несколькими стульями.

– И вот еще что, Габриэла, если тебе не понравятся мои слова, ты не должна бежать к матери и жаловаться ей. Понятно?

Габриэла кивнула, размышляя, как рассказать отцу обо всем, чтобы это выглядело логично и просто, а не тем сумасшедшим бредом, каким оно казалось ей самой. В этот день она решилась одеть летний костюм явно парижского производства – жакет с подложенными плечами и почти прикрывающий короткую юбку. Габриэла только что помыла волосы, уложила их и тщательно наложила на лицо косметику. Из материнской шкатулки она позаимствовала массивные золотые серьги и такое же ожерелье. Она уселась в тени дуба, словно демонстрируя себя отцу в полном блеске, но ее вид только вызвал новую волну раздражения.

– Какого черта ты так вырядилась? – взорвался он.

– Папа, Адриена с Диной в доме Пита на берегу. – Габриэла сделала паузу. – Ей удалось уговорить Дину разрешить мне приехать и позаботиться о дочери, пока она не окрепнет достаточно, чтобы вернуться в колледж. Кстати, она быстро поправляется, и на следующей неделе сможет продолжить учебу. – Снова пауза перед решительным заявлением. – Поэтому я заказала билет в Париж и собираюсь уезжать. Мне надо срочно приступить к работе.

Сильвио выслушал дочь молча, не перебивая, и только заметил:

– Ты что, вырядилась так ради дочери?

– Не только, – помедлив, сказала Габриэла. – По дороге я собираюсь повидаться с Ником.

– Вот это номер! – Сильвио вперил в нее свой пристальный взгляд. – А он знает, что ты удираешь от нас на следующей неделе?

– Он знает, что я уезжаю, но не знает когда.

– И что он думает по этому поводу? – не выдержал отец.

– Не одобряет…

– Я могу сказать тебе то же самое. – Глаза его сузились, он ушел в себя, как будто в уме прокручивал всю эту историю с начала до конца.

– Почему ты так поступаешь? – спросил он вдруг совсем спокойным тоном.

– Потому что я живу там, а не здесь, и моя работа не может ждать меня до бесконечности.

– А Ник?

– Я не просила его ждать.

– Тогда зачем ты хочешь с ним увидеться?

Она покраснела:

– Чтобы попросить его об этом.

– Не думаю, что он все это охотно проглотит, ни минуты в этом не сомневаюсь. К тому времени, когда ты исправишься и начнешь просить прощения, будет уже поздно.

– Значит, так тому и быть, – обреченно заключила Габриэла.

Ее элегантный наряд и все косметические ухищрения не могли скрыть той душевной боли, от которой она страдала.

– Не вмешивайся в это дело. Дай мне самой во всем разобраться.

Она потянулась к отцу, но он резко, даже грубо оттолкнул ее.

– Сама ты ни с чем не справишься, потому что ты слишком глупа и не можешь понять, что для тебя хорошо и что плохо!

– Благодарю, – сказала она, восприняв оскорбление как возможность, сохранив достоинство, отступить, притворившись обиженной.

– А что будет с Диной? – настаивал отец. – С твоей дочкой?

Габриэла изобразила на лице весьма бодрую улыбку.

– Хотелось бы, чтобы после окончания семестра она приехала ко мне. По многим причинам это великолепная возможность. Она освоит французский, познакомится с другой культурой, и мы обсудим с ней все проблемы без чьего-либо вмешательства. Она сможет провести год за границей.

Сильвио с недоверием взглянул на дочь:

– А если она откажется ехать?

– Тогда пусть приедет только на каникулы.

– А что, если она и на каникулы откажется?

Габриэла уже с трудом сдерживала себя:

– Если она вообще не захочет видеть меня – ты ведь это имеешь в виду, – то мне это будет легче пережить там, чем оставаясь поблизости от нее.

Казалось весь недавний гнев Сильвио улетучился, голос его стал мягким и печальным. Она редко видела его таким.

– Габриэла! Я хочу кое-что сказать тебе, и ты должна это выслушать. Может, так на тебя повлияла смерть Пита и несчастный случай с Диной, но сейчас ты говоришь и ведешь себя как безумная.

– Пожалуйста, замолчи, – взмолилась Габриэла. Она уже была на грани истерики. – Как раз ты действительно доведешь меня до безумия этим разговором.

Но ее отчаянная мольба осталась без ответа.

– Я хочу, чтобы ты знала правду.

Габриэла вскрикнула, оборвав его. Она потеряла контроль над собой, слезы душили ее.

– Прекрати! Ты делаешь мне еще больнее! Я должна уехать к себе домой.

– Твой дом здесь.

– Это больше не мой дом!

– Значит, тебе лучше жить с лягушатниками?

– У меня там работа! – произнесла Габриэла тихо, совсем обессиленная.

– Ты поступишь так, как я тебе скажу, – приказал он, даже зная, что давно потерял право приказывать ей что-нибудь. Это случилось около двух лет назад, когда однажды утром Сильвио проснулся с мыслью, что его единственной дочке скоро сорок, а сам он прожил большую часть жизни и уже близок к смерти. – Все, что я тебе говорю, это ради твоей же пользы. Я хочу, чтобы ты наконец зажила нормальной жизнью. Родители должны что-то оставить детям, а дети – подарить родителям.

Габриэла поняла, на что намекал отец, какое робкое желание теплилось в его душе.

– Папа, – сказала она, – если бы ты только заикнулся, что я тебе нужна здесь ради мамы, я бы осталась.

Чтобы скрыть свои чувства, Сильвио выудил сигару из нагрудного кармана рубашки, повертел в пальцах, отломил кончик.

– Это не ради мамы, а ради тебя самой. Ты должна остановиться в своих метаниях. Ты уже давно не ребенок. Большинству женщин твоего возраста уже ничего не светит в жизни. Пойми это!

– Не берись судить о современных женщинах.

Сильвио достал из другого кармана рубашки зажигалку. Он долго молча изучал ее, словно это был странный, незнакомый ему предмет, на самом деле обдумывал, что ответить дочери.

– Времена и нравы, конечно, меняются, но и мужчины, и женщины такие же, как во времена моей молодости. – Он откинулся на спинку стула и неторопливо раскурил сигару. – Сейчас самая главная проблема – это совсем не Дина.

– Как ты можешь так говорить?

– Потому что она уже испытала то, о чем ты только в книжках читала. А то, чем забил ей голову папаша, принесло ей только вред.

Пепел с сигары падал ему на брюки, но он этого не замечал.

– Из нее не получится ни специалист по космосу и никакой другой ученый, ее не ждет блистательное будущее, которым Пит пудрил ей мозги. По-настоящему помочь Дине можно только одним. Я знаю чем. И ты знаешь. Когда вы начнете строить хижину вместе с сыном Фрэнка Тресса.

– Папа! – закричала Габриэла, скорее смущенная, чем возмущенная. – Еще ничего не решено!

Сильвио махнул ей рукой, чтобы она успокоилась.

– Габриэла, я же не сумасшедший. – Он потрепал ее по щеке. – Так что слушай и помалкивай. Я ничего не скажу о тебе и о нем, потому что знаю, ты была хорошей девочкой, а он хорошим парнем, и ничто не могло вас испортить. Мы уже говорили об этом с Рокко, мы знали, что случилось за эти несколько недель. Я сказал – пусть все так и будет, они хорошие ребята и, поверь мне, они скоро преподнесут нам большой сюрприз. – В первый раз за все это время Сильвио улыбнулся. – Я поклялся в этом Рокко. Он поверил мне и пригласил родичей Фрэнка выпить в одно местечко. Я тоже согласился. И ты знаешь, Габриэла, они начали расспрашивать, как у вас дела, естественно, намекая на будущую свадьбу.

От удивления Габриэла густо покраснела:

– Они-то откуда знают?

– Знают, – просто ответил Сильвио. – Фрипорт – маленький городок. Это ничего не значит, что Ник живет в Сэг-Харборе, он все равно один из наших. Второе поколение, как и ты.

– Тогда я тем более должна уехать отсюда, – угрюмо заметила Габриэла.

– Послушай, дочь, теперь это уже неважно. Своим отъездом ты ничего не поправишь. Раз слух пополз, его не остановишь. Когда доходит до любовных делишек, понимаешь, что время ничего не изменило. Женщины берут над нами верх до той поры, пока… – Он запнулся, покраснел.

– Когда что? – настаивала Габриэла, сама не веря, что они с отцом ведут разговор о том, что в их семье никогда не обсуждалось, – о сексе.

– До тех пор, пока они не ложатся с парнем в кровать. Вот этим ты можешь держать его на крючке, Габриэла. Потому что каждый думает, что он подловил тебя, и как мы тогда с Рокко будем выглядеть?

– Я возьму у него письменное свидетельство.

Сильвио саркастически улыбнулся, продемонстрировав прекрасные зубы.

– Остроумно придумано, Габриэла, но это вряд ли сработает.

– Я не могу в это поверить. Вы сошли с ума, если подумали, что я приехала домой, чтобы завести здесь интрижку. – Габриэла осеклась, сообразив, что произнесла не те слова. Ей хотелось убежать отсюда немедленно, но вместо этого она опустилась на колени перед отцом. – И теперь я должна поддерживать вашу репутацию перед вашими собутыльниками?

– Если ты не собиралась выходить за него замуж, тебе не следовало затевать с ним всякие дела.

– Ты прав, папа. Ты абсолютно прав.

Он понял ее так, что она просит прощения, и великодушно похлопал по плечу.

– Признайся, Габриэла. Ведь ты его любишь?

Она села на стул прямо перед отцом и без колебаний ответила:

– Да!

Он хлопнул себя по лбу:

– Так в чем же дело? Что тосковать, плакать, кричать? К дьяволу все проблемы. Ты любишь его, он любит тебя; ты не замужем, он не женат; он – итальянец, ты – итальянка. Все прекрасно!

– Как просто, папа, – сказала она грустно. – Только это не так. Тут много подводных камней.

– Ну, например?

Она только было открыла рот, чтобы ответить, как Сильвио прервал ее:

– Только не приплетай сюда Дину. У нее теперь своя жизнь.

– Это вовсе не касается Дины, – призналась Габриэла.

Сильвио встал, помахал рукой Рокко, который толкал в их сторону инвалидную коляску с Одри. Потом обратился к дочери:

– Ничего, что они идут сюда, я все-таки назову причину. – Он подошел к ней, взял под руку. – Ты просто боишься еще раз потерпеть неудачу. Как бы это сказать… В тот раз ты оказалась проигравшей стороной, но теперь-то у тебя большое преимущество.

Рокко наклонился и нажал на рычажок тормоза.

– Привет, мамочка, – сказала Габриэла и поцеловала Одри. – Здравствуй, дядя Рокко!

– Красавица, у тебя назначено свидание?

– Скажи ему все, – приказал Сильвио.

– Я собираюсь на побережье. Хочу провести несколько дней с Диной.

– Прекрасно, – кивнул Рокко рассеянно. – А когда ты будешь дома?

– На следующей неделе, если с девочкой все будет в порядке.

– Нет, ты расскажи ему то, о чем мы с тобой говорили.

– Затем я собираюсь вернуться в Париж.

– Скверная идея, – рассудил Рокко. – Париж – не самое лучшее место для тебя.

– Вот! И я тебе это говорю! – воскликнул Сильвио. – И могу объяснить, почему тебе там будет плохо. Потому что там тебе не удастся найти человека, за которого можно выйти замуж. И ты сама знаешь, почему ты его там не встретишь. Потому что ты там чужая. И еще скажу тебе, Габриэла, что меня больше всего беспокоит. Как ты будешь жить там среди этих бомб?

– Каких бомб? – притворилась удивленной Габриэла, хотя новости о террористических актах за последние десять дней – в ресторанах, кафе, кинотеатрах – были у всех на слуху.

– Ребята из «Коза ностра» выглядят шалунами по сравнению с этими ублюдками, – сердито заявил Рокко. – Мафия никогда не убивала невинных людей ради того, чтобы привлечь к себе внимание. Я видел по телевизору, что они натворили. Езжай туда, Габриэла, быстренько пакуй вещи и возвращайся домой. Здесь ты найдешь себе подходящего парня вроде Ника Тресса.

– Золотые слова, – подтвердил Сильвио.

– Потому что, если ты еще промедлишь, какая-нибудь ловкая дамочка окрутит его и начнет ежегодно рожать ему детей. Когда ты узнаешь об этом, тебе станет обидно.

– Теперь ступай, – добавил Сильвио. – Иди в дом и принеси лекарство для Одри.

– Нет, вы идите в дом, а я побуду немного с мамой, а потом привезу ее.

Она поцеловала отца и дядю, и те покорно побрели к дому. Габриэла села возле матери и торопливо, горячо принялась объяснять:

– Я не хотела говорить, о чем мы тут с папой беседовали. Ты и так все знаешь – все одно и то же. Он уговаривает меня вернуться сюда, здесь жить.

Одри в этот ясный день выглядела лучше, чем обычно. В глазах появился смысл, уголки рта чуть подрагивали – впечатление было такое, словно она пыталась улыбнуться. Габриэла некоторое время наблюдала за матерью.

– Ты, конечно, хочешь знать, люблю ли я его, правда? Поверишь ли, но я влюбилась в него с первого взгляда, когда мы только-только встретились на похоронах Пита.

Одри внимательно смотрела на дочь. Какая-то она сегодня не такая – более живая, более присутствующая, что ли. Или Габриэле это только показалось? Она взяла материнскую руку, пристроилась рядом с коляской на траве.

– Я все время думаю, что я совершаю ужасную ошибку. Потому что я все время совершаю их. Мне кажется, что произойдет что-то плохое, если Дина покинет тебя и меня. Поэтому мне лучше уехать. – Она положила голову матери на колени. – Но это не потому, что я такая скверная мать, – прошептала Габриэла и заплакала. Потом вытерла глаза, попыталась улыбнуться. – Я люблю тебя, – мягко добавила она. – Поговоришь с тобой, и на душе становится легче.

Некоторое время они сидели молча, мать и дочь: Габриэла отгоняла насекомых, назойливо кружащихся возле лица Одри. Неожиданно мать слегка пошевелилась в кресле, когда солнце передвинулось из-за кроны дуба и лучи попали ей прямо в глаза. Габриэла откатила коляску в тень.

– Мама, мне надо уходить. Я обещала быть там в пять, а сейчас уже почти два. – Одри повернула голову на ее голос. – Мне еще надо увидеться с Ником. Если он захочет этого.

Не спеша она покатила коляску к дому.

– Время бежит так быстро, – успокаивала она Одри, – ты даже не заметишь, как наступит ноябрь, и в День Благодарения мы все увидимся.

Впервые за все время, когда Габриэла Карлуччи, а потом Габриэла Моллой покидала родной кров, она не была уверена, что время пролетит так скоро и незаметно для нее.

Даже издали Ник Тресса, стоящий посреди строительной площадки, выглядел удрученным. Со времени болезни Бони он ни разу не чувствовал такую сердечную тоску. Казалось, он руководит работами, но мысли его витают где-то далеко. Он старался сосредоточиться, вникнуть в дела, появлялся то возле подъемного крана, то улаживал какое-то недоразумение с экскаваторщиком, но его нервное состояние передавалось окружающим, они все ждали, что произойдет какая-то катастрофа. Но все шло нормально, только Ник оставался в мрачном расположении духа. Всю последнюю неделю он пытался найти забвение в работе, даже искал предлоги оставаться в конторе по ночам. С раннего утра, еще до того как бригада появлялась на площадке, долгое время спустя, после того как они покидали стройку, и даже в перерывы на ленч, когда все отправлялись в ближайшее кафе, Ник не уходил с объекта, как будто один вид стройки, проверка поступающих материалов или споры по телефону с субподрядчиками могли спасти его от собственных горьких размышлений.

Когда-то на этом месте, на Мейн-стрит, стояла методистская церковь, потом участок под строительство баптистского религиозного центра был куплен одним предприимчивым застройщиком, который решил воспользоваться изменениями в демографическом составе населения, резко изменившими облик южного побережья Лонг-Айленда. Расчет был на молодые состоятельные пары горожан, которые пока не могли позволить себе иметь собственную квартиру в Нью-Йорке или дом на более шикарном северном побережье острова. В то же время эти потенциальные покупатели не испытывали никакого желания оказаться пионерами в освоении новых земель, тем более платить за это хорошие деньги. Нет, им требовалось все с иголочки, дома с полным набором удобств, развитая инфраструктура…

Когда Ник узнал, что выиграл подряд на строительство новой церкви, он отнесся к этому известию с нескрываемым цинизмом. Знакомство с проектом лишь усилило его скептицизм. «Ладно, если вы так желаете, – решил он, – я отгрохаю вам такое святое местечко, что любому богатому прихожанину не составит труда сделать вид, что вокруг него нет ни нищеты, ни трущоб. Вот так бы надо было поступить и с Габриэлой – перестать замечать ее существование. Нормально спать, есть, встречаться с друзьями за беседой и вообще делать все то, ради чего стоит жить». Пнув ногой камень, подвернувшийся по дороге, который с лязгом ударился о железный фургон, Ник вновь подумал о нелепости ситуации, в которую угодил. Сколько раз они должны были уже порвать друг с другом, сколько раз каждый из них угрожал это сделать. Сколько раз он выдвигал ей ультиматум, а она в ответ твердила, что ей нужно время. И наконец оба они перестали верить собственным обещаниям. Но это было еще прежде, чем она покинула его в тот последний раз, унизив его мужское достоинство и искреннюю любовь к ней, грубо отказавшись допустить Ника в свой внутренний мир. Что ж, может, он это и заслужил. В конце концов, разве он не так же бесцеремонно обращался с женщинами после смерти Бони – оставляя их, обманывая, унижая явной ложью, уходил от решительных объяснений, а в общем, давая им понять, что они ничего для него не значат.

История с Габриэлой была несколько иной. Во всяком случае, он считал, что ведет себя с ней по-другому. Они любили друг друга, и поэтому как мог кто-то из них так просто порвать все, что их связывало, и забыть историю их любви. История! Ник усмехнулся. Он обманывал себя. История, которая продолжалась всего пару недель. Над такой историей можно только посмеяться.

Ник глянул на часы. Было почти три – пора парням возвращаться на стройку с обеденного перерыва. Сегодня им всем придется работать допоздна. Мысли его опять вернулись к Габриэле. Еще недавно он был почти уверен, что их совместной жизни ничего не грозит. Она съездит в Париж, соберет вещи, закроет квартиру и вернется. Откуда в его глупой голове могла появиться эта уверенность, издевался он сам над собой. Если он так сильно любит ее, то это совершенно не значит, что она испытывает к нему подобные чувства. Может быть, виной всему его убеждение, что судьба будет милостива к нему и не заставит пережить еще одну потерю.

Ник уселся под алюминиевый навес, где в тесноте располагался его рабочий стол, вытянул длинные ноги. Тот парень из Парижа вряд ли стоит того, чтобы она так стремилась к нему из Нью-Йорка. Похоже, у него мозги не на месте или он не очень любит женщин.

– Этот Паскаль, он что, гигант секса? – спросил он ее как-то ночью и был готов тут же вырвать свой язык.

– Секс не имеет большого значения в наших отношениях, – ответила Габриэла. – Потому что Паскаль считает, он мешает расширению кругозора.

– Ты с ним согласна?

– Абсолютно. Сейчас секс уже не играет такой роли в жизни.

Так она рассуждала в первые дни их связи, но через пару ночей сама над ними смеялась. На шестой день ловушка уже захлопнулась за ней. Занятия любовью стали для нее необходимы, как дыхание. Они уже не теряли сознания в объятиях друг друга, просто это стало уже привычным ритуалом, без которого они не могли обойтись.

Ник медленно поднялся и неторопливо направился навстречу своему бригадиру Дону Д'Апело. Парень явно спешил к нему с каким-то известием.

– Эй, Ник! – издали крикнул он. – У меня для тебя сообщение.

Ник прищурился, наблюдая, как грузный лысоватый Дон чуть вразвалку подошел к нему.

– Что там такое? – спросил он.

– Вот прочти. – Бригадир протянул ему смятый листок бумаги. – Я притормозил возле офиса, чтобы забрать сообщения на автоответчике. Тебе звонил Сильвио Карлуччи. Он хочет срочно поговорить с тобой по важному делу.

– Спасибо, – поблагодарил Ник, похлопывая себя по карманам, отыскивая ключи от машины. – Я смотаюсь к нему и постараюсь вернуться до конца обеденного перерыва. – Уже на ходу он добавил: – Если что-то случится и я не вернусь сегодня на стройку, позвони мне вечером домой.

– Счастливого пути, шеф! – ответил Дон и помахал рукой.

Внешне Ник выглядел абсолютно спокойным, когда ехал на машине от стройки к временной конторе, расположенной на Гранд-авеню, но внутри он ощущал пугающую пустоту.

Хлопнув дверью, он вошел в офис, хмуро глянул на секретаршу, сидевшую за машинкой.

– Там, на автоответчике… – начала Милли, однако Ник жестом остановил ее:

– Знаю.

Затем прошел в свой кабинет и плотно закрыл дверь.

Сильвио взял трубку после второго гудка, – видно, дождаться не мог его звонка.

– Ник? – спросил он.

– Да.

– Ты еще не собираешься дать деру, как некоторые?

Не дождавшись ответа, Сильвио помолчал, – вероятно, догадался, что шуткам сейчас не место. Посопел недолго, потом тихо сказал:

– Она уезжает.

– Знаю.

– Я имею в виду, что она уезжает на следующей неделе. Уже заказала билет.

– Ты уверен?

– Она сама об этом объявила. Можешь мне поверить.

– Верю. – Ник сел на край письменного стола, прижал трубку плечом и закрыл глаза. До него доносился раскатистый голос Сильвио.

– Послушай, Ник, – чуть смущенно начал он, как будто в чем-то оправдывался, – я бы не пикнул в других обстоятельствах, но, видя, как вы оба кружите друг другу голову, и вообще… Короче. Только ты способен вправить ей мозги.

– Где она сейчас?

– Едет к тебе, – ответил Сильвио. – И знаешь, я думаю, если она все-таки полетит в Париж, было бы лучше, чтобы ты помог ей там собрать свои вещички…

– Сильвио, это невозможно, – начал Ник, хотя подобная идея не раз приходила ему в голову. – Я не имею ни права, ни желания принуждать ее делать то, чего она не желает.

– Она любит тебя…

– Ну и что? – как-то потерянно произнес Ник.

– Я сказал ей все, что думаю, и Рокко тоже. Мы оба ей все высказали.

– А что я могу к этому добавить, Сильвио?

– Многое, если ты мужчина. Встряхни ее хорошенько!

– На нее это не подействует.

– Подействует. Еще как! Это самый верный способ.

– Я считаю, что она из тех, кто своих решений не меняет.

– Да послушай, – взмолился Сильвио, – она не в себе, сама не знает, чего хочет. Кто-то из вас должен стоять на земле и вытаскивать утопающего. Я на тебя рассчитываю, Ник!

– Плохо дело… – пробормотал Ник, прежде чем повесить трубку, – я подумаю, что можно сделать.

Ник с размаху ударил кулаком по своей ладони и выругался.

Милли явно слышала его последнее восклицание, он представил, как она вздрогнула, и, покидая контору, извинился перед ней и предупредил:

– Меня не будет до конца дня, и ты не знаешь, где я нахожусь, если кто захочет меня видеть.

– Я хочу… – услышал Ник кроткий голос.

Глаза Милли стали круглыми от изумления. Ее удивило не столько появление Габриэлы в конторе, сколько неожиданная реакция Ника. Он был груб, как никогда.

– Что тебе здесь понадобилось?

Габриэла шагнула к нему, бросив Милли приветливую улыбку.

– Я бы хотела поговорить с тобой. Ты не мог бы уделить мне несколько минут?

– Пожалуй. – Он крепко взял ее за локоть и стремительно вывел из конторы, на ходу сказав секретарше: – Попозже свяжусь с тобой.

Когда он шел с Габриэлой по улице, он понял – рано или поздно это должно было случиться. Единственно, он надеялся, что это произойдет гораздо позже.

Обнявшись, они стояли в тени огромной плакучей ивы – одной из тех, что составляли достопримечательность Фрипорта, и казалось, что все сомнения и проблемы покинули их.

– Я не могу без тебя.

Ник ничего не ответил, только опять прижал ее к себе.

– Давай пойдем куда-нибудь, – прошептала Габриэла, крепко обхватив его в кольцо своих рук.

– Не делай этого. Я могу взорваться, как вулкан.

– А что же мне делать? – Ее голова склонилась ему на грудь. – Откуда ты узнал, что я уезжаю?

– Твой отец сообщил мне.

Габриэла остановилась, положила руки ему на плечи.

– Я могла бы не поверить этому, если бы мой отец не был типичным итальянцем и не совал бы свой нос в мои личные дела. Этим он только делает мне больно.

– Габриэла, – сказал Ник, глядя ей прямо в глаза. – Мы все итальянцы, и ты тоже, и в наших обычаях заботиться о том, чтобы в семье был мир и порядок. Ты должна понять своего отца. Он поступил, как и должен был поступить любящий отец. Если бы я увидел тебя у дверей своей конторы без его предупреждения, неизвестно, как бы я поступил с тобой.

– Как? – спросила она. – Убил или ударил?

– Возможно.

– Давай зайдем куда-нибудь и поговорим спокойно.

Они устроились в ближайшем баре за столиком, располагавшимся в полутемном углу. Обычно здесь собирались по вечерам пьяницы и спортивные болельщики, которые следили за очередной игрой по огромному цветному телевизору, подвешенному к потолку над самой стойкой. Сейчас в зале только бармен скучал на своем рабочем месте да какой-то мужчина сидел за своей выпивкой в отдаленном углу.

– Ты хотела говорить. Так говори, – сказал Ник.

– А тебе нечего сказать?

– Тогда зачем мы сюда пришли, Габи?

– Я перед тобой в долгу.

– Ничего подобного, – пожал Ник плечами.

– Ты ненавидишь меня?

Его лицо выражало недоумение:

– Тебя нельзя ненавидеть, над тобой можно только посмеяться. И пожалеть.

– Жалость ранит очень больно, – тихо сказала Габриэла.

– Ничего не могу поделать, мне тебя жалко.

Габриэла тяжело вздохнула:

– Подобный разговор может длиться вечно.

– Габи! Сколько же можно? Все эти дни я думал над твоей запутанной историей, пока наконец не добрался до истины. Я понял, что ты уж так устроена и почему-то бежишь от своего счастья. Ты сама себе враг. Ты не можешь обходиться без ощущения вины и, мучаясь сама, изводишь близких тебе людей.

– Ты рассуждаешь как психиатр.

Он проигнорировал ее замечание и продолжил:

– Ты живешь в мире иллюзий. Тебе кажется, что, если Дина тебя отвергает, весь мир рушится. Но это не так! Есть люди, которые тебя любят. Отбрось все и стань свободной!

– Ник, я пришла сюда, чтобы поговорить с тобой и попытаться найти компромисс.

– Какой?

– Я должна разобраться сама в себе.

– Поступай как хочешь, Габриэла. Пока ты не улетела в Париж, ты знаешь, где меня найти. Я буду на месте.

Как хотелось Габриэле сказать ему «да», но возраст и груз прежних ошибок не позволяли ей произнести это заветное слово.

До того как она вышла замуж за Пита, был в ее жизни короткий яркий период полной раскованности, когда Габриэла могла обнаженной купаться в бассейне в компании случайных знакомых, увлекалась спиртным, покуривала травку, танцевала с незнакомцами, прижимаясь всем телом, которые быстро становились ее любовниками, правда, ненадолго. В те годы у нее бывали приступы бешеной ревности, когда она узнавала, что дружок изменяет ей. Случалось, она рыдала у телефона, не дождавшись обещанного звонка. Ей казалось, что радость жизни заключается в этом вихре удовольствий с представителями противоположного пола. Прошли годы, казалось, все это позади, и вдруг случайная встреча с Николасом Тресса, явилась отголоском бывших страстей. Она вновь потеряла голову.

– Я не хочу продолжать нашу связь.

– А что же ты хочешь?

– Понимания.

– В чем?! Что я должен понимать? То, что ты используешь меня, когда этого хочешь? Я что, должен удовлетворить тебя и передать, как эстафету, твоим французским дружкам? Извини, но это не для меня.

Габриэла вспыхнула от ярости:

– Спасибо за урок, который ты преподал мне. Я поняла, что должна избегать близости с мужчинами, подобными тебе. – Она выдержала многозначительную паузу и объявила: – Я улетаю в понедельник.

– Что я могу сказать? Улетай!

С этими словами он прижался губами к ее губам, прекратив всякие разговоры. Когда они оторвались друг от друга, он сказал:

– Ты глупышка, Габи.

– Я знаю. Не удерживай меня. Я должна уехать.

– Я не держу тебя. Но ты можешь меня потерять.

– Ты уже потерял меня…

Габриэла как бы со стороны услышала свой ответ, он многократно повторялся как эхо, когда он встал и медленно направился к выходу, оставив ее в одиночестве. Габриэла вышла из бара гораздо позже, когда нашла в себе силы подняться и дойти до стоянки автомобилей. Ее голову переполняли невысказанные Нику слова. Она никак не могла попасть ключом в замок зажигания, а когда наконец машина завелась, рыдания помешали ей отъехать со стоянки.