"Империя звёзд" - читать интересную книгу автора (Бэрд Элисон)

20. ПОБЕДНЫЙ УДАР

По неровной дороге, что вилась сквозь папоротники джунглей, шагали два ничем не примечательных человека: приземистый коротышка с длинной белой бородой и маленькая женщина с острыми чертами лица и рыжеватыми волосами. Никто из прохожих не обращал на них внимания. Почти все шли быстро, несмотря на жару, редко-редко бросая взгляд из-под широких полей шляпы. И все, как заметили эти чужаки, шли в одну сторону.

— Скажи мне, друг, будь любезен: город в эту сторону? — спросил Аурон у человека, который вел под уздцы волов, запряженных в телегу с пожитками.

— В эту, в эту, только лучше сейчас туда не ходить, — буркнул человек. — Мы все уходим.

— С чего это? — спросила Талира, но человек лишь прикрикнул на волов, подгоняя их.

Небо было ясное, но недавно прошел дождь: земля на дороге была влажной и покрыта кое-где лужицами, от которых под зноем двух солнц шел отчетливо видимый пар. Как-то любопытно локализованный был ливень, потому что еще за сто ярдов на дороге не было ни луж, ни грязи. Аурон и Талира пошли дальше своим путем и вскоре вышли на открытое место: джунгли не стали редеть, а резко кончились, сменившись буреломом стволов и пней. Дальше лежали поля, за ними — каменные и деревянные строения большого города, и над ним на крутом холме — крепость с башнями.

У обочины отдыхала группа бродяг, расположившись на пнях и бревнах.

— Не стоит туда ходить, — бросил один из них с мрачным видом, когда Аурон и Талира проходили мимо. — В Лоананмаре власть переменилась. Смотрящий собрал манатки — и ходу.

Аурон остановился.

— И кто теперь правит?

— Прежние жрецы вернулись со всеми своими правилами: то делай, того не делай. Всю власть себе забрали от имени своего царя-дракона.

— Царя-дракона, — повторил Аурон, и они с Талирой переглянулись.

— Ага. Так что лучше туда не ходите, я плохого не присоветую.

— Боюсь, у нас нет выбора, — ответил Аурон. — Мы ищем одну девушку, которая тут недавно проходила. Может, вы случайно ее видели — молодая дама, довольно худощавая, с длинными золотыми волосами и фиалковыми глазами?

Самый здоровенный и лохматый из компании заржал и осклабился.

— Нет, но я бы знал, что с ней делать. Эта вот, что с тобой, тоже ничего, только носяра больно длинный.

Он внезапно вскочил на ноги и схватил Талиру за руку. Она тут же другой рукой аккуратно влепила ему пощечину. Раздался отчетливый треск, и бродяга взвыл, зажимая нос рукой. С верхней губы закапала кровь.

— Ах ты ведьма! — зарычал он. Его друзья уже вскочили.

— Не стоило тебе этого делать, — тихо сказал Аурон Талире. — Теперь стычки не избежать.

— Да заткнись ты, старый червяк! — прошипела Талира. — Заколдуем их быстро и пошли.

Он ответил яростным шепотом:

— Никакого чародейства! Мы слишком близко к нему. Ее единственный шанс — чтобы мы пробрались неузнанными! Как нам иначе подобраться и ее спасти?

Бродяги их окружили.

— Что с ними будем делать, Рад? — спросил один у вожака, который все зажимал нос. — Надо бы поразвлечься, а то как Смотрящий сбежал, совсем заскучали. В змеиную яму — или в реку, к водяным виперам?

Но не успели еще он со своими дружками подойти, подшучивая и издеваясь, как из стены джунглей у них за спиной раздались тяжелые шаги и хриплое дыхание какой-то огромной твари. С воплем взлетели в воздух несколько кокатриксов.

— Ах вы, суки вонючие! — заорал Рад на своих людей, обращаясь в бегство. — Говорил я вам, что надо было через реку уходить! А теперь вы своим ором сюда линдвурма приманили или чего еще похуже!

Не говоря ни слова, все его сообщники бросились бежать следом.

— Трусы!

Даже перед лицом опасности Талира не удержалась, чтобы не пустить шпильку вдогонку разбойникам.

Треск подлеска стал громче, закачались деревья, полетели во все стороны ветки, листья и обрывки лиан, и обитатель джунглей вышел на солнце, разминая мощные лапы и расправляя крылья. Перед Ауроном и Талирой он остановился, глядя на них янтарными глазами.

— А, это ты, Фалаар, — сказала женщина-птица. — Ну и то хорошо.

— Я решил, что лучше всего мне ждать как можно ближе к городу, — объяснил херувим, — чтобы в нужде побыстрее прийти на ваш зов.

— Что ж, на этот раз ты избавил нас от необходимости прибегать к волшебству, — сказал Аурон. — И наше счастье, что эти люди сбежали до того, как тебя увидели. Они могут не знать, что такое херувим, но стали бы рассказывать истории, и если бы их услышали Мандрагор или его подручные, то поняли бы, что защитник Камня здесь. Лучше всего тебе будет вернуться и снова спрятаться, по крайней мере до тех пор, пока мы не найдем Трину Лиа. — Он повернулся к Талире. — Я думаю, теперь мы пойдем в город.

— Я никуда в этом мире больше не пойду в человеческом образе! — заявила Талира. — По крайней мере по собственной воле.

— Я тоже.

Аурон снова перекинулся, приняв на этот раз вид желтой собаки.

— Ну и молодец, — буркнула Талира. — А я других форм принимать не умею.

Подождите здесь оба, и я посмотрю, что мне удастся разузнать.

Пес повернулся и потрусил в сторону города.

Через несколько минут Аурон добрался до старых каменных ворот. Он остановился и посмотрел — шерсть у него на загривке поднялась дыбом. Украшающие их фигуры не были похожи на спокойных лоананов эфирных порталов, но вырезаны были свирепыми и зловещими, с оскаленными клыками и выпущенными когтями. «Лоанейская работа», — подумал он с отвращением: эти драконы должны были наполнять зрителей страхом и благоговением.

Пес побежал дальше по улицам Лоананмара. Для всех наблюдателей он был обычной жалкой дворнягой, каких полно в городе. Даже псов он мог обмануть, потому что запах был подлинный. Парочка местных собак попыталась устроить с ним перебранку и даже подраться, но он с легкостью от них убежал. Он всегда считал, что для разведки в людских городах собачий облик очень полезен. В образе человека его бы могли остановить, допросить, а бродячая собака может бегать где хочет — хотя помня о пристрастии некоторых людей к собачьему мясу, Аурон не забывал придать себе вид тощий и неаппетитный. Собачье обоняние и острый слух, весьма превосходящие человеческие, тоже были не лишними. Аурон бежал по мрачным улицам, а его ноздри каждую секунду работали, расшифровывая запахи. В основном он на них не обращал внимания, хотя если люди смотрели, то обнюхивал мусор в сточных канавах, чтобы не выходить из роли.

В основном он шатался возле таверн и постоялых дворов, делая вид, что ищет объедки, а на самом деле прислушиваясь к разговорам. Он повертелся и у большого храма в центре города, заглядывая в дверь и прислушиваясь к службе, пока какой-то жрец не прикрикнул на него и не прогнал.

Аурон понял, что Мандрагор здесь правит как некий бог-царь. Даже от одного этого имени шерсть у пса на загривке встала дыбом, и он рыкнул сквозь зубы. Похоже было, что Эйлия ничего еще против своего врага не предприняла. Так где же она?

Томительные часы поисков не принесли результата. Аурон уже собирался бросить это занятие, как вдруг из очередного переулка уловил идущий из дверей гостиницы знакомый запах. Запах Эйлии.

Он узнал его сразу и вбежал в дверь, взвизгнув, когда стоящий у дверей здоровенный тролль попытался его ухватить. Он уклонился, нырнул под стол и бросился на кухню.

В кухне резала мясо на доске молодая девушка. Запах исходил от нее. Сама Эйлия под защитой иллюзии? Но он не ощущал от нее чародейской силы. Аурон принюхался, чуткие ноздри затрепетали. Да, определенно запах Эйлии. Но как это может быть?

Девушка, почти ребенок, увидела его и отпрянула с криком:

— Мама, здесь собака! Бродячая!

Седая женщина с золотыми кольцами серег выбежала из зала, неся в руках горшок кипящего варева. Поставив его на стол, она уставилась на Аурона.

— Ох, бедняга! Май, мне кажется, он не кусается. Скорее надеется на подачку. Смотри, как к мясу принюхивается!

Он принюхивался на самом деле не к мясу, а к длинному газовому шарфу, повязанному на голове девушки. Запах Эйлии держался на ткани. Она тоже носила этот шарф, в этом Аурон не сомневался. Запах уже выветривался, но носила она его долго, раз он столько держится.

— Бедняга, — повторила женщина ласково. — Голодный небось — смотри, какой тощий! Ты иди в столовую, а я ему дам кусочек чего-нибудь.

Она снова повернулась к столу. Как только девушка вышла, а женщина отвернулась, Аурон мигом обратился в человека и остался стоять, пока женщина снова не повернулась к нему с обрезками мяса в руке. У нее глаза полезли на лоб, и кусочки мяса упали на пол.

— Ох! — выдохнула она. — Вы-то откуда взялись? Как вы меня напугали!

— Не бойтесь, — ответил он с улыбкой, протягивая руки успокаивающим жестом. — Я просто ищу одну девушку, ее зовут Эйлия.

Она посмотрела недоуменно и слепо настороженно.

— Не знаю никакой Эйлии. Боюсь, вы не туда пришли.

— Я уверен, что она здесь была. Шарф вашей дочери…

— Шарф как шарф, я его сделала из нижней юбки одной молодой дамы…

— Дамы?

— Ну, это я про себя ее так называю, хотя она была бедной и вроде бы простой. Но хорошая была девушка, с добрым сердцем. Где она такую ткань достала, я не знаю. Лиа ее звали.

Лиа. Звезда. У Аурона часто заколотилось сердце. Он заглянул в зал. Теперь, человеческими глазами, он увидел, что шарф того же теплого абрикосового цвета, что и хитон, который был на Эйлии, когда Аурон ее в последний раз видел. У собачьих глаз цветное зрение не очень развито и таких тонких оттенков не различает.

— Вы говорите «была», «звали». Что с ней сталось? — спросил он настойчиво.

Женщина отвела глаза.

— Мы не знаем. Жрецы царя-дракона призвали к жертвоприношению, и моя Май себя предложила. Лиа пошла с нею, чтобы ее поддержать. Драконий народ потом Май отпустил, а Лиа больше не вернулась. Вот все, что я знаю. Даже и говорить не хочется — очень я за нее тревожусь.

— Я тоже, — сказал он хрипло.

Она посмотрела на него и протянула руку.

— Вообще-то меня зовут Маг. Это мой дом, и любой друг Лиа — здесь желанный гость. С нами уже живет один ее спутник.

— Спутник?

— Небольшое такое создание, ее зверушка. — Маг через открытое окно показала во двор. — Вы вряд ли таких видели. Это амбисфена из джунглей.

Аурон посмотрел. Действительно, таких существ он еще не видел: не млекопитающее, не рептилия, не птица; двуногое тело с головой на каждом конце. Казалось невозможным, чтобы в природе существовала такая диковина, но он действительно ничего подобного не видел ни в каком списке творений архонов. Животное скорчилось в углу, большой головой поедая лист салата, а головой поменьше вертя из стороны в сторону. На часах стоит, подумал он. Очевидно, задняя голова еще служит и для обмана врага — как темные пятна у некоторых рыб на хвосте, чтобы большие рыбы нападали на добычу не с того конца.

— Таких робких тварей, как амбисфены, больше нет, — сказала Маг. — Их даже мало кто видел, потому что они при виде человека сразу убегают — так мне говорили. Этот вот привязался к Лиа — почему, не знаю. Наверное, догадался, что у нее сердце доброе. Я его держу у себя и кормлю ради Лиа, чтобы отплатить за ее доброту ко мне и к Май.

Аурон, вспомнив, как ласково она с ним говорила, когда он был собакой, не сомневался, что она бы это в любом случае сделала. Он осторожно подошел к амбисфене. Та уронила лист и задрожала.

— Нет-нет, я ничего плохого тебе не сделаю, — сказал Аурон, устанавливая мысленный контакт. И присел, чтобы стать меньше и не казаться таким страшным. — Я только хочу тебя спросить про девушку, про Лиа.

— Мы не знаем, мы не знаем! — заверещал зверек. Импульсы его мыслей летели с пугающей скоростью.

— Ну не надо, я же тебя ни в чем не обвиняю.

— Вы его понимаете? — с удивлением спросила Маг.

Он кивнул.

— Я ее друг, — продолжал он говорить. — Прошу тебя, скажи, где вы встретились с Лиа?

— В джунглях, — ответила передняя голова. — В самой-самой чаще джунглей. За нами гнался многоголов.

— Гидра? — догадался Аурой.

— Да, да! Мы думали, мы погибли. Но она пришла, добрая дама, вышла из деревьев.

— В джунглях? — воскликнула Маг, когда Аурон ей перевел.

— Она спасла нас — показала большое страшное чудовище, и многоголов испугался. А потом чудовище исчезло. Она волшебница, немерейка она.

— Что еще ты можешь мне о ней рассказать? — спросил Аурон.

— Она не такая была с виду. Худее, и волосы длинные. Глаза сиреневые, волосы светлые — как свет от лампы. Она потом изменила свой вид, волшебством, когда мы вошли в город.

У Аурона сердце подпрыгнуло.

— Это она!

Радость расцвела в нем и тут же увяла, снова сменившись ужасом. Эйлия здесь, в городе, но она пошла на встречу с врагом и не вернулась. Что же с нею сталось?

Эйлия шла по незнакомой местности, посеревшей от засухи: тропа, вьющаяся по холмам, была покрыта высохшими травами и мертвыми колючими кустами, под небом, выцветшим, как кость на солнцепеке. У входа в пещеру на позолоченном солнцем склоне ближайшего холма столпились люди в простых пыльных одеждах. В руках у них были палки, камни и серпы, которыми они размахивали, как мечами, и кричали в страхе и злобе:

— Убьем его, убьем! Убьем чудовище!

Эйлия из любопытства сошла с тропы и поднялась на склон, к темной пещере. Там что-то шевелилось…

— Я его вижу! — пронзительно закричала позади женщина в шали. — Берегись!

Она метнула камень величиной с кулак, и ее спутники взвыли, потрясая оружием. Не обращая на них внимания, Эйлия подошла и заглянула в темный вход, но тут же отпрянула, потрясенная увиденным.

— Уйди! — крикнул ей какой-то мужчина. — Это чудовище — чудовище!

— Нет! — крикнула в ответ Эйлия. — Вы все с ума сошли? Это дитя!

У задней стенки пещеры сжался мальчик, худой и бледный, длинные волосы его перепутались и слиплись от грязи. Эйлия присел а к нему и протянула руки, но он не шевельнулся.

— Мальчик, не бойся! — сказала она тихо, поднимаясь и подходя ближе, пригибаясь под низким сводом пещеры. Он задрожал, но не стал ни бросаться на нее, ни убегать. Глаза его были закрыты. Снова присев, она взяла его на руки, ощутила, как напряглось маленькое тельце.

— Оставьте его в покое, — велела она сельчанам, которые столпились у входа, заслоняя свет.

Она посмотрела на лежащего у нее на руках ребенка: несмотря на бледность и худобу, на заляпанное грязью лицо, он был красив утонченной красотой. Тут он пошевелился, и глаза у него открылись. Эйлия увидела, что это нечеловеческие глаза, золотистые глаза рептилии, и когда он открыл рот, сверкнули клыки.

— Чудовище! — взвыла в ужасе и отвращении женщина в шали. Стоящий за ней мужчина занес серп для удара. Эйлия с криком выпустила мальчика, закрывая его руками от серпа, — и проснулась.

Золотой день струился в занавешенное окно. Все это был только сон. Но она все равно ощущала присутствие Мандрагора — близко, как будто он с ней в одной комнате. И вдруг она поняла, что сейчас произошло. Ей явился кошмар, явно повторяющийся, его раннего детства в Зимбуре. Он временно вернул разум Мандрагора в детство, и спящий испустил ментальный вопль, который дошел до ее спящего разума и вызвал отклик, вернувшийся в его сон. Теперь он тоже проснулся и ощутил ее присутствие, и Эйлии на миг стало приятно, что она, в свою очередь, сумела показать ему, как он уязвим. Теперь он в обороне. Каков же будет его следующий ход?

Она встала и оделась с тяжелым сердцем. Сегодня. Сегодня должна быть дуэль, если она не сможет ее предотвратить. И вечер уже приближается.

В дверь постучали.

— Кто там? — настороженно спросила Эйлия.

— Это только я, ваше высочество. — В дверь заглянула старая служанка. — Я вам вот это принесла, от принца.

Она протянула хрустальную вазу, полную роз — темно-красных цветов из дворцового сада. Эйлия взяла их неохотно, и женщина с поклоном удалилась, закрыв за собой дверь.

Оставшись наедине с розами, Эйлия стала расхаживать по комнате. Их тяжелый, насыщенный аромат, который был силен даже в саду, на открытом воздухе, вскоре заполнил комнату.

— Что, если бы я собиралась пойти к нему? — бормотала она про себя. — Если бы я ему сказала, что останусь, что останусь с ним, как он просил? Быть может, он все-таки был прав, и это принесет добро?

Не ищет ли она отчаянно способа уклониться от этой роковой дуэли? Но если можно спасти чью-то душу, избежать войны, если она просто сдастся и останется здесь? Такие альянсы случались: отпрыски враждующих королевских домов соединялись в брачном союзе и создавали мир между своими царствами.

— Он же на самом деле не зло, и во многом мы с ним похожи. Я никогда не желала ему вреда, и сейчас, когда я стала понимать его лучше, мне сама эта мысль невыносима. Но я должна с ним драться — или подчиниться ему. Может ли это спасти его — и Небесную Империю, — если я сдамся, если останусь с ним? Или это лишь обречет нас обоих, сделает ренегатами, презираемыми и преследуемыми обеими сторонами?

Она потянулась за розой. Шип, острый, как змеиный зуб, впился в палец, и выступила красная капля. На глаза навернулись слезы. Она посмотрела на кинжал на ночном столике. «Даже розе нужны шипы», — сказал ей Дамион.

Он ей тоже снился — в кошмаре, где он бился с темным отвратительным змеем. Тварь обвила его кольцами, и как Эйлия ни старалась, не могла его освободить. От этого сна она очнулась, сжимая руки в тщетном усилии оторвать от него черные кольца. Потом ока какое-то время лежала без сна, убежденная, что ему действительно грозит ужасная опасность. А потом задумалась, не было ли это проявлением чувства вины? Не предала ли она его и своих друзей одной только мыслью о том, чтобы принять предложение Мандрагора? Вероломство Синдры, волшебницы из немереев, было достаточной низостью. А то, что делает она, — разве не хуже намного? И еще она ощущала другое предательство, с еще более неожиданной стороны: тело ее будто обрело здесь независимую волю и выступило против разума.

Немереи физическое тело считали зверем, с рождения управляемым смертным миром, частью которого оно является, управляемым его желаниями. Со временем разум учится его контролировать, как всадник сдерживает лошадь поводьями, чтобы она себе не причинила вреда. В детстве Эйлия однажды видела, как пони взбунтовался против мальчишки-всадника и не стал слушать его приказов, а пошел на чей-то огород пастись. До сих пор она помнила покрасневшее от стыда лицо мальчишки, тщетно пытающегося подчинить себе лошадку, и издевательский смех прохожих. Когда тело борется с волей, учили ее немереи, последняя обязана повести первое, иначе будет нарушено необходимое равновесие. Когда она любила Дамиона, все составляющие ее личности были в согласии. Но теперь она стала ощущать лишь более глубокий призыв, который коренился в плоти, и против него восставали ее мысли, пока ее не стало рвать на части в двух противоположных направлениях. Она теперь ощущала тягу не тогда, когда думала о Дамионе, а когда думала о Мандрагоре. Устыдившись, она затолкала это чувство в какой-то дальний уголок сознания, не желая сознаться в нем даже себе самой. Только теперь, после сновидения Мандрагора и ее бурной реакции на него, она наконец с большой неохотой признала эту правду. Это не было просто проходящее увлечение, какое может быть у любой девушки по отношению к красивому мужчине, но что-то более серьезное. Она предавала Дамиона дважды.

При чем здесь предательство? — спросил внутренний голос. — Дамион тебя не любит и не полюбит никогда. Ты не обязана ему верностью — в этом смысле. И свободна искать любви в других местах.

Она выбежала из комнаты, не в силах больше выносить тяжелый аромат, и бросилась вниз по лестнице. Лоанеев еще было очень мало, и когда Эйлия остановилась возле двери бального зала и заглянула внутрь, там был только один человек. Сердце у нее дрогнуло и часто забилось. Возле стола стоял Мандрагор, наливая себе какую-то красную жидкость из хрустального графина. На звук ее легких шагов он обернулся и поднял глаза.

Она собралась заговорить, но он поднял руку ладонью к ней, и она промолчала.

— Я собирался послать за тобой. Я вернусь с тобой вместе — на Темендри Альфаран. Ты меня не убедила. Но я не буду биться с тобой — теперь, когда я узнал тебя, узнал по-настоящему. Я не смогу поднять на тебя руку.

Он уступил! Ей все-таки не надо будет сдаваться самой. Чувство облегчения заполнило ее всю, вместе с легким уколом разочарования, который она тут же подавила. Он поедет с нею, бросит лоанеев и слуг Валдура, станет истинным лоананом. Ее друзья спасены, и войны больше не будет.

— Как я рада, как рада! — сказала она, входя в комнату и подходя к столу. — Мандрагор, обещаю тебе, ты не пожалеешь об этом.

— Выпьешь со мною? — Он показал на графин. — Я знаю, ты не особенно любишь вино, но за это надо выпить. Как по-твоему?

Не желая оскорблять его гостеприимство перед лицом такого великого согласия, она взяла предложенный хрустальный кубок. При свечах темная жидкость играла огненным рубином и издавала аромат густой и сильный, как запах тех роз. Эйлия пригубила. Вкус был сильный и сладкий, но оставлял горечь на языке. Боясь показаться грубой, она заставила себя сделать еще глоток. Почему он тоже не пьет? Он не поднес свой бокал к губам, только смотрел, как пьет она. Страшное подозрение охватило ее.

— Нет! — задохнулась она.

Волна головокружения ударила ее, комната медленно завертелась перед глазами. Он ее отравил? Она отвернулась прочь, и головокружение стало сильнее. Мандрагор взял ее под руку. Лицо его расплывалось и дрожало перед глазами.

— Прости, — сказал его голос откуда-то издалека. — Но так лучше…

— Нет, нет!

Она вырвалась, сделала неверный шаг в сторону и свалилась на кресло. Она хотела бежать к двери, но дверь будто сама двигалась, колебалась перед глазами, потом дверей стало две. Какая же из них настоящая? Эйлия заколебалась, потом глаза заволокло туманом, и пол надвинулся снизу, сбив ее с ног.

Дамион стоял, глядя через прутья решетки.

— Что же хочет от меня ваше величество? — спросил он.

Халазар расхаживал перед камерой, будто это он, а не Дамион, сидел за решеткой. Руки его стискивали складки золотой мантии. Остановившись, он сердито глянул на Дамиона.

— Хватит с меня твоей наглости! — просипел он. — Мне ничего не нужно ни от тебя, ни от кого-нибудь другого! Я — бог-царь, божественный не менее, чем царственный. И ты должен называть меня соответствующим титулом, или ты умрешь. Ты должен поклоняться мне!

— Но зачем, ваше величество? — спросил молодой человек. — У вас целый корпус жрецов, чтобы вам поклоняться, и еще ваши подданные. Вы сказали, что от меня вам ничего не нужно и уж тем более не нужно мое поклонение.

Синие глаза смотрели спокойно и ровно.

— Я тебе говорю, что я бог! — крикнул царь.

Дамион медленно кивнул.

— Ты действительно божествен, Халазар, и это не что иное, как правда. Твоя единственная ошибка в том, что ты веришь: божественность только в тебе, а не во всех людях, во всех тварях на земле и в небе.

Царь схватился за прутья решетки, вперился взглядом внутрь. Он дышал громко и тяжело, будто после долгого бега.

— Это тебя называют божественным, да? Духом, ангелом? Так это ложь. Я подвергну тебя испытанию, и эту ложь увидят все. Ибо создание божественное нельзя убить. Я тебя пошлю на арену, в гущу медведей и львов. И люди увидят, как тебя разорвут на куски и сожрут, как звери будут драться за твои кости. И все узнают, что ты всего лишь смертный. — Он выпустил прутья и шагнул назад, и тут ему в голову пришла другая мысль. — Или… или пойдешь в храм. Да, в храм, на алтарь: так в давние времена поступали с пленными. Человеческая жертва, первая за много веков — и не последняя, потому что теперь я царь и бог. Тебя возведут на мой алтарь, чтобы видели все, — и они устрашатся меня. Меня, обладающего властью даже над духами.

Царь отвернулся от камеры и понесся по коридору.

«И я покажу Мандрагору, кто здесь хозяин! — бушевал он про себя. — Он посмел приказывать мне сохранить жизнь этого человека — мне! Чтобы я повиновался собственному слуге? Я убью этого Дамиона, если мне захочется! И Заима тоже. Мандрагор вернется — а его драгоценные пленники мертвы. А эти его гоблины, его шпионы — они мне не помешают, потому что их я тоже убью. Я теперь знаю, что их волшебство можно победить простым железным клинком».

Через несколько часов за Дамионом пришли солдаты в сопровождении тюремщика. Его вывели из камеры и раздели, а потом облачили в простой белый балахон.

— В храм Валдура, — велел тюремщик солдатам. — По приказу царя.

— По улицам идти небезопасно, — сказал один солдат. — Народ волнуется с тех пор, как Гемалу казнили. И еще этот мохарский пророк завтра должен погибать на арене, а они помнят, что он спасал зимбурийцев, и злятся.

Лохматый тюремщик только пожал плечами.

— Это не мое дело, — сказал он, сел на свою скамью и достал фляжку с вином. — Вам сказано — вы и делайте.

Дамион пошел со стражниками не сопротивляясь. На внешнем дворе замка стоял белый конь в венках из белых хризантем. Дамион в изумлении уставился на лошадь. Это не Артагон, белый скакун Мандрагора? Он узнал шрам на задней ноге лошади, оставленный ударом зимбурийской плети. Солдаты, которые захватили Дамиона и его спутников в Маурайнии, взяли также и белого коня как жертвенного скакуна для Трины Лиа, и Артагон попал на Тринисию с пленниками-людьми. Но как же здесь оказался конь? Зачем было везти его в Зимбуру? Это рука судьбы его привела?

Конь узнал Дамиона, фыркнул и обнюхал ему лицо, когда Дамион оказался рядом. Да, это не совпадение, но еще один знак, что он идет по пути судьбы. Элейский конь был доставлен сюда для того, чтобы везти Эйлию к алтарю смерти, как планировалось изначально, но придется коню нести его. Вместо нее на алтарь взойдет он.

— Артагон, — тихо сказал он и почесал лошади нос.

На него самого тоже надели белые венки и заставили сесть на коня. Потом двое стражников связали ему руки и сели на своих лошадей. Ведя белого жертвенного коня в поводу, они выехали из ворот в город. Жители встретили Дамиона приглушенным говором, но он знал, что их едва сдерживаемая ярость направлена не на него. Их возмутил вид человека в белом одеянии, приносимого в жертву: они явно не сомневались, что это — лишь начало, что такие жертвы вскоре не будут ограничены только заключенными и военнопленными. Он ехал со своей стражей по улицам, и толпа напирала все ближе к лошадиным бокам, пока стражникам не пришлось отгонять народ, угрожая мечами. Шум нарастал, и на храмовой площади стал ревом, подобным ветру с бурного моря.

Стражники грубо стащили Дамиона с коня и повели по широкому центральному пролету храма, прямо к подножию каменного колосса. Один держал пленника, а другой стал стучать в дверь святилища рукоятью меча.

— Впустите! — крикнул он. — Именем бога-царя Халазара!

Дверь приоткрылась, и выглянул молодой послушник в грязной черной рясе. Глаза у него были пустыми — непонимающие глаза дурачка. Солдат отпихнул мальчишку с дороги и решительно вошел, сопровождаемый Дамионом и вторым стражником.

В темном помещении с низким потолком в нос ударял запах крови — и старой, и свежепролитой. Атмосфера страха и отчаяния ощущалась почти физически, и Дамион запнулся при входе. Его стражники осклабились, вообразив, что наконец-то их странно безучастный подопечный испугался. Им невдомек было, что не страх поразил его, а жалость, горе не за себя, но за всех тех жертв, что были здесь до него. Эта страшная комната звенела их мукой: следы прежних терзаний ощущались в самом воздухе. Потом Дамион снова стал спокоен. Это он не призраков ощутил, а всего лишь эхо прошедшего. Души древних жертв давно почили в мире, завершив свои страдания.

— Мы привели к вам языческого воина Дамиона, — обратился солдат к старому жрецу, стоявшему со склоненной головой перед простым каменным алтарем. — Это слуга дочери королевы Ночи, трофей, предлагаемый Валдуру.

— Тьфу! Это еще что? — сплюнул старик, подняв седую голову. Глаза его не обернулись к вошедшим — они смотрели куда-то на потолок, в угол. Шрамы сплошь покрывали глазницы, и Дамион понял, что старик слеп. — Ничего лучше не может предложить Халазар, кроме крови варвара? Сначала вы посылаете нам свиней и коз, потом — еретиков! Неужто нет ни одного верного зимбурийца, что хотел бы умереть ради своего бога? В прежние дни ради такого прошения надо было принести в жертву десятки юношей и дев. Неужто Халазар думает, что Валдур даст ему победу над Триной Лиа за жизнь этого никчемного варвара?

— Кощунствуешь! — прикрикнул на него страж. — Царь Халазар и есть воплощение Валдура на земле! И ты думаешь, он сам не знает, что ему приятно? Если он желает крови варвара, он получит ее.

Старик выпрямился.

— Кощунствуешь ты. Когда Валдур снова явится, то придет он могучим и великим воином, а не старым дураком, никогда меча в руках не державшим.

— Богохульник! — вскричал второй солдат, выпуская Дамиона. — Узнает об этом Халазар-Валдур! Это он вернул к власти вас, жрецов, он же и отберет ее, если пожелает.

Скрипнула, выходя из ножен, сталь меча.

Слепой жрец даже не повернул голову на звук.

— Мы ему ничего не должны. Его роль была предопределена: только для того он и родился на свет — вернуть нам силу. Когда он уже не нужен будет Валдуру, бог его отшвырнет в сторону. Он уже живет бесцельно, пережив единственное свое назначение, и его самомнение выросло до размеров кощунства. А пленника вашего я, так и быть, приму на алтарь, но лишь для того, чтобы навлечь на Халазара дальнейшее проклятие. Нечистая кровь пятнает святое место. Завтра, на закрытии фестиваля, я принесу его в жертву. Он умрет вместе с солнцем, как велит обычай, но ни минутой раньше. И если истинный бог Валдур разгневается на такое приношение, то да ведает он, что я здесь безвинен, и да падет весь его гнев на Халазара. И тогда ваш бог-царь может и не дожить до следующего утра.

Стражники бросили Дамиона наземь перед алтарем, потом вышли и хлопнули дверью. Сразу же святилище погрузилось в глубокую тьму. Светильников здесь не было — старому жрецу они, естественно, не были нужны. Много лет жил он уже в этом храме, ибо ослепил сам себя, чтобы избавиться от созерцания творения, которое считал обманом, сплетенным низшими богами. Свои обязанности он исполнял на ощупь и по памяти, убивал жертвенных животных, нащупывая бьющиеся сердца, ощупью находил путь, пока опыт не научил его, сколько шагов от алтаря до двери и где в полу колодец без крышки и барьера для защиты от смертельного падения. Послушник никогда не покидал своего поста у дверей, кроме как по команде хозяина, и слушался его голоса как неоспоримой истины.

Дамион лежал в абсолютно черной темноте, ощущая под собой холодный камень, и начинал потихоньку дрожать. Он смирился с этой судьбой, оставив круг на песке, но тело его обрело собственную волю, независимую от разума и даже от бессознательных сновидений. Древняя цель, записанная в каждом нерве, в каждой жилке, и этой целью была — жизнь. Ее пробудил мимолетный страх, который ощутил Дамион на пороге святилища, и хотя Дамион преодолел его, руки его сами по себе стали бороться со связывающими их веревками, а ноги пытались бежать по каменному полу.

И тогда перед его глазами снова появился образ Эйлии, и он понял в этот миг, как сильны в нем любовь к ней и восхищение ею, и насколько стоит она любых его усилий, даже подвигов, даже этой страшной жертвы. Закрыв глаза, он ушел в собственную внутреннюю темноту, в глубокое убежище, куда не было дороги боли. И лицо Эйлии было с ним.